собранными в конский хвост. Одетый в тенниску «Гамма фи», он прихватил длинный обрезок трубы. Перед нами предстала охрана молла.

–В чем дело? – спросил Лонни.

–Но в более широком смысле мы не можем посвящать, мы не можем благословлять, мы не можем почитать эту землю… – нараспев декламировали юнцы, едва не срываясь на крик.

–Мы разыскиваем Эми Данн, – ответил Джо Хиллсем. – Вы могли видеть ее в новостях. Она пропала еще в четверг. Красивая добрая женщина похищена из собственного дома.

–Я слышал об этом. И что? – сказал Лонни.

–Это моя жена, – вмешался я.

–Мы знаем, чем вы тут занимаетесь. Вы, которые тут собираетесь, – продолжал Джо, обращаясь к одному Лонни, который потряхивал конским хвостом, выпятив челюсть. Расплывшаяся зеленая татуировка покрывала его пальцы. – Слышали про групповое изнасилование.

Я покосился на Ранда, проверить, в порядке ли он, но мой тесть не отрывал глаз от поваленного манекена.

–Херассе! – воскликнул Лонни, резко запрокидывая голову. – Мать вашу! Нас назвали бандой насильников!

–Вы же из «Синей тетрадки», – пояснил Джо.

–Парни из «Синей тетрадки» – это прежде всего команда, – фыркнул Лонни. – Но мы не звери, слышь, ты, жопа с ушами! Мы не похищаем женщин. Нам никто не хочет помогать, вот и распускают говенные слухи. Типа, видите, они не заслуживают помощи, это просто банда насильников. Херня это все. Я бы давно убрался из этого гребаного городишки, если бы получил расчет как положено. Но мне не дали ни цента. Никому не заплатили. Вот и приходится здесь торчать.

–Мы дадим вам денег, – вмешался я. – Нормально заплатим, если поможете найти Эми. Вы же многих тут знаете. Может, что-то слышали.

Я достал ее фотографию, чем явно удивил Хиллсемов и Стакса. Ну конечно, вдруг осознал я, ведь для них это всего-навсего приключение, мужская забава. Шагнув к Лонни, я протянул ему фото, надеясь, что он взглянет хотя бы мельком. Но вместо этого он наклонился ближе, пробормотав:

–Вот дерьмо… Она?

–Вы ее узнали?

–Она хотела купить ствол, – растерянно сказал он.

Эми Эллиот-Данн

16 октября 2010 года. Страницы дневника.

С праздником меня! Уже целый месяц я в штате Миссури, и все идет к тому, что я стану настоящей жительницей Среднего Запада. Да, я забыла все привычки Восточного побережья и заработала медаль за тридцатидневный стаж (по местным обычаям она должна быть из картофеля). Я учусь, я уважаю здешние обычаи. Я Маргарет Мид с гребаной Миссисипи.

Давайте посмотрим, что у меня нового. В настоящее время мы с Ником погрязли в проблеме, которую назвали Загадкой Часов с Кукушкой. Семейная реликвия, бережно хранимая моими родителями, в новом доме выглядит смешно. Но, с другой стороны, все наши нью-йоркские вещи не избежали этой участи. Благородный мастодонт «Честерфилд» со своим детенышем – оттоманкой стоит в гостиной и выглядит обалдевшим, как будто в него выстрелили снотворным и вывезли из естественной среды обитания, а проснулся он в

окружении незнакомых новых предметов – горбатых ковровых дорожек, пластика под дерево и девственно-гладких стен. Я припоминаю наш старый дом – трещины и царапины, накопившиеся за десятилетия. (Небольшая пауза, чтобы привести в порядок чувства.) Но и новый весьма неплох. Просто он другой. Хотя часы со мной не согласны. Кукушке тоже нелегко приспосабливаться к новому жилью. Птица выскакивает, словно пьяная, запаздывая минут на десять. А вчера на семнадцать. А позавчера – на все сорок. Она испускает предсмертный вопль – ку-кру-у-у! – и всякий раз Бликер бежит прятаться: шерсть дыбом, хвост трубой. Найдя убежище, он смотрит на часы и возмущенно мяукает.

–Ой-ей-ей, – вздыхает Ник при этом. – Похоже, твои родители меня здорово ненавидят. – Но держит себя в руках и не предлагает избавиться от ненужного хлама.

Мне тоже ужасно хочется выкинуть часы ко всем чертям. Я-то безработная, дома весь день и постоянно жду очередного дикого вопля за спиной. Испытываю облегчение (она еще живая!) и злость (она еще живая!), когда птица орет.

Много суеты вокруг часов устроили гости в новоселье («Ты только погляди – антикварные часы!»), на котором настояла Морин Данн.

Хотя, если быть точным, она не настаивала. Мама Мо никогда не настаивает. Она просто делает идеи реальностью, будучи убеждена, что так и надо. В первое же утро после нашего переезда появилась на пороге с омлетом по-домашнему и упаковкой туалетной бумаги (нелучшая рекомендация омлету) и упомянула о новоселье так, как если бы оно было свершившимся фактом.

–Ну и когда же вы собираетесь праздновать новоселье? Уже подумали, кого я должна пригласить на ваше новоселье? Хотите традиционное новоселье или что-то вроде вечеринки

вбаре? Традиционное всегда лучше.

Поэтому мы назначили день, и этот день настал. Семья Данн и их друзья с преувеличенной старательностью стряхивают октябрьскую морось с зонтиков и тщательно вытирают ноги у дверей о коврик, который нам утром принесла Морин. На нем надпись: «Все, кто приходит к нам, – друзья». Он куплен в «Костко». За четыре недели, прожитые на берегах Миссисипи, я узнала многое о покупательских привычках местных жителей. Республиканцы идут в «Сэмс-клаб», демократы – в «Костко». Но те и те покупают очень много, потому что здесь тебе не Манхэттен, здесь в домах очень много места. Достаточно, чтобы поставить две дюжины банок огурцов в маринаде. И (опять же не Манхэттен) они съедают все двадцать четыре банки огурцов в маринаде. Ни одна вечеринка не обходится без «лентяйки Сьюзен», дешевой пластмассовой менажницы, с горой пикулей и банки, из которой надо пальцами вылавливать испанские маслины.

Теперь я опишу место действия. Это один из тех ароматных дней, когда люди приносят запах дождя с улицы на рукавах плащей и на волосах.

Подруги Морин, тетеньки в летах, тащат всякие вкусности в пластиковых контейнерах, спокойно переносящих посудомоечную машину, – их меня потом попросят вернуть. Попросят, попросят, попросят… Сейчас-то я знаю, что контейнеры должны быть вымыты и развезены по домам, но тогда не догадывалась о таком обычае. Спокойно отправила всю пластмассу во вторсырье; пришлось идти и покупать новые. Лучшая подруга Морин, Вики, тут же заметила, что ее контейнер новехонький, и потребовала объяснений. После моего чистосердечного признания выпучила глаза от изумления: «Так вот чем они занимаются в своем Нью-Йорке!»

Итак, новоселье. Давние подруги Морин по Ассоциации родителей и учителей, по «Шу-би-ду-би» в торговом центре, где она по сорок часов в неделю натягивала обувь на пятки женщинам всех возрастов. Она могла определить размер и полноту, едва взглянув на ногу: «Восьмой размер, узкая!» Все подруги Мо без ума от Ника и готовы пересказывать замечательные поступки, совершенные им в те годы.

Женщины помоложе – кандидаты в подруги Эми. У них обесцвеченные волосы и спортивные стрижки, у всех на ногах босоножки. Это дочери подруг Морин, они, как одна, без ума от Ника и готовы пересказывать замечательные поступки, совершенные им в те

годы. Большинство из них потеряли работу при закрытии «Риверуэя», или их мужья стали безработными из-за «Риверуэя». Поэтому они делятся со мной рецептами «дешевой и полезной еды», которая обычно представляет собой здоровенную кастрюлю варева из консервированного супа, масла и чипсов.

Мужчины восхитительно-тихие и вежливые. Беседуют о спорте и доброжелательно мне улыбаются.

В общем, все хороши. Настолько хороши, насколько это доступно человеку. Морин, в последней стадии рака, представляет меня своим друзьям, как если бы знакомила их с домашней зверюшкой:

– Это Эми, жена Ника. Она родилась и выросла в Нью-Йорке. В городе.

И ее друзья, здороваясь, немедленно впадают в нечто вроде синдрома Туретта. Повторяют, пожимая руку: «О Нью-Йорк! Город!» Или: «Должно быть, это здорово!» Или сладким голоском нараспев: «Нью-Йорк, Нью-Йорк» – и раскачиваются, будто изображают джаз-хэнд. Одна из подруг Морин по обувному магазину, Бэрб, неожиданно выдала, растягивая слова: «Нью-у-у-Йо-орк-Сити! Надо вздернуть!» Когда я в замешательстве захлопала глазами, она пояснила: «Это из старой рекламы сальсы!» А увидев, что я все-таки не оценила шутку, она покраснела и накрыла мою ладонь своей: «Честное слово, я не собираюсь тебя вешать».

Но наконец смешки утихли, и тут-то каждый признался, что никогда не бывал в Нью-Йорке. Или был всего разок и особо об этом не задумывался. Поэтому я отвечаю: «Вам бы понравилось», или «Нью-Йорк не каждому подходит», или просто «Мм…», когда заканчиваются все слова.

–Эми, будь дружелюбнее, – шепчет Ник мне на ухо, когда мы в кухне разливаем напитки (жители Среднего Запада обожают содовую в двухлитровых бутылках, и мы наполняем ею большие красные пластмассовые стаканы «Соло»).

–Стараюсь же, – ною я.

Мне это даже обидно слышать – если спросить любого в нашей гостиной, дружелюбна ли я, ни один не посмеет возразить.

Иногда мне кажется, что Ник придумал меня. С тех пор как мы перебрались сюда, я напрочь забыла о ночных девичниках и благотворительных вечеринках, а вместо этого готовлю тушеные овощи для его папы и участвую в продаже лотерейных билетов. Я отдала последние сбережения, чтобы Ник и Го могли купить бар, о котором мечтали; я даже вложила чек в открытку в виде пивной кружки, а Ник – бурные аплодисменты! – лишь сухо поблагодарил. Даже не знаю, что я должна делать. Но я стараюсь.

Мы приносим газировку, однако теперь мне еще труднее улыбаться и смеяться, видеть радость и веселье, спрашивать гостей, чего они еще хотят, расхваливать принесенный салат «Амброзия», крабовый соус или дольки пикулей, завернутые в сливочный сыр и еще в салями.

Отец Ника пришел с Го. Они молча стоят на пороге. Билл Данн, жилистый, все еще красивый, несмотря на маленький пластырь на лбу, готичный мужчина Среднего Запада. И мрачная Го, с заколотыми волосами, на отца старается не смотреть.

–Ник, – заявляет Билл Данн, пожимая сыну руку, а потом шагает вперед и хмуро глядит на меня.

Го вцепляется в Ника, оттаскивает его в сторону и шепчет:

–Понятия не имею, почему он такой смурной. Может, не с той ноги встал, а может, потому, что по жизни мудак. Хрен его разберет.

–Ладно-ладно. Я за ним пригляжу.

Го раздраженно пожимает плечами.

– Я не шучу, – говорит мой муж. – Иди выпей пива и отдохни. Снимаю тебя на час с дежурства по папе.

Будь на ее месте я, Ник, наверное, сказал бы, что я чересчур изнежена.

Тетки в летах продолжают виться вокруг меня и трещать без умолку. По их словам,

Морин всегда утверждала, будто мы с Ником идеальная пара. Спору нет, мы просто созданы друг для друга.

Японимаю, что болтушки исходят из лучших побуждений. С тех пор как мы поженились, я бесконечно слышу эти разговоры. Брак – трудная работа, требующая уступок, чем дальше, тем тяжелее. И тем больше компромиссов нужно находить. «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Торжественная помолвка в Нью-Йорке – разогретые вином и разговорами гости вели себя так, будто принимали нас в какой-то закрытый клуб женатиков. Советы градом сыпались на наши головы. Например, Бинкс Мориарти, восьмидесятилетняя мать лучшей подруги моей мамочки, перехватила меня у бара, проревев, как сирена «скорой помощи»:

– Эми, я должна поговорить с тобой!

Она крутила перстни на шишковатых пальцах – проворот со скрипом. Внезапно погладила мою руку (представьте, как древняя перечница щупает холодными клешнями вашу нежную теплую кожу), а потом поведала, что ее последний муж, умерший в шестьдесят три года, «не мог удержать в штанах свою игрушку». Бинкс произнесла это с ухмылкой в затянутых катарактой зенках: мол, я на краю могилы, а потому имею право говорить о таких вещах.

– Вот не мог, и все тут, – сообщила старушенция, не выпуская из смертельно холодных пальцев мою руку. – Но он никого из них не любил так, как меня. Я это знаю, и ты знай.

Мораль этой истории такова: мистер Бинкс, конечно, бабник и изменщик, но брак состоит из сплошных компромиссов.

Япри первой возможности улизнула от нее, а потом бродила в толпе гостей, стараясь не смотреть на одинаковые морщинистые лица, не ловить опустошенные, разочарованные взгляды людей, переваливших за середину жизни. Среди них хватало успевших поддать, кое-кто танцевал под музыку времен своей юности, пробуждая воспоминания о провинциальных танцплощадках. У окна я остановилась глотнуть свежего воздуха, и тут чьи-то пальцы сжали мой локоть. Мама Ника, с большими черными глазами и лицом мопса. Засовывая в рот кусочек козьего сыра и крекер, Морин ухитрилась проговорить:

– Это не такое простое дело – навечно соединить с кем-то свою жизнь. Но я рада, что вам с Ником это удалось. Вы молодцы. Парень встретил девушку, а девушка – парня. Но все же будут и дни, о которых придется вспоминать с горечью. И лучше, конечно, если это будут дни, а не месяцы.

Наверное, я выглядела потрясенной – а я в самом деле была потрясена, – поскольку она быстро добавила:

– Но у вас обязательно будут и славные денечки. Я в этом совершенно уверена. Много-много отличных дней. Ой… Прости меня, лапочка, за такие слова. Я всего лишь глупая разведенка. Ох, мама дорогая, я, кажется, выпила слишком много вина… – Она наспех попрощалась и убежала.

– Ты чего это здесь? – вдруг проговорил Билл Данн, обращаясь непосредственно ко мне. – Почему? Тебе здесь быть не надо.

– Я Эми, – говорю, дотрагиваясь до его руки, чтобы привести в чувство.

Биллу я всегда нравилась. Наверное, он даже не мог придумать повода, чтобы заговорить со мной, однако я догадывалась, что нравлюсь ему, по тому, как он на меня смотрел. Точно на диковинную птицу. А сейчас он хмурился и выпячивал грудь, напоминая карикатуру на молодого матроса-задиру. В нескольких шагах от нас Го поставила еду на стол

иприготовилась подойти к нам на цыпочках, будто хочет прихлопнуть муху.

–Откуда ты взялась в нашем доме? – цедит Билл Данн, кривя губы. – Кое-кто тебе тут

не рад.

–Ник! – зовет Го негромко, но требовательно.

–Я здесь, – сообщает мой муж, появляясь из толпы. – Эй, папа, это моя жена Эми. Ты помнишь Эми? Мы вернулись на родину, чтобы чаще видеться с вами. А это наш новый дом.

Ник сверкает в мою сторону глазами. Ведь это я настояла, чтобы пригласить его отца.