3 курс / bilet_14

Среди поздних публицистических работ Толстого о литературе и искусстве («Об искусстве», «Что такое искусство?», «О Шекспире и о драме», «Послесловие к рассказу Чехова «Душечка»» и др.) особенно значителен развернутый трактат «Что такое искусство?» (1889).

Осмысляя множество эстетических концепций – с древности до Канта, Гегеля, Шлегеля, Фихте, Шопенгауэра, – Толстой разграничивает два магистральных подхода к определению красоты: «Одно – объективное, мистическое, сливающее это понятие с высшим совершенством, с Богом, – определение фантастическое и ничем не обоснованное; другое, напротив, очень простое и понятное, субъективное, считающее красотою то, что нравится»[xxxvi]. Стремясь разобраться в смысле и значении искусства как особого рода человеческой деятельности, Толстой отвергает его эстетическую доминанту, полагая, что «красота, или то, что нам нравится, никак не может служить основанием определения искусства», и в этой связи резко отзывается о модернистской эстетике (Бодлер, Верлен, Малларме, Метерлинк и др.). Представлениям о Божественной природе красоты, творчества автор противопоставляет социально-коммуникативный смысл эстетической деятельности: не «проявление какой-то таинственной идеи, красоты, Бога», а «необходимое для жизни и для движения к благу отдельного человека и человечества средство общения людей, соединяющее их в одних и тех же чувствах». Утверждая неоспоримый примат этики над эстетикой, поздний Толстой приходит к необходимости ограничить искусство задачей транслирования в образной форме представлений о моральном «благе», поскольку, по его мнению, «дело искусства состоит именно в том, чтобы делать понятным и доступным то, что могло быть непонятно и недоступно в виде рассуждений».

Таким образом, последние три десятилетия творческих и религиозно-философских исканий Толстого составляют обширное, наполненное многими болезненными противоречиями смысловое поле. Его произведения, «созданные после религиозного перелома, затрагивали самые глубокие, самые заветные духовные и нравственные мотивы русской жизни, они имели особую тональность, которая в первую очередь создавалась жгучим социальным пафосом, чувством вины перед народом и необходимостью религиозного переосмысления этой вины»[xxxvii]. Многие художественные открытия Толстого в сфере малой прозы получат развитие в литературе Серебряного века. Русская культура ХХ в., с ее многоразличными поисками путей духовного обновления, по-своему, прямо или косвенно, будет откликаться и на религиозную проповедь Толстого (Д.Мережковский «Л.Толстой и Достоевский»), и на его историософские построения (статьи А.Блока, А.Белого и др.), и в целом – на таинственные перипетии последних взлетов и падений одного из завершителей классической литературной традиции (И.Бунин «Освобождение Толстого»).