Кризис жанра

Примерно к середине XI века произошел довольно ощутимый перелом в европейском коллективном сознании, перелом, который не мог не повлиять на коллективное бытие.

Тогда в Европе завершался процесс образования государств, создавалось какое-то подобие консолидированной защиты от внешних, неевропейских врагов, от нехристей иными словами. Формировалось понятие европейской общности.

Формировалась и система европейских ценностей, в которой не последнее место занимала идеология рыцарского сословия, призванного стать нравственным стержнем общества, эталоном духовности, носителем именно тех качеств, характеризующих человека, который, цитируя Сократа, «ест, чтобы жить, а не живет, чтобы есть», как это присуще большинству людей иных слоев общественной пирамиды.

Разумеется, это был некий идеал, зачастую всего лишь задекларированный, далекий от реалий бытия, но все же идеал, норма, ценность которой едва ли кто-нибудь осмелился бы оспаривать, по крайней мере, публично.

Понятно, что этим идеалом часто прикрывались, что его не менее часто извращали в угоду низменным страстям, что едко спрашивали у его верных носителей: «Если ты такой благородный, то почему же ты такой бедный?» Думается, все-таки, что такие вопросы, если и имели место, то произносились вслух крайне редко, потому что любой, самый бедный рыцарь занимал положение неизмеримо более высокое, чем самый богатый торговец.

Но вот приходит время, когда торговец, дождавшись того, что рыцарь отвоевал для него место под солнцем и прочие благоприятные условия, решает взять реванш за свое второсортное (вернее, третьесортное, так как торговцы составляли так называемое «третье сословие») положение в обществе и утвердить приоритет злата в его извечном споре с булатом. Сделать это было очень непросто, потому что господствующая идеология отвергала саму вероятность такого приоритета, так что перед реваншистом стояла задача ненавязчиво, этакой тихой сапой внедрить в общественное сознание те ценности, которые оно категорически отвергало как недостойные, низменные, плебейские, мужицкие и т.п.

КСТАТИ:

«Когда заботятся только о личной выгоде и забывают о чувстве долга – это называется величайшей подлостью».

Сюнь-цзы

И внедрить эту «величайшую подлость» в общественное сознание, сделать ее из порока добродетелью взялась очень даже златолюбивая сила, называемая духовенством.

Если учесть, из каких слоев населения оно рекрутировалось, какими ценностями руководствовалось и к каким целям стремилось, то не стоит удивляться тому, что именно духовенство и стало тем шприцем, посредством которого в относительно здоровую кровь был введен наркотик так недавно презираемых ценностей третьего сословия.

КСТАТИ:

«Перелистайте истории всех народов Земли: везде религия превращает невинность в преступление, а преступление объявляет невинным».

Дени Дидро

Нельзя ставить знак равенства между такими понятиями, как «Бог» и «религия» и уж тем более – между религией и Церковью. Они не более равнозначны, чем «отечество» и «государство» или «любовь» и «брак».

Господь – в высшем понимании этого слова – едва ли нуждается в слабо напоминающих космические корабли офисах, где служат чванливые клерки – одни бородатые, другие гладко выбритые, третьи обрезанные, но все одинаково настойчиво претендующие на доходные места посредников…

А тогда, в XI веке, духовенство необычайно талантливо сыграло свою роль, обрядив плебейскую алчность в плащ благородного защитника христианских ценностей.

Вот с этого-то все и началось…

В ноябре 1095 года в Клермоне состоялся церковный собор, на котором Папа Урбан II призвал всех христиан бороться за освобождение Гроба Господня (т.е. Иерусалима). Любопытно, что аргументация этого призыва к защите высших духовных ценностей была до неприличия прагматичной: «Земля та течет медом и млеком, – заявил почтенный отец Церкви, – Иерусалим – плодоноснейший перл, второй рай… Исторгните ту землю у нехристей и подчините ее себе!»

Толпа его слушателей, конечно же, немедленно возбудилась и заорала в один голос:

«Так хочет Бог!» Видимо, Бог их не услышал, иначе бы непременно покарал за такую дерзость. А может быть, услышал и покарал, только не сразу, не по нашим земным стандартам…

Толпа продолжала заходиться в пароксизме агрессии, как это всегда с ней бывает, когда она слышит из авторитетных уст страшное слово «можно», а затем один из кардиналов вышел вперед, дрожа всем телом, бухнулся на колени и от имени всех присутствующих начал читать молитву «Каюсь». Толпа неистовствовала…

Так начался Первый крестовый поход.

Всего их было семь на протяжении 200 лет – семь, если считать только большие, масштабные, но сколько было мелких, так сказать, под шумок…

Боже, какая мерзость.

Первый крестовый поход 1096–1099 гг. возглавили бароны Готфрид Бульонский, Раймонд де Сен-Жиль и Гуго Вермандуа. Они штурмовали не слишком хорошо охраняемый Иерусалим, взяли его, а затем просто так, возможно, для острастки, хладнокровно вырезали там 70 000 мирных жителей.

А по дороге туда они практически опустошили Богемию, Венгрию, Болгарию и Византию, которые от того, понятное дело, не пришли в восторг. Крестоносцы основали в Иерусалиме Латинское королевство, которое, правда, продержалось очень недолго, но это никого особо не волновало.

КСТАТИ:

«Наиболее суеверные эпохи всегда были эпохами самых ужасных преступлений».

Вольтер

Второй крестовый поход (1147–1149 гг.), который возглавили французский король Людовик VII и немецкий король Конрад III, не принес никаких ощутимых результатов, если не брать во внимание почти случайно отбитый у арабов Лиссабон, а также ограбленные порты всего европейского побережья Средиземноморья. Третий крестовый поход (1189–1192 гг.) закончился позорным провалом, хотя им руководили такие персоны как император Фридрих Барбаросса, французский король Филипп-Август и английский король Ричард Львиное Сердце.

Последний, между прочим, как-то разоткровенничался: «Я бы и Лондон продал, если бы нашел покупателя».

Четвертый крестовый поход (1202–1204 гг.) был ознаменован взятием Константинополя, массовой резней и учреждением Латинской империи в Византии, ненадолго, естественно… Ну, а о пятом, шестом и седьмом крестовых походах, и говорить-то нечего. Обычные погромы, грабежи, кровь, пожары, тысячи изнасилованных женщин…

Правда, крестоносцев сопровождали огромные толпы проституток. Известно, что во время Третьего крестового похода за французским войском следовало полторы тысячи женщин для утех. И тем не менее крестоносцы, как отмечали хронисты, с диким остервенением насиловали все живое…

Следует учитывать еще и то, что за рыцарями шли на Восток легионы всякого отребья, подонков со всех уголков Европы, обуянных жаждой наживы и реализации самых темных человеческих инстинктов. Представляя себе все это, воспринимаешь эпидемии чумы и холеры, терзавшие средневековую Европу, вполне адекватной реакцией Всевышнего на все мерзости, творимые якобы по Его повелению и в Его честь.

КСТАТИ:

«Давайте смотреть непредвзято! Крестовые походы – то же пиратство, чуть повыше классом, и больше ничего!»

Фридрих Ницше

Аппетит приходит во время еды. Католическая Церковь решила расширить сферу крестоносного разбоя, и бряцающие оружием колонны вскоре двигались уже в трех направлениях: на Иерусалим, в Прибалтику и в Испанию. В Прибалтике считалось крайне необходимым обратить в христианскую веру всех язычников, а из Испании изгнать всех арабов.

Собственно, те арабы интересовали крестоносцев, пожалуй, не больше, чем испанцы, якобы изнывающие под их гнетом. Просто Церкви нужно было расширить границы своего влияния, а ее славным воинам – вволю пограбить и «спустить пар», только и всего. Ведь там, в походе, была совсем иная жизнь, без навязчивого церковного контроля, без ненавистного аскетизма, без тупого поклонения эфемерной Прекрасной Даме…

И вот рыцарь, защелкнув замок железного пояса целомудрия на бедрах опостылевшей жены, садился на боевого коня и отправлялся куда-нибудь за тридевять земель во славу Господа, ну а там уж… Там он изощренно насиловал женщин в захваченных городах, там устраивал оргии, изумлявшие своей дикостью самых диких аборигенов, там навязанный христианским укладом мазохизм неизбежно превращался в свою естественную противоположность – садизм.

КСТАТИ:

«Не удивительно ли, что люди так часто воюют за религию и так редко живут по ее предписаниям?»

Георг Кристоф Лихтенберг

Достаточно яркий пример. Венецианский дож Энрико Дандоло обещает предоставить суда для транспортировки участников, Четвертого крестового похода (1203–1204 гг.), но с условием, что те поделятся с ним добычей. Второй спонсор этого похода, немецкий король Филипп Швабский, недавно вступивший в брак с византийской императрицей Ириной, намерен усадить на константинопольском престоле своего племянника, разумеется, при помощи участников этого похода.

По дороге крестоносцы захватили венгерский порт Задар, но это не принесло ощутимых материальных результатов. Миновав пролив Дарданеллы, они вошли в Босфор и довольно оперативно взяли штурмом по-восточному изнеженный и беспечный Константинополь. Усадив на трон племянника немецкого короля, они двинулись было дальше, на Восток, но их догнало в пути известие о том, что новоиспеченного императора задушили в ходе дворцового переворота.

Крестоносцам пришлось возвратиться, снова взять штурмом Константинополь, вырезать его граждан, разграбить церкви и превратить эту часть Византии в колонию Венеции.

Что касается колоний, то Латинское королевство в Иерусалиме считается первой европейской заморской колонией. Невелика честь, но все же…

Но были и кое-какие позитивные стороны этого преступного процесса. Крестовые походы способствовали развитию европейских портов Средиземноморья, резкому подъему кораблестроения и оружейного ремесла, что, в свою очередь, дало толчок прогрессу всей городской культуры.

Богатый и разнообразный фактический материал, собранный в этот период Истории, лег в основу развития средневекового рыцарского романа, оказал заметное влияние на литературный процесс и на философскую мысль, не говоря уже о различных жанрах изобразительного, прикладного искусства и т.д.

КСТАТИ:

Крестовый поход. Колонна рыцарей движется по пыльной дороге…

ПЕРВЫЙ РЫЦАРЬ: Зигфрид, а ты надел своей жене перед отъездом пояс целомудрия?

ВТОРОЙ РЫЦАРЬ: Зачем? Ты ведь видел эту корову: кто на нее позарится?

ПЕРВЫЙ РЫЦАРЬ: Моего крокодила ты тоже видел, однако я на нее поясок все-таки нацепил!

ВТОРОЙ РЫЦАРЬ: Делать нечего…

ПЕРВЫЙ РЫЦАРЬ: Э, не скажи! По возвращении домой я скажу ей, что в походе потерял ключ!

Крестовые походы окончательно уничтожили все нормальные взаимоотношения Востока и Запада, установили между ними совершенно непреодолимый «железный занавес», при этом представив миру Запад не иначе как вероломного разбойника, вандала, некрофила, насильника и садиста. К сожалению, все эти определения соответствовали действительности…

Еще одно следствие крестовых походов – бурный рост военно-монашеских орденов.

Орден Рыцарей госпиталя Святого Иоанна в Иерусалиме возник в 1099 году, после окончания Первого крестового похода (Госпитальеры). Со временем они перебрались на Кипр, а затем надолго обосновались на Мальте (1530–1801 гг.).

Орден «Бедных рыцарей Христа и храма Соломона» был основан в 1118 году для защиты паломников, направляющихся в Иерусалим (более известный как «Орден тамплиеров»). Этот орден очень скоро приобрел огромное влияние из-за своих несметных богатств, добытых ростовщичеством и путем успешных операций с недвижимостью. В 1312 году Орден тамплиеров был разгромлен по обвинению в магии и содомии, хотя никаких веских доказательств этих «преступлений» представлено не было, так что здесь, скорее всего, имело место желание французского короля Филиппа Красивого избавиться от нежелательных конкурентов на финансовом поприще и от кредиторов, которым он задолжал огромные суммы.

Папа Климент V поддержал обвинение французского короля. «Орден тамплиеров» был упразднен. Его несметные богатства достались обвинителям, а обвиненные были сожжены на костре после пыток и истязаний.

Был предан пыткам и сожжен великий магистр ордена Жак Молэ. Перед смертью, как утверждают хронисты, он предрек Папе Клименту V и королю Филиппу Красивому скорую смерть: одному через сорок дней, а второму – через год.

И предсказание магистра сбылось! Климент V умер через 33 дня от тяжелой формы дизентерии, а Филипп Красивый – через 255 дней после жестокой агонии. Вот и не верь после этого предсказаниям…

Церковь богатела всеми правдами и неправдами, что не могло оставаться незамеченным и не могло не вызывать негативную реакцию прихожан всех званий и рангов. Чтобы исправить этот непрестижный имидж, папа Иннокентий III решил санкционировать создание орденов нищих монахов, которые должны были бы жить подаянием, умиляя окружающих смирением и самоотверженным служением Господу.

«Орден нищенствующих проповедников» («Черных братьев» или «Доминиканцев») основал Святой Доменик Гусман, а «Орден миноритов» («Франсисканцев») – Святой Франциск Ассизский. В уставах обоих орденов присутствовало жесткое требование коллективной и индивидуальной бедности. Таких же принципов придерживались и другие подобные ордена: кармелитки, августинцы, бенедиктинцы и т.п.

А крестовые походы продолжались. Папа Иннокентий III снарядил поход против альбигойцев, членов секты гностиков, обвиненных в ереси. К тому времени Церковь уже вошла во вкус карательных операций, и на любые проявления инакомыслия отвечала огнем и мечом. Так было и в этот раз, когда многотысячные армии в течение полувека методически равняли с землей города и деревни провинции Лангедок (южная Франция), жители которой не желали отказываться от своих убеждений. Имели место, естественно, пытки, массовые, по 200 человек сразу, сожжения на костре и прочие методы «увещевания» заблудших душ.

В Прибалтике таким вот образом меченосцы «увещевали» язычников Эстонии, Финляндии и Ливонии.

Воинственный Тевтонский орден довольно быстро овладел Пруссией, создав там мощный плацдарм для разбойничьих набегов на весь северо-восток Европы.

Что и говорить, блистательное восхождение от робких и малозаметных подвижников-христиан первого века нашей эры до грозных и беспощадных карателей инакомыслия в веке тринадцатом!

КСТАТИ:

«Для великих трагедий требуется кровь, а не слезы».

Станислав Ежи Лец

Крестовые походы однозначно продемонстрировали победу мужицкого недальновидного прагматизма над старыми рыцарскими ценностями, но предпосылки этой победы следует все же искать не только в проповедях священников, но и в благодатной почве подлой человеческой натуры, и в патологической испорченности тех, которые именуются сильными мира сего и активно влияют на бытие, которое, в свою очередь, не может не влиять на сознание…

КСТАТИ:

«Обстоятельства образуют великих людей, а потом великие люди образуют обстоятельства. Это старое!»

Константин Батюшков

К примеру, Вильгельм, побочный сын нормандского герцога Роберта Дьявола, прозванного так за феноменальную, патологическую жестокость. Речь идет о Вильгельме I Завоевателе (1028–1087 гг.).

Волею судьбы он стал наследником нормандского герцогства. Это был достойный сын своего отца, уже в юные годы стяжавший сомнительную славу непредсказуемого союзника и вероломного врага. Собственно, мало ли таких типов знала та эпоха, да и не только та…

Но этот решил пойти дальше других, причем в самом прямом смысле слова. Он вдруг решил пересечь Ла Манш и прибрать к рукам Англию. Ни больше, ни меньше.

Учитывая бездетность английского короля Эдуарда, с которым он, по идее, состоял в отдаленном родстве (это незаконнорожденный-то!), Вильгельм решил попытать счастья. Нормандии ему, видите ли, показалось мало…

А тут, как по заказу, происходит кораблекрушение у берегов Нормандии, и среди спасенных англичан оказывается граф Гарольд, брат жены Эдуарда III, и, учитывая ситуацию с бездетностью короля, один из наиболее реальных претендентов на английский престол.

Вильгельм берет с него торжественную клятву над святыми мощами о том, что он не только не будет претендовать на английский престол, но и поможет Вильгельму воссесть на него!

А тут вскоре умирает Эдуард III, завещая трон графу Гарольду. Однако, не успел тот вступить в свои королевские права, как Вильгельм потребовал соблюдения давешней клятвы. В ответ Гарольд заявил, что клятва была вырвана у него силой, а потому не может признаваться законной.

Тогда Вильгельм объявил его клятвопреступником и похитителем титула английского короля.

Это была из ряда вон выходящая наглость. Все окружающие хорошо понимали, что у Вильгельма столько же оснований претендовать на английский престол, сколько, к примеру, именоваться турецким султаном. Тут бы титул нормандского герцога сделать легитимным…

Незаконнорожденные реваншисты чрезвычайно опасны для общества, а такие, как Вильгельм – в особенности. Он обращается к папе Александру II с жалобой на графа Гарольда. Вместо того, чтобы покрутить пальцем у виска, папа признает эту жалобу вполне законной! Мало того, он требует от Гарольда объяснений по поводу клятвопреступления! Гарольд, нужно отдать ему должное, вместо объяснений крутит пальцем у виска. Папа в ответ отлучает его от Церкви и поручает Вильгельму покорить Англию (ни больше, ни меньше!) и привести ее к послушанию папскому престолу. Вскоре из Рима прибывают священная хоругвь и папская булла, санкционирующая вторжение в Англию.

Вильгельм с шестидесятитысячной армией пересекает Ла Манш и высаживается на английском побережье близ Гастингса, где вскоре и происходит решающая битва.

На мой взгляд, все битвы имеют очень много общего, так много, что для Истории не имеет абсолютно никакого значения, где были расположены основные силы, где резерв, а где арьергард каждого из противников… Мало того, ни одна из битв ничего не изменила в развитии исторических событий, они лишь подтверждают очевидное, уже свершившееся за кулисами театра жизни…

И эта битва была сугубо формальным актом, потому что все уже было предрешено. Поэтому в самом ее начале погиб граф Гарольд, поэтому англичане дали заманить себя в ловушку и были разбиты.

А победитель Вильгельм двинулся на север, сея огонь и смерть на своем пути. После недолгой осады он взял Лондон, где был провозглашен королем Англии и назван «Завоевателем».

Первым делом он приказал произвести опись общественной и частной собственности. Все сторонники погибшего графа Гарольда лишались своего имущества, которое передавалось нормандским баронам.

Естественно, значительная часть английских графств отказалась покориться новоиспеченному королю. Вильгельм Завоеватель двинул войска против мятежников. В течение короткого времени он взял штурмом Эксетер, Оксфорд, Варвик, Лейчестер, Дерби и Ноттингем.

Стоп. Не будем забывать о том, что у этого незаконнорожденного узурпатора было под рукой всего лишь шестьдесят тысяч солдат. Внушительная цифра, если речь идет о захвате какого-то отдельно взятого объекта, но речь-то идет об Англии, о целой Англии, которая почему-то не смогла противостоять столь небольшому войску, да еще на своей территории… А как же национальная гордость, рыцарская честь, как же память о знаменитых предках – рыцарях короля Артура? Видимо, в этой истории главенствовали уже совсем иные ценности…

Правда, неподалеку от Йорка захватчиков встретило объединенное войско англосаксов и шотландцев, но это было скорее не войско, а народное ополчение, плохо вооруженное и едва обученное. Вильгельм разбил это ополчение наголову и, ворвавшись в Йорк, истребил всех его жителей, от мала до велика.

В 1069 году против узурпатора выступило войско, возглавляемое сыновьями Гарольда, законного короля Англии. В их войске основное ядро составляли датские отряды, пришедшие на помощь англосаксам. Эта сила заставила Вильгельма отступить и отдать Йорк…

Но, увы, ненадолго. Вильгельм дает очень крупную взятку датскому вождю Осборну, и тот вероломно покидает своих союзников. На этот вопиющий факт европейское рыцарство никак не отреагировало.

А Вильгельм вскоре объявляет себя владельцем седьмой части английских земель, а остальные шесть частей обкладывает тяжкой данью, что отнюдь не приводит в восторг новых землевладельцев – нормандских баронов, которые рассчитывали на освобождение от налогов ввиду своих заслуг по завоеванию и разграблению Англии.

Наивные нормандские бароны! Они никак не хотели признать очевидное: дело сделано, и они теперь – всего лишь использованный материал.

КСТАТИ:

«Марионеток проще всего превратить в висельников. Веревочки уже есть».

Станислав Ежи Лец

И он превращал. Наверное, марионетки и не заслуживают иного обхождения. Но для кого-то, все же, следует делать исключение: мало ли что в жизни случается…

В июле 1087 года Вильгельм падает с лошади, да так неудачно, что распарывает себе живот. Через несколько дней он умирает в страшной агонии, во время которой свита разбежалась, так что грозного Завоевателя некому было и похоронить…

С ним-то все ясно, но какова Церковь! Санкцией на грабительский захват Англии папский престол сам же создал предпосылки для английской Реформации.

А раскол христианства в 1054 году, когда папа и константинопольский патриарх взаимно прокляли друг друга и на веки вечные установили железный занавес между католицизмом и православием! Последствия этого раскола поистине ужасающи и не перестают сказываться сейчас, в начале XXI века, когда мусульманский мир уверенно выдавливает с планеты «неверных», причем не учитывая никаких различий между католиками и православными. Что ж, за все нужно платить…

КСТАТИ:

«Кто хочет царствовать, пусть разделяет».

Людовик XI

Еще один характерный персонаж… Фридрих II (1194–1250 гг.). Он стал королем Сицилии в трехлетнем возрасте, а когда достиг совершеннолетия, был избран германскими князьями немецким королем.

Будучи властителем Германии и Сицилии, он начал править на восточный манер, окружив себя азиатской пышностью и провозгласив культ государя.

Он беспощадно расправлялся с еретиками, первым узаконив их публичное сожжение. При этом он не стеснялся распространяться «о трех обманщиках», имея в виду Моисея, Иисуса Христа и Магомета.

При дворе Фридриха жили ученые и поэты. Он любил блеснуть оригинальностью своих высказываний и поступков, например, пригрозив Папе Григорию IX войной в том случае, если тот не снимет с него отлучение от Церкви за неисполнение обета. И Папа покорно снес это оскорбление, аннулировав отлучение. Наверное, это называется здравым смыслом. Что ж, весьма вероятно.

А смысл правления Фридриха II состоял, как оказалось, в расширении владений ради обретения вожделенного титула императора. И он стал таковым, прибавив к этому титулу еще и титул короля Иерусалимского, женившись на Иоланте Иерусалимской.

Затем он стал самым банальным деспотом, которому приходилось то и дело подавлять мятежи на окраинах империи, и уже разглагольствовал он не о чести и славе, а о налогах, пошлинах и прочих поборах, которые всегда растут, но никогда не удовлетворяют алчную душу…

КСТАТИ:

«Самая пагубная из страстей – алчность, ибо она делает человека неразумным, заставляет его бросать надежное и устремляться за ненадежным».

Эзоп

Довольно эффектная фигура – Филипп IV Красивый (1268–1314 гг.) – король Франции.

Он создал так называемый Королевский совет (Генеральные штаты), куда, вопреки существующим традициям, вошли, кроме духовенства и дворянства, представители третьего сословия, разумеется, достаточно обеспеченные. Сделано это было отнюдь не из любви к демократии, а с целью заручиться поддержкой всех сословий в борьбе против Папы Римского.

Эта борьба провоцировалась старыми, как мир, мотивами: деньги и сферы влияния.

В 1297 году французская армия вторглась в богатую Фландрию, которой была отведена роль дойной коровы Филиппа Красивого и которая должна была регулярно пополнять бездонное ведро его казны.

А. Дюрер. Жанровая сценка

Фландрия отказалась играть эту роль. В мае 1302 года в городе Брюгге народ в течение одного дня перебил 1200 французских рыцарей и 2000 солдат.

Филипп направил во Фландрию дополнительные силы, но в сражении у Куртре французская армия была разгромлена наголову. В церкви Мастрихта были выставлены 6000 пар шпор, снятых с убитых французских рыцарей.

Естественно, Филипп решил отомстить Фландрии, но уже по-своему…

В 1304 году он во главе шестидесятитысячной армии захватил целый ряд фландрийских городов. На переговорах он клятвенно пообещал вернуть этой стране независимость в обмен на фантастическую сумму выкупа. Деньги были ему доставлены незамедлительно, но вернуть независимость Фландрии он «забыл»…

Аппетиты все росли, и Филипп Красивый установил налог на церковное имущество. В ответ Папа Бонифаций VIII категорически запретил французским священникам платить какие бы то ни было налоги в пользу казны. Филипп, в свою очередь, начал отбирать церковные поместья за долги этой самой казне и прекратил выделять средства на содержание папского двора. Разгневанный Бонифаций VIII решил созвать собор, чтобы на нем примерно наказать зарвавшегося монарха.

А зарвавшийся монарх созвал парижский парламент, который с готовностью обвинил зарвавшегося Папу в ереси. Его решено было вызвать на альтернативный собор, который должен был состояться в Париже. Официальный вызов повез Бонифацию VIII некий Гийом Ногаре, человек, как говорится, без комплексов. Папа принял его в своей спальне, где разговор состоялся настолько резкий и нелицеприятный, что в итоге Папа получил от визитера звонкую оплеуху.

Через несколько дней Бонифаций VIII умер, не перенеся такого унижения. Зато Папа Климент V повел себя совсем по-иному, охотно исполняя роль помощника, вернее, подельника алчного и вероломного Филиппа Красивого.

В Париже к концу XII века насчитывалось большое количество торговцев – выходцев из Ломбардии. Поэтому ломбардийцами принято было называть всех менял и ростовщиков, среди которых было немало евреев и французов.

И вот в 1306 году Филипп Красивый обрушивает на ломбардийцев волну жесточайших репрессий, дабы конфисковывать их имущество под благовидным предлогом. Операция проходит блестяще при активной поддержке населения, получившего возможность избавиться от кредиторов.

Но и этого показалось мало неуемному Филиппу Красивому. Он решил, при горячей поддержке папы Климента V, завладеть несметными богатствами ордена Тамплиеров, и это ему, как мы знаем, тоже удалось, но с весьма печальными последствиями как для него самого, так и для его друга Климента V.

КСТАТИ:

«Грабь, хватай, копи, владей – все придется оставить».

Марк Валерий Марциал

И, наверное, одна из самых характерных фигур эпохи заката рыцарства – французский король Людовик XI (1423–1483 гг.).

Сын Карла VII, того самого, кто так вероломно бросил на произвол судьбы деву-воительницу Жанну д'Арк, спасшую и его, и всю Францию, Людовик, несомненно, обладал гораздо более твердым характером при такой же, если не большей, склонности к вероломству.

Рассорившись с отцом, пытавшимся помешать его браку с некоей Шарлоттой, дочерью савойского герцога, Людовик бежал в Бургундию к герцогу Филиппу, который принял его очень радушно, взял на себя все расходы по содержанию его двора и поручил заботам своего сына Карла.

Некоторое время молодые люди были неразлучны. Их можно было бы назвать антиподами. Людовик – прагматичный, осторожный, подозрительный, чуждый любым проявлениям подлинного рыцарства, и Карл-гордый, отважный рыцарь без страха и упрека, впоследствии названный Карлом Смелым. Два наиболее знаковых персонажа эпохи…

Очень скоро они станут смертельными врагами.

В 1461 году Людовик становится королем Франции. Он ведет чрезвычайно скромный образ жизни, презирая роскошь и прочие проявления комплекса королевской неполноценности. Скрытный, хитрый, вероломный и беспощадный, он мастерски реализует все эти качества в деле управления государством.

Он задумал войти в Историю как собиратель французских земель, но собрать их воедино можно было только преодолев сопротивление крупных феодалов, которых никак не воодушевляла перспектива такой коллективизации. Первые же шаги короля в этом направлении вызвали ответную реакцию в виде союза феодалов под предводительством герцога Бургундского, того самого, который не так давно приютил его, Людовика, в лихую годину. Этот союз, названный Лигой Общего Блага, стал серьезным препятствием на пути воплощения честолюбивых замыслов короля.

Лига собрала довольно внушительное войско, командовал которым Карл Смелый – тот самый Карл, с которым Людовик так недавно разделял юные забавы…

Решив нанести превентивный удар, король двинул против Карла регулярную армию. Сражение у Менлери завершилось поспешным отступлением королевских сил под защиту городских стен Парижа. Войско Лиги взяло Париж в плотное кольцо осады. Людовик, осознавая безнадежность своего положения, предлагает Карлу Смелому начать мирные переговоры.

Элементарная логика требовала раздавить гадину в ее логове, но благородному Карлу Смелому претило добивать фактически поверженного противника, и он принял его предложение.

В ходе этих переговоров Людовик признал все территориальные претензии членов Лиги. Этой вероломной и жестокой натуре нужно было любой ценой добиться прекращения вооруженного конфликта, чтобы затем расправится с каждым своим оппонентом поодиночке.

И нужно отдать ему должное – эта операция была проведена просто блестяще!

Очень скоро Людовик вбивает клинья практически между всеми членами Лиги, а затем прибирает к рукам их земли – где силой, где хитростью, а где и с помощью наемных кинжалов.

И только Карл Смелый, герцог Бургундский, не поддался ни на какие провокации и не сдал свои позиции. Что ж, тогда Людовик направляет на него швейцарцев, и в одной из битв Карл погибает. Правда, и после его смерти проблема оставалась нерешенной, так как бургундское наследство должно было перейти к дочери Карла Смелого, Марии. Прибрать это наследство к рукам проще всего было бы посредством брака, но Марии уже исполнилось 19 лет, а сыну Людовика – всего шесть, так что этот вариант отпадал. И тогда Людовик не находит ничего лучшего, чем ввести в Бургундию войска под малоубедительным предлогом защиты прав Марии от возможных посягательств на них со стороны каких-то злонамеренных недоброжелателей.

Мария попросила помощи у своего дяди, английского короля Эдуарда IV, но тот не решился ссориться с Людовиком, так как не был готов к войне, весьма вероятной в этом случае.

Тогда она вступила в брак с австрийским эрцгерцогом, но этот шаг ничего не смог изменить в сложившейся ситуации, когда Людовик XI уже фактически оккупировал Бургундию.

А через несколько лет Мария упала с лошади во время охоты и спустя три недели умерла, оставив сиротами четырехлетнего сына Филиппа и трехлетнюю Маргариту. В том же 1482 году девочка была обручена с одиннадцатилетним Карлом, сыном Людовика, и Бургундия официально перешла к Франции в виде ее приданого.

Вот Людовик XI и стал повелителем всея Франции…

Ну и что?

Когда речь заходит о воссоединении «родных земель», о едином этносе или национальной культуре, за такой речью обычно стоят вполне материальные интересы тех, кто хорошо просчитал все плюсы и минусы возможного воссоединения, кто хорошо знает, что чем больше подданных, тем, соответственно, больше сумма собранных с них налогов, не говоря о том, что за всем этим стоят новые административные единицы с их аппаратом управления, взятками и прочими прелестями чиновничьего разгула.

Но вот обитателей присоединенных областей обретение «исторической родины» как-то не радует, вопреки душещипательным заявлениям политиков касательно единой крови, культуры, языка и т.д. Мало того, их реальная, действительная жизнь отнюдь не становится лучше, духовней или хотя бы сытнее, потому что воссоединение, проводимое, как правило, с помощью военной силы, поглощает немалые средства, которые собиратель земель хочет вернуть, и побыстрее – понятно, за чей счет.

А духовная культура – она ведь приобретает новые характерные особенности через каждые 200–300 километров, так что культурные традиции Лангедока на юге Франции имеют очень мало схожих черт с культурными традициями Бургундии на северо-востоке…

А. Дюрер. Танцующие крестьяне

Все это – шулерская игра политиков, апеллирующих к национально-патриотическим чувствам людей, как правило, не занятых каким-либо конкретным и полезным делом. Кузнец или землепашец не мучаются подобными проблемами. Ими мучаются те, кому хочется на них заработать, потому как ничего другого они делать не умеют…

КСТАТИ:

«Патриотизм – это последнее прибежище негодяя».

Сэмюэль Джонсон

А великий патриот Франции и воссоединитель ее земель Людовик XI провел последние годы жизни в весьма замкнутом пространстве своего замка Плесси-де-Тур. Провел в практическом одиночестве и постоянном страхе смерти. Его общество составляли брадобрей Оливье Дьявол и палач Тристан Отшельник. Развлекался Людовик XI в основном лицезрением пыток в подземельях замка, и тут уж Тристан Отшельник старался вовсю…

Иногда он сочинял законы, просто так, для развлечения.

Умер от паралича, в смятении и страхе.

Вот так. А какие были претензии!

Антон Павлович Чехов говорил, что три аршина земли нужны не человеку, а трупу. Человеку же нужен весь земной шар. Ну, это смотря в каком смысле, да и зачем… Без внятного ответа на этот вопрос лучше все-таки ограничиться тремя аршинами или, по крайней мере, не посягать на большее, чем владеешь по воле Бога.

Нужно, однако, заметить, что Людовик XI многое сделал для развития французского книгопечатания и, кроме того, Франция обязана ему созданием почтовой службы. Что да, то да…

КСТАТИ:

«И только когда он въехал на колеснице, стало ясно: это кучер».

Станислав Ежи Лец

Да уж – не король Артур.

Что тут поделать… Другое время – ведь со времен короля Артура прошло добрых (вернее, недобрых) шесть веков… Другие приоритеты, другие герои. Доблестного рыцаря Ланселота сменил дерзкий разбойник Робин Гуд – воплощение мечты аутсайдеров о насильственном перераспределении жизненных благ, о добром (!) преступнике, который отнимет у богатых и отдаст бедным. И при этом будет плевать на закон, на власть, на собственность (чужую) да и вообще на человеческую жизнь, тоже, разумеется, чужую.

У каждого времени свои герои.

Город

Всякого рода военные игры и захваты того, что плохо лежит, требовали прежде всего металла, притом такого, который в состоянии заявить: «Все возьму!», а чтобы он стал именно таким, потребовались хорошо оснащенные мастерские и квалифицированные мастера: в сельской кузне рыцарские доспехи должного уровня выковать невозможно, не говоря уже о том, что требовалось выплавить металл тоже должного качества, а сделать это можно было лишь в городских плавильнях и под руководством городских мастеров, для которых ремесло стало единственным занятием, а его совершенствование – залогом повышения уровня жизни.

А тут еще пошла мода на шерстяную одежду. Лен уже стал не в чести, оправдывая тогдашнюю поговорку: «Овца победила лен».

Совершенствовались сельскохозяйственные орудия, вследствие чего росли урожаи, что в свою очередь, привело к тому, что продовольствие стало таким же товаром, как и всякие иные плоды человеческой деятельности. Это очень важно, потому что пройдет совсем немного времени, и еда, поставляемая Городу в обмен на плуги, ткани, оружие, утварь и т.п., будет возводиться в некий абсолют, и крестьяне, потрясая выделанными в Городе вилами и косами, будут громогласно заявлять, что они кормят Город, армию и вообще всех тех, кто не «горбатится» на земле.

В то же время всем и во все времена известно, что труд работника сельского хозяйства может почти мгновенно освоить любой представитель любой городской специальности, что блестяще доказали студенты, преподаватели и инженеры советской поры.

Да не обвинят меня в крестьянофобии. Просто все должно быть на своем месте, как в человеческом организме, где легкие никак не важнее почек, и лишь их четкое взаимодействие создает возможность нормальной жизнедеятельности того целого, частями которого они являются.

Но функции у них, естественно, разные, и едва ли здравомыслящему человеку пришло бы в голову утверждать, что они взаимозаменяемы. Это так же невозможно, как невозможно предположить взаимозаменяемость Земли и Луны.

Городская культура основывается на постоянном, ни на миг не прекращающемся процессе самосовершенствования, чутко реагирующем на запросы динамично меняющегося бытия, а зачастую и опережающим возникновении тех или иных запросов и тенденций.

Например, открытие Колумбом Америки вызвало необходимость разработки и строительства больших океанских судов, и Город очень оперативно откликнулся на этот запрос, вследствие чего стали возможны торговые связи с Новым Светом и его активная колонизация европейцами.

А вот викинги, открывшие Америку гораздо раньше Колумба, ничего такого предпринять не могли (даже если бы и захотели), и прежде всего потому, что у них отсутствовала городская культура, без которой невозможен технический, научный, интеллектуальный и т.д. прогресс, как и прогресс вообще. Так что викинги не смогли бы освоить Америку…

Городская культура, конечно, в немалой степени обязана своим прогрессом в XI–XIII веках малопочтенным крестовым походам. В результате этих походов в Европе появляются такие предметы как мыло, подушка, шелковое белье; такое лекарство как хинин; такие фрукты, как финики, инжир, гранат, абрикос; такое оружие как сабля, да еще из такой стали, что ею можно разрубить в воздухе легчайшую сарацинскую ткань.

Вместе с предметами в Европу прибыли и люди с Востока, которые умели изготавливать эти предметы, а также обучать европейских мастеров своему искусству. Этот импульс трудно переоценить.

Если до середины XI века большинство западноевропейских городов представляли собой военные или религиозные центры, имеющие привязку либо к феодальному замку, либо к епископскому собору, то уже в конце этого века города приобретают значение вполне самостоятельных культурно-политических административных единиц. Эта самостоятельность базируется на бурно развивающейся промышленности, науке, торговле и системе самоуправления.

А. Дюрер. Повар и его жена

Одним из крупнейших достижений той эпохи можно считать цехи ремесленников. Уставы этих цехов предусматривали создание условий для совершенствования того или иного ремесла и выставляли жесткие требования относительно качества производимых товаров. Существовало такое забытое сейчас понятие, как цеховая честь – понятие, от которого напрямую зависело совершенно реальное благополучие цеха и всех без исключения его членов.

Например, если лондонский пекарь продавал булку неполного веса, то за это его весь день возили по городу в железной клетке на всеобщее осмеяние. Если бы, предположим, колбасник посмел выставить на продажу товар, изготовленный по распространенным современным технологиям, ему бы, скорее всего, отрубили руки на городской площади.

В Париже и других городах Европы ремесленные изделия низкого качества выставляли у позорного столба на рыночной площади. Производителей таких изделий ожидали довольно ощутимые неприятности: их могли изгнать из цеха, и тогда за лучшее считалось покинуть Город, потому что вне цеха такой ремесленник не имел права работать. И вообще, человеку, изгнанному из цеха, ничего не оставалось, как идти в лакеи или привратники.

Существовало такое понятие, как цеховая марка. Это была гарантия высокого качества продукции, скрепленная круговой порукой членов цеха. И здесь не имели никакого значения ни родственные узы, ни связи с высокопоставленными покровителями, ни деньги, потому что уж очень многое было поставлено на карту.

Чтобы вступить в цех, нужно было представить на рассмотрение цехового совета так называемый шедевр – великолепный, лучший образец изделия, и никаких поблажек или давления извне на цеховой совет не могло быть, потому что плохой кузнец все равно очень скоро проявит себя в этом качестве, и тогда уже скандала и позора не избежать, кто бы ему ни покровительствовал.

Это у нас сейчас можно устроить телеведущей свою шепелявую наложницу, которая и трех-то слов связать толком не в силах, или принять в творческий союз сына какого-нибудь высокопоставленного чиновника, редкую бездарь, способную опозорить не только тот союз, но и всю государственную систему, допускающую такие ситуации. Но нет, не опозорят, потому что опозорить можно только того, кто воспримет это как позор. А если он попросту не способен воспринимать мир с позиций чести и совести, тогда что?

Он (или его покровитель) улыбнется, разведет руками и скажет: «Ну и что? Ведь не боги горшки обжигают!» Не боги, мразь, не боги, но пойди в церковь и поставь свечку в благодарность Богу за то, что ты со своими способностями и усердием не живешь в том жестоком, но справедливом XIII веке…

КСТАТИ:

«Рука прилежных будет господствовать, а ленивая будет под данью».

Соломон Мудрый

Да, в те времена быть ленивым и бездарным означало быть бедным, зависимым, а то и битым.

А вот прилежные, то есть мастера, были в почете, их избирали в городской совет, они получали выгодные заказы, так что за свои труды они были вознаграждены по достоинству.

Старшины цехов, как правило, были представлены королю. Члены цеха по очереди несли сторожевую службу в городе и составляли отряд городского войска.

Каждый цех имел свой герб, флаг, свою церковь и даже кладбище. Казалось бы, идеальная структура, чего еще желать… Да, на определенном этапе развития так оно и было, но жизнь не стоит на месте, она усложняет свои требования, и чтобы им достойно соответствовать, нужно не просто усердно и квалифицированно трудиться, нужно трудиться творчески, изобретая и выдумывая, а трудиться творчески в коллективе попросту невозможно, так что цехи со временем превратились в тормоз технического прогресса. К примеру, цеховые правила предусматривали определенное количество станков у мастера, и не только количество, но их тип и другие параметры. Расширить мастерские не позволялось, как не позволялось применять новые инструменты и технологии. Известны случаи уничтожения ценных изобретений и жестоких расправ с изобретателями.

Снова проблема сильных и слабых – вечная, неизбывная проблема человечества…

Равенство возможностей – это прекрасно, но нет ничего гнуснее установленного и зорко охраняемого силами непродуктивного большинства равенства результатов – светлой мечты лентяев, бездарей, пьяниц, дураков и т.п. Это все равно что сообщить бегунам перед стартом, что все должны бежать вместе, не отрываясь от коллектива, а ежели кто и вырвется вперед, пусть перед финишем притормозит, подождет товарищей, а то ведь им обидно будет, да и приз-то все равно придется делить между всеми…

Запретить Антонио Страдивари или Джузеппе Гварнери применять нестандартные технологии при изготовлении скрипок, а то, видите ли, другим мастерам обидно… Наверное, самая порочная, самая подлая тенденция из всех возможных в практике человеческих отношений.

КСТАТИ:

«Изобретай, и ты умрешь, гонимый, как преступник; подражай, и ты будешь жить счастливо, как дурак!»

Оноре де Бальзак

«Гонимый, как преступник»… м-да… мсье де Бальзак явно романтизировал действительность. Хотя… может быть, в XIX веке преступники были все еще гонимы… может быть…

А человеческое творчество все равно неистребимо, потому что оно – величайший дар Божий, и вполне естественно, что Он не распределил его поровну, как не распределил же Он поровну между людьми ум, музыкальный слух или математические способности и т.п. Природное неравенство наших способностей исключает равенство наших достижений, так что все попытки установить равенство силовым путем попросту бесперспективны. Но искушение, как свидетельствует История, велико, ох как велико…

КСТАТИ:

«Когда крикнут: „Да здравствует прогресс!“ – всегда спрашивай: „Прогресс чего?“

Станислав Ежи Лец

Так или иначе, но колыбелью прогресса всегда был Город. Здесь было изготовлено огнестрельное оружие, что повлекло за собой глобальные перемены в оружейном деле, в фортификации, в боевой тактике, а за нею – в конечном счете – и в стратегии, и в политике, и во многом и многом…

А в основе всех этих перемен – человеческое творчество, опять-таки мозги, которые дороже рук.

Именно они, мозги, способствовали тому, что Город обретал независимость и в отношениях с деревней, и в отношениях с феодалами, на землях которых он располагался, и, – в меньшей степени, конечно, – с монархами, которые волей-неволей должны были считаться с политической, военной и финансовой мощью того или иного Города. Пример тому – так называемое Магдебургское право, возникшее в Германии (XIII в.). Согласно этому праву, города, наделенные им, освобождались от значительней части обычных обязательств в отношении центральной власти. Нужно заметить, что Магдебургское право – вовсе не монаршая милость, не благотворительность, а лишь разумное решение проблемы взаимоотношений государственного центра и периферии. Ведь лучше же получать гарантированную десятину с миллиона рублей, чем вероятные семьдесят процентов от сотни тех же рублей. Простая, вроде бы, арифметика, но не для мозгов современных парламентариев, увы…

КСТАТИ:

«Лучше сначала дать возможность народу получить выгоду и лишь затем отобрать часть ее, чем совсем не давать народу возможности получать выгоду и отнимать ее у него».

Сюнь-цзы

Это было, пожалуй, золотое время для предприимчивых и трудолюбивых людей. Идеализировать, конечно, его не стоит, как и всякие иные времена, но золотым хочется признать хотя бы потому, что городское творчество тогда уже перестало быть нeрассуждающим слугой феодала и еще не стало наемным рабочим нового француза (англичанина, немца, голландца, новгородца, ливонца и т.д.), то есть того, кто делит мир только на два аспекта восприятия: «купи» и «продай». К счастью, они тогда еще не набрали силу, так что Европа была лесистой, в ее реках протекала чистейшая вода, кишащая рыбой, воздух был свеж, а придорожные грибы – съедобными.

На холмах выросли ветряные мельницы, окна домов оделись в прозрачное стекло, а на башнях городских ратуш начали бить городские часы…

КСТАТИ:

«Часы бьют. Причем всех».

Станислав Ежи Лец

Кое-кому всегда, во все времена было крайне тягостно наблюдать проявления чужой независимости, чужой предприимчивости, незакомплексованности, раскрепощенности. Учитывая тот очевидный факт, что люди, обладающие независимостью духа и т.д., всегда пребывали в подавляемом меньшинстве, ни в какие времена не составляло особого труда создать из представителей подавляющего большинства какой-нибудь карательный орган, который не только по долгу службы, но еще и с большим удовольствием будет преследовать тех, которые не вписываются в рамки общепринятого стандарта «простого человека», позволяют себе вольные мысли и высказывания, и вообще…

Церковь, осознав тот очевидный факт, что в бурных социально-экономических и политических процессах того времени ей практически не остается места, что она все более превращается в какое-то инородное тело при наличии системы городского самоуправления, что купцы, ремесленники, ученые, то есть люди состоявшиеся, благополучные, в ней нуждаются все меньше и меньше, решила принять надлежащие меры.

Так, в 1215 году была учреждена инквизиция (Конгрегация святой службы), в переводе с латинского – «расследование».

Возглавить исполнение такого рода деятельности должен был монашеский орден доминиканцев, основанный Домиником де Гусманом. Символом этого ордена была собачья голова, которая, по идее, должна была охранять овец-мирян от волков-еретиков. Эта организация с самых первых шагов своей деятельности запятнала себя гнуснейшими преступлениями против человечества, и никакие покаянные выступления современных отцов Церкви не осушат морей крови, пролитой инквизиторами.

Когда во время крестового похода на юг Франции против альбигойцев папского посла, представителя инквизиции, спросили, как отличать во время бойни еретиков от, добрых католиков, почтенный прелат ответил: «Бейте всех подряд. Бог на небе узнает своих!» И этот пример далеко не единичен.

Между прочим, Доминик де Гусман был причислен к лику святых.

А инквизиция провела жесточайшую «зачистку» всех средневековых городов, выискивая еретиков, ведьм, колдунов, всех инакомыслящих, а то и просто неугодных какому-либо инквизитору или тому, кто даст взятку этому инквизитору.

Это было очень прибыльное дело, дьявол побери инквизиторов всех времен и народов! Имущество казненных делилось между Церковью, властями и доносчиком. Можно себе представить эту дикую охоту…

КСТАТИ:

«За исключением небольшого количества людей, кстати, очень мало уважаемых, все остальные представляют собой собрание безумцев, злодеев и нечестивцев».

Вольтер

Но на их стороне всегда сила и, как гениально высказался в свое время Петр Чаадаев, «покорный энтузиазм толпы». Что и требовалось доказать. Впрочем, это аксиома.

Я убежден, что, кроме служебной добросовестности, рвения, ксенофобии и самого пошлого корыстолюбия, инквизиторами руководили явно извращенческие мотивы, прежде всего садистские и некрофилические.

Представим себе тюрьму святой инквизиции где-нибудь в Риме или Неаполе. Идет допрос подозреваемого в ереси. Тот упорно отрицает свою вину, хорошо понимая, что в случае признания его ожидает костер…

Инквизиторы преподносили аутодафе (сожжение на костре) как очищение от бесовской скверны. И вот, с XII по XVIII века на площади западно-европейских городов выходили зловещие процессии, и люди в балахонах из грубой мешковины поднимались на подмостки из дров и сухого хвороста, и начиналась огненная феерия под восторженный вой горожан…

Сожжение живьем вызывает, пожалуй, наиболее атавистический отклик в подсознании воспринимающей стороны: оно объединяет в себе сразу два зрелищных компонента, высоко ценимых почтеннейшей публикой: пожар и насильственная смерть.

Иногда палач, подкупленный родственниками или друзьями жертвы, избавлял ее от пытки огнем. Он или незаметно, под прикрытием густого дыма, душил приговоренного, или надевал ему на шею специальный воротник, начиненный порохом.

Но и это еще не все. Инквизиция расправлялась и с обугленными телами своих жертв: их дробили на мелкие части и бросали либо в огонь, либо в проточную воду.

Так что допрашиваемый в пыточной камере инквизиции делал все возможное, чтобы если не избежать, то хотя бы отдалить аутодафе…

Самое страшное во всем этом даже не адские пытки, даже не «очищающие» костры на площадях, а то, что они были банальной приметой времени, чем-то само собой разумеющимся. Ужасно, когда мучают и убивают людей, но еще ужаснее, когда это делает самое отъявленное отребье в отношении достойнейших людей не только своей эпохи, но и всей Истории человечества, вся вина которых заключалась в ереси – отклонении от господствующих догм.

Так, в начале нашей эры учение Иисуса Христа было еретическим по отношению к господствующей религии и к общественной морали современной Иудеи, что вызвало агрессивную реакцию духовенства и основной массы населения, которая во все времена реагировала однозначно, когда власти предержащие, указывая на еретика, произносили: «Ату его!».

КСТАТИ:

«Всякий, кто стремится выйти из общего стада, становится общественным врагом. Почему, скажите на милость?»

Франческо Петрарка

Джордано Филиппе Бруно (1548–1600 гг.), итальянский философ. Великий еретик, не побоявшийся в период наиболее полного беспредела инквизиции высказывать независимые суждения на очень опасные темы:

«Вселенная есть целиком центр. Центр Вселенной всюду и во всем».

«Существуют бесконечные земли, бесконечные солнца и бесконечный эфир».

«Мы непрерывно меняемся, и это влечет за собой то, что к нам постоянно притекают новые атомы и что из нас истекают принятые уже ранее».

«Ведь глупо и нелепо считать, будто не могут существовать иные существа, иные виды разума, нежели те, что доступны нашим чувствам».

В те времена любого подобного изречения достаточно было бы для сурового допроса в застенках инквизиции, ну а за нижеследующее можно было пострадать не только в Средние века…

«Говорить терминами истины там, где этого не нужно, значит хотеть, чтобы простой народ и глупая масса, от которой требуется практическая деятельность, имели специальное понимание; это все равно, что хотеть, чтобы рука имела глаз, хотя она создана природой не для того, чтобы видеть, но чтобы содействовать зрению».

После такого заявления инквизиция уже имела все основания действовать не только от своего имени, но и от имени оскорбленных еретиком народных масс, и в мае 1592 года Джордано Бруно был арестован и брошен в застенки инквизиции, где без малого восемь лет его пытали, морили голодом, всячески унижали – только лишь затем, чтобы вынудить отречься от своих опасных мыслей.

КСТАТИ:

«Опасные мысли – те, которые заставляют шевелить мозгами».

Акутагава Рюноске

Приговор: смерть через сожжение. Был приведен в исполнение 17 февраля 1600 года.

В 1616 году была признана вредной и еретической книга Николая Коперника «О вращениях небесных тел», а ее автор отправился на костер.

КСТАТИ:

«Природа насмехается над решениями и повелениями князей и монархов, и по их требованию она не изменила бы ни на йоту свои законы».

Галилео Галилей

Весной 1633 года 70-летнего больного Галилея арестовали, доставили в Рим и буквально силой заставили отказаться от своего еретического мировосприятия.

Существует легенда, согласно которой Галилей, выходя из зала заседаний трибунала инквизиции, произнес фразу, ставшую знаменитой: «А все-таки она вертится!»

И независимо от того, совпадает ли это с чьими-то убеждениями, комплексами и стереотипами. Правда, резкие несовпадения зачастую бывают чреваты очень и очень серьезными последствиями для еретика…

КСТАТИ:

«Остерегайся святой простоты! Все для нее нечестиво, что не просто. Она любит играть с огнем костров».

Фридрих Ницше

Но не следует преувеличивать возможностей инквизиции. Ее агентура, хоть и была достаточно многочисленной, но в массе своей не обладала интеллектуальным потенциалом, необходимым для квалифицированного анализа информации, так что, к счастью, достаточно много вероятных объектов их внимания так и остались вероятными. Этот изъян, между прочим, присущ всем без исключения спецслужбам, руководители которых традиционно подозрительно относятся к интеллектуалам, а посему окружают себя любителями повторять, что не боги горшки обжигают.

Вот почему, вероятнее всего, инквизиция прозевала целый ряд объектов, которые могли вызвать у нее жгучий интерес, окажись она способной оценить их по достоинству.

В числе таких объектов прежде всего следовало бы назвать монаха францисканского ордена Роджера Бэкона (1214–1294 гг.), студента, а затем преподавателя Оксфордского университета, Парижского университета, автора ряда ученых трактатов.

Роджер Бэкон, которого современники называли «Дивный доктор», первым употребил словосочетание «опытная наука». Именно он внедрил в европейскую науку методы математического доказательства и экспериментального исследования. Он внес огромный вклад в развитие оптической физики, а самое, пожалуй, главное, из-за чего это имя имеет право быть записанным золотыми буквами на скрижалях Истории – это изобретение им «магических кристаллов», попросту говоря, – очков. Да, как бы там ни было, но Европе подарил очки именно Роджер Бэкон!

Понятное дело, эту выдающуюся личность постоянно окружала толпа «доброжелателей», с нетерпением ожидающих момента, когда можно будет вцепиться ему в глотку. Инквизиция тоже не дремала, но «нарыть» достаточное количество компрометирующего материала ей не удавалось, скорее всего, не по причине невежественности агентуры, а просто так, из антипатии, человека уровня Бэкона бросить в пыточный застенок было все же не так-то просто.

КСТАТИ:

«Я учу, что есть высший и низший типы человека и что одиночка при определенных обстоятельствах может оправдать существование целых тысячелетий».

Фридрих Ницше

Бэкон, несомненно, относился к категории тех самых одиночек, которые останавливают Бога в его вполне понятных намерениях вылить ведро кипятка на общечеловеческий муравейник.

Такие люди, как Бэкон, являются центральными персонажами эпох, а вот короли, министры, военачальники и т.п. – всего лишь фоном.

В эпоху Роджера Бэкона правил английский король Генрих III (1216–1272 гг.). Среди наиболее влиятельных и наиболее опасных для государства людей, окружающих короля, был Винчестерский епископ Пьер де Рош, человек жестокий, коварный и весьма ограниченный, что, однако, не мешало ему разрабатывать далеко идущие планы, направленные против короля.

Учитывая то, что «Пьер де Рош» по-латыни звучит как «Петрус де Рупиус» (в переводе означает «скалы и утесы»), Бэкон на королевском приеме предупредил Генриха о грозящей опасности довольно оригинальным способом. «Государь, – обратился он к королю, – скажите мне, что более всего угрожает тому, кто плывет через бурное море к берегу?» Король несколько удивился такому вопросу, но ответил без раздумий: «Наверное, бурное море…» «Увы, не совсем так, ваше величество, – покачал головой Бэкон и добавил, пристально глядя прямо в глаза Генриху, – более всего ему угрожают скалы и утесы».

Король улыбнулся и кивнул в знак понимания.

Видимо, этот намек понял не только король, если вскоре после его смерти Роджер Бэкон был заточен в монастырскую тюрьму, где провел долгих 14 лет, почти до конца своей жизни. Монастырская тюрьма, конечно, не застенки инквизиции, но, как и всякая тюрьма, то самое бедствие, от которого не принято зарекаться, если обладаешь мало-мальски философским складом ума а уж его-то Роберту Бэкону было не занимать…

КСТАТИ:

«Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией».

Франсуа де Ларошфуко

Но не над философами.

В особенности такими как Альберт Великий (1206–1280 гг.), Раймонд Луллий (1235–1315 гг.) или Фома Аквинский (1225–1274 гг.).

Последний был очень любим Церковью. Его учение было канонизировано, однако незадолго до смерти Фома Аквинский совершенно однозначно противопоставил веру и интеллект, охарактеризовав свои теологические труды как «сплошную солому»…

КСТАТИ:

«Когда несправедливое правление осуществляется многими лицами, это называется демократией; господство народа имеет место именно тогда, когда широкие массы, благодаря своей силе и численному превосходству, подавляют богатых. Тогда весь народ выступает как один единый тиран».

Фома Аквинский

При всем многообразии философских школ и направлений следует все же отметить, что в оценке демократии (по крайней мере, в ее традиционной трактовке) все свободомыслящие философы сходятся на категорическом ее отрицании.

Так или иначе, но тема демократии даже не упоминалась на многочисленных философских диспутах в университетах Европы.

Каждый университет был своего рода Городом в Городе. Он был независим от городских властей, он сам избирал своих функционеров, сам вершил суд.

Учебные корпуса в сочетании с общежитиями назывались коллегиями. Одну из таких коллегий открыл в Париже некий Роберт Сорбон, подаривший Истории Сорбонну. Что и говорить, великолепный подарок!

Конечно, студенты (как и во все времена, впрочем) вносили в городскую жизнь элемент безалаберности, беспечности и скандальности. Хронисты отмечают, что университетские города лихорадило от студенческих бесчинств. Общежития были буквально оккупированы проститутками, а зачастую и в учебных корпусах устраивались массовые оргии. Все попытки университетского начальства если ни пресечь студенческий разгул, то хотя бы сделать его менее вызывающим, как правило, ни к чему не приводили.

Студенты были завсегдатаями борделей, где плата за посещение проститутки была более чем доступной (в одной хронике упоминается о том, что сношения с четырьмя проститутками стоили не больше цены одного яйца).

И на фоне всего этого – трепетный образ преподавателя Парижской богословской коллегии Пьера Абеляра (1079–1142 гг.), автора «Истории моих бедствий», где описана трагическая история его любви к прекрасной Элоизе, родственники которой свой протест против этой любви реализовали в акте кастрации Абеляра.

Факт вроде бы не такой уж из ряда вон выходящий, учитывая нравы того времени, однако Абеляр так лелеет его трагизм, его непоправимость, спроецированные на любовь, которая, оказывается, платонической может быть, но только в теории, что «История моих бедствий» вполне может называться доказательством от противного теоремы земной любви.

Но Абеляр известен еще и тем, что именно он развил учение, названное концептуализмом. Его знаменитая формула «Понимаю, чтобы верить» вызвала протест ортодоксальных церковных деятелей, и учение Абеляра было решительно осуждено соборами 1121-го и 1140 гг., и это могло иметь гораздо более серьезные последствия, чем кастрация. Но все, как говорится, обошлось, если можно так выразиться в подобном случае…

Русский эротический лубок

А традиционно беззаботное студенчество дарит Истории такой литературный жанр, как бардовская поэзия. Во время каникул студенты бродили по свету в поисках случайного заработка. Наиболее способные к литературе и песенному творчеству стали так называемыми вагантами (от лат. vagantes – «странствующие люди»). Характерная черта поэзии вагантов – радость жизни вне жестких рамок, придуманных ханжами для того, чтобы легче было загонять людей в стойло. Ну, а священникам доставалось от бродячих пересмешников более всех. Конечно, кто-нибудь благонамеренный мог, по идее, сообщить в инквизицию, но, во-первых, ваганты довольно мобильно перемещались, а, во-вторых, благонамеренные, как правило, очень туго соображают, так что пока до них дойдет…

Вот достаточно характерный образчик поэзии вагантов:

Ах, куда вы скрылись, где вы,

Добродетельные девы?

Или вы давным-давно

Скопом канули на дно?!

Может, вы держались стойко,

Но всесветная попойка,

Наших дней распутный дух

Превратил вас в грязных шлюх?!

От соблазнов сих плачевных

Застрахован только евнух,

Все же прочие – увы –

Крайней плотью не мертвы.

Это состояние крайней плоти демонстрировалось при всяком удобном случае, и не только странствующими студентами. Средние века во многом парадоксальны, но прежде всего – многообразием тенденций половой морали, зачастую взаимоисключающих.

С одной стороны – жестко насаждаемый аскетизм, сожжение «ведьм», массовое самобичевание, безбрачие священников и мазохистский культ Прекрасной Дамы, и, в то же самое время, с другой – буйный расцвет проституции, разврат в монастырях, да и вообще где только возможно. Как заметил Ницше, «христианство поднесло Эроту чашу с ядом, но он не умер, а выродился в порок».

В эпоху жесточайших репрессий инквизиции существовали тайные секты, которые провозглашали принципы религиозной проституции, преследуемые Церковью, но обладавшие терпкой сладостью запретного плода.

Члены секты Николаитов, например, отрицали чувство стыда как такового и пропагандировали абсолютную свободу половых отправлений.

Некий Карпократ возглавил секту, согласно учению которой стыд должен творчески приноситься в жертву Богу. Его сын и наследник Епифан развил это учение, установив общность жен членов секты, вменив в обязанность женщинам-сектанткам отдаваться своим «братьям» по первому требованию.

Подобными им были секты Адамитов и Пикардистов. Последняя подверглась жестокому разгрому со стороны инквизиции, и ее члены нашли было приют в Богемии у последователей недавно сожженного Яна Гуса. Последователи оказались людьми высокой нравственности, настолько высокой, что истребили развратников всех до одного, не пощадив даже беременных женщин…

КСТАТИ:

«Добрые должны распинать того, кто находит себе свою собственную добродетель! Это – истина!»

Фридрих Ницше

Но в основном-то мораль подобна медали, которую можно носить то одной, то другой стороной наружу для всеобщего обозрения, и стороны эти не просто отличаются одна от другой…

Из одного документа, датированного восьмым сентября 1327 года, явствует, что по окончании разбирательства дела монастыря бенедиктинок Кельнский епископат вынес решение о сожжении данного монастыря «как гнездилища дьявольской ереси и греховного искуса и срытии его под корень с лица земли».

Суровый вердикт даже по тем временам. Что же такого могли натворить смиренные «Христовы невесты»?

…На высоком берегу Рейна, неподалеку от славного города Кельна, стоял основанный в XI веке монастырь, где послушницами были самые знатные девушки княжества, отказавшиеся от радостей суетного земного бытия.

А на противоположном берегу, как грибы после дождя, вырастали замки и загородные виллы, одна роскошнее другой… Окрестные жители давно уже замечали, что владельцы этих внушительных сооружений, вместе со своими гостями и вассалами, очень часто садились в лодки и переправлялись на монастырский берег, где ими же был сооружен причал…

В такие вечера крестьяне из ближних сел и рыбаки могли слышать вместо божественных песнопений звуки вполне светской музыки и пьяные крики, доносившиеся из-за монастырских стен. А в теплое время года в роще за монастырским холмом можно было и увидеть пирующих рыцарей в обществе полуобнаженных красавиц, забывших о своем обручении с Господом.

Дурная слава монастыря бенедиктинок, разумеется, не была секретом ни для инквизиции, ни для церковных и светских властей, но никакой заметной реакции она у них почему-то не вызывала, что позволяет строить предположения о денежной или телесно-натуральной оплате отсутствия интереса к славе подобного рода.

Но вот, вскоре после назначения нового епископа Кельна, происходит событие, буквально всколыхнувшее весь край. Один крестьянин, бродя в окрестностях монастыря, неожиданно обнаружил подземный ход. То ли из любопытства, то ли из желания поживиться чем-либо, крестьянин берет лопату и фонарь, а затем входит в заброшенный подземный коридор. Вскоре он попадает в квадратный зал с низким сводчатым потолком и замирает в ужасе, увидев груду полуразложившихся младенческих трупиков.

Выронив лопату, крестьянин бросается наутек.

Как явствует из протокола допроса, он, выбравшись на поверхность, долго раздумывал о том, что предпринять дальше. Перед ним открывалось два пути. Первый, греховный, состоял в том, чтобы прийти к настоятельнице монастыря, рассказать ей о своем открытии и получить за дальнейшее молчание немало звонкого золота. Второй путь гораздо более приличествовал честному христианину, и крестьянин избрал именно его…

Он возвращается в страшное подземелье, кладет в мешок три детских трупика и спешит в Кельн, прямо во дворец нового епископа. Тот принимает его, выслушивает, разглядывает ужасные вещественные доказательства, а затем приказывает подать карету…

Посетив подземелье, епископ возвращается в Кельн, после чего устанавливает секретный надзор над монастырем бенедиктинок.

А через несколько дней отряд епископской гвардии буквально штурмом берет монастырь, и его преосвященство, войдя в трапезную, видит перед собой около полусотни мечущихся в панике обнаженных тел – мужских и женских. Кое-кто из рыцарей хватается за оружие, и тут же, в трапезной, происходит кровавая бойня, завершившаяся, разумеется, поголовным избиением голых и пьяных гостей монастыря.

А затем началось долгое судебное разбирательство, в ходе которого стало ясно, что монастырь уже долгие годы фактически был борделем, гостями которого были рыцари из всех окрестных земель.

Часть монахинь, отказавшихся участвовать в диких оргиях, была – по приказу настоятельницы – живьем замурована в стены.

Рождавшиеся у монахинь младенцы также живьем сбрасывались в подземелье через специальный люк – как мусор.

По решению епископского суда монахини были подвергнуты публичному бичеванию и сосланы в дальние монастыри, а их настоятельница – зашита в мешок и утоплена в Рейне.

Монастырь был сожжен, а его обгорелые камни сброшены в реку.

Но сколько монастырей подобного рода продолжали благоденствовать!

Святоши. Литография. 1830 г.

Светские власти проявляли все меньше и меньше интереса к подробностям духовной жизни. Государство постепенно, но уверенно отделялось от Церкви, которая уже не справлялась (да, пожалуй, и не хотела справляться) с ролью овчарки, помогающей пастуху наводить порядок в отаре.

Ее занимали собственные проблемы и планы, в которых узурпация государственной власти занимала далеко не последнее место.

Но короли не дремали, отлично понимая, с кем имеют дело. Они, не доверяя ни феодалам, ни церковникам, создавали им противовесы в виде представительских органов власти. В 1265 году возник английский парламент, состоящий из представителей рыцарства, купечества и духовенства, а в 1303 году был созван парламент Франции. Когда в том же 1303 году Папа Бонифаций VIII уж очень допек французского короля разговорами о двуединой (светской и духовной) власти, тот попросту посадил его за решетку. Оскорбленный Папа вскоре умер.

А в 1377 году, чтобы Папа Григорий XI не слишком много мнил о себе, в Авиньоне был избран альтернативный Папа, чем было положено начало периода, названного «Великим расколом» католичества, когда все новые и новые папы (к римскому и авиньонскому присоединился еще и пизанский) устраивали между собой кровавые разборки с участием наемной военной силы.

КСТАТИ:

«Нельзя царствовать невинно».

Лев Толстой

Впрочем, подобные мысли никогда не посещали любителей царствовать. Папы упорно твердили о том, что они – наместники Бога на земле, естественно, со всеми вытекающими отсюда последствиями, а короли в ответ либо пренебрежительно пожимали плечами, либо предпринимали достаточно радикальные действия по сдерживанию властной активности духовных пастырей.

Эта борьба проходила с переменным успехом, в зависимости от личностных качеств противников. Так, в конце XI века разгорелся ожесточенный конфликт между германским королем Генрихом IV и Папой Григорием VIII по поводу права назначать епископов. Король своим указом лишил Папу реальной власти, а в послании выразился так: «Мы, Генрих, король милостию Божьей, со всеми нашими епископами говорим тебе – пошел вон!» В ответ Папа Григорий VIII освободил всех подданных короля от присяги на верность ему. Крупные феодалы немедленно воспользовались случаем и подняли мятеж против королевской власти. Генрих вынужден был искать примирения с «наместником Бога». С небольшой свитой он отправился на север Италии, где в замке Каносса обосновался обиженный Папа. Стены этого замка стали свидетелями того, как германский король в одной рубашке и босиком, как и надлежит выглядеть кающемуся грешнику, слонялся у ворот в ожидании папского решения. Наконец он был допущен к святейшему отцу и на коленях вымолил его прощение…

Этот эпизод породил крылатую фразу «Пойти в Каноссу», означающую необходимость идти на унизительные уступки.

Правда, Генрих IV поквитался с Папой за свое унижение сразу же после подавления мятежа германских феодалов.

Но с папской властью нельзя было не считаться, и хотя бы потому, что Церковь как-то незаметно, ненавязчиво превратилась в чрезвычайно богатую организацию. В Западной Европе она владела третьей частью пахотных земель, деревнями, торговыми путями и т.д. Церковь взимала со всего населения особый налог на свое содержание – церковную десятину, что составляло в сумме огромные средства, которыми едва ли владел кто-либо из европейских монархов.

Немалые деньги наживались и посредством различного рода сборов и пожертвований в пользу Церкви, а также продажи «святынь» типа волос Христа или гвоздей, которыми его прибивали к кресту. Сказать, что все потребители товара такого характера были сплошь умственно неполноценными, значило бы погрешить против истины; скорее здесь имело место массовое психологическое заражение, спровоцированное, правда, все той же Церковью.

КСТАТИ:

«Невежество – первая предпосылка веры, и поэтому Церковь так высоко его ценит».

Поль-Анри Гольбах

Но вершиной церковного авантюризма была продажа индульгенций – специальных грамот о прощении тех или иных грехов, в зависимости от денежного эквивалента каждой из них. К примеру, убийство могло быть прощено за сумму, в полтора раза превышающую плату за грех изнасилования, которое, в свою очередь, обходилось дороже клятвопреступления, однако в один и две десятых раза дешевле грабежа. Вот так, все имеет свою цену, а раз так, то все можно, выходит, купить. И, соответственно, продать.

Зря они это делали, ох как зря… Нельзя зарабатывать деньги любыми методами, и католическая церковь очень скоро испытает на себе справедливость этой мысли. А пока что– бойкая торговля бумажками, освобождавшими преступников от вероятных угрызений совести и от сомнений в своем загробном благополучии…

КСТАТИ:

Во время воскресной службы священник объявил прихожанам:

– Среди вас находится человек, вступивший в богопротивную связь с чужой женой. Если этот грешник не положит на блюдо десять долларов, я назову его имя с амвона!

Когда блюдо обошло собравшихся и вернулось к священнику, на нем оказалось двадцать десятидолларовых купюр и одна пятидолларовая с запиской: «Пять долларов принесу завтра».

Ну, здесь хоть угрожала перспектива огласки греха, но платить просто так, за неизвестно кем подписанную справку о том, что ее предъявитель отныне не мерзавец, не прелюбодей и не мошенник… Впрочем, а если такая справка подписана не неизвестно кем, а известно кем, что это меняет?

Пока что она, Церковь, диктовала свои условия многим сильным мира сего, а слабых того же мира подавляла, устрашала, впечатляла до обалдения величественными соборами, торжественными мессами, крестными ходами и т.п. Западноевропейская культурная традиция нашла свое воплощение в знаменитых готических храмах, глядя на которые, проникаешься величием человеческого творчества, перед которым отходят на задний план индульгенции, церковные судилища и костры инквизиции.

Собор Парижской Богоматери, Шартрский собор, Амьенский собор, Реймский, Кельнский, Страсбургский, Миланский. А кто помнит тех инквизиторов?

Очень важно, правда, учитывая уроки тех эпох, не допустить новых аутодафе, новых святейших трибуналов, но, если по правде, кто может остановить тех, кто изучает Историю лишь с целью трансформирования ее мерзостей в современные политические программы и формы управления людьми, которые отличаются от животных прежде всего тем, что животных охватывает безумная паника, дикий страх от зрелища насильственной смерти их собрата, а люди, густо заполнив городскую площадь, с огромным воодушевлением глазеют на казнь себе подобного…

Это было всегда и всегда будет. Люди не меняются. Меняются лишь декорации, техника, мода, но никак не характер человеческий…

КСТАТИ:

«Утверждать, что социальный прогресс производит нравственность, все равно, что утверждать, что постройка печей производит тепло».

Лев Толстой

Тем не менее Город строил печи, соборы, ратуши, биржи, больницы, университеты, суды – все необходимое для жизни вне зависимости от ее нравственной окраски или идеологической направленности. Целью жизни прежде всего является сама жизнь.

И она всегда, при любых обстоятельствах побеждала рукотворную анти-жизнь без оглядки на какие бы то ни было традиции, правила и стереотипы.

Искусство очень медленно, но все-таки освобождается от мертвящих догм ненавистников живой человеческой плоти. В готических статуях уже просматриваются под тяжелыми складками одежды выпуклости тела, а лица отражают уже не только скорбную готовность до самозабвения служить отцу небесному, отринув все то, для чего Он, собственно, и сотворил всех нас…

Картины духовного содержания уже соседствуют с полотнами, на которых радуются жизни вполне реальные люди, радуются пока что несмело, в процессе лишь трудовой деятельности, но все же радуются!

Литература воспевала подвиги рыцарей, их верность долгу, любовь к Прекрасной даме и благородство на грани полного самоотречения.

Именно тогда родился прекрасный рыцарский девиз: «Шпагу – королю, сердце – даме, честь – никому!»

Жизнь была яркой, что и говорить. Театральные постановки, рыцарские турниры, карнавалы – звонкие прелести городской жизни, отвлекающие от страха перед инквизицией, от войн, эпидемий, сточных канав на узеньких улочках, от огромных крыс, разгуливающих спокойно и с достоинством, совсем как хозяева Города…

А может быть, это и были хозяева Города, только уже после реинкарнации, кто знает. А впрочем, какая разница? Видимо, этим вершителям судеб нечего было сказать миру и нечего было оставить после себя, кроме золота, которое растрачивают алчные наследники, кроме стереотипов мышления, которые живут только за счет массовой ксенофобии, и кроме переполненных нужников, как заметил в свое время нестандартный Леонардо да Винчи. Вот их сущность и воплотилась в этих бурых длиннохвостых грызунов, которые так нагло разгуливают по улицам, не уступая дорогу не только простым смертным, но и самому Данте. Божественному Данте, задумчиво бредущему улицами Флоренции, его родного города, очага прекрасного человеческого творчества, раздираемого на части алчными политиканами.

Великий поэт примкнул к антипапской партии, руководствуясь исключительно велением сердца, но вскоре эта партия оказалась разгромленной, и он был изгнан из Флоренции.

Он навсегда остался скитальцем, которому не нашлось места ни в одном из Городов, которые могли бы оправдать свое существование только лишь тем, что им оказал честь своим присутствием Данте Алигьери.

Это был выдающийся поэт всего христианского мира, создавший целый ряд прекрасных поэтических произведений, философских трактатов и непревзойденный шедевр – «Божественную комедию».

Влюбленный Данте

В этой поэме Данте изображает путешествие по трем царствам потустороннего мира: через пропасть ада («Ад»), через гору покаяния («Чистилище») и через райские кущи («Рай»). Это грандиозное эпическое полотно, аллегорически отражающее вполне земную жизнь, со всеми ее проблемами, радостями и горестями, Добром и Злом, величественную, низменную и прекрасную во всех своих ипостасях.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Там вздохи, плач и исступленный крик

В беззвездной тьме звучали так ужасно,

Что поначалу я в слезах поник.

Смесь всех наречий, говор многогласный,

Слова, в которых боль, и гнев, и страх,

Плесканье рук, и вопль, и хрип неясный

Сливались в гул, без времени, в веках

Кружащийся во мгле неозаренной.

Как бурным вихрем возмущенный прах.

И я, с главою, ужасом стесненной,

«Чей это крик? – едва спросить посмел, –

Какой толпы, страданьем побежденной?»

И вождь в ответ: «То горестный удел

Тех жалких душ, что прожили, не зная

Ни славы, ни позора смертных дел.

И с ними ангелов дурная стая,

Что, не восстав, была и не верна

Всевышнему, средину соблюдая.

Их свергло небо, не терпя пятна;

И пропасть Ада их не принимает,

Иначе возгордилась бы вина.

Данте Алигьери. «Божественная комедия»

«Иначе возгордилась бы вина…» Хорошо сказано. Описывая жестокое отребье, которое правило нашими предками (а нами – нет?), я очень хочу подыскать такие слова, чтобы не возгордилась вина грандиозностью своей алчности, жестокости или вероломства. Нет, этого нельзя допускать. Только омерзение, только холодное презрение, никаких сильных чувств. Они этого не достойны…

КСТАТИ:

«Да и откуда взял Данте материал для своего ада, как не из нашего действительного мира?

И тем не менее получился весьма порядочный ад. Когда же, наоборот, перед ним возникла задача изображения небес и их блаженства, то он оказался в неодолимом затруднении, именно потому, что наш мир не дает материала ни для чего подобного».

Артур Шопенгауэр

А еще Данте запечатлен Историей в связи с его великой, непобедимой любовью к женщине, звавшейся Беатриче. Он обессмертил эту любовь в своих стихах, способных облагородить и не столь высокие душевные порывы. А может быть, напротив, душевные порывы облагораживают стихи да и вообще все, что делает человек в своей земной жизни… Так-то оно так, но ведь порывы бывают разными…

Еще один великий флорентиец – Франческо Петрарка (1304–1374 гг.), поэт, певец любви к прекрасной Лауре, автор изысканной и вместе с тем вполне трезвой поэзии, острослов, философ и безумно смелый одиночка, бросавший вызов обществу, которое вовсе не общество, а всего лишь рассеявшаяся по городу толпа…

КСТАТИ:

«Нехватка придает достоинства вещам: будь земля на каждом шагу усеяна жемчугом – его начнут топтать, как гальку; покрой бальзамовым деревом все горные склоны – бальзам станет плебейской жидкостью; у всех вещей с увеличением их числа и массы падает цена. И наоборот, от нехватки самые низменные вещи бывали драгоценными: так среди жаждущих песков Ливии чуточка влаги в руках римского полководца Вызывала всеобщую зависть; так при осаде Казилина в цене было безобразное животное – крыса; и что превосходит всякий род безобразия – подлейшие люди часто расцветали из-за одного отсутствия мужей… примеров не привожу, потому что перо отказывается выводить гадкие имена, да и нужны ли примеры?»

Франческо Петрарка. «Письмо к потомкам»

Примеров, конечно, не занимать. И гадких имен вполне хватает на скрижалях Истории, и, может быть, именно поэтому так часты случаи бурного роста цен на крыс в городах эпохи Средневековья.