Добавил:
Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

03

.pdf
Скачиваний:
3
Добавлен:
22.08.2019
Размер:
176.52 Кб
Скачать

Ю.Б. Савельев

ЛИБЕРАЛЬНЫЙ

к.и.н., доцент Национального университета

ГЕНДЕРНЫЙ

«Киево-Могилянская Академия», Украина

 

ПОРЯДОК

 

И ГЕНДЕРНЫЕ

 

СТЕРЕОТИПЫ

Развитие современной цивилизации эпохи модерна существенно изменило и продолжает менять социальное положение мужчины и женщины, модели поведения и взаимодействия полов, а также традиционные представления о мужественности и женственности. Вместе с тем гендерные стереотипы демонстрируют удивительную устойчивость. Причиной этого являются институционализированные гендерные микро- и мезопрактики, которые определяются господствующим в обществе гендерным порядком.

Общественные движения феминисток за эмансипацию женщин являются попыткой изменения существующего гендерного порядка. Однако предшествующий опыт эмансипации показал, что, даже обладая всеми правами, имея высокий интеллектуальный и образовательный уровень, будучи экономически самостоятельными и элиминируя физиологические особенности своего организма, которые часто рассматриваются как препятствие для работы и успешной карьеры, женщины все равно оказываются беспомощными перед основными общественными институтами, которые сформировались в эпоху патриархизма, закрепили гендерные стереотипы, стратегии и мо-

39

дели мужского поведения и маскулинную семиотику и которые все еще контролируются доминантной группой мужчин. Поскольку гендерный порядок в конечном итоге является «исторически сложившимися властными отношениями между мужчинами и женщинами и пониманием феминности и маскулинности»1.

Поэтому для того чтобы ликвидировать гендерные стереотипы, сложившиеся в период маскулинного доминирования, и эмансипировать женщин, недостаточно изменить их положение и предоставить им равные с мужчинами права и возможности. Здесь дело в самом обществе, его институтах и культуре. Является иллюзией то, что эмансипация односторонне направлена на женщин. В действительности ее сущность в том, чтобы трансформировать женственность, причем не только саму по себе, но в соотношении с мужественностью, когда меняются их роли в культурной традиции, статус, социальные функции, институциональные формы, знаковость и т.п. Процессы эмансипации последних ста с небольшим лет это только внешнее выражение («круги на воде») глубинной социокультурной динамики феминности и маскулинности.

Не секрет, что история человечества – это история господства маскулинности в культуре социальных институтов. Однако это отнюдь не господство биологического пола. Дэвид Гилмор, решая загадку мужественности, анализирует массу примеров моделей поведения и подчас жестоких ритуалов как современного, так и архаических обществ, связанных с завоеванием этой ценности и подтверждением права на ее обладание. Общий вывод таков: мужчиной, в отличие от женщины, не рождаются, им становятся2.

1Connell R.W. Gender and Power: Society, the Person and Sexual Politics. Stanford, 1987. P. 98–99.

2Гилмор Д. Загадка мужественности // Введение в гендерные исследования. Ч. II: Хрестоматия / Под ред. С.В. Жеребкина. СПб.: Алетея, 2001.

С. 882–892.

40

Отвергая биологический редукционизм и психоаналитические спекуляции, Д. Гилмор объясняет природу данного явления выводами о регрессии и ее связи с социальной ролью, к которым пришли в своих новейших работах постфрейдисты. Согласно их теории, корни проблемы лежат в состоянии первичного психического единства ребенка с матерью, которое сменяется после критического порога сепарации-индивидуации осознанием своего «Я» и гендерной идентичностью. Мальчики сталкиваются с данной проблемой в более острой форме. Для них маскулинность – это новый и независимый социальный статус, который маркирует противоположность матери, и перманентная битва за мужественность – это борьба с регрессией3.

Не ставя под сомнение результаты, которые нашли клиническое подтверждение, все же следует указать на то, что главная причина состоит скорее всего в различном отношении к мужественности и женственности на протяжении тысячелетий и заключается, прежде всего, в отличии их социальных и культурных позиций.

Почему статус настоящего мужчины так важен? Почему мужественность настолько привлекательна, что до сих пор за нее борются, не жалея сил, а за женственность нет? Потому что мужественность всегда была (и сегодня во многом остается) социально значимее. Мужчины являлись основными акторами социального действия, и мужественность была институционализирована. Она стала ядром человеческой культуры и важнейшим социогенным фактором. В иерархии социальных ценностей она заняла высшую ступень. Неудивительно, что были выработаны сложные системы ее маркирования, способы ограждения и технологии достижения. Маскулинность стала культурным выражением экономического, политического и идеологического господства социальной группы, обладающей общим по-

3 Гилмор Д. Загадка мужественности. С. 899–901.

41

ловым признаком.

Круг замкнулся. В свою очередь, для того чтобы обладать властью, ресурсами и престижем, нужно быть достойным этого, обладать качествами мужественности и быть способным подтвердить их в любое время. Это обладание может осуществляться на любом уровне: общества, группы, организации, семьи, и оно определяет отношения не только между мужчиной и женщиной, но и между самими мужчинами. Поэтому маскулинность менее связана с биологическим полом, чем феминность. Ее характеризует бόльшая, по сравнению с последней, социальная и культурная включенность. Достигнуть ее могли даже женщины. (Первая женщина-фараон Хатшепсут изображалась как мужчина и носила фальшивую бороду.) Феминность, конечно же, не менее культурна, но она явилась результатом освоения и подчинения культурой женской природы. Исследования показывают, что традиционно женственность – это «биологическая стартовая данность, которая может быть культурно рафинирована или приращена» и которая «развивается естественно», не нуждаясь в культурном вмешательстве4.

Иными словами, ее нельзя достигнуть. Женственность лишь маркируется культурой, но не может быть социально и культурно форсирована. Она направлена на внешнее выражение и формальное закрепление биологически детерминированного процесса становления женщины: первая менструация – дефлорация – материнство. Выпуклость биологии здесь очевидна. Если в маскулинности социальное – это ведущее, то в феминности оно оказывается ведомым. Женственность не только нельзя, но и не нужно достигать. Это своего рода биологический эскалатор, продвижение по которому можно обставить большим социокультурным комфортом, и все.

Маскулинность долгое время в человеческой истории была

4 Гилмор Д. Загадка мужественности. С. 883, 887.

42

монополистом социогенности и культурной активности. Феминность находилась на периферии культуры и была обречена на пассивность. Отсюда, думается, и возник миф о пассивности женской природы. Можно с уверенностью утверждать, что женщины пассивны не по своей биологической сущности (напротив, многие из них были чрезвычайно активны в использовании тех ограниченных средств, которые давало им общество, проявляя при этом удивительную изощренность), а по своей культуре, которая сложилась исторически.

Сегодня, в эпоху эскалации гендерной проблемы очевидно, что сущность женственности не абсолютна, а конкретноисторична, и она может быть определена только в соотнесении с мужественностью. Но насколько же укоренившимися являются данные отношения, если во всех обществах, несмотря на глубочайшие культурные и социетальные трансформации, они оставались неизменными! Лишь североатлантическая цивилизация оказалась способной на очередную мутацию, подобную капитализму и промышленному перевороту и, пожалуй, не менее важную, которая в корне изменила гендерный status quo.

Ранее женщины просто включались в борьбу за мужественность как социально значимую позицию, оставаясь в рамках существующей традиции. Подобная стратегия также была свойственна первому этапу феминизма, когда женщины открыто стали претендовать на мужские социальные роли. Она имела и чисто внешнее культурное выражение в стремлении быть похожими на мужчин: женщины стали вести себя как мужчины (использовать мужскую лексику, заниматься спортом, курить, пить крепкие спиртные напитки), делать короткую стрижку, в одежде появились детали мужского костюма (прежде всего, брюки, совершившие настоящий переворот) и т.п. Это могло изменить положение и облик женщины, но не сущность женственности. По сути, это была псевдоэмансипация, ибо социокультурная значимость собственно феминности не повышалась.

Однако со временем ситуация изменилась. Политические

43

права, образовательный потенциал и экономическая независимость женщин открыли возможность для конкуренции с маскулинностью. Подлинная эмансипация началась с развития женственности, повышения ее социокультурной значимости. Она стала ценностью, которая не дается от природы (традиционная женственность как красота и обаяние), а достигается. Это уже не биологический эскалатор, а социальный трамплин, которым ранее могла быть лишь маскулинность. Правда, конкуренции с последней продолжают мешать серьезные институциональные барьеры. Наверно поэтому инновационная культурная активность женственности сначала была направлена в физиологическое русло, свободное от них. Во второй половине ХХ в. развернулась настоящая битва за женскую физическую привлекательность. Образ «self-made man» ныне дополняет образ «self-made woman». Возникла индустрия производства женственности стандартного уровня качества: пластическая хирургия (в том числе с использованием силикона), косметические салоны, системы похудения, аэробика, шейпинг и т.п. Конечно, раньше женщины тоже стремились стать привлекательными, но привлекательными для мужчин, что обеспечивало им определенные социальные выгоды и престиж. Теперь же достичь успеха и получить общественное признание можно и без их посредничества. Более того, женская привлекательность становится самоцелью. Женственность сама по себе работает на ее носительницу. Возник самодовлеющий образ женственности, независимый от мужской оценки. Современные мужчины уже не выступают в роли заказчика и потребителя женственности. Напротив, их представления почти полностью формируются образами массовой культуры.

На этом фоне устойчивыми чертами маскулинности продолжают обладать социальные институты. Против них и направлена новая волна эмансипации, которую можно определить как институциональную. В отличие от всех предыдущих волн, которые основывались на идее равных прав и возможностей мужчин и женщин, институциональная эмансипация зиждется на одном из

44

ключевых принципов современного либерализма – приоритете коллективных прав. Данная волна началась во второй половине 1970-х гг. в Скандинавских странах, охватила Западную Европу и Северную Америку, а затем и другие регионы, включая Азию, Африку и Латинскую Америку. Она коренным образом меняет существующий гендерный порядок и современные представления о гендерных отношениях – даже те из них, которые сложились совсем недавно во второй половине ХХ в. под влиянием феминизма и считались инновационными.

Во-первых, таким образом все таки признается потенциальное неравенство мужчин и женщин в ряде случаев. Современный либерализм исходит из того, что «справедливость по отношению к группам требует, чтобы членам разных групп предоставлялись разные права»5. На мой взгляд, только признав принципиальное неравенство полов через наличие коллективных прав, феминизм становится подлинным феминизмом, ибо его сущность состоит не в борьбе женщин за равный статус с мужчинами – тогда это означало бы принятие маскулинности в качестве всеобщего социального эквивалента, а в развитии женственности, которая в итоге по своей социокультурной значимости не будет ей уступать. Однако при этом они не становятся тождественными, предоставляя своим носителям, отличающимся по своей природе и возможностям, различные гендерные технологии и средства для конкуренции между ними. В идеале результат данной конкуренции не должен зависеть от принадлежности к полу и специфики гендерных технологий. Он должен быть

5 Кимлічка В. Лібералізм і права меншин / Под. ред. Дж. Перлін. Харків: Центр Освітніх Ініціатив, 2001. С. 61. По условиям цитирования этой книги указываем источники, из которых она составлена: Kymlicka W. Multicultural Citizenship: A Liberal Theory of Minority Rights. Oxford: Clarendon Press, 1995; Kymlicka W. Ethnic Relations and Western Political Theory // M. Opolski (еd.) Managing Diversity in Plural Societies: Minorities, Migration and Nation-Building in Post-Communist Europe. Ottawa: Forum Eastern Europe, 1998.

45

детерминирован качествами и способностями личности, использующей эти технологии в силу биологической предопределенности и субкультурной принадлежности. Поэтому институциональная эмансипация, отказавшись от копирования маскулинных гендерных технологий, направлена на создание условий для эффективного использования в социокультурной конкуренции феминных технологий и их институциализацию.

Во-вторых, коллективные права являются тем действенным средством, с помощью которого «хакеры-феминистки» пытаются «взломать» маскулинные социальные институты. Будучи не в силах массово проникнуть туда и занять в них достойное, наряду с мужчинами, положение при условии равенства прав и (юридически) возможностей, но в ситуации существования неформальных правил «клуба джентльменов», феномена «glass ceiling» и т.п. они выступают за введение обязательных квот представительства.

Такие квоты во многих странах уже введены законодательно и распространяются, прежде всего, на институт государства. Однако и в сферах традиционно для западного общества независимых от государства, например частного предпринимательства, идет такой же процесс под давлением феминистических и правозащитных организаций. Многие компании добровольно следят за половым паритетом при замещении вакансий, чтобы не допустить впоследствии дорогостоящих судебных разбирательств. Ведь если при всех прочих равных условиях на должность, на которую также претендовала (или могла претендовать) женщина, был назначен мужчина, то она всегда может обвинить компанию в дискриминации по признаку пола. Для того чтобы не проиграть дело в суде, компания должна статистически доказать свою непредвзятость: например, когда процент женщин на ее руководящих должностях соответствует проценту всех работающих в ней женщин.

Более того, часто фиксированное представительство вво-

46

дится не из-за боязни юридических последствий и без соотнесения со статистическими данными. Основанием для него является понимание современными западными демократиями принципов справедливости и равенства. Эти принципы были выработаны с учетом интересов расовых групп и национальных меньшинств, а сегодня с полным основанием распространяются и на женское большинство. Такие видные теоретики либерализма, как Р. Дворкин и Дж. Роулз считают, что права групп являются справедливыми и служат средством исправления тяжелого положения, в котором неоправданно оказались эти группы, и компенсации за причиненный им ущерб в прошлом6. С этой точки зрения коллективные права не дают привилегий каким-либо группам, а позволяют им реализовывать свои интересы и потребности наравне с другими и достигать того, чего без таких прав они никогда бы не смогли достичь, и что для доминирующей социальной группы является само собой разумеющимся.

Следует отметить, что понятие «коллективные права» неопределенно и охватывает большое число неоднородных явлений. Поэтому в философии права в коллективных правах различают «внутренние ограничения», целью которых является защита группы от дестабилизирующих последствий разногласий между ее членами, и «внешнюю защиту», которая ограждает группу от нежелательных для нее внешних воздействий со стороны общества. Первые теоретики либерализма считают несправедливыми, так как они связаны с принуждением личности и ограничивают ее индивидуальные права и свободу (например, если бы феминистические организации требовали бы от всех женщин определенных правил поведения) и отвергают их в качестве коллективных прав. Вторые, предъявляющие требования группы к обществу в целом или к его доминирующей части, ликвидируют угрозу для ее нормального существования и, прежде всего, существования культуры и языка. И если они не ущемляют интере-

6 Кимлічка В. Лібералізм і права меншин. С. 144.

47

сы других групп, то признаются оправданными коллективными правами, обеспечивающими «более равные возможности» для разных групп и повышающими степень их защищенности7.

Женщин, конечно же, нельзя отнести ни к расовым группам, пострадавшим от сегрегации, ни к национальным меньшинствам. Они не имеют языка и культуры, отличных от языка и культуры мужчин своего общества и нуждающихся в защите. Вместе с тем они, чаще всего, составляя большинство, оказывались ущербными по своему социальному и культурному положению. «По рождению» и «по морально-необоснованным причинам» они были лишены перспектив, открывавшихся перед мужчинами.

Поэтому они получают сегодня возмещение посредством коллективных прав. Эти права оберегают субкультуру феминности и способствуют ее развитию, подобно культуре и языку национальных меньшинств. Современным механизмом данного развития является институциональная эмансипация. И если одна ее сторона заключается в формировании, совершенствовании, закреплении и распространении эффективных феминных технологий гендерной конкуренции, то другая – в ограничении действенности маскулинных. При этом западные либеральные демократии пытаются застраховаться от потенциальной угрозы неравенства в гендерных отношениях, не допуская принятия таких коллективных прав, «которые дают возможность одной из групп угнетать или эксплуатировать другие»8. В случае эффективной конкуренции феминной субкультуры с маскулинной и возрастания социокультурной значимости первой становится неизбежным изменение гендерных стереотипов.

Таким образом, общество, основанное на либеральных ценностях, выработало к концу ХХ в. принципиально новое пред-

7Кимлічка В. Лібералізм і права меншин. С. 53–55.

8Там же. С. 145.

48