II. Законодательная деятельность русских князей

Уставная, то есть законодательная, деятельность русских князей началась еще до принятия христианства.

Например, под 882 г. в летописи сообщается, что князь Олег «устави дани Словенам, Кривичам и Мери». Кроме того, можно вспомнить известную административно-финансовую реформу великой княгини св. Ольги: летопись сообщает (под 946 г.) о том, что Ольга с сыном своим и дружиной в Древлянской земле «уставляюще уставы и уроки», и далее (в 947 г.) в Новгороде «устави по Мьсте повосты (погосты) и дани, а по Лузе оброки и дани». В ходе реформы был установлен централизованный порядок сбора дани князьями с подвластного населения: в специальных центрах сбора дани – «погостах», и по определенным правилам, нормам – «урокам». Есть известия об уставах и уроках св. Владимира, Ярослава Мудрого, его сыновей и внуков.

Первоначально эти уставы и уроки были весьма кратки и излагались в устной форме (возможно, поэтому многие из них и не дошли до нас); другие же, будучи позднее записаны, сохранились для потомства, войдя частью в

состав Русской Правды (например, уставы Владимира Мономаха) и других памятников древности. Эти, как устные, так и письменные постановления князей, весьма редко получали наименование «законов».

Хотя слово «закон» и было известно нашему праву еще в глубокой древности, но ему долго не придавалась того специального значения, какое оно получило позднее, главным образом, в нашей новой истории, когда закон стал противопоставляться обычному праву. Наоборот, в древности летописцы безразлично говорят об «обычаях отцов» и о «законах отцов», подразумевая под тем и другим выражением представления о праве и справедливости наших предков. Именно поэтому княжеские уставы и уроки (от глагола «урекать», то есть определять, назначать) являлись древнейшей формой законодательной деятельности носителей верховной власти первого периода нашей истории. Эти уставы были весьма разнообразны по своему содержанию: во-первых, князья утверждали своим именем нормы обычного права или видоизменяли эти нормы; во-вторых, князья делали те или иные распоряжения по отдельным вопросам своей административно-судебной и финансовой деятельности.

Таким образом, обычно древние княжеские уставы не являлись общими правилами (подобно современным законам), поскольку содержали княжеские решения по отдельным частным случаям. Развитие уставной деятельности князей связано с принятием христианства, когда «устав» действительно становится общегосударственным законом, когда была предпринята попытка собрать в одно целое постановления, относящиеся к известному кругу дел, а именно – к кругу дел церковных.

На почве греческого Номоканона русское правительство стало создавать свои постановления, и прежде всего, конечно, при решении вопросов, касающихся правового положения Церкви в новом для нее государстве. Замечательным показателем этого момента в состоянии национального законодательства являются церковные уставы христианских князей Руси – св. Владимира и его сына Ярослава Мудрого,

которые не только определяют правовой статус православной христианской Церкви в славяно-русском обществе, но и содержат ценные сведения о многих древнейших языческих обычаях народа, дают возможность более всесторонне осветить и изучить многие вопросы юридического быта наших предков. Именно церковные уставы представляют собой наиболее яркий пример указанного выше «столкновения» юридических начал византийского права с началами русского обычного права, а точнее, пример творческой рецепции на Руси византийского императорского законодательства.

Оба церковных устава дошли до нас в многочисленных списках XIII – XVIII вв. Устав великого князя – крестителя русской земли Владимира Святославича сохранился в списке конца XIII века Новгородской Кормчей, устав Ярослава Мудрого – только в списках XV в.^* Разнообразие редакций уставов и большое количество неясностей в изложении, позволяют сделать вывод об «обрастании первоначального текста позднейшими переделками в процессе судебной практики» (Карташев А.В.). Это обстоятельство дало повод некоторым историкам (Н.М.Карамзин, Е.Е.Голубинский) к полному отрицанию подлинности обоих памятников.

Но большинство ученых все же настаивают на подлинности уставов, хотя и очень измененных позднейшими переделками (митрополит Евгений (Болховитинов), К.А.Неволин, М.Ф.Владимирский-Буданов и др.).

«Письменные памятники древности могут быть подлинными в материальном отношении и неподлинными в формальном, то есть они могут содержать юридические нормы, действительно принадлежащие тем законодательным авторитетам, которым приписывается данный памятник, но самое письменное изложение может быть делом другой руки, современной или позднейшей».

Павлов А.С.

Если подлинность дошедших до нас списков уставов не может быть

точно установлена, то это еще не доказывает, чтобы таких уставов не могло

^* Тексты уставов с комментариями исследователей см.: Вдадимирскаий-Буданов М.Ф. Хрестоматия по истории русского права Т. 1. – Киев, 1885. С. 212 – 225; Памятники русского права Т. 1. С.236 – 285; Российское законодательство X – XX вв. Т. 1. С. 134 – 208. Бенешевич В.Н. Сборник памятников по истории церковного права. – Пгд, 1915. С. 64 – 68;

быть – в той или иной форме (устной или письменной); наоборот, надо признать, что была нужда в княжеском законе, как для Церкви, так и для государства.

Устав великого князя св. Владимира введен в науку в 1775 г. немецким ученым Г. Миллером, который опубликовал одну из наиболее поздних его обработок XVI века в составе Степенной книги. Расширение числа известных редакций устава позволило митрополиту Евгению (Болховитинову) высказать мнение, что в основе их лежит один и тот же ранний текст, который можно связывать с именем князя Владимира. Преосв. Макарий (Булгаков) характеризовал его древнюю основу как первый опыт применения к условиям Руси норм православной Церкви и кодификации собственно русского церковного права, и не исключал возможности, что устав сложился уже в XI веке.

Специальное текстологическое исследование памятника С.В.Юшковым показало, что первооснова устава принадлежит XII веку и что главным его источником является грамота князя Владимира Святославича начала XI в., подтвердившая ряд привилегий церковной организации на Руси. По мнению Я.Н. Щапова, в основе устава лежит грамота о выделении «десятины» церкви Пресвятой Богородицы в 995 – 996 гг., которая была переработана в первоначальный устав в начале XI в. (до 1011 г.), в связи с учреждением епископских кафедр, распространения на них церковной десятины и установления церковной юрисдикции. Устав продолжал складываться и развиваться в XI – XII вв. вместе с укреплением и расширением церковной организации.

Устав Владимира Святославича известен более чем в 200-х списках. Преосв. Макарий (Булгаков), С.В. Юшков, А.А. Зимин разделяют все списки устава на 3 редакции: Краткую, Среднюю и Пространную; К.А. Неволин – на 2 редакции: Краткую и Пространную. Я.Н. Щапов указывает 7 редакций,

относящихся к XII – XIV вв. Синодальный список 1282 г. Пространной редакции является древнейшим, дошедшим до нас, списком устава. По содержанию устав великого князя св. Владимира заключает в себе пожалование «десятины» (одной десятой части княжеских доходов) в пользу Церкви, поручение епископам заведовать богоугодными заведениями (школами, больницами, приютами) и контролировать торговые эталоны меры и веса. Основная часть устава – это определение круга предметов и лиц, подведомственных церковному суду.

I. Устав предоставляет Церкви широкую юрисдикцию над всеми христианами по тем преступлениям, которые в языческой Руси не считались преступлениями и не были знакомы светским судьям. Перечень дел («суды церковные»), по которым церковному суду подлежало все христианское население Руси (по Синодальному списку Пространной редакции), следующий:

1. Преступления против христианской веры и устоев Церкви: разные виды колдовства, знахарства («ведьство, зелейничество, потворы, чародеяния, волхования»); дела по нарушению святости и неприкосновенности христианских храмов и символов («церковная татьба», гробокопательство, разграбление могил – «мертвецы сволочат», ввод в храм животных – «скот или псы», обезображивание креста – «крест посекут», языческое идолослужение – молитва «под овином или в рощеньи или у воды»).

2. Преступления против христианской нравственности, об оскорблении нравственного чувства, противоестественных грехах, о покушениях на женскую честь, об обидах словом: изнасилование («пошибанье»); языческая форма совершения брака путем похищения девушки или чужой жены («умычка»); браки между близкими родственниками («в племени») или свойственниками («в сватьстве»); ложное обвинение в блуде, колдовстве, ереси; укушение («зубоежа»),

оставление или убийство новорожденного («девка дитя повержет»), скотоложство; непочитание детьми родителей («сын отца бьет, или дочка матерь, или сноха свекровь»), спор (или даже драка) между супругами из-за имущества.

3. Все семейные дела, тесно связанные с преступлениями против христианской нравственности и полностью входившие в юрисдикцию Церкви (по византийскому законодательству суду Церкви подлежали только некоторые из этих дел, исключая дела о нарушении родительской власти, споры о наследстве, споры между супругами об имуществе, которые подлежали гражданскому суду): дела бракоразводные («роспуст»), брачный сговор с назначением неустойки («смилное заставанье»), споры о наследстве («братья или дети тяжутся о задницю»).

Что касается споров о наследстве, то здесь мы видим противоречие между церковным уставом и Русской Правдой, поскольку по ст. 108 ее Пространной редакции дела о наследстве решались князем. По уставу же они отнесены к компетенции церковного суда. Возможно, данное противоречие объясняется конкуренцией двух источников: обычного права, нашедшего отражение в Русской Правде, и церковным правом (А.С. Павлов).

Указанная конкуренция источников проявляется также в другой важной особенности устава великого князя св. Владимира – отсутствии наказаний за преступления против христианской веры, Церкви, нравственности и семьи. Можно было бы предположить, что византийские церковные иерархи принесли вместе с новой религиозной системой и новую правовую систему, представленную Эклогой и Прохироном, где отсутствовали указания на собственно церковные наказания (отлучение, епитимии), характерные для канонических источников права. В Византии (а позже и в России) обычной практикой стало то, что светские наказания дополняли церковные санкции. В Греции дела, предоставленные суду Церкви, могли подлежать и суду гражданскому.

«Церковь судила их с церковной стороны, как дела совести, определяя их нравственное значение, полагала за них епитимии, употребляла и другие свойственные ей меры для вразумления и обращения согрешивших; мирская власть могла рассматривать те же самые дела со стороны гражданской как преступления общественные и часто для наказания их и пресечения употребляла свои меры».

Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский.

Как уже отмечалось выше, в Эклоге и Прохироне были широко представлены смертная казнь, членовредительные и болезненные телесные наказания. Очевидно, что жестокие византийские наказания не соответствовали русской обычно-правовой системе наказаний, представленной, в основном, имущественными санкциями. Это несоответствие византийской системы наказаний русским обычаям, по

видимому, и обусловило отсутствие санкций за преступления в уставе св. Владимира. Система наказаний появляется только в церковном уставе Ярослава Мудрого, но опять же: эта система более соответствовала русским обычаям, нежели византийским источникам.

Таким образом, устав великого князя Владимира Святославича, с одной стороны, объявляет общественно опасными такие поступки, которые не рассматривались как преступления русским обычным правом, а, с другой стороны, определяет подведомственность таких дел церковному суду, запрещая гражданским судьям вмешиваться в «суды церковные».

II. Церковному суду подлежали некоторые категории христианского населения Руси – по всем делам: и церковным, и светским – гражданским и уголовным («обида» - имущественный ущерб или преступления против личности, «котора» - ссора, раздор, распря, «вражда» - убийство, преступление», «задница» - тяжбы о наследстве).

В связи с принятием христианства, учреждением церковной организации и духовной иерархии, естественно, из христианской паствы должно было выделиться особое общество, особый разряд лиц, служащих

Церкви и, вообще, стоящих к ней в особых отношениях. К этому обществу «людей церковных, богадельных» по уставу св. Владимира принадлежали: 1. Прежде всего, белое духовенство (с семьями), монашество: «игумен, поп, дьякон, дети их, попадья, и кто в клиросе, игуменья, чернец, черница».

2. Миряне, служащие в церковных учреждениях: «просвирни» (или «проскурницы») – женщины, выпекающие просфоры, «паломник» (или «псаломник»), врач («лечец»), повивальные бабки и т.д.; а также люди убогие, призреваемые Церковью или получающие от нее содержание: лица, живущие в монастырях, церковных богадельнях – «слепец, хромец, монастыреве, больнице, гостиницы, странноприимнице», «сторонник» - странник-богомолец, (в некоторых списках устава еще указаны - «вдовица», «калика» - калека); «задушный человек» (холоп, отпущенный на свободу по духовному завещанию), «прощеник» (человек, которому простили грехи, получивший чудесное исцеление).

Кроме того, устав предусмотрел ситуацию, когда сторонами в деле являются церковный человек и светский человек: в этом случае назначается общий («обчий») суд князя и епископа.

Церковный устав великого князя Ярослава Мудрого был открыт для русской науки исследователем В.В. Крестининым в 1771 г. в Архангельске, в сборнике первой половины XVI в. и опубликован И.И. Лепехиным в 1780 г. Как уже отмечалось, разнообразие редакций устава, как и устава св. Владимира, вызвало в науке дискуссию о времени происхождения памятника. Известные русские ученые (историк Церкви митрополит Макарий (Булгаков), юрист-канонист А.С. Павлов, историки В.О. Ключевский, К.А. Неволин и др.) полагали, что основа устава была создана с эпоху правления Ярослава Мудрого.

«Говорить о подлинности этого устава в собственном смысле, то есть принадлежности его, как письменного памятника, самому Ярославу, можно еще менее,

чем о подлинности такого же устава, приписываемого св. Владимиру. Подобно этому последнему памятнику, устав Ярослава, несомненно, образовался путем частной кодификации норм церковного права, вызванной исторической, т. е. жизненной необходимостью, перенести в сферу церковного суда ту же самую систему вир и продаж, какая принята в Русской Правде».

Павлов А.С.

Ключевский В.О. также полагал, что устав князя Ярослава являлся «сверстником» Русской Правды и определял его происхождение первой половиной XII в. Митрополит Макарий (Булгаков) указывал, что великий князь Ярослав «дал Церкви устав уже под конец своей жизни, при митрополите Илларионе», называя его «продолжением и подробнейшим раскрытием устава Владимирова». С.В. Юшков полагал, что самому князю Ярославу Владимировичу принадлежала лишь его вводная и заключительная части, а остальная часть устава (так называемый «Судебник») сложилась к середине XII века. Также и Я.Н. Щапов относит создание первоначального архетипа устава к XI – началу XII вв., а упоминание в тексте устава о составлении его князем Ярославом по согласованию с митрополитом Илларионом расценивается ученым как вполне достоверное (таким образом, время создания устава – 1051 – 1054 гг.). По мнению А.А. Зимина, первоначальный текст устава лучше всего сохранился в его Краткой группе списков Восточно-Русской редакции и был создан в канцелярии митрополита Киприана, то есть в конце XIV – начале XV вв.

Митрополит Макарий (Булгаков) разделял все списки устава на три редакции: Краткую, Среднюю и Пространную. Я.Н. Щапов, подготовивший и опубликовавший все известные списки устава (их насчитывается около 100), разделяет их на шесть редакций: Краткую, Пространную, а также возникшие в результате переработки этих двух старших редакций Румянцевскую, Тарновскую, Устюжскую и Заподно-русскую. Самые ранние из дошедших до нас списков датируются второй четвертью XV в., самые поздние – XIX в. По мнению Я.Н. Щапова, Пространная редакция возникла раньше Краткой (в XII – первой четверти XIII в.) в результате переработки

первоначального архетипа. Создание же Краткой редакции, по мнению ученого, можно связывать с именами московских князей Семена (1340 – 1353) или Ивана II (1353 – 1359) и митрополитов Феогноста или св. Алексия. Однако, несмотря на более позднее возникновение, Краткая редакция лучше сохранила архетип устава. Согласно исследованию А.А. Зимина, устав Ярослава сохранился в двух редакциях: Восточно-русской и Западно-русской (последняя, известная по списку 1499 г., основана на первой редакции). Восточно-русская редакция состоит из двух групп: Краткой и Пространной; древнейшей из них является Краткая группа.

Устав Ярослава уже является «довольно пространным и стройным церковным судебником» (Ключевский В.О.), еще более расширяющим сферу епископского суда, устанавливающим систему наказаний и порядок судопроизводства по тем делам и над теми лицами, которые только перечисляются уставом св. Владимира. Следуя классификации В.О. Ключевского, можно разделить дела церковно-судебного ведомства на три разряда (Восточно-русская редакция. Краткая группа (с дополнительными (новыми) статьями из Пространной группы):

1. Дела «греховные», без элемента преступности – судит только епископ, без участия княжеского судьи. Например: за колдовство («волхование, чародеяние») - женщина наказывается мужем («казнит ее, а не лишиться») и штрафом митрополиту. Инцест, или половая связь кровных родственников, а также духовных родственников (крестного отца и крестной матери) и свойственников, скотоложство – наказываются штрафом епископу и епитимией. Вступление мужчины во второй брак, без расторжения первого («оженится иною женою, со старою не распустився») – наказывается «виной» перед епископом (вероятно, штрафом), а также предписанием жить со старой женой, а новую жену («молодую») отправляют в «дом церковный» (вероятно, в монастырь). Если же изменяла жена (если «пойдет» жена от своего мужа за другого мужа или будет изменять своему мужу), то для нее объявлялся недействительным не только второй брак, но и первый, ее

отправляли в монастырь, а «новоженя» (незаконный муж, сожитель) платил штраф митрополиту. Штрафом в пользу церковной власти наказывались также драки между женщинами («две жены биються») и избиение женой мужа («жена мужа бьет»). В случае рождения внебрачного ребенка -

девушку или замужнюю женщину, которая «дитяти добудет» полагалось, осудив, отправить в дом церковный.

Интересно отметить толкование исследователями двоеженства в собственном смысле, то есть одновременного сожительства с двумя женами («две жены кто водит»): 1) Согласно комментариям А.А. Зимина, М.Ф. Владимирского-Буданова, при законном первом браке («держати по закону») муж имеет еще вторую, незаконную, жену («которая подлегла»). В этом случае виновный платит штраф епископу, незаконную жену отправляют в монастырь, а законная жена остается с мужем, причем он не должен ей причинять зла («лихо водить ю»), иначе ему полагается «казнь». 2) По мнению Н.А. Семидеркина, устав преследует языческое двоеженство: слово «водит» указывает на то, что церковного брака ни с одной из жен, возможно, и не было заключено, обе жены могли быть «водимыми» (это понятие употребляется в «Повести временных лет» для обозначения языческих жен), тем не менее, такое положение не допускается церковным правом. Предписание «а первую держати по закону» означает требование оформить брачные отношения, согласно церковному закону, венчанием. Если муж продолжал жить с ней в языческом браке, невзирая на предписание церковного суда («а иметь лихо водити ю»), его полагалось «казнию казнити». Применение наказания в виде заключения в церковном доме (монастыре) ко второй жене, указывает на то, что Церковь отстаивала принцип единобрачия, как в случае заключения церковного брака, так и в случае, если языческий брак не был оформлен Церковью. Желание супругов жить в полигамном браке расценивалось как преступление.

О стремлении Церкви найти компромисс с действительностью языческой Руси свидетельствует и норма устава о разводе по взаимному

согласию супругов («если муж с женой по своей воле роспуститься»): произвольное расторжение брака запрещается и наказывается штрафом, как в случае венчанного, церковного брака, так и в случае невенчанного, языческого брака (правда, штраф во втором случае в два раза меньше, чем в первом). По свидетельству митрополита Иоанна II (1080 – 1089), церковные браки в те времена заключали лишь бояре и князья, народ обходился без «благословения и венчания», устраивал свадьбу «с плясаньем, гуденьем и плесканьем» («Церковное правило митрополита Иоанна к Иакову черноризцу»). По замечанию М.Ф. Владимирского-Буданова, произвольное расторжение брака по взаимному согласию супругов, хотя и запрещалось, но на практике допускалось вплоть до XVIII века.

О временном компромиссе христианства с язычеством свидетельствует еще одна норма Пространной группы Восточно-русской редакции устава о нарушении сговора о браке. При сговоре совершался обряд «краяния», то есть разрезания на куски сыра и хлеба в честь Рода и Рожаниц – языческих идолов наших предков, олицетворявших собой идею судьбы и счастья. Описание этого обряда есть в Домострое (XVI в.), но и в церковном уставе Ярослава Мудрого мы находим указание на этот обряд: слова «про девку сыр краян будет» означают совершение брачного сговора. Если же впоследствии жених отказывался от брака, то он или его родителя должны были заплатить «за сыр», возместить расходы на угощение, заплатить невесте «за срам», т. е. за оскорбление, а также заплатить штраф в пользу церковной власти.

2. Дела греховно-преступные, где нарушаются не только церковные каноны, но и государственные законы – суд имеет смешанный характер: судит княжеский судья с участием судьи церковного. Например: языческая форма совершения брака путем похищения девушки («умчит девку или насилит», то есть «умычка» устава св. Владимира), изнасилование девушки и женщины («пошибание») односторонний развод по инициативе мужа без вины жены («роспуст»), оскорбление женской чести

бранным словом, – наказываются штрафом в пользу епископа, женщина («за срам») получает вознаграждение, равное сумме штрафа (причем, размер денежных взысканий устанавливается в зависимости от социального положения женщины, но, женщины только свободного состояния – дочери или жены боярской или простого человека), а третья часть санкции, собственно уголовное наказание, обозначена словами: «а князь казнит», которые по-разному переводятся исследователями. В.О. Ключевский считает, что речь идет о телесном наказании; М.Ф. Владимирский-Буладанов, К.А. Неволин рассматривали «казнь» как уголовное наказание вообще: князь или устанавливал по своей воле денежное наказание вдобавок к церковному (именно так переводит слова о «казни» Н. Калачев) или судил на основании греческих законов («можно предположить, что телесные наказания болезненные и членовредительные прежде всего были применены к преступлениям, подлежащим суду церковному на основании Прохирона и Эклоги» - М.Ф. Владимирский-Буданов). Преосвященный Макарий (Булгаков) полагает, что «умычка», «пошибание» и другие преступления устава, которые считаются уже не только грехом и подлежат двойному наказанию, рассматривались церковным судом, а после него преступник для «казни» отсылался к светской власти. По мнению Я.Н. Щапова, слова «а князь казнит» указывают лишь на то, что исполнение решений епископа о денежных взысканиях возлагалось на государственный аппарат князя, поскольку Церковь своим аппаратом не обладала. По мнению В.О. Ключевского, наказания устава за оскорбление женской чести стали «первым опытом пробуждения в крещеном язычнике чувства уважения к нравственному достоинству личности человека». Хотя, пока эти наказания строятся на принципе права-привилегии.

К греховно-преступным делам устав также относит: прелюбодеяние мужа («если муж от жены блудит»), которое не являлось поводом к расторжению брака ни в Византии, ни, вероятно, на Руси; однако и безнаказанным такое поведение также не оставалось: устанавливаются

«вина» мужа перед епископом (можно предположить здесь епитимию или (и) денежный штраф) и княжеская «казнь». Непочитание детьми родителей (сын бьет отца или мать) – епископу в «вине» (штраф, епитимия) и «волостельская казнь» (светское наказание, налагаемое волостелем – управителем волости); кража между супругами – епископу «в вине» с князем «на-полы» (общий суд, штраф делится пополам),; убийство («бои и убийство, и душегубство») во время свадьбы, или свадебных боев - наказывается штрафом («вирой») князю пополам с епископом; поджог (если кто «зажжет» двор или гумно, или что иное) – наказывался штрафом в пользу епископа и княжеской «казнью».

Вновь можно отметить противоречие между церковным уставом и Русской Правдой, согласно которой дела о краже, убийстве и поджоге составляли судебную компетенцию князя (ст.ст. 6, 7, 34, 35, 43, 83 Пространной редакции). Но участие Церкви в суде и наказании виновных в краже и убийстве объясняется особым родом этих преступлений: в уставе речь идет о краже между супругами (такого рода кража не предусмотрена ни Русской Правдой, ни другими нашими древними законами (вмешательство Церкви в эту (семейную) сторону уголовного права весьма естественно и даже необходимо); и об убийстве во время свадебного сговора («сговорное»), во время свадьбы, или свадебных боев («свадебное»), которые являлись обычной принадлежностью языческих игрищ. В церковных правилах и поучениях содержатся предписания отказывать в отпевании убитых в таких «беззаконных боях» (например, в «Поучении» новгородского архиепископа Ильи (Иоанна) 1166 г.), а правила Владимирского собора 1274 г. запрещают также хоронить убитых в «бесовских боях близ церквей». М.Ф. Владимирский-Буданов полагает, что в числе указанных (семейных) преступлений следует подразумевать: отцеубийство, детоубийство, мужеубийство, женоубийство и братоубийство. Данное предположение связано с «молчанием» Русской Правды о преступлениях такого рода.

Что касается поджога, то, по мнению М.Ф. Владимирского-Буданова, А.А. Зимина, норма устава свидетельствует о стремлении составителя

памятника расширить круг подведомственных Церкви дел за счет сужения княжеской юрисдикции: по-видимому, речь шла о защите имущества церковных владений от посягательства. Согласно предположению Н.А. Семидеркина, данный состав включен в церковный устав в связи с тем, что, наряду со злоумышленниками, в число преступников включались и пироманы. Церкви предоставлялось лишь право участия в доходах от дел о поджогах: 100 гривен штрафа, указанные в уставе, - это отчисление в пользу епископа от общего количества вырученных в результате «потока и разграбления» денег (остальные деньги, по ст. 83 Пр. Пр., делились между потерпевшим и князем).

3. Дела лиц духовного ведомства судятся церковной властью. Например, священники, их жены, монахи и монахини за блуд, пьянство и другие проступки против правил установленной для них дисциплины подлежат суду епископа без участия мирской власти – «и во что их осудить, волен». Кроме того, устав Ярослава повторяет постановление устава св. Владимира о подсудности «церковных людей» суду епископа (или митрополита) по всем делам, духовным и светским.

В первых же строках устава Ярослава Мудрого содержится ссылка на два источника: устав св. Владимира («по данью отца своего») и греческий Номоканон. Но, во-первых, в отличие от устава св. Владимира, устав Ярослава устанавливает санкции за совершение преступлений против христианской веры и Церкви, нравственности, семьи. А, во-вторых, эта система наказаний противоречит византийскому церковному праву: помимо духовного наказания (различные формы отлучения от Церкви (епитимии), ссылка в монастырь для исправления), мы видим светскую санкцию - штрафы (применяемые духовным судьей) в пользу епископов, а также в пользу пострадавших, что роднит устав Ярослава с Русской Правдой, применявшей почти исключительно меры имущественной ответственности. По мнению Н.А. Семидеркина, возможность закрепления в уставе типично

русской системы наказаний открылась благодаря тому, что митрополичью кафедру возглавил русский по происхождению Илларион. Вряд ли подобная акция могла быть осуществлена раньше, когда русскую православную Церковь возглавляли воспитанные на образцах византийской правовой мысли греческие митрополиты. Возможно, именно поэтому в уставе св. Владимира отсутствуют указания на меры ответственности за церковные преступления: византийская система наказаний оказалась непригодной для Руси, а закрепить в законе обычно-правовую русскую систему не позволяли, по видимому, убеждения митрополитов из Византии и их зависимость от Константинопольского патриарха.

Таким образом, церковный устав Ярослава Мудрого является примером компромисса между византийской правовой системой и русским обычным правом.

Русская православная Церковь стала новым миром, новым обществом для языческой своеобразной среды славяно-русских племен. Объявив войну язычеству, церковные уставы князей св. Владимира и Ярослава Мудрого, вместе с тем, стали очень важным источником для изучения обычного права древней Руси, народного правосознания первоначальной эпохи русской истории. История принятия Русью христианства доказывает нам, насколько долгим и сложным был этот путь, как много он потребовал мужества, таланта и нравственной чуткости у народа, вступившего на него, и у правительства, которое повело народ за собой.

Достаточно быстрый, мирный и успешный ход христианской миссии св. князя Владимира и его преемников во многом объясняется мудрой, осторожной, планомерной политикой русского правительства, избравшего главным средством приобщения языческого народа к новой вере не насилие (крещение новгородцев «огнем и мечом» является горьким, но неизбежным, при такой грандиозной реформе, исключением), а христианскую проповедь, убеждение, учение. Кроме того, успехи миссионерской деятельности на Руси

связаны с особенностями языческого мировоззрения вообще и с особенностями русского язычества в частности.

Всякий язычник в религиозных вопросах является принципиальным универсалистом. По его воззрению, заведывание всей вселенной разделено между столькими группами национальных божеств, сколько наций существует в человеческом роде.

«Если представителям монотоистических вероисповеданий религиозная истина представляется самодовлеющим целым, принадлежащим им во всем объеме, и по закону противоречия, исключающим все другие религиозные формы, то язычник находит это целое лишь в сумме всех земных религий, каждую из коих он считает чьим-либо национальным уделом. Поэтому он толерантен, - не из признания за другим права иметь собственную субъективную истину, а из принципиального согласия с другим в объективной истинности его божества… Язычник, однако же, защищает своих богов с оружием в руках, но лишь как свое национальное достояние; он отвергает чужую религию, но лишь как символ порабощения, и если особенно восстает против христианства, то только потому, что не может никак понять со своей точки зрения странной претензии христианства как части, по его мнению, общечеловеческой религиозной истины, - быть каким-то всеисключающим целым, не терпит, как богохульства, отрицания со стороны христианства его национальных богов. Так было в свое время и в римской империи – откуда и гонения на христианство».

Карташев А.В.

Введение христианства на Руси не могло возбуждать сильных религиозно-национальных страстей, во-первых, потому, что миссия осуществлялась не путем завоевания, не иноплеменной и иноязычной властью, а собственным национальным правительством.

Поэтому там, где централизующее влияние Киевского князя принималось беспрекословно, история не знает серьезных протестов старого язычества. И, наоборот, там, где местный патриотизм еще стремился сохранить независимость от Киева (Новгород, Ростов, Муром), новая религия отвергалась как орудие порабощения. Во-вторых, славянский языческий культ находился еще на примитивном уровне развития; русское язычество только переступало пороги мифологической эволюции: переходило от чистого физического политеизма и шаманизма к воплощению обожаемых сил природы в образах животных и, наконец, человека.

До времени св. Владимира мы знаем о грубых истуканах только у руссов тмутараканских и об одном киевском и новгородском идолах Перуна. Но не только эта малоупотребительность идолов сообщала нетвердость, расплывчатость языческому миросозерцанию древнерусского славянина, а и характер его социального развития. Не было еще бытовых предпосылок для богатой организации общественного богослужебного культа. Жрецов почти не существовало, следовательно, не существовало профессиональных защитников родной религии, облеченных от общества правами и властью и имевших полную возможность при случае руководить народными восстаниями против новой веры» (исключения: Новгород, Ростов, Муром).

Когда мы говорим об успехах христианской миссии на Руси, то имеем в виду, прежде всего, внешнюю христианизацию населения – принятие славянами и отчасти инородцами Св. Крещения. Язычество было объявлено верой запрещенной и преследуемой – стало верой тайной, но не перестало существовать. Что же касается внутренней христианизации, сознательного, глубоко прочувствованного принятия христианской веры как единственной истины, исключающей все другие, то здесь дело обстояло сложнее: настоящее просвещение и христианское учение были доступны лишь князьям, их окружению, духовенству, богатым людям, жителям крупных городских центров, имевшим доступ к сокровищам книжной мудрости. Простой же народ, то есть большая часть древнерусского населения, учился вере у просвещенного меньшинства – это путь очень медленный и трудный. Поэтому, когда мы говорим о внутренней христианизации, то должны иметь в виду, в основном, образованное меньшинство общества, княжескую, боярскую и городскую аристократию. Для большей части принявших Св. Крещение по воле правительства людей период ХI, ХII, отчасти даже ХШ веков, стал периодом открытого, сознательного двоеверия, когда христианство стало рядом с язычеством как особая вера.

Борьба между языческими обычаями и церковно-государственным законодательством стала важнейшим фактором формирования правовой культуры древнерусского общества в X- XIII вв.

Вселенское каноническое право и законодательство греко-римских императоров, в основном, представляют нам примеры полного отречения от христианской веры. Но практика данного преступления в древней Руси редко включает факты полного отступничества. Киевской церковно

государственной «симфонии» более известно неполное отступничество, то есть выполнение христианами правил и обрядов других культов (в основном, языческого), когда начала осуществляться грандиозная программа превращения Руси языческой в Русь Святую. Внешними признаками соединения православного христианства с язычеством являлись: участие в поклонении языческим идолам, принесение им жертв, выполнение других языческих обрядов, приверженность к языческим суевериям и т.п. Исследователь истории церковного суда в России К. Неволин соединяет понятия «идолослужения» и «языческого суеверия» в одно целое – «идолослужение», устанавливая связь между ними одним грехом – поклонением идолу, а не истинному Богу; только в первом случае это поклонение более материального характера, во втором – идеальное. Другой исследователь, иеромонах Николай (Ярушевич), напротив, считает, что эти понятия все-таки различаются по своему внутреннему содержанию и законодательные акты квалифицируют их как два различных, хотя и во многом связанных между собой, преступления: идолослужение (в узком смысле) и приверженность к языческим суевериям.

Можно согласиться с последней точкой зрения: активное, осознанное язычество, выраженное в жертвоприношениях идолам, вкушении идоложертвенного и т.п., и использование христианами в повседневной жизни языческих понятий, правил, верований есть два проявления, может быть, даже два этапа, одного преступления – уклонения православных христиан в язычество. Первый состав является более квалифицированным,

так как часто трудно определить, является ли поклонение и принесение жертв языческим идолам полным, сознательным отречением от христианской веры или это привычное действие для новокрещенного христианина, только вступившего на путь христианского просвещения и еще во многом остающегося язычником.

Как уже было указано, язычники принимали новую религию сравнительно быстро и легко, потому что для них все религии были одинаково истинны, все боги одинаково реальны. Но именно поэтому для них была немыслима перемена веры, невозможно отречение от их старой веры.

Душе язычника свойственно совмещение или, точнее, подлепоставление нескольких вер. Поэтому, привыкая к христианскому Богу, простой русский народ по-прежнему благоговейно почитал свои прежние святыни, несмотря на то, что городские идольские требища были разорены и служение старым богам было запрещено правительством. Молитва в христианском храме не успокаивала пугливой мысли русского новокрещенца, и он спешил помолиться в овин, в хлебное поле, в рощу и к воде, чтобы не обидеть исконных покровителей его обыденной жизни, и приносил обычные жертвы на болотах и у колодцев.

Таким образом, с началом христианской миссии на Руси начинается период сознательного, открытого двоеверия, которому соответствует такой вид религиозного преступления как идолослужение и связанные с язычеством: волхование, чародеяние, зелейничество, различные виды преступлений против христианской нравственности (блуд, многоженство, кровосмешение и пр.) - словом, все те деяния, которые были объявлены преступными церковными уставами князей – крестителей Руси.

Здесь очень сложно различить полное и неполное отступничество, совмещение двух вер или совершенное отречение от христианства. С течением времени, под влиянием активной миссионерской деятельности русского духовенства и правительства, христианство стало

вытеснять языческих богов, приучая народное сознание бояться их, как злых демонов. Удивительные образцы христианской добродетели, которые явила Русская земля в первые времена христианства и которые стали для новокрещенного народа конкретным воплощением христианских идеалов, близкими национальными примерами добродетели, не могли не тронуть чуткую к самопожертвованию и любви русскую душу. Великая подвижническая деятельность св. князя Владимира и его преемников, мученичество ради мира общественного св. князей Бориса и Глеба, проповедь и учение св. Леонтия ростовского, прп. Кукши и многих других миссионеров, наконец, рождение удивительного чуда Русской земли – св. монашества, наглядно явившего грубому языческому обществу идеал христианского самоотречения, подвижничества и любви и ставшего для русского человека главным, незыблемым критерием христианской добродетели, - все эти и многие другие национальные христианские делатели, строители нового общества, произвели революцию в народном сознании. Христианство все более становится народной религией, проникая во все сферы частной и общественной жизни. Церковь раскрыла для бывшего язычника понятие греха и над всем его внутренним миром, над всеми частностями его внешнего поведения поставила Бога как бдительного Судию. Мысль о неизбежном Божественном Суде произвела необыкновенно сильное впечатление на пугливое воображение язычника, пример тому – обращение самого великого князя Владимира, которого более всего в христианском учении поразила картина Суда Божьего и загробных страданий грешников. Источники скупо сообщают нам о характере религиозности простого народа, но достаточно – о русских князьях, духовенстве и вообще о наиболее просвещенном меньшинстве нашего общества. Летопись сохранила примеры необыкновенной набожности, усердия к молитве (св. князь-мученик Борис, великий князь Владимир Мономах, князь Игорь Святославич Новгород-северский), усердия к строительству храмов и обителей, путешествию к святым местам (например, из жития прп. Евфросинии

Полоцкой мы узнаем, что уже во второй половине ХII в. в Иерусалиме был особый русский монастырь Пресвятой Богородицы, основанный русскими монахами для приюта многочисленных отечественных паломников).

Таким образом, в Киевский период русской «симфонии» трудами светских и духовных миссионеров, просветителей, иноков был создан тип русского человека, искренне привязанного к христианству, но еще мало сознающего основы исповедуемой им религии и, конечно, еще довольно сильно опутанного старыми языческими суевериями. Национальный талант православия, о котором много будут писать русские философы, историки ХIХ-ХХ веков еще только рождался в народной душе.

С утратой сознательной веры в языческих идолов закончился период активного двоеверия, но это, отнюдь, не означало исчезновения язычества вообще. Наступил период скрытого, бессознательного двоеверия. Как язычество содержит в себе нечто, что никогда не может совершенно оставить сознание человека (как в области нравственной - грех), так и в народном сознании осталась нетронутой целая обширная область язычества: тесно сросшийся с народным бытом языческий культ с системой годовых праздников с их игрищами и песнями, с множеством поэтически символических обрядов, обычаев и верований. Сюда же можно отнести неискоренимые даже у цивилизованных народов и вместе с тем характерно

языческие пристрастия к разнообразным гаданиям о будущем и к привлечению сверхъестественной силы путем волхования и чародейства (Рыбаков Б.А.).

Поэтому в источниках, начиная с конца ХШ века, идолослужение сменяется другой формой отступничества – приверженностью к языческим суевериям и обрядам, которая также с течением времени, при неустанной борьбе за чистоту веры духовной и светской властей, слабеет в своих проявлениях.

Но, видимо, бессознательному двоеверию, как явлению неизбежному для всех народов, невозможно исчезнуть совершенно, потому что и сейчас, в

ХХI веке, в числе тяжких грехов Церковь называет языческие суеверия, и сейчас народная жизнь сохраняет осколки древних праздников, примет и обычаев, которые уже перестают сознаваться как язычество, а воспринимаются людьми как «народная мудрость», традиции и наследие предков.

В ряду организационных, просветительных и охранительных действий государственной власти по христианизации населения (открытие епархий, строительство храмов, организация монастырей, школьного дела, материальная поддержка духовенства и т.д.) важное место занимали меры правительства по определению судебных полномочий Церкви и устройству церковно-судебного ведомства. С одной стороны, признав православное христианство государственной религией, светская власть признала все преступления против веры и Церкви государственными преступлениями. Но, с другой стороны, сохраняя верность каноническим принципам независимости духовного суда и не имея пока в своем распоряжении ни норм, по которым будут рассматриваться данные деяния, ни судей, которые были бы знакомы с ними, государство предоставило Церкви право самостоятельно осуществлять суд по всем делам веры, в том числе и по отступничеству, оставляя за собой только обязанность оказывать помощь духовному суду в наказании и исправлении преступников.

Как бы в назидание русским князьям из Константинополя была прислана грамота патриарха Германа II (1221-1240 гг.) митрополиту Кириллу I, в которой говорилось о неприкосновенности церковного суда. Но данное напоминание, во-первых, слишком опоздало, а, во-вторых, было излишним, так как русские князья уже предоставили церковным судьям широкие полномочия не только в области решения дел церковного характера (вера, нравственность, семья, церковная дисциплина), но и в делах смешанной церковно-гражданской юрисдикции и даже в светских делах.

Церковный устав св. Владимира-крестителя в числе предметов, подлежащих ведению церковного суда, указывает такую форму

отступничества как идолослужение: «кто молится под овином, или в роще, или у воды...» (Б.А. Рыбаков в своем исследовании «Язычество древних славян» упоминает о культе Сварожича - бога огня: славяне для просушки снопов зажигали под овином огонь, и для того, чтобы огонь не уничтожил снопы, они бросали в него необмолоченный сноп ржи как жертву Сварожичу-огню). Данные виды совершения языческого культа указаны только в списках Пространной редакции устава св. Владимира (по Новгородской Софийской Кормчей). В Краткой редакции устава идолослужения нет. Кроме того, обращает на себя внимание скупость формулировки данного состава преступления. Видимо, указаны наиболее распространенные на Руси формы идолослужения. Все это позволяет нам сделать вывод, что для духовного судьи главным руководством являлся греческий Номоканон, где подробно определялись мотивы и обстоятельства отступничества, а также наказания за его совершение, которых нет в русском уставе. При всей трудности определить, идет ли в уставе речь о полном отречении от христианской веры, сознательном отрицании христианского богослужения, или мы имеем дело с неполным отступничеством, двоеверием новокрещенного народа, вероятнее предполагать второй состав: устав св. Владимира объявил войну остаткам язычества. Редакция данного документа по греческому Номоканону содержит более подробную формулировку идолослужения и, кроме того, указывает отступничество в иудаизм:

«Аще молятся твари, солнцу, луне, звездам, облакам, ветрам, кладезям, рекам, дубию, горам, камениам, или Июдейское ослепление, Рефану, денници, Молоху Моавитскому идолу служение, или пасху празднует кто с Июдей».

Помимо идолослужения, устав св. Владимира включает преступления, связанные с язычеством славян, являющиеся проявлением язычества в сфере нравственной, семейной жизни (господство силы, плотских удовольствий и т.п.).

В церковном уставе великого князя Ярослава Владимировича (списки Пространной группы Восточно-русской редакции) указано такое преступление, как религиозное и житейское общение с неверными (язычниками, иудеями, мусульманами) и отлученными от Церкви; например:

«Если кто поганое есть по своей воле, или кобылину, или медведину, или иное что отреченное (запрещенное), - митрополиту в вине и в казни».

Возможно, что запрет на мясо медведя был связан с борьбой против языческого культа. «Кобылина» (конина) была обычной пищей кочевых народов, в частности половцев. «Отреченным» (запрещенным) было также мясо задушенных, а не зарезанных животных и птиц.

«А с некрещеным или иноязычником, или от нашего языка некрещен будет (в том числе и с русским неверным), - ни есть, ни пить с ним, пока не крестится; а ведая кто ест и пьет, да будет митрополиту в вине».

«Если кто с отлученным (от Церкви) ест и пьет, да будет сам отлучен». Практика христианской миссии на Руси не могла не вносить национальных особенностей в объективную и субъективную стороны многих религиозных преступлений, в том числе и отступничества. Национальный интерес требовал разъяснения, уточнения, иногда дополнения его постановлений, учитывая неполноту и нечеткость норм наших княжеских церковных уставов. Поэтому большое значение приобретает такой источник церковного права как толкования, правила, разъяснения пастырей русской Церкви по многим вопросам религиозной, нравственной, семейной жизни членов православного русского общества, духовенства и мирян. Канонические ответы и послания русских пастырей защищают вселенское церковное право от произвола национальной практики, они «дают нам достоверные данные о том, какие именно нормы признавались действующими в древний период русской Церкви» (Бердников И.С.). «Правило церковное вкратце» или «Ответы киевского митрополита Иоанна II на вопросы Иакова черноризца» (1089 г.), с XIII века постоянно вносившиеся в наши Кормчие книги, касались многих вопросов церковного управления, жизни духовенства, веры и богослужения,

семейных дел, отношения к неверным и иноверцам. Тех христиан, кто «жрет бесам, болотам и кладезям» (отв. 5), кто «без стыда продолжает жить с двумя женами» (отв. 6), митрополит Иоанн объявляет «явно чуждыми непорочной нашей веры и отсеченными от кафолической Церкви», но спасение их - обязанность и призвание Церкви:

«И подвигнись всею силою исправить их и обратить к более благочестивому и благоприличному образу жизни, убеждай их и поучай не однажды и не дважды, но различно и часто, пока они, раскаявшись, не познают истины и возвратятся на добрый путь... Тех же, которые упорствуют и не оставляют своей злобы, считать чуждыми Церкви и недостойными, и непричастными наших догматов».

Другой канонический памятник XII века, получивший на практике значение действующего закона, - «Вопрошание Кириково» или «Вопросы черноризца Кирика, предложенные новгородскому епископу Нифонту и другим духовным особам, с их ответами» (1130-1156 гг.) - строже относится к двоеверию, чем «Правило» митрополита Иоанна II и более соответствует вселенским постановлениям об отступничестве. В «Вопрошании» двоеверие не только грех, но и преступление, которое подлежит духовному наказанию. Но данный документ указывает уже не активное двоеверие - идолослужение, а пассивное - различные виды языческих суеверий:

«...А се есть у жены: аже не взлюбят их мужи, то омывают тело свое водою, и ту воду дают мужьям» (епитимия на шесть недель). А еже детей деля жены творят что-либо; а еже взболят, или волхвам несут, а не к попови на молитву» (епитимия на шесть недель или на три недели, «оже будут молоди»).

Особенности Киевского периода христианской миссии на Руси, борьбы христианства с язычеством нашли свое отражение и в произведениях первых наших писателей. Например, Кирилл, епископ Туровский (XII в.), в одном из своих «Слов» об исходе души от тела, мытарствах и Страшном Суде, среди грехов человеческих называет и грех двоеверия, суеверия: «...Всяка ересь, и верующий в стречу, в чех, в полаз и в птичий грай, ворожю, и еже басни бают, и в гусли гудуть; и еще унии блуд творят...; буе слово, срамословие,

бестудная словеса и плясания, еже в пиру и на свадьбах, и в павечерницах, и на игрищах, и на улицах». Сохранилось также очень интересное произведение неизвестного автора - «Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере», в котором автор обличает христиан, верящих в Перуна, Хорса, Мокошь, Сима, Регла и в Вил, - «требы им кладут невегласы и кур им режут..., молятся огню, зовут его Сварожичем, и чеснок богом творят». Кроме того, автор обличает священников и «людей книжных», которые или сами придерживаются языческих обычаев, или не возбраняют этого своей пастве, не учат людей истине и добру. Ревнитель веры осуждает «игры бесовские, плясанье, гудьбу, песни, жертвы идольские...; не подобает молиться под овином, молиться огню, Вилам, Мокоши, Перуну, Волосу - скотью богу, Роду и Роженицам».

Таким образом, в древнейший период русской христианской истории (кон. Х-XIII вв.) практика такого преступления против христианской веры как отступничество (в основном, неполное отречение от веры: двоеверие, идолослужение, приверженность к языческим обрядам, верованиям, обычаям) очень ярко демонстрирует нам, насколько трудной была борьба христианства с языческими обычаями, и в этой борьбе зарождалась национальная правовая система, правовая и духовная культура русского общества.

Характеризуя процесс формирования правовой системы Древней Руси, мы можем сделать вывод, что русское право с самого начала развивалось как право национальное, самобытное, обусловленное народной юридической традицией. Рецепция византийского права оказала огромное влияние на развитие правовой мысли, переходу к более совершенным формам и понятиям (византийские правовые понятия более всего отразились у нас на сфере брачно-семейного, наследственного, уголовного права), но эта рецепция всегда была творческой, избирательной, сообразующей

византийское законодательство с потребностями национального права, русскими правовыми обычаями и правовыми понятиями.

Именно таким – национальным – памятником права стала Русская Правда - первый русский правовой кодекс, сочетающий обычное народное право, княжескую судебную практику, княжеское законодательство и византийские правовые источники.