Литература

Абельс Х. Интеракция, идентификация, презентация: Введение в интерпретативную социологию. СПб.: Алетейя, 1999. С. 95

Аронсон Э., Пратканис Э. Эпоха пропаганды: Механизмы убеждения. СПб.: Прайм-Еврознак, 2002.

Бергер П. Приглашение в социологию. М.: Аспект-Пресс, 1996. С. 59.

Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Начала. М.: Социо-Логос, 1994. С. 198.

Докинз Р. Эгоистичный ген. М.: Мир, 1993. С. 176–186

Зимбардо Ф., Ляйпе М. Социальное влияние. СПб.: Питер, 2000.

Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. М.: Панорама, 1995. С. 200.

Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М.: Логос, 2000.

Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2001.

Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ // Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2001.

Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Сочинения. М.: Мысль, 1985. Том 1. С. 406.

Николаев В.Г. Реферат статьи Lipari L. Polling as ritual / Journal of communication, N.Y., 1999, V. 49, № 1, p. 83–102 // Социальные и гуманитарные науки. Сер.11. Социология: РЖ РАН. № 4. М.: ИНИОН, 2000. С. 79, 83.

Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. М.: Прогресс-Академия, 1996. С. 167.

Ослон А.А. Мнение – сила // Десять лет социологических наблюдений. М.: Институт ФОМ, 2003.

Ослон А.А. Мир теорий в эпоху охвата // Отечественные записки. 2003. № 4.

Поппер К. Эволюционная эпистемология // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. М.: Эдиториал УРСС, 2000. C.71.

Сорокин П.А. Социальная и культурная мобильность // Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. С. 298.

Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Весь Мир, 2000.

Чалдини Р. Психология влияния. СПб.: Питер, 1999.

Шейнов В.П. Скрытое управление человеком (Психология манипулирования). М.: АСТ, 2001.

Шютц А. Структура повседневного мышления // Социологические исследования. 1988. № 2.

¹Возможны, конечно, и другие точки зрения. Ср., например, тезис П.А. Сорокина: "Социальное пространство есть некая вселенная, состоящая из народонаселения земли... Соответственно, определить положение человека или какого-либо социального явления в социальном пространстве означает определить его (их) отношение к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за такие «точки отсчета»" [Сорокин П.А. 1992].

²Процессы репликации лежат в основе нашумевшей в 70–80-е годы XX века неодарвинистской теории Ричарда Докинза, касающейся не только эволюции генов и, как следствие, человека, но и эволюции культуры [Докинз Р. 1993].

³Число текстов на эту тему в последнее десятилетие стремительно растет. См., в частности: [Аронсон Э. 2002; Зимбардо Ф., Ляйпе М. 2000.; Чалдини Р. 1999; Шейнов В.П. 2001].

⁴Этот термин удивительным образом перекликается с культовым фильмом "Матрица", в котором идея теории как самостоятельного агента доведена до предела и реализована в виде гигантской компьютерной "матрицы", подсоединенной к мозгу каждого человека и создающей совместную с другими людьми (т. е. коммуникативную) виртуальную реальность, эквивалентную "реальной реальности".

⁵Разговор об опросах важен не только для раскрытия темы, но и совершенно необходим автору, так как для него опросы – не только основной род занятий, но и объект, в существо которого он пытается проникнуть. См. также: [Ослон А.А. 2003].

⁶"Сегодня в политике США практика обращения к последнему опросу стала ритуалом, не слишком отличающимся от того, чем было для древних греков обращение за советом к оракулу"; "...Опросы не только черпают свою легитимность из ожидания, что они будут выражением общественной воли, но и сами легитимируют идею, что такая воля существует" [Николаев В.Г. 2000].

МИР ТЕОРИЙ В ЭПОХУ "ОХВАТА"[1]1. Мир теорий1.1. «Личные знания» и репликация теорийСоциальный мирможно рассматривать как множествотеорий, произведенных и усвоенных взаимодействующими людьми[2]. Теории представляют собой типизированные схемы мышления/суждения/действия для решения типизированных задач в типизированных ситуациях. Совокупность усвоенных индивидом теорий образует «личное знание», которое носит субъективный характер. Однако теория Х из состава «личного знания» индивида может бытьобъективированав виде порождаемых ею суждений/действий, предназначенных для других индивидов. В реальных коммуникациях адресант (отправитель) суждений/действий предполагает, что адресат (получатель) сумеет понять, что означают его суждения/действия, так как теория Х присутствует и в его «личном знании»[3]. Только в этом случае действия участников коммуникации могут быть скоординированными. На самом деле адресат может ошибочно предполагать, что адресант исходит из теории Y, а не из теории Х. В этом случае его ответные суждения/действия будут неадекватны, в чем ему придется так или иначе убедиться. Если адресант хочет быть понятым, то он должен обеспечить такую объективацию теории Х, чтобы адресат сумел сконструировать ее в своем «личном знании», т. е. должна произойтирепликация[4](создание похожего экземпляра) теории Х в «личном знании» адресата. Имея в виду мириады коммуникаций, происходящих между людьми[5], можно говорить о том, что «личные знания» людей — это среда, в которой рождаются, реплицируются, видоизменяются (мутируют) и исчезают теории. В ходе процессов репликации происходит преобразование теорий из субъективной формы в доступную другим людям объективную форму — текст, состоящий из некоторых знаков, нанесенных на доступный для восприятия материальный носитель. Адресаты производят обратное (возможно, неточное) преобразование текста в субъективную форму — таким образом, происходит «круговорот теорий в природе»[6].1.2. Социальные институты как теорииДля любогопроектас участием многих людей необходимо оснащение «личных знаний» участников «экземплярами» теории этого проекта, чтобы каждый участник знал «свое место и свой маневр» в совместной деятельности. Это означает, что в теории проекта должны быть определены необходимые для проекта функциональные роли с «прописанными» для нихролевыми теориями(что и как должны думать и делать исполнители роли), зафиксированы статусы ролевых позиций (кто кому подчиняется), определены механизмы контроля и санкций за нарушения норм и правил ролевого и статусного поведения, наконец, нужен компонент, задающий высшиесмыслыпроекта, егоценности. Что же касается участников, то они должны интернализовать теорию проекта, то есть усвоить отвечающие их статусам части теории проекта, а иногда и маркировать в своих «личных знаниях» теорию проекта как «несомненную», «высоко значимую», «обязательную к исполнению» — словом, какдогму. Проект бывает успешным и долговечным, если у него «сильная» теория, способная стать догмой, четко определить рамки деятельности и взаимодействия участников, мобилизовать их, обеспечить их солидарность. Для проекта с «сильной» теорией контингент его участников вообще-то безразличен: догма управляет ими, а они, руководствуясь догмой, хранят ее и передают, готовят себе смену, заботятся о превращении ее в традицию, придают ей исторический и даже сакральный смысл. Участники проекта, интернализовавшие его теорию, действуют по ее ролевым «прописям» ей «во благо»: усиливают ее, адаптируют, развивают, защищают, а также принуждают к этому других участников и контролируют их. По описанной схеме возникают, существуют и исчезают многочисленныесоциальные институты, которые есть не что иное, как «сильные» теории, организующие те или иные виды проектов, рекрутирующие для своей реализации исполнителей и трансформирующие «под себя» их «личные знания». Догма института, интернализованная в «личных знаниях» ее адептов, направляет их ментальную, вербальную, мышечную и прочие виды активности на конструирование суждений/действий для пользы и во имя института, а также против носителей других теорий, т. е. против других институтов. Столкновение, конфликт, война только внешне происходят между людьми, но за кулисами зримых коллизий всегда стоят противоборствующие институты.1.3. «Сильные» и «слабые» теорииНаблюдая за участниками коммуникаций, можно распознать характер взаимодействия укорененных и воспринимаемых теорий — «благосклонный» или, напротив, конфликтный «прием» новой теории со стороны «личного знания» индивида. То, насколько тяжело переубедить сторонника теории Х в пользу теории Y, есть показатель «силы» теории Х – т. е. глубина еевнедренностив «личное знание», степеньзахваченностиею, или просто «захват». В этом смысле теория божественного происхождения главы тоталитарной секты — весьма «сильная» теория, так как чрезвычайно сложно заставить ее адептов признать, что их вождь — обыкновенный смертный. «Сила» теории Х проявляется не только в степени приверженности ее сторонников, но и в их числе. Это второй показатель «силы» теории — «охват». Чем большего «охвата» достигла теория, тем труднее потеснить ее в социальном мире (вспомним многочисленные недавние или полузабытые поветрия — от питания «по доктору Волкову» и гербалайфа до бега трусцой и «хула-хупа»).2. Экспансия и эволюция теорий2.1. Борьба за приверженцевЛюди, глубоко «захваченные» теорией, стремятся передать теорию другим людям, убедить их интернализовать эту теорию и тоже стать ее адептами. Теории борются за «захват» и «охват» самыми разными методами. В их числе — апелляция к образцам практической полезности суждений/действий на основе теории Х, агитация в ее пользу, сопровождаемая специальными приемами индоктринации — внедрения аргументов в «личные знания» с преодолением ментального сопротивления[7], методы давления и репрессивного принуждения и т. д. Принятие или отторжение навязываемых теорий — сложный процесс взаимодействия уже сложившегося «личного знания» и поступающих «предложений» модифицировать его, включить в него новые теории, изменить или удалить старые. К факторам, влияющим на этот процесс, безусловно, относятся личностные особенности индивида, в том числе его склонность к конформизму. Важную роль играют уже состоявшиеся «захваты» теми или иными теориями, особенно воспринятыми в ходе первичной социализации и постулированными на разных биографических этапах обычаями, верованиями, канонами, привычками. Имеет также значение убедительность аргументов, обосновывающих новую теорию. Но чаще всего наиболее значимыми для изменения «личного знания» оказываются социальные факторы — когда индивид в силу жизненных обстоятельств подпадает под власть норм, правил и законов некоторого социального института. В таких ситуациях институциональная принуждающая сила может делать «предложения, от которых невозможно отказаться», требуя существенным образом трансформировать «личное знание»[8]. Одна из форм воздействия на реципиента — вовлечение — основана на феномене присоединения индивида к теориям, разделяемым другими людьми, на желании стать такими, как они. Воздействие других людей, «поселившихся» в воображении индивида, т. е. рефлексии типа «Я думаю о том, что думают обо мне другие», известно давно, — его сформулировал, например, Джон Локк (1632–1704) в своем «законе доброго имени»[9]. Суть его состоит в том, что каждый индивид находится в фокусе внимания своего социального окружения, которое формирует некоторые оценочные суждения о нем, судит его с точки зрения принятых в этом социуме норм и правил. И каждый индивид, всегда связанный со своим окружением и зависимый от него, озабочен тем, каковы эти суждения, и учитывает их, даже если они не высказаны, а звучат только в его воображении. В своем поведении он учитывает, что говорят и, как ему кажется, думают о нем, и, в то же время, он сам тоже участвует в этом бесконечном процессе взаимооценок. Поэтому, чтобы не быть «белой вороной» и не получить низкие оценки от других, он сам должен судить других, исходя из тех же критериев, что и они, следовательно, он пытается отрефлексировать «личные знания» других в целом, а не только их теории о нем самом. Это расширение «закона доброго имени» до «закона мнений» описал Дэвид Юм (1711–1776)[10]. А в ХХ веке основоположник символического интеракционизма Джордж Мид (1863–1931) дал этому феномену название — «обобщенный другой» — и указал истоки его возникновения в процессах освоения ребенком правил и норм социальной жизни с помощью своих первых наставников — «значимых других»[11]. В дальнейшем «обобщенный другой» постоянно уточняется и трансформируется за счет постоянного внимания индивида к мнениям других. Знаменитая современная немецкая исследовательница Элизабет Ноэль-Нойман обозначает эту особую чуткость к чужому мнению метафорой «социальная кожа» и говорит о «квазистатистическом органе», с помощью которого каждый человек ведет сбор «статистики мнений» из всех доступных ему источников, будь то общение, книги, пресса, телевизор и т. д. Она объясняет этот феномен инстинктивным стремлением человека избегать социальной изоляции и потому присоединяться к тем мнениям, которые, как ему кажется («по данным» субъективной статистики), имеют широкий «охват»[12].2.3. Давление стимулов и санкцийДругая форма принуждения реципиента к принятию теории — давление — основана на воздействии поощряющих стимулов и карающих санкций. Любой социальный институт применяет более или менее жесткое давление для удержания своих участников и расширения их круга. В данном контексте особенно интересен институт науки — главный производитель и поставщик теорий в современном мире. На его примере можно увидеть основные элементы механизма стимулов и санкций. Базовая теория — догма — института науки движет участниками этого института (учеными) и предопределяет их деятельность, основная декларированная цель которой — критически анализировать существующие научные теории, выявлять (умозрительно, эмпирически, экспериментально) их недостатки и ошибки, конструировать новые, более совершенные теории и, следовательно, двигаться «от незнания к знанию», что обозначается обычно как путь прогресса. Важная часть догмы института науки — это своего рода кодекс, которому должен быть верен ученый. Он предусматривает весьма значимые жизненные стимулы для тех, кто верен науке и ведет успешную научную работу, и весьма жесткие санкции для тех, кто нарушает нормы и правила, принятые в научном сообществе. Институт науки уделяет огромное внимание экспликации базовой догмы: этим занимается отдельный субинститут — философия науки, разрабатывающая научную теорию научной работы над научными теориями. Самой яркой на сегодняшний день из таких теорий является эволюционная эпистемология великого мыслителя XX века Карла Поппера (1902–1994). Ее суть состоит в том, что теории — этот продукт человеческого разума — служат для того, чтобы решать проблемы, а происходит это следующим образом. Для решения проблемы P1 (например, надо объяснить результаты эксперимента), делаются попытки применить пробные теории (TT — tentative theories). По ходу дела их приходится критиковать, уточнять, расширять, словом, улучшать (EE — error elimination), и одна из них оказывается лучше других (дает лучшее объяснение, побеждает). Она принимается за последнее достижение, но и порождает новую проблему P2 (например, подсказывает новый эксперимент, но не может его объяснить), и процесс продолжается. Таким образом, главный тезис схемы Поппера P1 — TT — EE — P2 состоит в том, что истинность любой теории — состояние временное до тех пор, пока направленная на нее критика не обнаружит в ней ошибки, слабости, провалы в решении проблемы P1 (это называется опровержением), что стимулирует либо улучшение теории, либо ее замену. Итак, в мире научных теорий происходит дарвиновский эволюционный процесс: выживают более совершенные теории[13]. Через преемственность научных теорий наука и движется по пути «от незнанию к знанию» — недаром Ньютон говорил, что стоял на плечах гигантов. Хрестоматийный пример такой эволюции: цепочка последовательно опровергнутых астрономических теорий — от Птолемея через Коперника, Кеплера, Галилея, Ньютона к Эйнштейну, чья теория (пока) признается лучшей. Но реальная деятельность участников института науки направлена отнюдь не только — и даже не в первую очередь — на прогресс научных теорий в духе Поппера. Этот институт устроен так, что ученые объединяются в группировки (более почтительное название — научные школы), каждая из которых привержена какой-то научной теории, а также выработанным в группировке методам и приемам ее обоснования. Томас Кун (1922–1996) в своей знаменитой книге (1962) такие группировки и объединяющие их теории назвал парадигмами[14], а в 1969 году ввел еще и очень точный синоним — дисциплинарная матрица[15], имея в виду то обстоятельство, что парадигмы существуют внутри научных дисциплин, и подчеркивая, что они заключают в себя не только правила и шаблоны научного мышления, но и предписания и образцы для участников парадигмы, ее внутренний кодекс. Так что научные школы представляют собой субинституты внутри института науки, а любой ученый находится под давлением двух кодексов: общенаучного и своей парадигмы. Общенаучные институциональные нормы определяют биографию ученого как восхождение по четко очерченной лестнице статусов — от аспиранта до академика и, параллельно, от младшего научного сотрудника до директора института, а смысл деятельности ученого декларируют как «движение к истине» и «служение науке». Но реальный критерий успеха и, соответственно, основной смысловой стимул, движущий ученым, — это достижение признания[16]в своей парадигме. Пройденные ступеньки на лестницах статусов — это показатели объема завоеванного признания. Ученый работает над тем, чтобы защищать свою парадигму как научными, так и далекими от науки методами. А уполномоченные — уже достигшие соответствующих статусов — участники его группировки оценивают его заслуги, дают санкции на повышение его статуса и легитимизируют свои решения через ритуалы, освященные традицией. Например, присвоение ученой степени как апофеоз ритуала защиты диссертации, назначение на руководящую должность («дали лабораторию»), предоставление кресла в ученом совете и т. п. Парадигмы конкурируют, более или менее ожесточенно борются между собой и иногда ниспровергают друг друга, что означает не только признание победившей теории и вознаграждение ее приверженцев, но и жизненное крушение приверженцев проигравшей теории. Каждый ученый должен принимать участие в конкурентной борьбе, которую ведет его парадигма, и находиться под принуждающим воздействием своей дисциплинарной матрицы. Последователь Поппера Имре Лакатос (1922–1974) описал целую технологию построения и поддержки «защитного слоя» парадигмы, или, в его терминах, научно-исследовательской программы[17]. Участники парадигмы не должны подвергать сомнению научные теории, составляющие ее «неприкасаемое» ядро, по возможности игнорировать факты, противоречащие этому ядру, и подчеркивать факты, его подтверждающие, ставить и решать задачи, которые ведут к усилению их парадигмы, как можно чаще цитировать коллег по парадигме и замалчивать оппонентов и т. д. Но есть методы и похуже: организационные интриги, позволяющие вытеснить научных противников с ключевых позиций в ученых советах, комиссиях, оргкомитетах, журналах, получить помещения, оборудование, руководящие должности и т. д. Известны и вовсе драматические ситуации, когда сторонники парадигмы, призывая на помощь политические и государственные институты, добивались репрессий против своих оппонентов, а то и прямого их уничтожения. Скажем, в 30–40-е годы ХХ века под руководством академика Лысенко велась борьба с «вейсманистами-морганистами» в советской биологии. Большинство ученых того времени были вынуждены присоединиться к дисциплинарной матрице господствующего учения из-за угрозы даже не научному, а физическому существованию.2.4. Социальная эволюция теорийЛюбая теория, будь то теория космоса или теория приготовления котлет, силами своих уже состоявшихся приверженцев борется за «захват» новых приверженцев и стремится увеличить свой «охват». Для рекрутирования некоторого индивида в ряды своих сторонников теория должна добиться, чтобы он перестал быть сторонником другой теории. В этом смысле между теориями одного вида происходит перманентная борьба, в которой ставкой является число людей, составляющих «отряд» сторонников, приверженцев и адептов каждой теории, иначе говоря, «охват». Эту борьбу можно с полным основанием назвать «борьбой за выживание», так как теория с большим «охватом» живет, а теория с нулевым «охватом» — мертва. «Сильные» теории выживают за счет того, что, во-первых, поглощают сторонников более «слабых» теорий и, во-вторых, удерживают своих сторонников. Следовательно, «сила» теории основана на том, в какой мере она привлекает и мотивирует своих сторонников, в какой мере она соответствует их интересам (в том смысле, как они эти интересы понимают). Поэтому «сильная» теория «сильна» в первую очередь тем, что она навязывает собственное понимание интересов, которые ее сторонники должны считать «своими». Так создается особого рода силовое поле теории: попавшие в него люди видят мир, себя, свои интересы через призму теории и действуют «по прописям» теории, в том числе втягивают в поле теории других людей. Выдающийся французский социолог Пьер Бурдье (1930–2002) называл этот феноменсимволической властьютеории и объяснял, что теория стремится «изменить категории восприятия и оценивания социального мира, когнитивные и оценочные структуры: категории перцепции, системы классификации»[18]. Те, кто попал в силовое поле теории, видят мир в терминах и обозначениях теории, приписывая предлагаемые ею названия (номинации), смыслы и значения всему, что они воспринимают, и не воспринимают того, что теория не наделяет номинациями[19]. Такова невидимая сторона символической власти теории, но есть и сторона вполне зримая, проявляющаяся в публичных демонстрациях глубины приверженности и многочисленности приверженцев. Борьбу между теориями, наделенными символической властью, Бурдье называет символической, включая дебаты в публичном дискурсе, происходящие между сторонниками противоборствующих теорий[20]. Прямым продолжением этой символической борьбы являются все виды физического насилия — от драки в парламенте и политических убийств до уголовных преследований оппонентов и ввода войск на территории, занимаемые сторонниками другой теории. Можно утверждать, что шансы теории выжить в борьбе с другими теориями тем выше, чем она ближе к статусу социального института. Поэтому все теории стремятся вырасти до социального института, сформировать отряд приверженцев и сторонников, создать управляющую и направляющую «матрицу теории», состоящую из особого языка, мифов, ритуалов, писаных и неписаных законов, норм, правил, кодексов, регламентов, а также декларирующую определенные социальные ценности в качестве высших приоритетов. Таковы, например, «прогресс» для институтов науки, «порядок» для властных, «правда» для политических, «справедливость» для правовых, «здоровье» для медицинских, «образование» для педагогических, «успех» для экономических, «влияние» для медийных, «истина» для религиозных институтов и т. д. Если же смотреть на схватки теорий как на эволюционный процесс (в природе выживают и имеют преимущественные шансы на продолжение рода наиболее адаптированные особи), то социальное выживание теорий происходит по закону максимизации «захвата» и «охвата». Чем глубже «захват», тем труднее «дезертировать» из отряда сторонников, изменить своей теории, перейти на сторону конкурирующей теории. Чем шире «охват», тем выше конкурентное преимущество теории, что для институтов науки выражается «авторитетом», для политических институтов — «подчинением», для экономических — «прибылью», для медийных — «влиянием», для религиозных — «послушанием» и т. д. Высшая степень эволюционного успеха теории — превращение ее в то, что Э. Дюркгейм еще в конце XIX века называл «социальным фактом»[21], имея в виду, что люди воспринимают объективированную форму такой теории как неотъемлемую и несомненную часть окружающей среды, видят в ней часть природы, обозначают ее установления понятием «законы», не проводя различия, скажем, между природным законом гравитационного притяжения и социальным «законом» концентрации населения в городах. Почти невероятный идеал для любой теории — это состояние, достигнутое теорией марксизма-ленинизма, когда сотни миллионов людей нескольких поколений превратились в участников тотального института, повторяя (неважно, искренне или нет) вслед за главным жрецом, что теория Маркса всесильна, потому что она верна, — хотя точнее было бы сказать наоборот: ее следует считать верной, потому что она «сильная». Как и биологический мир, социальный мир разделен на своеобразные аналоги видов, внутри которых происходит особенно ожесточенная (внутривидовая) борьба. П. Бурдье ввел в обращение понятие «социальное поле» для обозначения таких «высококонкурентных площадок», образующих относительно автономные микрокосмы[22]. Если проводить биологическую аналогию дальше, то можно сказать, что социальные поля, как и биологические виды, взаимодействуют между собой (наука, политика, религия, право, экономика, медиа, повседневность и т. д.), но конкурентная напряженность между ними существенно ниже, а уровень сотрудничества значительно выше, нежели внутри полей. Совокупность таких функционально разных социальных полей аналогична относительно автономному биоценозу, и ее можно назвать культуроценозом, выделяя далее ареалы, для которых характерны разные культуроценозы, — например, гомологически подобные, но содержательно существенно различные западный и восточный культуроценоз. Описаннаясоциальная эволюциятеорий принципиально отличается от эпистемологической эволюции К. Поппера, хотя в обоих случаях явно просматривается механизм «естественного отбора». Поясним это различие примером, представив себе два разных музея «истории городского транспорта». В одном можно было бы видеть сменявшие друг друга теории перевозки людей, воплощенные в конных экипажах, конных трамваях, паровых локомобилях, паровозах, электрических трамваях, электропоездах, поездах метро («рельсовая» ветвь эволюции) и автомобилях, автобусах, троллейбусах (другая, «безрельсовая» ветвь). В такой экспозиции каждый вид транспорта, бывший в свое время вершиной эволюции, был бы, скорее всего, представлен в одном экземпляре, вне зависимости от того, как много людей пользовались им для поездок во времена его реального применения. Мы получили бы зримое представление об эволюции технических идей, происходившей в «личных знаниях» не всех людей, в разное время причастных к городскому транспорту (начиная от персонала и кончая пассажирами), а узкой группы ученых и инженеров транспорта. Такой музей правильнее было бы назвать музеем «истории конструкций городского транспорта». А в другом, который назывался бы музеем «истории теорий городского транспорта», посетители увидели бы эволюцию совсем в ином — социальном — смысле, отраженную в динамике «захвата» и «охвата» людей теориями. Скажем, в частном случае «трамвая» первый музей выставил бы разные типы вагонов, а второй — показал начальный этап социального бытования теории «трамвая», сопровождающийся радостным возбуждением от первой, престижной поездки на первом в городе трамвае[23], далее — период равнодушного рутинного передвижения по городу в неудобных и «еле ползающих» вагонах и, наконец, облегченный вздох при виде разборки трамвайных путей и освобождения улиц от старомодного чудовища. Здесь главной была бы информация о том, как изменялись число сторонников «трамвайной теории» и степень приверженности ей, т. е. история показателей «захвата» и «охвата».3. Две эпохи социальной эволюции теорий3.1. Эпоха «захвата»Социальная эволюция теорий всегда предполагает максимизацию проникновения в «личные знания» их сторонников («захват») и максимизацию числа сторонников («охват»), но в разные исторические периоды эти две главные «цели» соотносились по-разному. До Нового времени, т. е. примерно до XVII–XVIII веков, процессы «охвата» встречали серьезное сопротивление, так как на их пути стояли не только и не столько иные теории, подлежащие вытеснению, сколько древняя метатеория «неизменности» усвоенных теорий. Она защищала «личные знания» от вторжения новых теорий и препятствовала тому, чтобы человек ими управлял. Метатеория «неизменности» требовала от индивида сохранения устойчивой идентичности, определяемой его социальным статусом «по рождению» и присвоенной ему на всю жизнь. В античном и средневековом обществах в каждом индивиде уже в ходе первичной социализации глубоко укоренялась четкая теория устройства общества и его собственного положения в этом обществе. Это были простые и ясные определения его прав, обязанностей, привилегий, ответственности и проч., порождающие четкие иерархические стратификации в виде разделения на племена, роды, кланы, касты, слои, сословия и т. д. Но, главное, одновременно усваивалась и метатеория «неизменности», которая придавала жесткий и неколебимый характер всем ментальным конструкциям. Как следствие, те же свойства приобретал социальный порядок, так что изменить его можно было в первую очередь инструментами насилия. Социальная эволюция теорий происходила главным образом в «формате» столкновений, войн и восстаний, служивших основными средствами преодоления метатеории «неизменности» и расширения «охвата». Метатеория «неизменности» оказывала тотальное влияние на происходящее в мире теорий и обеспечивала не только устойчивость не только социального мира, но и всех теорий, составляющих «личные знания», — религиозных, политических, философских, повседневных и проч. Ригидные конструкции «личных знаний» каждого индивида поддерживались укладом жизни, и, наоборот, долговременность и устойчивость уклада жизни были следствием тотального «охвата» метатеорией «неизменности», выполнявшей тогда роль парадигмы, или дисциплинарной матрицы в духе Т. Куна[24]. Внедрением ее в умы и обеспечением неукоснительного ей следования занимались специальные экспертные институты (жрецы, патриархи, мудрецы-идеологи, ученые и проч.), действовавшие в союзе с политическими и репрессивными институтами, которые дополняли силу теорий силой власти. На протяжении всего европейского средневековья дисциплинарная матрица «неизменности» оставалась стабильной и включала в себя освященный веками постулат своей стабильности[25]. С переходом от язычества к христианству теория социальной стратификации «града земного» была подкреплена и закреплена теорией иерархического устройства «града Божьего»[26], учениями о бренности земной жизни, теорией органического строения общества (духовенство заботится о духовном здоровье, рыцарство охраняет, пахари кормят[27]), приданием высшего статуса понятию «верность»[28]и т. д. Долгая история доминирования метатеории «неизменности» сформировала особый тип ментальности человека эпохи «захвата»[29]и предопределила специфику этой эпохи в плане социальной эволюции теорий — глубокий и зачастую пожизненный «захват» и низкую скорость «охвата».3.2. Эпоха «охвата»Метатеория «неизменности», предопределявшая однозначность позиции индивида в богоустановленном социальном порядке и герметичность его «личных знаний, с XVI века стала терять в Европе доминирующие позиции в силу ряда исторических обстоятельств, среди которых важнейшими были возникновение протестантства и книгопечатания. Учение Лютера и деятельность Кальвина не только поставили под сомнение многое из того, что ранее было несомненным, но и обозначили саму возможность сомнения в несомненном. Особенность ситуации состояла в том, что теория протестантства по определению претендовала на «охват», что проявлялось, например, в одном из ее ключевых положений о переводе богослужения с латыни на родной язык верующих. Но, главное, ее эволюция происходила в союзе с уже «вставшим на ноги» институтом печатного капитализма, занятого производством книг — этого недавно появившегося, но оказавшегося весьма доходным товара[30]. Следом за разрушением постулата несомненности и формированием коммуникативной инфраструктуры печатного капитализма, которые стали необходимыми условиями эволюции теорий путем интенсивного «охвата», возникло также и достаточное условие: теория «свободы/равенства». Она развивалась и распространялась в трудах мыслителей XVII–XVIII веков, исходивших из представления о «естественном состоянии» человека[31]. Теория «свободы/равенства» значительно потеснила архаичную метатеорию «неизменности» и сыграла роль центра «новой вселенной» теорий, запустив «на орбиты» социальной эволюции целый сонм невиданных ранее теорий устройства человеческого общества, мира вообще и человека в частности. Прямым и, пожалуй, главным следствием метатеории «свободы/равенства» стала теория «равной значимости мнений свободных людей»[32]и, как следствие, всеобщее право участвовать в принятии важных для общества решений, т. е. теория «права голоса». Отсюда непосредственно следовал метод принятия решений в форме голосования и процедура подведения его итога по «правилу большинства»[33], которое, очевидно, является непосредственным воплощением принципа конкурентной борьбы в мире теорий, признавая «правильность» той или иной теории по ее «охвату». Комплекс теорий «свободы/равенства/голосования/большинства» привел к конструкции новой метатеории «охвата», создал огромное общество ее вольных или невольных сторонников, называемое «западной цивилизацией» и обозначающее свое биографическое время как «Новое время» или «современность». С точки зрения доминирующего механизма социальной эволюции теорий начавшееся в XVII–XVIII веках время точнее было бы назвать эпохой «охвата». Метатеория «охвата» особенно легко и широко «захватила» и «охватила» США, где общественное устройство создавалось «с чистого листа» переселенцами из Европы. Еще в 40-е годы ХIX века Алексис де Токвиль (1805–1859) описывал, как равенство, возведенное американцами в ранг высшей ценности, с необходимостью привело к тому, что выборы и референдумы стали важнейшим и неотъемлемым компонентом американской политической системы и создали «всевластие большинства»[34]. Больше того: во всех типах социального поведения стала естественной и привычной оглядка на то, какие результаты дали бы воображаемые референдумы по тем или иным вопросам. «Обобщенный другой» Дж. Мида получил принципиально иной статус в «личных знаниях» людей эпохи «охвата», включая и тех, кто вносил существенный вклад в трансформацию и институционализацию теорий. Иными словами, изобретатели теорий стали так или иначе принимать во внимание их потенциальный «охват». Эта индивидуалистская форма[35]теории «свободы/равенства» — эквивалент теории «рынка», возникшей в XVIII веке (прежде всего в трудах Адама Смита). Ее суть состоит в том, что каждый человек производит для других людей некий продукт (товары, услуги, теории и проч.) И каждый такой производитель получает оценку своей деятельности на основе голосования получателей (потребителей), но не через подачу голосов, а через готовность платить за продукт своими продуктами (или деньгами как их эквивалентом)[36]. Теория «рынка» гласит, что в «охваченном» ею обществе каждый производитель, стремясь к более высокой оценке своего продукта, будет волей-неволей стараться производить тот продукт, который имеет более широкий «охват» потребителей, т. е. общественно-полезный продукт. Интегральная общественная полезность всех производителей будет повышаться, и, значит, общество будет развиваться позитивно (теория «роста»). Очевидно, что общественное устройство, пронизанное явными или неявными голосованиями и, как следствие, явными или неявными рефлексиями каждого о мыслях других, — это особое устройство, в нем социальная эволюция и институционализация теорий происходят при полном преобладании механизма «охвата», который, собственно, и направляет эту эволюцию («невидимая рука рынка»). В континентальной Европе теория «свободы/равенства» развивалась по другой — коллективистской — ветви социальной эволюции под влиянием идей Ж.-Ж. Руссо (1712–1778). Декларируя, что «человек рождается свободным, но повсюду он в оковах»[37], Руссо создает теорию общественного устройства, основанного на том, что между членами общества заключается Договор, по которому происходит полная передача всех прав каждого члена общества в пользу общества. А общество рассматривается как высший суверен и действует согласно «общей воле» большинства, выявляемой голосованием[38]. Такое понимание теории «свободы/равенства» означает, что некая «до-договорная воля» приводит людей к заключению Договора, т. е. создает общество за счет тотального «охвата» теорией «договора», а затем в этом обществе происходит конкуренция теорий, их эволюция и институционализация на основе теории «голосования/большинства», т. е. начинают работать механизмы «охвата». Теория Ж.-Ж. Руссо породила разнообразные версии, конкретизирующие теорию «договора» в виде проектов социальных институтов, необходимых с точки зрения их авторов для общества. Их приверженцы — носители «до-договорной воли» — боролись за торжество своих теорий, за «охват» самыми разными средствами: от агитации и «хождения в народ» до переворотов, революций, войн, репрессий. Те или иные версии теории «договора» (ленинизм, маоизм, национал-социализм и проч.) порождали рьяных приверженцев и фанатиков, которые действовали вполне в духе Руссо[39], боролись за институционализацию, захватывали политическую власть и навязывали населению Договор, используя для экспансии своих теорий все мыслимые механизмы вовлечения и давления. Независимо от радикальных различий коллективистских и индивидуалистских плодов социальной эволюции теории «свободы/равенства» имманентными их свойствами были социальные институты, обеспечивающие «охват». Именно поэтому в эпоху «охвата» господствующие теории превратились в особую — агрессивную и резистентную — «форму жизни» теорий, а именно в идеологии. А что же теория «неизменности»? Утратив в эпоху «охвата» статус метатеории и дисциплинарной матрицы, она все же сохранилась и эволюционировала в консервативные теории и идеологии. Они противостоят воплощениям метатеории «свободы/равенства»[40], но проигрывают в конкурентной борьбе — несмотря на обновление и стремление использовать особые социальные институты эпохи «охвата», прежде всего институты репликации теорий.3.3. Институты репликации теорийГосподствующая метатеория эпохи — это фундамент, на котором выстраивается «многоэтажное здание» частных теорий, разверстывающих метатеорию и определяющих рамки профессиональных и повседневных практик людей. Большинство людей обитает на верхних этажах этого «здания», часто не догадываясь о том, что общепринятые, привычные и несомненные для них теории порождаются и предопределяются нижними этажами. Именно на верхних — всегда недостроенных — этажах «здания теорий» это большинство наблюдает, как возникают, конкурируют и стремятся к институционализации разные теории. Но только некоторые спускаются вниз — к «основам» и принимают участие в происходящей там борьбе теорий «нижнего уровня», которая никогда не останавливается, хотя и идет медленнее, чем «наверху». Над этажом метатеории «охвата» за исторически короткий период надстроены несколько специфических этажей, успевших стать вполне оформившимися социальными институтами. Некоторые из них — это перестроенные и неузнаваемо модифицированные институты прошлых эпох (семья, государство, выборы, материальное производство, науки, религии и проч.), но есть и такие институты, которые возникли в эпоху «охвата» и присущи только ей. Они создают и организуют практики, поддерживающие сам процесс «охвата» для любых теорий, которые обращаются к ним через своих приверженцев за этой «услугой». Точно так же, как институт транспортных перевозок обслуживает институты производства, торговли и т. д., для обслуживания производителей теорий существуют медийные институты, т. е. институты-посредники, доставляющие теории до адресатов, точнее до «личных знаний» адресатов, так как именно в этом состоит главная цель «охвата». В этом смысле массмедиа-институты (пресса, радио, телевидение, Интернет и др.) и масскульт-институты (книги, аудио- и видеозаписи, кино, шоу и др.) правильно называть не средствами массовой коммуникации, а средствами массовой репликации теорий (СМР). Они оказывают теориям (уже институционализованным или стремящимся к этому) особый вид услуг: обеспечение «охвата», позволяющего решить главную задачу теорий-заказчиков — выживания в конкурентной борьбе с другими теориями. Медийные институты образуют особое и относительно автономное поле (в духе П. Бурдье), которое можно назвать полем «репликации теорий». Внутри этого поля идет ожесточенная конкуренция и происходит эволюция теорий, объясняющих, как более эффективно оказывать «фирменные» услуги по обеспечению «охвата» другим институтам (политическим, экономическим, научным, культурным и т. д.). Это означает, что сами медийные институты стремятся обеспечить максимальный «охват» теориям «самих себя», создать мощные отряды сторонников именно их «услуг». Недаром адепты всех медийных институтов так болезненно переживают сведения об их реальном «охвате» (числе зрителей телепередач, тиражах книг, посещаемости интернет-сайтов, наполняемости кинозалов и проч.). Ведь от того, какой «охват» у институтов, обеспечивающих «охват» другим институтам, зависит уровень спроса на их услуги. Очевидно, что интересы институтов-заказчиков и институтов-исполнителей совпадают: и те и другие работают на «охват», и это создает удивительный симбиоз: политики, чиновники, бизнесмены, ученые стремятся попасть «в телевизор», а телевизионщики, радийщики, газетчики стремятся заманить их к себе. Политик может говорить, что «народ» должен знать правду, а журналист заявлять, что его долг — всем предоставлять слово. Но на самом деле оба они — рупоры своих институтов, заинтересованных в том, чтобы как можно больше людей признали лидерство этих институтов на соответствующих конкурентных площадках в мире теорий. Поэтому эти адепты метатеории «охвата» так разительно похожи друг на друга. Было бы неправильно разделять поле «репликации теорий» на сегменты по техническим способам доставки теорий адресатам, как это делается обычно. Гораздо существеннее различение институтов этого поля по их догмам и, соответственно, специализации их персонала. В этом смысле явно разными являются институты новостей, ток-шоу, триллеров, мелодрам, комедий и юмора, рекламы, прогнозов погоды и т. д. Каждый по-своему доказывает свою эффективность, т. е. продвигает теорию «самого себя» и в то же время предоставляет другим институтам специфические услуги по «охвату». Так, институт «новостей» не только работает на политические, экономические и прочие социальные институты, но добивается «захвата» и «охвата» для своей теории, которая может состоять в том, что «современному человеку стыдно не быть в курсе происходящего», что «самые свежие новости — самые важные», и т. п.3.4. Институты саморефлексии теорий[41]В эпоху «охвата» каждый человек (точнее, его «личные знания») становится ареной борьбы множества различных теорий, и какие-то из них в этой борьбе побеждают или проигрывают. Результирующий «охват» и «захват» теории в каждый момент являются жизненно важными для нее параметрами. Именно от них зависит судьба теории и, более точно, судьба людей, ставших ее приверженцами. Поэтому каждой эволюционирующей теории необходимо более или менее регулярно выяснять параметры «захвата» и «охвата», изучать текущее состояние «личных знаний» адресатов ее экспансии, получать «обратную связь» из мира теорий. Одним из методов таких исследований является метод выборочного опроса. Он универсален, так как применим практически для любых теорий, но, главное, работает в тех случаях, когда иного пути для выяснения, что думает, знает, хочет индивид, просто нет. «Опросная» работа — естественный и неотъемлемый компонент эпохи «охвата», и неудивительно, что она сопровождается конкурирующими и стремящимися к институционализации теориями о том, как эту работу выполнять. Если медийные институты обеспечивают репликацию теорий, то институты опросов регистрируют процессы репликации и трансформации, которые они вызывают в мире теорий. Опросы составляют важную часть поля «саморефлексии теорий», функционально необходимого именно в эпоху «охвата». Результаты опроса всегда вызывают повышенную эмоциональную реакцию, так как касаются главной ставки конкурентной борьбы между теориями — «охвата». Отсюда высокая напряженность дискурса, связанного с опросами. Особым вниманием пользуются опросы относительно теорий-идеологий (по традиции называемые «опросами общественного мнения»), так как в силу господствующей метатеории «свободы/равенства/голосования/большинства» они интерпретируются как аналог привычных для эпохи «охвата» процедур референдумов и выборов. Но если теория референдума — это теория волеизъявления, то самая ходовая теория опроса — это теория измерения, подразумевающая, что опросы — это «измерения мнений», аналогичные, например, физическим измерениям. Поэтому дискуссия о результатах опросов обычно разворачивается вокруг «правильности» измерений. И аргументы приводятся примерно такие: «не там измеряли» (не тех опрашивали), «не так измеряли» (неправильные вопросы), «не то получили» (неверные выводы), «так нельзя измерять» (применение опроса — некорректно), «измерение подделано» (опрос оплачен заказчиком), «предмета измерений не существует» (опрос бессмыслен). Этот перечень — с добавлением важной, но малоизвестной позиции: «опросы — это не измерения», — задает структуру обсуждения роли и места институтов опросов в эпоху «охвата». Такое обсуждение — особая и очень важная тема. Дело не только в том, что институт опросов — плоть от плоти эпохи «охвата», и не в том, что он берет на себя функцию очень важного ритуала этой эпохи[42]. Гораздо важнее то, что только опросы, пожалуй, дают возможность переходить от умозрительных разговоров о социальной эволюции теорий к выяснению, что же «реально» происходит в мире теорий и, следовательно, к пониманию сущности эпохи «охвата».

[1]Этот текст непосредственно примыкает к предыдущей публикации на ту же тему: Ослон А. А. Человек — «миноритарный акционер» своей картины мира // Отечественные записки. 2002. №3. С. 203–219.[2]Возможны, конечно, и другие точки зрения. Ср.: «Социальное пространство есть некая вселенная, состоящая из народонаселения земли… Соответственно, определить положение человека или какого-либо социального явления в социальном пространстве означает определить его (их) отношение к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за такие “точки отсчета”» (Сорокин П. А. Социальная и культурная мобильность // Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. С. 298).[3]«Шюц называет это допущение общим тезисом о взаимозаменяемости перспектив…» (Абельс Х. Интеракция, идентификация, презентация: Введение в интерпретативную социологию. СПб.: Алетейя, 1999. С. 95.[4]Процессы репликации лежат в основе нашумевшей в 70–80-е годы XX века неодарвинистской теории Ричарда Докинза, касающейся не только эволюции генов и, как следствие, человека, но и эволюции культуры (Докинз Р. Эгоистичный ген. М.: Мир, 1993. Гл. 11 «Мимы — новые репликаторы». С. 176–186).[5]Подразумеваются все виды коммуникаций, включая как интеракции «лицом-к-лицу», так и разорванные коммуникации, при которых знаковое действие производится в одном контексте, а воспринимается — в другом, отделенном пространством и временем, например: «шумеры/клинопись/археологи» или «журналисты/газета/читатели».[6]См. теорию Поппера о «трех мирах»: Поппер К. Эволюционная эпистемология // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. М.: Эдиториал УРСС, 2000. С. 71 и далее.[7]Количество публикаций на эту тему в последнее десятилетие стремительно растет. См., в частности: Зимбардо Ф., Ляйпе М. Социальное влияние. СПб.: Питер, 2000; Аронсон Э., Пратканис Э. Эпоха пропаганды: Механизмы убеждения. СПб.: Прайм-Еврознак, 2002; Чалдини Р. Психология влияния. СПб.: Питер, 1999; Шейнов В. П. Скрытое управление человеком (Психология манипулирования). Харвест; М.: АСТ, 2001.[8]Ср.: «Благодаря тому, что там <в Канзас-сити> заинтересованные в изменении своей самоидентификации молодые люди проходят посвящение в студенты, городок стал своего рода аппаратом для социально-психологической “перегонки”, через который… проходят парни и девушки — благонамеренные жители Среднего Запада на входе и форменные выродки на выходе. То, что позволено до, непристойно после, и наоборот…» (Бергер П. Приглашение в социологию. М.: Аспект-Пресс, 1996. С. 59).[9]В трактате «Опыт о человеческом разумении» (1690) Дж. Локк писал : «Законы, к которым люди обычно обращаются, чтобы судить о правильности и неправильности своих действий, бывают, мне кажется, следующих трех родов: 1) законы божественные; 2) законы гражданские; 3) законы общественного мнения, или доброго имени, если можно их так назвать» (Локк Дж. Сочинения. М.: Мысль, 1985. Том 1. С. 406).[10]Ср.: «Это замечается не только у детей, которые невольно воспринимают всякое мнение, предложенное им, но также у людей величайшей рассудительности и ума; и им бывает очень трудно следовать собственному разуму и собственным наклонностям вопреки мнениям их друзей и ежедневных собеседников» (Юм Д. Трактат о человеческой природе. М.: Канон, 1995. Том 2. С. 54–55). Впрочем, еще раньше, в 1513 году, Н. Макиавелли сформулировал «закон мнений» предельно четко и так, как будто тогда уже было телевидение: «Ибо люди большей частью судят по виду, так как увидеть дано всем, а потрогать руками — немногим. Каждый знает, каков ты с виду, немногим известно, каков ты на самом деле, и эти последние не посмеют оспорить мнение большинства…» (Макиавелли Н. Государь. СПб.: Азбука, 2000. С. 101).[11]Ср.: «Решающий этап наступает, когда ребенок осознает, что все <а не только мама и бабушка> — против разливания супа, и норма обобщается в суждении: “Человек не должен разливать суп”. При этом под “человеком” понимается он сам как часть той общности, которая в принципе включает все общество в той степени, в какой оно оказывается значимым для ребенка. Это абстрагирование от ролей и установок конкретных значимых других называется обобщенным другим» (Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М.: Медиум, 1995. С. 216).[12]«Квазистатистический орган человека — связующее звено между индивидуальным и коллективным. Имеется в виду не таинственное коллективное сознание, а способность индивида в связи с людьми, их поступками и идеями воспринимать отношения одобрения или неодобрения…» (Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. М.: Прогресс-Академия, 1996. С. 167).[13]«Ясно, что этот взгляд на прогресс науки напоминает взгляд Дарвина на естественный отбор…» (Поппер К. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. М.: Эдиториал УРСС, 2000. С. 58).[14]«Под парадигмами я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений» (с. 17), «Парадигма — это то, что объединяет членов научного сообщества, и, наоборот, научное сообщество состоит из людей, разделяющих парадигму» (с. 226) (Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2001).[15]Там же, с. 234. Этот термин удивительным образом перекликается с культовым фильмом конца ХХ века «Матрица», где идея индоктринации теорий извне доведена до предела и реализована в виде гигантской компьютерной «матрицы», подсоединенной к мозгу каждого человека и создающей совместную с другими людьми, т. е. коммуникативную, виртуальную реальность, эквивалентную реальной реальности.[16]«Дж. Зиман противопоставил образу бескорыстного обитателя “башни из слоновой кости” другой метафорический образ — ученого как “купца истины”, который не бескорыстно отдает людям знание, а торгует им, как любой купец торгует своим товаром, благо в нормальном обществе новое знание всегда пользуется спросом» (Юревич А. В. Социальная психология науки. СПб.: РХГИ, 2001. С. 251).[17]Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ // Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2001. С. 322 и далее.[18]Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Начала. М.: Социо-Логос, 1994. С. 198.[19]«Символическая власть есть власть творить вещи при помощи слов» (там же. С. 204).[20]«…это могут быть оскорбления, как магическая попытка категоризации (kathegoresthai, из которого пришли наши категории, означают на греческом “обвинить публично”), сплетни, молва, дискредитация, инсинуации и т. п.» (там же. С. 198).[21]«Эти типы поведения и мышления не только находятся вне индивида, но и наделены принудительной силой, вследствие которой они навязываются ему независимо от его желания… это принуждение… является характерным свойством этих фактов, доказательством чего может служить то обстоятельство, что оно проявляется тотчас же, как только я пытаюсь сопротивляться» (Дюркгейм Э. Метод социологии // Социология. М.: Канон, 1995. С. 30).[22]Например, поле политики П. Бурдье описывает так: «…Политический универсум со всеми своими институтами и партиями, правилами функционирования и агентами, отобранными с соответствии с определенными процедурами (электоральными) и т. д., является автономным миром, микрокосмом, встроенным в социальный макрокосм» (Бурдье П. О телевидении и журналистике. М.: Фонд «Прагматика культуры», 2002. С. 112).[23]«Рабочие и представители общественности стали с гомоном рассаживаться по вагонам. Ударили тонкие звоночки, и первый вагон, которым управлял сам Треухов, выкатился из депо под оглушительные крики толпы и стоны оркестра» (Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. М.: Панорама, 1995. С. 200).[24]Термин Т. Куна здесь приобретает другой смысловой оттенок (не от научной дисциплины, а от дисциплины мышления и деятельности).[25]«Средневековый человек был рыцарем, священником, крестьянином, а не индивидом, который занимался военной, религиозной или сельскохозяйственной деятельностью. Общественный порядок воспринимался и осознавался как богоустановленный и естественный» (Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры // Избранные труды. Т. 2. М.; СПб.: Университетская книга, 1999. С. 162).[26]«Бог создал небесную иерархию, а равно и земную, распределив функции между ангелами и людьми и установив священные ранги на небе и на земле...» (там же. С. 72).[27]Там же. С. 103, 160.[28]«Не свобода и зависимость, а служба и верность являются центральными категориями в системе социально-политических и морально-религиозных ценностей средневекового христианства» (там же. С. 161).[29]«Не оригинальность, не отличие от других, но, напротив, максимальное деятельное включение в социальную группу, корпорацию, в богоустановленный порядок, ordo, — такова общественная доблесть, требовавшаяся от индивида» (там же. С. 233).[30]«…с 1522 по 1546 гг. было выпущено 430 полных или частичных изданий <лютеровских> переводов Библии… <в кальвиновской Женеве>… с 1550 по 1564 гг. число <изданий> подскочило до 527, а на исходе этого периода не менее 40 самостоятельных типографий работали сверхурочно» (Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М.: Канон-пресс-Ц, 2001. С. 62). Число томов, напечатанных в Европе с 1500-го по 1600 год, достигло 150–200 миллионов (там же. С. 56).[31]«…Нет ничего более очевидного, чем то, что существа одной и той же породы и вида, при своем рождении без различия получая одинаковые природные преимущества и используя одни и те же способности, должны быть равными между собой без какого-либо подчинения или подавления…» (Локк Дж. Два трактата о правлении // Сочинения. М.: Мысль, 1988. Том 3. С. 263).[32]Руссо в своем трактате «Об общественном договоре» (1762) выделяет не только законы политические, гражданские и уголовные. «К этим трем родам законов добавляется четвертый, наиболее важный из всех… Я разумею нравы, обычаи и, особенно, мнение общественное. Эта область неведома нашим политикам, но от нее зависит успех всего остального…» (Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре: Трактаты. М.: КАНОН-пресс, 1998. С. 243–244).[33]«Ведь когда какое-либо число людей создало с согласия каждого отдельного лица сообщество, то они тем самым сделали это сообщество единым организмом, обладающим правом выступать как единый организм, что может происходить только по воле и решению большинства» (Локк Д. Два трактата о правлении. С 317).[34]«В Америке народ сам выбирает тех, кто создает законы, и тех, кто их исполняет; он же избирает суд присяжных, который наказывает нарушителей законов… Так народ прямым голосованием избирает своих представителей в органы власти и делает это, как правило, ежегодно…» (Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Весь Мир, 2000. С. 143).[35]«…Основное утверждение индивидуализма… состоит в том, что нет другого пути к объяснению социальных феноменов, кроме как через наше понимание индивидуальных действий, обращенных на других людей и исходящих из их ожидаемого поведения» (Хайек Ф. Индивидуализм и социальный порядок. М.: Изограф, 2001. С. 27).[36]Легко заметить, что это еще одна форма упомянутого выше «закона мнений» Локка — Юма, ставшая стержнем конструкции индивидуалистского (рыночного) общества.[37]Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре. С. 198.[38]«За исключением этого первоначального Договора, мнение большинства всегда обязательно для всех остальных: это следствие самого Договора» (там же. С. 291).[39]«Исправьте взгляды людей, и нравы их сами собою сделаются чище» (там же. С. 310).[40]Ср.: Ионин Л. Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М.: Логос, 2000. С. 299–359.[41]Здесь речь пойдет об опросах, и этот разговор не только важен для раскрытия темы, но и совершенно необходим автору, так как для него опросы — не только основной род занятий, но и объект, в сущность которого он пытается проникнуть. См. сноску 1, а также: Ослон А. А. Мнение — сила // Десять лет социологических наблюдений. М.: Институт ФОМ, 2003. С. 7–26.[42]«Сегодня в политике США практика обращения к последнему опросу стала ритуалом, не слишком отличающимся от того, чем было для древних греков обращение за советом к оракулу»; «…Опросы не только черпают свою легитимность из ожидания, что они будут выражением общественной воли, но и сами легитимируют идею, что такая воля существует» (Николаев В. Г. Реферат статьи Lipari L. Polling as ritual / Journal of communication, N.Y., 1999, V. 49, № 1, p. 83–102 // Социальные и гуманитарные науки. Сер.11. Социология: РЖ РАН. № 4. М.: ИНИОН, 2000. С. 79 и 83).

"ЧЕЛОВЕК - "МИНОРИТАРНЫЙ АКЦИОНЕР" КАРТИНЫ МИРА"Александр Ослон

(Интервью c президентом Фонда "Общественное мнение", которое могло бы состояться)

Александр Анатольевич, тема нынешнего номера <Отечественных записок> - <Картины мира>. А Ваша работа, как я понимаю, в том и состоит, что Вы постоянно <влезаете> в <картины мира> Ваших респондентов. Не так ли?

Все правильно. Для простоты все мы называем опросы населения изучением общественного мнения, хотя правильнее, конечно, говорить о выяснении особенностей мировосприятия и мироощущения, присущих современным жителям России. Иными словами, мы действительно изучаем сложившиеся на сегодня <картины мира>, точнее их отдельные тематические фрагменты.

Стало быть, я сильно ошиблась, полагая в своей простоте, что Фонд <Общественное мнение> изучает общественное мнение?

И да, и нет. Дело в том, что понятие <общественное мнение> требует отдельного разговора, причем его нужно вести уж точно после разговора о <картинах мира>. Говоря очень коротко, <картина мира> человека - это все его представления о действительности. Теперь предположим, что какая-то мысль присутствует в <картинах мира> массы людей и вырывается в информационное пространство, а оттуда вновь попадает в <картины мира> массы людей (тех же и других), но уже с <пометкой>, что эта мысль разделяется массой людей, да к тому же обладает высокой субъективной значимостью и требует некоторых поведенческих реакций. В этом случае высока вероятность, что в итоге действительность как-то изменится из-за поведенческих реакций людей, вызванных этой мыслью. Вот это и есть механизм общественного мнения.

Что-то очень сложно. Нельзя ли как-то пояснить, чтобы Ваша мысль о мысли нашла какое-то место в моей <картине мира>.

Давайте возьмем всем знакомый пример. Пусть в <картинах мира> небольшого числа людей появляется мысль о неизбежном скачке инфляции, и эта мысль вырывается в информационное пространство, то есть на газетные полосы, в телеэфир, становится темой частных бесед. Эта мысль возвращается к тем, кто сам <дошел> до этой мысли, но сомневался, а также поселяется в <картинах мира> тех, кто прежде об этом не задумывался. И возвращается она уже в качественно ином виде - ее сопровождает дополняющая мысль, что так думают очень многие. Слово <инфляция> пробуждает воспоминания о былых экономических бедах, <подсказывает>, что цены вырастут, так что мысль о ее вероятном взлете требует каких-то действий, какой-то подготовки. Что и происходит: потребители закупают <мыло и спички>, торговцы потихоньку повышают цены, производители придерживают товар на складах, экономисты пугаются и своими комментариями подливают масла в огонь, а власти стараются сбить накал инфляционных ожиданий. И бывает, что это удается, но чаще, как это ни прискорбно, инфляция растет. Все это в совокупности и есть механизм общественного мнения. Мы действительно <схватываем> в наших исследованиях наличие в <картинах мира> исходной мысли. Но дальше включается информационное пространство, которое способно как усилить, так и погасить процесс распространения мысли. Может оказаться, что эта мысль не значима и не вызывает массовых поведенческих реакций, но может оказаться и наоборот, и тогда

действительность может измениться. Изменение действительности становится достоянием <картин мира> людей и может вытеснить саму исходную мысль, породившую весь процесс. Например, после реального взлета инфляции может случиться революция, поменяться власть, трансформироваться весь социальный порядок - это мы сегодня видим в Аргентине.

Я думаю, что экономисты с Вами не согласятся и даже назовут как-нибудь нехорошо - например, субъективистом.

Думаю, что не все. По крайней мере, многие из тех, кто внимательно прочитал книгу <Алхимия финансов> Джорджа Сороса, согласились бы со мной, так как сформулированная там <теория рефлексивности рынков> - весьма близкая к тому, о чем я говорил, - принесла Соросу миллиарды долларов. Но подобные взгляды приобрели относительно широкую известность только в 90-х годах, а большинство российских интеллектуалов сформировались все-таки в советские времена, когда царствовали позитивистские догмы и была крамольной сама мысль о том, что происходящее в умах может изменять действительность.

Давайте все-таки вернемся к исходной точке - к <картинам мира>.

Хорошо, но надо иметь в виду, что эта тема совсем не простая, и по необходимости мне придется быть занудливым и скучным.

Ничего, если с этим будет перебор, то я буду вмешиваться и требовать чего-нибудь антиусыпляющего.

Интуитивно ясно, что <картина мира> - это комплекс представлений человека о той реальности, в которой он живет. Но при попытке рационального анализа с этим понятием начинаются сложности. По крайней мере в России, где сильна инерция диалектического материализма, утверждавшего, что вне и независимо от человека существует объективная реальность, а человек строит в своем сознании ее модель. При этом подразумевается, что человеку свойственно стремление как можно точнее отражать в своей <картине мира> объективную реальность. При таком подходе немедленно оказывается, что кто-то продвинулся к истине немного или намного ближе, поэтому он может помочь начинающим или отстающим формировать правильную <картину мира>. В силу очевидных причин такими старшими товарищами оказываются обладатели высоких властных статусов. Что мы с Вами и видели в советские времена, когда носители власти учили кнутом и пряником всех нижестоящих тому, какова есть объективная реальность на самом деле.

Надо понимать, что Вы не считаете теорию отражения правильной?

Видите ли, выбор той или иной теории происходит отнюдь не в зависимости от того, правильна она или нет. На самом деле, та или иная теория принимается чаще всего потому, что она в данный момент считается правильной. Происходит не оценка истинности теории, а присоединение к какой-то точке зрения. Вот, например, я готов согласиться с квантовой теорией в физике. Я не могу ее даже изложить сколько-нибудь вразумительно, я ее не знаю. И тем не менее считаю ее <правильной>, так как полагаюсь на мнение специалистов. Так что в моей <картине мира> квантовая теория присутствует как кем-то сформированный и отштампованный фрагмент, он плохо прописан, и в нем масса белых пятен. Но для меня это не проблема, так как я не направляю свой жизненный ресурс - то есть время и интеллект - на этот фрагмент моей <картины мира>. Поэтому этот фрагмент неизменен со времен последнего экзамена по физике.

Другое дело - теория отражения или иная теория о формировании <картин мира>. В силу своих профессиональных занятий я нуждаюсь в достаточно продвинутой теории, что такое <картина мира>, как она возникает, формируется, какие факторы на нее влияют. Поэтому я уделяю этому фрагменту много времени и сил.

Похоже, что Вы на своем примере говорите о каких-то довольно общих вещах, о том, как формируется <картина мира> вообще.

Конечно. Я начал с теории отражения, которая меня не устраивает именно из-за моей практической работы. И не важно, что меня устраивает в большей степени, а важно то, что практика заставляет уточнять и развивать теории в значимых для меня фрагментах моей <картины мира>. Я утверждаю, что любая <картина мира> в уме любого человека - это совокупность теорий разной степени детализации и проработки. Когда я говорю, что не знаю, как устроен токарный станок, это означает, что у меня нет никакой теории токарного станка. А любой токарь владеет этой теорией. Он в данном случае специалист, то есть в его <картине мира> фрагмент под названием <токарный станок> проработан, прописан. Я же с точки зрения этого фрагмента по отношению к нему - дилетант, то есть носитель <наивного> взгляда на токарный станок. Но если говорить о теории, объясняющей, что такое <картина мира>, мы меняемся местами, и уже я становлюсь специалистом, а он - дилетантом. И так как <никто не может объять необъятное>, все мы в основном дилетанты, за исключением своей специальной сферы, в которую вложили силы, время и интеллект.

Почему меня не устраивает теория отражения как описание процесса формирования <картины мира>. Дело в том, что она описывает некое разумное существо, стремящееся охватить и отразить реальность одновременно по всем направлениям и во всех сферах. Это абсурд. Я раздумываю о <картинах мира> в силу практической необходимости. Токарь или физик размышляют совсем о другом. На основе эмпирических наблюдений я прихожу к заключению, что люди в подавляющем большинстве случаев вполне удовлетворяются своим <дилетантным> состоянием. Или, другими словами, человек в большинстве фрагментов своей <картины мира> вполне удовлетворяется <дотеоретическим> знанием. Он слишком занят, чтобы заниматься детализацией таких фрагментов, у него просто нет жизненных ресурсов на их целенаправленную углубленную разработку. Значит, любая <картина мира> в большей своей части с указанными исключениями сформирована принципиально иначе, нежели это описывается в теории отражения.

Так Вы всех своих респондентов зачисляете в дилетанты, которых легко обвести вокруг пальца, поманить, как детей:

А что Вы, собственно, обижаетесь за дилетантов? Это в Вашей <картине мира> вдруг заговорил снобизм <царя природы>, убежденного, что человек <звучит гордо> и на этом основании всему судья. Когда обуревает такая гордыня, лучше всего взять какую-нибудь энциклопедию, открыть наудачу и дальше читать подряд минут пятнадцать. Я Вас уверяю, после такого упражнения большинство людей начинают себя чувствовать именно дилетантами и перестают видеть в этом слове что-то обидное (или перестают читать энциклопедии). Но я никого не хочу обижать и готов изменить терминологию: вместо <дилетант> буду теперь говорить <человек наивный>. Это звучит как-то мягче, да и в подтексте несет что-то детское, что вполне соответствует подразумеваемому мною смыслу и уточняет его.

А вообще, Вы правы: я исхожу из того, что ответы дают люди, несведущие в относительно специальной области, именуемой <политическим процессом>, то есть <люди наивные>. Но ведь полагать иное о людях, далеких от политики и занятых <под завязку> совсем иным, жизненно важным для них, было бы иллюзией. А то, что они <не специалисты>, отнюдь не упрощает процесс порождения их ответов. Просто этот процесс иной, нежели у <специалистов>.

Что же такое <человек специальный>?

Дело в том, что если человек занимается чем-то <специально> - а это означает, что он нацелен на формирование продвинутой теории о предмете своего специального интереса, - он обычно берет на вооружение некоторую рациональную методологию. Если он ученый, то отдает себе отчет, что действует в своей <специальной> области с использованием принятых в этой области правил вывода. А не будучи ученым и не рефлексируя относительно своей методологии, он тем не менее старается действовать <правильно>, что выражается в методичности накопления сведений, в обобщении накопленного материала, в построении логических связей и цепочек рассуждений, в производстве умозаключений и выводов. Это касается любой практики - будь то вождение автомобиля, изучение кройки и шитья, коллекционирование марок или исследование античных мифов. В этих <специальных> ситуациях по необходимости инструментами становятся специальные знания, правила их систематизации и правила классической логики. Любой человек в той или иной степени обладает навыками применения в своей практике рациональной методологии. Это всегда труд, особая и чаще всего относительно напряженная интеллектуальная работа. Но человек, как известно, действует по принципу экономии усилий и вкладывает свой жизненный ресурс в работу, имеющую для него особый смысл. В противном случае принимается стратегия <человека наивного>, которая гораздо экономнее в смысле затрат жизненных ресурсов. Так что в любом из нас <живут> и <человек специальный>, и <человек наивный>. Это, по сути, обозначения двух принципиально разных стратегий формирования тех или иных фрагментов <картины мира>.

Слово <смысл> здесь, по-видимому, ключевое. В нем очевидно <спрятаны> замыслы, намерения, целенаправленность, определяющие волевой настрой и готовность тратить жизненные ресурсы на этот значимый для него фрагмент.

Тот смысл, о котором мы сейчас говорим, относится к типу <для-того-чтобы> и несет в себе, как Вы совершенно правильно сказали, заряд целеустремленности, некое активное начало, известное со времен древних греков как энтелехия. Смыслы этого рода порождаются стратегией достижения результата, которого <хочется> добиться. Она нацелена в будущее, и ее задача - обеспечить исполнение <проекта>, требующего для своей реализации <теоретического> знания. Суть этой стратегии состоит в целенаправленном освоении уже существующего опыта других людей. Здесь два основных пути, и оба они носят коммуникативный характер. Первый путь - непосредственное перенимание опыта в ситуации типа <учитель - ученик>, второй - извлечение чужого опыта из текстов, признаваемых <правильными>, <авторитетными>, <путеводными>. В обоих случаях проект становится стимулом трансформации соответствующего фрагмента <картины мира>. Как я уже говорил, это трудная, напряженная, обычно долгая работа, требующая, по выражению Михаила Бахтина, <эмоционально-волевого тона>.

Ясно, что эта схема соответствует становлению профессионала в определенной сфере, специалиста, эксперта. Кстати, Вы ведь проводите опросы не только среди населения, но и среди экспертов, не так ли?

С моей точки зрения, каждый человек в какой-то предметной области, в какой-то сфере деятельности является экспертом, то есть <человеком специальным>, затратившим значительный жизненный ресурс на освоение этой предметной области, на овладение этой сферой деятельности. Врач - эксперт по лечению, учитель- эксперт по обучению, дворник - эксперт по уборке двора, прораб - эксперт по строительству и т. д. Другое дело, что уровень экспертов в одной и той же сфере может быть разным - кто-то обладает большими способностями, кто-то - меньшими, кто-то опытнее, а кто-то еще только учится. После этого уточнения я могу ответить, что да, мы проводим опросы среди экспертов, но это эксперты вполне определенного <вида>, хотя для них и нет общепринятого обозначения. Мы их называем <коммуникаторы>, так как их работа состоит в том, чтобы разъяснять и истолковывать происходящее в политике, в социально-экономической сфере <людям наивным>, то есть занятым совсем другим. Свои жизненные ресурсы <коммуникаторы> направляют на то, чтобы строить и уточнять свои <специальные> теории - о том, что происходит в <большом мире>, наполненном <политиками>, <идеологиями>, <партиями>, <органами власти> и т. д., и т. п. Индикатором, отличающим <человека политического>, выступает, прежде всего, объем внимания, уделяемого первым полосам газет и теленовостям. Если человек каждый день читает и смотрит новости, то есть систематически следит за происходящим в <мире политическом>, если он строит на основе своей <базы данных> теории о происходящем в этом мире, то с большой долей вероятности мы имеем дело с <человеком политическим>. Чаще всего причина принадлежности к этой категории состоит в профессиональной необходимости. Ну действительно, как может чиновник, журналист, политический аналитик не быть <человеком политическим>? Сюда примыкают депутаты, спичрайтеры, консультанты, руководители крупных предприятий, бизнес-структур, общественных организаций и т. д. По сути дела профессиональная специфика этих людей состоит в постоянном потреблении и производстве текстов, связанных с социально-политической проблематикой. Кстати, ваш журнал - плоть от плоти информационной среды <людей политических>, и, следовательно, этот текст, если он будет опубликован, безусловно, предназначен именно для них.

Мы, кажется, уклоняемся от темы:

Вы не правы. Я вовсе не акын, поющий <все, что вижу>, и меня не так легко сбить с того, что мне бы хотелось сказать. Но Вы предложили разговор о таком широком предмете - о <картинах мира>, что мне поневоле приходится касаться таких разных материй. Впрочем, это только начало, если Вам не надоело.

Нет, нет, не надоело. Еще чашку кофе - и можно будет идти дальше. А пока Вы включаете чайник, коротко о том, что для меня прояснилось из Вашего спича о <людях политических>. Вспоминая Ильфа и Петрова, можно сказать, что есть <мир большой>, политический, где <Ганди поехал в Данди> и <строят Днепро ГЭС>, и <мир малый>, где придумывают пузырь <уйди-уйди>. В каждом из этих миров происходит своя жизнь по своим правилам, по своим привычным рельсам. О <мире большом> повествуют ежедневно газеты и ежечасно - новости в телевизоре. Это информационное пространство, где самовыражаются <люди политические>, и они же его профессионально отслеживают, чтобы быть в курсе и вовремя корректировать свои <специальные теории> об этом <большом мире>. С другой стороны, есть <малый мир>, то есть мир людей, совсем далеких от политики, мир человеческой повседневности. Ясно, что эти миры соприкасаются, так как необходимы друг другу и взаимозависимы. В конце концов, практически весь электорат сосредоточен в <малом мире>, и от его решений зависит, собственно, конфигурация <мира политического>, если действуют правила демократических выборов. Поэтому <мир политический> заинтересован извергать из себя, как вулкан, объяснения, толкования, интерпретации, чтобы <малый мир> понимал происходящее так, как <надо>. Все, значит, происходит как во времена жрецов в Древнем Египте, шаманов, объясняющих, что от них зависит, будет или не будет дождь. А <люди наивные>:

Кажется, я сварил очень крепкий кофе.

Да нет, кофе здесь ни при чем.

Тогда откуда такая страсть? Почему вполне академический тезис, что <мир политический> есть источник объяснений и интерпретаций <мира политического>, привел Вас в такое возбуждение, что Вы, того и гляди, начнете заклинать духов <манипуляций>, <зомбирований>, <политтехнологий> и прочую нечисть? Ведь мы говорим о вполне рациональных вещах и даже не дошли еще до разговора о том, как формируется <картина мира> <человека наивного>. А Вы уже:

Итак, с <человеком специальным> вроде стало ясно. Что же такое <человек наивный>?

Кроме смысла типа <для-того-чтобы>, присущего <человеку специальному>, есть другой тип смысла, выражаемый формулой <потому-что> и тоже порождающий стремление к совершенствованию личностного знания. Этот тип смысла возникает из настоятельной необходимости адекватного реагирования на жизненные ситуации, и в повседневной жизни (следовательно, в подавляющем большинстве случаев) именно такой смысл лежит в основе действий человека. Всякий раз необходимо адекватное <определение> ситуации, то есть обращение к соответствующему фрагменту <картины мира> и <хранящейся> там теории. Если оказывается, что для такого рода ситуаций была проделана предварительная работа и в <картине мира> имеет место <специальная> теория, то проблема решается относительно легко. Например, при поломке автомобиля опытный водитель легко установит ее характер, на основе этого <определения ситуации> составит план действий и реализует его. Для человека, несведущего в автомобилях, ситуация будет иметь проблемный характер, так как в его <картине мира> обнаружилось в нужном для этой ситуации фрагменте <белое пятно>. Так возникает состояние напряжения, иногда именуемое термином <когнитивный диссонанс> и порождающее особый вид осмысленной активности - поиск спасительного <определения> ситуации, заполняющего <белое пятно>. Например, можно либо приступить к изучению руководства по автомобилю, либо вызвать ремонтников и обратиться непосредственно к опыту <человека специального>, либо бросить сломанный автомобиль и двигаться далее пешком. Искомое <определение> ситуации носит характер субъективной интерпретации, возникающей как <заполнитель> вакуума в <картине мира>. На самом деле, может оказаться, что такую интерпретацию <человек наивный> не способен выработать самостоятельно, и тогда он обращается за подсказкой, то есть не реагирует на ситуацию сам, а ищет необходимую ему субъективную интерпретацию в чужом опыте другого - авторитетного - человека. Далее так или иначе возникшая интерпретация остается в <картине мира> как некоторая единица опыта, и, вновь оказавшись в подобных обстоятельствах, человек, разумеется, делает попытку ей воспользоваться. Но если это не удается, то приходится заново переопределять ситуацию.

Так, получается, что движущей силой формирования <наивной картины мира> оказывается необходимость <разъяснить> текущую жизненную ситуацию, решить очередную жизненную проблему. Вы это имеете в виду?

Да, именно так. И в языке есть много обозначений этого важнейшего процесса определения ситуации. Так в армии, после того как старший офицер поставил задачу, обычно дается несколько минут на ее <уяснение>. Мне, правда, нравится другое определение, любимое Леонидом Иониным: человек постоянно <расколдовывает> реальность, что обозначает, по-моему, именно заполнение <белых пятен> в тех или иных фрагментах <картины мира>. Не менее сильная метафора звучит так: <социальное конструирование реальности>, таково название книги Питера Бергера и Томаса Лукмана, одной из самых известных в социологии второй половины ХХ века. Здесь <социальное> обозначает основной механизм формирования <картины мира> - через освоение опыта, накопленного другими людьми, в том числе и опыта <производства> собственных умозаключений.

То есть Вы говорите о том, что моя <картина мира> - вовсе не моя, а заимствована у кого-то. Мне это не нравится, так я перестаю себя чувствовать уникальной и неповторимой.

Не беспокойтесь, пожалуйста! Каждый человек уникален и неповторим, так как каждый по-своему осваивает чужой, а точнее сказать, социальный опыт. Объем человеческого опыта настолько велик, что просто <не помещается в одной голове>. Фрагменты социального опыта <осаждаются> неповторимым образом, образуют уникальную конфигурацию, в результате формируется индивидуальный субъективный мир. Этот процесс <осаждения> социального опыта называется седиментацией, и в нем есть что-то аналогичное тому, как образуются морозные узоры на стекле. Можно бесконечно разглядывать мириады комбинаций таких узоров, но никогда не встретишь повторов, хотя физический процесс их образования - всегда один и тот же.

Сейчас Вы, наверное, расскажете, что у седиментации всегда есть начало, и, следуя Фрейду, обратитесь к детству, когда создаются первичные эскизы <картины мира>...

С Вами просто неинтересно разговаривать, Вы даже не хотите делать вид, что слышите что-то новое. Впрочем, действительно, я говорю банальности. Но я же обещал быть занудой. Конечно, надо начинать с детства. Освоение чужого опыта происходит, прежде всего, в процессе первичной социализации, когда растущий ребенок находится в стадии <перенимания-от-другого>. Ребенок идентифицирует себя с другими людьми, становится на их место. Другие (обычно родители, очень близкие люди) настолько важны, что ребенок пытается стать ими, чтобы <сканировать и скопировать> (это называется интернализацией) их <картины мира>. Так возникают первые теории об окружающей среде, составляющей мир в горизонте познания ребенка. Кто не видел, как дети в процессе игры превращаются на время в <других>, воспроизводят их роли, их особенности? Это проявление того внутреннего процесса освоения и собственной переработки <отсканированных> фрагментов чужих <картин мира>.

Основной компонент этого процесса - овладение языком. Язык дает возможность превращать хаос восприятия в относительно структурированное и упорядоченное пространство названий, имен и обозначений, среди которых человек и проводит всю свою жизнь. Можно сказать, что при формировании собственной <картины мира> происходит наклейка ярлычков на все <факты> действительности- будь то люди, вещи, явления, идеи. Их бесконечное континуальное (т.е.непрерывное, нерасчлененное) множество становится конечным и обозримым за счет <типизации> и <категоризации>. Суть которых в постоянном огрублении феноменов действительности, то есть принятии разных феноменов как эквивалентных (типизация), и в присваивании множествам таких принятых как эквивалентные феноменов статуса категорий с соответствующими именами и обозначениями. Вся жизнь человеческая в том и состоит, чтобы осваивать чьи-то готовые категории и создавать собственные. Теперь можно сказать, что <картина мира>, или теории, составляющие <картину мира>, - это, по сути, системы сложным образом связанных категорий-понятий.

До нашего разговора мне с моей <картиной мира> было вполне комфортно. А теперь я вижу там какую-то сложнейшую систему категорий, метакатегорий. Прямо какой-то завод внутри меня.

Конечно, это завод, завод по производству умозаключений, выводов, оценок, суждений и т. д., то есть семантический завод. И, пожалуй, более сложных заводов в нашем мире не существует. Но только не воображайте себя директором этого завода, так как нельзя сказать, что Вы им управляете. У Вас всего лишь статус одного из совладельцев, пожалуй, Вы миноритарный акционер своей <картины мира>!

Неужели у меня нет даже блокирующего пакета?

Нет! Практически все, чем Вы владеете, - это слова вашего и моего родного языка. Каждое слово - всего лишь знак, обозначающий нечто (это называется <обозначаемым>) и несущий на себе <ярлыки> с именами категорий, к которым отнесено обозначаемое и о которых мы говорили только что. Эти <ярлыки> называют <значениями>. Например, предмет - <воробей>, категория-понятие - <птица>. На этой основе Вы можете сформулировать умозаключение <воробей - это птица>. Так работает Ваш семантический завод. Теперь спрашивается, откуда у Вас слово <воробей> с представлением о его обозначаемом и знанием его принадлежности к понятию <птица>. Вам их <дали>. Они были до Вас и будут после Вас, а Вас им научили и Вы этим пользуетесь. Это не только и даже не столько Ваше знание - это общее знание, принадлежащее всему социуму, то есть это социальное знание. Оно сконцентрировано в текстах, письменных и устных. Мы постоянно <читаем учебник жизни>, в том числе <главы> о том, как устроен мир, о том, как следует правильно рассуждать, о том, как следует себя вести, и даже о том, о чем следует мечтать.

Следует ли считать частью <учебника жизни> тексты в образных формах, например живопись, архитектуру и так далее?

В принципе, можно говорить о языке в расширительном плане и включать в него любые знаковые системы. Но надо знать правила, чтобы декодировать заложенные в них значения. Тогда, конечно, картина или симфония становится текстом, доступным для восприятия.

Значит, главное - язык?

Да, как средство коммуникации естественный язык находится вне конкуренции по сравнению с невербальными языками, например, с языком жестов. Трудно представить себе обыденный диалог при посредстве музыкальных или визуальных образов. А естественный язык так устроен, что он накапливает общечеловеческий опыт в виде категорий-понятий и связей между ними. Когда мы <вбираем> в себя свой язык, мы фактически осваиваем <схваченные смыслы> - то, что осмыслили и закрепили в соответствующих понятиях многие поколения живших до нас людей. Эти понятия обозначают то, что существовало до нас, то, что существует помимо нас, <вне и независимо от нашего сознания>, следовательно, такие понятия приобретают в наших <картинах мира> статус объективных феноменов. Они дают возможность воображать то, что недоступно непосредственно <здесь-и-сейчас>, и даже то, чего вообще не существует.

То, что обозначено, включается в <картину мира> и даже может восприниматься в ней как некая объективная реальность. А то, что не обозначено в языке,- как бы и не существует. Значит ли это, что у носителей разных языков неизбежно различны картины мира?

Да, язык навязывает нам заложенное в нем видение мира. Эта теория, выдвинутая полвека назад Эдвардом Сепиром и Бенджамином Уорфом, считается спорной и поэтому носит наименование <гипотезы лингвистической относительности>, но я склонен с этим согласиться.

Но возникает следующий вопрос. Предположим, что я Вам говорю <воробей съел лягушку>, и это, в принципе, правильное высказывание на русском языке. Но Вы ведь мне не поверите. Как при формировании <картины мира> происходит различение правильного и неправильного?

Можно сказать, что мы все время <потребляем> объясняющие тексты. На начальном этапе нашей жизни, в ходе первичной социализации создается круг объяснений, принимаемых как данность, без доказательства. Мы об этом говорили как о <дотеоретическом знании> типа ответов на детские вопросы <почему?> в виде <это знает каждый>, <так уж это устроено> и т. д. На втором уровне объяснений присутствуют некоторые утверждения об устройстве природного и социального мира, образующие приемлемую для человека объяснительную систему. Можно сказать, что это <обыденные теории>, или <предтеории>, что подчеркивает их рудиментарный характер именно как теорий. В них реализуется своя - обыденная - логика, отличающаяся от логики классической, а также принимаются во внимание факторы, заведомо невозможные при построении <строгих теорий>.

Почему-то в последнее время приходится часто слышать это выражение - <обыденная логика>. Что же это все-таки такое?

Вот простой пример обыденной логики. Если два события произошли одновременно, то одно из них, скорее всего, причина, а другое - следствие. Это так называемые ложные корреляции, которыми все мы часто пользуемся в повседневной жизни, многие из них зафиксированы в поговорках и приметах, например, <толстые люди - добрые, а худые - злые>. Вообще, значительная часть обыденных теорий связана с необходимостью объяснять поведение других людей. И здесь проявляется еще одна закономерность обыденной логики. Собственный успех чаще объясняется свойствами человека (<я выиграл, потому что много тренировался>), и аналогично интерпретируется неуспех других (<он проиграл, потому что слабый>). А вот для объяснения собственной неудачи и удачи других привлекаются описания обстоятельств (<мне не повезло - пришлось стартовать первым> и <с таким снаряжением, как у него, нельзя не выиграть>). Еще одна особенность обыденной логики состоит в готовности принимать за истинные умозаключения, немыслимые в формальной логике. Так, логически правильным является основанный на классической дедукции силлогизм: <Все женщины прекрасны. Венера - женщина. Следовательно, Венера прекрасна>. Здесь налицо общее утверждение - <большая посылка> - о свойстве, присущим множеству, затем <малая посылка> - утверждение о принадлежности объекта этому множеству, и затем вывод - о переносе свойства множества на объект как на часть этого множества. Теперь возьмем другое рассуждение: <Все женщины прекрасны. Венера - прекрасна. Следовательно, Венера - женщина>. С точки зрения, например, астронома, это бред. Ясно, что это рассуждение в общем случае неверно, так как Венера может быть как женщиной, так и, например, именем планеты, ресторана, парусного судна и т. д. Но в обыденной логике такой тип рассуждений применяется очень часто. Из того факта, что объект обладает каким-то свойством, его относят к множеству, для которого это свойство характерно, не принимая во внимание, что другие множества также могут обладать этим свойством. Так, предполагают, что красноречивый человек будет успешным политиком, так как все политики красноречивы. И голосуют за него, а потом выясняется, что все его красноречие - пустозвонство, и у него нет, кроме этого, ничего - ни идей, ни энергии, ни воли.

Вот это интересный пример. Надо полагать, что ярче всего <наивные> теории проявляются, когда избиратель должен принимать решение, за кого голосовать. Ончаще всего ориентируется, видимо, на какие-то внешние признаки.

Электоральное поведение - это вообще отдельный разговор. Но в целом избиратель редко ради выборов проявляет свойства <человека специального> и глубоко вникает в предмет. Конечно, чаще всего теория избирателя строится по специфическим правилам обыденной логики, но здесь как раз следует говорить не только о собственных умозаключениях, но о третьем уровне объяснений, находящихся <на вооружении> каждого человека. Речь идет о фрагментах относительно строгих теорий, разработанных <людьми специальными> и получившими в данной культуре <ярлык> социально одобряемых. Последнее означает, что эти теории подлежат в данной культуре включению в <картины мира> членов общества - как обязательные элементы. Для этой цели в обществе действуют специальные институты индоктринации, функция которых, собственно, и состоит в том, чтобы решать эту задачу. Например, <институт дошкольного воспитания>, <институт школьного образования>, <институт религиозных убеждений> и т. д. В советские времена существовал <институт воспитания в духе марксизма-ленинизма>, работавший очень эффективно. До сих пор в <картинах мира> людей среднего и старшего возраста сохранились обширные фрагменты, индоктринированные много лет назад этим институтом и оказывающие значительное, а иногда и решающее влияние на рассуждения и поведение избирателя. Недаром уже стало общим местом утверждение, что сторонники коммунистов - самый твердый в своих убеждениях электорат. Институты индоктринации претендуют на то, чтобы внедрить в <картины мира> свои системы категоризации объектов и явлений окружающего мира. Происходит навязывание обозначений (определяются важнейшие объекты и явления, и им даются имена), определений (предлагаются объяснения, определяются причины и следствия), критериев оценки (как отличить <хорошее> от <плохого>, <правильное> от <неправильного>) и собственно оценок. И, самое главное, ставится задача закрепить, затвердить предлагаемые теории в виде стереотипов, в виде твердых образцов-шаблонов. Стереотипы можно сравнить с программными exe-файлами, срабатывающими в определенной ситуации и реализующими заложенный в них алгоритм.

Так-так! Кто-то здесь недавно возражал против заклинания духов <манипуляций>, <зомбирования> и прочей политтехнологической нечисти. А теперь речь идет о целых институтах, которые только этим и занимаются.

Вот типичный пример действия стереотипа, сформированного <институтом политических объяснений>, возникшего во второй половине 90-х годов в среде массмедиа и навязавшего свою категоризацию, в которой практически любые ситуации социальных взаимовлияний подпадают под понятие <манипуляция>. Хотя если вдуматься, то так можно дойти до абсурда, считая, например, что объяснение в любви - это тоже манипуляция, так как содержит недвусмысленный компонент, склоняющий <объект> к определенным поведенческим реакциям. Институты индоктринации - неотъемлемая часть человеческого общества, и вих ряду следует различать целый спектр модификаций, начиная от <института искусства>, обучающего <доброму и вечному>, и кончая тоталитарными сектами, подрывающими любые <картины мира>, кроме тех, что желательны им. Вот, кстати, средства массовой информации - безусловно, самостоятельный и весьма влиятельный институт индоктринации. Для <человека наивного> каналы массовой информации, и особенно телевизор, - это своего рода окно в <большой мир>, через которое он только и может наблюдать за тем, что там происходит.

Но специфика СМИ состоит в том, что они - <активное окно>, так как <сами> выбирают, что показывать и что не показывать наблюдателю. Так - через формирование <повестки дня> - телевизор дает собственное определение сегодняшнего состояния <большого мира>, делает свое предложение категоризации, от которого невозможно отказаться. В результате в <картинах мира> телезрителей происходит определение самых острых социальных проблем, относительно которых телевизор внушает уверенность, что эти проблемы самые актуальные. С другой стороны, какие-то проблемы, не вынесенные на <повестку дня>, не переживаются вообще, хотя на самом деле они по-настоящему важны для общества.

Это ведь и есть манипуляция, не так ли?

Я думаю, что категория <манипуляция> все-таки связана с носителем воли, то есть людьми, а не с телевизором, который всего лишь инструмент. Если мы раньше говорили об интернализации социального мира в процессе его освоения, то здесь следует говорить об экстернализации <картин мира>, о выходе их в <социальное пространство>, где они становятся доступными и подлежащими освоению теми, кто становится членами общества. Нормы права и морали, образцы мышления и поведения, определения <хорошего> и <плохого>, <высокого> и <низкого> и т.д.- по сути, коллективное достояние всех, кто принадлежит обществу с данной культурой. А институты индоктринации способствуют внедрению этого общего достояния в индивидуальные <картины мира>, как бы его передаче в <частные руки>. Они вроде Госкомимущества - способствуют приватизации культуры. Правда, они могут действовать очень жестко, так как наделены полномочиями и возможностями наказывать тех, кто не желает принимать в свои <картины мира> выработанные обществом правила и нормы. В этом смысле конструкции культуры обладают принудительной силой, о которой писал Эмиль Дюркгейм. И, как я уже говорил, институты индоктринации- носители нормативных социальных теорий (коллективных представлений) как продукта многих поколений людей, они вырабатывают объясняющие эти теории тексты и прилагают усилия, чтобы члены данного общества осваивали их и включали в свои <картины мира>.

Возникает образ <круговорота <картин мира" в природе>. И надо понимать, что этот вечный круговорот и есть основной механизм, поддерживающий существование.

Я бы только снял слово <вечный> - как не бесспорное.

Хорошо. Но все-таки можно ли различить ситуацию нормального воспроизводства культуры и ситуацию внедрения в чужие <картины мира> каких-то представлений, обслуживающих интересы узких групп людей, то есть ситуацию <манипулирования>?

Это очень трудный вопрос. Вы априори обозначили первую ситуацию как нормальную, то есть не выходящую за границы норм морали, а вторую - как заведомо аморальную. Но дело в том, что норма - это продукт коллективного творчества носителей определенной культуры.

Если, например, выделить возникшую в России после 1992 года группу энергичных, быстро адаптировавшихся к новым условиям, <успешных> людей, то очевидно, что динамика формирования их <картин мира> происходила во многом синхронно и, кстати, в режиме активных взаимовлияний. Это - с одной стороны, а с другой - сам процесс этого становления в определенном смысле был аналогичен первичной социализации, так как взрослые и зрелые люди были вынуждены осваивать буквально азы <несоветского> социального порядка (я намеренно избегаю оценочного суждения и говорю не <рыночного> или <демократического>, а просто - <несоветского>). Более того, эта группа в течение нескольких лет, по существу, давала все основные интерпретации происходящего. Потом их назовут <дерьмократами>, <олигархами>, <режимом Ельцина> и т. д., но тогда для большой части общества они были теми, кто имеет легитимное (в данном случае признанное де-факто) право определять реальность, в том числе и быть первооткрывателями невиданных дотоле социальных механизмов. Будь то свободная пресса, например, или приватизированные предприятия. Все это было не просто невероятно ново, но еще и каким-то детским, как это бывает именно в процессе первичной социализации. Это теперь - задним числом - можно говорить о глупостях, ошибках и даже вреде первопроходцев. Но без них наш мир был бы совсем иным, а последующая переоценка их деятельности - неизбежный риск и удел всякого реформатора. Колумб ведь тоже хотел открыть Индию, открыл Америку, а умер, говорят, обвиненным в растрате казенных сумм, в нищете и забвении.

Возвращаясь к Вашему вопросу. Я не готов определить эту границу. Я только готов заявить, что она отнюдь не очевидна - за исключением совсем простых случаев типа тоталитарных сект. Общество должно стать взрослым, чтобы решить для себя, где граница морального и аморального. Я сейчас говорю только о механизме формирования такой границы, а когда она сформируется, то, может быть, я сам ужаснусь.

Вернемся к <круговороту <картин мира" в природе>. Правильно ли я понимаю, что этот механизм способствует определенной синхронности, не дает разбегаться <картинам мира>, как галактикам в космосе? И вообще, как мы умудряемся понимать друг друга?

Это очень важный момент. По сути, речь идет не только о том, как мы понимаем друг друга, но и еще шире - как вообще возможно со-общество людей. Надо начать с того, что все мы исходим из нескольких аксиом об устройстве этого мира. Они - как воздух, которым мы дышим, но обычно этого не замечаем. Во-первых, мы полагаем, что мир устойчив и, следовательно, наши <картины мира> в принципе пригодны и сегодня, и завтра для получения объяснений типа <потому-что>. Это называется аксиома <и-так-далее>. Во-вторых, мы уверены, что опыт, полученный в определенных ситуациях, будет срабатывать в сходных ситуациях. Это называется аксиома <я-могу-это-снова>. В-третьих, мы исходим из того, что хотя мы между собой и отличаемся, но, тем не менее, можем понять друг друга. То есть я предполагаю, что другие на моем месте увидят примерно то, что вижу я, - и наоборот. Это называется аксиома <взаимо-замена-перспектив>.

И что, эти аксиомы справедливы?

Иногда справедливы, и тогда человек убеждается в своей правоте. Иногда несправедливы, но тогда человек старается это игнорировать, вытеснить, забыть. Аксиомы ведь принимаются не потому, что они - вечные истины, а потому, что с ними легче жить. То, о чем мы говорим сейчас, касается настолько фундаментальных воззрений, что отказ от них или даже сомнение в них может привести к разрушению для человека всей конструкции <картины мира> и, значит, для этого человека и сам мир перестанет существовать. Эти аксиомы - базис мировоззрения <человека наивного>: <без этого жить невозможно, следовательно, это так!> Это часть того, что называется <естественной установкой>, - единственно возможной точкой зрения на окружающий мир как на объективную и именно <так устроенную> реальность. И всякий раз, когда происходят резкие изменения в моей жизни - а это случается в жизни каждого человека, - все равно мне хочется верить, что <нить жизни> не потеряна, что в моей биографии есть логика, что будет <и-так-далее>. И всякий раз, когда мой предыдущий удачный опыт приводит в, казалось бы, похожей ситуации к неудаче, я все равно хочу верить, что <я-могу-это-снова>, ищу и нахожу этому подтверждения. И, наконец, весьма распространенный случай - разочарование в другом человеке, который, оказывается, меня не понимает, видит совсем не то, что вижу я. И все равно - я снова и снова питаю себя иллюзиями, что могу быть понят, что другой способен к эмпатии, может встать на мое место, принять и понять мою <картину мира>. Без этих априорных представлений о мире моя <картина мира> будет невозможной, и, следовательно, сам мир для меня станет невозможным.

Коротко говоря, <картины мира> у разных людей не слишком расходятся из-за того, что существуют общие для всех нас базовые принципы формирования этих <картин>?

Да, это один из многих факторов координации <картин мира>. Кроме него, существуют еще и другие механизмы такого рода, и один из них состоит в том, что человек всю жизнь ищет определение себя, мучается вечным вопросом: <Кто я?> От кого можно получить ответы на этот вопрос? Только от других людей. И поэтому человек постоянно пытается проникнуть в чужие <картины мира>, чтобы извлечь оттуда определение себя. Это могут быть <значимые другие>, и тогда процесс уточнения идентичности приобретает формат межличностной коммуникации. Но это могут быть и тексты, существующие давно и объективированные в обществе как социально одобряемые, истинные, путеводные, классические и т.д. Определение себя мы обычно находим в терминах своего места в социальной структуре общества, то есть мы идентифицируем свои статусы в тех или иных социальных иерархиях - в этнической, классовой, гражданской, профессиональной, пространственной, потребительской и т.д. и т.п. Такого рода социальные структуры институционализированы, то есть в <картинах мира> людей данного общества имеются определения, в которых в том числе содержатся описания ролевых норм, обязательных или одобряемых для тех или иных статусов. Выясняя свои статусы, мы одновременно выясняем соответствующие этим статусам <правила жизни> и начинаем им следовать. Но этот процесс многомерный и бесконечный, он продолжается непрерывно всю нашу жизнь, так как социальные структуры многочисленны, их описания и описания статусов сложны и противоречивы, да и сам человек находится в постоянном движении между статусными позициями. Отсюда следует, что мы непрерывно <заглядываем> в чужие <картины мира>, непрерывно их изучаем и пытаемся извлечь из них максимум информации и декодировать все, что связано с нами. Мы хотим быть <в курсе>, боимся отстать и пропустить что-то важное. И поэтому, кстати, с таким упорством смотрим новости по телевизору, хотя 99 процентов из них никакого отношения к нам не имеют и не будут иметь. Этот феномен обычно называют любопытством, полагая его то ли врожденным, то ли производным от якобы врожденной потребности <питаться> информацией по аналогии с биологической потребностью в пище. На самом деле это нужно нам лично, для своей собственной <картины мира>, в которой <образ себя> является предметом особой озабоченности, занимает главенствующее положение и находится в состоянии перманентной перестройки. Вследствие тотального взаимоизучения у разных людей <картины мира> расходятся не слишком сильно. Когда же взаимопроникновение в <картины мира> других затруднено и <картины мира> разных людей развиваются автономно, то постепенно может исчезнуть взаимопонимание и даже может случиться коммуникативная катастрофа.

Так, например, происходило во времена <холодной войны> с теми, кто жил по разные стороны <железного занавеса>.

<Железный занавес> - это обозначение непроницаемой границы, изолирующей людей друг от друга, делающей невозможными коммуникации и, следовательно, взаимоизучение друг друга. Так возникает автаркия, всегда приводящая к коммуникационному вакууму, к возникновению неадекватных и иллюзорных представлений друг о друге, будь то отношения между странами, нациями, конфессиями, политическими структурами, государством и обществом, бизнес-сообществами, соседями по дому или членами семьи. Но автаркическая граница - это крайний случай, а вообще, социальные границы существуют всегда, хотя бы потому что в ходе проникновения в <картины мира> других людей человек сталкивается с их противоречивостью. Следовательно, перед ним всегда стоит выбор, какие фрагменты чужих <картин мира> считать приемлемыми для себя и принимать, а какие считать неправильными, чуждыми или даже враждебными и отторгать. Поэтому человек всегда особым образом категоризует носителей других <картин мира>, разделяя их на <своих> и <чужих>. Причем <свои> рассматриваются как люди <близкие по духу>, <единомышленники>, <такие или почти такие, как я>, а <чужие> - как <не такие>, <не наши> и т. д. Здесь мы не будем говорить о том, как возникает, поддерживается и эволюционирует разделение на <своих> и <чужих>. Важно, что взаимодействие, взаимопроникновение и взаимовлияние <картин мира> между <своими> происходит более активно, так как в таких процессах (еще один парадокс обыденной логики) существенно снижаются пороги критичности. Поэтому внутри группы <своих> с высокой вероятностью происходит сближение <картин мира>, что для внешнего наблюдателя выражается в проявлениях высокого уровня взаимопонимания, сплоченности и солидарности. По отношению к <картинам мира> тех, кого человек рассматривает как <чужих>, все может происходить ровно наоборот: взаимопроникновение в <картины мира> <недруга> приводят не к их сближению, а к их дистанцированию.

Вырисовывается какой-то <субъективный космос>, в котором индивидуальные <картины мира> проникают друг в друга, сближаются, враждуют, образуют группы. И, кроме того, из них кристаллизуются какие-то внеиндивидуальные структуры, которые, будучи <коллективными картинами мира>, в то же время объективированы как институты, также участвующие в этом бесконечном процессе. Но в основе всей <круговерти> все-таки лежит способность одного человека проникнуть вовнутрь <картины мира> другого человека. А ведь известно, что это невозможно, что <чужая душа - потемки>.

Понятие <картина мира>, по крайней мере, в том виде, как я о нем говорил, все-таки скорее социологическое, чем психологическое. А душа и, соответственно, потемки в ней - дело скорее психологии. <Картины мира> - это как бы элементарные частицы того <субъективного космоса>, о которым Вы так образно сказали. Можно вести анализ на макроуровне и исследовать, как из них строится социальная материя, подобно природной материи, состоящей из физических элементарных частиц. Но есть и микроуровень, где рассматриваются структура самих элементарных частиц и их непосредственные взаимодействия. В рамках такой метафоры по отношению к <картинам мира> задачами подобного рода занимается психология.

Вы уже несколько раз говорили о том, что Ваш интерес к <картинам мира> непосредственно связан с тем, чем Вы постоянно занимаетесь. Из того, что Вы рассказали, эта связь заметно прояснилась, но, тем не менее, это все теории. А как же и зачем устроена Ваша практика?

После всего сказанного мне легко будет ответить относительно коротко. Фонд <Общественное мнение> с использованием стандартного и общепринятого социологического инструментария пытается <поймать> и описать то общее, что присутствует сегодня в <картинах мира> современных россиян. Наш инструментарий - это, прежде всего, общероссийские репрезентативные опросы. Это означает, что мы всякий раз опрашиваем относительно небольшое число людей (всего 1500 человек), что, однако, дает нам полное право (<статистическое право>) делать на основании столь небольшой выборки выводы обо всем взрослом населении страны. Как это делается - отдельный разговор, но факт есть факт. Теперь по существу. Как понимать сказанные мной слова <то общее, что присутствует сегодня в "картинах мира" современных россиян>? Я их повторяю, потому что они ключевые для нашего разговора. Я хочу сейчас выделить несколько структурных компонентов в <картинах мира>, выражаемых на естественном языке, имеющих по определению массовое распространение и, следовательно, представляющих собой предметы наших исследований. Во-первых, общероссийский событийный ряд, то есть события, явления, происшествия и т. д., становящиеся общим достоянием при посредстве общенациональных средств массовой информации. Во-вторых, спектр социальных проблем, переживаемых на массовом уровне как <острые проблемы>. В-третьих, фигуры и персонажи, формальные структуры власти, политики, бизнеса и т. д., присутствующие на публичной информационной <сцене>. В-четвертых, распространенные определения, объяснения, клишированные суждения и идеологемы, циркулирующие в данный момент в обществе. В-пятых, события, фигуры и объекты внешнего по отношению к России мира. В-шестых, базисные понятийные и символические концепты современной общественно-политической и культурной системы России. В-седьмых, существующие сегодня в <картинах мира> россиян представления об устройстве и структуре современного социального мира, о присущих ему нормах, правилах, ценностях и т. д. Вот, пожалуй, главные наши содержательные направления. Они нацелены на то, чтобы зафиксировать, описать и, по возможности, понять <наивные теории>, составляющие <картины мира> наших сограждан.

Спасибо.

И Вам спасибо.

39