22. Поэтика романов и.С. Тургенева "Дым" и "Новь".

«Дым». «Отцы и дети» явились высшей точкой тургеневского ре­ализма. Ряд писем Тургенева после 1862 г. к В. П. Боткину, И. П. Борисову, Е. Е. Ламберт свидетельствует об остром чувстве одиночес­тва писателя, которое одолевало его за границей, о сожалении по поводу того, что он не пишет «простой и нравственной повести для народа». Тяжело переживая свою оторванность от родины, испытывая чувство творческого бессилия, Тургенев в то же время внимательно следит за русскими журналами, читает «Современник» и сочувствен­но отзывается о новых произведениях писателей демократического лагеря (Н. Успенского, В. Слепцова).

Тургенев стремится уйти в мир искусства, красоты. «А меня Вы, душа моя, напрасно шевелите, — пишет он И. П. Борисову 9 февраля (28 января) 1865 г. — Моя песенка спета. Так спокойно катится жизнь, так мало сожалений, тревог, что только думаешь об одном: матушка Середа, будь похожа на Вторник — как сам батюшка Вторник был похож на Понедельник. Не поднимайтесь со дна, вы, всякие черные тараканы — болезнь, слепота, глухота, увечие, а больше не надо, не надо ничего. Куда нам бороться и ломать деревья! Благо, чувство к красоте не иссякло; благо, Можешь еще порадоваться ей, всплакнуть над стихом, над мелодией» (Я. 6, 98).

Пессимистическое настроение писателя нашло отражение в рома­не «Дым», опубликованном в «Русском вестнике» (1867, № 3). Замы­сел романа возник из полемики писателя с революционной эмигра­цией в 60-х годах; он связан и с изменением взглядов писателя на деятельность русских естественников в Гейдельберге.

При всех своих симпатиях к народу Тургенев не разделял увлече­ний народничества 60-х годов, знамя которого подняли Герцен и Ога­рев, считал их учение ошибочным, а теории несбыточными. Он вы­ступил против «преклонения перед народом». От былых его симпатий славянофильским мыслям Лаврецкого в 50-х годах теперь не осталось и следа. Писатель возлагал надежды не на народ, а на интеллигенцию, считал основной преобразующей силой меньшинство образованного класса.

В письме Герцену от 8 октября 1862 г. Тургенев пишет: «Эх, ста­рый друг, поверь: единственная точка опоры для живой революцион­ной пропаганды — то меньшинство образованного класса в России, которое Бакунин называет и гнилыми, и оторванными от почвы, и изменниками» (Я. 5, 14). В письме же к В. Ф. Лугинину, которое Тургенев написал в тот же день, сказано еще более определенно и категорично: «Главное наше несогласие с О. и Г. (Огаревым и Герце­ном. — Я. Я. ), а также с Бакуниным состоит именно в том, что они, презирая и чуть не топча в грязь образованный класс в России, пред­полагают революционные и реформаторские начала в народе; на деле это— совсем наоборот. Революция в истинном и живом значении этого слова — существует только в меньшинстве образованного клас­са» (Я. 5, 111)42.

Усиливающиеся разногласия Тургенева с Герценом и Огаревым, смысл которых состоял в столкновении реформистской, культурни­ческой доктрины Тургенева и революционно-народнической програм­мы лондонской эмиграции, и послужили материалом для создания «Дыма».

В романе «Дым» критически изображен кружок лондонских рево­люционеров. И хотя Тургенев (как это видно из переписки) не считал

главными в «Дыме» сцены у Губарева и даже боялся, чтобы эти сцены не заслонили основного смысла романа, фактически они были выпа­дом как против лондонских агитаторов, так и против вдохновляемых ими гейдельбергских студентов-естественников. Сам писатель не слу­чайно назвал эти сцены «гейдельбергскими арабесками».

Центральное место в «арабесках» занимает Степан Николаевич Губарев. Уже в его портрете явно чувствуется шарж: лобаст, глазаст, губаст, бородаст, с широкой шеей, с косвенным, вниз устремленным взглядом. Ходит он медленно, «странно переваливаясь, как бы краду­чись». Для полной дискредитации Губарева Тургенев последователь­но раскрывает превращение этого «народника» в ярого крепостника, который в конце романа избивает крестьян.

Если таков идейный руководитель кружка, то что же представля­ют его рядовые участники? По выражению самого автора, в этом кружке господствовало бешенство сплетен и дрязг. Однако, справед­ливости ради, следует указать на то, что резкая критика Тургеневым левого лагеря в «Дыме» в значительной мере уравновешивалась и искупалась не менее сильной критикой правого лагеря — лагеря гене­рала Ратмирова. Тургенев видел консервативную сущность баденских генералов, которых изобразил в сатирическом свете.

Не случайно главный герой «Дыма», которому симпатизирует пи­сатель, Григорий Михайлович Литвинов в равной мере презрительно относится и к клеврету Губарева — самодовольному Ворошилову, и к сыну бывшего офицера гвардии блестящему Валериану Владимиро­вичу Ратмирову, баловню судьбы, сделавшему головокружительную карьеру, любезному, почтительному человеку, которому, как замечает не без иронии автор, либерализм не помешал «перепороть пятьдесят человек крестьян в взбунтовавшемся белорусском селении, куда его послали на усмирения».

Отношение Тургенева к молодым генералам ратмировского круж­ка настолько отрицательное, что он даже не считает необходимым воспроизводить их индивидуальные характеры, а различает этих внут­ренне ограниченных людей по внешним признакам: «тучный гене­рал», «подслеповатый и желтоватый генерал», «раздражительный ге­нерал». Реакционная сущность баденских генералов наиболее ярко выразилась в их призыве «воротиться назад», «чем дальше, тем луч­ше», вплоть до семибоярщины, переделать все, и даже реформу 19 февраля. Писатель был так уверен, что критика ратмировского круж­ка получилась более сильной и последовательной, чем шаржирован­ные сцены у Губарева, что даже ожидал поддержки романа со сторо­ны радикального критика Писарева (см. письмо П. В. Анненкову от 23 мая 1867 г.). Однако этой поддержки не последовало, так как ни главный герой Литвинов, ни западник Потугин — антиподы всех круж­ков в романе — не могли вызвать симпатий демократического лагеря.

Что же собой представляет Литвинов? Сын отставного чиновника и дворянки, воспитанный матерью на европейских понятиях, учив­шийся некогда в университете, полуразночинец по происхождению и демократ по симпатиям, главный герой призван, по мнению Тургене­ва, сменить Базаровых. Он изображен в романе как контраст завсег­датаям «русского дерева» в Бадене. Рассказывая предысторию своего героя, автор как бы мимоходом замечает, что Литвинов побывал в ополчении во время Крымской кампании 1855 г., ездил за границу изучать агрономию и технологию и вообще накапливать опыт и зна­ния в хозяйственных вопросах. Прожив четыре года в различных го­родах Западной Европы, он возвратился в Россию с тем. чтобы помо­гать в хозяйстве своему отцу, «сбитому с толку эмансипацией». Лит­винов призван Тургеневым обновить общество, сказать своим расте­рянным соотечественникам,что вся их жизнь, «все людское, особенно все русское» — все это дым и пар. Дымом представляется Литвинову и показной блеск шикарных генералов в кружке Ратмирова, и горячие споры, толки и крики у Губарева, «и даже все то, что проповедовал Потугин». Все общественные вопросы— диспуты, толки о рефор­мах — все это тлен и дым.

Не случайно Писарев, высоко оценивший роман «Отцы и дети» и образ естественника Базарова, был совершенно неудовлетворен рома­ном «Дым» и образом Григория Литвинова. Он писал Тургеневу: «Мне хочется спросить у вас, Иван Сергеевич, куда вы девали Базарова?»

Тургенев считал, что время Базаровых прошло, что нынешний герой дня — это скромный труженик, маленький и незаметный, «дю­жинный честный человек», каким он назвал Литвинова. Однако Лит­винов получился не столько скромным тружеником, сколько хозяи­ном, лишь стремящимся к преобразовательной деятельности, напоми­нающим практичного Лежнева из романа «Рудин». И хотя автор гово­рит о Литвинове как о человеке, любящем труд, читатель не видит конкретной трудовой и преобразовательной его деятельности.

Верил ли Тургенев в перспективность деятельности своего Литви­нова? По всей вероятности, не очень, хотя и желал бы верить. Как тонкий и наблюдательный художник, писатель не мог не отразить в романе «Дым» всей неприглядности пореформенной действительнос­ти: «Новое принималось плохо, старое всякую силу потеряло; неуме­лый сталкивался с недобросовестным; весь поколебленный быт ходил ходуном, как трясина болотная, и только одно великое слово «свобо­да» носилось, как божий дух над водами» (С. 7, 400).

Итак, несмотря на то, что Литвинов противопоставлен почти всем персонажам романа как некий идеал скромного, честного труженика и что по замыслу писателя люди этого типа призваны изменить Рос­сию в пореформенные годы, герой вышел слабым, бледным абрисом будущего героя «Нови» — Соломина.

Рупором идей автора в романе «Дым» является отставной надво­рный советник, закоренелый западник Потугин. Ему Тургенев доверя­ет критику «вавилонского столпотворения» в кружке Губарева, его устами клеймит и представителей высшего света, завсегдатаев «рус­ского дерева» в Бадене. Но резонер Потугин произносит длинные политические речи и против всего отечественного, противопоставляя ему культуру Западной Европы, в которой он видит альфу и омегу образованности, цивилизации. Западнические взгляды Тургенева ни в одном произведении не обнаружились с такой ясностью и определен­ностью, как в «Дыме». И, может быть, именно поэтому демократичес­кая критика единодушно встретила в штыки этот роман.

В романе «Дым» Тургенев создал весьма сложный образ Ирины — жены генерала Ратмирова. Властная, гордая и порывистая в различ­ных проявлениях чувств, но поставленная в трагическое положение и в конце концов сломленная жизнью, Ирина выступает как воплощен­ный укор окружающему ее светскому обществу. Автор показал, как эту молодую прекрасную женщину с сильным характером засасывает мир сановной пошлости и пустых светских интересов, как ее губит общество царедворцев и высокопоставленных особ. Ирина поняла, что честный, искренне любящий ее Литвинов — единственный чело­век, который может быть ей моральной поддержкой, но в то же время она не в состоянии порвать со светским окружением, ибо вся опутана его пороками.

Постепеновская программа Тургенева, его либеральное реформа­торство найдет дальнейшее продолжение в «Нови», где в образах Нежданова и Соломина получает развитие литвиновское гамлетиан-ство и стремление писателя к реформаторству.

Существенные тактические разногласия между крупными идеоло­гами народничества способствовали появлению многочисленных на­роднических кружков различной ориентации: от мирного «хождения в народ» до террора (кружок Сергея Нечаева, петербургская группа М. А. Натансона, долгушинский кружок, группа «москвичей», «Земля и воля», «Народная воля»). В романе «Новь» запечатлена деятель­ность народников-«семидесятников» периода «хождения в народ».

В сентябре 1874 г. в письме А. П. Философовой Тургенев пишет о том, что «народная жизнь переживает воспитательный период внут­реннего хорового развития, разложения и сложения», что «теперь Базаровы не нужны», что «нужно трудолюбие, терпение; нужно уметь жертвовать собою без всякого блеску и треску — нужно уметь сми­риться и не гнушаться мелкой и темной, и даже низменной работы... Что может быть, например, низменнее — учить мужика грамоте, по­могать ему, заводить больницы и т. д. ... Нужно одно сердце, способ­ное жертвовать своим эгоизмом...»43. Сформулировав таким образом свою постепеновскую программу, объединившую элементы либераль­ного культурничества с народнической самоотверженностью и ис- кренней любовью к страждущему «меньшому брату», Тургенев как бы наметил типы главных героев «Нови» и, в частности, образ «трезвого» и незаметного в своей будничной деятельности Соломина.

С другой стороны, писатель видел в жизни реальную эволюцию российского либерализма, быстрое превращение некогда либераль­ных помещиков типаМ. Н. Каткова в охранителей устоев самодержа­вия. С гневным сарказмом отзывается Тургенев и о высокопоставлен­ных представителях государственной бюрократии: крупном взяточни­ке Б. М. Маркевиче, служившем в Министерстве просвещения, и начальнике Главного управления по делам печати М. Н. Лонгинове.

В романе «Новь» (1877), как и в двух предшествующих романах, изображены два противоборствующих лагеря — лагерь героев наро­днического движения (Нежданов, Маркелов, Марианна) и лагерь ли­берально-консервативный (Сипягин, Калломейцев). Между ними стоит «главное лицо» — Соломин, деятельность которого как бы оли­цетворяет просветительскую программу автора в 70-х годах

Создавая образы молодых народников, Тургенев прежде всего сно­ва подымал вопрос о молодом поколении вообще. В переписке с М. Е. Салтыковым-Щедриным писатель даже склонен был рассматривать роман «Новь» в этом смысле как некое продолжение «Отцов и де­тей». Он считал, что «Новь» разъяснит все недоумения, возникшие по поводу его отношения к молодежи (см. письмо Салтыкову-Щедрину от 3 января 1876 г.). В письме М. М. Стасюлевичу от 3 января (22 декабря) 1877 г. Тургенев заявил: «Молодое поколение было до сих пор представлено в нашей литературе либо как сброд жуликов и мошенников — что, во-первых, несправедливо, — а во-вторых, могло только оскорбить читателей-юношей как клевета и ложь; либо это поколение было, по мере возможности, возведено в идеал, что опять несправедливо — и, сверх того, вредно. Я решил выбрать среднюю дорогу — стать ближе к правде; взять молодых людей, большей частью хороших и честных, — и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и нежизненно, что не может не привести их к полному фиаско»44.

Известная симпатия писателя к самим народникам и одновремен­но скептическое отношение к тем целям, за которые они боролись, и к их методам борьбы наложили трагический отпечаток на судьбу героев романа — Нежданова, Маркелов'а и Марианны. «Хождение в народ» изображено автором как некий водевиль с переодеванием. Достаточно вспомнить Нежданова в «истасканном желтоватом на­нковом кафтане с крошечными пуговками и высокой тальей», его волосы, причесанные «по-русски» — «с прямым пробором», шею, повязанную синим платочком, картуз с изломанным козырьком, нечи­щенные сапоги, особенную шмыгающую походку... В одном из писем своему другу Силину Нежданов пишет: «Вот уже две недели, как я хожу «в народ» и, ей-же-ей, ничего глупей и представить себе нельзя. Конечно, вина тут моя — а не самого дела». Нежданов не верит в свои силы, не верит в то, что говорит народу, не верит и в народ («Где веры-то взять, веры!» — восклицает он).

Иной тип народника 70-х годов представлен в образе Маркелова. Человек «упрямый», неустрашимый до отчаянности, не умевший ни прошать, ни забывать, постоянно оскорбляемый за себя, за всех угне­тенных — и на все готовый, обладающий ограниченным умом, этот «желчевик» проповедует насильственные меры борьбы. Неудачник в личной жизни, Маркелов не понят и народом. Он арестован самими крестьянами и отдан под суд. Любопытно, что и Маркелов, подобно Нежданову, считает виновным только себя, только свои личные ка­чества, а не дело, за которое он боролся.

Итак, мы видим, что первоначальный замысел писателя — пока­зать хороших людей, взявшихся за ложное и нежизненное дело (см. письмо Тургенева М. М. Стасюлевичу от 3 января 1877 г.) — превра­тился в свою противоположность: судьба Нежданова и Маркелова показывает, что виновно не дело, а его исполнители.

Таким образом, объективно Тургенев осуждает тактику тех наро­дников, которые плохо знали народ, не считались с отсталостью и косностью крестьян, шли к ним с премудрыми социалистическими теориями об ассоциациях, не обращая внимания на то, что народ к этому еще не подготовлен и что мужики не могут отличить значение слова «участие» от слова «участок». И слабовольный Нежданов, и решительный, но грубый Маркелов — это люди, стремящиеся под­нять новь «поверхностно скользящей сохой», а надо ее подымать, по мнению автора, высказанному им в эпиграфе романа, «глубоко заби­рающим плугом».

Что же понимал Тургенев под «плугом»? В письме М. М. Стасюле­вичу от 7 августа (26 июля) 1876 г. он пишет: «...Плуг в моем эпиграфе не значит революция — а просвещение; и самая мысль романа самая благонамеренная — хотя глупой цензуре может показаться, что я по­такаю молодежи»43.

Плуг в романе — это прежде всего деятельность «трезвого» и акку­ратного Соломина. Выходец из низших слоев, демократ, тяготеющий к буржуазному постепеновству, превзошедший в практической дея­тельности, по мысли Тургенева, своих менее удачливых предшествен­ников — Лежнева и Литвинова, Соломин, бесспорно, главный герой романа «Новь». Почти во всех письмах к своим знакомым и друзьям в 70-х годах писатель с особенным акцентом говорит о Соломине, на­зывая его «главным лицом» (см. его письма М. М. Стасюлевичу, К. Д. Кавелину, Я. П. Полонскому, А. М. Жемчужникову).

Постепеновские идеалы Соломина были идеалами самого Турге­нева. Соломин противопоставлен Нежданову и Маркелову именно как постепеновец, который умеет «выжидать, да подвигать дело впе­ред». Внешне незаметный, простой, Соломин спокойно и уверенно строит с рабочими фабрику на новых началах. Слегка иронизируя над деятельностью Маркелова и Нежданова, он отмежевывается от их тактики и заявляет, что цель и у него и у Маркелова одна, но дороги к этой цели разные. Цель эта — будничная просветительская деятель­ность среди народа. Марианна верит Соломину; она начинает пони­мать, что только тот, кто не мудрствуя лукаво способен выполнять эту будничную работу безропотно, без громких фраз, может в будущем спасти свое отечество. Уход Марианны из лагеря Маркеловых— Неждановых к Соломину автор трактует как победу постепеновской тактики над народнической. И даже устами Паклина автор произно­сит прочувствованные панегирики соломинскому постепеновству: «Такие, как он — они-то вот и суть настоящие. Их сразу не раску­сишь, а они — настоящие, поверьте; и будущее им принадлежит», «настоящая, исконная наша дорога — там, где Соломины, серые, про­стые, хитрые Соломины!» (С. 9, 388).

Вот какова главная идея романа «Новь», которую Тургенев долго вынашивал и о которой писал А. М. Жемчужникову 17 (5) марта 1877 г.: «..Л сознавал, что жизнь бежит в эту сторону, я сделал набро­сок, я указал пальцем на настоящую дорогу...»46

Весьма односторонне изображен в романе народ. Тургенев, запе­чатлевший лучшие, благородные качества крестьян в очерках «Запи­сок охотника», подошел к народу в романе «Новь» совершенно с иной стороны. В эпизодических героях, представляющих крестьянст­во — Еремее из Голоплек, Менделее Дутике, пьянице Кирилле, бобы­ле Фитюеве, в громадном парне, который тащит Нежданова в кабак, на первый план выдвинуты отрицательные качества.

Мужики в «Нови» — это неграмотная, глухая к пропаганде масса, какой-то сброд пьяниц и грубиянов. Они недоверчиво относятся к Маркелову, хватают его, как преступника, сильно избивают, а потом отдают под суд. Они насильно и бесцеремонно спаивают Нежданова. Тургенев сам признался в одном из писем К. Д. Кавелину (от 29 (17) декабря 1876 г.) в том, что изобразил крестьян в «Нови» с некоторой преднамеренностью, что представил только «ту их жесткую сторону, которой они соприкасаются с Неждановыми, Маркеловыми и т. д.»47.

Но почему они соприкасались с народниками именно этой «жест­кой стороной», куда девалась глубокая человечность, талантливость русского крестьянина, его природная любовь к подлинной красоте, к природе, т. е. все то, что так ярко было изображено в «Записках охотника», — этого писатель не объяснил.

И все же было бы неверно свести весь смысл «Нови» только к отрицательному освещению проблемы раннего народничества. В ро­мане кроме народников весьма ярко, в сатирических тонах, иногда по-щедрински, разоблачается пореформенное либеральное и реакци­онное дворянство.

Либеральное дворянство представлено крупным сановником — тайным советником Борисом Андреевичем Сипягиным. Этого госу­дарственного мужа, аристократа, будущего министра Тургенев раз­венчивает, начиная с момента знакомства его с Неждановым в театре и до заключительной сцены у губернатора, перед которым он лице­мерно выслуживается, разыгрывая благородные «патриотические», верноподданические чувства. Писатель прибегает к излюбленному им приему контраста, сущность которого заключается в резком несоот­ветствии внешнего вида героя, его портретной характеристики внут­реннему содержанию. Этот прием использовал автор при создании сатирических образов Пандалевского («Рудин») и Гедеоновского («Дворянское гнездо»). И тот и другой поражают читателя внешним обликом, но чем больше Тургенев обращает внимание читателя на «легонький сюртучок», «легонький галстучек», «тросточку в руке», «легонькую серую шляпу», тем более ощутимым становится контраст между внешностью и ничтожным, пустым и пошленьким внутренним миром этих героев.

Аналогично создан образ Сипягина. Мужчина лет под сорок, вы­сокого роста, стройный, изящно одетый, обладающий приятным «со­чным баритоном, от самого звука которого веяло чем-то необыкно­венно благородным, благовоспитанным и даже благоуханным», — так выглядит Борис Андреевич при первом знакомстве с ним. Гармониру­ет с величественной внешностью государственного сановника и его одежда: прекрасное драповое пальто с бобровым воротником, выло­щенная шляпа, английская бамбуковая трость. Если ко всему этому прибавить «изящную самоуверенность осанки и ласковое спокойст­вие привета», — перед нами олицетворение порядка и правильности, джентльменства и высшего аристократизма.

Но вот Сипягин знакомится в театре с Алексеем Неждановым, говорит с ним о пьесе Островского, и мы сразу чувствуем его неис­кренность, лицемерное заигрывание с молодым поколением, стремле­ние порисоваться своим либерализмом перед «красными». Как и вся­кий либерал, он неравнодушен к фразе.

Нежданов очень быстро понял смысл этих либеральных пируэтов Сипягина и не без иронии сообщал о нем своему другу Силину: «...Все снисходит, все снисходит — а то вдруг и воспарит: преобразованный мужчина!» Свои либеральные убеждения Сипягин рекламирует даже в собственной семье.

Фальшивая игра в демократизм, лавирование между различными политическими платформами и группировками, повседневное высо­копарное словоблудие— таковы основные черты Сипягина, этого общест,"*1'ного «столпа», которого поистине со щедринским негодо­ванием развенчивает Тургенев.

Типичным представителем реакционного дворянства выступает в романе Калломейиев. Помещик-ростовщик, поборник «консерватор­ских, патриотических и религиозных принципов», он со своей нена­вистью к нигилистам и народникам, пристрастием ко всему инозем-ному, наконец, со своей дворянской спесью является прямым продол­жением образа Павла Петровича Кирсанова из «Отцов и детей», с той лишь разницей, что сатирически-разоблачительный элемент в герое «Нови» значительно усилен.

Как и Кирсанов, Калломейцев всегда одет на английский манер и представляет петербургский «гранжанр» высшего полета. Он умеет красиво и элегантно поклониться, «эластически» выпрямиться, поч­тительно поцеловать руку, говорить «не то в нос, не то слашаво», употреблять в русской речи много французских слов.

Как истинный аристократ, он ненавидит якобинцев и революцио­неров, восторгается Наполеоном III, с негодованием отзывается о рус­ской литературе, ибо «в ней теперь все какие-то разночинцы фигури­руют. Дошли, наконец, до того, что героиня романа — кухарка, про­стая кухарка...».

Консервативный приверженец «принсипов», Павел Петрович, по­чувствовав в естественнике Базарове своего опасного врага, воевал с ним и в переносном и в прямом смысле слова вплоть до дуэли. Ретрог­рад Калломейцев в первом же столкновении с Неждановым увидел в нем «красного» и страстными филиппиками против социалистов стре­мился дискредитировать народническую доктрину, а самого Нежда­нова унизить.

Сатирическое разоблачение пореформенных либералов и реакци­онеров в образах Сипягина и Калломейцева является тем положитель­ным вкладом, который писатель внес романом «Новь» в русскую ли­тературу 70-х годов. К сожалению, этого по-иастоящему не оценила ни современная Тургеневу, ни последующая критика.

Предположения писателя о том, что «молодая критика» будет его «бить палками» (см. письмо К. Д. Кавелину от 29 (17) декабря 1876 г.), что его «отщелкают на обе корки» (см. письмо Я. П. Полонскому от 30 декабря 1876 г.), что на него «посыплются упреки из обоих лагерей» (см. письмо М. М. Стасюлевичу от 3 января 1877 г.), оправ­дались. Роман «Новь» был единодушно осужден почти всеми органа­ми печати. Ни народники самых различных ориентации и эпох (от молодого Германа Лопатина до Н. К. Михайловского), ни реакционе­ры из «Русского вестника» типа В. Г. Авсеенко, пи члены цензурного комитета, ополчившиеся на роман, не хотели признавать путь турге­невского Соломина правильным.

Реакционеры критиковали Тургенева за выбор политической темы, прозвучавшей особенно актуально в те дни, когда начался знамени­тый «процесс 50-ти», среди которых были реальные «Марианны» — Л. Н. Фигнер, С. И. Бардина, О. С. и В. С Любатович и др. Но особенно резкий, отрицательный приговор вынес роману народник Н. К. Михайловский, назвавший в статье «Записки профана» («Оте­чественные записки». 1877, № 2) героев романа тупыми и ограничен­ными людьми, а все произведение фальшивым.

Тургенев со всей беспощадностью к себе вскоре заявил, что роман окончательно провалился. Основной причиной этого провала он счи- тал свою оторванность от родины. «Нет, нельзя пытаться вытащить самую суть России наружу, живя почти постоянно вдали от нее», — признается он М. М. Стасюлевичу в письме от 19 (7) марта 1877 г. «Я взял на себя работу не по силам». Ту же мысль он высказывает в письме к брату Н. С. Тургеневу: «Нет никакого сомнения, что, как ты пишешь, «Новь» провалилась; и я начинаю думать, что эта участь ее — заслуженная. Нельзя же предположить, чтобы все журналы всту­пили в некоторый заговор против меня; скорее должно сознаться, что я ошибся: взял труд не по силам и упал под его тяжестью. Действи­тельно, нельзя писать о России, не живя в ней»48.

Глубоко переживая и неуспех романа, и свою оторванность от России, и мучительную болезнь, которая в эти годы все более и более обострялась, Тургенев решает оставить литературу. Все чаше и чаше пишет он своим друзьям и знакомым о том, что его «жатва уже сдела­на» (письмо С. К. Брюлловой от 16 (4) января 1877 г.).

В письме Я. П. Полонскому от 18 февраля (2 марта) 1877 г. Турге­нев просит не напоминать ему более о «Нови» и заявляет: «...Это мой последний самостоятельный литературный труд: это решение мое — бесповоротно: мое имя уже не появится более»49.

Как романист Тургенев действительно сошел со сцены после «Нови». Однако привычка и любовь к литературному творчеству были настолько сильны, что совсем оставить литературный труд он был не в состоянии.