ТеорияХудожКультуры

Раздел 3. Миф как категория культуры

коалиции, и прежде всего США, во время войны. Даже развернувшаяся с началом холодной войны в советской прессе разнузданная антиамериканская кампания не смогла вытеснить из народного сознания интереса к Америке и американцам, к предметам их повседневного обихода и западной (прежде всего американской) культуре. На этой эмпирической почве стал складываться миф о Западе, прямо противоположный по своей направленности и смыслу по сравнению с советскими мифами Запада. Обе трактовки были совершенно мифологическими, но мифология неофициальная пользовалась неизмеримо большим доверием и быстро распространялась по своим, трудно контролируемым каналам.

Среди военных трофеев, завезенных в Советский Союз, были

ипредметы культуры. В первую очередь, здесь необходимо отметить трофейные кинофильмы. После войны в Германии в руки советских властей попало немалое число американских кинолент. Некоторым из них было суждено стать поистине культовыми: «Путешествие будет опасным», «Судьба солдата в Америке», «Багдадский вор» и, конечно же, легендарный «Тарзан».

Врезультате такого, внешне вполне безобидного, вторжения в советскую жизнь трофейной «киномифологии» послевоенные подростки начали подражать походке и манере драться Джеймса Кегни, героя «Судьбы...», а «Тарзан» стал настолько популярен среди школьников младшего возраста, что игра в Тарзана

иЧиту незаметно вытеснила многолетнюю игру в Чапаева (это недвусмысленно свидетельствовало о том, что герои и ценности послевоенных детей разительно отличались от идеалов их отцов). Метаморфоза была тем нагляднее, что смена ценностных ориентаций происходила в стране, где официально отрицался «конфликт поколений», возможный в России лишь при царском режиме или в условиях капитализма.

Знакомство с зарубежным кинематографом не ограничилось трофейными кинолентами, шедшими в советском прокате под другими названиями. Во время VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов, спустя целое десятилетие после начала «холодной войны» (1957), советские зрители получили возможность познакомиться на Международном кинофестивале, проходившем в рамках фестиваля, с шедеврами мирового киноискусства, – прежде всего с итальянским неореализмом (сначала Феллини, затем Висконти и, наконец, Антониони). Прописанное советскому обществу строго дозированными порциями западное кино – даже в таком, заметно усеченном виде – оказало влияние,

332

Л.Б. Брусиловская. Запад как миф в культуре «оттепели»

иочень значительное, на отечественный кинематограф, во всяком случае, на его лучшие образцы, а затем и на художественную культуру в целом.

Фильмы «Летят журавли» (М. Калатозов), «Баллада о солдате» (Г. Чухрай), «Судьба человека» (С. Бондарчук) не только соответствовали всем современным стандартам мирового уровня (и сразу же поставили наших режиссеров в один ряд с самыми громкими именами зарубежных киномастеров тех лет), но и показали принципиально новое понимание минувшей войны людьми, увидевшими ее «изнутри». Кардинально изменяется и проблематика, и тип героя, и характер эстетики советских фильмов о войне, еще недавно немыслимые, по канонам соцреализма.

Из ценностного восприятия жизни и искусства в 1950– 1960-х гг. медленно, но верно уходят черно-белые тона, однозначные оценки, нормативные интерпретации событий и характеров, поступков и переживаний. Стремительно укореняется и развивается в массовом советском сознании поначалу малозаметная деидеологизация культуры,– это проявляется и в выборе «киногероев нашего времени», и в драматизации киносюжетов,

ив нравственно-философском осмыслении действительности. Основное идейно-эстетическое кредо западного кинематографа – беззащитность личности в современном обществе потребления; уязвимость человека перед обстоятельствами, превышающими его возможности; тотальное одиночество индивида в технократическоммире,гдеНТРбессильнаразрешитьнакопившиесяпроблемы, а каждая личность самобытна, уникальна и неповторима, – находит живое понимание в СССР, долгое время огражденного от этой и подобной проблематики примитивной коммунистической пропагандой. Тем самым подтверждалось мнение западных антропологов о том, что взаимоотношения человека с обществом сложны и противоречивы – независимо от различия экономических и политических систем, идеологических манипуляций.

Те страны Запада, которые еще недавно воспринимались либо как нечто романтически-размытое, непостижимое, либо заведомо чуждое, враждебное, зловещее, неожиданно обрели реальное воплощение в облике своих кинозвезд. Италия явилась с улыбкой Кабирии – Джульетты Мазины; Франция обрела свои ощутимые черты в прекрасном создании с пухлыми губками по имени Брижит Бардо и соответствующего ей по красоте мужского эквивалента – Алена Делона; Соединенные Штаты предстали в виде «бунтаря» Марлона Брандо и красавицы с фиалковыми глазами – Элизабет Тейлор... Все они сразу же стали в советской

333

Раздел 3. Миф как категория культуры

стране «своими» (как некогда Л. Орлова и В. Серова, Л. Утесов и М. Жаров) и столь же органично и естественно, как отечественные артисты театра и кино, вошли в повседневную жизнь и быт советских людей.

Литература «оттепели» (В. Аксенов, Г. Владимов, Е. Евтушенко, А. Вознесенский и др.) сохранила дух восторженного преклонения перед звездами западного кино – Брижит Бардо, Д. Лоллобриджидой, М. Монро. Первая половина 1960-х гг. в

СССР ознаменовалась прической «бабетта» под Б. Бардо, длинными плащами под А. Делона и черными очками под З. Цыбульского, а также повсеместным хобби, особенно распространенным среди женщин, – коллекционированием фотокарточек любимых киноактеров, среди которых достойное место занимали зарубежные кумиры. Западное кино становилось частью советской культуры повседневности, незаметно вытесняя из сознания и поведения людей привычные атрибуты и нормы недавнего тоталитарного прошлого.

Оголтелая антизападная и особенно антиамериканская пропаганда, достигшая своего апогея в конце 1940-х – начале 1950-х гг. в связи с развязанной, по указанию Сталина, кампанией против космополитизма, в среде послевоенной молодежи вызвала, в основном, обратный эффект (по принципу – «запретный плод сладок»). Квинтэссенцией стихийного противодействия пропагандистскому насилию становится «стиляжничество» – возникновение особой молодежной субкультуры, ориентированной на Запад. Подобное массовое увлечение, имевшее, казалось, только эстетическое значение и не несшее никакого политикоидеологического содержания, было первым прецедентом такого рода в истории советского государства, а власти не обладали опытом борьбы с внешне безобидной демонстрацией стиля (в одежде, поведении, жаргоне, вкусах и т.п.). Однако «стиляги» были вооружены идеологией гораздо более мощной и непобедимой, нежели политическая идеология, – мифологией Запада. Эта мифология принималась на веру и влияла – прямо и косвенно – на все сферы жизни, и прежде всего на повседневность.

«Стиляги» имели свой стиль одежды, сленг, увлечения и формы досуга – в молодежный быт прочно входят слова «чувак», «лабух», «хилять», а Невский проспект и улицу Горького они величали не иначе как «Бродвеем», или «Бродом». Клетчатые пиджаки с ватными плечами, галстук «пожар в джунглях», узкие брюки, туфли на микропористой подошве – таков приблизительный портрет «стиляги» начала 1950-х гг.

334

Л.Б. Брусиловская. Запад как миф в культуре «оттепели»

Советские «стиляги» были убеждены, что именно так, как они, одевается их современник на Западе – стильный американец, – и так же надлежит одеваться любому современному молодому человеку, в какой бы стране он ни жил. Однако представление «стиляг» о Западе и западном образе жизни было бесконечно далеко от действительности; оно было отчасти вымышлено, отчасти сформировано слухами, утрировано и мифологизировано. Клочки джазовой музыки, обрывки информации, поступившей с Запада, создавали некую «ауру», которая, в силу загадочности, инаковости и недоступности Запада и особенно «самого западного» Запада – Америки, притягивала к себе каждого непосвященного. И никакие передовицы газет, приравнивавшие увлечение западным образом жизни едва ли не к предательству национальных интересов СССР или к измене Родине, ничего с ними не могли поделать.

«Стиляжничество» было во многом еще не осознанным, стихийным протестом против тоталитарной системы, ее идеологии и культуры, строящихся на жестких предписаниях и запретах, однако это, безусловно, был протест, основанный на последовательном отрицании ценностей и норм, идеалов и традиций сталинскогоСоюза.Поначалуоноимелотольковнешниеформыпроявления, нередко чисто эстетического свойства, однако в такой насквозь политизированной стране, как СССР, подобная демонстративная аполитичность была равносильна революции, происходившей в молодых, скрыто оппозиционных умах.

Официальная система была скорее готова видеть в своих противниках враждебную политическую партию или закамуфлированную классовую борьбу, ведущуюся эстетическими средствами, если бы она могла усмотреть в «стиляжничестве» хоть какие-то признаки политической идеологии. Но в покрое одежды и прическах, толщине подошвы обуви и лексических формах молодежного общения было трудно усмотреть прямое выражение идеологической диверсии или подрывной деятельности западных спецслужб. Это была повседневность, а в связи с формами повседневного поведения, не укладывавшегося в советские стандарты, в Советском Союзе обычно говорили о «мещанстве», пережитках старой морали, отсталых вкусах, и ни о чем более серьезном.

Была и еще одна важная составляющая советского образа Америки, грань американского мифа, сложившегося в эпоху «оттепели», значение которой для модификации массового советского сознания невозможно переоценить, – миф Э. Хемингу-

335

Раздел 3. Миф как категория культуры

эя. Вся молодежная проза второй половины 1950-х гг. – В. Аксенов, А. Гладилин, А. Кузнецов и др. – испытала на себе глубокое влияние хемингуэевского творчества. Короткая «рубленая» фраза, минимум описаний пейзажа, знаменитый «хемовский» подтекст – вот те три «кита», на которых стоит подлинно современное творчество, как его понимали шестидесятники.

ПрозаХемингуэявышладалекозарамкиисключительнолитературного процесса. Хемингуэй стал для поколения шестидесятников идеалом не только литературным, но и человеческим. «Папа», как они его часто называли, был идолом российского студенчества, интеллигенции всех возрастов и направлений. Лирический герой Хемингуэя воплощал в себе идеализированный, мифологизированный образ американца. Именно таким его хотели видеть шестидесятники: человеком, которому одновременно свойственны как простые человеческие слабости – алкоголь, женщины, праздность, так и сильные стороны личности – личная отвага, риск, умение сохранять достоинство при любых, в том числе самых трудных жизненных обстоятельствах. Собственно, таким виделся советским интеллектуалам послесталинской «оттепели» не сам по себе американский писатель ХХ в., а тот эталон свободного и обаятельного в своей свободе западного человека, на которого они хотели бы походить, к которому они стремились внешне и внутренне.

Выработался своеобразный тип поведения «в стиле Хемингуэя»: он включал в себя немногословность, сдержанность и скупость в эмоциях (предполагалось, что сильные чувства свойственны сильным натурам в полной мере, но держать их они умеют за броней видимого равнодушия и спокойствия). Изъясняться надлежало в максимальной степени при помощи подразумеваемого подтекста, а формой одежды почитались толстый вязаный свитер и джинсы. Окончательно этот облик «всемирного американца» дополняли густая хемовская борода, трубка и обращение «старик». Свитер и борода были позаимствованы из популярного фотопортрета Хемингуэя, который стал неотъемлемой частью интерьера поклонников писателя в 1960-е гг.

Как это бывает с любым повальным увлечением, культ Хемингуэя оказался скоротечным; на смену ему пришла самоирония,которуютакжеможнопоставитьвзаслугухемингуэевскому влиянию, ибо иронизировать над собой может лишь свободный и сильный человек. Появились иные герои, и в среде московских снобов стала расхожей фраза: «Хвост мула у Фолкнера стоит дороже всех взорванных мостов Хемингуэя». Но и до сих пор

336

Л.Б. Брусиловская. Запад как миф в культуре «оттепели»

можно встретить людей, лелеющих в душе образ юности (несравненного Хема) и цедящих сквозь зубы фразу: «Я люблю, чтобы в коктейле была маслина». Показателен, впрочем, и тот факт, что среди литературных кумиров советских интеллектуалов 1960-х Хемингуэя сменил У. Фолкнер, тоже американец, другая грань американского мифа. К тому времени в российском сознании уже прочно выработался стереотип Америки как форпоста всего прогрессивного, необычного, авангардного, на который если и не стоит во всем буквально равняться, то уж, по крайней мере, оглядываться – необходимо.

Америка негласно оставалась неким «маяком», к которому было нужно стремиться. Да и гласно Америка была все время на устах политических деятелей и прессы. «Догнать и перегнать Америку» – такой лозунг можно было встретить где угодно: это касалось и гонки ядерных вооружений, и испытания баллистических ракет, и мирного освоения космоса, и больших индустриальных строек, и развития сельского хозяйства, и производства «товаров народного потребления». Множество хрущевских реформ, как ни странно в этом признаться, имело американское происхождение: многокомнатные односемейные квартиры, предприятия общественного питания с их системой самообслуживания, кукурузная эпопея, соревнование по удою молока и увеличению поголовья крупного рогатого скота...

Несомненно, в той сложной гамме чувств, которые испытывали советские люди к Америке из-за «железного занавеса», доминировало чувство, условно обозначаемое как «любовь-не- нависть». Подобная амбивалентность вообще свойственна мифологическому сознанию. Запад, и особенно Америка, бесспорно, сыграли важнейшую роль в изменении культурной парадигмы Советского Союза в конце 1950-х – начале 1960-х гг., перешедшей от жесткой политико-идеологической конфронтации – к заинтересованному диалогу и прямой конвергенции.

Восприятие Запада в Советском Союзе по-прежнему оставалось мифологизированным: в те годы родился новый устойчивый миф, получивший свое окончательное завершение в 1970-е гг.: твердое убеждение, что все, связанное с Западом, – продукты питания, промышленные товары, образ жизни, досуг, бытовой уклад, даже наука и искусство – несравненно лучше, нежели в нашем родном Отечестве. Только в последние десятилетия, после окончания «холодной войны», появилась возможность реально сравнить достоинства и недостатки двух социальных и культурных систем, сделать обобщающие выводы о своеобразии и жизне-

337

Раздел 3. Миф как категория культуры

способности каждой из них, об их значении для истории мировой культуры ХХ в. Однако без начавшегося в эпоху «оттепели» диалога советской культуры с западной – это было бы невозможно.

«Границы мне мешают…»: Мифология путешествий на Запад

«Путешествие» – одно из центральных понятий идеологии шестидесятничества. Оно сформировалось еще в первые послевоенные годы, когда из поверженной Германии стали возвращаться домой уцелевшие фронтовики, привозя с собой в качестве трофеев немецкие радиоприемники, красивую одежду и предметы быта, которые создавали в представлении молодого поколения образ манящей и загадочной «заграницы», куда так хотелось заглянуть хоть одним глазком. Особую роль здесь играли трофейныекинофильмы,ставшиедляподростковпервыхпослевоенных лет своеобразным «окном в мир». Недаром одной из самых любимых и культовых лент того времени стал американский фильм «Путешествие будет опасным».

В. Аксенов в своем романе «В поисках грустного беби» вспоминает: «Я смотрел “Путешествие...” не менее десяти раз, “Судьбу солдата в Америке” не менее пятнадцати раз. Было время, когда мы со сверстниками объяснялись в основном цитатами из таких фильмов. Так или иначе, для нас это было окно во внешний мир из сталинской вонючей берлоги… Клочки музыки, обрывки информации создавали золотое свечение ауры, поднимавшейся над горизонтом на закате, над недоступным и таким желанным западом, над Америкой»1. Детство и юность этого писателя пришлись как раз на период «холодной войны», и приведенный им пассаж имеет автобиографический характер.

Таким образом, в нарождающейся культуре «оттепели» постепенно утверждается не только сознательное желание Большого Путешествия в самых разных его формах, но и постепенно и четко определяется самое привлекательное для шестидесятников его направление – на Запад. И если герои романов 1950-х гг. «Большая руда» Г. Владимова и «Продолжение легенды» А. Кузнецова едут в Сибирь на стройку – хотя в первом случае это попытка прилично заработать, а во втором – побег от первой и неразделенной любви, то литературные герои начала 1960-х гг.,

1 Аксенов В. В поисках грустного беби. Две книги об Америке. М., 1992. С. 16–17.

338

Л.Б. Брусиловская. Запад как миф в культуре «оттепели»

персонажи культового романа В. Аксенова «Звездный билет», – в самую западную часть СССР, в Эстонию.

Однако еще раньше, в 1955 г., один из самых ярких представителей поколения шестидесятников, поэт Е. Евтушенко, в знаменитом стихотворении «Пролог», своего рода поэтическом манифесте поколения, провозгласил:

Границы мне мешают...

Мне неловко не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка.

Хочу шататься, сколько надо, Лондоном, со всеми говорить – пускай на ломаном. Мальчишкой, на автобусе повисшем,

хочу проехать утренним Парижем !2

А другой не менее талантливый и успешный поэт-шестиде- сятник, А. Вознесенский, спустя несколько лет, в поэме «Треугольная груша», развил эту тему, используя свои коронные метафоры:

Открывайся, Америка! Эврика!

Короную Емельку, открываю, сопя,

вАмерике – Америку,

всебе –

себя.

Рву кожуру с планеты, сметаю пыль и тлен, спускаюсь в глубь предмета, как в метрополитен3.

Евтушенко и Вознесенский оформили в поэтической форме ведущие категории шестидесятничества – интернационализм и космополитизм как готовность молодежи СССР влиться в массы молодежи Европы и Америки и нетерпеливое ожидание очередного главы государства, который бы смог еще раз в российской истории «прорубить окно в Европу». Недоброжелатели этих двух

2 Евтушенко Е. Пролог// Евтушенко Е. «Граждане, послушайте меня...» М., 1988. С. 475.

3Вознесенский А. Первое вступление к поэме «Треугольная груша»

//Вознесенский А. Стихотворения и поэмы. М., 1989. С. 25.

339

Раздел 3. Миф как категория культуры

поэтов обвиняли их в том, что они выполняют не вполне благовидную роль своеобразной «визитной карточки» за границей, демонстрируя мнимую возможность советских граждан свободно ездить за рубеж. Бесспорно, Евтушенко и Вознесенский являли собой нетипичный пример путешественников из СССР, которые на самом деле видели мир, а не придумали его. Поэтическое пространство этих двух авторов густо населено иностранными реалиями, достаточно перечислить названия ряда их произведений: «Сенегальская баллада», «Голубь из Сантъяго», «Под кожей статуи свободы», «Любовь по-португальски» – у Е. Евтушенко; «Париж без рифм», «Ночной аэропорт в Нью-Йорке», «Итальянский гараж», «Сирень Москва – Варшава» – у А. Вознесенского.

Подавляющее большинство советских людей, не будучи, как тогда говорилось, «выездными», конструировали образ заграницы и себя как путешественника исключительно в собственном воображении. Эти представления имели самые различные формы проявления: в начале 1950-х гг. сначала в Москве и Ленинграде, а затем и в провинциальных городах появляются ярко и вызывающе одетые люди, которые именовали себя «стилягами». «Стиляги» образуют собой первый неформальный вариант советской субкультуры – у них своя манера одежды, свой сленг, свои формы досуга. Никто из них не был никогда за границей, но все они были убеждены, что любой продвинутый молодой иностранец одевается именно таким образом, слушает боготворимый ими американский джаз и каждый вечер пьет замысловатый алкогольный коктейль, который подают в знаменитом коктейльхолле на улице Горького в Москве.

«Советской» эта субкультура была в том смысле, что она возникла в Советском Союзе и в среде людей, которые были воспитаны и сформировались именно как советские люди. Но по своим ценностям и нормам эта субкультура была, конечно, совершенно не советской. Впрочем, антисоветской в буквальном и точном смысле ее тоже нельзя было назвать, поскольку содержавшееся в ней отрицание «советского» поначалу касалось только внешнего облика – одежды, прически, обуви, речевого стиля, манер поведения. Однако постепенно это отрицание переносилось на все более широкие сферы – досуг, культурные предпочтения в музыке, танцах, чтении и т.п. Официальная советская идеология почти сразу распознала в «стиляжничестве» явление вредное и опасное для самих основ советского строя, несмотря на то, что идеология стиляжничества была первоначально совершенно безыдейной, аполитичной, рационально не сформулированной.

340

Л.Б. Брусиловская. Запад как миф в культуре «оттепели»

И стиляга в официальных советских СМИ стал позиционироваться как «скрытый враг», как бессознательный носитель буржуазной идеологии.

«Враг» – «стиляга» – не прибегал к какой-нибудь мимикрии: узкие брюки, яркий галстук, клетчатый пиджак с огромными ватными плечами, туфли на толстой подошве плюс вызывающая походка, увиденная им в американском трофейном фильме «Судьба солдата в Америке». В таком виде новоиспеченный возмутитель спокойствия демонстративно выходил на главную улицу Москвы – улицу Горького или Ленинграда – Невский проспект. Совершенно неважно, что он при этом говорил, чем занимался в жизни, – его внешний вид давал повод применить к нему карательные меры вплоть до рукоприкладства со стороны милиции и дружинников.

Отныне, с 1950-х гг. и вплоть до краха советской системы, идеологическая борьба прочно укрепляется в рамках повсед- невно-бытовой культуры. Джинсы, джаз, а затем и рок-музыка, журнал «Плейбой» стали главными жупелами антизападной пропаганды. «Стиляги» раздражали своей нарочитой аполитичностью, безыдейностью, своим нежеланием быть втянутыми в какую-либо общественную работу и подчиняться любому руководству. Своеобразным кредо «стиляг» можно считать одно анонимное письмо, опубликованное в десятом номере «Юности» за 1956 год в рубрике «Почта “ Юности”»: «Еще раз о стилягах, – пишет “студент”. – Да это замечательные парни, хотя бы потому, что встали в своеобразной оппозиции и стойко стоят! Они плюют на всех и одеваются как хотят. Вы хотите, наверное, чтобы все ходили в ватниках и резиновых сапогах. А они не хотят! Они одеваются, как одеваются все там, на Западе. Мы хотим яркости и остроты ощущений!»4

«Рандеву со свободой»: Миф о джазе

Невозможно обойти вниманием такую область искусства, которую можно назвать и областью жизни, по степени воздействия на умы послевоенного поколения не уступающую ни кино, ни литературе, и имеющую также «трофейное» происхождение – джаз.Ноэтобылнеотечественныйвариантджаза–ввидеджазово- го ансамбля Л. Утесова, появившегося в самом начале 1930-х гг.,

4 Медынский Г. За человека нужно бороться! // Юность, № 10, 1956. С. 38.

341