Whitehead

то, что имело место в отношении более раннего открытия Нептуна

иво многих других случаях, когда были обнаружены слабые спутники двойных звезд и знаменитый эмпирический термин в формуле лунного движения.

Недавнее открытие базируется на наблюдаемых отклонениях орбит планет Урана и Нептуна, основанных на исчислении. Это исчисление охватывает воздействие, производимое ранее известными телами Солнечной системы на движение этих двух планет согласно закону гравитации. Но наблюдаемое движение Урана и Нептуна слегка отклоняется от исчисленных орбит. Нетрудно создатьматематическуюформулу,описывающуюнаблюдаемоеотклонение. Такая формула имеет самый элементарный математический характер. Она будет состоять из нескольких термов, включающих тригонометрические синусы и косинусы с определенными числовыми компонентами, определяющими их периоды, другими числовыми компонентами, определяющими их амплитуды, а также их эпохи – в современной популярной фразеологии – их «нулевое время». В целом описание отличается поразительной простотой, которая должна была бы восхитить Платона, ибо демонстрирует истинность его наиболее смелых спекуляций относительно будущего математики.

Каждый позитивист обязательно бы почувствовал полное удовлетворение: простое описание, которое соответствует наблюдаемым фактам. Позитивисты могли бы теперь вернуться к своей необъяснимой уверенности, что и в будущем эти формулы будут успешно описывать движение Урана и Нептуна. Позитивизм выполнил свою миссию. Но астрономы не были удовлетворены. Они помнили о законе гравитации. Перси Лоуэлл95 исчислил направление и величину векторного компонента ускорения, направленного к воображаемой точке, движущейся вокруг Солнца по эллиптической кривой, еще более отдаленной, чем орбита Нептуна. Ему удалось так выбрать направление движения, что величина ускорения варьировалась как обратный квадрат расстояния между Нептуном

идвижущейся точкой. Было сделано новое описание, требовавшее сложных математических действий для того, чтобы связать это описание с последовательностью движений Урана, но соответствовавшее общей форме закона Ньютона. Оно дало выигрыш в отношении большой всеобщности принципа, которая имеет для

171

вас ценность, если вы виртуозно производите описания. Но мы потеряли нашу основную цель: мы намеревались только взглянуть на движущуюся точку Перси Лоуэлла, а увидели новую планету. Конечно, мы не ее увидели: все, что мы увидели – несколько смутных точек на фотографической пластинке, полученных с помощью использования фотографии, сильных телескопов, совершенной аппаратуры, длительных ожиданий и благоприятных ночей. Новое объяснение теперь включено в спекулятивную путаницу физических законов относительно телескопов, света и фотографии – законов, требующих только регистрации наблюдаемых фактов. Оно включено в спекулятивное применение этих законов к конкретным обстоятельствам каждой отдельной обсерватории, для которых конкретные детали этих законов не могут быть параллельно верифицированы. Результат этой путаницы спекулятивных рассуждений должен связать отклонения Урана и Нептуна с точками на фотографической пластинке.

Это описание, выработанное согласно строжайшим требованиям позитивистской теории, является пародией на описание голых фактов. Цивилизованный мир заинтересован в соображениях относительно новой обнаруженной планеты, одинокой и отдаленной, в течение бесконечных веков вращающейся вокруг Солнца и добавляющей свое слабое влияние к ходу событий. Она обнаружена человеческим разумом, проникающим в природу вещей и обнажающим необходимый характер их взаимосвязей. Спекулятивное расширение законов, не базирующееся на позитивистской теории, является явным допущением спекулятивного доверия к метафизикевтакиематериальные,прочныевещи,кактелескопы,обсерватории, горы, планеты, которые ведут себя по отношению друг к другу соответственно законам универсума, включая сюда теории относительно их собственной природы. Дело в том, что спекуляция, выходящая за пределы непосредственного наблюдения, означает некоторое доверие к метафизике, как бы неопределенна ни была роль этих метафизических понятий в эксплицитном мышлении. Наши метафизические знания являются неясными, поверхностными, неполными. Вместе с ними в наше понимание вкрадываются ошибки. Но так или иначе, метафизическое понимание стимулирует воображение и оправдывает свое назначение. Без метафизической предпосылки цивилизация невозможна.

172

Теперь можно сделать вывод относительно метода науки. Любой научный прогресс зависит в первую очередь от того, как формулируется общее описание наблюдаемого факта. Лоуэлл работал с такой формулой, а именно с простым математическим выражением отклонений планет от орбиты. На определенном уровне метод открытия соответствовал позитивистской доктрине. Нет сомнений, что с определенными ограничениями позитивистская доктрина является правильной.

Некоторые ветви науки удерживаются на этом уровне веками. Тогда их почитатели беспечно раскрывают объятия позитивистскому учению. Существует, однако, причина для беспокойства, которое заставляет ученых чувствовать неудовлетворенность простым описанием и даже общим описанием наблюдаемых фактов. Это – желание получить объясняющее описание, которое может подкрепить спекулятивное понимание законов, выходящее за пределы реальных, частных примеров наблюдения.

Такоеустремлениекобъясняющемуописаниюсоздаетусловия длявзаимодействиямеждунаукойиметафизикой.Метафизические доктрины модифицируются с тем,чтобы быть способными на объясняющее описание, а объяснения науки оформляются в терминах популярной метафизики, жалкие остатки которой сохраняются в воображении ученых.

Одним из аспектов истории мышления со времен Платона и до наших дней является борьба между метафизиками и позитивистами по поводу интерпретации законов природы. Греки в отличие от александрийцев рассматривались скорее как создатели идей, чем как их систематизаторы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что отношение Платона к этому предмету определено не столь ясно, как может показаться из ранее приведенных отрывков. В некоторых диалогах Платона это отношение проявляется как различение между вечным миром идей, полностью открытым для понимания, и текучим миром, обнаруживаемым чувствами, которые терпят неудачу, когда пытаются воспринять с полной ясностью вечные формы. В некотором объеме чувственный мир открыт для понимания. Его история сводится к сути дела, которая не может быть полностью рационализирована. От Платона, создавшего миф о тенях на стене пещеры96, очень недалеко до полностью позитивистского учения Юма (т.е. «Трактата» Юма), Милля97, Конта и

173

Гексли. Основное различие настроя Платона и современных мыслителей (и это очень значительное различие) состоит в том, что Платон подчеркивает значение возвышенной реальности вечного мира идей, и этот его реализм сменяется номинализмом большинства современных мыслителей.

В более поздних диалогах интерес Платона концентрируется на космологии; и как показывают цитаты, его окончательный приговор (который одновременно свидетельствует о разложении его эпохи) ведет его к позиции, промежуточной между учением об имманентности закона и учением о позитивном законе как привнесенном извне.

Раздел VI. Именно Платон в этом его позднейшем умонастроении выдвинул положение: «И я утверждаю, что бытие определяется просто как сила». Это предположение является хартией учения об имманентности законов природы.

Следующий важный отличительный рубеж в истории этого учения возник благодаря александрийским теологам четырьмя – шестью столетиями позднее. Существует обычай принижать роль, сыграннуютеологиейвисториифилософскоймысли.Этоошибочное отношение, поскольку на протяжении почти тринадцати веков самые способные мыслители были в основном теологами.

Александрийские теологи серьезно занимались проблемой имманентности Бога миру. Они рассматривали важнейший вопрос о том, что есть изначальное бытие, кто является источником неизбежного возвращения мира в упорядоченное состояние, каково его участие в делах мира. В некотором смысле Бог является компонентом природы всех конечных вещей. Таким образом, понимание природы конечных вещей включает в себя понимание имманентности вечного бытия. Эта доктрина ведет к важному результату – к примирению учения о позитивных законах и учения об имманентных законах. Так, согласно этой доктрине, необходимое стремление к порядку не возникает из управляющей воли трансцендентного Бога. Оно возникает из того факта, что существование природы содержится в природе имманентного Бога.

Эта доктрина, выраженная в ясной форме, не является доктринойПлатона,хотяонапредставляетсобойестественнуюмодификациюегоучения.Нов«Тимее»Платонпредполагает,чтосуществует душа этого мира, которая не является его последним творцом. Тем

174

самым Платон расчищает путь для гностиков с их фантастической теорией эманации и для ариан. Правда, смысл рассказа в «Тимее» может быть понят как аллегория. В этом случае «Тимей» является самойнеудачнойпопыткойПлатонавобластимифологии.Мировая душа как эманация была источником ребяческой метафизики, которая только затемняла сложнейший вопрос об отношении неизменной реальности к реальности мимолетной: медиатор должен быть компонентом целого, а не трансцендентной эманацией.

Западнаядоктринаблагодати,ведущаясвоеначалоотАвгустина, явно склоняется к понятию совершенно трансцендентного Бога, дарящего своей милостью мир. Действительно, жестокая кальвинистская версия этой доктрины предполагает манихейское учение об исполненном зла материальном мире, спасаемом только отчасти благодаря свободному выбору Бога. Согласно кальвинизму, физический порядок мира является выражением свободной воли Бога. В самом деле, учение Августина раскрывает различные аспекты в зависимости от того, рассматривается ли мир как продукт воли трансцендентного Бога или как природа имманентного Бога.

Этабезусловнаяверавпорядокисложнаяисторияэтойверы– Платон и Эпикур, гностики, александрийские теологи, рационалисты Антиохии и Мопсуэстии, манихейцы, Августин, Кальвин – в конце концов положили начало в XVI в. современной эпохе с ее безусловной предпосылкой, что существует порядок природы, который при этом до мелочей доступен человеческому пониманию.

Эта вера может быть прослежена, начиная с Платона и еврейских пророков. Но по всей вероятности никто из них не дал ясной формулировки этой веры и каждый допускал некоторые отступления от нее. Наиболее четкую формулировку доктрины строгой и детальной упорядоченности природы дал Лукреций, но и он вынужден был допустить мысль об отклонениях атомов, место которых «не зафиксировано точно в пространстве и во времени».

Раздел VII. Конец XVII в. несет на себе знак новой стабилиза-

ции космологической доктрины, стабилизации, длившейся последующие два столетия, поскольку крайности позитивистского учения были к этому времени элиминированы. Но весьма любопытно, что три великие фигуры, которые в это время господствовали в сфере мышления, – Ньютон, Лейбниц и Локк, давали три различных интерпретации проблемам Платона и Лукреция.

175

Наиболее плодотворной для оправдания методологии, требуемой статусом науки тогда и в ближайшем будущем, была позиция Ньютона. Он придерживался наиболее простой версии учения Лукреция о пустоте, наиболее доступной версии учения Лукреция о материальных атомах и наиболее бесхитростной версии о законах природы как установленных божественной волей. Любой подход Ньютона к метафизическим проблемам возникал из его способа связи пустоты с чувствилищем божественной природы. Его космологию очень легко понять, но в нее столь же трудно поверить. Эта космология прагматически подвергалась испытаниям на протяжении двух столетий. Ее истинность на протяжении того же периода устанавливалась прагматически. Учение Ньютона останется во все времена в качестве ясной и определенной системы идей с широкой сферой применения. Любая космология должна обладать способностью к интерпретации этой системы и к определению ее пределов.

Монады Лейбница – это другая версия атомистического понимания универсума. Верно, что Ньютон, не выражая сомнений, принял некоторые основные положения физики Декарта. Но Ньютон совершенно не разбирался в субъективистском понимании мышления, введенном Декартом. Ньютон осознавал, что все его знание мира связано с той интерпретацией, которую дал Декарт. И он успешно систематизировал это знание, интерпретированное по методу Декарта. Но Декарт, прежде чем приступить к физическим проблемам, задался важнейшими вопросами – как возможно познание, как избавить мое знание от сомнительной интерпретации? Этот последний вопрос субъективного способа мышления столетием позднее был поставлен Юмом в связи с его ментальным атомизмом, о чем мы уже упоминали в этой главе.

Лейбниц со всей остротой осознавал проблему критики познания. Он подошел к проблеме космологии с субъективной позиции, тогдакакЛукрецийиНьютонрассматривалиеесобъективнойточки зрения. Они по существу ставили следующие вопросы: как выглядитмир,состоящийизатомовприисследованииегоспомощью разума? Что может сказать разум об открывающемся ему атомистическом универсуме? На эти вопросы отвечает поэма Лукреция и бессмертная работа Ньютона «Принципы».

176

Лейбниц же отвечал на иные вопросы. Он объяснял, что значит быть атомом. Лукреций говорит нам, на что похож атом, а Лейбниц – что испытывает сам атом. Поэтому Лейбниц столкнулся с трудностями, которые поразили и современную космологию, с трудностями, которые Платон, Аристотель, Лукреций и Ньютон совершенно игнорировали; возможно, поэтому они считали, что эти затруднения возникают в результате ошибочного подхода. Декарт, как это обычно случается с основателями новой школы, балансировал между старым подходом и новым, родоначальником которого он был. Современный взгляд возникает под постепенным влиянием аристотелевской логики, которая оказывала свое воздействиевтечениедвухтысячелетий.Именноаристотелевскаялогика лежит в основании анализа простейшей формы вербального предложения. Например, предложение «эта вода горячая» определяет данную массу воды в данном кране через признак высокой температуры. Качество «быть горячим» является абстрактным качеством. Множество различных вещей может обладать этим качеством, и мы можем думать о нем, не связывая его с определенной вещью – водой в определенном кране. Но в реальном физическом мирекачество«бытьгорячим»можетпроявитьсятолькокакхарактеристика конкретных вещей, которые действительно горячие.

Если мы стоим на точке зрения, которая ведет свое происхождение от аристотелевской логики, то на вопрос о полной оценке реальной определенной вещи физического мира адекватный ответ должен быть выражен в терминах системы этих абстрактных характеристик, которые объединяются в индивидуализованную совокупность, являющуюся этой реальной вещью, о которой идет речь.

Это замечательно простой ответ, но он совершенно упускает из виду взаимосвязи между реальными вещами. Каждая субстанциальная вещь рассматривается, таким образом, как законченная в себе без соотнесения с любой другой субстанциальной вещью. Такой подход к первичным атомам, или первичным монадам, или к первичным субъектам, обладающим опытом, делает совершенно непонятнымивзаимосвязимирареальныхиндивидуальныхвещей. Универсум разбивается на множество несвязанных между собой субстанциальных вещей, каждая вещь своим собственным способом является определенным узлом абстрактных свойств, которые находятся под одной «крышей» субстанциальной индивидуально-

177

сти этой вещи. Но субстанциальная вещь не может апеллировать к другой субстанциальной вещи. Она может обладать свойствами, быть предметом веры, но она не может занимать реального места на земле. Таким образом, аристотелевское учение о предикации

ипервичной субстанции вылилось в учение о связи атрибутов и о разделении первых субстанций. Все формы современной эпистемологии, все современные космологии сталкиваются с этой проблемой. Для этого учения характерно наличие таинственной реальности на заднем плане, непознаваемой посредством прямого общения. На переднем плане возникает игра и переплетение различных свойств, разнообразящее поверхность субстанциального единства автономного индивида. Но одним из характерных свойств каждого субъекта, обладающего опытом, является таинственный импульс, заставляющий интерпретировать свой личный мир определений как значимый и символически определенный комплекс связей между первичными реальностями. Однако согласно современным космологическим учениям, вопросы «как»

и«почему» относительно этих связей должны навсегда остаться за пределами разума: разум может только различать совокупность свойств, образующих природу индивидуальной субстанции.

Таково постепенное длительное влияние аристотелевской логики на космологическую теорию. Лейбниц был первым великим философом, который принял современное учение и одновременно имелмужествоопределитьеготрудности.ОнсмелоисключилБога из сферы действия этой доктрины. Бог и каждая индивидуальная монада связаны между собой. Следовательно, согласно Лейбницу, между монадами существует непрямая связь, для которой посредником служит Бог. Но каждая монада совершенно независимо развивает свой собственный опыт соответственно своим качествам, которые изначально придаются ей связью с Богом. Это учение Лейбница о законе как о предустановленной гармонии является прекрасным примером доктрины об импозиции – доктрины, которая в некотором смысле смягчается понятием об имманентности Бога. Но невозможно объяснить, почему верховная монада – Бог – преодолела общую судьбу монад – их изолированность друг от друга. Монады, согласно Лейбницу, не имеют окон, обращенных друг к другу. Почему они имеют окно, обращенное к Богу, и почему Бог имеет окно, обращенное к ним?

178

Любопытно исследовать, как древние космологии, космологии Платона и Лукреция, избегли этой трудности.

Прежде всего необходимо признать, что в Диалогах Платона можно обнаружить множество неосторожных утверждений и направлений мысли, которые выводят нас прямо на сформулированную выше современную проблему. Действительно, в этом отношении аристотелевская логика в зародышевом состоянии может быть обнаружена уже у Платона. Но в древних космологиях, включая

исобственную доктрину Аристотеля о материи, можно найти и иной ход мысли, который фактически является ясно выраженным учением о реальной связи. Учение Платона о реальном вместилище (Øποδοχή и χώρα) или учение Эпикура о пустоте (τό κενόν) расходятся в некоторых деталях. Но оба учения являются выразительными утверждениями действительной связи между первичными реальностями. Эта связь не является случайной. Она относится к сущностной природе любой физической актуальности, которая сама является элементом, определяющим вместилище, и одновременно предполагает, что определения вместилища входят в ее собственную природу. Согласно Платону, если абстрагировать из вместилища различные актуальные реальности, то вместилище «в себе» не имеет каких-либо форм. Оно обозначается Платоном как «кормилица любого становления». Позднее, в некоторых диалогах он называет его «естественным чревом всех вещей». Оно получает свои формы благодаря тому, что включает в себя актуальности,

ипоэтому его формы не могут быть абстрагированы от актуальных реальностей. Вместилище, как то видно из «Тимея», есть тот способ, с помощью которого Платон осознает множество актуальностей физического мира в качестве компонентов друг друга. Это учение об имманентности законов природы, ведущей свое происхождение от взаимной имманентности актуальностей. Можно сказать также, что учение Платона о «вместилище» есть учение о том, чем опосредуются взаимосвязи98.

Теперь, наконец, мы можем утверждать, что вместилище Платона, пустота Лукреция и Бог Лейбница играют одну и ту же рольвкосмологическойтеории.Так,всвоейобщейсхолииНьютон вполнеопределенносвязываетпустотуЛукрецияиБогаЛейбница, т.к. он называет пустое пространство «чувствилищем Бога». Здесь перед нами впечатляющий перечень разносторонних гениальных

179

ученых – Платон и Аристотель, Эпикур и Лукреций, Ньютон и Лейбниц. Современные космологии являются детализированными вариантами тех, которые нами перечислены. Они вращаются вокруг различных понятий закона, различных понятий связи между реальными индивидами, различными понятиями опосредствующего основания, благодаря которому эти связи возможны. Другой проблемой, вытекающей из этих принципов, но имеющей еще большее значение для человеческой жизни, является учение о статусе человеческого духа в системе вещей.

Эта более узкая проблема космологической теории была темой предыдущей части книги. Было показано ее влияние на процессразвитиячеловеческойистории.Нонеследуетдумать,чтоболее общая проблема космологии лежит вне сферы практического интереса. Определенные формы человеческой деятельности в различные эпохи и столкновение этих форм в пределах одной и той жеэпохиявляютсярезультатомгрубыхипрямолинейныхрешений космологических проблем, ставших популярными среди населения. Миллионы людей вели жестокие сражения, возбужденные горячей верой в законы, продиктованные суровой волей Аллаха, в законы, которые предопределяют судьбу каждого человека, законы, которые уготовывают для правоверного магометанина или победу, или смерть и последующее пребывание в раю. Миллионы буддистов избежали зла, приносимого этим неистовым магометанским вероучением, опираясь на представление о внеличностной имманентности закона, установленное учением Будды. Миллионы людей построили свои жизни в соответствии с теми возможностями, которыедавалкомпромиссмеждуэтимидвумядоктринамизакона, обязанный своим возникновением платонизму и христианству.

Наконец, беспокойные современные поиски возрастающей точности наблюдений и возрастающей конкретности объяснений базируются на безусловной вере в царство законов. Вне этой веры дело науки становится нелепым и безнадежным.

Раздел VIII. Необходимо еще обсудить самую последнюю по времени возникновения доктрину из указанных четырех типов представлений о законе: доктрину конвенциональной интерпретации. Эта доктрина со всей определенностью выражает процедуру, благодаря которой свободная спекуляция проникает в интерпретацию природы. Мы разрабатываем систему идей, независимо

180