Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_1
.pdfс радостью давал взамен столько соболей сколько в котел влезало.
И все больше и больше не хотели лесные люди жить по-старому, звериным обычаем.
Легко сходились, роднились, братались кровью,
крестами менялись |
с лесными зверовыми людьми но |
|
вые сибиряки, |
сливались в один сибирский народ, пе |
|
ренимая друг |
от |
друга все полезное для вольной жиз |
ни. Еще дед царя Алексея, патриарх Филарет, в учи тельном послании к архиепискому Сибирскому и То больскому Киприяну даже пенял сибирякам, что живутде русские очень близко с язычниками и женятся на вогулках, остячках да детей приживают.
Но в Сибирь двигались не одни черные люди. В де ревянных городах, выстроенных, чтобы держать обо рону от «Кучумовых внучат», ехали и чванные москов ские воеводы, с ними росло «крапивное семя» — при казные подьячие да дьяки, чтобы сразу же старым татарским письменным обычаем на московский лад тщательно записывать всех лесных людей сибирских,
поголовно |
занося их в |
ясашные |
книги по |
их |
юртам, |
деревням, |
стойбищам, |
зимовьям, |
родам, |
чтобы они |
|
только о |
том и думали, как бы |
заплатить |
ясак — |
грозное Чингисово слово «Закон» — да поднести помин ки 1 царю Московскому. И мы читаем эти записи досе ле в архивах:
«Юрт Подгорный на реке Лям, а в нем сидят вогуличи, оклад государеву ясаку по 5 соболей с человека.
Да по Зимовью, по роду Кислой Шапки, с самоеда Миаруя три соболя, с Ададуя — два соболя, Егоруя — два, Обдора — два же».
Русские черные люди шли на новые сибирские места, чтобы жить и работать вольно, а московские воеводы и приказные спешили за ними, как галки за пахарем,— собирать богатства. Московский Белый царь, взяв в наследие Батыеву Белую орду, сберег и в Си бири, как и по всей Московской земле, ордынские на логовые порядки. Каждый человек поголовно из всех народов в Сибири — и старый и малый — должен был доставить каждый год московским воеводам в Сибири от двух до двенадцати соболей ясашных.
Крутые московские приемы объясачивания то и де-
1 Подарки.
80
ло обращали сибирских л юдей в «немирных инозем цев», в «Кучумовых внуков», и воеводы принимали против этого предупредительные меры — обезоружива ли их.
И в той же челобитной читаем дальше:
«Да еще, государь, не велят твои государевы вое воды торговым своим людям топоров и ножей нам про давать, а нам же, государь, без топоров, ножей, пешень прожить невозможно, нагим и голодным быти и твое го государеву ясаку давать нечем же».
Московские воеводы да приказные драли со всей земли Сибирской ее соболиную богатую шкуру полной горстью.
Черные и посадские и торговые люди из Заволжья шли в Сибирь, возделывая землю, неся туда товары, промыслы.
По сибирским рекам плыли воеводы в кормление, служилые разных званий, вольные казаки с Дону, что никак не могли забыть раздольных времен Смуты, го родским промыслом не жили, а думали только, как бы «радеть своим зипунишкам». Колоссальные массы «мяг кого золота» — соболей и мехов, собираемых с Сибири и выбрасываемых Сибирским приказом через Архан гельск и Ригу на пахнущий золотом международный рынок Европы, как мед мух, манили к себе этих раз ного рода-звания людей, соблазняли роскошью, кото рую ввозили заморские гости через Архангельск.
По всей земле Сибирской простые черные люди об
рабатывали поля, |
собирали и мололи хлеб, промышля |
|
ли зверя, пряли, |
ткали, |
шили, ковали, резали из дере |
ва — муравейно |
плели |
невообразимо сложное, все бо |
лее и более крепнущее плетенье народной жизни.
В Сибири со всех трудов народных, с полей, с про мыслов, с торговли бралась десятая часть «на госуда ря», за провоз товаров через заставу брался «проез жий» рубль, за проход человека через заставу — двад цать пять копеек «головщина»; за продажу коня — «пошерстное», шесть денег, и «роговое» — шесть денег со скотины, «хлебные» — за куплю-продажу хлеба — пять копеек с рубля, с мягкой рухляди — одна шкурка с десятка, «полавочное» — за продажу в лавках, за «заезжий двор» взимали один рубль, если гость вез с собой товар, брали «весчее» — за весы, брали «за вар-
81
ку |
пива»— «заповедное», |
брали штраф за варение |
ви |
|||
на без разрешения — двадцать пять рублей. |
тогдаш |
|||||
|
Легко понять, какие ценности |
в бытовом |
||||
нем исчислении московская казна, воеводы и подьячие |
||||||
собирали в Сибири, ежели учесть, |
что в то время одно |
|||||
му |
человеку неделя жизни в Сибири на заезжем дворе |
|||||
с |
готовыми |
харчами |
— квас, |
овощихлеб, |
и |
освеще |
ние— стоила один алтын1, и дворник наживал на этом две деньги, соболиная же шкурка ценилась примерно в два рубля. Значит, каждый лесной человек, обложенный средним ясаком в пять соболей, вносил московской каз не в год десять рублей, то есть содержание одного че ловека на заезжем дворе в течение почти трехсот пя тидесяти недель, то есть в течение шести лет!
Служилые московские люди выколачивали деньги откуда только можно. Даже уезжая из сибирских го родов в Москву на время, они за двадцать — двадцать пять рублей закладывали сослуживцам своих жен, и «те жены повально творят блуд, покуда их не выкупят
их мужья».
И воеводы жили в Сибири пышно, жирно ели, пья но пили, и в престольные праздники городских храмов, когда в городах, посадах и слободах съезжался на го довые торги лесной люд, трезвонили колокола, попы пели молебны о царском здравии, рядами стояли воору женные стрельцы в ярких кафтанах, и народ робко смотрел, как в парчовой шубе с черно-бурым ожерель ем либо в кафтане, надменно высунув вперед бороду лопатой, в собольих шапках, с высоким посохом в ру ках шел площадью из своего двора в соборную цер ковь, сверкая грозно очами, он, воевода, хозяин города, уездов, владыка черных людей.
До бога — высоко, до царя — далеко, комускажешь, куда пойдешь?
...Народ и идет, словно гуси, сквозь Енисейский ост рог напролет, все разный: крестьяне с Волги, что от помещиков, с их блудных заводов, да с пашен, да соляных варниц отбежали; ссыльные, что пытку выдержали, да не признались в том, что с них сыскивали; недоимщики, чтоб на правеже не стоять... Да «гулящие»,
1 Алтын от татарского слова «алтыни» — шесть денег, три ко пейки.
82
нигде не приписанные люди. И народ идет не прос той все калачи тертые, смелый, грамотный почти по головно. Незнаемый. Как такого человека в артель примешь? Как казну доверишь? Опасно! Возьмет то вар, соболей выменяет — и ищи ветра в поле, волка в лесу!
И бегут |
они |
все, |
как слышно, к |
Хабарову, на ве |
|
ликую |
реку |
Лену, |
да за Байкал-море... |
Слышно, соби |
|
рает Хабаров |
охочих людей, |
новые |
он свободные |
места промышлять хочет. Слух такой все больше идет. Хабаров! Ерофей Павлович!
Хабаров!
Мальчишкой малым еще помнит себя Тихон, дед по койник Василий Степанович был еще жив, стояла бе лая зима перед Рождеством, заскочил однова Тихон в голубой рубашечке, в сапожках козловых к деду в горницу. Сидит дед, Василий Степанович, за столом на лавке, тут же и отец, Василий Васильич, а по гор нице от замерзшего окошка и до топящейся печки ме чется богатырь в синем кафтане на белую рубаху, ру
собородый, могутный, и говорит, говорит — ровно ле тит.
Дед да отец молчат, только слушают да перегля дываются, брови подымают, пальцами по столу по стукивают.
Это Хабаров и есть, приказчик Босых, что вернулся самовольно тогда из Мангазеи в родной свой Устюг, живет в соседях, на Воздыхальной улице. Прижался Тишка к дедушке, слушает — ну, мальчик!
— Мангазея что! — говорит Ерофей Павлыч.— Со болей скоро там изведут. Там ныне делать неча! Сколь народу вместе! Дальше надо идти! На Енисей-реку! Ка кие места! Там не только соболевать людям, там лю дям жить можно. Земля-то черная на тех местах. По реке Чулыму, сказывают, ах и места. Степи! Луга! Зверье! Все в цветах — не выгорают в жару, воды мно го. Кругом горы, а в горы пойдешь — наверху леса, в них озера что зеркала, а в зеркале те же горы синие. Раз долье! Летом травы в рост человечий на лугах, а зи мой ветры снег сдувают, скот все время пасись! Люди
там тунгусские, тихие. Князцы ихние в собольих шубах ходят.
Хабаров инда за голову схватился, глянул на икону.
— Василий Степаныч! Господи боже, сколько же у
83
нас земли — и все впусте. Сколько богатств! А даль ше — Лена-река! А дальше — Даурия! На Амуре-реке што! Соболя всюду! И там, на Амур-реке, сказывают, хлеб сеют, там пашенные люди покойно живут. Дауры!
— Есть-то есть, а как туды добираться? — спраши вает Василий Степанович, смотря на Хабарова задум чиво. — Да хоть и пройти-то можно, да ведь по наше му, по торговому делу пройти не просто. Надо и туды пройти, и назад вернуться, и в се сберечь! Ты, Ерофей Павлыч, сам знаешь. Тех-то земель каковы люди? Смирны ли? Каки реки-пути? А то товар завезешь, а назад обменные не вывезешь, да и самого убьют! Вот те и Амур-река!
— А то! Верно! — волновался Хабаров. — Все зна ем! От Мангазеи бежать кочами нужно Тазом-рекою до Енисейского волока. Там протоками до реки Турухана, Туруханом вниз до Туруханского зимовья — де сять дён. Оттуда по Енисею до устья Нижней Тунгус ки-реки тоже Тунгускою вверх до реки Тетеи и волоком до Чоны-реки — два дни. Там и зимовать. А весной ре кой Чоной идти на реку Вилюй. А Вилюем до Леныреки— ходу три недели. А по Лене-реке — к Полунощ ному океану — два месяца ходу на веслах, а ежели ве тер — на парусах добежит посуда и в неделю.
— Кто ж это хаживал? — сомнительно спрашивал дед Василий Степанович, прищурив глаз, рукой же де лая знак сыну Василию, чтобы тот не горячился.— И уйдешь далеко, как торговать будешь? Говорить-то лег ко! Надо, чтобы тех мест люди на местах бы сидели. А то будет как с самоядью в Мангазее. Откочует он в тундру — и пропал. Без долгу торговать не приходит ся, а раздать товар — долг собрать надо!
Мальчику Тихону тогда жалко было Хабарова — сильно, видно, прижимали его дедушка да батя. А вер но, Хабаров знает, что говорит,— должно быть, в его ушах звенят голоса бывалых людей, так и виден въявь горячий блеск нового в его глазах.
—Да, Семен-то Аверкин чего сказывает! — прижи мая себе ладони к груди, страстно говорил Хабаров.
—Ну, чево?
—Соболевал он, Сенька, на Аргуни-реке, вдвоем с товарищем. Налетели на них даурские люди, того одного убили, Семена увели к себе, в ихнюю землю, Дау-
84
рию, на Амур-реку. А сидят в той земле князцы Лавкай да другой еще, и они у него, Семена, отняли только стрелы железные да одекуй1 и за то соболями заплати ли хорошо. Нипочем в той земле соболя! И стоят в той земле города крепкие, и земля пашенна, родит богато, и в усулах их есть серебряные руды. И от той земли Богдойское царство2 недалеко лежит, а в нем с китай цами там торг большой.
А Василий Степанович сказал на это еще холоднее:
— Вот |
што, подай-ка, |
Ерофей, |
роспись нам, |
како |
||
вы те |
земли |
и какие |
в них |
люди |
живут, |
чем промыш |
ляют, какие у тех людей животы. Да пиши по статьям, |
||||||
какими |
реками |
плыть. |
Да чертеж той |
земли |
подай. |
|
А то как мы тебя туда снарядим, на расход пойдем? |
ссутулив |
|||||
Понурив голову, |
изминая |
рукахв |
шапку, |
|||
могучую спину, |
уходил тогда Хабаров, пролезал в низ |
|||||
кую дверь. |
|
|
|
|
|
И снова приходил. Все просил помочь ему, снаря дить, дать денег, всего, чего нужно, чтобы великие бо гатства божьего мира не лежали бы втуне, а пришли бы к людям. Так просил когда-то помощи и средств у именитых людей Строгановых Ермак Тимофеевич. Так просил когда-то помощи и средств у королевы Изабел лы и короля Фердинанда Кастильских Христофор Ко лумб, когда его проект похода на запад в Индию от клонил «совет математиков».
Дед и отец Босые оказались слишком осторожными — или они переставали уж быть смелыми гостями? «А вот теперь, — Тихон инда повернулся, и сено зашуршало под шубой,— досадно! Догони теперь Хабарова!»
1Синий бисер.
2Маньчжурия.
К. РЫЛЕЕВ
СМЕРТЬ ЕРМАКА
Ревела буря, дождь шумел; Во мраке молнии летали; Бесперерывно гром гремел, И ветры в дебрях бушевали...
Ко славе страстию дыша, В стране суровой и угрюмой, На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.
Товарищи его трудов, Побед и громозвучной славы Среди раскинутых шатров
Беспечно спали близ дубравы. «О, спите, спите,— мнил герой,— Друзья, под бурею ревущей; С рассветом глас раздастся мой,
На славу иль на смерть зовущий!
Вам нужен отдых; сладкий сон
Ив бурю храбрых успокоит; В мечтах напомнит славу он
Исилы ратников удвоит. Кто жизни не щадил своей В разбоях, злато добывая, Тот думать будет ли о ней, За Русь святую погибая?
Своей и вражьей кровью смыв Все преступленья буйной жизни
Иза победы заслужив Благословения отчизны,— Нам смерть не может быть страшна; Свое мы дело совершили:
Сибирь царю покорена,
Имы — не праздно в мире жили!»
Но роковой его удел Уже сидел с героем рядом И с сожалением глядел
На жертву любопытным взглядом. Ревела буря, дождь шумел; Во мраке молнии летали;
86
Бесперерывно гром гремел, И ветры в дебрях бушевали.
Иртыш кипел в крутых брегах, Вздымалися седые волны И рассыпались с ревом в прах, Бия о брег казачьи челны.
Свождем покой в объятьях сна Дружина храбрая вкушала;
СКучумом буря лишь одна На их погибель не дремала!
Страшась вступить с героем в бой, Кучум к шатрам, как тать презренный, Прокрался тайною тропой, Татар толпами окруженный.
Мечи сверкнули в их руках —
Иокровавилась долина,
Ипала грозная в боях,
Не обнажив мечей, дружина...
Ермак воспрянул ото сна И, гибель зря, стремится в волны, Душа отвагою полна, Но далеко от брега челны!
Иртыш волнуется сильней. Ермак все силы напрягает И мощною рукой своей Валы седые рассекает...
Плывет... уж близко челнока,— Но сила року уступила, И, закипев страшней, река Героя с шумом поглотила. Лишивши сил богатыря Бороться с ярою волною,
Тяжелый панцирь — дар царя — Стал гибели его виною.
Ревела буря... Вдруг луной Иртыш кипящий осребрился,
Итруп, извергнутый волной, В броне медяной озарился. Носились тучи, дождь шумел,
Имолнии еще сверкали,
Игром вдали еще гремел,
Иветры в дебрях бушевали.
87
С. МАРКОВ
ВЕЧНЫЕ СЛЕДЫ
(исторические новеллы)
Василий Поярков на Амуре
На воеводском дворе
Это были беспокойные и горячие годы. И завоевате ли, и мирные открыватели новых земель на северо-вос токе, разумеется, не знали, что их память будет впос ледствии тревожить историков. Все было просто и буд нично. Не известный никому Василий Бугор выстроил посреди Енисейской десять удальцов лыжников и, пере крестившись на восток, пошел вместе с ними искать великую реку Лену.
В том же 1628 году братья-устюжане Ерофей и Ни кифор Хабаровы бродили по гиблой тундре от Мангазеи до Таймыра. Служилый человек Семейка Дежнев тог да обивал пороги тобольских и енисейских съезжих изб.
На берегах Лены выросли стены первого русского острога, а вскоре казаки пришли на быстрый Анабар и Вилюй. Елеска Буза добрался по Лене до Ледовитого океана и сыскал Яну, где взял с туземцев два сорока соболей. Обо всем этом служилые люди писали в То больск. Из Тобольска челобитные и отписки открывате лей шли в Москву, в недавно учрежденный Сибирский приказ. Многие из этих бумаг были, вероятно, известны некоему Василию Пояркову1.
Служил ли он до 1638 года именно в Тобольске или только пришел туда в свите Головина из Москвы, мы не знаем. Ни одна сибирская летопись не дает прямого ответа на этот вопрос, и точно неизвестно, где набира лись чиновники для якутского похода — в Тобольске или
вМоскве. А Василий Поярков был именно чиновником,
идовольно крупным. Он состоял для особых поруче ний при особе воеводы — его управляющим делами, со ветником.
Ивот... «в 1639 году июня в 21 день ехали мимо То больска на великую реку Лену, в Якутский острог, пер вые московские воеводы, город якутский ставить, и сво
им столом по Государеву указу быть седоками, стольник
1 В Тобольске два первых письменных головы начали службу в 1623 году.
88
Петр Петрович Головин, да стольник же Матфей Богда нович Глебов, да дьяк Ефим Варфоломеев сын Филатьев»,— говорит летописец.
Не рукой ли Пояркова была написана «наказная па мять» воеводы Головина на имя воеводы тобольского князя Темкина-Ростовского? Она гласила, что государь указал: «...взять у нас в Тобольске, на свою государеву службу, в новую сибирскую землю, на великую реку Ле ну, тобольских служилых людей двести сорок пять че ловек, с Березова пятьдесят человек...» Отряд Глебова и Головина по тому времени был огромным. Двое вое вод, дьяк, два письменных головы, пять детей боярских, трое подьячих, четыре попа, дьякон, два толмача, два оружейника. Это, так сказать, высший и средний ко мандный состав. Он повелевал почти 400 рядовыми, доб рым десятком младших командиров.
Историк Якутии Майнов считает, что эта сила была приготовлена против восьми тысяч якутов и тунгусов, спавших на копьях и ножах и все время тревоживших первых русских поселенцев. Ведь Якутск как острог су ществовал всего семь лет. Енисейск лишь недавно был основан, а частокол Верхоянского острога, заложенного Постничком Ивановым, только что был поставлен.
Не легок, не короток был путь из Тобольска в Якут ский острог! Огромная и дикая страна, редкие поселения русских, отгородившихся высокими палисадами от тай ги и зверя, смертная маета — цинга и голодовки. И на ряду с этим — бесстрашие и удаль стрельцов и служи лых людей. На тучных землях Сибири всходил первый ржаной колос; пахарь с пищалью в руке сторожил свои посевы на берегах Енисея и Лены. Насколько должен был быть предприимчив, тверд и бесстрашен земледе лец Ленского края в то время!
Поярков и Головин встретили одного из таких людей на берегу реки Куты, при ее устье, где со дна неболь шого озера били соляные ключи. Кряжистый светлогла зый устюжанин, варивший соль у себя на родине — в Устюге, Тотьме или Соли Вычегодской, придя на Куту, поставил па озере колодцы и варницы. Соль он добывал хорошую — не хуже, чем соловецкая и печенегская.
Ерофейко Хабаров — так звали солевара — возделы
вал |
здесь пашни и рубил лес. После службы в Енисей |
||
ске, |
хождения |
к Мангазее и |
Таймыру Хабаров с бра |
том Никифором |
возвратились |
было в Устюг Великий, |
89