Глава III. Врачевание болезней у северян

Север – единственная зона, где народный язык почти в полной девственности сохранил до наших дней многие древнерусские названия болезней, способов народного врачевания, лекарственных растений: «огневица» (сыпной тиф), «воспа», «воспичия» (оспа), «усови» (плеврит); «едьном» и теперь еще называют в некоторых областях Севера и нрижигательный инструмент, и саму операцию лечебной каутеризации, постановки мокс (прижиганий).

Сводная литература по истории болезней Севера эпохи феодализма отсутствует. Обрывочные указания по этому вопросу можно найти в лечебниках, житиях, летописях, юридических актах, но они даже все вместе не в состоянии вооружить исследователя должным материалом для составления систематического и полного очерка на указанную тему.

Состав болезненных форм Севера значительно отличался от заболеваний, наблюдавшихся в Подмосковье, а тем более на юге России или болотистых мест юго-запада Древней Руси. Характер заболеваний северян прежде всего зависел от состава населения. Женщин и детей вначале здесь было очень мало. Первые поселяне Севера – это в основном молодые мужчины – люди здоровые, смелые, предприимчивые. По отзывам самих же северян, северный климат отнюдь не располагал к размножению среди них болезней. Наоборот, насельники здесь чувствовали себя бодрыми, работоспособными. На морозном воздухе дышалось легко, работалось весело. «Холод, так всяк молод», – говорил народ пословицей, рожденной на Севере. Тем не менее, особенности основных занятий северян, отличных от условий труда и быта людей более южных земель Руси, суровый климат Севера определяли несколько иную и своеобразную картину местной заболеваемости.

Можно выделить несколько групп заболеваний на Севере. К первой из них относятся «болезни повальные» или «моры».

Значительное число болезней возникало из-за голода, бесхлебицы, неурожаев, вследствие зараженности зерна патогенными грибками.

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Причиной других болезней являлась простуда – действие холода и сырости.

Особую категорию составляли болезни глаз, частью инфекционного происхождения, но больше всего от раздражения глаз блестящим на солнце льдом и снегом в весенне-летние дни. Довольно часто встречались болезни кожные, в особенности «свербежныя» (чесотка).

Большую группу составляли болезни внутренних органов. Определение их применительно к современной терминологии представляет значительные трудности. Чаще всего нам известны только симптомы. Названия болезней и их признаков отличались крайней неопределенностью, неустойчивостью и менялись иногда не только под влиянием периода, но и от географической зоны, а подчас и по произволу писателя. Существовали такие названия, как чечуй, камчюг, дна, усови, подусови, хруны, прокажение, ничание долу, болесть главная, падучая немочь. Слово «грыжа» употреблялось не в нашем, современном понимании, а им обозначалось всякое внутреннее страдание, которое постоянно сопровождает больного, причиняя ему тупую боль, как бы грызет его изнутри.

Группа хирургических заболеваний и травматических повреждений не отличалась заметно по своей структуре от аналогичных болезней в других местностях Древней Руси, но количественные соотношения между отдельными недугами на Севере были несколько другими. Так здесь чаще встречались обморожения, утопления, повреждения от падений с деревьев, поражения молнией, ранения от укусов дикими зверями, собаками. Очень частыми были заболевания зубов и челюстей. Нередко встречались миазы полостные и тканевые, пахо-мошоночные грыжи, выпадения прямой кишки, в лечебниках описана «кансара» (рак) гортани, губы, сосков грудных желез у «женок».

Значительное место занимали нервно-психические заболевания. Половой векеризм в старинной литературе встречается как редкое исключение. Странным кажется почти полное умолчание источников о паразитических глистах, хотя предпосылки к ним, несомненно, имелись. На последнем месте стояли болезни уха, носа, женские и детские болезни.

Повальные болезни на Севере и меры борьбы с ними

К этим заболеваниям в первую очередь следует отнести чуму легочную и бубонную, сибирскую язву, оспу, «огневицу» и цингу. Более тонкое разграничение наименований болезней затруднительно. Под названием «мора, древние писатели объединяли болезнь и смертность как от голода, так и от эпидемий или пандемий инфекционной природы.

Среди русских людей прочно держалось мнение, что Север свободен от моровых поветрий. Так, в одном из списков древней Космографии сказано, что «моровова по-ветрея там никогда не бывает, временем бывает болезнь огневая, и та в коротких днях минется»[399]. Возможно, из этих соображений далекий Север часто служил для представителей социальной верхушки Новгорода, Пскова местом убежища в период грозных эпидемий на родине. Так, в 1352 г. в Копорье (на берега Финского залива) бежал из Новгорода во время мора посадник Федор с тремя братьями[400]. В 1364 г. был мор на Костроме, Ярославле, Ростове, и поэтому «на Устюг», спасаясь от мора, «поеха Князь Константин»[401]. Бежали в леса, на острова, в дебри, подальше от скопления людей, следуя советам лечебников: «Искати места здороваго и воздуха чистаго или в лесах частых в то время проживати, чтобы ветр тлетворный не умертвил человека»[402].

Однако эпидемиологическое благополучие Севера на деле оказывалось весьма условным. Вести с Севера в Новгород, на Москву приходили тогда с большим замедлением, в центре недостаточно проверялись, и летописцы новгородские, московские не считали для себя возможным заносить их в свои хроники. Между тем, на Севере дело с поветриями обстояло не менее тяжело, чем в других частях государства. В 1352 г. «В Ладозе» была типичная легочная чума, протекавшая с острыми болями в спине под лопатками («межи крыла аки рогатиною ударит»). В 1424 г. после нескольких лет голода в Карелии «мор бысть на людех и железою и охрак кровию» (бубонная и легочная чума). В 1471 г. «на самом Устюзе мор бысть силен на люди»[403]. Через сто лет – опять «мор на Устюзе и в селах, а мерли прищем да железою… померло» только «на посаде 12000 человек»[404]. Еще через столетие чума отмечена в Соловках (1669 г.).

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Эпидемия описана как «мор великий с язвами лютыми, еже за три дни до смерти бывают, и умроша мнози от язв тех, и бысть их до седьми сот от язв тех»[405].

Не менее опасными, чем чума, были на Севере моры сибирской язвой. В древности эта эпидемия так никогда не обозначалась. Термин этот был введен только в 1788–1789 гг. доктором С. А. Андриевским по месту изучения этой болезни – в Сибири, где была впервые научно установлена заразительность и тождественность заболевания у животных и человека, выработаны принципы лечения и профилактики[406]. Древние писатели называли эту болезнь «углие», «возуглие» в соответствии с греческим «анфракс», латинским – «карбункулюс», что значит «уголь», «уголек». В простонародье же болезнь получила название «мозоль» или, чаще, «прищь», «прищь горющий», «прищь гнойной горющий». Пандемии сибирской язвы среди домашних животных и людей отмечены в Устюге в 1571 г., в Подвинье – в XVII столетии. Отдельные же вспышки наблюдались почти в каждом десятилетии каждого века. Источником заражения являлись крупный рогатый скот и лошади. Поэтому крестьяне, ямщики, «извозные люди» умели достаточно хорошо разбираться в признаках заболевания лошадей. Знали, что болезнь может возникнуть в результате сдирания кожи с павших животных, когда попадет «руда» от лошади на ссадины рук, губы или в глаза. У лошадей от этой болезни «распукало тело», увеличивалось «пуздро», «пухло в горле», «в грудях». У людей «опухн» появлялись в самых различных местах. Было замечено, что болезнь протекала от двух до пяти дней, а выздоровления очень редки. Крайне любопытными представляются народные описания размера, цвета, развития сибиреязвенного карбункула, способов лечения. Создается впечатление, что сибиреязвенные моры протекали на Севере по преимуществу в виде кожной формы.

Другой эпидемией, часто навещавшей северян, в особенности покручеников, рыболовов, зверовщиков, речников, была «огневица». Не остается сомнения, что под этим именем у русского народа был известен сыпной тиф, потому что по смерти одного больного в 1682 г. дьяками было записано: «А болезнь была огневая прилипчивая с пятнами, а полатыне называется фебрис петихиалис»[407]. В памятниках северной письменности эта болезнь встречается часто. На

Соловках огневая была известна уже с начала их основания (XV в.). В житиях имеются клинические описания болезни с указанием, что она протекает долго, больной вынужден лежать, отчего само заболевание называлось «повалкой». В описаниях сообщается, что заболевший вскоре теряет сознание, впадает в бред, не просит сам ни воды, ни брашна, пытается бежать из храмины и нередко замерзает или тонет в реке либо озере. По исчезновении жара наступает «сон крепкий зело и желание брашна велие». После болезни оставались психозы, «скрывление устом», «невладение рукама и ногама» с одной стороны «телесе».

Грозной эпидемией всегда считалась на Севере оспа (воспа, воспица, воспичня). Свирепствуя в некоторые годы по всему Северу, она больше всего поражала поморян и в особенности «лопн и самояди». Болезнь наводила ужас на все население, часто заканчивалась смертью или делала человека калекой, слепцом. О размерах эпидемии можно судить по числу людей, у которых оставались рябины (по-местному – «бобушки», «Шадрины», «шадры»). Прозвища и фамилия «Шадровитый», «Шадер», «Шадрой», «Шадриков» встречаются очень часто среди северян во многих памятниках северной письменности XV–XVII столетий.

Меры борьбы и предупреждения особо опасных моров были выработаны народом еще в киевском периоде. Они широко практиковались в Новгороде, Москве. Смоленске, других городах и оттуда перенесены на Север.

Справедливость требует сказать, что меры эти отличались продуманностью, носили организованный характер. Правда, правительство чаще всего начинало принимать меры пресечения заразы только после того, как поветрие приобретало повальный характер, когда создавалась угроза вымирания податного населения, срыва ямской повинности, сбора ясака с «тоземцев».

Известия о морах Новгород, а потом Москва получали через посадников, воевод, старост, десятников. На места выезжали «комиссии», производились обследования («обыски») с привлечением всех слоев местного населения. Сведения собирались «под клятвою». Правительственные сообщения о морах среди населения носили, как правило, не разъяснительный, а запретительный характер. Производилась рассылка грамот, читка их у приказных изб «не един

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

день, а многажды», огласка указов бирючами на базарах, «на хрестцах» (на перекрестках). За невыполнение указов «сажали в тюрьмы на время», «велено бить кнутом», а за противление «бить кнутом нещадно», «сажать на цепь на базаре, при народе» или там, «где живет, чтобы все было видно».

Карантинизация населенных пунктов сводилась к устройству засечных линий вокруг очагов заразы. Засеки (завалы из деревьев) ставились «по шляхам» (магистральным дорогам), «по стежкам», а на воде – у переездов, на волоках, у паромов. Охрана состояла из стрельцов, по 25 человек на одну версту. За недостатком войска привлекалось местное население в окружности до 150 верст. Повинность для крестьян была крайне тяжелой, хлеба им не давали, кормиться они были должны за свой счет. Такой же карантин учреждался для «заморной» улицы, дома, семьи, человека. Пищу изолированным людям приносили «по ветру», «на лещедех» (длинных вилах), лопатах с длинной рукоятью. Такие картины кормления «заморных» можно видеть на некоторых миниатюрах, например, в Угличской псалтыри XV в., хранящейся в Ленинграде.

В условиях особо грозного развития моров подозрительные дома сжигались нацело со всей рухлядью, чему всегда удивлялись иноземцы, прибывавшие в северные города в XVI–XVII вв. Покойников хоронили в кратчайшее время, иногда без доступа попов и родственников. Захоронение производили в глубокие могилы за чертой поселения. Самым надежным очистительным средством от заразы почитался огонь. Постоянные костры горели на проезжих дорогах, у засек. Люди, вещи, помещения окуривались дымом «от можжевеловых ветвий». Мелкие вещи – одежду, обувь, деньги, письма – погружали в уксус для обеззараживания. Уксус должен быть «злой», «винной», «жестокой». Но больше, чем в других местах, на Севере прибегали к помощи холода. Дома, где жили умершие, вымораживались, по нескольку недель находясь с открытыми дверями, «вокнами», трубами, после чего топились можжевельником. То же делалось с вещами: «А платье заморное вымораживать и вытресать тех людей руками, которые в той болезни не были, к тому отнюдь ни к чему не касатца, покамест платье выморожено и вытрясено будет»[408]. Было замечено, что зараза легко передается через деньги. Велено было медные деньги мыть в воде текучей, перетирая с песком. Это вызывало недовольство.

Люди жаловались, что деньги такие не берут, потому что «от перетирки песком они будут красны и гладки и клеимы будут не знатны… и таких денег за хлеб и за которую харчь негде имать не будут»[409]. Здоровые люди, находясь в подозрительных по эпидемии очагах, сидели дома, ни с кем не общаясь, следуя точно укоренившейся традиции: «На ветр не ходить, а сидеть в избе топленой и окон на ту сторону (где мор) не открывати»[410]. При выходе на улицу смазывали все тело чесночным соком, а головки чеснока жевали «безпрестани во рьте», верхняя «таковская одежа», шапки, колпаки и даже «виски (волосы) главныя» опрыскивались дегтем в смеси с уксусом.

Некоторыми особенностями отличалась борьба и предупреждение сибирской язвы.

При сибиреязвенных эпизоотиях среди лошадей и других домашних животных все внимание было устремлено на разобщение этих животных от человека. Не допускался пригон лошадей, в особенности табунами, и всякий прогон из заморных мест через поселки, где не было больных. Как видно из старинных миниатюр и произведений художественной литературы XVII в., на рынках для животных отводились особые места («конские площадки»). К «обыскам» но поводу сибирской язвы в эпидемических очагах привлекались крестьяне, барышники, кожевники, пастухи, ямщики, «извозные люди», конюхи, шубники, шевцы, скорняки. Принималась во внимание всякая деталь, могущая пролить свет на особенности эпизоотии: «С которого времени начался скотской падеж, в каких деревнях, у каких именно крестьян и отчего начался»[411]. В очаге строго запрещалось соприкасаться с трупами павших животных, сдирать с них кожу, ездить на больной скотине, подпускать здоровую к больной, продавать или убивать на мясо. Предписывалось также закапывать трупы «не мелко», не бросать их в буераки, не отвозить в лес, не метать в реку, а отволакивать веревками или длинными шестами с железными крючьями, надевая при этом на руки кожаные голицы. На место захоронения, которое отводилось во время эпизоотии в строго определенном участке, далеко за окраиной поселения, накладывался пригнет из деревянных колод, «чтобы никто то трупие не выкопал, чтобы не растаскали собаки, лисы, росомахи и кости их не глодали, чтобы тое могилы зверь никакой не унюхал и не раскопал, на тое могилу накласть огню боле и нажечь гораздо»[412].

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

К сибиреязвенным карбункулам у человека тоже запрещалось «дотыкатися голыми руками». «Лечьцам» их показывали шильями деревянными, булатными, на то специально откованными в кузнях. На место укола шилом прикладывалась «ягода изюмная». На Севере было широко распространено лечение сибиреязвенного карбункула («прища») каленым железом. Больного туго привязывали к «лавке лекарской» (операционному столу) и держали руками несколько сильных мужчин. Прожигали «прищ» до кости, пока не запахнет «смрадом костяным», потом – «обяза» (повязка) с обильным поливанием раны маслом, водными растворами лекарственных зелий.

Незаразные болезни

Бичом Севера были также болезни от недостатка питания, среди которых на одно из первых мест должна быть поставлена цинга («синьга»).

Все бытописатели Севера единодушно заявляли, что Север всегда отличался голодными годами. Хлеб не дозревал, часто оставался на корню и зимовал под снегом из-за ранних холодов, нехватки рабочих рук. При употреблении в пищу прозимовавшего под снегом хлеба появлялись жестокие эпидемии болезней, в клинике которых теперь нетрудно определить типичные признаки алиментарно-токсической алейкии, потому что сам народ такую болезнь называл «горляной жабой» (септическая ангина).

Эрготизм на почве массового употребления зерна, зараженного спорыньей, носил название «коркота», «корча», «корчета», так как у больных на первый план выступали судорожные явления. Болезнь со всеми драматическими подробностями часто описывалась в памятниках северной письменности XIV–XVII вв. – в летописях, житиях. Новгородцы, в 1399 г. воевавшие Вологодскую землю, Устюг, Подвинье, при возвращении домой сильно пострадали от этой болезни: «И бысть на них на пути коркота, начало им корчить и руки, и ноги и хребты им ломити, и мало их приидоша здоровых в Новгород, и там на них слепота бысть»[413]. Несколько позднее «коркота» отмечена летописцем в Карелии (1422 г.), но и население более северно расположенных территорий – Поморье, Кола, Пермская земля, Печора

– часто страдало от «корчеты». Среди прочих ее симптомов писатели обращали особое внимание на «ползание мурашек под кожей», походку «пияници». По выздоровлении у больных выпадали волосы, сходили ногти, у «женок» наблюдалось расстройство «менстровы», у всех переболевших – продолжительная неясность зрения, нервнодушевные нарушения. К самым же ранним и четким признакам относились приступы тонических судорог, которые появлялись то в одной конечности, то во многих, и часто разом. Сгибание и разгибание в суставах сопровождались острой болью, заставлявшей больных неистово кричать, со слезами на глазах просить себе смерти. Вид такого больного производил удручающее впечатление, судороги свивали его «ужвием» (веревкой), заставляя все тело сбираться в «камык малый» (комочек). В народе был распространен обычай для облегчения болей вставлять больным в сгибы конечностей «облыя», т. е. круглые палки, «катки», «клюшки», с которыми больные не расставались до исчезновения судорожных явлений.

По житийным рассказам из одного монастыря, куда в надежде «на милость угодников божиих» стекались тысячи больных, сторожам приходилось выметать со двора «облыя клюшки» целыми возами и сжигать их в оврагах. Церковники стремились подобные массовые исцеления истолковать как «чудо», между тем как они имели самое естественное объяснение. События эти всегда приурочивались к весеннему времени. Больные приезжали в полую воду (на «лодийцах»). Голодавшие всю зиму крестьяне по кабальной договоренности с монастырем получали «братской поварне» солод, толокно, ели доброкачественный хлеб, пили добротный монастырский квас. Родственники больных собирали им травы, коренья, птичьи яйца, ловили рыбу. Все это и приводило к выздоровлению от «корчеты»[414].

В старинных северных требниках XVI в. содержатся часто молитвословия об избавлении людей от «болезни чревныя». Так в древности называлась холера, дизентерия, банальные поносы. Для Севера, и в особенности Поморья, холера не была характерным заболеванием. Что же касается поноса с кровью, то не только спорадические случаи его, но и вспышки случались даже далеко у «моря Студенаго». Эти вспышки в Устюге, на Перми, в Вологде совпадали иногда с возвращением «воев» (воинов) из казанских походов, что имело место, судя по летописям, в течение всей 1-й

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

половины XVI столетия. Поэтому болезнь приобрела на Севере название «низовой».

Подобный же заносный характер с Понизовья носила и «трясця» (или «трясавица», «студеница») с тем лишь различием, что она проникала до Соловков и оставляла после себя ряд долго не исчезавших рецидивных волн. По крайней мере такие письменные памятники, как Житие Антония Сийского с Подвинья (XVI в.), Соловецкий патерик этой же эпохи, говорят о «трясце» среди постоянных жителей Севера, возникающей по преимуществу весной.

О связях между укусами комаров, мошек, клещей и заболеваниями человека в то далекое время не подозревалось. И если борьба с «мшицами, комарами и овадами» все-таки велась северянами, то она имела своей целью лишь стремление избежать мучительных укусов, тем более, что насекомых в лесах, у болот была масса: «Многое множество комаров и овадов яко рой бяши видети толкущеся, обседаху все лице и шию и плечи и пияху кровь нещадно»[415]. Для отпугивания комаров в домах и хлевах жгли горы «можжееловых ветвий», хвои, навоза. В жилье ночью, да и днем спали только под «запонами», «завесами», как назывались пологи ситцевые, миткальные, холщовые. Без полога северянин не выезжал на покос, рыбную ловлю, в покруту. Работая на открытом воздухе, на голову надевали «куклю» – колпак, башлык из холста с завязками в виде ушей; шапки, носильные колпаки головные пропитывались дегтем в смеси с ворванью. Этим же составом с прибавлением рыбьей желчи смазывали себе птичьим крылом руки, ноги, а скотине – все тело.

Глазные болезни у населения Севера в памятниках письменности выступают всегда как длительный тяжелый недуг, которым страдали люди всех возрастов. Одна часть этих заболеваний относилась к последствиям оспы, болезни коркотной, другая была результатом неизлеченной трахомы. Сами северяне объясняли частоту глазных болезней копотью и дымом в жилье, топившемся по-черному, а также раздражением глаз сверкающими на солнце ледяными и снежными полями. Оказывали свое влияние также тучи ледяной и снежной пыли, подымавшейся от холодных ветров.

Приспособлениями для защиты глаз служили различной величины и формы навесы над глазами, широкие поля головных уборов, надглазные козырьки. Иногда все лицо закрывалось холщовой,

суконной, кожаной маской с щелеобразными отверстиями для глаз. Но чаще всего пользовались защитными очками. Они делались из расщепленной бересты. У русских поморов описаны «наличьники» в виде узкого суконного лоскутка с прорезью у глаз, на затылке они крепились такими же оборочками. В Пермской области еще со времен Стефана Пермского были известны черные дощечки с ремешками, надевавшиеся на глаза. Неудобством таких примитивных очков являлось то, что они затрудняли мигание[416]. К концу XVII в. стали распространяться очки со слюдой, которую слегка коптили сажей. Нередко одной только сажей смазывали «обочие» глаза вместо специальных предохранительных приборов. Очки, маски, наличники одновременно защищали лицо от холода.

Когда памятники северной письменности рассказывают о «болестях тайных уд», то бывает трудно в каждом отдельном случае разграничить специфические уретриты от люетических проявлений. Одно только ясно, что гонорею на Севере знали достаточно хорошо уже в XVI–XVII вв. Гражданские и часть культовых памятников XVI– XVII вв. называли все венерические болезни «фрянками», «недугом францоватым» – намек на занос их от иностранцев с Запада. В белозерских «отчетах» патриарха Никона с утомительными подробностями говорится о якобы излеченных им болезнях «студныя и тайныя мужей и женок».

Очаги венеризма, как это видно из словника англичанина Джемса XVII в., приурочивались по преимуществу к портовым городам – Архангельску, Холмогорам. Эта болезнь встречалась среди рыбаков, крестьян, но больше у моряков, речников, стрельцов. Впрочем, обладателями «франков» оказывались и лица духовные. Носителем такого заболевания в Соловках (XVII в.), например, оказался церковный дьячок. К сожалению, клиника в Патерике не приведена. Многозначительно только подчеркнуто, что больной был женатый, хороший семьянин, благочестив перед богом. И все-таки его постигло наказание «греха студнаго». Следовательно, половой путь заражения не вызывал сомнения у народа.

Из группы нервно-психических болезней чаще всего описывались: падучая немочь (эпилепсия), истерии, параличи, хорея, тики, различные формы психических расстройств.

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Психические болезни носили название «кручины», «беснования». С точки зрения местного населения, причинами были недостаточное питание как результат голодовок, «беспробудное пиянство». Однако суеверие, господствовавшее в народных массах, заставляло прежде всего признавать эти «неисцельныя» болезни за проявления наказания, ниспосланного богом. В рукописях Севера можно найти много колоритных описаний галлюцинаторных бредов. Содержание галлюцинаций обычно отражало картины местной природы: на больного нападают «фоки» (моржи), «ошкуи» (белые медведи), грудь давят «сосны велия», «горы и холмы ледовыя», тело раздирается «крючьями вострыми» (рыболовными удами, острогами).

Эпилепсия в народе носила название «болезни падучей», «немочи черной», «недуга взметного», «болезни забытной» и др. Отмечались ее основные признаки: внезапное падение», «ничание долу», судороги, тело «перекашивается», как дуга. Сами больные назывались людьми, «точащими пену кроваву», – настолько, очевидно, привычным казался людям один из симптомов эпилептического приступа: прикусывание языка во время судорог жевательных мышц. После приступа больной крайне слабел, становился «яко листвис, падающее с древа восению», или как лох (рыба после икрометания), «аки вретище обветшалое», засыпал и, пробудясь, не помнил, что с ним было во время приступа. Таких больных было легко отличить от других: у них от падения на землю «камения» оставались «на лицы», следы ушибов, синяки, царапины, язвы, хотя сами они «не драчливы бяше, не пияни бяше». На рисунках житий с Подвинья имеются изображения эпилептических приступов и сцен переноски на руках таких больных несколькими носильщиками.

Памятники медицинской письменности Севера

Северным городам принадлежала крупная культурноисторическая роль по собирательству письменных памятников далекой русской старины. Советские ученые и до сего времени находят там в полной сохранности драгоценные жемчужины древнерусской литературы, народного эпоса, фольклора, иногда относящиеся ко временам Киевской Руси, монгольского владычества, польско-

шляхетской интервенции. Сохранению этих находок способствовало географическое положение Севера. Туда почти не докатывались грозные волны иноземных нашествий на Русь, междоусобных феодальных войн XII–XVI вв.

Древних центров книжности на Севере было много: Устюг, Вологда, Холмогоры, Соловки, Белозерск, Сийский монастырь на Двине, Сольвычегодск и другие.

Книги хранились в «книгохранительных палатках» (библиотеках), по преимуществу в монастырях; были и светские библиотеки, как, например: библиотека Строгановых, уже в XVI в. насчитывавшая около 200 книг. Должность библиотекарей считалась почетной. Книги лежали на полках корешком кверху, часто протирались, обметались от пыли, переплетались, обновлялись. Сначала фонд состоял лишь из рукописей, с конца XVI в. стали встречаться печатные экземпляры. Из библиотек книги выдавались для чтения «братиям» по келиям. Существовали филиалы библиотек в монастырских больницах (как это было, в частности, в XVII в. в Соловках). Наиболее крупные библиотеки известны были в Белозерске, Соловках. В прошлом столетии только из Соловков в Государственную публичную библиотеку Петербурга поступило 1513 книг. Сотни книг с этого же острова насчитывали уже в то время библиотеки Казани, Москвы. Характерно, что владельцами книг являлись не только монахи, представители светской знати и богатого купечества. На обложках рукописей часто встречаются имена их хозяев, каковыми были простые люди из народа: «Книга Соловецкого монастыря сторожа Ивашки Платонова сына Веревкина»[417], «Книга Петра Павлова сына Кожевника»[418] и др.

Содержание рукописей самое разнообразное. Медицинская тема в них нашла лишь побочное, второстепенное отражение. Тем не менее, в шестодневах, в своей основе посвященных творению богом мира, много сведений приводится по анатомии человека, зоологии, лекарственной ботанике. Шестодневы продавались на северных рынках, служа источником полумифических представлений о строении и отправлениях организма человека и животных. Азбуковники часто помещали на своих страницах объяснения медицинских терминов, заимствованных с языков греческого, сирийского, болгарского, сербского, народностей Севера.

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

На Севере была переписана Космография 1672 г. Из нее читатель знакомился с болезнями далеких народов, минеральными источниками, медицинскими школами, которые были «преславны» в XVI–XVII вв., а иногда и ранее, с бытом народов многих стран Европы, Азии. В некотором числе на Севере ходили по рукам списки апокрифов, люцидариев («просветителей»; от латинского: «люкс» – свет). Последние нередко заключали мысли о природе, далеко отличные от тех, которые проповедовала церковь. Люцидарии подтачивали веру в религиозные таинства, догматы церкви, например, «бессеменного зачатия человека», нетления человеческого организма, оперируя доказательствами, заимствованными часто из нормальной анатомии, физиологии. Очень любопытно было содержание северных апокрифов – книг, заключавших пересказы в простом народном духе библейских, евангельских легенд. Примеры часто брались из жизни крестьян, охотников, рыболовов Севера. Эпидемии и незаразные болезни в апокрифах – это болезни северян по преимуществу.

Среди северных сборников особенно выделяется своим содержанием рукопись ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина под шифром Q.XV 11.67. Ее извод относится к рубежу XVI–XVII вв., написана она в Белозерске. Еще с середины прошлого столетия рукопись привлекала внимание многих ученых. Это – в полном значении слова «Собрания различна». В ней заключены многие сотни самых разнообразных заметок, указаний, советов, рецептов по всем вопросам жизни и быта северян. Очень многое из них имеет отношение к санитарному быту, народному врачеванию: правила кровопускания, постановки «кресте-ров», «вхожьдения баинаго», при каких условиях следует принимать рвотные средства, как определить «диоптру» очков, как чистить очки и делать их заново. Все лечебные средства от болезней головы, очей, зубов, при миазе, сухотной, огневице, воспе, немощи стомаха, падучей болезни и пр. целиком заимствованы из жизни народа, крестьян, ремесленников, рыбаков, звероловов Севера. В рукописи много химических рецептов, указаний на аптечную посуду и аптеки, тогда уже в какой-то форме существовавшие в северных городах, при монастырских, светских вотчинах.

Рукопись, безусловно, – итог коллективного творчества. Зародившись очень давно в недрах Киевской Руси, Галицко-

Волынского княжества или Новгородской феодальной республики и потом занесенная на Север, она была здесь в корне переработана применительно к северным народным вкусам, понятиям. Составителями вложено много усилий для изменения всего облика произведения и со стороны лексики, диалектологии, и живых образов,

имногих конкретных предметов и явлений природы, экономики, труда

ибыта. Растения, минералы, животные, служащие сырьем для лекарственных зелий, привлечены типично северные, полярные: соболь, белый медведь, «фока», морушка – ягода, ворвань, «ели велия», льды. Здесь масса советов, когда ловцам удобнее выходить в море за зверем, рыбой, когда стричь и чистить лошадей – типично северный мотив, когда удобнее всего «пещи созидати». Одним словом, рукопись – неоценимый источник для изучения истории медицины и санитарного быта на русском Севере.

Среди книг медицинского содержания, имевших хождение на Севере в XV–XVII вв., надо различать произведения медикобиологические и вертограды – медицинские сборники с подробнейшим перечислением лекарственных зелий по алфавитному признаку, с указанием болезней, от которых они применяются. Почти все северные вертограды – это варианты первоначального вертограда, появившегося в 1534 г. в Москве в переводе с немецкого «Гортус санитатис» («Сад здоровья»). Книга представляла распространенный вид медицинской письменности на Севере, впрочем, так же, как и всюду на Руси. Рукописей «химико-фармацевтического» направления под названием «Сказания о пропущении (дистилляции. – Н.Б.) вод» на Севере не найдено, хотя первоначальные варианты переводов этой рукописи XVI–XVII вв., тоже с немецкого, среди лечебников Севера встречаются нередко. Травникии – рукописи ботанической направленности – занимали на Севере среди других медицинских книг соподчиненное положение.

Из медико-биологической литературы на Севере были известны отрывки некоторых псевдоаристотелевых книг типа Врат и Проблемат аристотелевых. Отсюда северные переписчики, читатели черпали сведения по диететике, личной гигиене, сравнительному описанию устройства тела людей, животных.

Исключительный интерес представляет в группе медикобиологических рукописей книга, имевшая название «Галиново на

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Ипакрата», т. е. комментарии Галеном Гиппократовых сочинений. Она была написана в XV в. в Белозерске и представляла древнейший перевод с греческого, вращавшийся еще среди русских книжников Киевской Руси. Содержание трактата «Галиново на Ипакрата» свидетельствует о высоком интересе северян к «теоретическим» вопросам медицины. Трактат – не лечебник, а скорее сжатая «философская система медицины», изложенная на основе античной натурфилософии. В ней кратко рассказывается о четырех стихиях, из которых составлено тело человека. Возраст человека, также говорится

врукописи, делится на 4 периода, напоминающие сезоны года. Отрочество сходно с весной, почему и характер детей крайне неустойчив, подобно погоде в весеннее время: «И сего ради дети овогда играють, овогда смеются, и егда плачеться, скоро же утешаеться».

Многие положения трактата для лучшего запоминания изложены

вформе вопросов. Есть такой вопрос: «Когда здравствуеть человек и изнемогаеть?» Здоровье рассматривается как «благорастворение» всех четырех начал в организме человека, а расстройство их – начало болезни. «Врачевство» (медицина. – Н.Б.), по определению трактата, есть «хытрость (искусство. – Н.Б.), мера здравствующих (умеренность как источник здоровья), целительство болящим». В рукописи нет недостатка в описаниях анатомических и физиологических. Перечисляются некоторые формы болезней: «Страдание главе, боление очима, болезние зубом, боление горлу, сухотная (чахотка. – Н.Б.), вдушие, болезние ушима, осипнутие, болбание (расстройство речи. – Н.Б.) и подобная сим». Уделено значительное внимание диететике, напоминающей расписание приемов пищи Изборника Святослава XIв.

Старейшим лечебником типа вертоградов на Севере надо считать так называемый «Строгановский лечебник», в нескольких вариантах существовавший в Пермской земле второй половины XVI в. Автором его Н. М. Карамзин считал русского человека Кайбышева; по другим же данным, таковым был один из членов семьи купцов Строгановых. Естественнее всего, однако, допустить, что под «Строгановским лечебником» скрывается перевод вертограда 1534 г., только значительно измененного применительно к потребностям северян

одним из любителей практического врачевания строгановского окружения XVI в.

Купцы Строгановы в целях максимального закабаления «работных людей» своих соляных промыслов делали попытки к созданию видимости заботы о людях, строили больницы, «дома богарадныя», давали приют врачам русским, иноземцам, покровительствовали распространению медицинских произведений. Переводы лечебников у Строгановых делались не только с немецкого, но и с других языков. Так, в одной из совсем недавно найденной на Севере рукописей, представляющих вертоград, на листе 19 написано: «А ныне словет тот лечебник Строгановых лекарств перевод лечебник английской переведен на русской язык»[419]. Запись представляет большой интерес для истории древнерусской медицинской письменности, – переводы лечебников с английского языка доселе были известны крайне редко. Этот факт является крайне любопытным и подлежит дальнейшему изучению.

Много лечебников сохранилось и переписывалось в Соловках. При бомбардировке Соловков английскими кораблями (во время осады Севастополя в 1854 г.) и эвакуации соловецкого имущества в центр России Казанская духовная академия получила десятки лечебных рукописей. Еще более лечебников было отправлено в Петербург и другие северные города. Некоторые из них – древних изводов. Книги Соловецкой библиотеки являлись привозными из русских центров, но часть их относилась к местному написанию. Так, из трех лечебников, доставшихся осаждавшему Соловки в 1676 г. воеводе Ивану Мещеринову в качестве трофеев, была «одна книга лечебник, старинная, скорописного письма в полдесть… с Москвы», а «две книги лечебника новых, один лечебник куплен у Курьевского священника у Бориса на Колмогорах, а другой с него списал Двинский стрелец Митка Семенов»[420].

Медицинская письменность, к концу XVII в. уже затухавшая в Москве в связи с книгопечатанием, на Севере, однако, продолжала оживленно культивироваться. Одним из пунктов книгописания были Холмогоры, откуда известно несколько списков лечебников, принадлежавших перу Алексея Артемьевича Любимова (тогдашнего архиепископа Холмогорского и Важского Афанасия). Другим местом книгописания являлась Выговская пустынь, основанная в 1695 г.

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

в Заонежье на р. Выге беглыми крепостными, монахами – приверженцами раскола. Ее основатель Андрей Денисов (1664–1730), сам обладавший крупным литературным талантом, начитанный в древнерусской литературе, активно содействовал собирательству и распространению между другими рукописями и книг медицинских. Из книгохранилища Выговской пустыни были известны отрывки вертоградов, Проблемат Аристотеля, вкрапленные в некоторые культовые сборники. Среди переписчиков лечебных и других рукописей Выти упоминаются наряду с монахами также крестьяне, ремесленники, а иногда женщины и девушки из простого народа.

Старинные медицинские рукописи с Севера имели привлекательную внешность, переплеты их часто были «оболочены» кожей, иногда тисненой, замыкались застежками металлическими, кожаными. Книги писались преимущественно четким полууставом, позднейшие копии выполнялись скорописью. У отдельных владельцев книги хранились в сундуках, наряду с бумагой, перцем, гвоздикой, кусками материи, как большая ценность. Нередко их жертвовали на помин души в церкви, монастыри. Продавались книги на базарах, преимущественно в овощных рядах, где торговали лекарственными зелиями. Стоимость и по тому времени была огромной: восемь, шесть рублей за лечебник в четвертушку не более 500 страниц объемом. За эту цену можно было купить пару хороших рабочих лошадей.

Благодаря неутомимой собирательской деятельности сотрудника Пушкинского дома АН СССР, кандидата филологических наук В. И. Малышева в области древнерусской письменности Пушкинский дом за последние годы обогатился значительным количеством северных рукописей медицинского содержания. Некоторые из них представляют отступления от тех рукописных лечебников, которые частично опубликованы, а в своей массе продолжают храниться в библиотеках и архивах в ожидании издания. В некоторых из книг Пушкинского дома излагаются не безынтересные данные по истории медицинской письменности на русском Севере, в других приводятся основы оригинальной «медицинской статистики», применявшейся в тех или иных монастырских больницах Севера XVII в. Третьи любопытны тем, что впервые знакомят нас с такими инфекциями среди поморов в XVII в., которые заставляют предположить наличие эпидемий гриппа, и приводят самый способ заражения. Так, на вопрос:

«Отчего бывает такое (насморк. – Н.Б.) поветрие?» – сказано, что оно происходит оттого, что «люди (больные) с здоровыми сходятца и человек с человеком руками промеж себя возмутца или те больныя люди из уст и ноздрей дунет на здоровых людей и от того то моровое поветрие размножится на здоровых людей»[421].

Начавшееся изучение фонда северных рукописей Пушкинского дома и других рукописехранилищ Ленинграда, Москвы, несомненно, во многом обогатит наши представления об истории отечественной медицины русского Севера.

О больницах и «богорадных домах» Севера

Следует разграничивать понятие «больница» как учреждение для лечения временно принимаемых в него больных и раненых от понятия «богадельня», «жилище старческое», под которым имелся в виду дом призрения инвалидов, хроников, стариков, где они пребывали до конца жизни. На Севере богадельни часто назывались «домами» или «избами богарадными», где лечение их обитателей не являлось обязательным. Впрочем, в древнерусской терминологии эти два понятия всегда смешивались. Поэтому предлагаемая ниже классификация, естественно, является условной.

Наиболее ранние больницы Севера приурочивались к монастырям, которых было много. Одной из первых надо считать больницу в Устюге Великом (основана в XIII в.). Больница в Белозерске славилась уже в начале XV в. Как видно из монастырского послания к сыну Дмитрия Донского Георгию, последний возил туда в 1422 г. из Звенигорода на излечение свою больную жену[422]. Оригинальное устройство имела Соловецкая больница (XV в.). О ней имеется много подробностей, характерных именно для северного больничного строительства. Находясь на самой «крайце» северной земли, эта больница обслуживала людей из Сибири, Приобья, с Кольского полуострова. Большая больница была в XVI в. в Списком монастыре. Она постоянно была переполнена больными.

Осталось много миниатюр, изображающих оказание медицинской помощи, которую получали в стенах этой больницы не только «братия», но и крестьяне, охотники, рыболовы. Больничная

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

организация в XVI в. существовала при Николо-Карельском монастыре. Во время нападения на нее шведов в XVI в. больные были эвакуированы в глубь страны первыми. Возвращение их последовало лишь после того, когда враг был изгнан и местность хорошо обжита. Древними больницами славилась Вологда и ее окрестности, как, например, на севере Вологодского края Пельшемская больница. Менее значительные больницы упоминаются в XVI–XVII вв. при Веркольском монастыре, на озере Онежском, на островах Ладожского озера. Строгановы имели больницы в г. Сольвычегодске, тоже строившиеся по преимуществу при церквах и монастырях.

Северное больничное строительство испытывало влияние традиций Новгорода и Москвы, которые, в свою очередь, восприняли многое от практики Киево-Печерской больницы Федосия Печерского (XI в.). Для каждого места существовали более или менее однотипные больничные положения («уставы»), в которых были подробно оговорены расходы по содержанию недужных, штаты, порядок управления. В больницы принимались в первую очередь люди богатые, «жертвователи». Они иногда поселялись там надолго и по выздоровлении строили себе отдельные удобные кельи и даже дачи. Такой порядок описан для Белозерской больницы в XVI в. В военное время больницы давали приют раненым воинам и поэтому становились предметом пристальных забот некоторых государственных деятелей – Ивана IV, Дмитрия Пожарского. Дм. Пожарский, например, в годы польско-шляхтской интервенции приказал расширить больничные здания в Белозерске, произвести перепланировку палат и сделать больницу наименее уязвимой при осаде со стороны неприятеля.

Больничные здания размещались обычно внутри «четырехугольнообразного» пространства, огороженного монастырскими стенами, в наименее доступных для обстрела участках. В старинных и наиболее богатых монастырях к больничным зданиям имели тяготение санитарно-технические учреждения типа бань, «свитошных» (прачечных).

Нередко больница снабжалась водой по деревянным трубам, находясь в окружении озелененных массивов – садов, огородов (Сийская больница на устье Двины). До XVII в. больницы строились исключительно из дерева. В Устюге, Белозерске, Вологде с XVII в.

стали строить «каменные» больницы. В этом столетии отепление их уже почти везде было печное, а некоторые отеплялись из подвальных помещений, системой внутристенных труб, по которым поступал из поварен горячий воздух (Соловки, Белозерск)[423]. Среди больничных пристроек упоминаются «чюланы», сени, погреба. Больничное помещение редко имело вид барака, чаще оно делилось на ряд «келий», каждая из которых вмещала от двух до пяти-шести человек. В таких благоустроенных больницах, как Белозерская, окна уже в XVI в. делались из слюды, и, видимо, больничная администрация строго следила за тем, чтобы не создавалось затенения их соседними помещениями. Так, на просьбу экспатриарха Никона, находившегося в заточении в Белозерске, построить около больницы «поварню» последовал отказ с мотивировкой «поварня закроет у больницы

свет»[424].

Нередко при больницах происходил «амбулаторный прием» больных, прибывавших издалека. Они за немалую «мзду» получали советы, «обязы» (перевязки ран и язв) и уходили домой иногда за многие десятки и сотни верст. Такая постановка лечения временных недужных была характерна для Белозерска, Сийской, Соловецкой больниц.

Спали больные на деревянных топчанах с подстилкой из камыша, хвои, моха, соломы, сена. Одеял не полагалось, укрывались «шюбами». Для тяжелых больных были кровати с отверстием в виде соска в центре, через которое нечистоты попадали в ушат, «ночвы» (корыто). Искусственное освещение состояло из лучин, плошек с ворванью, у богатых в келиях находились восковые, сальные свечи, лампады с деревянным маслом. Казенного белья во многих больницах не полагалось. Только больные-хроники иногда получали к большим праздникам холщовые или сшитые из мешковины рубахи, такие же колпаки на голову, коты вместо обуви. Белье это и обувь сплошь и рядом были значительно поношены, попадали к больным с чужого плеча, иногда от умерших в этой же больнице.

Старые монастырские уставы о «добром брашне» для больных, как правило, не выполнялись. Было положено кормить больных с монастырской кухни, как это делалось в отношении «работных людей», поденщиков при монастырях. Но больные всегда жаловались, что, кроме ржаных сухарей, кваса, да притом кислого, и сухой рыбы,

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

они мало что видят. Приношения «доброхотов», родных больным не попадали, а шли в общий монастырский котел. Больные из состоятельных классов населения были обеспечены пищей вволю: пряники сладкие, пироги с вязигой, икра и даже вино «фряжское» ипр.

Состав больных отличался большим разнообразием, в одном помещении находились вместе и дети, и взрослые (женские палаты отделялись). Изолировались, и то лишь иногда, лица, «изгнившия уды имеющия», «бесноватыя». Последние нередко содержались в подвалах, на поварне «на чепях» или «в колодах». Такому же режиму подвергались страдавшие запоем. В годы эпидемий коек не хватало, да и в обычное время больных всегда было так много, что большинство их лежало по жилым келиям, их называли «лежнями»[425].

Некоторые больницы имели в своих «погребах» (аптеках) запасы трав, корений, различные минеральные составы, «водки». От многих монастырских больниц остались ценные архивы, в которых с большой тщательностью переданы местные способы лечения болезней. Часть из этих рецептов не лишена рациональности, а некоторые из «зелий» употребляются и доселе в домашнем быту и даже научной медицине.

Во главе больницы находился «смотрител», «старший над больницей». Роль санитаров выполняли «старцы монастырские», называвшиеся «служебниками болничными». Труд их был очень тяжел, и не всякий с охотой шел на такую «службу». Монастырское начальство нередко издевалось над ними. В 1582 г. Ивану IV была направлена коллективная челобитная от «болничных служебников» Белозерской больницы с жалобой на представителя местной администрации, который оскорбляет их, называя «б… детми, колет остном, бьет плетми и на чепь и в железа сажает»[426]. Вообще больничные «порядки» оказывались далекими от заслуживающих подражания. Процветало хищение. Часто помещения не топились. Больные сами тогда вынуждены были выходить в лес за дровами, чистили «каморки потребныя» (нужники). «Винопитие тайное», азартная игра в зернь (в домино) среди больных жестоко преследовались. В долгие зимние вечера и сумерки перед сном выздоравливавшие, собравшись вместе, с затаенным вниманием слушали различную народную побывальщину из уст досужих сказителей, которыми и до сих пор славен русский Север. В Белозерске, Соловках при больницах были библиотеки, откуда

больным выдавались книги для чтения, как это видно из сохранившихся записей на переплетах таких книг.

За дни, проведенные в больнице, податное население должно было оплатить монастырю натурой, проработав некоторое время в пользу монастыря на пашне, в извозе, на промыслах, скотном дворе. Кабала эта распространялась и на детей, оставлявшихся иногда при монастыре на всю жизнь. Имея большую выгоду от больницы, монастыри всячески старались поддержать в народе убеждение в безусловной необходимости «воздаяния богу» за исцеление именно «трудом и имением» выздоровевшего. Он назывался «прощеником», ибо его «простил бог за содеянные грехи», исцелив от болезни. Но прощеники часто убегали с работы, рассматривая монастырь как «темницу». Беглецов монастырская верхушка снова приводила в монастырь силою «в узилищах», нередко «влача их за власы».

Общественное призрение инвалидов войны и устаревших, потерявших трудоспособность людей практиковалось издревле на Руси. Стоглав 1551 г. обратил внимание на неустройства в существовавших тогда «избах богаделенных» и предложил учредить в каждом городе мужские и женские богадельни, довольствовать богаделенных людей пищей и одеждой, строительство богаделен объявлено было «государевым делом»[427].

Материалы о северных «избах богорадных» заключают много интересного и для истории больничного строительства вообще, освещая в то же время некоторые стороны народного врачевания на Севере.

ВXVI в. богадельни уже существовали во многих городах Севера.

Вотличие от больниц их строительство нередко приурочивалось к местам поселений, лежавшим за монастырскими стенами. В XVII в. некоторые богадельни строились из кирпича по типу казарм с расчетом на 10–12 человек. Сохранились данные о длине, ширине и высоте «богорадных» зданий. В среднем жилая площадь не превышала 4 кв. метров на одного человека. Но иногда в казарме, рассчитанной на 10 человек, жили десятками лет по 40 и более стариков, «стариц», и тогда площадь снижалась до 1 кв. метра на человека. Питание было крайне скудным. В 1593 г. в женских богадельнях Белозерска было положено «старицам даватн по четверти хлеба братцкого, да по чашке квасу ячного, да полусудока воблых». Это составляло на человека

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

менее 200 г хлеба в день. И лишь иногда мужчинам «за раны и за

кровь» делалась надбавка хлеба до 400г в день	[428].
Одежда, как правило, состояла из	обносков. В XVII в.

в Вологодских «богорадных домах» было положено «давати на одежду, на платье на год человеку богорадному по рублю по шти (по шести) алтын по четыре деньги». Эта дотация представляла уже существенную поддержку. Но на деле получалось не так. Люди в богадельнях систематически нищенствовали, ходили побираться у церковных папертей, по дворам «христолюбнев». «Стряпчий», приставленный к «избе богорадной» или к группе богаделен, обкрадывал стариков и инвалидов. В итоге к властителям направлялись бесконечные челобитные «богадельних людей» со слезной мольбой улучшить их существование. И тем не менее, претендентов на места в «избах богорадных» было всегда очень много. Нередко старожилы по разным мотивам не допускали новичков, не останавливаясь перед выдачей ложных «сказок» (своего рода свидетельств) за своей подписью об отсутствии мест в избах. Завязывалось целое дело. Начинались бесконечные обследования. Разрастался ворох запросов, отписок. Двери богаделен «любезно» раскрывались лишь перед теми, которые имели родственные связи, покровительство сильных или сами делали крупные личные вклады землей, деньгами, мехами, драгоценными «камениями».

«Лечьцы» Севера. Русские врачеватели. Лекари-иноземцы

Упоминаний о «врачевех», «лечьцах», «костоправах», «зубоволоках», «кровепусках», «рудометах», «повивальных бабах» в памятниках северной письменности много. Это говорит за то, что «врачевская хытрость» (ремесло, профессия) являлась необходимой для народа. Большинство таких врачевателей было выходцами из простой среды. Медицинских школ на Севере не было, и знания приобретались личным опытом, а также в итоге устной передачи накопленных народом сведений от поколения к поколению. Не последняя роль в накоплении и развитии медицинских знаний принадлежала письменности.

Среди монастырских «лечьцов» должен быть упомянут Кирилл Белозерский (1337–1427) – основатель крупнейшей монастырской вотчины на Севере Русского государства в Белозерском княжестве. Кирилл до монашества служил казначеем у окольничего Дмитрия Донского Тимофея Васильевича – участника Куликовской битвы. Он был автором трех оригинальных сочинений – посланий к сыновьям Дмитрия Донского. Еще при Кирилле в монастыре началась оживленная переписка книг, он заботился об увеличении библиотеки монастыря и лично много трудился над списыванием книг. Осталось 17 рукописей его письма из его личной библиотеки. Переписка им трактата «Галиново на Ипакрата» подтверждает влечение Кирилла к вопросам «теоретического» врачевания. Не проявляя себя в качестве «лечьца», ищущего оказания «своима рукама» непосредственной помощи больным и недужным, Кирилл охотно развивал в своих посланиях, поучениях идею о необходимости больничного и «богорадного» строительства, создания питательных пунктов во время голодовок, приютов для детей. Монастырская вотчина была обеспечена при нем лекарственными зелиями как привозными («камениями», т. е. минералами по преимуществу), так и отечественными. Такими же «теоретиками» в области здравоохранения (любителями книг и письменности) были последователи Кирилла – его ученики Христофор, Мартиниан (XV в), которые, впрочем, и сами занимались иногда посещением больных в келиях, на дому, перевязкой ран и язв.

Практическим направлением отличалась «врачевская» деятельность основателя Соловецкого монастыря – Зосимы (XV в.), который в житиях прямо назван «лекарем». Познания в народной медицине им были приобретены еще в миру в молодые годы.

В устье Северной Двины в XV в. прославился как «лечець» основатель Сийского монастыря Антоний. «Двинский крестьянин холоп», как называет его В. О. Ключевский, Антоний был сыном бедняка – выходца из Новгорода, а мать его была «от веси (из села) Кехта от предел Двинския области» и «живяше же оба земледелие творяще»[429].

Имея школьное образование, наученный с детства живописи («иконному письму»), свою подготовку Антоний, однако, был склонен направлять не в область писательства, а в сторону более живого

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

общения с недужными, нуждавшимися в конкретной медицинской помощи. Этому способствовал его физический склад. Антоний, как пишут очевидцы, «бяше крепок и мощен телом зело» и всякую работу делал «за два, за три человека». Все документы единодушно рисуют Антония в молодые его годы завсегдатаем больниц, где им выполняются самые трудные, грязные работы: «Имеяше Антоний таков обычай, еже в больницу ходити часто и посещати немощнейшую братию и служаще им в нужных потребах, и свитки мыяше своим рукама, воду согревая и теплою водою согнившая уды их омывая и смердящия раны обязуя» (перевязывая)[430]. Эта практическая сторона врачевания подчеркнуто выступает и в завещании Антония, оставленном перед смертью, где всем «лечебникам» (т. е. врачам) он предписывает заботиться о выздоровлении больных так же, как поступал он сам. «яко же аз сам делаше». Но в то же время у Антония не оставались в пренебрежении вопросы распознавания болезни, применения некоторых простейших диагностических приемов. На рисунках он изображается как «лечець добрый», внимательный ко всякой мелочи: он тщательно расспрашивает больного о начале болезни, о том, как она протекает, в каком месте ощущается боль, прикладывает ухо к телу больного, ощупывает его «долонью», «перстами». Больница в Сийске пользовалась хорошей славой в XVI– XVII вв. и привлекала многих больных из крестьян, рыболовов, зверобоев со всего Поморья, отплачивавших монастырю трудом или «имением».

Одной из ярких фигур в области народного врачевания на Севере к концу XVII в., с 1682 г., стал Афанасий Холмогорский (до монашества Алексей Артемьевич Любимов), уроженец Тобольска (1641 г.). Образование он получил в Москве при Чудовом монастыре, где была хорошая больница. Лучший ученик Епифания Славинецкого

– переводчика на русский язык анатомии Везалия – Любимов воспринял от своего учителя интерес к медицине. В Холмогорах, где Афанасий жил долгие годы, у него была собственная библиотека с медицинскими рукописями, при своем доме он имел нечто вроде лаборатории, где им самим «пропущались» (подвергались дистилляции) некоторые лекарственные травы и корения. Известно было несколько лечебных «водок» его собственного приготовления, которые пользовались славой у северян и «на Москве». П. М. Строев

называет Афанасия «мужем ученым, ревнителем намерений Петра Великого». Афанасий пользовался большим уважением Петра I за помощь по снабжению матросов и «работных людей» в Холмогорах. Архангельске лекарственными зелиями. Принадлежащая перу Афанасия медицинская рукопись «Реестр из дохтурских книг, которыя суть к человеческим немощем прилично держать лекарства…» (1695) представляла тщательную выборку медицинских советов из многих книг по разным случаям жизни, отличалась популярностью изложения и поэтому находила долгое время теплый прием у простого народа Севера.

Радужно разукрашенная житиями филантропия монастырских «лечьцов», однако, должна быть оценена по достоинству. Идеологи феодальной власти, руководители монастырей на деле проводили жестокую экономическую политику, всемерно закабаляя и разоряя окрестных крестьян, «работных людей». Слава о «добрых врачах» – монахах, игуменах – нужна была церковникам для того, чтобы искусственно раздуть авторитет монастырей – «оплещий» феодализма

– и таким путем еще более подчинить себе простой народ.

Имена светских народных «лечьцов» раннего времени на Севере не сохранились. Есть указание на то, что в конце XVI в. один из лекарей Пермской земли «от Строгановых» настолько искусно сделал на Москве заволоки Борису Годунову и тестю Ивана IV Нагому, что «царь, пораженный мастерством лечьца, в знак особой милости наградил его правом именитых людей – именоваться полным отечеством или «вичем», как только знатнейшие государственные сановники именовались»[431]. Из лично известных Ивану IV двух братьев Строгановых – Григория и Якова, о которых он отзывался как о «людях умелых и знающих», ни один не мог быть «лечьцом», излечившим Годунова и Нагого. Они оба умерли до операции заволоков, которая выполнена была 19 ноября 1581 г. в то время, когда сами братья Строгановы по положению знатных вельмож в государстве никак не могли снизойти до того, чтобы выполнять хлопотливую медицинскую процедуру, требовавшую постоянного пребывания «лечьца» у постели больного в течение не менее 40 дней. Не был ли этот «царский лекарь» одним из безыменных, простых русских «работных людей», хорошо умевших лечить по правилам народной медицины? У Н. М. Карамзина, Л. Ф. Змеева и некоторых

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

других историков в связи с этим упоминается имя Кайбышева, о котором, впрочем, кроме этого одного имени, больше никаких сведений не сообщается, если не считать, что Кайбышеву же приписывается авторство одного из так называемых строгановских лечебников»[432].

С XVII в. в городах Севера практиковали среди народа костоправы. В период польско-шляхтской интервенции (1609 г.) у каргополян, вологжан (на Вологде) такие хирурги назывались «балберами», «балверами». Они происходили из стрельцов; раненых и больных внутренними болезнями иногда лечили у себя на дому, взимая за услугу немалые деньги[433]. Еще до открытия первой русской Московской медицинской школы (1654 г.) в Вологде на положении полкового лекаря служил костоправ Степан Дорофеев. То же было и во многих других городах. Иногда в далеких северных местностях доброй волей оставались русские «лечьцы», прибывавшие сюда из Москвы со служебными поручениями, и занимались здесь врачеванием. Это имело место и в Архангельске (1663 г.) и в Соловках в третьей четверти XVIIв.

Оживленная торговая и культурная связь приморских городов Севера с Западной Европой способствовала общению северян с медициной других стран. В Архангельск, начиная со второй половины XVI в., наезжало много западноевропейских врачей, аптекарей и по вызову и «без царского указу» с детьми, слугами, со многими лекарствами. Нередко медики эти сами состояли в штате каких-либо знатных иностранцев. В октябре 1615 г. в Поморье, например, прибыл знатный англичанин, у которого среди «людей дворовых» оказался «Ян Снап, лекарь, родом шляхтичь»[434]. Архангельские воеводы вызывали таких лекарей на съезжую избу и там их «доправшивали». Судя по характеру допросов, русские дьяки, подьячие, переводчики были в курсе постановки медицинского образования за границей, знали, что врач должен был иметь «грамоту свидетельственую» (диплом), уметь определять болезнь по «урине» (по моче) и по «биению жилному» (по пульсу). За время переписки Архангельска с Москвою, куда врачи, в конечном счете, направлялись, они иногда были вынуждены долгое время пребывать в Архангельском порту, за это время получая «корм», квартиру, денежное содержание и оплату обратного проезда, потому что Москва с середины XVII в. стала отказываться от их услуг,

мотивируя тем, что «у нас де на Москве своих докторов не мало». Тогда иноземцы-врачи выпрашивали себе другую службу, «города строить», «проводить воду» и т. п., переезжали в Холмогоры, Устюг, стремясь закрепиться там на частной практике. Некий Индрис Кувманс (первая четверть XVII столетия), невзирая на указание из Москвы выехать «до дому», закрепился в Архангельске, развернул широкую практику, взялся лечить воеводу, определив у него «огневую». Скопляясь иногда в значительном числе на Севере, иноземные врачи часто интриговали друг против друга. Так, врач Квирен Бремборх говорил и писал об Индрисе Кувмансе, что он медицины не знает, распознать болезнь у воеводы Архангельска не сумел и лечил его неправильно.

От Бремборха осталось большое письмо в прекрасном русском переводе от 1628 г., оно напечатано в VIII томе Русской исторической библиотеки. Письмо голландского врача Бремборха наполнено самовосхвалением: он излечивает многие болезни, которые после Гиппократа никто еще не мог излечивать, в родословной Гиппократа он, однако, путает были с небылицей. Но, с другой стороны, в письме немало сведений, оказавшихся не бесполезными для русских «лечьцов». Это – мысли о необходимости изучения анатомии, советы и указания о правилах анатомирования трупов, об операциях на черепе, о трепанации трубчатых костей и пр. В записке Бремборха впервые выдвигается представление о «лекарях-корабельщиках», медицинских книгах, необходимых «корабелным людем, еже по морям ходят», и о книге, называемой «фадемекум». Все это не только говорит в пользу некоторых специальных познаний Бремборха, но и характеризует уровень медицинских представлений у русских северян. Надо полагать, что уровень знаний архангелогородцев, холмогорцев к первой половине XVII в. был настолько высок, что ими легко воспринимались отвлеченные вопросы медицины, не чужды были им и некоторые положения организации народного здравоохранения. К тому времени Архангельск стал важнейшим портом Русского государства, центром активной торговли с Западом, Китаем, Средней Азией, здесь сближались культурные интересы русских людей с народами многих стран мира.

Способы и приемы врачевания («врачебная техника»)

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Целый ряд приемов врачевания на Севере, как и в других местах Древней Руси, вытекал из представления о болезни как о неправильном смешении телесных соков. Задача «лечьца» состояла в том, чтобы как можно скорее и искуснее («хытрее») привести эти соки («вологу») в «доброе сочетание». Этим представлениям содействовали такие врачебные приемы, как кровопускание, «жежение» (каутеризация, моксы), заволоки, акупунктура и средства промывательные, рвотные, отхаркивающие, чихательные, потоотделительные.

Кровопускания («кровепушть») применялись для лечения и в целях профилактики. Различали кровопускание жильное и рожечиое, оба выполнялись специалистами – «рудометами», «кровепусками». Таможенные книги Севера содержат много крестьянских фамилий – «Рудометкиных», «Кровепускниковых». Сохранились рисунки с изображением обнаженного тела, на котором нанесены точки для надрезов вен и уколов.

Место рудометания на теле, делавшегося обычно в бане, парилось горячей водой. В руку больному давался «батожок», или веретено с тяжелым пряслицем, которое им «без престани» вращалось при операции. Не полагалось бить жилу у детей до 14-летнего возраста, у старцев, «женок» во время «менстровы» и у всех страдающих «страстию кровоточивой» (гемофилией). Инструментом служило металлическое копьецо («аргалие», или, по-русски, «железьце кровепустное») с пружиной. Количество выпущенной крови за один раз не превышало ¾ фунта (около 300 г). При операции пациент сохранял сидячее положение. Роль жгута выполняли «лентие», по преимуществу алого цвета, «вервь», ремень, подпояска. Осложнения были нередки. Полагали, что все дело зависит от мастерства «лечьца», об асептике, разумеется, «лечьцы» представления не имели: «Кто умеючи пустит кровь, ино (тогда) великое исцеление бывает всему нутру человека того, а неумеючи пустит, или перепустит, или недопустит, или жылу сквозь просечет, ино кровь внутрь пойдет, а из человека не выдет да то место опухнет, и оттого моровыя болячки (бывают) и корчит руку и бывает тому человеку смерть и погибель»[435].

В отличие от жильного, кровопускание «рожечное» служило главным образом для лечения. На вскрытый сосуд накладывались рог,

горшок, банка с отверстием для высасывания воздуха. Операторы назывались «рожечниками», а банки – «роженками». Заменителями банок и роженков считались «пиявици»; на Севере они не столь широко были приняты в народном врачевании, как у южан или в Литовской Руси. Самое широкое распространение «кровепушть» имела при огневице.

Рудометами же выполнялось «стрекание кожи» (акупунктура). В древности эта лечебная мера на Руси пользовалась большой популярностью. Точечные, полосчатые в виде царапин, «круговые», в форме различных геометрических фигур уколы делались, не вызывая крови, на различных участках тела. Инструменты носили различные местные названия: «ражнь», «вьсекало», «игло», «шило», «гвоздь», «стрекало», «бодець». Показанием к стреканию считались болезни как внутренние, так и кожные: «студень» (простуда), «сухотка» (чахотка), «острупление кожи», душевные и нервные расстройства («туга», «скорбь» в смысле печали, меланхолии), падучая немочь, а также кашель, болезни печени, мочевого пузыря и пр.

«Жежением», или «едном», называлась в древности операция нанесения на здоровой коже струпьев раскаленным предметом. Язвы эти старались держать открытыми, не перевязывали, намеренно не подвергали заживлению с тем, чтобы как можно обильнее из них сочились гной и сукровица. А это как раз, по мнению древних «лечьцов», и могло способствовать желательному перемещению соков в организме человека. На Севере различные виды «жежения» долгие века не сходили со сцены еще потому, что в такой же мере, как среди людей, они применялись и у животных. Пятнение каленым железом лошадей очень напоминало «жежение» у человека. Повсеместно на Севере лошадям делали такие же прижигания весной и в мае месяце, когда не появлялись еще личинкородящие мухи. Операция сопровождалась весенним «туалетом»: лошадей добавочно ковали, им подпиливали копыта, заплетали гривы, подрубали хвосты, очищали зубы от виннокислого камня. У поморов лечебному «жежению» подвергались и олени, и собаки, и лошади, если те и другие заболевали «восцой», как называлась кожная язва у скота, у собак между пальцев, на подошве, на хребте, репице. «Лекари скотские» делали в этих случаях искусные прижигания болевых точек железом, раскаленным деревянным веретеном, углем.

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Но чаше всего «жежению» подвергались люди. Можно смело утверждать, что на Севере в XV–XVII вв., кроме грудных детей, не было человека, кто бы не претерпел в тот или иной период своей наиболее активной жизни этой болезненной операции. Люди с язвами «по жежении» издавали зловоние: гной, постоянно отделяясь, загрязнял тело, белье, одежду. Мыться в бане было трудно, потому что язвы делались множественными на всех участках кожи, кроме лица. Естественно, что вид таких больных производил неприятное впечатление. Церковники не раз подымали голос против допущения людей «по жежении» в храмы на молитву и в особенности к причастию, их не венчали, не исповедовали.

Показанием к «жежению» были по преимуществу болезни хронические, бесплодие женщин и в особенности сухотная (чахотка).

«Жежения» обычно производились раскаленным железом. Богачи делали их серебряными и золотыми «еднами»; считалось, что болезненность при этом бывает меньше.

При сухотной ставили на здоровые участки тела кусочки зажженного березового трута, приклеивавшегося к коже, в виде свечки. Трут иногда посыпался сверху «по углию разженому» солью, порохом. Такое «жежение» считалось наиболее действенным. Прижигание трутом, ватой, водорослями, мягкой сердцевиной растений на Дальнем Востоке (Япония, Китай, Монголия, Тибет) носило название «моксы». У русских же это в древности именовалось «свечкой», «пальцем», «гвоздочком», «пяткой для жежения».

Особым видом лечебного «жежения» были «заволоки». Это – тесьма, шнурок, узкая ленточка, туго сплетенная из конопляных нитей бечевка, которая при помощи заволочной нглы продергивалась под кожей и там оставалась, поддерживая нагноение, в течение 6 недель. Операторы назывались «заволочннками», и их особенно много было в Пермской земле, откуда они приглашались даже и на Москву. Заволочннками именовали и самих лиц, кто носил заволоку. Для усиления гноетечения в заволочные ходы вводили «жгучий камень» – состав из поташа и негашеной извести, толченый черный перец или «жгун» – перец стручковый, крупинки мышьяка, сок лютика и прочие резко прижигающие средства. Показания были те же, что и при «едьнах» металлом и «жежениях» при помощи трута.

Средства, очищавшие желудок, делились на рвотные и слабительные. Промывательный инструмент у «лсчьцов» носил название «крестер» или «прыскало» (в виде шприца). Простой же народ пользовался прибором под названием «мешец», изготовлявшийся из мошонки животных. Наконечники делались из птичьей кости или из глиняных трубочек. Были известны и суппозитории слабительные и лечебные, называвшиеся «катышками», «веретенцами». Они изготовлялись из мыла, говяжьего сала, ворвани с каким-либо послабляющим зелием. При катетеризации мочеиспускательного канала употреблялся аппарат, по внешнему виду схожий с «крестером», с наконечником из птичьего пера, трубчатых костей птиц. У костоправов, приезжавших с Москвы в северные города, были и металлические катетеры.

Как и повсеместно на Руси, северные «лечьцы» широко применяли хирургическое вмешательство. Хирургия носила название «резание», «рукоделство». Среди инструментов «резалника» описаны «бричь» (бритва), нож, пила, рамо, сверла. В XVII в. у костоправов упоминаются ланцеты, щипцы разных видов, «трепани». Раны зашивались суровыми нитками. Условием, без которого, по мнению резальников, невозможно было заживление ран, считалась перевязка («обяза», «привуза», «обитие»). Для иммобилизации сломанных костей употребляли лубок, «корсту березовую», «скепу» (дранку). Вскрытие абсцессов, прижигания сибиреязвенных карбункулов, чумных бубонов производили на «лавке лекарской» (операционном столе) с привязыванием больного к столу веревками. В качестве снотворных назначался извинь, опий. В крупных городах (Устюг, Сольвычегодск. Вологда, Белозерск) в XVII в. были известны «зубоволоки» (зубные врачи), «околисты» (врачи глазные), специалисты по мочепузырному камнедроблению.

При частых переходах на большие расстояния большое значение приобрел санитарный транспорт. Больных и раненых перевозили на «лодиях» по воде, санях, телегах. Очень широко распространены были и зимой, и летом «волокуши». Ручные носилки применялись на близких переходах. Для дальнего пути использовали пароконные носилки – способ транспортировки, известный под названием «межиконья». Из транспортных животных особенно ценились лошадииноходцы. В условиях севера русские первоселы быстро освоили и

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

приспособили к перевозке больных и раненых новый вид животного транспорта – оленей и упряжных собак.

Северяне умело использовали и такие лечебные факторы, как тепло и холод. В домашних условиях употребляли ванны («саженки»), но самым излюбленным средством лечения были народные бани. В лечебниках помещались целые разделы о пользе «вхожьдения баннаго». Для согревающих компрессов использовали животные пленки, а в XVII в. на базарах уже продавали «клеянчатую бумагу не промокательную». В большом ходу были горячие припарки, «прилепы» (пластыри).

Принято считать, что Север беден природными минеральными источниками, однако древние памятники письменности опровергают такое мнение. В качестве «курортов» служили места добычи соли. Рассолом смазывали больную кожу, его пили при внутренних болезнях. В Карельской земле было немало источников, в которых больные купались летом и даже зимой. На реке Вытегре при впадении ее в Онежское озеро еще задолго до XVI в. существовало славившееся в народе место для лечебных купаний на Лужан-озере. Были такие целебные источники и в Вологодском крае, в частности, около Тотьмы. Ныне известный курорт Грязовец к юго-западу от Вологды упоминается как место, куда стекались многие больные для купания в его источниках уже в начале XVI в. Богаты были также минеральными источниками, целебными грязями окрестности Архангельска, Холмогор и особенно окрестности Сольвычегодска.

Оказание скорой медицинской помощи

При отсутствии «лечьцов» в непроходимой глуши покрученика, зверолова или рыболова нередко подстерегала та или иная случайность, угрожавшая здоровью, а иногда и жизни. Медицинскую помощь в подобных случаях люди оказывали сами себе или друг другу.

В случаях наступления смерти или при подозрении на нее северяне применяли ряд приемов установления клинической смерти. Безусловным признаком смерти считалось «одеревенение» трупа, когда конечности делались «аки кол» (отсюда «околеть»). Таким же признаком считалось прекращение дыхания до полного исчезновения.

Чтобы узнать, дышит человек или нет, прикладывали ухо к грудной стенке. Так же устанавливалось наличие «тпания сердца» (сердечного толчка). Ко рту, ноздрям прикладывались зеркальце, обязательно «студеное», топорок, лезвие ножа, косы, серпа. Отсутствие «волглости» (капелек сгущенного пара) на сухом металле служило «знамением» смерти. Для уверенности в том, что кровь в сосудах перестала «торгатися и двизатися», кожу прокалывали иглой, шилом, капали на нее расплавленным воском. Наличие или отсутствие реакции со стороны кожи, слизистых оболочек устанавливали щипками, щекотанием носа, «вуха» при помощи щетины, пером, соломинкой. Симптомы зрачковой реакции также принимались во внимание при установлении факта смерти. Для этого следовало только «заградити свет от отверстых очей долонию» (ладонью), и «коли зеница не играет и туск во очах, и то есть смерть бесконечная».

При отравлении ядами, которые держали в домах северянеохотники для отравления зверей, – чилибуха, мышьяк, мухомор и др., – полагалось прежде всего «яд выблевати», потом употребляли внутрь горячее, парное молоко, согретое масло, ворвань в растопленном виде. Для ускорения рвоты применялись щекотание зева пальцем, шерстью, шерстяной варегой, смазанной в жире с медом, нюханнс зловонных паров, дыма от жженого копыта, шерсти, волос. При ртутном отравлении давали внутрь бобровую струю.

Случаев гидрофобии на Севере было больше, чем в других местах Древней Руси: тесная связь с собаками, обилие волков, укусы которых отличались большим разрушением тканей. Антидотов против укусов зверей было много, но на первое место ставилось горячее вино внутрь большими порциями. При местном лечении ран после укусов помощь оказывалась с большой поспешностью: «да болезнь не упустити», «а рану борзо живити». Так же поступали и при змеиных укусах. Рану прижигали каленым железом, тщательно обмывали водой студеной, теплой, квасом, уксусом, пивом. Накладывались мази, пластыри из селитры, серы на свином сале, ворвани, чистый мед, «зерны пшеничныя, во рьте жваныя», ореховое масло, морковный сок. Но особенно славился состав из меда, в смеси с серой, яичным желтком, растертыми в конопляном масле. Лечебные мероприятия при укусах бешеным животным, ядовитыми гадами проводились в топленой бане для потения. Так же, если нужно было, расширяли рану ножом для

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

стока крови, отсасывали из нее яд через животную «плеву», рыбий пузырь, накидывали на рану горшок.

Очень много советов рассеяно в северных лечебниках по оказанию скорой помощи от угаров, от «дыма смрадного». Угары в домах были, видимо, очень часты, потому что в памятниках письменности постоянно упоминаются рекомендации: при топке хором «не добре жарко топити», «чтобы не угорети», «чтобы отнюдь угара не было». Считалось, что «образчатая», «ценинная» (кафельная) печь уменьшала опасность угара по сравнению с глинобитной, не обложенной плитками («образцами»). Угорелого надо сразу же «отволочити» из хором и поместить где-либо «противу аэру» (на вольном воздухе), назначить обильное рвотное и «кровепушть», руду метать часто и брать ее помногу из яремной вены, на коже головы делались насечки, на «скороньи» (челюстная область–) пиявки.

Многие рукописи XVI–XVII вв. пестрят указаниями на страшные грозы на Севере, которые убивали людей на берегу рек, озер, у высоких деревьев, стогов сена, сараев, в церквах, около церквей. К убитым во время грозы боялись прикасаться. Оставаясь долгое время лежать непогребенными в условиях недостаточного органического разложения, такие трупы нередко давали повод к выдумкам суеверных людей о «нетленных мощах»[436], иногда в силу этого разумные меры к спасению пострадавшего, как, например, создание притока свежего воздуха, раздевание, применение искусственного дыхания, не практиковались. Но зато прибегали к зарыванию тела в землю «по шию», оставляя «отверстыми уста, ноздри, уши, очи», т. е. к способу, совершенно нерациональному.

О скорой помощи при утоплении говорят отдельные «стихи» (статьи), содержащиеся в северных лечебниках под заголовком «О утопшем человеке, чем помогати»[437]. По извлечении из воды «утоплаго» полагалось бережно «положити» на какую-либо плоскость так, чтобы «лице его было противу аэру». Ноздри, «уста», уши очищались от «кала» (тины, грязи) пальцем, «щетью», щепочками, пучками травы, платьем. Основная задача «лечьца» заключалась в том, чтобы «изнутри у утоплаго человека всю волглость, воду и тину вон вывести». Для этого лечец садился на скамью, а пострадавшего клали ему животом поперек ног на колени. Усиленным давлением («тиснением пястию по хрибту») он пытался механически удалить

жидкость из желудка, легких. При положении пострадавшего на спине ему давили руками «на лошку» (грудину), «ребрия». Перевернув человека на живот, давили его голыми ногами по всей спине, «по хрибту». Этот своеобразный массаж, заменявший искусственное дыхание, производился «добре» (усиленно), «не борзо» (медленно, исподволь). Не остался обойденным и нерациональный прием, заключающийся в «качании» тела утопленника. Его рекомендовалось делать «мощным мужем» на руках, на «портище велием», понявице, рыболовных сетях.

Лечебник F.VI.9/2 описывает способ откачивания утопленника на бочке, применявшийся также при некоторых отравлениях для вызывания рвоты. При недейственности этих мер прибегали к спасительной «кровопушти».

Скорая помощь при замерзании сводилась к медленному «огреванию» посредством натирания тела снегом в холодном помещении, потом давались горячее вино, сбитень. Обращалось внимание и на профилактику обморожений. Зимой, чтобы защититься от ветра и мороза, все тело намазывали в несколько слоев салом медвежьим, свиным, птичьим, ворванью. Особой популярностью пользовался следующий способ, записанный в одной из рукописей по списку XVII в.: «Возми голубинаго кала сколько хощешь и сожги в пепел, где горшки обжигают, и с того пеплу учини щелок и тем щелоком вымойся, и хотя в однех портках или в сапогах без онучи куды поедешь, будеши тепл, отведана сия статья»[438]. Во избежание «зеблости» рекомендовалось, помимо хорошей шерстяной, теплой сухой одежды, прочной, непромокаемой обуви, больше двигаться, работать на морозе. Большое значение в предупреждении замерзаний и отморожений имело также употребление в пищу животного жира. В одной из рукописей Новгорода, относящейся к XIV–XV вв., сказано, что «незеблость» жителей Севера («самоеди») объясняется именно тем, что они «присно (всегда) и не мало лои (жир) вкушають».

Лекарственные «зелия» Севера

Лекарственные средства Севера неоднократно подвергались в прошлом обстоятельным литературным описаниям, которые были

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

начаты еще экспедициями Академии наук России в XVIII в. и успешно продолжались в последующие два столетня. В наше время большая описательная работа в области лекарственной ботаники осуществлена Дальневосточным и Сибирским филиалами АН СССР, Ботаническим институтом АН в Ленинграде, рядом столичных и местных медикофармацевтических учреждений. Труды их заслужили всеобщее признание. Что же касается данных из истории эпохи феодализма, то они отличаются крайней скудностью, рассеяны по самым различным историческим источникам и для большинства читателей почти не доступны.

Между тем, своеобразные условия природы, труда, народного быта, экономики Севера наложили неизгладимый отпечаток на состав народных лекарственных средств северян. Несмотря на отдаленность по времени, многие из них представляют большой интерес и практическое значение для современной науки.

На Севере исстари имели самое широкое медицинское применение вещества, которые нигде, кроме Севера, в таком обилии не встречались, – рыбий жир, ворвань, мох, клюква, морошка, борщовка (сныть), брусника, багульник, поташ, скипидар, кедровое масло, береста, березовый сок и пр.

Часть зелий была заимствована русскими первоселами от местных жителей – оленья кровь при сухотке (чахотка), рыбья печень для лечения куриной слепоты, «сало трескина» – от цинги. В свою очередь, русскими самостоятельно вводились в народную фармакопею совсем новые и не виданные в южных областях России средства – каборожья и бобровая струя, панты, спермацет, амбра. Немногие из этих средств имели специальное лечебное назначение. В подавляющем большинстве случаев в эпоху натурального хозяйства они использовались для технических и хозяйственных целей, употреблялись в ремеслах как дубители, протрава для крашения, применялись в качестве омылителей, топлива, корма для скота, имели существенное пищевое значение для человека. Иногда без особого затруднения удается проследить, как то или иное средство пробивало себе путь в медицину из ремесленной, бытовой, хозяйственнопромысловой практики. Изготовляя из полых рогов лосей, оленей сосуды для жидкостей, сыпучих тел, ремесленники стали делать из них попутно и кровососные банки. Смазывание уключин, мельничных

поставов, кожаной обуви медвежьим салом, ворванью порождало мысль применить эти жиры и для лечения обморожений, ожогов, «антонова огня».

В освоении зелий русский народ проявил большую пытливость, острую наблюдательность. Было замечено, что некоторые животные после поедания гриба мухомора, голубики пьянели, вскоре засыпали и легко становились добычей охотника. Отсюда было сделано заключение о снотворных свойствах подобных растений, и их стали употреблять с целью наркоза, болеутоления.

Сведений об аптеках в городах Севера вплоть до середины XVII в. не сохранилось. Но к ним без особой натяжки можно отнести те «погребы», различные хозяйственные «чюланы», «коморки», в которых при вотчинах светских и духовных феодалов хранились запасы мышьяка, сурьмы, чилибухи, водок, лекарственных трав, необходимых для ремесел, в хозяйственном быту, ветеринарии и главным образом для лечений людей. Сохранились описи этих зелий от XVI в. Были и «хранители» этих «погребов» – это иконописцы, садоводы, красильники и даже пастухи, коновалы, овчары. И это понятно. Уже в XVI в. существовала подворная разверстка среди крестьян по поставке феодалам грибов, лекарственных трав, корений, ягод. Их собирало тягловое население не только для вотчинников, но и для личного потребления.

Поэтому неудивительно, что открытие фармацевтических свойств того или иного вещества чаще всего делалось непосредственно тружениками – крестьянами, охотниками, звероловами. Среди них было много женщин, овладевших секретами народных лечебных средств.

Рано появились на Севере зелия зарубежные. Архангельск, Холмогоры были транзитными пунктами, через которые в XVI– XVII вв. направлялся поток различных товаров морским путем из Западной Европы в Москву, а позднее – в Сибирь. Многие лекарства оседали на рынках Севера. Есть любопытные описания условий транспортировки лекарств по северным дорогам. Особое внимание обращалось на «бережение» зелий от «заморных мест», холода, морозов. «И вы бы велели, – гласит царская грамота воеводам Архангельска, Холмогор, Устюга при перевозке немецких лекарств на Москву в 1658 г., – те аптекарские запасы устроить в войлоки и в

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

овчины, чтобы тем аптекарским запасам от морозов никакие порухи не учинилось»[439].

Торговые и таможенные книги с значительной полнотой освещают картины продажи лекарственных зелий на рынках. Место торговли приурочивалось к овощным рядам. С рынка на рынок медикаменты доставлялись еще «москотинниками» или офенями, которые, нагрузив свои берестяные кузовы, наряду с «чюлками», мылом, иголками, лентами, сережками и перстеньками, а также и сандалом, квасцами, бурой, имбирем, шафраном, «канфарой» и даже «ртютью» и сулемой, глубоко проникали в села и деревни, обменивая свой товар на яйца, холст и в особенности на меха.

Старинные северные лечебники, вертограды, травники, опираясь на традиции, пришедшие на Русь от античного времени, имели обыкновение при описании лекарственных зелий делить их на три «мира» или «царства». Так, были зелия, добывавшиеся только от животных. В другую группу вносились лекарства минерального происхождения, эти зелия носили названия «камений». К третьей, наиболее богатой на Руси группе, относились травы, корения, плоды, ягоды, растительные соки, овощи, под которыми в древности понимались фрукты, а иногда и все растения вместе.

Обращаясь к древним традициям, в дальнейшем удобнее сохранить и нам этот порядок описания, несмотря на его явный архаизм.

Животные лекарственные средства

Между первоселами Севера и миром животных на первых же порах создались самые тесные связи. Изменение численности промысловых животных играло исключительно важную роль в жизни первоселов. Поэтому опустошительные эпизоотии среди зверей, падеж «еленей» от сибирской язвы, истребление лосей волками, массовые «заморы» рыб в водоемах вносились летописцами на страницы местных хроник как события первостепенной экономической значимости.

Названия многих животных прочно закрепились в северном фольклоре, встречаясь в преданиях, заговорах, ритуальных обычаях,

теряющихся в веках седой древности. Лекарственные растения приобретали имена животных: «волчьи ягоды», «маралий корень», «елений язык», черемша названа «медвежьим луком», толокнянка – «медвежьей ягодой». Охотник-северянин внимательно следил за повадками зверей, направленными на самосохранение. О медведице говорили, что она «многоязвенна сама ся исцеляет, всеми козньми (хитростями) язвы закрывая», а лисица «уздравляет свои раны» смоловой серкой.

Отсюда оставался только шаг к тому, чтобы испробовать человеку части тела животного и применить их в интересах собственного здоровья. И кажется, не осталось ни одного ни дикого, ни «кормного» (домашнего) животного, органы которого не были бы использованы для народного врачевания. Как лекарство употреблялись: мясо, кровь, мозг, язык, сыворотка, молоко, моча, жир, сухожилия, апоневрозы, половые железы, рога, шерсть, слезная жидкость, зубы, икра, слюна, кожа. Но одно из самых первых мест принадлежало печени, которую считали запекшейся кровью. Жадность хищников к сырой печени издавна была подмечена народом: «Купил бы волк печень, да купить нечем». С печенью конкурировала желчь животных, которой, по распространенному убеждению, было свойственно закрывать отверстия в кровеносных сосудах, заращивать раны, врачевать отравление, наращивать утраченные мышцы и в особенности исцелять глазную немочь.

Из млекопитающих заслуживают внимание лось, олень, кабарга, баран, свинья, корова, коза.

Мясо лося шло в пищу и назначалось как лекарство «несвоеличным» (малокровным) при истощающих болезнях, особенно при цинге. Мороженый желудок давали ослабленным после тяжелых ранений.

Олень, как рано прирученное животное, занимал больше места в народной фармакопее северян по сравнению с лосем. Парное молоко оленя считалось прекрасным средством при лечении «сухотки» (туберкулеза легких). На Севере оно играло роль заменителя кумыса степных мест. Пить его больному нужно было в течение многих недель до тех пор, пока не наступала тошнота. Горячую свежую кровь оленя пили для предупреждения цинги. Общеизвестно, что местные жители Севера – лопари, ненцы – не страдают цингой, ввиду повседневной

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

привычки есть сырое мясо и пить горячую оленью кровь. Этот обычай перешел и к русским первоселам.

Из рогов оленей готовили клей, они служили прекрасным поделочным материалом. Но с равным успехом их употребляли и для болезней. В одном из лечебников записан соответствующий рецепт: «Емлем рога середнего елени, коли старыя рога смечеть и коли младыя возрастають вышиною полулакти или поболе, егда они еще мяхки, и те роги подобии суть аки мясо сердечное, а не телесное, не мяхко и не вяло, а то латынове именують картилаго, мелко те рога сьтружаемь и во алембик (перегонный куб. – Н.Б.) полагаем и воду пропускаем»[440]. «Пропущенная» из отирок вода по 6–9 золотников назначалась утром и вечером при сердечных болезнях, у «раслабленых» (при параличах), рекомендовалась при «чрезьмерьном истечении меньстровы» (расстройстве регул).

Способ лечения напоминает врачебное применение пантов, которые добывались от пятнистых оленей и привозились на русский Север из Сибири еще ранее XVI в. Клей, приготовлявшийся из копыт оленей, употребляли при постановке мокс, для заклейки хирургических повязок. Дымом копыт и рогов окуривали психически больных, больных эпилепсией, давали вдыхать этот дым при сухом кашле для облегчения отхаркивания. При женских болезнях дым вводили во влагалище цевкой из глиняной, тростниковой трубочки. Нитями из сухожилий или кишечных стенок оленя повивальные бабки перевязывали пуповину, почитая это здоровым как для матери, так и ребенка. Из оленьей шерсти изготовляли спасательные непромокаемые одежды для рыбаков и зверобоев на море. Волос оленя применялся иногда и при «сшиве ран» вместо суровых конопляных ниток.

К семейству оленей относится кабарга. Особые целебные силы приписывались жидкости предбрюшинной сумочки самца этого дикого животного («посик» или, чаще, «струя кабарожья», «струя кабаргины», а по памятникам древнейшей русской письменности – «мьскусь» – мускус). В XVI–XVII вв. струю привозили на рынки Севера из Сибири и продавали по 3–4 рубля за фунт, что считалось очень высокой ценой. В большом количестве струя направлялась за границу. Применяли ее на Руси при сердечных заболеваниях и многих нервных страданиях. О силе ее лекарственных свойств говорит народное название – «золотое зелие».

Очень высоко оценивались лечебные свойства, которыми, якобы, обладали органы козы. Ее печень употреблялась при болезни глаз. При оспе полезным почиталось надевание на больного теплой кожи только что убитой козы. Кровь козла, предпочтительно холощеного, давали пить при болезнях поясницы (люмбаго), камнях мочевого пузыря. Брать кровь у животного рекомендовалось в период цветения липы.

Кровь баранов применяли от «отока» (водянки) – пить большими ложками. Половые железы этого животного давались для усиления половой деятельности, от бесплодия «женок» (есть в сыром виде мужу). Овечий квас (жидкость из чанов, в которых дубились кожи) считался лучшим средством от «стенниц» (клопов). Овечья «волна прана» (шерсть мытая) заменяла на Севере вату при согревающих компрессах, накладывалась как «настилка» поверх хирургических повязок из холста.

Язык кабана, свиньи давали в пищу для скорого заживления ран, а кровь из свежей печени этих животных пускали «порану в очи, кому очи подпревают».

По таким же показаниям при глазных болезнях применялись некоторые органы коровы, вола. Так, в частности, при болезнях глаз в них закапывали мед, птичий жир, растворенные в вытяжке из воловьего глаза. Широкое лечебное применение имело молоко пресное, кислое, сметана, молочная сыворотка. Воловья желчь, смешанная с солью, втиралась при «лихих нохтях», и ногти тогда «сгоняло без болести».

Считалось, что органы белого медведя «ошкуя» (от зырянского «ош») не имели лекарственных свойств, если не считать случаев употребления его мяса зверовщиками для предупреждения цинги. Некоторые части его тела признавались даже за ядовитые, например, печень. Было замечено, что от нее отказываются даже собаки, что, видимо, объясняется чрезвычайно избыточностью в ней витамина, действующего токсически. Но зато бурый медведь очень часто упоминается в народной медицине северян. Это один из самых популярных зверей северной мифологии. Зубы его носили как талисман, употреблялись у ремесленников как лощило (при разглаживании листов металла), ими пользовались для писания на бересте вместо когтя, костяной палочки. Сало медвежье употреблялось для смазывания мельничных поставов, тележных колес. Еще при

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Иване IV медвежье сало в большом количестве было завезено с Севера на Москву для смазки колес пушечных лафетов в Казанских походах, Ливонской войне. Но, конечно, основную роль медвежий жир играл во врачевании. Им пользовались как наружным средством и в чистом виде, и в смеси для заливания ран, смазывания язв от ожога, при обморожении. «Мастью живущею», сваренной из сосновой и еловой смолы на медвежьем сале, по преданию, пользовались казаки Ермака Тимофеевича. Медвежье сало вместе с оленьим, барсуковым и песцовки (лемминга) почиталось «доброй на старые раны и на гнильци» (раны и язвы с обильным гнойным отделением). По каплям горячее медвежье сало впускали «во ухо, коли заложет», в нос – при насморке, пить его давали при худосочии, болезнях желудка, запорах; оно считалось добрым от «окорма» (при отравлении), для уменьшения опьянения. Вместе с лебединым жиром медвежье сало назначали при болезнях легких, в особенности, если «вдушь есть в персех».

Сухое легкое лисы, истертое в порошок, давали при кровохаркании. Способ, видимо, издревле занесен на Север с Дальнего Востока: он встречается и в тибетской медицине. Западно- и южнорусские лечебники о нем умалчивают.

Печень выдры назначали при задержке мочи.

Язык соболя употреблялся для заживления ран (вытяжка из сырого языка).

Кровью и слезной жидкостью куницы, добытой при раздражении ее глаза «скепою» (щепкой), смазывали гноящиеся глаза у людей. Подобные рецепты можно нередко встретить в рукописях из Белозерска. Эмпирически лечебный эффект, видимо, объяснялся наличием лизоцима – антибиотика, найденного теперь в слезной жидкости и быстро растворяющего сапрофитные бактерии. От северян этот способ перешел в смежные географические области. Схожие рецепты можно найти в старинных лечебниках Белоруссии XVI– XVII вв.: «Хто зря не видит, кунице живой взяти, против сердца ей кровь пустити и мазати горячей кровью очи».

Продукт половых желез бобра – «бобровая струя» (Castoreum) – являлся с древних времен монопольным лекарственным товаром русского Севера. В XVI–XVII вв. и ранее она вывозилась сотнями пудов на Запад. Используя резкий запах бобровой струи, древние рыболовы привязывали кусочки ее к орудиям лоза для приманки рыбы,

скуривали хлева при «сибирке» овец, лошадей. Бобровый пух был заменителем ваты: «Пух бобровый мазати маслом и привязати на нить, класти во ухо, приидет сверщок, помалу тянути»[441]. Но больше всего струя применялась при лечении внутренних болезней и считалась почти панацеей: «Кастор есть зверь, его же детородныя яйца ко многим болезням потребны»[442]. Такое же мнение в кругу врачей существовало о бобровой струе на Западе: она Mater medicamentorum (мать лекарств). На Севере струя применялась в смеси с пресным медом, маслами и жирами, вином, в настойках, с различными растениями, пили ее в теплом виде. Судя по народным лечебникам, применение струи на Руси как только афродизиака следует признать преувеличенным. Она чаще служила средством общетонизирующим, употреблялась также при головной боли, параличах, истероневрастенических, психических заболеваниях, служила антидотом при отравлении ртутью (питье отвара струи с водкой). Отравления самой струей умели отличать по специфическому запаху рвотных масс. В качестве противоядия применялись клюква, кислая капуста, соленые огурцы, у богатых – лимон.

Печень зайца, белки, сурка применяли при многих заболеваниях, но по преимуществу в хирургии и глазных болезнях: накладывали ее на переломленные кости, желчью зайца смазывали бельмо в надежде на рассасывание рубца.

У поморов встречаются рецепты для лечения «ряботин» (оспенных везикул) прикладыванием к ним свежего мяса пеструшки (лемминга). Свежей тушкой этого зверька вместе с волчьими костями подкуривали больных «усовями» (плеврит), при воспалении легких, неплодных «женок».

Ворвань, или «сало ворванное», – жир рыб и морских млекопитающих – получали вытопкой из белухи, нерпы, моржа, китов, морской свиньи и многих рыб, в особенности трески. Ворвань исстари была предметом вывоза за границу. Внутри страны она употреблялась как топливо, для смазки кожаных вещей, парусов, освещения жилищ, у ремесленников – при пайке посуды и в других поделках. Очень широко применялась ворвань в медицине и ценилась наравне с медвежьим салом. Кашица из ворвани наружно считалась лучшим средством при слабозаживающих ранах и язвах. Тресковый жир славился при ожогах, жир пикши («пикшуя»), палтуса был незаменимым при лечении

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

гнойных язв. С не меньшим предпочтением давали эти жиры, и в особенности тресковый («сало трескина»), в смеси с кашами при куриной слепоте. Желчь, деготь в ворвани употребляли для борьбы с клопами[443]. Из речных рыб чаще всего пользовались частями щуки, окуня. Желчью их смазывали «места прокаженыя», бельма на глазу. Мазь из свежей щучьей икры употребляли при гнойных ранах, ожогах. Рациональность этого применения подтверждена современными исследованиями.

Из птиц упоминаются многие. При укусе бешеной собакой рекомендовалось есть печень сороки. Кровь дикой утки, убитой в сентябре, пили при «камчюге» (ревматизме), при болезнях почек, мочевого пузыря, при заболеваниях суставов. «Орловым салом добро очи мазати – зороку прибывает», «жолчь сокола и ястреба хороша при больных очах, коли тоска на очи найдет». Эти советы – наиболее часты в северных рукописных лечебниках XVII в. Совиный мозг клали к ране, сало куропатки вместе с желчью зайца считалось лучшим средством от глазных болезней. В лечебниках Севера имеется много записей о лечебных свойствах органов курицы, петуха; они принадлежат к позднему времени (рубеж XVII–XVIII вв.). Отдельно приведены рецепты, в состав которых входили мясо, кишечник, сало. «Скарлушину» яйца давали при туберкулезе легких (кальций!), половые железы петуха – для восстановления утраченного либидо. Очень охотно употреблялось в хирургии «мясо тетереве», его в парном виде накладывали на рану, «в погныние растущего мяса» (для предупреждения избыточной грануляции).

При лечении почти всех болезней применялся мед в виде патоки, кислый, пресный, «неодымленый». Чаще всего мед накладывали на раны и давали внутрь – при «болестях утробных». Воск находил применение при постановке мокс, входил в состав «мальханов» (сложных пластырей), болеутоляющих свечек («веретен», «пальцев», «пяток»). В растопленном состоянии им заливали «камчюжныя» суставы и кости ног, рук.

Обыкновенный, или рыжий, муравей и его пупарии (коконы) также были излюбленным средством народного лечения. Муравейники («муравьища») на Севере достигали такое приметной высоты, что служили знаками при межевании земель. В северных лечебниках находится много описаний по выборочному добыванию коконов из

«муравьищ». Для кормления певчих пташек коконы боровых муравьев считались непригодными: у пернатых пленниц они вызывали запор. Поэтому коконы добывались только для приготовления вытяжек масляных, винных, водных, которыми больные смазывались, растирались при ревматизме, зубной боли, параличах лицевого нерва, простреле. Прикладывали к телу и живых муравьев, рекомендовалось также погружать больную ногу, руку в само «муравьище», так как это «телу бридость (раздражение) наводит».

«Камения» (минеральные «зелия»)

Так назывались минералы, металлы, их соли и такие вещества, как уголь, сажа, известь, нефть, зола, квасцы, всевозможные краски. В народном врачевании «камения» служили существенным дополнением к растительным и животным средствам. В лечебниках им всегда отводилось почетное место. Северные рукописи о «камениях» – неисчерпаемый источник для истории древнерусского лекарствоведения.

Из местных «камений» первое место занимала соль поваренная. Различали сорта: морянка, сысолка, пермянка. К «лекованию» наиболее пригодной считали первую. Ее умели очищать прожиганием, прокаливанием в плотно закрытых сосудах. В рецептах «чистой соли» отводилась роль конституенса, но назначали ее и в чистом виде. Лечебным показанием служили болезни, протекавшие, по понятием того времени, с избыточным «умножением вредных соков» в теле больного. Может быть, поэтому соль охотно вводили «крестером» при «водоточивой болезни» (водянке). Для заживления «ожога огненного, что и не знати его будет», толченую соль смешивали с пшеничной мукой и пресным медом в виде мази. Смесью соли, масла и меда смазывали горло при астме: в смеси с уксусом и кедровым маслом соль применялась для лечения чесотки, при укусах насекомых, различных кожных зудах. Иногда на северные базары из Сибири завозился «гуджир» – сернокислый натр (глауберова соль). Употреблялся он, как и теперь, вместо слабительного.

В северных лечебниках много говорится «о глинах разных». Из глины на песке «бились» печи, глину предусмотрительно брали с

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

собой в путешествие мореходы, чтобы ею в смеси с отрубями заделывать пробоины судна. Некоторые виды глин особенно высоко ценились: «армейская» (Bolus alba), каширская, олонецкая, коломенская. Последняя, теперь называющаяся «московской», благодаря ее высоким отбеливающим и моющим качествам завозилась на Север для очистки мехов. В народной же медицине «коломянка» славилась как прекрасное высушивающее средство при всяких ранах, как присыпка в «коростах» и в особенности при «язвах межи перстами от пешехождения», внутрь назначалась при вздутии кишечника, кровавых поносах, а несколько раз в день «по полскарлушине ореховой» ее давали от «изгагн» (при изжоге); вместе с армянской землей рекомендовалась от «кровавого блевания при сухотке».

Сажа домашняя печная из-под «ворохов лучинных» использовалась звероловами на море, в тундре, при чернении лица вокруг глаз для уменьшения раздражающего действия отраженных солнечных лучей. Наружно сажа применялась при мокнущих лишаях и язвах.

Еще в прошлом столетии в северных лесных селениях можно было видеть около домов, торговых бань большие курганы от ссыпки золы – «зольники». Зола («попел»), щелок, как «зелия ко многим вещам пристоящня», использовались для стирки белья, мытья головы, для борьбы с нательными насекомыми. Ими вымывали язвы, глубокие «фистелы», в особенности имеющие «дух велми смердящ». Знали, что зола не специфична при этом лечении, а только «язвы угодны к пластырем творит». Внутрь зола давалась больным при некоторых заболеваниях легких, при одышке, что до некоторой степени оправдано и с точки зрения современных фармакологических взглядов: сосновые дрова, например, помимо солен калия и фосфора, содержат более всего соли кальция – до 35%–40.

Нашатырь был всегда одним из наиболее ходких товаров на северных рынках. В лечебниках сказано, что он добывался «вытягиванием его из камней, кон светлы и тверды суть», а сам он «укусом солностен и бридостен (приторен, остр) велми». В зелия клался только тот нашатырь, «кои цвет есть голуб и чист аки христаль». Применялся он для отхаркивания мокроты; при жабе его водный раствор «глотали» небольшими порциями; при кожных

болезнях прикладывали на больное место руно, смоченное нашатырным раствором.

«Квасцы» – слово чисто русское (от слова «квас» – кислота), в русских рукописях оно встречается с XV в. Лучшими считались квасцы, привозные «от немець». Квасцам, «угодным для лекования», предъявлялись требования: «были бы собою белы и светлы и укусом бы сладостны», «легкия и темныя» – «отметались». Квасцы, варенные

вречной воде с обычной солью, применялись для лечения гнойных фистул введением в них «кнута» (тампона) из «пакуля льнянаго». Как и теперь, квасцы в старину – одно из самых популярных сосудосуживающих средств при мелких порезах, носовых кровотечениях; квасцовою водою промывали кровоточащие влагалища, разрывы геморроидальных узлов.

Южнорусские «лечьцы» получали известь пережиганием морских камней, осколков мрамора. На Севере исходным материалом для этого служили яйца диких уток, гусей, иногда кайр, домашних птиц. Больше, чем строители, в извести нуждались иконописцы и лекари. Поэтому обжиг «скарлушин» производился малыми порциями в печных горшках. Для лечебных целей известь разводилась «водою гуляфною» (из душистых растений). Применяли ее при свербеже, коростах, очень рекомендовалась при «бородавицах во афендроне» (в anus’e).

Селитра («ямчуга») – неизбежный ингредиент пороха. Но так как заграница всегда чинила препятствие ее импорту на Русь, то еще при Иване Грозном было направлено все внимание правительства на поиски отечественного сырья. Раскапывалась земля вокруг старых пепелищ, скотных дворов, пивных, кабаков, у кладбищ, «убогих домов». Лечебники Севера настойчиво указывали на стойбища лосей, оленей, логовища волков и других зверей как на одно из добавочных «недр», где «ямчуга рожаетца». В XVII в. на рынках Устюга. Сэльвычегодска. Тотьмы, Вологды продавалась отечественная селитра

вбольшом количестве. Она имела широкое применение в медицине, санитарном быту, употреблялась в хлебопечении, ею натирали солонину для придания мясу нормального темно-красного цвета, пары селитры вдыхали при «вдуйте» (астме), она же входила как обязательная часть во многие наружные средства.

Широко использовалась в хозяйственном быту северян сера

(«жупел»,

«сера

горючая»,

«камык

горущ»,

«солфор»),

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

употреблявшаяся вместе с селитрой при пороходелании. Потребителями серы, помимо пушкарей, иконописцев, делавших из нее киноварь, были «лечьцы», аптекари, ветеринары. В смеси с яичным желтком серу употребляли в качестве противоядия при «окорме» (отравлении), назначали против кашля, от желтухи, толченою с уксусом смазывали коросты, а парами окуривали промежность, влагалище, в особенности после тяжелых родов.

Искусственная сернистая ртуть (киноварь) употреблялась как кровоостанавливающее средство, при лечении упорно незаживающих язв люетической природы.

Железо в народной медицине находило применение в виде «железных отирок», собиравшихся из-под точильных брусков у кузен. Эта «грязь» (или «ил» железный) художниками употреблялась для расписывания деревянных блюд, потому что тогда краска предохранялась от коррозии («не станет корчить блюдо»), а в медицине она назначалась при «несварении брашна» желудком. Согретую железную грязь прикладывали на больные суставы, намазывали на «опухлые ноги, руки» и особенно часто употребляли для усиления роста волос: «Водою, кая бывает под точилом, егда на него железное что вострим, и тем аще помазуем места голыя, тогда растение власом творит».

Медь в народном врачевании северян употреблялась в виде медной руды, синего купороса (сернокислая окись меди), яри-медянки. В порошке назначалась при «диком мясе» в язвах. При носовых полипах «кнут» с салом и ярыо вкладывали в носовые ходы. Эта же мазь хорошо помогала «при опухлении век, егда ресновы (ресницы) выпадают или кому ростут во очах», т. е. при трахоматозном трнхиазе, при котором и теперь назначается.

Мышьяк (или «мышье зелие») наряду с чилибухой, мухомором часто упоминался в старинных лечебниках Севера как средство против диких зверей, мышей (откуда и само название). Различали «мышье зелие» белое, красное, желтое. Лучшим считался мышьяк тот, «кои не скоро толчется и не смешен с землею». Употребление его в народной медицине было разносторонним. Невзирая на то, что в лечебниках всегда подчеркивалась ядовитость мышьяка («великую ядость в себе имеет», от него «пухнут лице и руки», поэтому «страх коло него стряпать»), в малых дозах мышьяк применялся и внутрь и в

ингаляциях с условием одновременного «приятия добраго фирияку» (противоядия). От кашля его принимали в яйце всмятку. Покрученики, имевшие мышьяк в запасе для приманок зверей, пили его при трясавице, от огневой. При «хриплеиии» я всяком заболевании горла клали мышьяк на «уголной жар» и вдыхали дым «тростиго», после чего – полоскание уксусом в смеси с бобровой струей. Высоко ценился мышьяк как средство для безболезненного сведения волос, ногтей, для «чищения и гладости кожи» при чешуйчатом лишае. «Нохтевая масть» делалась на масле из кедровых орехов. Мазь для «согнения волос» изготовлялась с «живой известию» на воде. О «поспелости» ее по длительном «варении» в горшке судили по тому, насколько легко теряло свои пушинки гусиное перо, воткнутое в мазь. Мазаться рекомендовалось в жарко натопленной бане, а затем – полностью смыть зелье. Курс лечения – «неколико день» (точно не указано).

К одному из важнейших лекарственных зелий, ставшему известным на Руси еще с XI–XII вв., относится «ртють». В списке товаров XVI в. она названа «матерью всех металей» и среди привозных зелий значилась на первом месте. Требовалась для зеркального дела, золочения медных окладов, перстней, чернения клинков, мечей, сабель. Ртуть имела широкое применение в «конюшенном деле» (в ветеринарии), «в людском лековании». Почиталась страшным ядом, внутрь ее не давали: «Испортит внутрения уды и выгонит их с великим двизаиием и с великим томлением». В качестве антидота при отравлениях применялись бобровая струя, парное коровье, оленье, козье молоко. Для ослабления ядовитого действия ртуть «уморяли» – растирали со слюною «живую ртють» на ладони пальцем, на черепке – пестиком в присутствии золы древесной. Мореная ртуть считалась надежным инсектицидом при педикулезе. «Тельную масть» из ртути назначали при «лихом мясе» в ранах. Она же – лучшее средство при ночных болях «в берцех». В лечебниках приведены различные виды «курсового лечения» этим способом с тщательным повседневным расписанием способов втирания.

Свинец, употреблявшийся для изготовления белил, известен был в продаже в виде «свинок» (болванок; откуда и название). Из него лили «пулки», дробь, у рыболовов он шел на грузила. Процесс изготовления белил отнимал у ремесленников, «лечьцов» несколько месяцев.

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Горшок со свинцом и «уксусом добрым» долго стоял в печи для «прения», затем, закутанный наглухо, поминался в погреб, снова «прел» в печи или на солнце, пока не выпадал осадок уксуснокислого свинца «велми белаго цвета». Чаще всего белила употреблялись женщинами для «белости и гладости тела». Лекарям было хорошо известно, что «те люди, кои часто белилом лице помазуют, в различные недуги впадают и дух смердящий у «их изо’ рта исходит». Поэтому применение их во врачевании сводилось только к наружному приложению: «А внутрь прияти белила не повелеваем, понеже смертносты суть». Делались белила на сале гусином, медвежьем в виде палочек, трубочек; для аромата прибавляли воду гуляфную (из полевых душистых растений), «можжеел», еловую хвою. Такие «пруточки» в медицине применялись для смазывания язв, в особенности «бородавиц». При «лихом мясе» употребляли плат, намазанный составом из белил, живой извести, небольшого количества сосновой или еловой смолы. Эта же мазь рекомендовалась при волчанке: «От язвь вредительных, иже врачеве лупулус, сиречь волк называют»[444].

Серебро вначале привозилось из-за границы, после же находок его в Сибири Север стал обращаться к отечественному металлу. Помимо потребления на изготовление посуды, различных бытовых предметов, серебро служило для «наведения лицазерк» в алах.

С лекарственной целью применяли «мортосан серебряный» – ляпис, и только наружно: против «дикого мяса», для заживления всяких язв, в особенности «ран сеченых», когда не было возможности зашить их, потому что мортосан сильно суживает края ран. Им пользовали «коросты всякия». Для «чищения прокажения на коже» толченый мортосан смешивали с ореховым маслом, гуляфной водой, солью. «Гвоздочками мортосана» смазывались язвы «во афендроне», «мехире» (penis’e). Из мортосана вместе с уксусом, кедровым маслом, «землей армейской» ставили «крестер» при упорных поносах, чтобы «заключить утробу».

Сказанным перечень лечебных камений не исчерпывается. Краткие упоминания имеются также о золоте, «сюрьме», олове, ружейном порохе; «лечьцы» Севера назначали много самых различных красок при внутренних и кожных болезнях: «лазурь-камепие», сурик, «вохру», бакан и пр.

Любопытны сведения лечебников о «каменном масле», как называлась сгустившаяся нефть, находимая тогда в бассейне р. Ухты. Это масло применяли при коростах, от нательных паразитов, при миазе уха, миазе кожном, пары вдыхали при кашле, «вдуше» (одышке). К камениям же относили и янтарь, хотя было известно, что это не что иное, как «смола дерева пинова» (сосны). На Севере янтарь был весьма распространен. Скорняки пользовались им для очищения бархатных шапок, мехов от приставших нитей, соломы, мякины, пуха, а у косторезов он служил материалом для бус, четок и других поделок. В медицине янтарь имел ограниченное применение – описано янтарное ожерелье, которое рекомендовали носить как можно ближе «к валу, что под горлом», т. е. опухоли щитовидной железы, и, как видно, больше с декоративной, чем лечебной целью, чтобы замаскировать бросавшееся в глаза утолщение шеи.

Растительные «зелия» Севера

Вопреки распространенному мнению об однообразии северной флоры, в действительности она отличается неповторимо разнообразным составом ботанических видов. В полярной и холодной зонах и поныне заготовляются для аптек лапчатка, сушеница, лишайники, сфагновые мхи, брусника, морошка, можжевеловые ягоды, черника, малина, толокнянка, дягиль, шиповник, клюква и другие. Некоторые из них экспортируются за границу.

В период натурального хозяйства первоселы широко использовали северные растения в народной медицине.

Старинная народная фармакопея Севера, созданная на основе изучения лекарственных трав и растений, мало чем отличалась от современной. Однако это вовсе не устраняет трудности ее изучения. В лечебниках – этих почти единственно надежных свидетелях далекого прошлого медицины Севера – порой трудно разыскать даже следы ботанической классификации. Списки лекарственных растений, по традиции, всегда приводились в алфавитном порядке. Терминология отличалась редкой произвольностью. Названия растений буквально тонут в ворохе синонимов. Поэтому научная систематика

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

лекарственных растений, применявшихся на Севере в XVII, XVI и более ранних столетиях, является крайне затруднительной.

В лечебниках чаще всего встречается деление лекарственной флоры на «древеса» и «травы». К первым относились лес, подлесок, кустарники. В группу «трав» входили однолетние цветковые растения, стелющаяся растительность – грибы, мхи, лишайники.

Самое большое распространение в народном врачевании северян издревле приобрели «зелия» леса. И это понятно. На Севере человек жил как бы погруженным в великий лесной океан. С лесом связаны многие поэтические поверия. Именно здесь, на Севере, говорит В. О. Ключевский, был рожден культ леса с центральной фигурой мифологического Олимпа – «лешим». И, кажется, не осталось ни одной части растений, которая в той или иной степени не была бы использована для потребности северянина: лес служил средством отопления, освещения, обеспечивал людей питанием, предоставлял корм для скота, рыб, насекомых (пчел, муравьев), из него гнали смолу, деготь, скипидар, его жгли на уголь; лес имел огромное строительное, поделочное значение.

К краснолесью, как и теперь, относили сосну (Pinus silvestris), ель

(Picea excelsa), можжевельник (luniperus communis), которые были распространены по всему Северу, а также «листвень» – лиственницу

(Larix sibirica), пихту (Abies sibirica), сибирский кедр,

распространенные, как и теперь, лишь в определенных географических районах Севера. Все они принадлежат к семейству хвойных.

Молодые, еще мягкие еловые шишки («еловики» по-северному) служили лакомством для людей. Настои сосновых и еловых почек, собранных весной, принимались внутрь как мочегонное, при болезнях дыхательных путей.

Шишки варили иногда с патокой и употребляли «для здоровья». Наблюдая за глухарями, куропатками, жадно поедающими еловые почки, северяне давно заметили, что яйценосность птиц возрастает, поэтому на Севере было принято лечить и подкармливать этими почками хилых цыплят.

Таким же ценным зелием почиталась у северян хвоя. Хвоя не теряет свежести в течение 3–7 лет. Было обычаем брать ее про запас в дальние плавания по морям. Водный отвар ее предохранял от

«опухления десен», расшатывания зубов, куриной слепоты. Еще популярнее были хвойная водка и пиво. Подсолоненной хвойной выжимкой лечили болезни сердца, кишок, давали ее при грудных болезнях, а как наружное применяли при «камчюге». Из хвои и ветвей умели перегонять («перепущати») с водяными парами дистиллят, применявшийся для лечения многих болезней. Способ перегонки описан в лечебниках феодально-новгородских изводов и, следовательно, принадлежал к очень древнему времени. Из хвои готовили горячую «купель» – так назывались лечебные ванны от «камчюга» ног, рук, при простреле.

Смола хвойных деревьев под именем «пекь» упоминается в памятниках письменности времен Ярослава Мудрого. На юге Руси ее употребляли против «сухотной» (чахотки). У северян она называлась «засмолк», «серянка», «серка», «серница». О применении ее при малярии записано в Архангелогородском летописце под 1486 г.: «А в ту пору сына его (вятского воеводы Кости Юрьева. – Н.Б.) Торопа Ивана трясца поймала, и он захотел соку соснового, и Костя сам с ним поплел в лес, взем топор»[445]. Серка применялась в топленом и нетопленом виде. Топленая из хвои лиственницы пользовалась большим спросом «женок», которые жевали ее, чтобы «зубы были белы». Мазью из серки на деревянном масле, животном жире лечили коросту, бородавки, мозоли, «на ком дна» (ревматизм) и вообще всякую «наружную скорбь». Разведенную на водке серку прикладывали к ране, «аще кого медведь вкусит», при «чечуе» (геморрое), «нарывах с червями».

Еще более высокую целительную силу приписывали серке, добывающейся из смолы сибирского кедра. Кедровые орешки являлись не только «меледой» (по-пермски – забавой) – из них готовили ценное масло. Сбор орешков под именем «кедровщнны» исстари являлся у поморов большим народным празднеством. Поэтому кедр – одно из любимых деревьев северян. В местных лечебниках записано много рецептов с использованием «смолы», «тукости», «осоки» кедрового дерева. Масло кедра – народное средство при гипертрихозе. Им смазывали лицо со «знамением», «пестринами» после «воспы», «корю», чтобы лицо было «бело», светло и «знамения те гладились». «Осоку кедровую», разведенную уксусом, впускали в ухо для умерщвления личинок мух, втирали в десна при гингивитах, в шею –

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

при «горляной жабе», она рекомендовалась от нательных паразитов, потому что «все вши и гниды оттого погибают». В смеси с медом и солью ее давали пить ужаленным «от ползущих гадов», «от ран и убоя». Само кедровое дерево называлось «негноем», и это подчеркивает сильное противогнилостное действие его соков на животные организмы: «Аще тою тукостию (смолою кедра) помазуем мерьтвое тело, никако же не гниет». Поэтому гробы в богатых семьях делались по преимуществу из этого дерева.

Не оставалась без применения и кора сосновых деревьев, кустарников. Во время голодовок муку из нее бедный люд подмешивал в хлеб. В обычные годы мукой еловой, сосновой кормили домашних животных «ради тукости их тела». Сушеная еловая кора в виде присыпки применялась при «ожарах» (ожогах), давалась внутрь против кровохаркания. «Масть» (мазь) из этой муки с медом пресным и салом медвежьим была распространенным средством при обморожениях, но была равно годна и на «ожары», для лечения белей у женщин. В то же время кожура смолистых растений служила на Севере для получения скипидара (слово, по ВИ..Да лю, чисто русского происхождения от «скипа» – лучина, осколок дерева). Хотя по торговым и таможенным книгам XVI–XVII вв. явствует, что скипидар привозился к нам «от немець», но северяне еще с незапамятных времен умели приготовлять его самостоятельно из кожуры пихты, ели, сосны путем сухой перегонки дерева. Скипидарным маслом лечили раны, бородавки, подагру, смазывали все тело при горячках, назначали вдыхать нары тростью при зловонной мокроте, «смердящем духе изо рта, носа».

Несколько особняком в северной народной фармакопее стоит можжевельник (т. е. кустарник, растущий между елями – «межи ели»). Его душистая древесина шла у ремесленников на поделку, уголь – на порох, кора являлась прекрасным дубителем, ветками запаривали капустные бочки.

Ствол, ветви, хвоя можжевельника использовались для окуривания хлевов, изб, хором при любой заразе: «Аще во время поветрости емлем мозжевелевое ветвие или само то древо и полагаем на углие и творим с ним дым, тогда никакая черная нечистота губительная не прикасается и на человека не падает, которых дым тот обоймет»[446].

Можжевельник – единственное, растение из хвойных, имеющее ягоды. Эти плоды – в спелом состоянии черно-бурые с синим отливом, охотно поедаемые дроздами – составляют лакомство не только для животных, но и для людей. У всех северных народов Европы и Евразии на этих ягодах исстари изготовляли водочную настойку. Английскому «джину» у русских поморов соответствовало «вино можжееловое». Считая это вино лучшим противоцинготным средством, Аптекарский приказ с середины XVII в. стал заготавливать ягоды можжевельника на Севере не пудами и кошелями, а целыми возами, подводами[447]. Сгущенный сок, выжимки из спелых ягод, чай из этих ягод употреблялись как мочегонное, настой золы из можжевельника в красном вине – для излечения «водяной болезни», можжевеловое масло – лекарство от «камчюга», при золотушном воспалении глаз, пузырчатых сыпях на коже.

Из представителей чернолесья – деревьев и кустарников с опадающими на зиму листьями – наиболее известными в лекарственном отношении были: береза, дуб, рябина, черемуха, калина, шиповник, ива, осина и др.

С березой связан старинный промысел северян – сидка дегтя из бересты – одного из хороших лечебных средств «в скотском деле». Деготь считался народом незаменимым при лечении миазов парнокопытных. Описаны случаи, когда лоси, олени, коровы буквально «на ходу» погибали от личинок оводов, заполнявших рот, нос, уши, а истонченные личинками шкуры считались «пропащими» для выделки. В дегте первоселы обрели одно из самых доступных и в то же время наиболее спасительных средств против «червивой козни скотом». В такой же мере деготь оказывал услугу при лечении полостного и тканевого миазов у людей. В смеси с серой и известью дегтем лечили коросту (чесотку). Пары его давали вдыхать больным «сухоткой». Смешанный с водой, медом, свежими яйцами, деготь пили малыми дозами яри простудах; в деревянных избах щели от клопов замазывали смесью дегтя с салом, воском, глиной.

Еще популярнее был сок березы, получивший в народе поэтическое название «весеннего плача березы». Этим соком («березовицей») для предупреждения инфекции, избыточной грануляции промывали свежие резаные раны. «Понеже та вода оток тушит и гноение ранам и растение диким мясом не дасть расти в ранах

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

язвленьных, кои сечени суть»[448]. Сок пили от каменной болезни, от всяких колик вообще и от колик в почках в особенности. Свежие березовые листья давали в настое при застарелых ломотах, параличах, ванны из березового листа назначали против суставного ревматизма. Вода, перепущенная из листьев, считалась «удобной ко всякому отоку», но особенно при отеке «на мехире» в результате бленноройного заболевания. Почками березы в виде настоя лечили хроническую экзему, внутрь их давали против болезни «стомаха» ик ак средство, возбуждающее «желание брашна». Бахтарма – тонкая березовая пленка ствола березки в виде свитков – продавалась офенями с рук, ее прикладывали, на порезы в качестве специфического ранозаживляющего средства. Березовый щелок рекомендовался как наружное средство при гнойных поверхностных язвах. От березы получали прекрасный уголь, служивший «лечьцам» «для перепуску» (фильтрации) лечебных водок, внутрь давали его в «порохе» при вздутии «утробы» (при метеоризме).

Дуб (Quercus sp.) ныне растет лишь южнее линии Ленинград – Вологда – Кировск. Но несколько сотен лет назад его северная граница была значительно выше. Для лечения применяли кору, «скепы», листья, «жолуди дубовыя», «орехи скатныя» или «яблока дубовыя» (галлы), омелу дубовую. Отвар из щеп применяли наружно при ломоте и опухолях ног. Ваннами из дубовой коры лечили ожоги. Листья в свежем виде прикладывали к ранам. Промывание ран делали перепущенной из них водой. Перепуск производился «во исходе мая, егда листвия те свежи, на молодом дубе растучи, или кои ветви блиско земли приникающе»[449]. Настойка чернильных орешков – известное средство от ожогов и обморожений. У женщин примочки из них прикладывали к соскам перед родами, чтобы кормление ребенка не было для матери болезненным. Омеле дубовой приписывались мочегонные свойства, а порошком дубовых желудей лечили кровавый понос. Маслом же из «дубовых жолудков» смазывали тело грудным детям в расчете на то, что оно «кожу твердит и обороняет от прилучившихся болезней, яко есть дым, стужа и иныя такия, яко ся до тела доткнути и велми его вредит»[450].

В лечебниках Новгородского извода, в житиях с устья Двины часто упоминается ива. Отдельные ее виды были известны на Севере также под названиями ветла, бредина, чернотал, шелюга я пр.

Применялась кора внутрь в качестве вяжущего, кровоостанавливающего, жаропонижающего средства; в древности она была заменителем хины при трясавицах. Вода, «перепущенная» из ивового цвета, употреблялась с противовоспалительной целью для обмывания ран и язв и заслужила особую славу заживлять «жолви» (воспаление лимфатических желез), коросту, рекомендовалась она также для ращения волос: «Аще часто тою водою главу помочим или гребень или щетку в ту воду обмочим и главу чешем и потом собою да осякнет (высохнет. – Н.Б.) и тогда растение власом творит на главе»[451]. «Пух с ивовой вербы» применялся вместо ваты при перевязках ран.

Ольха, «елха», «вольха», т. е. дерево, растущее среди елей, и осина имели в медицине равноценное значение с ивой. От ольхи применялись «шишки», кора. Последняя чаще всего назначалась при поносах и для полоскания горла: «Коры олховыя да осиновыя да скобля упарити с водою, паря процедить да опосле с патокою попарить, да ту воду во рте подерживать, а в гортань ея не пущати нисколко, и тот глеи (слизь. – Н.Б.) згинет»[452].

Рябина (Sorbus aucuparia) – дерево, временами достигавшее двухсотлетнего возраста, обычное и теперь для лесов Севера. Корень «ряб» типичен для Архангельской области: «рябой» (о человеке), «ряба» (птица). Само дерево в старину называлось «рябино», имело большое хозяйственное и пищевое значение. Из молодых ветвей делались обручи, лучки, клетки для птиц. Плоды ее – корм тетеревов, рябчиков. Во врачевании употребляли цвет, листья и главным образом ягоды. Созревшие осенью ягоды собирались до глубокой зимы, когда приобретали от заморозков более приятный вкус. Употреблялись в свежем и сушеном виде. Водка, настоенная на рябиновых ягодах, считалась хорошим средством как нежное слабительное, наружно и внутрь применялась против ревматизма, при водянке. Из ягод делались «студени» (желе), горячие напитки – предшественники чая. В смеси с патокой в равных частях из ягод изготовляли приятную на вкус кашу, которая в народе славилась как надежное средство против камней почек, желчного пузыря, при «камчюге», ревматизме: доза – две-три ложки в день «утре и вечере на дще сердце» (натощак). Каша очень широко применялась для заживления ран. Теперь в ягодах рябины найдены каротины.

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

От черемухи (Padus racemosa) употреблялись для лечения цветы, кора, камедь, ягоды, шелуха ягоды. Кора назначалась при ломотах в костях, «летучем камчюге» (ревматизме); как рвотное – при поносах у взрослых, настой и сиропы из ягод – при кровавых поносах, особенно у детей. Навар из цветов – глазная примочка. Клей черемуховый примешивали к «крестерам» при поносах.

Калина (Viburnum opulus). Кора ее употреблялась как кровоостанавливающее средство. Настой из сухих листьев давали при грудных болезнях. Ягодный сок с патокой – старейший на Руси местный способ лечения опухолей, в особенности рака грудных желез (известен с периода Киевской Руси).

Шиповник (Rosa sp.) произрастал на Соловках и по всему Поморью. Противоцинготные свойства его ягод были известны местным жителям еще до прихода русских первоселов. Русские поморы применяли в народном врачевании почти все части этого растения. Ягоды назначались от лихорадки, как слабительное, при лечении «камчюга», при болезнях желудка, а порошок из корня – как средство от бешенства при укусах собак, волков.

Немалое место в народной медицине северян занимали растения вересковые (Ericaceae). Слово «верещать» – звонко дребезжать, шелестеть, трещать – употребительно и теперь на русском Севере: яичница-глазунья, шипящая на сковороде, по-пермски – «верещанка», «вереща». Фамилии «Верещагины» по писцовым, таможенным книгам наиболее распространены были именно на Севере. Художник Верещагин был родом с Севера. Одни из вересковых приобрели здесь огромное пищевое значение (брусника, черника, клюква), другие служили для дубления и окраски кожи (голубика, толокнянка, багульник). И все они широко применялись в народном врачевании.

Багульник (Ledum palustre) – от «багульный», слова, принадлежащего, по В. И. Далю, архангельскому наречию; значит – терпкий, крепкий, ядовитый, одуряющий. В силу своего специфического запаха, способного в тихую и жаркую погоду вызывать головную боль, багульник издавна применялся как отрава для домашних паразитов. На Севере и теперь его называют «боровой пьянишник», «клоповник», а слово «багулить» равносильно понятию «делать отравное зелие». Мыши не выносят запаха багульника; для борьбы с ними пучки растения раскидывали по углам дома, амбаров,

сусеков; ими затыкали мышиные норы. В далекую старину багульник употребляли вместо дорогой привозной камфары для борьбы с молью. Водочные настойки цветов, травы багульника наружно употребляли как средства против простуды, ревматизма, подобно муравьиному маслу; при кожном зуде, укусе насекомых. Дым от сжигания смоченного водою багульника давали вдыхать при «вдуше» детям – при коклюше. В последнем случае окуривалась изба, в которой находился больной ребенок. Багульник в корчмах подмешивали в сусло при пивоварении. Такой напиток быстро оказывал одурманивающее действие и, конечно, был вредным, что мало беспокоило корчмарей.

Брусника (Vaccinium vitis idaea) была распространена, как и теперь, по всей лесотундре, тундре и в особенности в лесах. «Брусвяный» – по-архангельски «красный». Среди старинных записей слова «брусена», «брусника» встречались очень часто, фамилии «Брусникины», «Брусенины» были самыми обычными на Севере еще в XVI–XVII вв. Ягода в свежем и моченом виде служила для пастил, начинок, в хлебопечении, для пирогов и широко употреблялась во врачевании. Брусничный сок, упоминаемый еще в Домострое XVI в., благодаря содержащейся в нем бензойной кислоте, не прокисая, хранился про запас у каждого домовитого северянина. Его давали как прохладительный напиток обессиленным в лихорадке, при огневой, болезнях желудка для усиления желчеотделения и затрудненном мочеиспускании, при «опухлении тела» (водянке), «кровоблевании», при «излишнем течении менстровы», кашлях. Сок брусники считался также хорошим противогнилостным средством, им омывали раны, мокнущие язвы, сухие коросты. Брусничная трава в настойках применялась как целительное средство от упорных суставных ревматизмов.

Близким к бруснике видом является толокнянка, или «толоконка» по-северному. Ее почему-то принято считать любимой ягодой медведей, что нашло отражение и в ее латинском названии – Arctostaphylos uva ursi, по-русски – медвежье ушко. Однако это недостаточно верно: ягоды ее также охотно поедаются волками и другими зверями и в особенности многими птицами. Свое название толокнянка получила от обычая применять ее в ремеслах в растолченном и просеянном виде, по другим данным – от

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

специфического запаха слежавшейся муки (толокна), почему в некоторых местах на Севере ее называют еще «мучница». В народной медицине всегда применялись только листья толокнянки, как наиболее богатые дубильными веществами. Они входили в состав лечебных напитков (чая). Больше всего славились отвары из листьев при «бубречных» (почечных) болезнях, водянках, кровавой моче, у детей – при ночном недержании мочи. От воспаления мочевого пузыря употребляли отвар толокнянки с листьями березы, а при гонорее («егда из мехиря гнои сякнет») ее листья варили вместе с хмелевыми шишками и давали пить больному по нескольку раз в день. Хорошо действовал отвар толокнянки при «бегунках» (поносах); из него назначали также промывание влагалища, «егда из тайных мест слуз (слизь–. Н.Б.) исходит» (т.е. при белях).

Клюква. Клюквенный сок имел большое хозяйственное значение: употреблялся для чистки посуды, как реактив в золочении, серебрении у ремесленников, для составления красок у живописцев и пр. В медицине клюква применялась как любимое народное средство от кашля, соком из нее лечили многие болезни.

Сюда же надо отнести и морошку (Rubus chamaemorus), хотя она принадлежит к семейству розовых. Душистая, желтая, похожая на малину, эта ягодя была очень широко, как и теперь, распространена в особенности на торфяных болотах по мшарникам, где она, сплошь покрывая землю, «хлюпала под ногами людей, еленей». Среди народа морошка имела массу синонимов, но в лечебных книгах XVI–XVII столетий неизменно выступала с названиями «морушка», «моруселка», «моросела ягода».

В старинных народных сказаниях Севера «морушка» – спасительница от лютой смерти людей, заблудившихся среди снегов, затертых льдами зверобоев-охотников, оленеводов. В городах центрального Севера (Устюг, Вологда) морошка являлась уже товаром, привозившимся с Холмогор бочками, ушатами. Торговки ею назывались здесь «глыжницами» – от «глодать», «голодать» – намек на употребление ее поморами во время голодовок. В более южных районах морошка плодоносила реже и почиталась уже лакомством. Отсюда поговорка: «Ешь не по две морошки на ложку». Участниками путешествия Петра I на Север в начале XVIII в. она по именному указу в место пребывания царя – Вологодский архиерейский дом –

доставлялась лишь в малых ведрах для изготовления сласти с сахаром[453]. В народном врачевании применяли морошку в пареном, моченом виде, в «вареньях», наливках. Очень популярным были от цинги «морошечный квас» и водочная настойка «мамуровка». Моченая ягода погружалась «в лодия» поморов про запас в далеких плаваниях. В северном лечебнике Q.VI.29 морошке отведена отдельная глава с перечислением всех способов врачебного приложения воды, перепущенной из ее ягод. Пропущение делалось только из зрелых ягод, «кои с дерева спадають». В виде примочек вода эта употреблялась при подкожных абсцессах («надутых болячках», характерных для цинготных больных). Внутрь ее давали при заболевании печени, для уменьшения кашля, при абсцессах легких: «Пити пять, шесть днии утре и в полдень и вечере, и тако апостему в плюче (нарыв в легком. – Н.Б.) мякчить и кашлем тот гнои выведеть». Морошковую воду «закапывали» в больные глаза, «у кого очи заливаются», употреблялась она еще как полоскание «рьта и горьла, егда у кого язычек отпадеть или у кого жаба во рте бываеть». Ягоды считались хорошим мочегонным средством.

Важное место в истории полярного лекарствоведения занимала ложечная трава, или кохлеария (Cochlearia arctica), как об этом свидетельствует и современное название этого растения. Ложечная трава упоминается в списке трав древних азбуковников Севера. Несмотря на горький вкус, она применялась во всех северных странах и на Руси с незапамятных времен вместо свежей зелени, салата, в пище наравне с репой, хреном, капустой, почему у поморов носила название «морская салата». Это древнейшее морское средство от цинги у народов всех северных зон Европы, Азии и Америки. Издавна было замечено, что зверобои, питающиеся ложечной травой, реже заболевают цингой[454]. Основываясь именно на опыте русских поморов, Петр I неуклонно вводил эту траву в рацион матросов, солдат и всех «работных людей», в особенности на верфях Севера, Балтики. Настойка травы издавна применялась еще при водянке, от ревматизма, при гонорее, от белей. Сок свежего растения считался хорошим кровоочистителем. Водку из ложечной травы пили при зубных болях, цинготных гингивитах. Наружно применяли траву в виде мази с салом животных при всевозможных кожных болезнях, «жолвиях на шии, в пазухах» (при скрофулезе).

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Лишайники или мхи следует рассмотреть вместе: как и теперь еще, их часто смешивали друг с другом. В далекой древности северные летописцы по примеру новгородцев давали этим растениям суммарное название «ушь», «усние». Уснием кормились люди в трагические голодовки, ремесленники изготовляли из него поташ, золу на продажу. К концу XVII в. в лечебных и других рукописях наметилась терминологическая дифференциация: лишайниками («лишай», «пороет») назывался по преимуществу ягель, а за мхами осталось их имя. Отличали их друг от друга тем, что «мох ветвист, пушист, а ягель кожист».

Те и другие виды имели большое значение в жизни первоселов. Охотники пользовались ягелем как приметой, потому что пни деревьев ими обрастают с северной стороны. Некоторые из ягелей, как олений мох (или в древности «оленья губа») – прекрасный подножный корм для оленей. Из других видов готовили краску для тканей, клей, «студени». Северные лечебники знали два лекарственных растения из лишайниковых (или мхов, по их терминологии) – оленью губу (или олений мох) и грудной мох. Первый, по описаниям северян, наделен фармакологическими свойствами исландского моха (Cetraria islandica). Слоевище этого лишайника применялось в свежем и сушеном виде. Свежее слоевище в виде жвачки или растертое между камнями прикладывали к сибиреязвенным карбункулам, на опухоли после «кровепушти». Горькое слоевище давали в питье женщинам для ускорения родов, как горечь употребляли против пьянства, при запоях. Но основным его назначением было лечение больных скорбутом. «Збитую» жидкую массу из этого лишайника прикладывали к воспаленным при цинге деснам. Утомленным путешественникам рекомендовалось пить его в настойке: «Тако же который человек по дорогам ходит и будет умеглен (станет плохо видеть от цинги. – Н.Б.), тое же зелие пий – здрав будешь» («Московский лечебник», гл. 78).

Вологодские врачи и аптекари XVIII в. испытывали этот лишайник по опыту старожилов в лечении болезней и выпекали «пробный» хлеб с примесью «исландского моха»[455].

Второй лишайник носил название «легочной» или «грудной лишай», «дубовый, пихтовый лапоть» («гарба пулмонис» новгородских лечебников). Как показывает само название, растение

назначали при легочных заболеваниях – одышка, сухой кашель, колотье в груди и при любой «грудной немочи».

Мхи (Sphagnales). Широко распространенный в североболотистой зоне мох образует дерновину без корней в топях и озерах. Известный в народе под именем «белого или болотного моха», он растет там же, где и клюква. Мох потреблялся северянами в хозяйственных и технических целях. Утверждение о том, что в отечественной хирургии этот мох в качестве перевязочного материала впервые стали применять лишь с 90-х гг. прошлого столетия, не соответствует действительности. Уже в 1775 г. для этой цели его рекомендовал доктор Берлин Г. Что же касается народных «лечьцов», то в их руках он отлично заменял роль ваты и употреблялся уже в XVI в. для перевязки ран наряду с «пакулем», оческами льна. В лечебниках восхваляется способность болотного моха высушивать – «нежить» (гной), сукровицу, очищать раны и язвы, способствовать их заживлению. При «язвах смердящих» его предпочтительно применяли в смеси с «мохом, надранном с дерев благовонных».

Хвощи (Equisetum). Известный как сорняк, хвощ и поныне встречается в обилии по всей северной зоне вплоть до побережья Новой земли, где сохранилось много его синонимических названий: сосенка, елка, щеть, железник, скрыпун. Среди архангельских поморов он был известен больше всего под названием толкач, пестик[456]. О хвоще сложилось много поговорок. Так, о худом, болезненном человеке говорят: «тощ, как хвощ». А в самих прозвищах хвоща – признак широты когда-то активного хозяйственного, технического и пищевого его применения. «Железником» он назывался потому, что некоторые виды его употреблялись с квасом для чистки металлической посуды, копий, рогатин, ружейных стволов. Шишковидные разращения на корнях хвоща, похожие на «орешки» и богатые крахмалом, в старину широко употребляли в пищу вместо репы и картофеля, тогда еще совсем неизвестного среди русского народа. С ними жарили яичницу на сале с мукой. «Орешки» служили приправой к столу в сыром виде как зелень: «Хвощь – крестьянский овощ».

Судя по многим признакам, в лечебниках XVII в. описан хвощ полевой (Е. arvense). Применение во врачевании он имел самое разностороннее. Прежде всего хвощ был известен как «зелие угодное» при цинге. С прибавлением тертого моха его употребляли от поноса.

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Очень похвалялись его кровоостанавливающие свойства. Настойку пили при сухотной, «водоточивной болезни» (отеке), при кровавой моче, как надежное мочегонное. «Ветвие» хвоща наружно применяли, парясь в банях, при воспалениях мочевого пузыря, от камчюга, прострелов, при костном туберкулезе, гуммозном люэсе, геморроях, многих кожных заболеваниях. Вдыхания паров от его ветвей назначали при «смердящем духе» из носа, а прикладывание смоченного в настое плата к «тайным удам женок»– при б елях.

Грибы (Mycetes). Леса Севера – царство грибов. Сами лечебники Севера говорят, что «родове их многое множество». «Грибы» – название современное, в древности же их повсеместно называли «губи». Медицинская письменность XVI–XVII вв. сохранила и латинские наименования: «тубер», «фунгус», «болетус», известные в современной научной классификации. Разумеется, что под этими наименованиями скрывались в старину совсем не те ботанические виды, которые значатся теперь в научной микологии.

Врачебное применение имели следующие виды грибов:

1.Лиственничная губка (Fomes laricis, или Polyporus officinalis).

Ее плодовое тело под именем «агарика» еще в период Новгородской феодальной республики вывозилось в Европу и Азию именно с Севера

ипродавалось за высокую цену «франкам», «араплянам». Из пределов Архангельска в XVI–XVII вв. заграничный экспорт агарика достигал в год до нескольких тысяч пудов. Добыча агарика в то время составляла доходный в крестьянском хозяйстве промысел, которым занимались в деревнях поголовно все от мала до велика. Копытообразный гриб, весом иногда до полупуда (8кг), о т ствола отбивался «кием» (дубиной) и, раздробленный на куски, сушился в печи или на открытом воздухе, в крошеном виде продавался на рынках. В домашнем обиходе из него получали хорошую красную краску. Во врачевании употребляли внутрь настойки агарика для ослабления пота у сухотных (агарицин!), как слабительное; давали внутрь и наружно при лечении ран, пили при кровотечении из «стомаха», «кровоблевании», смазывали кровоточащие десна, назначали промывания «тайных уд» при белях у «женок», а примочки – при гнойных воспалениях глаз у новорожденных и взрослых.

2.«Трут-губа», или губка березовая (Fomes fomentarius), заменяла в быту современные спички, служила при постановке мокс, в

лечебных прижиганиях, применялась как механическое кровоостанавливающее к «порубам и порезам».

3.Высушенным мицелием гриба-дождевика (Lycoperdon bovista) присыпались раны, а на кровоточащее место прикладывали всю половину этого гриба «мошонкою» кверху и закрепляли «лентием».

4.Из съедобных грибов употреблялись для лечения все «боровыя губи», т. е. грибы, растущие по преимуществу в бору (сосняке). К сожалению, виды их лечебники не указывают. Собирать такие грибы для зелий надо было в большом количестве, дать им «неколико» повянуть на вольном воздухе, мелко изрезать и «пропущати в сосуде стькляничном», в нем же «и соблюдати ту воду велми, чтобы дух не вышел». Полученная вода рекомендовалась («велми пристоит») «ко удом зябленым, кои молкнуть, или к тем удом, кои собою терпнуть студеностью», т. е. к частям тела, находящимся в состоянии полупараличей, параличей, с расстройством кожной, мышечной чувствительности, у людей обмороженных. Лечение осуществлялось по строгой системе: сначала «больной уд согреваем противу жару огненнаго, и потом тою губною водою болящей сустав помазуем и то на день подважьды действуемь». На холодном Севере этот способ лечения был очень распространен, он не вызывал в народе сомнения, так как основывался на стародавнем опыте народных «лечьцов»:

«И та известна есть лечьба, от многих мастеров испытано»[457].

5. Большое внимание народным врачеванием уделялось мухомору (Amanita muscaria). По описанию в лечебниках, это «губи, кои собою толсты и велики растут, плеву имеюще черлену» (красную). В древних северных житиях есть указания на то, что этот гриб привозился скупщиками, обменивался на меха и употреблялся северянами сухим или в виде жвачки для опьянения. Этому, говорится в памятниках северной письменности, люди, возможно, научились от «еленей»

илосей, которые, поедая мухомор, впадают в глубокий сон; мясо таких животных, в свою очередь, действует опьяняюще на человека. Издревле мухомор использовался в быту для истребления насекомых (мух), откуда и само название: «И аще в молоке их (мухоморы) сварим,

итако мухи, их лижуще, скоро умирают, а ту губу именують

полатыньски мусинички, а порусьски мухомор»[458]. Изготовленная из мухомора вода считалась крайне ядовитой для человека, поэтому назначалась только наружно при отеках, ревматизме, для заживления

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

«всяких угри и прищи на лици». Для этого лицо рекомендовалось «умывать водою часто». Приложенная в виде сырых платов, вода эта способна «выгнать из удов» даже такую «лихую болезнь», как «тугу в берьцех» (люетическую гумму).

Описать в небольшой книге все растительные зелия, применявшиеся на Севере, не представляется возможным. Можно лишь бегло перечислить некоторые из них. Среди культурных овощей наиболее популярны были во врачевании лук, чеснок, репа, «редьковь» (редька), капуста, свекла, хрен, укроп.

Культурные злаки. Несмотря на привоз их в первые годы из центральных мест Руси, культурные злаки довольно часто обращались на дело врачевания: рожь, пшеница, толокно, ячмень, овес, а также производные злаков – вино, пиво, уксус, квас, брага, печеный хлеб, отруби, тесто пресное, кислое, закваска.

Здесь уместно сказать о спорынье (Claviceps purpurea), хотя ботанически это зелие относится к грибам из класса сумчатых грибов, произрастающих главным образом на завязях ржи. Известная в народе под названием «роговица», «хлебные рожки», «крючки», спорынья очень широко была распространена именно на холодном и болотистом Севере. Так как пораженное спорыньей зерно вырастает почти втрое (что было важным на бесхлебном Севере), а квашеное тесто хорошо подымается, то у народа создавалось даже положительное отношение к спорынье: хлеб с ней – это просто «пьяный хлеб», а не вредная пища и отрава; лексически же слово «спорынья» – то, что «спорит», помогает, приносит пользу, удачу, идет человеку впрок. А между тем, именно спорынья и являлась причиной жестоких пандемий корчеты (эрготизма) на Севере, указаниями на которые пестрят страницы любого сохранившегося до нас северорусского памятника древней письменности. Однако народ сумел привлечь спорынью и на дело врачевания. Она применялась в виде порошка, настоя, отвара, «воды перепущенной» при всяких кровотечениях и в особенности послеродовых, при расстройстве регул. В малых дозах «роговица» назначалась при «главоболии» (мигренях», при истерии и психозах, глазных заболеваниях, поносах, при базедовой болезни («егда вал лежит под горлом и очи стоять выпуклы, яко у вола»).

Широко были распространены в медицине первоселов и привозные растительные зелия. Они доставлялись из Китая, Индии,

Монголии – через Сибирь, из Бухары, стран Ближнего Востока, с Кавказа, от «кизилбашей» (персиян) после падения Казани и Астрахани – по Волге. Беспрерывный поток этих зелий с середины XVI в. направлялся через Архангельск морским путем «от немець». В основном это были пряности, «сахари» (сласти), ароматы, краски, вина. Известная часть служила одновременно и лекарствами. Потребителями являлись преимущественно представители социальной верхушки.

Ладан вместе с дрожжами и горелым вином применялся при ожогах. Гвоздику вводили в «червоточину зубную», давали нюхать при обмороках, настойку ее на водке пили при легочном кровотечении. Винные ягоды или фиги, смоква считались способными предупреждать эпидемии любой природы. Как указывается в таможенных книгах, они занимали большое место в северном товарообороте XVI–XVII вв.

Сахар употреблялся в виде леденцов (твердых кусков неопределенной формы), в «головах» и «толоченой». Сахаром присыпали раны и язвы, в особенности долго не заживающие, с обильным гноетечением. Больные, проходящие курс «чепучинного сидения», получали сахар в обязательном порядке вместе со сливами как легкое слабительное.

«Мушкатный орех» давался от падучей и при трясце. Черный перец тоже назначали против лихорадки, он же употреблялся и при заволоках. Рис, или сорочинское пшено, употребляли в виде «слуза» (слизи) при поносах внутрь и «крестером». Сладкие, или цареградские, рожки (Ceralonia siliqua) давали от кашля и от коклюша. Корица и кардамон считались хорошим средством от болей в животе, имбирь – при трахоме. Шафран, или, по-местному, «желтяницу», подмешивали в мутные и бесцветные лекарственные растворы; настойкой его на воде смазывали веки при оспе, чтобы они не слипались; вместе с яйцами, хлебным мякишем шафран накладывали на «апостему» (нарыв) в виде мягчительного пластыря.

Лимоны хорошо были известны на Севере еще в XVI в. Они привозились из Англии, Голландии. Находившийся в заточении в Белозерске в середине XVI в. князь Воротынский получал лимоны сотнями штук в каждой посылке. Способ лекарственного применения «демонов» при цинге русские моряки усвоили от заграничных

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

мореплавателей, консервируя их в плаваниях в соленой речной воде. Ревень вместе с табаком, чаем, соболями был «заповедным товаром», контрабанда которого жестоко преследовалась. Тем не менее, на северных рынках, а в особенности в Архангельске, «на Холмогорах», его всегда можно было достать без труда. В нем нуждались кожевники. А во врачевании он употреблялся как слабительное, широко применялся также для возбуждения «желания брашна». Чан, известный на Севере с конца XVI в. или немного позднее, рекомендовался при головной боли, от тоски и усталости, при нарушениях «стомаха» и кишок. Более действенным считали чай не горячий, а холодный, «остуженный».

Табак на Севере появился почти в одно время с чаем. Масляной вытяжкой его листьев пробовали лечить «свербеж» (чесотку), нарывы. Свежие или слабо завяленные листы табака прикладывали к грудям «женок» после родов. Впоследствии, к концу XVII в… его широко применяли для окуривания жилищ от насекомых (комаров, мошек). Чилибухой, цилибухой назывался плод Strychnos mix vomica («рвотных орешков»). Она была достоянием каждого охотника, служа для отравы диких животных (волков, лис). «Выжимки ореховые» – излюбленное на Севере средство при «расслаблениях» (параличах), отболи в кишках, жиления, кровавого поноса; малые приемы чилибухи давали при выпадении прямой кишки, ночном недержании мочи, против икоты, премежающейся лихорадки, а беременным чилибуха давалась для вызывания тошноты, отрыжки, рвоты. Из красок наиболее употребительными были сандал, индиго (XVII в.) Обе назначались наружно при различных кожных страданиях с обильным гнойным выделением из язв. Индиго, кроме того, назначали от «трясцы» как потогонное и при «падучей немочи».

Лекарственные зелия в северном товарообороте занимали видное место. Редко кто из продавцов любых товаров не привозил заодно на рынки какое-либо лечебное средство. Иноземные зелия доставлялись в тщательной упаковке, рассчитанной на длительную и трудную перевозку морем. Внутри государства тара была представлена кадками, ящиками, тюками, мехами (мешками), коробками. Толченое зелие продавалось и перевозилось «в меху, нетолченое – в коробу». При перевозке к центральным рынкам Севера в зимнее время принимались особые предосторожности; чтобы не проморозить

лекарства, их запаковывали в кожаные мешки, сундуки, обернутые рогожей, войлоком, мохом и связанные туго «вервием». Зачумленные селения объезжались. Подводы останавливались в избах с печным отоплением. К «царским» лекарствам на стоянках ночью приставлялся караул. Обязанность по транспортировке несли тягловые люди, которые из-за трудности пути и ответственности при недочетах часто разбегались, бросая на произвол кладь, лошадей, тележную и санную «сбрую».

Цены на зелия колебались значительно в зависимости от ряда факторов. Особенной дороговизной отличались привозные из-за границы медикаменты – ароматы, афродизиаки, косметика, пряности. Ясно, что простому народы эти товары были совершенно недоступны. На рубеже XVI–XVII вв. один «лемон», например, был равен по цене лошади.

В силу дороговизны обращалось большое внимание на качества аптечного товара. Принимались и покупались зелия только «отборные» и «негнилые», «без сору» и разных подозрительных примесей, орехи скатные «с червоточиной отметались прочь», водка для зелия должна была гореть синим «поломенем». Для определения удельного веса раствора служили свежее яйцо, «ентарь». В некоторых вотчинах хранители кладовых с зелиями делали своего рода биологические пробы зелий на «выжлецах» (собаках), кошках.

Для дорогих лекарств употреблялись небольшие коромысловые весики с чашками. В быту разновесами служили: ячменное зерно, «горошина грецкая», или «керат», орешек кедровый, «зерно перца чернаго», боб, желудь дубовый, маковое зерно. Жидкие зелия отпускались и назначались для питья «краплями», ложками, ковшами, «достаканами», в чарках, сулеях. Посуда употреблялась глиняная, стеклянная, а если деревянная, то окрашенная масляной краской и поверх ее обработанная луковым соком «чистоты для». В дозировке сыпучих тел употреблялись: кончик ножа, щепоть, горсть, скарлушина яйца куриного, кайры, лесного, грецкого ореха, «раковина», служившая одновременно для растворения в ней камедей, клея, «стюдени».

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/