Драматизм бытия или Обретение смысла. Философско-педагогические очерки-1

этот счет выдвигает Федерико Майор Сарагоса. Он пишет: «По некоторым оценкам, к 2040 году в мире будет насчитываться 200 миллионов разных

книг. Для их хранения потребуется 8045 километров книжных полок. Огромной будет стоимость их складирования и утилизации. Для обычных библиотечных карточек, используемых в наши дни потребовалось бы 750 тысяч

ящичков… Однако не обязательно обращаться к будущему. Если врач или исследователь в области биомедицины захотел бы прочесть все, что было

опубликовано в прошлом году по данной специальности, то ему потребовалось на это пятьдесят пять веков. В США имеется 120 специализированных библиотек, в фондах которых насчитывается более 1,3 млрд. томов. Только

вСША каждый год в среднем публикуется 60 тысяч технических докладов, 600 тысяч новых названий, 10 тысяч патентов, 15 тысяч докторских диссер-

таций…

Избыток информации заставляет человека отказаться от извечного доступа к накопившимся массам данных" . Мечта о движении человечества к

совершенству ( как и рассмотренная ранее мечта о всеобщей гармонии) не имеет под собой ровно никаких реальных оснований. Мечтать, естественно,

никому не возбраняется. Более того, в мечте мелькает луч надежды на ее

осуществление. Но движение сознающего мир человеческого духа не восхождение к неведомому идеалу, но смена от эпохи к эпохе тех ценностей, которые этот дух признает, а стало быть, и тех типов общения, в которых

выражается природа человека. Их многообразие делает эту природу неуло-

вимым Протеем. То, что вчера считалось достойным существа человеческого, отвергается сегодня как антигуманное. Подумайте, например, как бы развивался ваш диалог о смысле бытия, уникальности каждого индивида на пути этого бытия с каннибалом, поглядывающим на вас как на лакомый кусо-

чек? А то, что осуждалось, вдруг превращается во всеобщую веру. Разве не

такова судьба всех религий, дающих нам не только ценностные ориентации

вобласти веры, отличающиеся порою весьма кардинально, но и изначальных мучеников, изгнанников, страстотерпцев, которых затем боготворят те же люди, которые еще недавно кричали «Распни его!»

Порою наступает иллюзорное сближение ценностей, и, словно бы сго-

ворившись, люди стараются забыть и былые распри, и взаимные кровавые избиения, и фанатическую нетерпимость к инакомыслящим и инакочувствующим. Но движение сознающего мир духа продолжается, возникают новые и с поразительной константностью взаимоисключающие ценности. И

даже «цивилизованный» человек двадцатого века хватается за оружие… Да

еще за какое! Так в чем же он совершеннее каннибала! И весь драматизм

мира в нем1?

1Вот почему «мера цивилизованности» - иллюзорная величина, ничего не дающая нам для понимания природы человека. Мы ведь только льстим себе, сдерживая самые глубинные порывы, полагая, что от каннибала нас уже отделила пропасть истории. Прав Сатпрем: «…Мы должны подчеркнуть, что не только «дурные мысли» или «злая воля» несут в себе насилие; нет ничего более агрессивного, чем добрые намерения, высокие чувства. Альтруизм в любом случае это его, выпячивание себя под видом нежности или насилия. Мы цивилизованны только на поверхности. Под нею продолжает жить каннибал». (Сатпрем. Шри Ауробиндо, или Путешествие сознания. ЛГУ., 1989, с.55)

91

Одна из особенностей сознающего мир духа его извечное стремление к поиску шкалы ценностей, которая могла бы дать основание человеческому

бытию в его совершенствовании, той шкалы, которой в действительности нет, которую заменяет нам живущий в нас микрокосмос мифов, легенд и утопий. Когда некоторые авторы всерьез утверждают свой приоритет на «ак-

сиологию», дискутируют о своих «открытиях» в этой области, они просто (сознательно или неосознанно, в пылу увлечения это уже дело вторичное)

забывают, что ценностный подход лежит в основе общения, но не является его абсолютным мерилом и не дает надежды на объяснение дисгармонии человека и мира. Напомню поразительные слова Фридриха Ницше, впервые

обратившего внимание на эту нашу особенность: «Поистине, люди дали себе все добро и все зло их. Поистине, они не заимствовали и не находили

его, оно не упало к ним, как глас с небеси. Человек сперва вкладывал ценности в вещи, чтобы сохранить себя, - он создал сперва смысл вещам, человеческий смысл! Поэтому называет он себя «человеком», т.е. оценивающим.

Оценивать значит создавать: слушайте, вы, созидающие! Оценивать это драгоценность и сокровище всех оцененных вещей.

Через оценку впервые является ценность: и без оценки был бы пуст

орех бытия. Слушайте, вы, созидающие!

Перемена ценностей это перемена созидающих. Постоянно уничтожает тот, кто должен быть созидателем».

Нет, не удастся через переменное определить постоянную величину, ту

искомую на бытовом уровне структуру общения которая неизбежно должна предопределить выживание человечества, несмотря на весь драматизм его судьбы, индивидуальной и коллективной, несмотря на иллюзию гармонии мира и нарастания дисгармонии. Правда, есть еще один спасительный круг

в пучине человеческих бедствий и надежд очевидное движение человече-

ства к единому по материальным возможностям существованию. А ведь оно (несмотря на все еще имеющееся разнообразие и жизненного стандарта, и общего качества жизни разных народов и социальных коллективов) действительно и притом довольно быстро интегрируется в какую-то новую общ-

ность. Быть может, на этой основе и возникает то конкретное, многообраз-

ное, совершенное общение человека с человеком и миром, которое позволит определить и природу человека, и судьбу человеческого рода?

Мы вновь оказываемся в парадоксальнейшей ситуации бытия, аналогичной той, которую дает надежда на гармонию или же на выход из дисгар-

монии к совершенному человеку и миру. Казалось бы мы подошли к тому

моменту, когда можем говорить о всемогуществе человеческого рода, почти

превратившегося в космическую силу. Мы склонны к тому, чтобы наш мир оценивать космическими мерками, как это и предлагает Э.Кассирер: «Для

того, чтобы понять человеческий порядок вещей, мы должны начать с изучения космического порядка. И этот космический порядок предстает теперь в совершенно новом свете. Новая космология, гелиоцентрическая система,

введенная трудами Коперника, - это единственная прочная научная основа новой антропологии». Не буду приводить бесчисленные факты, свидетель-

ствующие о космической силе современного человека ими пестрит журна-

листика, это бытовое зеркало науки; не буду также говорить о поразительном распространении технических достижений, когда араб в пустыне звонит

92

по автоматическому телефону в Лондон или же ловец жемчуга использует новейший акваланг. Откровенно говоря, подобного рода примеры стали де-

журными (хотя и правдоносными) банальностями. Еще шаг и мы уверенно начинаем говорить о себе как лидерах мировой эволюции. Но трезвое, спокойное размышление, суть процесса взаимоотношения человека и природы

сразу же подводит нас к мысли, что до ассоциации этих двух взаимодействующих, их общения мы не только не подошли, но двинулись в сторону дис-

социации. Да еще такими губительными для этого взаимоотношения темпами, что серьезные мыслители забили тревогу. Один из них, финский ученый П.Кууси удачно выразил суть этой всеобщей тревоги мыслящего разума: «В

развитии мира мы играем ведущую роль и поэтому изменяем его. Однако наша несостоятельность как лидеров эволюции становится все более оче-

видной: ведь мы до сих пор не знаем, в каком направлении движется мир, не можем ни качественно, ни количественно оценить влияние нашей деятельности на окружающую среду. Мы выполняем роль поводыря, хотя сами сле-

пы и не знаем, куда идем. Человек добился значительных успехов в покорении пространства и производстве материальных благ, он все больше и

больше подчиняет себе свое непосредственное окружение и природу в це-

лом, все более глубоко воздействует на них. Но какой ценой это достигается и какова дальнейшая судьба человечества, если оно и впредь будет преуспевать за счет природы?».

Не уверен, что можно говорить и в данном случае о преуспевании, о

нашей ассоциации с природой. Скорее, налицо все возрастающая, подобно тайфуну, их взаимная диссоциация. Что же касается человеческих отношений, то они вопреки всем оптимистическим прогнозам гуманистов и наивной вере сторонников гоминизации человека, не перерастают в то органическое

общение, которое и дало бы нам право назвать это загадочное существо

«творцом», а не временным медиумом для сознающего мир духа, обреченным на трагическую диссоциацию: на одиночество и полную утрату жизненного потенциаладуховности. Не зря ведь мудрый Ф.Ницше наши надежды на выживание духа сравнивал с мечтами астрологов. Он писал: «Весьма ве-

роятно, что объекты религиозного, морального и эстетического чувства так-

же принадлежат к поверхности вещей, тогда как человек склонен верить, что по крайней мере здесь он прикасается к сердцу мира; его обманывает то, что эти вещи дают ему такое глубокое счастье и несчастье, и он обнаруживает здесь, следовательно, ту же гордость, как и в астрологии. Ибо послед-

няя полагает, что звездное небо вращается вокруг судьбы человека; мо-

ральный же человек предполагает, что все, что дорого его сердцу, должно

быть также и существом, и сердцем вещей». Прелюбопытно, что страх перед неведомым, вдруг обуявший весь мир сегодня, вновь оживил в самых

разных структурах интерес к астрологии1. И даже в марксистских изданиях

1 И не только в астрологии, но и к любым проявлениям цикличных, катастрофических сил природы, веками известных человеку, подобно легендарному Потопу, который известен древнейшим мифам всех времен и народов (а отнюдь не только временам достославного Ноя). В деяниях дома Ся (XXI-XVI вв. до нашей эры) говорится: «Во времена Яо воды потопа разлились до небес, они на неоглядных пространствах окружили горы и залили холмы, и народ, живший в низинах, пребывал из-за этого в печали». Да и к мифам о сотворении самого человека, которые также оказались удивительно однообразными, почти тождествен-

93

стали публиковать астрологические прогнозы, так же способные предсказать нам «завтра», как диссоциированное человечество восстановить мифы, ле-

генды и утопии о золотом веке человеческой общности, того желаемого общения, которое могло бы стать исходным пунктом определения и природы человека, и его дальнейшей судьбы как рода. Но такого выбора нам не дано,

ибо не общение, а другая закономерность правит нами в мире духа. Общение человеческая реальность, выражение системы человеческих

отношений, безграничных по самой своей сути, выражающих фактическое разделение и сущности. Общение феномен истории сознающего мир человеческого духа. Но оно отнюдь не «нарастает», не «прогрессирует», не раз-

вивается по некоей неопределенной восходящей, оставляющей нам надежду на переход от общения к человеческой общности, без которой и речи не

может быть о выживании нашего рода.

Многие мыслители ХХ века (одни с тревогой и пессимизмом, другие с тревогой и романтической надеждой) свидетельствуют о нарастании в исто-

рии не общности, но разделенности людей, ни их сближения как родственных душ в единый мировой хор, но взрывоопасное разделение к одиночест-

ву. Ведь не случайно все искусство, вся чуткая литература нашего века от

Чехова до Кафки, от Толстого до Сартра, от Драйзера до Фолкнера тревожно свидетельствует об этом. И не случайно, конечно же, нет для философов нашего времени более популярной темы, чем опять-таки одиночество. Не

трактуя его тем или иным образом (а трактовки эти столь многообразны), что

требуют специальных фундаментальных коллективных исследований), они рискуют остаться без читателя или слушателя, способного воспринимать их идеи.

Но подобный подход к эволюции сознания в ХХ веке поверхностен. За-

думавшись о своем месте в мире, своей роли в его движении, человек сразу

же осознал свое одиночество среди людей. И здесь ни одна эпоха не дала нам чего-либо нового, кроме интерпретации этого одиночества. Как это ни грустно, прав Прудон: «В искусстве, так же как и в нравственности, нет ничего нового». Одиночество, разделяющее людей в унылое диссоциированное

сообщество, признавалось всегда и всеми, правда, под разными предлога-

ми, в разных формах, и в разных игровых ситуациях. Когда повелитель, подчеркивая свое могущество, играет роль исключительного существа, наместника божественного начала на земле, он не только сам оказывается чудовищно одиноким (не зря один мыслитель справедливо подметил, что самое

удивительное тиран, умерший своей, естественной смертью), но и самим

фактом своего существования обрекает остальных людей на разделение,

неизбежное одиночество в страхе, ненависти, даже в протесте. Ибо, побе-

ными тому творчеству, которое породило Адама и Еву. Те же китайцы за две тысячи лет до Рождества Христова утверждали, что человек создан из разных земных пород, причем лучшие люди из лучших материалов. Так что предсказания о будущем потеплении и наводнении лишь бледная калька духовных открытий, дошедших до нас из бездны древнейших этапов развития сознающего мир духа, равно как и все гипотезы происхождения человека, в которых, увы, нет ничего оригинального. Вот почему интерес к этой исторической бездне оправдан, даже если он выступает в откровенно спекулятивной, примитивно -журналистской форме.

94

див тирана, они сразу же оказываются вновь разделенными, и общность оказывается мнимой, центробежные силы преобладают над центростреми-

тельными.

Игра ослепляет. Величие подавляет. Еще бы владыка оказывается на какое-то время символом. И не только в наше время, но и в самые отдален-

ные от нас эпохи. Бэзил Дэвидсон приводит такое описание арабским путешественником Аль-Бакри двора ганского правителя-язычника: «Когда он по-

казывается народу, выслушивает жалобы и вершит суд, он сидит в специальном помещении, у входа в которое по обеим сторонам стоят скакуны в золотой сбруе. За его спиной десять пажей со щитами и мечами, отделан-

ными золотом. По правую руку от него великолепно одетые сыновья принцев его империи, в их волосы вплетены золотые украшения. Вход охраняют

породистые собаки, которые никогда не отходят от царя. На них ошейники из золота и серебра…».

Дело не в том, что и сегодня, через много лет, люди стремятся к такому

разделению, подкрепляемому условной формой, и притом с единой целью: не слиться с другими в общности. Дело не в том, что для такого побуждения

к одиночеству могут выдвигаться самые разные - порою, «благородные»,

«возвышенные» мотивы. Так, банальна и отработана со всех позиций мысль об одиночестве гения, его исключительности, недоступной толпе. Вспомните: «Гений одинок. Его можно оценить, лишь сравнивая его непосредственно

с природой. Но кто умеет восходить к этому первоисточнику? Лишь другой

гениальный человек».

Сущность проблемы не в стремлении каждого человека к исключительности (даже в игровой ситуации добродушнейшего коллективизма), а в отсутствии заданной природой человека идеи его движения к вдохновляю-

щей и оставляющей надежду на выживание рода доброты к ближнему, уст-

ремленности к всеобщему благу, к ассоциации. Напротив, век от века нарастает диссоциация, прикрываемая внешними формами цивилизованности. Их порою воспринимают с надеждой, как луч зари, даже если этот путь грозит тяжелейшими испытаниями. От наивных оптимистов мы получаем все новые

и новые, причем, весьма фундаментальные доказательства возможности

прогрессирующей эволюции человека, а стало быть, и его роли как лидера в космической эволюции не только природы, но и духа. Одни склонны обосновывать это движение прогрессом культуры. На этом, в частности, базирует свои выводы американская теория культурной антропологии, не делающая

прямых выводов о прогрессивном значении одной культуры, по сравнению с

другой, но вместе с тем дающая основания для бытовой антропологии (под-

хваченной опять-таки прежде всего журналистами в средствах массовой информации). Общий вывод этой антропологии как будто бы не вызывает

сомнения. Вот как его сформулировали М.А.Робер и Ф.Тильман: "…Культура включает в себя общий способ производства, поведения, самовыражения, систему и иерархию ценностей; она включает ту или иную мораль, те или

иные обычаи, тот или иной язык. Она представляет собой в некотором роде способ выражения человеком своей биологической природы в данной струк-

туре. Она является совокупностью действий, взглядов и мыслей, санкциони-

рованных в обществе и сложившихся в группах».

95

Но ведь при теоретическом истолковании данного определения (с моей точки зрения, вообще имеющего отношение к культуре как таковой крайне

опосредованное, ибо речь идет о системе человеческих отношений и порождаемых ими действиях) не может быть выделен критерий отличия (я не говорю уже о «прогрессивности», ибо читатель, наверное осознал, что мое по-

нимание значения в нашем сознающим мир духе мифов, легенд и утопий исключает это «ценное» понятие) одной культуры от другой, прошлой или на-

рождающейся.

Другие, используя вековые традиции своих народов, говорят не о прогрессе культуры, но о «восхождению человека» к некоему идеалу. В таком

случае очень удобно все беды нашего времени, разделяющего людей с поразительной интенсивностью, назвать трагедией переходного периода к но-

вому состояния человечества, неизбежным испытанием. Именно так, например, трактует проблему Сатпрем. Он пишет: «Как известно, история духовного восхождения человека с незапамятных времен - от восточных, египет-

ских или орфических инициаций и до поисков чашы Грааля - всегда сопровождалась испытаниями. Может быть, эти испытания и поражали воображе-

ние своей необычностью и таинственностью, но, в конце концов, что особен-

ного в том, чтобы заключить себя в саркофаг под звуки флейт или отметить у погребального костра свои собственные похороны? Сегодня ритуалы с саркофагами стали публичными, а жизнь некоторых людей подобна похоро-

нам, поэтому имеет смысл совершить усилия для того, чтобы выбраться из

всего этого». Надо сказать, что он удивительно талантливо характеризует усилия в данном плане, которые еще не закрыты благодаря пурна-йоге Шри Ауробиндо. Но он не задумывается над тем, а сделают ли эти усилия нас, наконец, лидерами или же мы опять-таки оказываемся во власти очередной,

исторически обоснованной современной иллюзии. То, что такая иллюзия

нам необходима как выход, надежда, у Сатпрема не вызывает сомнения. Он, излагая учение Шри Ауробиндо о безграничных возможностях совершенствования самосознания и сознания, духа и его отношения к миру, не сомневается, что многое в нынешней ситуации противоречит «природе человека».

Его не прельщают завоевания техники, технологии, науки ХХ века, действи-

тельно впечатляющие и демонстрирующие прорыв в одной из сфер человеческого бытия. Но в той, которая, пожалуй, далее всего отстоит от духа, сути человека. «…Наш блестящий двадцатый век, - пишет он, - в отношении психологии является веком каменным, что несмотря на все наши науки мы еще

не вступили в истинную науку жизни и не приблизились к подлинному гос-

подству над миром и над самими собой и что перед нами открываются гори-

зонты совершенства, гармонии и красоты, в сравнении с которыми наши самые великолепные открытия подобны грубой заготовке подмастерья».

Но ведь эту истинную науку жизни давали индусы еще в древнейших трактатах упанишад, повествуя о сущем и существовании, вечном стремлении вырваться из круговорота возникновения и исчезновения, приблизиться

к подлинному совершенству сознания как основы мира. Но время идет, а человечество так и не достигло нирваны, пусть то будет отказ от жизненных и

бренных ценностей, либо общение людей в ином, духовном мире, в слиянии

индивидуального бытия с абсолютным сознанием, либо же в итоге будет преодолена извечная ненависть, и жизнь станет всеобщим благом.

96

Наоборот, можно утверждать, что самосознание и сознание, охватывающее все стороны жизни индивида и неизбежной для него человеческой

общности, не дают никаких, даже малейших, оснований утверждать, что одиночество, более того, взаимная ненависть, исторически снижают свою интенсивность. Понятно, что каждый исторический период (и это донесли до

нас бытующие в нас, в нашем мире мифы, легенды и утопии) склонен идеализировать себя, подвергаться в этом отношении самогипнозу. Ведь именно

так произошло и в нашем социальном многолетнем эксперименте, провал которого не объяснить ни внешними кознями, ни давлением аппарата (о том, что у аппарата законы едины на все времена, прекрасно доказал в гротеско-

вой форме Сирил Паркинсон), ни удобными обвинениями в адрес одного злодея, ни заговорами мафии либо происками сионистов, масонов и т.д. Во-

преки декларированному как политическая догма положению о том, что человек человеку у нас друг, товарищ и брат, все буквально вопиет против такого предположения. Матери бросают своих только что родившихся детей и

притом сотнями тысяч. Коллеги по работе, мило улыбаясь, готовы уничтожить друг друга, если только речь пойдет об очередном сокращении или же

о повышении заработной платы для некоторых, наиболее отличившихся с

точки зрения начальства. Одиночество, как проказа, поразило наших стариков да в такой мере, которую, мы, наивные пропагандисты «гуманизма» предшествующей поры, даже не могли предполагать.

Вот лишь один пример, из наиболее благополучной среды. Крупнейший

ученый, воспитавшая не одно поколение учеников и ушедшая на пенсию, получает один инсульт за другим. Одновременно живущая с нею столь же старая сестра оказывается в тяжелейшем инфаркте. В это время, обеспокоенные (естественно, наследством) племянники умудряются подселить к ним

третью, почти столетнюю сестру, свою мать, чтобы успеть переписать на се-

бя ее квартиру. Наивные и одинокие старые женщины отдают «наследникам» все сбережения… В результате мне случайно удалось узнать, что за ними ухаживает приходящая раз в неделю девушка из фонда милосердия. И это в тех условиях, когда существует научно-исследовательский институт, «в

коллективе» которого известный ученый проработала не один десяток лет,

которой там «гордятся» и в котором не нашлось ни одной отзывчивой души, чтобы наведаться к несчастным и одиноким женщинам на часок-другой! И это происходит в благоустроенной Москве. В среде, которая считает себя «интеллигенцией» (повторяю, путая обученность с интеллигентностью как

особым качеством духа). Так что же говорить о трагедии одиночества мил-

лионов наших стариков в самых разных, порою, далеких от элементарной

обустроенности уголках страны. Подчеркиваю, о трагедии, ибо драматизм бытия, не получая разрешения, неизбежно становится его трагизмом как на-

чалом конца.

Мне порою приводят примеры «дружбы» и «сотрудничества», и даже «коллективных действий» во имя (скажем, материальной цели) во время за-

бастовки. Но посмотрите попристальнее за сущностью, выявляющейся в существовании таких примеров, и вы в итоге найдете временную выгоду для

индивида. Исчезает выгода, своекорыстие прощай, человеческая ассоциа-

ция. Так было, так и будет, и вместо «движения по восходящей» мы видим лишь суету сует и всяческую суету. Но и эта суета проблематична, ибо за ее

97

унылым повторением от эпохи к эпохе, от социальной структуры к иному сообществу, от одного поколения к другому и скрыта проблема выживаемости

нашего рода. Прекрасно подметил это русский мыслитель, оригинальный и смелый, князь Евгений Трубецкой: «Чтобы сознать суету, наша мысль должна обладать какой-то точкой опоры вне ее… Суета мучительна для нас

именно по сравнению со смыслом, которого мы жаждем, - иначе бы мы ее не распознавали. Бесцельность и вечные повторения жизни вызывают в нас

тоску именно потому, что вся наша жизнь есть стремление к смыслу, к цели. Эта наша жажда смысла есть всегда стремление вперед и вверх; и именно поэтому нас оскорбляет это вечное кружение, которое указывает, что в мире

нет движения вперед, нет восхождения из ступени в ступень, а есть бесплодное топтание на месте. Душа жаждет подъема, стремится к горному по-

лету, и вот почему ей так отвратительно это всеобщее движение в одной плоскости».

Как это чудесно сказано: мы все движемся уныло и однообразно в од-

ной плоскости. Правда, есть еще надежда на преодоление диссоциации не здесь, а там, в ином, потустороннем мире, где покинувшая тело душа, уст-

ремившаяся либо в тоннель, либо растворившаяся во всем мироздании, ли-

бо улетевшая на блаженные острова, в рай т.д., разорвет эту унылую плоскость, сольется в гармонии со всеми другими (либо с особыми, избранными) душами. Произойдет, например, то что пророчествовал апостол Павел: «Но

скажет кто-нибудь: как воскреснут мертвые? и в каком теле придут? Безрас-

судный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет; И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится пшеничное или другое какое. Но бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело… Есть тела небесные и тела земные; но иная слава небесных, иная слава зем-

ных… Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении;

сеется в уничижении, восстает во славе, сеется в немощи, восстает в силе; Сеется тело душевное, восстает тело духовное.

…Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут

нетленными, а мы изменимся».

Обобщив эти идеи, сопоставив их с плохо известной у нас «Тибетской книгой мертвых», высказываниями Платона и Сведенборга, американский ученый Реймонд Моуди выпустил еще в 1976 году прелюбопытную и побуждающую к размышлениям книгу «Жизнь после жизни. Исследования фено-

мена продолжения жизни после смерти тела», которую у нас «подхватили» и

«развивают сейчас», как правило, без ссылок, подобно нашим сексологам и

амурологам, последователям теории проблемного обучения и т.д., безусловно любопытны и плодотворны. Не буду оспаривать подающую всем нам

надежду книгу Р.Моуди, для этого нужно специальное развернутое исследование1. Хотя, откровенно говоря, его выводы меня несколько смущают на

1 Кстати, в последние годы наука, изучающая НДЕ (состояние, близкое к смерти), весьма корректно ограничила сферу своего поиска, истолкования необъяснимого пока явления декорпорации. Так, известный ученый Морис Абиван, создатель общества умирающих при больнице Парижского университета, не отрицает самого этого явления. Он говорит: «То, что нам об этом известно, во многом заслуга реаниматоров. Я понял, что смерть это прогрессируюший процесс, который может тянуться долгие часы. Безусловно, есть граница,

98

основе индивидуального опыта. Мне довелось умирать три раза, и притом в разных ситуациях. Однажды, еще в 1941 году, я был засыпан под развали-

нами избы и выкопан живым (но абсолютно бесчувственным) лишь через два дня, проходившей в отступлении частью. Другой раз, употребив до соревнований по подводному плаванию излишнее и в принципе недопустимое

для спортсменов количество спиртного, я преблагополучно утонул при проныривании на скорость в маске под водой сорокаметровой дистанции И, на-

конец, немалое время пролежал после инфарктного шока, уже простившись с земными заботами. Уверенно на основе своего индивидуального опыта утверждаю: ни разу и ни в каком виде не переносился в другую жизнь!

Нет, выживание всего человечества (а оно предусматривается отнюдь не во всех концепциях: многие склонны и здесь разделить людей, наградив

этим благом какую-то определенную, зависимую от убеждений и верований категорию нашего рода, других же обречь на полное небытие) может быть истолковано в любом аспекте не в связи с проявлениями тех или иных (от-

дельных или же взятых в совокупности) качеств. Ибо, как я и не старался показать, они не отражают во всей полноте его природу, а стало быть, и загад-

ку его существования. Подход к ней, как я уже отметил раньше, возможен

лишь с позиций истолкования жизни человечества как истории сознающего себя духа, с позиций ответа на три взаимосвязанных вопроса - о сокровенной причине движения этой истории, формах его проявления и итоговом ре-

зультате. Вот эти три вопроса, затрагивающие аспект сущности (но не суще-

ствования) человека, тысячелетиями отрабатывались в мифах, легендах и утопиях, оставили в них отпечатки более неизгладимые, чем в древнем известняке следы исчезнувшего папоротника. Здесь уместно вспомнить слова М.Шелера: «…Способность к разделению сущности и существования со-

ставляет основной признак человеческого духа, который только и фундирует

все остальные признаки» .

Нам, по видимому, следует использовать в этой связи междисциплинарный подход к проблеме сущности человека, который давал бы вместе с тем логическое истолкование всем формам его существования - эстетиче-

ским эмоциям и творческому мышлению, нравственным ценностям и поли-

тическим играм, словам, всему тому, без чего не бывает конкретной, наполненной высочайшего драматизма, столкновения страстей, противоборства мнений реальной жизни. И вместе с тем искомый подход должен быть сущностным; в противном случае всякий разговор о выживании человечества

будет снижен с уровня вполне реальной для нашего времени проблемы к

игре в ценностные категории, установки, представления. В итоге же, к

праздному умствованию, который в публицистике именуется философией.

перейдя которую, обратно уже не вернешься. Непосредственно перед этой границей существует весьма мало изученный мир, возможно, другое состояние человеческого сознания. Вот где нужно искать. Именно там гнездится тайна НДЕ. Она появляется там, где начинаются первые шаги смерти». Но увы шаги эти неотвратимы и не дают нам никакой надежды на инобытие. Ну, а что касается возвращения из инобытия того, кто туда еще не перешел, об этом рассказывали в своей «Республике» и Платон, повествовавшие о воине, воскресшем на двенадцатый день, и знаменитая, но недоступная нам тибетская книга «Бардо Тодол» («Книга смертей»), да тысячи других мифов, легенд и утопий.

99

Именно такая задача и подвела меня к сформулированному ранее комплексу взаимосвязанных вопросов о бытии: что движет человечеством, в

чем выражается это движение во всех проявлениях на индивидуальном и социальном уровне каков непосредственный и опосредованный результат этого движения. Они охватывают проблемы сразу многих наук о человеке.

Естественно, само сочетание таких вопросов, затрагивающих самые разные стороны единого человеческого бытия, исключает телеологию, представле-

ние о любых предустановленных целях как бы поэтически, а точнее, утешительно они ни описывались. Здесь я полностью солидарен с Гердером, писавшим: «Философия конечных целей не принесла естественной истории

никакой пользы; напротив, она лишь питала своих сторонников обманчивыми иллюзиями вместо научного исследования; насколько больше дает исто-

рия человечества с ее сложным переплетением тысячи целей».

Предвижу возражение: ведь мифы - легенды и утопии, рассматриваемые как основа движения человеческого духа, лишь обогащаемые, но не из-

меняемые новой индивидуальной или социальной ситуацией бытия, в итоге трактует добро, гармонию, красоту, «царство божие на земле» как всеобщую

универсальную цель. Даже в трактовках «Апокалипсиса» Иоанна Богослова

говорится не только о возможностях уничтожения, но и возрождения человека, что доказывал, например, еще XII веке итальянский философ Иоахим Флорский. Кстати, по мнению советского ученого профессора В.Л.Керова,

именно мысли Иоахима Флорского подхватили как знамя надежды народные

движения средневековья (крестьянская война во главе с Томасом Мюнцером, ереси на юге Франции и в Северной Италии, движение таборитов в Чехии). Но, высказывая это мнение, профессор В.Л.Керов косвенно подтверждает мою мысль о том, что не только философские учения, но и основы

нашего сознающего мир духа выражается в трех стадиях - всеобщей, как

символ веры и бытовой. И между каким-либо таборитом, Иоахимом Флорским и реальной легендой такие же провалы, как между любой философской концепцией, ее развитием политическими игроками и наивными утверждениями человека массы.

Даже самая серьезная из этой триады составляющая исходная фило-

софская (или общенаучная, или религиозная - в данном контексте такое деление не имеет рационального смысла) всегда закономерно грешит излишней категоричностью и даже схематичностью понимания природы человека, развития взглядов на нее в разные периоды доступной нам истории и, есте-

ственно, трактовки той неизбежной судьбы, которое ждет человечество. Да-

же - при отказе от телеологического подхода о «символах веры» и «бытовых

идеях» и говорить не приходитсявсе они преисполнены сладенькой надежды на будущее, даже если это будущее мыслится ими для какого-либо люд-

ского круга на костях других человеческих существ, подобно «тысячелетнему рейху»).

Вот лишь один пример серьезные антропософические исследования

М.Шелера, оказавшие фундаментальное воздействие на современную европейскую социологию. Он гипотетически выделяет (кстати, не указав на

принцип, на основании такого выделения) три круга представления о чело-

веческом существе: иудейскую традицию представлений об Адаме и Еве, рае и грехопадении, греко-античной свод представлений о человеке как о

100