Библиография

Афазия и восстановительное обучение. Тексты. М., 1983. Ахманова О. С. О психолингвистике. М., 1957. Ахутина Т. В. Нейролингвистический анализ динамической афазии. М., 1975.

Ахутина Т.В. Порождение речи. Нейролингвистический ана­лиз синтаксиса. М., 1989.

Блумфилд Л. Ряд постулатов для науки о языке//История язы­кознания XIX—XX вв. в очерках и извлечениях. Изд.З. М., 1965 4.11.

¹² В лингвистике выражение «речевая деятельность» встречалось еще раньше — у Л.В.Щербы, Е.Д.Поливанова, Л.П.Якубинского, в первом русском переводе «Курса об­щей лингвистики» Ф.де Соссюра, в работах В.В.Ви­ноградова и др.

Блумфилд Л. Язык. М., 1968.

Бюлер К. Теория языка. М., 1993.

Выготский Л. С. Проблема сознания//Собр.соч.: в 8 т. М., 1982. Т.1.

Выготский Л. С. Мышление и речь//Собр.соч.: в 8 т. М., 1982. Т.2.

Гийом Г. Принципы теоретической лингвистики. М., 1992.

фон Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

фон Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., 1985.

Леонтьев А.А. Психолингвистика и проблема функциональ­ных единиц речи//Вопросы теории языка в современной зару­бежной лингвистике. М., 1961.

Леонтьев А.А. Психолингвистика. Л., 1967.

Леонтьев А.А. Язык, речь, речевая деятельность. М., 1969.

Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. М., 1969. а.

Леонтьев А.А. Эвристический принцип в восприятии, порож­дении и усвоении речи/Вопросы психологии. 1974. №5.

Леонтьев А.А. Л.С.Выготский. М., 1990.

Леонтьев А.А. Лев Семенович Выготский как первый психо­лингвисту/Известия Академии педагогических и социальных наук. М., 1996. 1.

Леонтьев А.А. Психология общения. Изд.2. М., 1997.

Леонтьев А.А., Рябова Т.В. Фазовая структура речевого акта и природа Планов//Планы и модели будущего в речи (материалы к обсуждению). Тбилиси, 1970.

ЛурияА.Р. Проблемы и факты нейролингвистики//Теория ре­чевой деятельности. Проблемы психолингвистики. М., 1968.

ЛурияА.Р. Основные проблемы нейролингвистики. М., 1975.

ЛурияА.Р. Речь и мышление. М., 1975.а.

ЛурияА.Р. Язык и сознание. М., 1979.

Миллер Д., Галантер Е., Прибрам К. Планы и структура пове­дения. М., 1965.

Основные направления структурализма. М., 1964.

Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960.

Постовалова В.И. Язык как деятельность. М., 1982.

Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989.

Ромметвейт Р. Слова, значения и сообщения//Психолинг-вистика за рубежом. М., 1972.

Сахарный Л.В. Введение в психолингвистику. Л., 1989.

СлобинД., Грин Док. Психолингвистика. М., 1976.

де Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977.

де Соссюр Ф. Заметки по общей лингвистике. М., 1990. Торндайк Э. Процесс учения у человека. М., 1935. УотсонДж.Б. Бихевиоризм//БСЭ. Изд.1. 1927. Т.6. Хамский Н. Синтаксические структуры/Новое в лингвистике. , 1962. Вып.2.

Щерба Л.Б. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974.

Якобсон Р.О. Избранные работы. М., 1985.

Blakar R.M., Rommetveit R. Utterances in vacuoand in contexts// International Journal of Psycholinguistics. V.4. 1975.

Bruner J.S. From communication to language//Cognition. V.33. 1974-1975.

Физиологические основы психолингвистики: концепция Н.А. Бернштейна. Начнем с введенного им различия топо­логии и метрики в исследовании поведения. «Топологией геометрического объекта я называю совокупность его каче­ственных особенностей вне зависимости от его величины, формы, той или иной кривизны его очертаний и т.д. К топологическим свойствам линейной фигуры можно отно­сить, например, то, замкнутая это фигура или незамкну­тая, пересекают ее линии самих себя, как в восьмерке, или не пересекают, как в окружности, и т.д. ...Движения живых организмов в не меньшей мере, нежели восприятие, опре­деляются именно топологическими категориями... Никто из нас не затруднится нарисовать пятиконечную звезду, но можно предсказать с уверенностью, что этот рисунок бу­дет выдержан только в топологическом, а не в метрическом отношении» (Бернштейн, 1966, с.63, 65—66). Этот тополо­гический принцип организации движений вполне приме­ним и к недвигательному поведению. (Кстати, такие понятия, как фонема или морфема, вообще все, что связа­но с языковой системой, топологичны; а реализация этих единиц в речи метрична.)

Как же, по Бернштейну, организуется двигательное (и любое иное) поведение? Координация движений «...решается по принципу сенсорных коррекций, осуще­ствляемых совместно самыми различными системами афферентации и протекающих по основной структур­ной формуле рефлекторного кольца... Сенсорные коррекции всегда ведутся уже целыми синтезированными комп­лексами, все более усложняющимися от низа кверху и строящимися из подвергшихся глубокой интеграцион­ной переработке сенсорных сигналов очень разнообраз­ных качеств. Эти синтезы, или сенсорные поля, определяют собой то, что мы обозначаем как уровни построения тех или иных движений. Каждая двигательная задача нахо­дит себе, в зависимости от своего содержания и смысло­вой структуры, тот или иной уровень, иначе говоря, тот или иной сенсорный синтез, который наиболее адекватен по качеству и составу образующих его афферентации и по принципу их синтетического объединения требующемуся решению задачи. Этот уровень определяется как ведущий для данного движения» (Бернштейн, 1966, с.96—97).

Ни одно движение не обеспечивается (кроме самого начала его формирования) только одним ведущим уров­нем построения. «Каждая из технических сторон и дета­лей выполняемого сложного движения рано или поздно находит для себя среди нижележащих уровней такой, афферентации которого наиболее адекватны этой детали по качествам обеспечиваемых ими сенсорных коррекций.

Таким образом, постепенно, в результате ряда пос­ледовательных переключений и скачков, образуется слож­ная многоуровневая постройка, возглавляемая ведущим уровнем, адекватным смысловой структуре двигательного акта и реализующим только самые основные, решающие в смысловом отношении коррекции. Под его дирижиро­ванием в выполнении движения участвует, далее, ряд фоновых уровней, которые обслуживают фоновые или тех­нические компоненты движения... Процесс переключе­ния технических компонентов управления движением в низовые, фоновые уровни есть то, что называется обыч­но автоматизацией движения» (там же, с.99—100).

В движении осознается только ведущий уровень и соответствующие ему коррекции. При этом степень осознаваемости на разных уровнях не одинакова, она растет снизу вверх, как и степень произвольности.

В сущности, эта концепция является физиологичес­кой основой психологической трактовки любой деятель­ности, на что еще в 1947 году указал А.Н.Леонтьев (А.Н.Леонтьев, 1947).

Следующая исключительно важная для нас мысль Н.А.Бернштейна касается «модели будущего».

Рассматривая возникновение и реализацию произволь­ного движения, Н.А.Бернштейн представляет его после­довательность в виде следующих этапов: 1) восприятие и оценка ситуации; 2) определение, что должно стать с ситуацией в результате активности; 3) что надо сделать для этого; 4) как сделать это (последние два этапа обра­зуют программирование решения поставленной задачи).

Совершенно ясно, что для того, чтобы экстраполи­ровать будущее (второй этап), мозг должен иметь воз­можность не только отражать уже существующее, но и конструировать модель будущей ситуации («модель желаемого будущего»). Она отлична от «модели настоя­щего»: «В мозгу сосуществуют в своего рода единстве противоположностей две категории (или формы) мо­делирования воспринимаемого мира: модель прошедше-настоящего, или ставшего, и модель предстоящего. Вторая непрерывным потоком перетекает и преобра­зуется в первую. Они необходимо отличны одна от дру­гой прежде всего тем, что первая модель однозначна и категорична, тогда как вторая может опираться только на экстраполирование с той или иной мерой вероятности» (Бернштейн, 1966, с.288). Из возможных про­гнозируемых исходов затем выбирается один, и действие программируется применительно только к нему. То, что Н.А.Бернштейн здесь называет «экстраполирова­нием», позже стало называться в психологии и физи­ологии высшей нервной деятельности «вероятностным прогнозированием».

Если опираться на изложенную выше физиологичес­кую концепцию, мы увидим, что в ней попросту не на­ходит себе места понятие единицы.

В психологии и физиологии есть концепции активно­сти, близкие концепции Н.А.Бернштейна¹, однако его взгляды наиболее последовательны и более всего соот­ветствуют трактовке деятельности в современной психо­логии, к которой мы сейчас и переходим.

¹ Например, концепция П.К.Анохина (1968), известная модель ТОТЕ (проба—операция—проба—соответствие) Дж.Миллера, К.Прибрама и Ю.Галантера (1962) и некоторые другие (см., в частности, Леонтьев, 1969, гл.1).

Психолингвистика как теория речевой деятельности. С середины 1930-х гг. в рамках психологической школы Л.С.Выготского интенсивно развивался деятельностный подход, в наиболее полной и завершенной форме пред­ставленный в работах А.Н.Леонтьева (1974; 1977 и др.). Само понятие деятельности, в философском плане вос­ходящее к идеям Гегеля и Маркса, в истории российской психологии связано также с именами И.М.Сеченова, П.П.Блонского, М.Я.Басова, С.Л.Рубинштейна. Ниже мы излагаем психологическую концепцию деятельности в том виде, в каком она дается в работах самого А.Н.Леонтьева и его учеников и сотрудников. Эта концепция непосред­ственно опирается на подход, разрабатывавшийся в ряде произведений Л.С.Выготского.

«...Деятельность есть как бы молярная единица его [человека — Авт.] индивидуального бытия, осуществ­ляющая то или иное жизненное его отношение; под­черкнем: не элемент бытия, а именно единица, т.е. целостная, не аддитивная система, обладающая много­уровневой организацией. Всякая предметная деятель­ность отвечает потребности, но всегда опредмеченной в мотиве; ее главными образующими являются цели и, соответственно, отвечающие им действия, средства и способы их выполнения и, наконец, те психофизио­логические функции, реализующие деятельность, ко­торые часто составляют ее естественные предпосылки и накладывают на ее протекание известные ограничения, часто перестраиваются в ней и даже ею порожда­ются» (А.Н.Леонтьев, 1974, с.9).

Итак, в состав «деятельностного фрейма» (см. Главу 1) входят мотив, цель, действия, операции (как способы выполнения действий). Кроме того, сюда относятся уста­новки и результаты (продукты) деятельности.

В сущности, единственной подлинной (в смысле Л.С.Выготского) единицей деятельности является деятель­ность как таковая, или «акт деятельности». Что касается дейст­вий, то это «не особые "отдельности", которые включаются в состав деятельности. Человеческая деятельность существу­ет как действие или цепь действий... Если из деятельности мысленно вычесть действия, то от деятельности вообще ничего не останется. Это же можно выразить и иначе: когда перед нами развертывается конкретный процесс — внеш­ний или внутренний, — то со стороны мотива он выступа­ет в качестве деятельности человека [акта деятельности — Авт.], а как подчиненный цели — в качестве действия или системы, цепи действий» (там же, с. 13—14).

И далее: «Действия... соотносительны целям, опера­ции — условиям. Допустим, что цель остается той же са­мой, условия же, в которых она дана, изменяются; тогда меняется только и именно операционный состав дей­ствия... Наконец, главное, что заставляет особо выделять операции, заключается в том, что операции, как прави­ло, вырабатываются, обобщаются и фиксируются обще­ственно-исторически, так что каждый отдельный индивид обучается операциям, усваивает и применяет их» (там же, с. 15).

Деятельность — в высшей степени динамическая сис­тема, в ней постоянно происходят трансформации: акт деятельности утрачивает мотив и превращается в действие, реализующее другое отношение к миру, другую деятель­ность; наоборот, действие может приобрести самостоя­тельную побудительную силу и стать актом деятельности; действие может трансформироваться в операцию, начать реализовать различные цели...

Различные деятельности можно классифицировать по разным признакам. Главным из них является качествен­ное своеобразие деятельности, — по этому признаку можно разделить трудовую, игровую, познавательную деятельности (и действия) как виды деятельности. Дру­гим критерием является внешний, материальный, или внутренний, теоретический характер деятельности или действия — это разные формы деятельности. Внешние и внутренние формы деятельности взаимосвязаны и пере­ходят друг друга в процессах интериоризации и экстериоризации. При этом действие одного вида или типа может входить как образующий элемент в деятельность другого типа или вида: теоретическое действие может входить в состав практической, например трудовой деятельности, трудовое действие — в состав игровой деятельности и т.д.

Речевая деятельность — это некоторая абстракция, не соотносимая непосредственно с «классическими» видами деятельности, не могущая быть сопоставленной с трудом или игрой. Она — в форме отдельных речевых действий - обслуживает все виды деятельности, входя в состав актов трудовой, игровой, познавательной деятельности. Речевая деятельность как таковая имеет место лишь тогда, когда речь, так сказать, самоценна, когда лежащий в ее основе, по­буждающий ее мотив не может быть удовлетворен другим способом, кроме речевого. Очевидно, что это довольно редкий случай, связанный либо с процессом овладения чужим языком, либо с профессиональной деятельностью, в основе которой лежит речевое общение. (В.А.Артемов совершенно правильно заметил однажды, что речь превра­щается в деятельность, когда за нее начинают платить день­ги.) В остальных же случаях речь - не замкнутый акт деятельности, а совокупность отдельных речевых действий, имеющих собственную промежуточную цель, подчинен­ную цели акта деятельности, в который они входят, и по­буждаемый общим для этого акта деятельности мотивом.

Особой проблемой является соотношение речевой деятельности (и вообще речи) и общения, в том числе деятельности общения. Речевая деятельность есть специализированное употребление речи для общения и в этом смысле — частный случай деятельности общения. Но ре­чевые действия и даже отдельные речевые операции мо­гут входить и в другие виды деятельности, в первую очередь — в познавательную деятельность. Ведь и сам язык, по Выготскому, есть единство общения и обобщения, в этом и состоит его сущность (онтология). Более подроб­но о соотношении речи и общения (см. Леонтьев, 1974д; 1997).

Так или иначе, для психологической школы Л.С.Вы­готского речь выступает в парадигме деятельности, а яв­ляющиеся объектом психолингвистики речевые события рассматриваются под углом зрения «деятельностного фрейма».

С.Л.Рубинштейн ввел понятие «фазного строения» акта деятельности (в дидактических целях нередко упот­ребляют выражение «горизонтальная структура» деятель­ности, чтобы противопоставить ее «вертикальной», иерархической). Первой фазой или первым этапом дея­тельности является ее мотивация, продуктом которой выступает интенция (намерение) и соответствующая ус­тановка. Вторая фаза акта деятельности — ориентировоч­ные действия. Третья фаза — планирование деятельности. Четвертая фаза — исполнительная, это реализация плана. Наконец, последняя, пятая фаза — это фаза контроля.

Применительно к речевой деятельности эта «горизон­тальная» схема выступает как фазная структура процесса порождения речевого высказывания (речевого действия). Она включает, следовательно, звено мотивации и фор­мирования речевой интенции (намерения); звено ори­ентировки; звено планирования; звено реализации плана (исполнительное); звено контроля. Впервые такую фаз­ную трактовку речепорождения дал Л.С.Выготский (см. Леонтьев, 1996, а также Главу 2). Подробно о различных моделях речепорождения, выдвинутых в нашей стране и опирающихся на единое или близкое теоретическое по нимание, будет сказано в Главе 5. Пока же постараемся сформулировать само это понимание, т.е. основы той психолингвистической теории, из которой мы исходим.

ИЗ ИСТОРИИ ПСИХОЛИНГВИСТИКА

Лекция II

АССОЦИАНИСТСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ В ПСИХОЛИНГВИСТИКЕ 50-х ГОДОВ

Психологический подход к языку очень четко обрисовался уже в исследованиях лингвистов второй половины XIX века, в так называемом психологическом языкознании (Г. Штейнталь, младограмматики во главе с Г. Паулем и Др.)¹, как мы бы сей­час сказали — в индивидуально-психологическом языкознании. Кризис младограмматического направления привел уже в на­чале XX в. к формированию негативного отношения к психоло­гизму в языкознании вообще. Но традиции в ориентации на «фактор говорящего человека» и отечественной науке о языке, восходящие к И. А. Бодуэну де Куртенэ и Л. В. Щербе, по су­ществу, никогда не прерывались, хотя их популярность вплоть до последних десятилетий была ограничена прежде всего рамками ленинградской фонологической школы. Таким образом, мы можем говорить, что в известном смысле психолингвистиче­ские основы в отечественном языкознании были заложены еще И. А. Бодуэном де Куртенэ и Л. В. Щербой. Однако официаль­ное рождение психолингвистики как науки относится к гораз­до более позднему периоду. После второй мировой войны, в 1953 году, удалось собрать семинар по психолингвистике в Блумингтоне (США). Результаты этого семинара опубликован­ные в книге под редакцией Ч. Осгуда и Т. Сибеока² (далее — Психолингвнстика-54), дали мощный импульс к активизации психолингвистических исследований во всем мире. Поэтому рассмотрение истории психолингвистики «нового времени» целесообразно начать именно с американской психолингвистики 50-х годов.

¹ См.: 3 в е г и и ц ев В. А. История языкознания XIX—XX веков в очер-и извлечениях: В 2 ч. Ч. 1. М., 1964. С. 123—232.

² Psycholinguistics: A survey of theory and research problems / Ed. by Ch. E. Osgood, Th. A. Sebeok. Bloomington, 1954. Реферат этой кни­ги на русском языке появился уже в 1957 г.: Ахманова О. С. О психо­лингвистике. М., 1957. См. также: Леонтьев А. А. Психолингвистика. Л., 1967.

Один из первых разделов Психолингвистики-54 называет­ся «Три подхода к языковому поведению». Раздел предваряет­ся общими рассуждениями о человеческой коммуникации как таковой, опирающимися на модели, взятые из техники, точ­нее— из общей теории связи, и рядом схем, иллюстрирующих эти рассуждения (Психолипгвистика-54. С. 1 — 7). В обобщен­ном виде это может быть представлено так (рис. 1):

Имеется некий отправитель. У отправителя есть некоторое сообщение-1. Отправитель, чтобы передать это сообщение, ис­пользует передатчик, который преобразует (кодирует) сообще­ние в сигнал и передает его по каналу связи. Причем это пре­образование в сигнал происходит с использованием определен­ного кода. В качестве примера можно привести работу радио­телеграфиста, который отстукивает точки-тире азбуки Морзе телеграфным ключом. Пройдя по каналу связи, сигнал посту­пает в приемник, около которого находится получатель. Полу­чатель с.помощью того же самого кода преобразует (декодиру­ет) сигнал в сообщение-2. Наконец, в канале связи могут воз­никнуть помехи (шум), искажающие сообщение. Это значит, что сообщение-1 и сообщение-2 могут отличаться друг от друга иногда настолько, что становится непонятно, о чем идет речь.

Откуда взялся такой, чисто технический подход? Я хочу обратить внимание на то, что начало 50-х годов — время, когда создавалась Психолингвистика-54, — это весьма знаменательный этап в истории научно-технического прогресса. После второй мировой войны начинает активно развиваться вычислительная техника, публикуются работы Н. Винера, У. Эшби и других столпов кибернетики, появляются первые счетно-вычислитель­ные машины, обсуждаются проблемы мыслящих роботов, ма­шинного перевода. Именно в эти годы возникает своеобразная «кибернетическая эйфория», когда кажется, что до решения всех этих проблем — рукой подать. Влияние кибернетики чувствуется и в Пснхолингвистике-54. Показателен уже сам перечень трех подходов к языковому поведению: с точки зрения лингвистики, психологии и теории информации.

1. Подход к человеческой коммуникации от лингвистики. В Псхолингвнстике-54 под лингвистикой понимается прежде всего дескриптивная лингвистика. По-видимому, американская психолингвистика Ч. Осгуда нашла отклик у лингвистов имен­но потому, что к 50-м годам в классической дескриптивной лингвистике сложилась явно кризисная ситуация. С одной сторо­ны виртуозность методики дистрибутивного анализа в изуче­нии фонемного и морфемного уровней, с другой — из поля зре­ния дескриптивной лингвистики выпали огромные области исследования. Лак, хорошо известен знаменитый тезис Л. Блум­филда о том, что лингвистика не должна заниматься значени­ем³. Расцвет дескриптивной лингвистики, который пришелся на предвоенные и военные годы, сменился исчерпанностью воз­можностей собственно дескриптивистских методов. В этом контексте целесообразно оценивать и появление теории Н. Хомского (см. лекцию III), и ту огромную популярность, которую она приобрела, в частности, в американской лингвистике. Эта тео­рия, так же как и психолингвистика Ч. Осгуда, — попытка выйти за пределы формальной процедуры анализа текста, т. е. попытка вырваться за рамки канонических принципов дескрип­тивной лингвистики. Показательно, что первый вариант транс­формационной грамматики Н.Хомского появляется примерно то же время, что и Психолингвистика-54.

Итак, с одной стороны — явное стремление оттолкнуться от не дескриптивной лингвистики, а с другой — мы видим, как «да­вят» дескриптивистские традиции. Например, встает вопрос о двух рядах единиц. Что это за два ряда единиц и откуда эта проблема взялась? Одна из самых острых дискуссий между дискриптивистами и недискриптивистами развернулась по поводу «слова»: что такое слово и существует ли слово как еди­ница языка? Процедуры анализа, разработанные в дескриптиистике, привели к тому, что дескриптивисты отказались от по­нятия «слово» и говорили о достаточности понятия «морфема». Между тем носители языка чувствуют, что слово есть объектив­ная реальность. В итоге психология предпочитала обходиться понятием «слово», дескриптивная же лингвистика — понятием «морфема». Единицей более низкого уровня в дескриптивной лингвистике считается фонема. Между тем в реальной ситуа­ции «естественной» единицей сегментированного потока речи вы­ступает слог. Так, слово мама «наивный носитель языка» будет членить на слоги (ма-ма), а не фонемы (м-а-м-а). Выйдя на синтаксический уровень, дескриптивная лингвистика ввела понятие конструкции. Психологи работают с более «осязаемой», единицей — предложением. Итак, получается два ряда единиц — лингвистические (фонема, морфема, конструкция) и психологические (слог, слово, предложение). В Психолингвистике-54 неизбежным оказалось столкновение этих двух рядов понятий.

Сегодня вряд ли целесообразно так жестко распределять по уровням — где, в каком механизме «работает» морфема, а где — слово, как это делалось в работах Ч. Осгуда. Но уже сама постановка этой проблемы интересна тем, что постулирует реальность обоих рядов единиц (и лингвистических, и пси­хологических). Это новая ситуация для науки.

³ О спорности трактовки этого тезиса см., например, замечания М. М. Гухман и Е. С. Кубряковой в кн.: Блумфилд Л. Язык. М., 1968. С. 12—14, 574—576.

2. Подход к человеческой коммуникации от психологии. Американская осгудовская традиция — это традиция психоло­гии бихевиоризма (от behaviour — 'поведение')⁴. Бихевиоризм возник как своеобразная реакция на классическую европейскую психологию. Поэтому на самом деле оценка бихевиоризма ока­зывается неоднозначной. При безусловно негативном отноше­нии к философским, теоретическим и прагматическим основа­ниям бихевиоризма мы должны в то же время отметить, что при всей своей механистичности бихевиоризм все-таки базиру­ется на материалистическим подходе к изучению процессов по­ведения высших существ. Дело в том, что в европейской психологической традиции на рубеже XIX — XX вв. создалась кри­зисная ситуация. Бурное развитие естественных наук, в частно­сти физики, физиологии, в изучении структуры мозга привело к тому, что нейрофизиологические представления о структуре мозга, о механизмах его работы были уже достаточно серьезно разработаны. Проводились экспериментальные исследования, и многие принципиальные, фундаментальные материалистические положения о работе мозга были сформулированы уже в конце XIX в. И рядом с этим — совершенно непонятная по своей при­роде область психической деятельности. Что такое психика? Как мы думаем? Какова основа нашего мышления, наших представлений, наших эмоций? Что это — чистая физиология? Как будто не совсем... Так что же? В науке появилась новая трактовка «психофизической проблемы»⁵, суть которой в сле­дующем. Имеются физиологические и психические явления, фи­зиологию можно изучать с помощью довольно тонких и точных экспериментальных методов. Это — «природа», «материя». А рядом — какие-то неуловимые психические процессы. У людей одинаковый мозг и биохимические процессы, казалось бы, оди­наковые. А сами люди по своим психическим характеристи­кам — разные. То, что мозг — субстрат нашей психической деятельности, это более или менее ясно. Но каков механизм пере­хода этого физиологического субстрата в нечто психическое — непонятно. И тогда исследователь должен либо свести все к физиологии (что, кстати сказать, иногда и делается) и, объя­вив психологию несуществующей наукой, все психические явления объяснять только на базе физиологических механизмов, либо признать, что есть физиологические процессы, которые по­нятны, и психические процессы, которые непонятны. Иными словами, непонятно, где и как материальное переходит в идеальное. Вот где заложена возможность для появления если не идеализма, то, во всяком случае, дуализма. Для объяснения работы мозга остается верной материалистическая теория, для

психики — свои особые законы духа, не вытекающие из прин­ципа материальности мира. Но из этого следует, что психика живет и развивается по своим собственным законам. Это и есть дуализм. Для материи — одно, для сознания — другое. Вот где заложены предпосылки того, что западноевропейская психология на рубеже XIX — XX в. становится, в основных своих на­правлениях, школах, психологией идеалистической.

⁴ Бихевиоризм // Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 54—55; Необихевноризм // Там же. С. 421; Ярошевский М. Г. История психологии. М., 1976. С. 441—463, 494—506.

⁵ Психофизическая проблема // Философский энциклопедический словарь. С. 551; Ярошевский М.Г. История психологии.

В отличие от европейской психологии, американская психология (бихевиоризм), поставленная на службу нарождающимся; монополиям, имела четкую прагматическую направленность на то, чтобы, изучив человека, максимально использовать его психофизиологические возможности. Родившись как реакция на садистические или дуалистические направления в европей­ской психологической традиции, бихевиоризм на рубеже XIX — XX вв. вышел на вполне жесткий, операциональный прагмати­ческий уровень исследования. Имеется некоторый стимул (S), который воздействует на данное существо (это может быть че­ловек, а может быть крыса — бихевиористам это все равно) и некоторая реакция (R) на этот стимул. В самом простом, клас­сическом случае можно вообще не интересоваться, что проис­ходит внутри этого существа, так сказать, «черного ящика». Но можно замерять характер стимулов, их длительность, частоту и т. д. и смотреть, насколько стандартны, предсказуемы реакциии на эти стимулы. Именно так и строились самые ранние, бихевиористские работы.

Перед второй мировой войной в бихевиоризме наблюдаются новые веяния. Возникает необходимость все-таки проникнуть в «черный ящик». При общем сохранении принципиальной схе­мы бихевиоризма (S-R) в необихевиористских работах эта схема существенно усложняется. Появляется понятие «промежу­точная переменная», т. е. речь идет уже не просто о внешних стимуле и реакции, а, скажем, о стимуле, который вызовет внут­ри организма какую-то промежуточную реакцию причем возможна целая цепочка таких промежуточных стимулов и реакций. И наконец, на выходе возникает внешняя реакция, опосредованная воздействием промежуточных переменных: S₁-r₁ …s_n-R_n.

Итак, психологической основой Психолингвистики-54 является бихевиоризм, точнее, необихевиоризм. А отсюда прямой выход на ассоциативные структуры (которые и реализуются; парах стимул — реакция). Приведу пример самой простой ассоциативной структуры (подробнее см. лекцию XI): если попросить русского человека быстро назвать в ответ на слов поэт любое слово, он почти наверняка скажет Пушкин. По существу, дан стимул, а в ответ получена реакция на этот стимул, (известно, что на стимул поэт реакцию Пушкин, в русской аудитории дают примерно 90 человек из 100). У Ч. Осгуда рассматриваются и более сложные ассоциативные структуры — с вы ходами в проблемы значения, в проблемы организации высказываний и т. д. Экспериментальное исследование ведется с но мощью методики семантического дифференциала (см. лекцию XII). Разумеется, изучение ассоциаций началось задолго до возникновения бихевиоризма и может проводиться на баз иных психологических концепций. Я хотел здесь лишь показать насколько органично концепция бихевиоризма может опираться на механизм ассоциаций.

3. Подход к человеческой коммуникации от теории информации. Этот подход связан с попытками перенести технические закономерности на человеческие коммуникации. Мы уже рассматривали схему коммуникации, взятую из общей теории связи (см. рис. 1). Общая схема человеческой коммуникации (рис. 2) А хорошо соотносится с этой технической схемой.

У говорящего (кодирующего) появляется некоторое сообщение-1. С помощью органов речи (передатчика) говорящий кодирует это сообщение, преобразует его в сигнал. Сигнал (колебания воздуха) передается по каналу связи. Он достигает орга­нов слуха (приемника) слушающего (декодирующего). Проис­ходит декодирование, т. е. преобразование сигнала в сообщение-2. Чтобы коммуникация состоялась, и кодирование, к декодирование должны проводиться на основе единого кода (языка). И «шум» тоже возникает при коммуникации, поэтому люди часто друг друга недопонимают или даже вообще не понимают. Так или иначе, все основные моменты, «узлы», в технической и человеческой коммуникации хорошо коррелируют.

Для исследования закономерностей построения цепи сигна­лов в Психолингвистике-54 был использован математический аппарат — вероятностные цепи нашего известного математика, академика А. А. Маркова. Были выявлены некоторые обстоя­тельства, до этого мало интересовавшие лингвистов. Например, при таком подходе оказывается, что появление того или иного элемента в цепочку так или иначе обусловлено предшествующими элементами. В простейшем случае — последним из пред­шествующих элементов, в более сложном случае — эти вероят­ности накапливаются и получается достаточно сложная струк­тура условных вероятностей. Каждая последующая единица, каждый последующий элемент как бы предсказывается преды­дущим (точнее —предыдущими). И чем элемент дальше от на­чала, тем он в большей степени предсказуем. Так, вероятность появления той или иной буквы в конце изолированного слова, как правило, значительно выше, чем в начале, поскольку почти все буквы русского алфавита могут встретиться в начале слова. А раз вероятность появления последних букв увеличивается, значит, информативность этой буквы и, следовательно, цен­ность ее для процесса коммуникации уменьшается по сравнению с начальными буквами. Не случайно в конспектах при сокра­щениях обычно оставляют начальные сочетания букв, а не на­оборот. Эта закономерность проявляется не только на буквах, но и на словах, и на сочетаниях слов. И часто начало фразы (Мой дядя...) подсказывает ее продолжение (…самых честных правил).

Подход к коммуникации от теории информации приводит к. интересному и важному выводу: когда стали всерьез исследо­вать тракты связи, то обнаружили закономерности, по-видимо­му, универсального характера. Любой канал связи имеет опре­деленную пропускную способность, и пропускать больше, чем-то количество информации, на которое рассчитан, он не может. Поэтому очень важно повышать эффективность его ис­пользования. Эффективность — это количество информации, которое передается по каналу связи в единицу времени. Одно и то же сообщение можно передать по каналу связи, скажем, в два раза быстрее или сократить вдвое размеры сообщения, сохранив ту же информацию. Тогда, при прочих равных усло­виях, эффективность речи возрастет вдвое. Естественно, что, чем больше эффективность, тем лучше используется канал свя­зи, тем меньше затрачивается времени и сил на передачу сооб­щения. Поэтому люди стремятся к тому, чтобы их сообщения были как можно более краткими, компактными. Эта законо­мерность и есть то, что в лингвистике называется принципом экономии. Лингвисты обычно и ограничиваются рассмотрением этого принципа.

Но в процессах коммуникации важен не только принцип экономии, эффективности использования канала связи. Из-за разного рода помех сообщение-2 не всегда соответствует сооб­щению-1. В нормальной ситуации говорящий входит в контакт со слушающим вовсе не для того, чтобы как можно скорее про­говорить какой-то текст, а для того, чтобы слушающий адек­ватно воспринял то, что хочет ему сказать говорящий. Поэтому задача любой коммуникации — добиться того, чтобы сообще­ние-2 максимально соответствовало сообщению-1. Степень соот­ветствия сообщения-2 сообщению-1 носит название надежно­сти. Это — второй параметр, который принципиально важен для процессов коммуникации. Именно для того, чтобы слушаю­щий лучше понял говорящего, чтобы речь говорящего была на­дежнее, последний должен стремиться передавать сообщение медленнее, повторять его, увеличивать его размеры и т. п. Эф­фективность и надежность по своим свойствам — антагони­стические параметры. Чем выше эффективность, тем ниже надежность, и наоборот, чем выше надежность, тем ниже эффективиость. Наиболее эффективны компактные сообщения типа междометий, реплик (нормально и т. п.). Однако зачастую именно такие сообщения очень ненадежны и требуют дополнительных разъяснений. Напротив, наиболее надежны, избыточны многократно повторяемые (иногда — с вариациями) развернутые сообщения об одном и том же. Участники коммуникации должны как-то «балансировать» между Сциллой и Харибдой, добиваясь того, чтобы их сообщения были одновременно и достаточно эффективными, и достаточно надежными.

Антагонизм этих двух тенденций, их взаимоограничивающая направленность неизбежно приводят к тому, что соотношение эффективности и надежности колеблется около единицы. Иными словами, всякая нормальная речь должна быть примерно наполовину эффективной и наполовину надежной. Если речь будет чересчур эффективной, то возможны серьезные сбои в понимании. Примеры тому — известные истории (анекдотиче­ские или реальные) с телеграммами, когда максимальное уст­ранение избыточности сообщения приводит к полному непони­манию всего сообщения при малейшем искажении сигнала. Превышение же каких-то стандартов надежности приводит к многословию. Такого человека, становится неинтересно и тяже­ло слушать, так как наступает перенасыщение сигналами, не несущими новой информации.

Итак, взаимодействие факторов эффективности и надежно­сти проявляется не только в технических системах связи, но имеет универсальный смысл для речевой деятельности людей. И постоянная конкуренция, борьба этих факторов определяет очень многое в реальных процессах речевой деятельности, в ре­альном устройстве языка.

Еще один вопрос, на котором необходимо остановиться, — это вопрос об уровнях порождения речи. В Психолинг-вистике-54 выделяется четыре основных уровня:

1. На мотивационном уровне принимаются решения об­щего характера: говорить или не говорить, использовать актив­ную или пассивную конструкцию, какие выбрать модели инто­нации и т. д. Рассматриваются явления весьма разнородные с точки зрения общелингвистических понятий. Но главное в том, что выбираются фундаментальные особенности будущего сооб­щения (или его фрагмента), строится его общий стратегический замысел.

2. На семантическом уровне проводится разграничение возможных значений. Причем здесь речь идет не о конкретных словах, а о функциональных семантических классах. Так, пред­ставление о молодом человеке с рюкзаком за плечами — одна единица с точки зрения семантического уровня. Она может расчленяться, она может заполняться разными словами, но это — одна единица функционального класса.

3. На рядоустанавливающем уровне появляются слива. В них воплощается реализация того замысла, который сформировался на предыдущих уровнях. Внутри слова развертывается цепочка морфем.

4. На последнем, интегрирующем, уровне происходит звуковое оформление проработанного высказывания. При ко­дировании это, как считают психолингвисты осгудовской шко­лы, слог, при декодировании — фонема.

Предложенная в Психолингвистике-54 модель интересна уже тем, что это — первая попытка глобально представить се­бе процессы кодирования.

Одна из глав книги называется «Синхроническая психолинг­вистика — микроструктура». Микроструктура — «отрезок» коммуникации, так сказать, «от рта кодирующего до уха деко­дирующего», т. е. то, что и раньше исследовалось в дескриптивной лингвистике как текст. При рассмотрении этого отрез­ка с точки зрения психолингвистики оказывается, что лингви­стика проходила здесь мимо очень важных вещей: во-первых, далеко «е все то, что идет по звуковому каналу, связано с собственно лингвистической и семантической информацией, а во-вторых, сама информация идет не только по звуковому каналу.

В Психолингвистике-54 рассматриваются три канала связи, которые действуют одновременно в условиях устного общения: вокально-аудиторный (один участник коммуникации говорит, другой — слушает); жестикулярно-визуальный (один участник коммуникации делает жесты, другой их воспринимает); манипуляционно-ситуативный (выбор средств при построении высказывания зависит от особенностей ситуации, в которой происходит общение). Рассмотрение всех трех каналов в комплексе, их взаимодействия показывает, насколько реальные процессы коммуникации сложнее традиционных лингвистических представлений о них.

Психолингвистика-54 начинает очень значительный период развития науки о речевой деятельности людей. Не случайно она получила такой резонанс в мире и послужила серьезным толчком к развитию психолингвистнческих исследований. В книге явно чувствуется цельность концепции, устремленность вперед и, я бы даже сказал, известная доля романтики в фор­мировании перспектив развития новой науки. Попытка «сты­ковки» психологии и лингвистики, попытка глобального построения будущей науки не могла не заинтересовать лингвистов, которые искали новые пути развития науки о языке.

В то же время многое в осгудовской психолингвистике вызывает серьезные возражения⁶.

⁶ Подробнее критику осгудовской психолингвистики см.: Леонтьев А. А. 1) Психолингвистика; 2) Психолингвистическне единицы и порождение I речевого высказывания, М., 1969.

Во-первых, это опора Психолингвистики-54 на необихевиоризм, когда поведение человека рассматривается просто как организованная система реакций на стимулы, поступающие из внешней среды. Разумеется, никто не отрицает реальности механизма S-R, никто не отрицает ассоцианизма как такового. Но когда ассоцианизм объявляется главной фундаментальной за­кономерностью речевого поведения людей, то такой ассоциа­низм приобретает явно односторонний, в чем-то механистиче­ский характер. Как говорит А. А. Леонтьев, принцип реактивно­сти, но существу принцип пассивной реакции, очень многого не объясняет в речевой деятельности. Советская психолингвистика принципу реактивности противопоставляет принцип активно­сти (см. лекцию V).

Во-вторых, теория Психолннгвистики-54 — это индивидуали­стическая теория (в том смысле, что коммуницирующие люди рассматриваются прежде всего как биологические индивиды). В ней нет подлинного понимания человека как социального су­щества. Индивид у Ч. Осгуда (как у многих авторов в XIX в.) действует вне общества. Это Робинзон или, в лучшем случае, Робинзон, беседующий с Пятницей, и не более того. Сложные социокультурные проблемы в Психолингвистике-54 хотя и рас­сматриваются, но лишь как один из возможных аспектов ана­лиза, а не как фундаментальное, неизбежное основание для понимания действительной природы человека.

В-третьих, ассоцианизм, изучение последовательностей операций на основе вероятностных механизмов воспроизведения или иных связей между элементами в цепочке приводит к известному атомизму Психолингвистики-54, к представлению о сообщении лишь как о цепочке ассоциатов. Но как, откуда появляются сами эти связи? В частности, как ребенок овладева­ет речью? Ведь если ребенок только воспроизводит то, что он слышал раньше (а именно так и получается из осгудовских посылок), то непонятно, как он ухитряется создавать более или (ее творческие сообщения. Механизм формирования языка у детей оказался едва ли не самым уязвимым местом в концепции Ч. Осгуда. Поэтому решение вопроса о формировании детской уже в начале 60-х годов вызвало активную критической реакцию со стороны ряда американских психолингвистов.

Кроме того, как отмечает А. А. Леонтьев, в осгудовской псилингвистике нет прямой функциональной связи процессов кодирования и декодирования, процессов речепроизводства и речевосприятия. Мозг наш, в общем, един, и все эти процессы в и взаимосвязаны, а в осгудовской психолингвистике они пред­ставлены так, как будто идут достаточно автономно, сами по себе.

Вот те основные моменты, которые объясняют, почему ассоцианистская осгудовская психолингвистика вскоре подверглась очень активной критике со стороны других психолингви­стов. И уже в 60-е годы лидирующие позиции в зарубежной психолингвистике переходят к трансформационистскому направлению.