4. Verstehen

Я уже упоминал дройзеновское понятие исторического иссле­дования как forschend verstehen [исследуя, понимать], и то, как Рей-мон Арон ввел немецкую историческую рефлексию во французскую научную среду. Теперь мы должны обратиться к этой рефлексии, которая была эмпирической, не будучи эмпиристской. Она была эмпирической, потому что была тесно связана с работой немецкой исторической школы, а хартию этой школы составлял протест про­тив гегелевского априорного выстраивания смысла истории. И она

⁴⁵ Ibid., pp. 112 f.

⁴⁶ Ibid., pp. 113 f. Cp. Collingwood, Idea of History, pp. 247, 259; Becker, Detach­ ment, pp. 46 f.

⁴⁷ H.-I. Marrou, Meaning of History, pp. 131 f.

230

не была эмпиристской, потому что вполне отдавала себе отчет в том, что историческое познание не сводится к вопросу всматривания: на­против, оно заключает в себе некий таинственный, интуитивный процесс, в котором историк приходит к пониманию.

Эта нужда в понимании явила себя двумя способами. Во-первых, существует герменевтический круг. Например, можно схватывать смысл предложения через понимание слов, но надлежащее понима­ние слов возможно только в свете предложения как целого. Сходным образом предложения относятся к параграфам, параграфы — к гла­вам, главы — к книгам, книги — к ситуации и намерениям автора. Так вот, этой кумулятивной сетью взаимозависимостей не овладеть посредством какого-либо набора концептуальных процедур. Здесь нужен самокорректирующий процесс научения, в котором допо-нятийные инсайты накапливаются, чтобы дополнять, уточнять, ис­правлять друг друга.

Во-вторых, нужда в понимании вновь явила себя в иррелевант-ности универсального, или общего. Чем креативнее художник, чем оригинальнее мыслитель, чем величественнее гений, тем менее воз­можно подвести его свершение под универсальные принципы или общие правила. Если здесь вообще уместно говорить о правилах, то он сам становится источником новых правил, и хотя другие будут им следовать, они будут следовать им не точно так же, как это делал учи­тель. Даже не очень умные люди обладают своей оригинальностью, тогда как рабское подражание — дело не разума, а машины. Но хотя эта высокая степень индивидуальности, являющая себя в художнике, мыслителе, писателе, и не достижима для общих правил и универ­сальных принципов, она вполне достижима для понимания. Ибо в первую очередь понимается то, что дано чувству или сознанию, то есть то, что представлено в образах, словах, символах, знаках. Данное или представленное таким образом есть индивидуальное. Схвачен­ное пониманием есть интеллигибельность индивидуального. Если не считать случаев утраты человеком надлежащего контроля над соб­ственным употреблением языка, обобщения здесь являются даль­нейшим, а в деле интерпретации, как правило, излишним шагом. Существует только одна «Божественная комедия», только один — шекспировский — «Гамлет», только один — гётевский — двухчаст­ный «Фауст».

231

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

Пределы понимания, радиус его действия постепенно расширя­лись. К грамматической интерпретации текстов Фридрих Шлейер-махер (1768—1834) добавил психологическую интерпретацию, наце­ленную на понимание личностей, и особенно на угадывание базового момента в творческом вдохновении писателя⁴⁸. Август Бёк (1785-1867), ученик Ф. Вольфа и Ф. Шлейермахера, расширил пределы по­нимания до всего спектра философских наук. В его «Энциклопедии и методологии филологических наук» [«Enzyklopadie und Methodologie derphilologischen Wissenschaften»] идея филологии была осмыслена как интерпретирующая реконструкция построений человеческого духа⁴⁹. То, что Бёк сделал для философии, Дройзену предстояло сделать для истории. Он сместил понятие понимания из контекста эстетики и психологии в более широкий контекст истории, (1) указав, что объ­ектом понимания служит выражение, и (2) отметив, что не только индивиды, но и такие группы, как семьи, народы, государства, рели­гии, выражают себя⁵⁰.

С именем Вильгельма Дильтея (1833—1911) связано дальнейшее расширение горизонта. Дильтей обнаружил, что немецкая историче­ская школа, противопоставлявшая исторический факт идеалистиче­ским построениям a priori, в своих действительных процедурах была, тем не менее, гораздо ближе к идеалистическим, чем к эмпиристским идеям и нормам". С завидной проницательностью он указал на то, что успех исторической школы, как и более ранний успех естество­знания, представляет собой новую данность для теории познания, и предложил строить на фундаменте этой новой данности. Подоб­но Канту, задававшемуся вопросом о том, каким образом возможны всеобщие начала a priori, Дильтей задал себе вопрос о возможности исторического знания и, в более широком смысле, о возможности наук о человеке, понятых как Geistwissenschaften [науки о духе]⁵².

Базовый шаг Дильтея можно представить как транспозицию ге­гелевской мысли — от идеалистического Geist [Духа] в человеческую

⁴⁸ H.G. Gadamer, WahrheitundMethode, SS. 172-185; R.E. Palmer, Hermeneutics, Evanston: Northwestern, 1969, pp. 84—97.

⁴⁹ Hunermann, Durchbruch, S. 64; SS. 63-69 описывают мысль Бёка.

⁵⁰ Ibid., SS. 106 ff.; Gadamer, Wahrheit, SS. 199-205.

⁵¹ Gadamer, Wahrheit, S. 205.

⁵² Ibid., S. 52; Palmer, Hermeneutics, pp. 100 ff.

ieben [жизнь]. Объективный дух Гегеля возвращается, но теперь он представляет собой элемент объективации, осуществляемой в кон­кретной человеческой жизни. Жизнь выражает себя; в выражении присутствует выражаемое. Таким образом, данные исследований че­ловека не являются чем-то, что уже дано; сами по себе, до всякой интерпретации, они суть выражения, манифестации, объективации человеческой жизни. Затем, в процессе их понимания интерпрета­тором, предметом понимания становится и жизнь, которая в них выражена, манифестирована, объективирована⁵³. Наконец, как ин­терпретация выражает и сообщает понимание интерпретатора, так объективации жизни представляют собой интерпретацию, которую жизнь дает самой себе: «Das Leben selbst legtsich aus» [«жизнь сама ин­терпретирует себя»]⁵⁴.

Итак, в конкретной физической, химической, витальной реаль­ности человеческой жизни тоже присутствует смысл. Он одновре­менно внутренний и внешний: внутренний — как выражающий, внешний — как выраженный. Он являет нужду и удовлетворение. Отвечает ценностям. Интендирует цели. Подчиняет средства целям. Конституирует социальные системы и наделяет их культурным зна­чением. Преобразует окружающую природу.

Многие выражения индивидуальной жизни связаны между со­бой интеллигибельной сетью. Достижение этой интеллигибельной взаимосвязанности — вопрос не просто объединения всех выраже­ний, осуществляемых на протяжении жизни. Скорее здесь имеет ме­сто развивающееся целое, которое присутствует в своих частях, ар­тикулируя при каждом новом стечении обстоятельств те ценности, которые ему дороги, и те цели, которые оно преследует, и в резуль­тате обретая свою собственную индивидуальность и отличительные признаки. Как человеческое сознание не ограничено мгновением, но опирается на кумулятивную память и действует в соответствии со шкалой предпочтений, ориентированной на иерархию целей, — точно так же его выражения (не только все вместе, но и каждое в от-

⁵³ Gadamer, Wahrheit, SS. 211, 214.

⁵⁴ Ibid., S. 213; Palmer, pp. 103-114.

232

233

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

дельности) обладают способностью выявлять направление жизни и ее импульс⁵⁵.

Присутствуя в жизни индивида, интеллигибельность присутству­ет также в общих смыслах, общих ценностях, общих целях, общих и взаимодополняющих видах деятельности групп. Могущие быть общими или взаимодополняющими, эти виды деятельности могут также различаться, противостоять друг другу, вступать друг с другом в конфликт. А значит, в принципе историческое понимание возмож­но и достижимо. Ведь если мы способны понять наши собственные жизни и жизни других людей поодиночке, то можем также понять их в их взаимосвязях и взаимозависимостях⁵⁶.

Более того, как историк способен рассказать об интеллигибель­ном ходе событий, так ученый в области наук о человеке способен проанализировать повторяющиеся или развивающиеся структуры и процессы индивидуальной или групповой жизни. История и нау­ки о человеке не только не противостоят друг другу, но зависят друг от друга. Ученый-гуманитарий должен будет увидеть свои данные в их надлежащем историческом контексте; историк же может вполне овладеть своим материалом, только если он овладеет также релевант­ными науками о человеке⁵⁷.

Думаю, можно сказать, что Дильтей сделал многое для решения своей специфической проблемы. Он энергично провел различение между науками о природе и гуманитарными исследованиями. Он четко мыслил возможность исторического знания, не совпадающего ни с априорными конструкциями идеализма, ни с процедурами есте­ствознания. Однако он не решил самую фундаментальную пробле­му — продвинуться за пределы как эмпиристских, так и идеалисти­ческих предпосылок. Его Lebensphilosophie [философия жизни] имеет эмпиристский крен, а его история и наука о человеке, основанная на понимании, Verstehen, не может быть усвоена эмпиристом⁵⁸.

⁵⁵ Gadamer, Wahrheit, SS. 212 f.

⁵⁶ Wilhelm Dilthey, Pattern and Meaning in History, edited and introduced by H.P. Rickman, New York: Harper & Row, 1962; London: Allen & Unwin, 1961. Chap 5,6.

⁵⁷ Ibid., p. 123.

⁵⁸ Gadamer, Wahrheit, SS. 218-228.

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ

Далее можно коротко упомянуть два шага вперед в сравнении с позицией Дильтея. Во-первых, Эдмунд Гуссерль (1859-1938), осу­ществив доскональный анализ интенциональности, сделал оче­видным, что человеческое мышление и суждение — не просто пси­хологические события, но что они всегда и внутренним образом интендируют, подразумевают, имеют целью объекты, отличные от них самих⁵⁹. Во-вторых, там, где Дильтей видел выражение и про­явление жизни, Мартин Хайдеггер (1889- ) усматривает понимание как источник всех человеческих проектов. Таким образом, Verstehen есть Dasein — в той мере, в какой Dasein есть способность человека к бытию⁶⁰. Отсюда следует универсальность герменевтической струк­туры: как интерпретация происходит от понимания выражения, так само выражение происходит от понимания того, чтб значит быть че­ловеком.

Теперь нужно добавить несколько комментариев. Во-первых, наше употребление терминов «инсайт», «понимание», более конкрет­но и одновременно более широко, чем коннотат и денотат термина Verstehen. Инсайт случается в любом виде человеческого познания: в математике, естествознании, здравом смысле, философии, науке о человеке, истории, теологии. Он случается 1) в ответ на вопрошание и (2) по отношению к чувственной презентации или репрезентации, включая слова и символы любого рода. Он состоит в схватывании интеллигибельного единства или отношения некоторых данных, об­разов или символов. Он служит активным основанием, из которого исходят конципирование, определение, гипотеза, теория, система. Это исхождение, которое не просто интеллигибельно, но интеллек­туально, служит человеческим источником томистской и августини-анской модели тринитарной теории⁶¹. Наконец, простое и отчетли­вое доказательство допонятийного характера инсайта предоставляет современная переформулировка эвклидовой геометрии⁶². «Начала»

⁵⁹ Ibid., S. 230 f.

⁶⁰ Gadamer, Wahrheit, S. 245.

⁶¹ Таков тезис моей книги: Verbum: Word and Idea in Aquinas, London: Darton, Longman & Todd, and Notre Dame: University Press, 1967.

^6г См., например, H.G. Forder, The Foundations of Euclidean Geometry, Cam­bridge: Cambridge University Press, 1927.

234

235

МЕТОД В ТЕОЛОГИИ

Эвклида зависят от инсайтов, которые неузнанно присутствуют в определениях, аксиомах и постулатах, которые легко возникают и служат основанием его выводов, но которые не могут быть выражены строго эвклидовым языком⁶³.

Во-вторых, опыт и понимание, взятые вместе, служат источника­ми не знания, а только мысли. Чтобы продвинуться от мышления к познанию, необходимо добавить рефлективное схватывание вирту­ально необусловленного и его рациональное следствие — суждение. Этот третий уровень когнитивной деятельности осознается недоста­точно теми авторами, которых мы упоминали; в результате не удает­ся ясно и последовательно осуществить разрыв как с эмпиризмом, так и идеализмом.

В-третьих, помимо умного схватывания когнитивного факта, разрыв с эмпиризмом и идеализмом предполагает устранение когни­тивного мифа. Существуют понятия знания и реальности, которые сформировались в детстве, которые выражены в терминах зрения и зримого, которые в течение столетий служили непоколебимым осно­ванием материализма, эмпиризма, позитивизма, сенсуализма, фе­номенализма, бихевиоризма, прагматизма, и которые в то же время конституируют такие идеи понимания и реальности, которые идеа­листам представляются абсурдными.