Добавил:
Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Драматизм бытия или Обретение смысла. Философско-педагогические очерки-1

.pdf
Скачиваний:
3
Добавлен:
24.08.2019
Размер:
2.88 Mб
Скачать

го марксизма. О них, по крайней мере, нельзя сказать то, что полагал качеством могучей идеи Сен-Симон, говоривший: «Когда идея, найденная мыс-

лителями, принимается верующими, это всегда знаменует большой шаг вперед в развитии человеческого разума». Они не ознаменовали прогресса человеческого духа!

Мы это осознали, и со свойственной нам примитивной непосредственностью сразу же заговорили на всех уровнях от политических речей до га-

зетных публикаций о внимании к отдельному человеку, приоритете человеческого начала… Словом, обо всем том, что уже порядочно надоело за последние годы. И прежде всего потому, что из-за ширмы заботы об отдель-

ном человеке выступает тот же самый бытовой марксизм с его ограниченным набором «способностей», необходимых для развитого во всех отноше-

ниях человека. Казалось бы, что сдвинулось в этом отношении и практическое дело: вместо единообразной школы вдруг всеми овладела тоска по опыту старой школы, и, как грибы после дождя, стали возникать колледжи,

лицеи, гимназии. Но вот что любопытно: все они строятся как раз не в духе аристотелевского лицея, возникшего по инициативе великого мыслителя в

335 году до нашей эры недалеко от храма Апполона Ликейского как фило-

софская школа, где во время свободных прогулок («перипатетиков», как назвали впоследствии членов этих школ) обсуждались учителем с учениками коренные вопросы бытия, философии и логики, и просуществовавшего поч-

ти восемьсот лет, а совершенно в ином плане. Для них образцом (видимо, в

результате пушкинского выпуска в Царскосельском лицее) берутся многочисленные лицеи (Александровский в Петербурге, Москве, Нежине, Ярославле, Одессе и других городах), а также гимназии гуманитарного профиля. Те самые, против оказененного, обездушенного стандартизирования обра-

зования человека в которых счел необходимым выступить в «Положении о

начальных народных училищах» Александр II. «Опыт доказал, - говорилось в этом положении, - что централизация училищ и бюрократическое управление ими всегда имеют вредное влияние на их развитие… Все в них делалось по предписанию высшей власти, все исходило из министерств, которым

принадлежала инициатива, и окончательное решение всех педагогических и

административных вопросов. Можно сказать, что училища наши жили до сих пор не собственным умом. В этом может быть заключается главная причина той всеобщей апатии, рутины и застоя, которое повсеместно замечаются в наших училищах. Следствием централизации явилось… казенное однообра-

зие устройств училищ как в отношении объема и способа преподавания, так

и в отношении управления училищами».

Конечно, здесь речь идет о начальных народных училищах. Но разве весь опыт нашей истории, вся наша художественная литература не свиде-

тельствует о том, что единообразная по содержанию и методике система преподавания, обучения и воспитания молодежи возникла не сегодня, что нам удалось найти отнюдь не лучшие примеры. О лучших говорят лишь с

придыханием, отнюдь не собираясь способствовать распространению свободомыслия Царскосельского лицея и привлечению к нашим «лицеям» таких

же уникальных преподавателей или пропаганде опыта, созданного в 1834

году графом И.А.Безбородко в Нежине лицея, по интеллектуальному уровню и педагогов, и воспитанников оказавшимся прекрасной базой для преобра-

71

зования в историко-филологический институт! Говорят и ничего не делают, чтобы покончить с системой образования индивида, которая рождена где-то

у самых истоков истории и оказалась весьма удобной для его приспособления к тому или иному по типу социуму. Говорят и придумывают «законы воспитания», всерьез веря в их реальность и действенность. Так, как верили

в мифах, учили в легендах, утверждали в утопиях. Вспомним, как писал об этом процессе Ш.Монтескье: «Законы воспитания это первые законы, кото-

рые встречает человек в своей жизни. И так как законы эти подготавливают нас к тому, чтобы стать гражданами, то каждая семья должна управляться по образцу великой семьи, охватывающей все отдельные семьи».

В этом смысле бытовой марксизм не создал ничего нового в духовной сфере на пути человека к свободе. Он лишь весьма точно, в соответствии со

своими политическими целями препарировал историю человеческого духа, выделив три привлекательнейших для всех людей постулата: о всеобщем равенстве, мире удовлетворенных потребностей, развитии в соответствии с

этим всех их возможностей, «всех» сторон. В итоге уникальное богатство сознающего мир человеческого духа оказалось сведенным к примитивней-

шим нормам поведенческого плана, как ныне говорят, к отработке «опреде-

ленных» ценностных ориентаций.

Но ограничиться констатацией этого положения, легко подверженного анализом развития духовной ситуации в нашей стране, да и в ряде других

стран, сделавших «социалистический выбор», было бы тем же примитивиз-

мом, но только, так сказать, «наизнанку». Да, бытовой марксизм, искусственно сузив проблему развития человека тремя рассмотренными мною постулатами, стал основой политических манипуляций, направленных против человеческого духа, всего его богатства, его нетленной истории. Да, бытовой

марксизм, подорвал веру, которой преисполнены созданные гением челове-

чества мифы, легенды и утопии, в возможность совершенствования человечества, перспективу гармонии индивида и коллектива. А между тем эта вера (отнюдь не марксизмом рожденная) существовала и существует поныне, несмотря на крах многих экспериментов, а самое главное на тот повседнев-

ный, бытовой опыт (не надо смотреть на него с презрением философских

мудрецов, ибо он обязательно напомнит своей угрожающей мощью каждому из нас, ибо он грань сознающего мир духа, такая же его реальность, как творческое открытие либо эмоциональное прозрение, все то, что мы почемуто полагаем как «возвышенное», достойное человека, словно завтра, сей-

час, через минуту самое «заурядное» горе не сможет смять вас, вашу жизнь,

все ваши перспективы), который входит в структуру духа человеческого. Эту

внутреннюю хитринку всей нашей критики алогизма самой идеи совершенствования человечества и человека тонко подметил Н.А.Добролюбов: защи-

щая общественные реформы Роберта Оуэна, он говорил, что мыслителя обвиняли как утописта, мечтающего переделать все человечество, ему доказывали необходимость безуспешности его стремлений; но в то же время

большая часть противников не могла не согласиться, что «очень было бы хорошо, если бы предположения Овэна были осуществимы».

Но за бытовым марксизмом и за гелертерским использованием его как

символа веры было бы несправедливо не видеть попытки фундаментальной концепции человека и общества, с которой можно спорить, но которую нель-

72

зя игнорировать как закономерный этап философских исканий человеческого ума. Одно бесспорно: само существование марксизма как теории и необ-

ходимости противоборства с ним поставило перед эпохой вообще, перед разными народами и культурами в частности задачу отработки своей бытовой философии. Именно этому делу и служили в итоге самые противопо-

ложные философские, педагогические, социалистические школы, начиная с середины XIX века, по-своему интерпретировавшие духовный мир мифов,

легенд и утопий, предопределяющий наше сознание, ориентирующий его в новой реальности. Естественно, они и не предполагали, что их умственные порывы могут стать основой повседневного поведенческого практицизма.

Мы же, упоенные «символом веры», его цельностью и внутренней непротиворечивостью, умудрились все их многообразие, а стало быть, и весь ре-

альный научный смысл объединить (ведь как удобно: если есть тезис, то должен быть и антитезис!) единым понятием «буржуазное мировоззрение». А в итоге закрыть для себя то рациональное в их интерпретации человека

(которое единодушно отрицали), что могло бы хотя бы в небольшой мере изменить нашу узкую установку. Когда же все эти отнюдь не единые и не то-

ждественные концепции «заработали» практически, оказались опорой дей-

ственной и мобильной политики самых разных социальных структур, от свободолюбивых Соединенных Штатов до фундаменталистских режимов мусульманского Востока, мы стали искать причину подобной метаморфозы в

принципиальном новаторстве концепций и верований. Иными словами, уда-

рились со свойственным нашему национальному характеру в другую, противоположную крайность, забыв, что эти концепции и верования (не всех уровнях: от теоретического «символа веры» до бытового сознания) заложены в нашем духе, существуют от века, в мифах, легендах и утопиях. Более того,

по многим параметрам их отличие от бытового марксизма весьма иллюзор-

ное, ибо сводится к набору других постулатов. Вот почему многие весьма солидные философские учения XIX-XX веков (впрочем, при более серьезном рассмотрении историками и во все предыдущие периоды развития человека)1 также становились «символами веры», и бытовыми, общераспрост-

раненными стереотипами соотношения индивида и коллектива, т.е. природы

человека.

Иными словами, здесь опять-таки срабатывал вечный парадокс логического скальпеля, побуждающий нас быть предельно корректными в оценке любого явления духовной жизни, как прошлого, так и настоящего. (Надеюсь,

читатель поймет, что подобное деление воспринимается мною весьма иро-

1 Легко привести в этой связи наблюдения серьезных ученых. Вот одно из них объяснение сословного самосознания в XI-XIII веков Ю.Л.Бессмертным. Он замечает: «заметное углубление сословных граней выражает характерную для XIII века тенденцию к замыканию сословных групп. Своего апогея эта тенденция достигает лишь в следующем веке, когда она получает окончательное правовое оформление. Но уже теперь она способствует формированию сословного самосознания. Его утверждение идет в значительной мере через противопоставление «мы» и «они». Пальма первенства в этом отношении принадлежала образованным клирикам, составляющим интеллектуальную элиту, и в первую очередь нонконформистской их части вагантам» (Бессмертный Ю.Л. Крестьяне глазами рыцаря (по материалам Франции XI-XIII вв.), Культура и общественная мысль. М., Наука, 1988, с.107.)

73

нически, ибо в жизни сознающего себя человеческого духа нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, нет ни координат, ни точки отсчета; нет ни «от-

крытий», ни уникальных всеобщих решений.)

В данном случае я имею в виду не существование трех концепций человека, характерных для науки биологической, социобиологической и соци-

альной, о которых мне уже доводилось писать и которые рассматривают проблему в ином срезе, в аспекте «человек-природа».

Но наряду с таким течением мысли, каким явился марксизм, XIX-XX века дали целый ряд иных представлений теоретического плана о сущности человека, вечной проблеме соотношения индивида и коллектива. Кстати, кто

хочет специально рассмотреть основные идеи этого периода теоретического плана, не ставшие еще ни «символами веры», ни нормами бытового пове-

дения, может с большой пользой для себя и в качестве предварительного чтения ознакомиться с интереснейщей работой хрестоматийного порядка, выпущенной в издательстве «Прогресс» в 1988 году, «Проблема человека в

западной философии». Конечно, в ней не охвачено все богатство современной мировой теории человека, разрабатываемой в разных регионах на осно-

ве разных типов исторического сознания (т.е. сочетания мифов, легенд и

утопий именно этих регионов). Но главное, интересующее нас всех, есть: представление о разных теориях человека, рядоположенных с марксизмом.

Так, существовал теоретически разрабатываемый, но не марксистский

«коллективизм», представление о человеке как существе социальном, все

законы бытия которого в конечном счете определены социумом. Его родоначальник (естественно, в новое время, а не в науке вообще надеюсь, что читатель не забыл мой скептический подход к новому в научных открытиях сферы человеческой жизни от эпохи к эпохе) Огюст Конт, заложивший в

своем «Курсе позитивной философии» представление о жизни человека как

существовании органически взаимосвязанных между собой индивидов.

Из этой идеи как ветви из единой кроны разрослись разные «коллективистские» концепции социальной жизни человека. Одно из них социоантропологическое направление, изучающее такие большие коллективы, как расы,

и такие сложные отношения, как междурасовые и внутрирасовые. Мы пере-

стали «пугаться» этого направления, ибо расистские выводы бытовой философии Геббельса или мировоззрения японских самураев как военного сословия к научным истокам, породивших их, имеют весьма опосредованное отношение. Но это же направление вызвало к жизни целый поток глубоких,

фундаментальных и перспективных исследований человека в этнографиче-

ском, народоведческом, психологическом плане. Как здесь не вспомнить

труды Адольфа Бастиана, сумевшего уловить различие между своеобразием мышления отдельного народа и общими чертами мышления всех людей.

(Наверное, если бы мы не «презирали» такие труды как «немарксистские», нам не пришлось бы теперь расплачиваться за то, что, искусственно изменив жизнь целых народов, например, кочевых, мы не смогли получить в их

сознании ничего, кроме несусветной путаницы, взрывающейся подчас вполне непредсказуемо). А Люсьен Леви-Брюль, памятный мне лично по стран-

ной причине: его глупейшая критика моим научным руководителем в начале

пятидесятых годов Иваном Астаховым побудила к отказу от его руководства… за три дня до защиты! Но между тем нельзя понять сегодня бук-

74

вально ничего в психологии масс, так пугающей робких полуинтеллигентов и не менее робких журналистов, забывая его вывод о «дологическом» мышле-

нии древних народов, его тесной, «магической» связи со средой и предметами внешнего мира. (Л.Леви-Брюль. Первобытное мышление.1930). Ведь это «дологическое мышление, что я в меру своих сил и способностей уже

старался показать, бессмертно как и человеческий дух и живет в каждом из нас!

А разве не из «немарксистского» коллективизма как принципа возникла такая могучая ныне социальная психология: наши «представители», опомнившись, заговорили о ней через десятки лет после появления трудов Габ-

риеля Тарда (см., например, переведенные на русский язык его труды «Законы подражания», Спб., 1892, «Социальная логика», Спб., 1901), работ Гус-

тава Лебона по психологии масс. Разрабатываемая ныне сторонниками разных философских школ от бихевиоризма до феноменологизма социальная психология стала важнейшим фактором интеллектуального прогресса, меж-

ду прочим, драматически повторяя весь путь этого прогресса от символа веры, которым она стала для крупных организаторов политической жизни и

промышленных структур, до бытового ее варианта, который знает ныне едва

ли не каждый благодаря полуфривольной интерпретации возможностей социальной психологии в средствах массовой информации.

Ту же судьбу постигла весьма содержательная и поучительная в опе-

рационном плане теория экономической социологии, рассматривающая эко-

номику и общественную жизнь в соподчинении, в очень сложной коррелятивной взаимосвязи, доступной рациональному познанию.

Вспомним в этой связи известные работы Макса Вебера об описательной социологии, понимание которой как социального действия возможно

лишь с установки о существовании причинного ряда, доступного пониманию

благодаря четкой постановке вопросов цели и средствах ее достижения; Вернера Зомбарта, совершившего логическую эволюцию от правоверного марксизма к интерпретации исторически развивающейся и изменяющейся политической экономии (что, кстати, сейчас также перешло с теоретического

уровня в бытовое сознание, и каждый радиокомментатор смело утверждает,

что многие законы политэкономии К.Маркса имеют значение лишь для капитализма модели XIX века), выводы которого вполне доступны нашему читателю по книгам на русском языке: «Социализм и социальное движение в XIX веке», Спб., 1908 или же «Буржуа». М., 1924.

Впрочем, констатируя исторический характер законов социологии, сто-

ронники этого направления по сути не вышли в структуре сознания за рамки

того, что уже было освоено человеком в мифах, легендах и утопиях Во всяком случае, отлично знавшие историю сознания, французские просветители

в своих экономических конструкциях апеллировали как раз этому «историческому характеру», именно так объясняя и происхождение собственности (Ж.Ж.Руссо), и необходимость изменения законов владения, имущественных

привилегий, системы распространения (Ш.Монтескье).

Не менее интересны все новейшие научные школы индивидуализма,

имеющие также необозримую историю, коренящиеся в развитии сознающего

мир человеческого духа. Они, естественно, полемичны и к марксистской социологии, полагающей, что «общество производит человека как человека»,

75

что характер человека создается обстоятельствами. Если все было бы так просто и непротиворечиво, можно было бы только радоваться обретению

человечеством вечной формулы совершенства индивида. Но увы, именно бытовой марксизм подтвердил, что все его догмы вошли в непримиримое и нарастающее противоречие с развитием индивидуального человека, его

свободы, человека, никак не желающего укладываться в прокрустово ложе типологизированной «личности».

Не случайно все мифы и порожденные ими верования, повестуя о тайнах мироздания, возникновения мира из хаоса, неизбежно ставят вопрос об отношении индивидуальной души к мировой. Разнообразие вариаций в дан-

ном случае не снимает самой древнейшей из проблеминдивидуализма, отличия «Я» от мира «Не Я». Именно так например, истолковывали в упани-

шадах брахманы систему соотношения макрокосмоса и мира личности, увековечив ее в веданте Шанкары. От признания индивидуальной души мифы, легенды и утопии перешли к постановке сакраментальнейшего вопроса: где

тот предел активности индивида, за которым нарушается общий, социальный порядок и наступает неизбежное возмездие. Вспомним, например, так

широко используемую и литературой новейшего времени идею рока антич-

ной мифологии.

На этой всемирной теоретической базе возникли новейшие теории индивидуализма, утверждающие большую самоценность отдельного человека,

чем социума. Они, вслед за номинализмом, принципиально отвергают необ-

ходимость общеобязательных для всех положений сознаний. Естественно, переходят они через «символ веры» и в бытовое сознание, но оказывают ныне более активный социальный эффект, чем бытовая марксистская догматика.

Едва ли можно их сколь-либо убедительно систематизировать, да это и

выходит за пределы наших с вами раздумий о судьбе человека, более того, об основополаганиях предлагаемой мною философии мементоморизма.

И все-таки некоторое обобщение здесь возможно. Ведь тысячелетиями существуют выросшие из мифов, легенд и утопий представления об актив-

ной личности, имеющей лишь одну социальную цель индивидуальное сча-

стье. Конечно, наивный моральный рассудок протестует против подобного эгоизма. Ведь гораздо привлекательнее утверждать, что в обществе побеждает добро, торжество силы не соответствует глубочайшим потребностям человечества. Но трезвые умы, выступая в политике против такой прекрас-

нодушной фразы (кстати, поразившей нашу педагогическую журналистику и

приводящую ее выводы в непримиримое противоречие с тем миром, в кото-

ром будет в ближайшем будущем жить ребенок), всегда не без некоторой доли цинизма опровергали коллективистский подход. Так, Н.Макиавелли пи-

сал: «Я предпочел следовать правде не воображаемой, а действительной в отличие от тех многих, кто изобразил республики и государства, каких в действительности никто не знавал и не видывал. Ибо расстояние между тем, как

люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на бла-

го, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо

погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру».

76

Учитывая опыт мирового духа, новейшие теории, в развитии которых нельзя не видеть своеобразные рудименты преодоления магии бытового

марксизма, акцент для дальнейших раздумий следовало бы сделать лишь некоторых из них, бытовая интерпретация которых (хотя, конечно, тоже не однозначная по последствиям для духа) все же ставит новые вопросы о

перспективах человечества, его выживании. В неприятии индивидом современности во всех ее социальных интерпретациях, родившихся отнюдь не се-

годня, вполне рациональный бунт свободного духа. Один из его поэтов (отношение к которому у нас, вопреки всей официальной философии, всегда было преисполнено явного или скрываемого любопытства), Фридрих Ницше,

довольно обнаженно сказал о пафосе бунта индивида: «В наше время случается иногда, что человек вообще мягкий, умеренный и сдержанный, вне-

запно приходит в ярость, бьет посуду, опрокидывает накрытый стол, кричит, неистовствует, оскорбляет всех и вся и, наконец, отходит в сторону, стыдясь и злобствуя на самого себя. Для чего, зачем? Для того ли, чтобы голодать на

стороне ил задохнуться в собственных воспоминаниях? Для человека, обладающего потребностями возвышенной, разборчивой души, который редко

находит свой стол накрытым и пищу готовой, опасность всегда велика; но в

наши дни она чрезвычайна. Заброшенный посреди шумного и вульгарного века, с которым он не в состоянии делить трапезы, он легко может погибнуть от голода и жажды или же от внезапной тошноты, если он все-таки решится

есть с общего стола. По всей вероятности каждому из нас приходилось си-

деть не на своем месте за общим столом; и как раз наиболее одаренные из нас, те, кого всего труднее насытить, знают эту опасную диспепсию, которая возникает вследствие внезапного прозрения и разочарования в пище или соседях по столу, послеобеденную тошноту».

Преодолеть ее можно лишь по пути своей индивидуальной свободы,

которую удачно (хотя и с разных теоретических позиций) стали обосновывать мыслители нашего века. Один из таких путей предложил Джон Дьюи прагматизм, который точнее следовало бы назвать инструментализмом (в отличие от прагматизма Г.Пирса, заложившего основы прагматического под-

хода к человеческой сущности), ибо для Дьюи сознающий дух имеет какой-

либо смысл, если является инструментом успешного действия. Бытовая интерпретация инструментализма (породившая и такое негативное явление, как ставшее проблемой в развитом мире социальное равнодушие, побуждающее корректировать прагматизм) как только тех форм мысли, чувств,

действия, которые ведут к успеху, получила ныне едва ли не мировое рас-

пространение, кстати, взывая к самым сокровенным "срезам" нашего по-

знающего мир духа, нашего «Я».

Особо заметен след в современном мышлении феноменологии, разра-

батывавшейся в своем варианте Эдмундом Гуссерлем. Не рассматривая разные аспекты его увлекательной философии, затрагивающей проблемы логики, философии, математики, подчеркну лишь, что им была предпринята

попытка найти такую «природную установку» (термин, бойко подхваченный некоторыми нашими учениками фрейбургского профессора), которая в от-

ношении человека к миру не исключала бы возможность существования

микрокосмоса; иными словами, установку, освобождающую сознающий дух ото всех догм и предрассудков и прошлого, и воспитания, и наследования.

77

На бытовом уровне феноменология Э.Гуссерля породила всевозможные школы экзистенциализма, порою и не подозревающего о своих мысли-

тельных истоках, но активно, прежде всего, средствами массовой культуры старающиеся разделить сущность и существование.

Не буду вдаваться в увлекательное путешествие в дебри философской

мысли современности, обзор всех тех интересных идей об индивидуализме, которые в определенной мере стали реакцией на бытовое понимание мар-

ксизмом коллективизма. Но и из этих дебрей мысли человечества к осознанию всего драматизма надвигающихся на нас процессов не выбраться. Правда, создается еще одна иллюзия преодоления бытия «марширующих

колонн» или «абсолютного одиночества». О ней много размышляют приверженные свободе философы, отвергающие и индивидуализм, и коллективизм

(забывая их неодолимость как факторов нашего сознающего мир «Я», неумолимо предопределенных вечно живыми мифами, легендами и утопиями). Поучительно в этой связи высказывание Мартина Бубера в работе «Про-

блемы человека. Перспективы»: «Для жизненно важных решений будущих поколений посредством этой реальности, открытие которой началось в наше

время, указывается путь, выводящий за пределы индивидуализма и коллек-

тивизма. Здесь обрисовывается подлинно третье решение , познание которого должно помочь человеческому роду вновь обрести подлинное «Я» личности и основать подлинную общность. Для философской науки о человеке

в этой реальности дан исходный пункт, отправляясь от которого она должна

продвинуться вперед: с одной стороны, к изменившемуся пониманию личности, с другой к изменившемуся пониманию общности. Основным предметом такой науки будет не индивид, а «человек с человеком». Только в жизненном отношении человека следует непосредственно познавать сущность челове-

ка, составляющую его собственное достояние. И горилла индивид, и сооб-

щество муравьев коллектив, однако «Я» и «Ты» существуют только в нашем мире; причем «Я» следует изначально только из «Ты».

В положении этом, вполне симпатичном и успокаивающем нашу нравственность, есть определенная логика (которую, кстати, подметил теорети-

ческий марксизм: вспомним хотя бы знаменитое положение К.Маркса о сущ-

ности человека из «Тезисов о Фейербахе»).

И все же, не вдаваясь в теоретическую дискуссию о достоинстве альтернативной идеи Мартина Бубера, следует признать и ее традиционность в общем потоке развивающегося сознания, от самых его истоков до совре-

менных идей (хотя здесь не ясно, какой этнос ныне может претендовать на

«современность» именно своих духовных ценностей). Дело в том, что автор

берет за основу частное отношение человека, якобы раскрывающее сущность нашей природы. В действительности отношение лишь проявление

общей человеческой закономерности , фундаментальной для подхода к тайнам нашего рода общения. Меняя отношения (или их совокупность) мы практически ничего не меняем, кроме иного течения сиюминутной ситуации.

Так что наш путь в определении проблем выживания человечества не в приобретении подлинного «Я» и одновременно подлинной общности (что Мар-

тин Бубер и считает «жизненными отношениями человека»), а в изучении

общения как коренного феномена человеческого бытия: общения, сочетающего прошлое, настоящее и будущее в едином, тугом узле. Разрубить его,

78

как гордиев узел, не удается. Здесь необходим конкретный и многоаспектный анализ сознающего себя человеческого духа, то есть именно того, что я

иназываю человеческой историей.

Кэтой мысли теоретики сейчас идут с самых разных сторон, пытаясь найти единую «пружину» человеческого общения, а стало быть, и природы

человека. Прав Э.Кассирер, отметивший эту закономерность социологических, и шире человековедческих поисков в науке: "Каждый отдельный мыс-

литель дает нам свою собственную картину человеческой природы. Всех этих философов можно назвать убежденными эмпириками: они хотят показать нам факты и ничего, кроме фактов. Но их интерпретация эмпирической

очевидности с самого начала содержит произвольные допущения, и эта произвольность становится все более очевидной по мере того, как теория

развивается и приобретает все более разработанную и утонченную форму. Ницше провозглашал волю к власти, Фрейд подчеркивал роль сексуального инстинкта, Маркс возводил на пьедестал экономический инстинкт. Каждая

теория становилась прокрустовым ложем, на котором эмпирические факты подгонялись под заданный образец». (См. его мысли, весьма любопытно и

логично аргументированные в статье «Опыт о человеке: Введение в фило-

софию человеческой культуры». Проблема человека в западной филосо-

фии. - М., 1988, с. 25).

Ученые выдвигали и выдвигают для создания «собственной картины»

самые разные в равной степени реальные феномены человеческих отноше-

ний. Одни из них полагают, что коренной основой человеческих отношений, раскрывающей тайну общения, является изначально данная нам любовь, что именно ее дефицит обесчеловечивал и обесчеловечивает сегодня человека. Но вот загадка какая любовь? Да ведь все ее романтические извивы

не отметили того факта, что наряду с Дафнисом и Хлоей, Одиссеем и Пене-

лопой, Ромео и Джульеттой всегда существуют миллиарды обычных людей, для которых любовь далека от такой романтической возвышенности, что здесь существовала и будет существовать вечно амплитуда, безоговорочная и унылая, между поэтическим чувством и обычной животной страстью.

Когда мы с ханжеской брезгливостью воспринимаем современную индуст-

рию секса, мы забываем, что она пришла к нам из вечного мира мифов, легенд и утопий. Вспомним хотя бы сказания «Декамерона», сопоставив их со своеобразным «пиром во время чумы», вроде бы охватившим современный мир. Но ведь так было всегда и пребудет вовеки!

И напрасно журналистские бабушки из молодежных газет, во время оно

воевавшие чуть ли не против мини-юбок, ныне активно взялись за пропаган-

ду «сексуальной революции», поражая наше воображение и количеством проституток, и рецептами по проблемам сексуальной жизни. Полагаю, что

никакому специалисту, прославившемуся как эротологу, и не снилось, как обучали девственниц в старину, по свидетельству того же "Декамерона". Не могу удержаться от того, чтобы не привести первый урок, полученный от мо-

наха очаровательной Алибек. «Монах стоял на коленях, и при виде ее прелестей похоть его все сильней распалялась, следствием чего явилось взды-

мание плоти: «Что это у тебя торчит, Русико? У меня такой штуки нет».

79

«Ах, дочь моя! ответствовал Русико. Это и есть дьявол, о котором я тебе толковал. И поверишь ли? как раз он причиняет мне нетерпимые му-

ки».

А девушка ему: «Слава богу, что у меня этого дьявола нет, - потому-то мне и легче».

«То правда, - согласился Русико, - зато у тебя есть другая штука, а у меня ее нет».

«Какая штука?» - спросила Алибек.

Русико же ей ответил на это: «У тебя ад, и сдается мне, что господь послал тебя ради спасения моей души, ибо если дьявол начнет уж очень до-

саждать мне, а ты надо мной сжалишься и дашь мне снова загнать его в ад, то мне ты доставишь великую отраду, и в то же время как нельзя лучше по-

служишь и угодишь богу, а ведь ты, сколько я могу уразуметь из твоих слов, для того сюда и пришла».

Девушка же в простоте души ему сказала: «Отец мой! Коли ад во мне,

загоняйте дьявола, как скоро вам заблагорассудится».

«Будь же ты вовек благословенна, дочь моя! воскликнул Русико. Итак,

пойдем и загоним дьявола, чтобы он оставил меня в покое».

С этими словами он положил девушку на постель и показал, какое положение следует ей принять, чтобы злой дух был заточен. Девушке впервые пришлось загонять дьявола в ад, и поэтому ей было больновато.

«Да уж, отец мой, - сказала она, - сквернавец он, этот самый дьявол,

подлинно враг господень, не то кому-нибудь там еще самому аду больно, когда его туда загоняют».

«Это не всегда так будет, дочь моя», - возразил Русико. И чтоб впредь ей было легче, они, прежде, чем встать с постели, еще шесть раз загоняли

дьявола, сбили с него гордыню, и он с той поры до времени охотно смирил-

ся»*.

Итак, мой читатель, что нового узнал ты из какого-либо секс-романа или фильма наимоднейших наших режиссеро в, помешавшихся на разных вариантах того отношения, которое всегда называют (платной или бесплат-

ной, законной или противозаконной, счастливой или неразделенной), но лю-

бовью. Нет, этим путем не выйти на анализ общения как человеческого феномена1.

Любовь не общение, а его конкретное ситуативное проявление отношение. Даже тогда, когда это -мысленное отношение. Напомню: «Вы слышали,

что сказано древними: не прелюбодействуй. А Я всякий раз говорю Вам, что

1 Нередко полагают, что расширив понятие «Любовь» до более «общечеловеческого» отношения, чем то, каковым является межполовое, тем самым путь к познанию сущности человека, его природы. Но ведь любовь, оставаясь в этом случае одной из реальных человеческих эмоций, настолько неопределенна, что не дает единого основания для определения конкретного явления человеческого общения. Точно подметила отсутствие какой-либо причинно-следственной связи между человеческой природой и человеческими эмоциями Маргарет Мид. Она отмечала:»…Ни раса, ни общая человеческая природа не могут предопределить, какую форму примут даже самые фундаментальные человеческие эмоции, как любовь, страх, гнев в различных социальных средах». (Мид М. Взросление на Самоа. Культура и мир детства. М., 1988, с. 90)

80