Драматизм бытия или Обретение смысла. Философско-педагогические очерки-1

легенды и утопии достижения высшей духовной культуры на своем уровне, преломляя этот процесс осмысления мира своеобразным переосмыслением

непонятной, пугающей реальности, каждый раз преподносящей человеку все новые загадки и неожиданности. А повторяя, не примитивизирует. Напротив, здесь-то и выявляется человеческая мудрость, ее всеохватность, которая

недоступна всей мощи теоретического сознания. Так давайте попытаемся вместе подумать, к каким выводам о мире приходят народы, творящие мас-

ки, сказки и игровые действия (а точнее, действа). Полагаю, что только эти выводы позволят получить непредвзятый ответ на вопрос о сущности современной философии человеческого бытия во всем ее драматизме.

Миф для нас не реальность повседневного бытия. Он загнан историей в подсознание, но актуализируется в маске, символе одушевления всей при-

роды через отчужденный от нее образ. Вдумайтесь, почему в бесконечном разнообразии масок всех времен и народов нет маски копии живого существа. Да ведь она сразу же теряет свое символизирующее начало и становит-

ся образом застывшего нечто, обездуховленным подобием трупа. В этом отношении посмертная маска мало чем отличается от маски в музее восковых

фигур, лишенной выразительного смысла.

Маска, выявляющая наше мифологическое подсознание, скрытые в нем раздумья миллиардов о бытии, всегда надчеловечна. Отсюда те поразительные деформации, которые типичны для ее внешнего решения. Тем-

ные страшные силы, правящие миром, воплощены в масках застывшего

ужаса: их предназначение не пугать воображение других людей и не отводить от себя напасти, но напомнить им о бренности бытия, царстве мрака, который живет в нас, рядом с нами, управляет всем нашим движением в будущее.

Фобос эффект, достигаемый такими масками, аналогичен воздействию

мифа, всегда включающего в свою структуру повествование о зле, о темных, неведомых, дьявольских силах, чьи козни на жизненном пути человека есть закономерность бытия духа во вселенной. Материализованный в облик, в личину, он дает бытовому сознанию надежду на свою способность противо-

стоять злу (имитативная магия, породившая Аримана, Азазела, Дьявола,

оказывается в твоих руках, ты владеешь ею, создавая ее подобие), более того.- самому стать владыкой темных сил, сосуществуя повседневно в обычной среде или же в периоде ритуальных празднеств (контагиозная магия).

Если предпринять даже робкую попытку охарактеризовать все маски

данного типа в культуре разных эпох и народов, то пришлось бы писать мно-

готомный (бесспорно, крайне увлекательный и поучительный ) труд. Меня же сейчас интересует лишь то, что безотносительно к характеру деформа-

ции масок зла, будь то искаженные и пугающие человеческие лица, либо звериные морды со страшным оскалом, либо порожденные воображением на основе агглютинации неведомые страшилища, безотносительно к эпохе,

породившей их, у современного человека отношение к ним крайне противоречивое. Поскольку он до сих пор пребывает (безотносительно к уровню ис-

торического развития) во власти неистребимого магического мышления, ре-

альность символов зла для него абсолютна. Ведь не случайно у самых образованных с нашей точки зрения есть и амулеты, и домашние маски, инте-

121

рес к которым может стыдливо прикрываться либо данью моде, либо увлечением культурой других народов; так, уже многие десятилетия маски афри-

канских народов, равно как маски китайские, японские, индийские, прочно вошли в наш быт. В тайниках же души подобных коллекционеров таится самая наивная вера в магический характер мифологических по содержанию

масок. А стало быть, мечта сопричаститься с заложенной в них силой.

С другой стороны, наше, современное сознание делает удивительный и

хитроумный кульбит, демонстрируя свое всесилие перед образами тьмы, в которую каждый из нас очень скоро будет погружен. Это попытка отодвинуть неизбежное и продемонстрировать робкому индивидуальному духу,

бессильному перед неизбежностью, его могущество и бессмертие. Здесь, как говорится, дает о себе знать магия наоборот, в конце концов не отли-

чающаяся по существу от камланий шамана. Другой тип деформации образов, характерный для мифологического сознания во все периоды человеческой истории, - реализация в масках гаудиум-эффекта, основанного на вере

в заразительность добра, света, радости, символизируемых ими. Для человека естественна более прочная вера в надежность Бахуса, чем в неизбеж-

ность Аида. Он прячется от мира скорбей, смерти и тьмы под светлые маски

Ормузда, Вакха, Ангелов. Он, словно увядающая красавица у косметолога на пластической операции, преисполнен зыбкой веры в возможность остановить мгновение, приостановить неодолимое будущее.

Так появился на свет божий еще один загадочный мир, не менее раз-

нообразный чем мир фобос-эффекта и неповторимый как все радости и светлые надежды людей. Не знание, но именно эта надежда побуждает создавать и самые веселые карнавальные маски, и тиражировать миллионами экземпляров маски света, пришедшие к нам из глубины веков, применяя их к

своему мироощущению. Нефертити абсолютно неведома для большинства

обладателей ее масок копий; зато всеми ими сопереживается сопричастность к вечной жизни и нетленной красоте, основанная на скрытой в глубинах подсознания веры в «порождение подобного подобным». Аналогичные подход характерен и для подхода современного человека к другим маскам,

вошедшим в быт двадцатого века из прошлого, но ставящим ту же вечную

проблему драматизма бытия, его ограниченности, незащищенности и уязвимости в загадочном и молчаливом Космосе.

Не буду продолжать классификацию типов масок, символизирующих для нас на бытовом уровне этот драматизм. Не буду объяснять и вариант-

ности масок, допускающих переосмысление образов (так, дракон у одних

народов воплощение зловещих сил, у других единение человека с приро-

дой в мире праздника и радости). Отмечу лишь, что маска вопрос, обращенный в будущее и остающийся без ответа, как глас вопиющего в пустыне.

Перевод легенды как продукта сознающего себя духа (безотносительно к ее типологии, охарактеризованной мною в первой главе книги) на уровень бытового сознания порождает чудесный, сопровождающий каждого земля-

нина с первых дней его жизни и до могилы мир сказок. Естественно, что они специфичны и для той среды, которая их породила, и для того народа, дух

которого вызвал их на свет, и для той эпохи, которая запечатлелась в них.

Все эти аспекты сказок как проявления бытового сознания изучены в науке глубоко и многопланово. Меня же интересует сказка несколько в ином плане.

122

Она, словно ожившая в противоборстве страстей человеческих маска, всегда, безотносительно к содержанию, жанру, национальному колориту трак-

тует ту же тревожащую человеческий дух загадку бытия и его перспектив. Но, в отличие от маски, ее характеризует поливариантность решения этой загадки. В ней нет ни однопланового фобос-эффекта, ни столь же однопла-

нового гаудиум-эффекта, ибо динамика сказочных образов позволяет добиться их сочетания. Так, в сказке возникает идея возмездия за зло, которое

потерпел человек. Помните, как писала М.Евгеньева: «Нельзя издеваться над беззащитными людьми. Иногда слабый может сделаться сильным и жестоко отомстить» 123. Мечта об этом доминанта сказочного сознания, его

ответ на загадку бытия. И есть она у всех народов. Не буду приводить примеры родной нам сказочной стихии. Приведу лишь их аналоги. Вот, напри-

мер, персидская сказка «Говорящий тростник». Как всегда, ее зачин торжество зла: «Было так или не было кроме бога никого не было. Жил был падишах, и было у него три дочери. И вот как-то дочери попросились у отца к

тетке погостить. Отец разрешил, и девушки нарядились в новые платья, навели красоту и пустились в путь.

Дорога вела через пустыню. Шли они, шли и пришли к реке. Как ни ста-

рались сестры перейти ее вброд, нечего не выходило. Тут видят они, что подходит к ним негр черный-пречерный безобразный арап. Спрашивает он их:

-Хотите переправиться на тот берег?

-Да, - ответили девушки разом.

-Я вас переправлю, - продолжал негр, - но с уговором, каждая из вас поцелует меня.

Старшая и средняя сестры подумали: «Здесь нет никого, кто мог бы

увидеть это и разгласить. Поцелуем его, зато переправимся на тот берег».

Поцеловали они негра и оказались на противоположном берегу.

Но младшая сестра не согласилась. Она сняла чулки, вошла в воду и перешла реку. Там она сказала сестрам:

-Я расскажу отцу, как вы целовали негра!

Растерялись сестры, подумали: «Спаси Аллах, а что если расскажет?

Плохо тогда будет!» И сговорились убить ее. Как только негр ушел, схватили они сестру за ноги и за руки, отрубили ей голову, оттащили к реке и сбросили вниз».

Как видите, в зачине сказки ничего необычного для той природы чело-

века, которая дает основание утверждать, что духовное развитие искорени-

ло его. Так было (вспомните аналогичные, хорошо вам знакомые сказки са-

мых разных эпох, вплоть до аналогичных мотивов в творениях А.Пушкина, братьев Гримм, С.Аксакова, приобретших фольклорный смысл), так есть и

поныне: об этом свидетельствует весь современный опыт неуютного человеческого общежития, где брат восстает на брата, дети предают родителей, сестры становятся злейшими соперницами, где «рвется связь времен».

Но сказка потому и сказка, что она не признает этой логики под воздействием ошеломленного безграничностью зла человеческого духа. В ней все-

гда, подчеркиваю, всегда добро побеждает зло. Так и в нашей сказке: из ка-

пли девичьей крови вырос тростник, срезанный на говорящую языком девушки дудку; тростник в конце концов попадает в руки отца, но уничтожается

123

перепуганными сестрами; из обломков свирели вырастает арбуз, из которого на радость отца появляется живая дочь: еще немного, и тайна раскрывает-

ся.

«Вернулся шах во дворец в гневе и немедленно потребовал старших дочерей. Но что он им ни говорил они начисто отрицали, клялись венцом и

троном отца, что все это чистейшая ложь. Тогда по приказу шаха привели двух норовистых мулов, привязали к их хвостам косы старших дочерей и

пустили мулов в степь.

Затем выдал шах младшую дочь за нареченного. Город разукрасили и семь дней и семь ночей жгли огни. И молодые зажили счастливой жизнью.

Они остались там, а мы пришли сюда».

«Легендный подход» завершен. Сказка (и опять-таки всегда) выводит

нас в финале в «этот» мир скорбей, неудовлетворенных потребностей, неуемных страстей и полного отсутствия какой-либо равнодействующей человеческого счастья, ибо подавляющее большинство человечества попросту

его не ведает, а избранных счастливчиков страшит преходящее значение всего сущего. Ведь не случайно многие тонкие натуры, сибариты и баловни

судьбы, не выдерживают «испытания радостью» и предпочитают добро-

вольный, алогичный с точки зрения примитивного сознания «уход».

Правда, другой философской струей в сказочной стихии является опять-таки легендная струя, преисполненная веры в чудесные метаморфозы

(такие, как в легендах об Одиссее, о Золотом осле и многих других), а в ито-

ге в возможность уйти от рока, меняя свои ипостаси. Кстати, здесь отчетливо прослеживаются и влияния мифологического сознания, выражающего в одухотворении сказочным повествованием тотемов; с другой стороны, такие сказки начинают свой путь в период господства мифологического сознания,

объясняя происхождение Вселенной, людей, животных, жизни и смерти. В

одном случае избежать велений судьбы героям сказки удается при встрече трикстеров -обманщиков и чудодеев, способных на удивительные перевоплощения (убил одного врага перед ним уже войско, снес голову огнедышащему дракону на ее месте вырастает три, погнался за зверем тот пре-

вращается в птицу, камень, муравья или же в тростник).

Вдругом сам герой опять-таки при помощи внешних, добрых сил становится способным менять свой облик, избегая зла, ненависти и даже самой смерти. Именно подобные превращения происходят с ним во всех общеизвестных волшебных сказках. Но ведь хитринка этих сказок в том, что даже

малыши, восторгающиеся ими повседневно, наделены своеобразным эф-

фектом отстранения в процессе переживания чудесного материала, отстра-

нения, порожденного их не таким уж маленьким опытом (вспомним, что в механизме передачи всего богатства сознающего мир духа от поколения к

поколению до сих пор есть немало темного и невыясненного).

Вдвойственном, скептическом отношении к сказке как проявлению бытового сознания скрыт весьма любопытный и сокровенный смысл признание

ограниченности человеческого бытия, констатация его преходящего характера. А коли так, то о лидерстве в эволюции нам и мечтать не приходится:

вырвавшиеся из жизненного ряда, мы драматически привязаны к нему, ме-

няясь, не можем переориентировать сам этот ряд к вершинам бессмертия и абсолютного совершенства.

124

Правда, третий глубинный слой сознающего мир человеческого духа словно бы должен скорректировать подобный вывод, ибо утопия потому и

утопия, что она рисует возможное идеальное совершенство человека и социума. На бытовом уровне она реализуется в играх человека, в сложнейшем и созданном им самим иллюзорном мире, двойнике мира реального. В по-

следнем мы существуем, не ведая всех его тайн. Первый же, игровой, конструируем подобно творцу, создавая и себя, и весь социум соответственно

своим утопическим воззрениям.

«Познай самого себя!» - как это удивительно просто и поразительно невозможно. А вот сделать себя, сыграть роль сообразно меняющейся си-

туации - во власти человека. И он непрерывно играет с ребенком во всеведущее и всесильное существо, в общении с подчиненным и слабым в муд-

рого и властного руководителя, с любимым так и светится обаянием, очарованием, с врагом так и пышет яростью, ужасающей мощью, неведомой угрозой. Так ежесекундно, словно в театре, мы все играем, переходя от роли к

роли, воплощаясь в тот или иной образ. Но выбей нас судьба из привычной колеи, сбрось с вершин благополучия в бездну нищеты и безвестности, под-

ними из ничтожества на Олимп блаженства и довольства, мы, словно неуло-

вимый Протей, лишь меняем игру сообразно необходимым приспособленческим реакциям, не выходя из этого состояния никогда. Лидеры эволюции? Да, но в сфере иллюзорных, утопических общений, зыбких и неустойчивых и

до уныния одноплановых от века к веку.

Словно памятуя об ограниченности игровой иллюзии, человек создал еще одну, непередаваемо разнообразную область иллюзорного бытия, по масштабам распространенности и влияния вполне сопоставимую с религией. Это мир искусства, мир призрачный, но ставший для нас и призмой вос-

приятия мира реального, и надеждой на возможность человеческого про-

гресса.

Искусство как иллюзорная деятельность, выражающая безграничную гамму человеческих переживаний, обладает эффектом резонанса, воздействуя на все эти переживания. Именно поэтому оно полифункционально. В

литературе дается удивительное по разбросу вариативное определение его

функций. Здесь и познавательная функция, и гедонистическая функция, и эвристическая функция и т.д. Примечательно, наверное, то, что все авторы подобного рода определений в чем-то правы: как безграничны все взаимосвязи человека с социумом и миром, так безграничны и функции искусства.

Но логика моих рассуждений предполагает не пересчет этих функций

или их систематизирование. Наверное, искусство как игровая деятельность

подобна маске и сказке, необходимо человеку как иллюзорный выход из бесперспективного драматизма жизни. Оно создает ощущение константно-

сти преходящего бытия человека как особого, одаренного даром творчества существа. Именно об этом трагически взывает к одинокому путнику трогательная эпитафия на заброшенном надгробии. Об этом же повествует нам и

величественный, веками сооружавшийся собор-скелет исчезнувших с лица Земли его создателей. Аналогичен и «нерукотворный памятник», который

стремится оставить в этом мире каждый поэт, уверенный, что его голос обя-

зательно дойдет до «племени младого, незнакомого». Так мы все говорим, не задумываясь: все преходяще, лишь одна музыка бессмертна.

125

Но ведь это иллюзия, отражающая бесперспективность утопического мышления на бытовом уровне. Прежде всего потому, что потомки так пере-

осмысливают, приспосабливают к своим нуждам художественные ценности прошлого, что они по сути дела теряют значение коммуникации между поколениями и выявляют свое значение лишь в связи с новым миром потребно-

стей новых цивилизаций. Более того, оказывается, что время всевластно и над прекрасным, сметая его, превращая в прах точно так же, как ветер унич-

тожает твердыни гор, перемалывая их в хрупкий песок.

Были мы, троянцы, был Илион словно говорит всему человечеству искусство, игра, приобретающая пророческий смысл.

Перевод утопии в игру бытовым сознанием особенно очевиден там, где искусство как иллюзорное игровое действие утешает нас, возвышая над са-

мими собой, реализуя заключенный в нем изначально глория-эффект. Оно провозглашает осанну человеку и человечеству. Монументы и возвышенные симфонии, храмы и богочеловек в них, без конца, в самых разных ипостасях,

песни любви и надежды, целые телевизионные сериалы с неизменным хэп- пи-энд, портреты в самые разные эпохи и в самых несхожих стилевых реше-

ниях веками ведут один и тот же довольно безнадежный мотив. Если же

вдруг, прозрев, покажет нам во всей красе наше несовершенство, нашу ограниченность и даже звериную суть (подобно Босху или Гойе, аналогично утрированному неприятию красоты как нормы каким-либо популярным со-

временным исполнителем), мы охотно приемлем и эту игру, полагая, что она

лишь оттеняет наше реальное совершенство, превосходство над всем иным, не человеческим бытием.

И, наконец искусство как иллюзорное действие оказывается переводом в нагляднообразный, общедоступный строй утопических идей о космическом

предназначении человечества. Астральные мотивы, пронизывающее искус-

ство с древнейших времен, и современная фантастика, приобщаюшая человека к иным мирам ,вознесение к этим мирам человека и человечный Маленький принц, рушник с рукотворными звездами, рукотворная же победа над чудовищными инопланетянами от века к веку служат этой навязчивой,

но привлекательной идее. Святая простота! Ведь не случайно даже в игре и

при соблюдении ее правил вдруг появляется как духовное прозрение о бытии и его смысле искусство, которое вслед за Манилием говорит: «Рождаясь, мы умираем». Ибо мы природно ограниченны, и до космического могущества нам также далеко, как до любого из светил в его просторах. Какое уж тут

«космическое предназначение»!

Впрочем, и такого рода искусство льстит нам, человеческому роду, на-

деждой на то, что мы вновь будем рождаться, что в конце концов если не восходящая спираль, то порочный, замкнутый круг бытия неизменен.

Увы! С моей точки зрения, этой надежды нет, и наш символнисходящая спираль, по которой мы скользим , виток за витком, в небытие родовое. Движения этого ни приостановить, ни замедлить нам не дано. Единственно,

что мы можем сказать друг другу: «Memento mori».

Пришедшая из глубины веков, это бытовая присказка тысячелетиями

была и символом веры. И не только солдат, готовящихся к ратному труду,

почти всегда обрекающему их на смерть. И не только диссидентов, готовых во имя какой-либо призрачной идеи исповедовать этот символ веры. Ее зна-

126

чение масштабнее. От символа веры она возвышается до всеобщего принципа сознающего мир духа. От религии к теоретическим раздумьям о бытии

и его смысле.

Вспомним Книгу Бытия: « В поте лица твоего будешь есть хлеб, пока не вернешься в землю, из которой ты сотворен: ибо ты прах и в прах возвра-

тишься». Отсюда идея конечности бытия, подхваченная теоретической мыслью. Отсюда и идея реальности небытия как антитезы бытия

И все же, совершая обратный ход от бытового сознания и самосознания через символ веры и далее - к иллюзии теоретического мышления, повторяющегося назойливо однообразно от века к веку, забываемого вновь

воссоздаваемого как неожиданное открытие «нового» времени, человек упорно отвергает небытие родовое. Он согласен трактовать себя как слабую

свечу на ветру, но уверен, что эстафета его пламени будет передана иным, идущим ему на смену поколениям. Слабое, более того, беспочвенное утешение! Оно противоречит самой изначальной идее конечности сознающего

мир духа. Метаморфозы этого духа, самые прекрасные и самые чудовищные, ни на мгновенье не могут отодвинуть неизбежного исчезновения этого

духа как аномалии природы. Ибо речь идет не о конечности индивидуально-

го самосознания, но о преходящем значении человеческого духа вообще, за какие бы маски, сказки, игры забвения он ни прятался.

Более того, речь идет не об этом преходящем значении человеческого

существования. Суть - в тотальном ускорении его неизбежного конца.

Вывод этот, вытекающий из всех моих рассуждений, базируется на трех взаимосвязанных основополаганиях .

1.Небытие абсолютно, бытие случайно. Смерть во всех ее видах, формах, ипостасях, смерть мучительная и спокойномещанская, смерть порыв и

смерть неодолимость ужаса перед нею всегда равна сама себе. И ее сфера

абсолютна для каждого носителя «священного огня Прометея». Ее никогда и никому не избежать ни пышногрудой красавице, ни розовощекому младенцу, ни преуспевающему дельцу, ни нищему бедолаге. Взывая к Аллаху, Иисусу, Иегове, Будде, внимая камланию шамана и торжественному ритуалу

буддийских монахов, продавая свою душу Вельзевулу или владыке Аида,

человек ни на мгновение не может отстранить от себя ужас бытия. И не отстранить это ужас от всех созданий рук человеческих, что он гордо величает цивилизацией, культурой, второй природой. Все это абсолютно обречено на полное и безвозвратное исчезновение, на превращение в космическую

пыль. Единственно разумный клич «memento mori!». Если дух реален, ника-

кой другой девиз не может иметь для него абсолютного, а стало быть, и по-

зитивного значения.

2.Небытие универсально. Человек, преисполненный гордыни, всерьез

уверовавший в свою природную исключительность (а не аномальность), - вполне природное существо. Он может, конечно, на миг омолодить свою природную структуру, продлить благодаря «благам цивилизации» срок бы-

тия (хотя, как мне кажется, сама эта идея продления бытия, не раз уже возникавшая в истории в самом разном обличье, вплоть до генетических мани-

пуляций современности безнадежно ошибочна). Но смерть универсальна; ей

подвластен и камень, и живой человек, и безбрежный океан. Все было, все пройдет, и срок здесь не имеет никакого значения. Ведь не даром же на

127

уровне бытового сознания говорится: лучше умереть, чем умирать. И переход в небытие не сулит никакого бегства от универсальности смерти. Ее и не

надо избегать, ибо никто и никогда не спрячется от Колесницы Универсума, пожирающего равнодушно, бесстрастно и неодолимо все сущее.

3. Небытие исходный принцип сознающего бытие человеческого духа.

Все философские системы, перед мудростью творцов которых мы преклоняемся с полным основанием, все символы веры, делающие нашу краткую

жизнь взбаламученным морем ненависти, зависти, самомнения, амбиций, гордыни, все бытовое сознание, палитра которого почти безгранична и вместе с тем до предела однообразна и бесцветна, всё больше и активнее усту-

пают идее мементоморизма. Философские же, равно как и другие всеобщие теоретические построения умозрительного плана, неизбежно оттесняются в

сферу конкретных знаний, где благополучно и растворяются вследствие своего бессилия.

Основополагания мировозрения мементоморизма неизбежно подводят

к тому регулированию системы «потребность-переживание -действие», которое мы положили в основу истолкования человеческой природы. Мемен-

томоризмне философия смерти (их мировая история знает безграничное

множество, и для всех этих умопостроений свойственно лукавство тайная надежда на «выход», бессмертие, хотя бы на уровне иного света или людской памяти). Мементоморизм, признавая неизбежность смерти, истолковы-

вает ее в более широком плане как равномерно ускоренное движение соз-

нающего мир человеческого духа, к универсальному и изначальному небытию. Более того, один из «ускорителей», согласно мементоморизму, - само несовершенство человеческого духа , его антиприродность и неизбежное самопожирание. Не смерть как таковая унесла миллиарды, но людская зло-

ба, ненависть, зависть, тщеславие, короче все активнее и интенсивнее на-

растающий процесс дебилизации человечества, поразительно сочетающийся с его интеллектуализацией и технологизацией. Действия современного человека, формирующие его переживания, а в итоге продуктивные потребности, все более теряют какой-либо рациональный смысл; они напоминают

метания крысы, попавшей в западню, но еще верующей в возможность из-

бавления. Но западня захлопывается все крепче и неумолимее выхода нет; есть лишь спокойное, драматичное ничто. Бездна небытия. Неведомая бесконечность, которая едва ли повторит ошибку порождения сознающего ее духа. Ибо этот дух, чванный и претенциозный, оказался исторически импо-

тентен.

Нам же остается (если мы еще люди) совсем немного: радоваться вос-

ходу солнца и улыбке другого человека, запаху цветка, и веселому щебету птиц. Нам остается (дабы не умножать неизбежность мучительного конца)

стать добрее, отзывчивее, понимающими и боли, и радости других людей, как свои. Ибо у всех детей случайного в космосе рода человечества мементоморизмом оставлена лишь одна возможность дожить человеческий век

по-человечески, а не в зверином обличье манкуртов. Дожить, передавая высшие ценности духа детям.

1991 г.

128

Интегративная педагогика : обретенный смысл

Социальная необходимость новой педагогики. Содержание интегративного образования. Система образования в свете алетеологии. Структура интегративной педагогики. Интеграция культуры и образования как феномен новой цивилизации.

Высшая цель образования индивида.

Откройте пути благословения

Откройте в детских садах, школах пути к творчеству, к великому искусству. Замените пошлость и уныние радостью и прозрением. Развивайте инстинкт творчества с малых лет ребенка. Уберегите от гримас жизни. И дайте ему счастливую, сме-

лую жизнь, полную деятельности и достижений. Би-

чи жизни - пошлость, одиночество и тягость жизнью - минуют душу творящего. Откройте пути благословения.

Н. К. Рерих

Центробежные силы в обществе настолько сильны, что рушатся его

главные скрепы - гармония и интеграция. Перестают действовать системы и

традиции в гуманитарной сфере. Воспитание как важнейшее средство гуманизации жизни, сохранения исторической памяти, преемственности духовного опыта поколений, отодвинуто на второй план. Драматизм бытия, тайны которого пытается постигнуть проф. В.А.Разумный, очевиден.

Будет ли Завтра у нашего народа, если сегодня многие дети и подрост-

ки тяжело больны и физически, и духовно, если в их головы постоянно вдалбливается новый миф - все хорошее "за бугром"", а все плохое - "в этой

стране"» (только так русофобы называют Россию), если с молотка продают-

ся детские и культурные учреждения, пустуют родильные дома...Если уже стали считаться вполне обыденными такие страшные социальные аномалии, как детская смертность, преступность, проституция, наркомания, как

пропавшие дети, малолетние матери, детоторговля. . . .

Поэтому сегодня проблема состоит не столько в воспитании, сколько в

спасении подрастающего поколения. Школа, как и общество, - в духовном разладе. Она значительно отстала от времени, утратила авторитет у своих питомцев и их родителей. Семья поражена или бедностью и бесправием,

или криминальным, неправедным богатством и перевернутыми ценностя-

129

ми... Невозможно отгородить детей от болезней общества, носителей пороков «злонепроницаемыми стенами».

Кстати, горячие учительские головы предлагают «очиститься от скверны» путем создания для всех «трудных» и аморальных малолетних правонарушителей спецшкол, специнтернатов и т. п. То есть что-то вроде «педгу-

лага». А очистить действительно надо, и в первую очередь наш modus vivendi.

Однажды на Арбате у меня состоялся острый диалог с подростками 14 - 15 лет. Слушать их, обильно нашпигованных бравадой и скепсисом, было интересно и больно.

-Почему « тусуемся »? Это вам, взрослым, кажется, что все мы здесь, меченые железными цепями, крестами, заграничными нашлепками на шта-

нах, конченые людишки... Нам интересно друг с другом, а собраться негде. Вот и приходим сюда, на Арбат.

-Все борются, выясняют отношения, спорят о том, кто «правее», кто

«левее», а до нас никому дела нет. С кем собираются власти строить будущее?

-Пьяницы и преступники рождаются от безделья. Дайте нам работу,

возможность самим зарабатывать. Будет меньше колонистов.

Размышляя над тем, что услышал от нынешних «детей Арбата», мне пришла на ум мысль А. С. Макаренко о необходимости относиться к челове-

ку с оптимистической гипотезой. Чему мы до сих пор не научились. Кстати,

наша педагогика долгое время считала подростка только воспитанником, а не человеком.

Нет, не « конченые людишки », не шариковы встретились мне. Нормальные, мыслящие, острые, но, так сказать, «пограничные люди». Они не

расстались еще с романтичным миром детства, миром грез и мечтаний, с

наивными суждениями и в то же время заблудились где-то на пути к « взрослому » мировоззрению, к Правде, к Истине. И именно государство и общество обязаны помочь молодым не остановиться на терниях этого пути, на опасной границе между детством и взрослостью.

Судьба распорядилась так, что в пятидесятые годы мне пришлось

пройти в областном центре всю наробразовскую вертикаль: учитель - завуч - директор школы - заведующий районным отделом народного образования - заведующий городским отделом народного образования. И на каждой ступени этой педагогической лестницы убеждаться в том, что эффективная обра-

зовательная система возможна только при объединении усилий государства

иобщества, школы и семьи, в обретении учащимися системы знаний и эти-

ческих норм. К сожалению и тогда подобное органичное объединение отсутствовало, да и сегодня его нет.

Во многих случаях у нас отсутствует педагогический союз между школой и семьей. Но как преодолеть «великодержавное» отношение учителей к родителям, в равной степени ответственных за воспитание детей? Помню,

как учительница выговаривала матери отстающего ученика : «Ему уроки учить надо, а он больше на скрипочке пиликает». Когда же мать попыталась

возразить, что Алеша уже Чайковского «пиликал» в симфоническом оркест-

ре, учительница убежденно отрезала : «Подумаешь, музыкант нашелся... Из троечника композитор не получится!».

130