книги / Собачий бог
..pdfЕго слова произвели должное действие. Марфа смути лась, повернула коня. Неожиданно сильно свистнула и умчалась во тьму. И уже оттуда, издалека, невидимая, стукнула ковшом в заслонку и крикнула:
— Берегись бабьей ноги!
Вторая баба была в рубахе и криво сидела на лошади: лошадь была без седла.
—Это ты, Аграфена? — узнал Григорий Тимофеевич; Аграфена в прошлом году вышла замуж — девка была крепкая, полнотелая, красивая. А сейчас она была похо жа на посаженную на лошадь кикимору.
—Я, Гфигорь Тимофеич, —'неохотно отозвалась Агра фена, отступая во тьму.
—У тебя же ребенок грудной. Ты с кем его оставила?
—Ни с кем. Да ничего, поплачет да и уснет. А в случае чего, так в деревне несколько старух осталось. Они за детьми смотрят...
Григорий Тимофеевич покачал головой. Сморщился: за ворот с фуражки полилась холодная вода. М-да...
Если уж и больных детей побросали ради «живого
огня» — добра не жди.
Аграфена меж тем стегнула лошадь веревкой и ускакала. Григорий Тимофеевич поехал следом.
* * *
Широкий луг, называемый в народе Бежецким верхом, был весь заполнен народом. Здесь были уже одни мужи ки и только одна девка. Но какая!
На сооруженных козлах лежал ствол сухой осины. По-
. перек него лежал другой ствол, ошкуренный. К двум его концам было прилажено десятка два вожжей.
На козлах с двух сторон, придерживая осину, сидело по паре мужиков. А на поперечной сосне, раскорячив
белые ноги — девка. Григорий Тимофеевич знал ее, первую деревенскую красавицу Феклушу. Ей не было еще и пятнадцати, но парни уже сходили по ней с ума, да и сам Григорий Тимофеевич, встречая ее, не раз уже подумывал взять в дворовые. Только принципы меша ли. Да и Аглаша... Григорий Тимофеевич даже судорож но вздохнул.
Феклуша держалась одной рукой за ствол, другой — за топор, глубоко воткнутый в бревно. Голова ее была от кинута, лицо смотрело в небо. Густые волосы свешива лись на белую спину.
— Ну, помогай, святители! — крикнул хриплый стар ческий голос.
И внезапно сосна пришла в движение, с визгом заез дила по осине. Мужики под команду тянули вожжи туда-сюда, и сосна носилась с бешеной скоростью, взвизгивая голым стволом. Взвизгивала и Феклуша.
Григорий Тимофеевич спешился, присел под кривое деревце, где уже сидели с десяток мужиков, готовые сме нить уставших.
— Навались шибче! — крикнул все тот же голос. Григорий Тимофеевич узнал его. Это был почти сто
летний старец по прозвищу Суходрев. Он-то, видно, и затеял все это дело с живым огнем.
Мужики разожгли несколько костров, и в их свете Гри горий Тимофеевич увидел невдалеке огромное, выше избы, скрученное из соломы чучело мары. Чучело было увешано голыми коровьими и собачьими черепами. Ря дом с ней в землю была воткнута коса, так что казалось, будто мара держит ее; голова ее была закутана в черную тряпку, а на тряпке известью намалеван человеческий череп. Это и была «коровья смерть», которую после до бычи «живого огня» надлежало сжечь.
Тем временем Феклуша уже выла в голос, стихли шут ки-прибаутки притомившегося Суходрева, и только му жики, тянувшие вожжи, время от времени сдавленно выкрикивали ругательства.
Но вот раздался треск; мужики, державшие вожжи, повалились в разные стороны, сосна подскочила одним концом вверх, и Феклуша, державшаяся за ствол обеи ми руками, получив удар в лоб, мешком свалилась в тра ву. Перетерлись и лопнули несколько вожжей. В одном исподнем, мокрые с головы до ног, мужики подходили к костру; у кого-то был расшиблен лоб, у кого-то — в кровь разбит нос. Мужики матерились.
Потом вспомнили о Феклуше. Ее подняли, поднесли к костру и уложили на расстеленный армяк. Феклуша представляла собой жалкое зрелище, и уже нагота ее не казалась запретно-прекрасной. Лицо ее посинело и опухло, руки были ободраны в кровь, а на бедрах, с внут ренней стороны, вздувались громадные кровоподтеки.
Кто-то догадался — прикрыл ее дерюжкой. Подошел, опираясь на палку итрясясь, Суходрев. Чер
ное лицо с белой копной волос и белой, чуть не до ко лен, бородой выражало смущение. Мужики глядели на него вопрошающе.
—Неладно что-то, — произнес угрюмый бобыль Па хом. Порванная вожжа рассекла ему щеку.
—Чего ж тут ладного? — подхватил после короткого молчания другой мужик. — Кто же в дождь живой огонь
добывает?..
—Господнему огню дождь не помеха, — сурово сказал Суходрев, однако была в его голосе какая-то неуверен ность.
—А Господень ли еще огонь-то... — хмуро отозвался Пахом.
Мужики притихли, задумались.
— И не жаль вам девушку? — вмешался Григорий Ти мофеевич, кивая на обеспамятевшую Феклушу.
Мужики не сразу поняли, о ком идет речь. Потом все тот же Пахом, будто огрызаясь, ответил:
—Девки живучи, ничего ей не сделается. Отлежится, оклемается. Как кошка.
Малорослый Фрол Ведров с живостью повернулся к барину, объяснил:
—Нам, Григорь Тимофеич, вишь ты, нужна была са мая красивая девка на селе. Да такая, чтоб еще мужнина пота не знала. Вот Феклушку бабы и выбрали.
Григорий Тимофеевич ничего не ответил, но кто-то из мужиков внезапно высказал догадку:
—А может, она уже того, а?..
—Какое «того»? — тут же отозвался Фрол. — Не мы ж выбирали — бабы! Уж они ее крутили так и этак, всю обсмотрели, ошшупали. Чистая девка!
—Много они понимают, твои бабы, — угрюмо сказал Пахом и повернулся к Суходреву. — Что делать-то, дед?
—Трудиться надо, трудиться, — дрожащим голосом ответил старец. — Господь поможет, если крепко веро вать. Молиться надо, братцы.
—Тьфу ты! — сказал Пахом. — Вот и молись, совиная голова!
Суходрев отошел, все так же опираясь на палку, пал на колени и начал бормотать молитвы.
Григорий Тимофеевич прислушался. Это была дикая смесь псалмов и разных бытовых молитв. Но после каж
дой Суходрев прибавлял: «Приди, приди, Собачий бог!» Это уже не лезло ни в какие каноны.
Григорий Тимофеевич поднялся, подошел к Феклуше, заглянул в лицо.
Один глаз красавицы полностью заплыл. На ободран ном лбу вздувалась синяя, чуть не черная шишка вели чиной с кулак. Но Феклуша была в сознании, и, увидев вторым глазом барина, тихо ойкнула и потянула дерюж ку повыше, до самых глаз.
—Как дела, Феклуша? Больно? — участливо спросил Григорий Тимофеевич.
—Ничего, Григорий Тимофеевич, — с трудом выгово рила Феклуша. — Я потерплю. А до свадьбы, небось, за живет...
Григорий Тимофеевич покачал головой.
—Покалечишься — так и' свадьбы не будет. Завтра доктор приедет из Волжского. Непременно тебя ему покажу.
—Да не надо, Григорь Тимофеич, — отозвалась Фек луша, пряча лицо. — Ни к чему ученых господ беспо коить.
—Ладно-ладно, — сказал Григорий Тимофеевич. — Уж об этом позволь мне самому судить. На-ка вот, отпей...
Он вынул из охотничьего подсумка глиняную фляжку
спритертой пробкой, отодвинул дерюгу, чуть не силком разжал распухшие, разбитые губы Феклуши.
Феклуша глотнула и закашлялась. Из здорового глаза брызнули слезы.
—Это коньяк, французская водка такая. Поможет не
много...
Григорий Тимофеевич поднялся с колен.
Пошел было к костру, но, услышав бормотанье Суходрева, остановился. Старец бормотал, будто молитву, наизусть:
— «Того же лета Господня 6850-го бысть казнь от Бога, на люди мор и на кони, а мыши поядоше жито. И стал хлеб дорог зело... Бяше мор зол на людех во Пскове и
Изборске, мряху бо старые и молодые, и чернцы и чер ницы, мужи и жены, и малыя детки. Не бе бо их где погребати, все могиле вскопано бяше по всем церквам; а где место вскопают мужу или жене, и ту с ним положат малых деток, семеро или осмеро голов во един гроб. И в Новагороде мор бысть мног в людех и в конех, яко не льзя бяше дойти до торгу сквозе город, ни на поле вый ти, смрада ради мертвых; и скот рогатый помре».
От костра поднимались мужики.
—Ладно, ребята, наше дело скотское — знай работай. Айда вожжи вязать; дождь поутих, вроде.
—Надо бы вам осину подсушить, — сказал Григорий Тимофеевич. — Разложите костер под стволами.
Демьян Макарович,, поднявшийся вместе со всеми, сказал, проходя мимо:
—Не мешай, барин, мы уж тут сами сообразим, как надо.
Григорий Тимофеевич пожал плечами.
—Соображайте сами. Только Феклушу я вам тронуть не дам.
—Это как? — насупился староста.
—Да вот так. Не дам — и все.
Староста нагнул голову, глядел, как давеча, исподло бья, зверем. Да и другие мужики, столпившиеся за ста ростой, смотрели на барина неласково.
— Демьян Макарыч, — прямо обратился к нему Гри горий Тимофеевич. — Еще раз повторяю — пожалейте Феклушу.
Феклуша, услыхав, стала возиться под дерюжкой — пробовала встать. Мужики обернулись на нее. И вдруг низенький Фрол выскочил вперед:
— А и правда, мужики! Замучаем девку до смерти, а огня так и не добудем! Грех!
Взгляд Демьяна погас. Он посмотрел на Феклушу, на Фрола. Сдвинув шапку, почесал затылок.
—Однако как же без девки... Сосну держать надо.
—А вот пусть дед и держит, — сказал Фрол и показал глазами на мерцавшую в полутьме неподалеку белую ру баху Суходрева, бормотавшего уже невесть что.
—Это дело, — вмешался Пахом. — Дед все это зате ял — пусть сам и отдувается. Посидит на сосне да позо вет святителей.
—А ну оземь хлопнется? — сказал Демьян Макарыч.
—Не хлопнется, — мрачно сказал Пахом. — Он жили стый, и жить хочет. А что такое грех — давно уже забыл, если и знал...
—Точно! — обрадовался Фрол. — Тащи колдуна на сосну!
Суходрев пробовал сопротивляться, но его подняли на руки, посадили верхом на сосну и приказали молиться громче.
Остальные взялись за вожжи. Демьян сказал:
—Ну, дед, зови огня! Тащи, ребята!
Сосна взвизгнула, и быстро-быстро заходила по оси не. Вожжи, натянутые, как струны, запели.
— Наляжь, робя! — закричал Фрол.
Дед каким-то чудом держался на стволе, широко расста вив ноги. Бороду его сносило ветром то взад, то вперед.
— Ох! — охнул он и стал выкрикивать непонятное: — Вертодуб! Вертогон! Трескун! Полоскун! Регла! Бодняк! Авсень! Таусень! Два супостата, смерть да живот!..
Бревно ходило все быстрей и быстрей, Суходрев ле тал, как птица, и от бесконечного этого полета ему ста ло чудиться, будто и впрямь над ним кружат крылатые черные волки, а потом прямо перед ним оказалась гро мадная седая волчица. Она сидела на бревне ровно, пря-
мо, будто и не было бесконечного качания, и не мигая, лучистыми глазами смотрела на Суходрева.
— Сгинь, пропади, собачья смерть! — завопил ста рик. — Приди, приди собачий бог!
И тотчас же синий дым вдруг повалил из-под ног Су ходрева. Сначала тонкой струей, еле заметной в свете ко стров, потом — все гуще, ядовитей...
Старик внезапно изловчился и спрыгнул с сосны:
— Чую, чую живой огонь! И повалился в траву.
Мужики побросали вожжи; подростки, стоявшие на готове с кусками бересты, пучками соломы, кинулись под бревно, стали дуть.
И внезапно взметнулось в низкое темное небо белое пламя. ‘
К лугу из лесу бежали полуголые бабы, вопили что есть силы; Марфа колотила ковшом о заслонку. Мужики громко кричали, и кто-то пробовал было даже плясать.
Быстро похватали запасенные смолистые ветки, посо вали в живой огонь. С факелами кинулись к соломен ной маре. Солома подмокла, не загоралась. Казалось, мара фыркала белым дымом.
Потом разворошили солому, подожгли.
Огонь взметнулся и стал реветь. Народ отскочил, Мар фа, доведенная до исступления, чуть не кинулась в огонь, — бабы ее удержали, но растрепанные космы она себе все же подпалила. Ее оттащили подальше, кинули рядом с Феклушей.
Григорий Тимофеевич с любопытством наблюдал про исходящее, слегка отстранясь от костра, чтобы свет не мешал омотреть.
Вот полетели наземь коровьи черепа. Вот огонь уже лизнул черную голову мары.
Григорий Тимофеевич отвернулся и вдруг заметил возле горевшей сосны странную тень. Кто-то высокий, черный на фоне огня, наклонялся над лежавшим Суходревом.
Григорий Тимофеевич, повинуясь внезапному порыву, чуть не бегом кинулся к старцу.
Подбежал, присел, поднял голову Суходрева. На него глянули остекленевшие глаза, а лицо старика было бе лее снега.
Григорий Тимофеевич в ужасе оглянулся: громадное мохнатое существо, стоявшее в двух шагах от него, вски нуло руки, закрывая лицо.
Ивнезапно присело, опустило голову, встало на четве реньки, мгновенно став похожим на гигантского кудла того пса.
Пес повернулся и побежал к черневшей неподалеку кромке леса.
Григорий Тимофеевич, открыв рот, глядел ему вслед, пока пес не скрылся под елями. И только спустя минуту, опомнившись, закричал:
— Ребята! Суходрев помер!..
Итут же заметил по ту сторону горевших бревен большую серебристую волчицу. Она улыбнулась, при щурив желтые глаза и слегка оскалившись. И внезап но прыгнула вверх. Григорий Тимофеевич не успел толком ее рассмотреть; ему показалось, что большая тень промелькнула над ним и растворилась в надви гавшейся ночи.
Иоткуда-то из-под облаков сиротливо и надтреснуто пропел охотничий рог. Темные тени пронеслись над лу гом, уносясь к горизонту. И далекий голос пролаял:
— Der stiller Abend! Meine shone Heimat! Nach Hause, mach rasch!..
Черемошники
На этот раз Бракин подготовился основательно. Он си дел в своей мансарде за столом в темном пуховике, кар маны которого оттопыривались. На столе перед ним ле жала бандитская трикотажная шапочка черного цвета.
Бракин ждал. . И как только услышал топоток на лест нице, встал. В мансарду вкатилась запыхавшаяся Рыжая. Кратко сказала:
— Тяф!
Что означало: очкастого дома нет. На белой «Волге» только что увезли. Очкастый был при параде: в темном, побитом молью костюме, лежалом расстегнутом пальто; под пальто на пиджаке бренькало несколько медалей.
— Молодец! — сказал Бракин.
Что означало: ты умница, все сделала правильно. Пой дешь со мной — будешь на шухере стоять.
Рыжая с надеждой глянула в свою пустую чашку. Об лизнулась и почти по-человечески вздохнула. Поняла: угощение — потом, после дела.
Бракин не стал выключать свет: пусть Ежиха поворчит и пусть думает, будто студент с замашками нового рус ского не спит — умные книжки читает. Сама-то Ежиха была свято уверена: от книжек весь вред. И это было не смешно: Грибоедова она не читала, но свой вывод сде лала из практического опыта жизни. Кто много читает — к работе негоден. Да и.вообще так себе человечишко, никчемный, глупый, ничего не умеющий.
Было уже поздно, мороз усилился, и в переулках не было ни души. Тем не менее Бракин старался быть как можно незаметнее. И когда Рыжая остановилась у стол ба, а из-за забора подал голос местный пес, который, ви-