Изменение позиции мужчины и реконструирование маскулинностей

Позиционирование мужчины и конституирование маскулинностей может быть проанализировано на любом из уровней, на котором конфигурирована гендерная практика: в ее связи с телом, в личной жизни и в коллективной социальной практике. На каждом из этих уровней мы должны понять, как процесс глобализации влияет на конфигурацию Гендера.

861

Мужские тела позиционированы в гендерном порядке и входят в гендерный процесс посредством возвратных телесных практик, в которых тела являются одновременно и объектами, и агентами действия.⁵⁴ Это касается и сексуальности, и насилия, и труда. Условия таких практик включают в себя вопросы о том, где и кто вовлекается во взаимодействие. Таким образом, фактом значительной важности для гендерных отношений является то, что глобальный социальный порядок распределяет и перераспределяет тела посредством миграции и посредством политического контроля над движениями и взаимодействиями.

Создание империи было началом “миграции элит”, за которым в ряде случаев последовала миграция масс. Во времена колониализма поселенцев нечто, близкое к гендерному порядку Западной Европы, было построено в Северной Америке и в Австралазии. Трудовые миграции в колониальной системе были средством, посредством которого распространялись гендерные практики. Но кроме того — средством, посредством которого они ре-конструировались, переформировывались, поскольку трудовая миграция сама по себе была гендерным процессом, как это очевидно из вопроса о гендерном разделении труда. Миграции из колонизированного мира в метрополию стали (исключение следует сделать лишь для Японии) массовым явлением в первые десятилетия после Второй мировой войны. Была и миграция на перифериях, например, имело место формирование весьма значительной иммигрантской рабочей силы, по большей части это касается мусульманских стран в нефтепроизводящих государствах Персидского залива.

Эти перемещения тел создали возможность гибридизации гендерной образности, сексуальности и других форм и практик. Движение в сторону синтеза осуществлялось отнюдь не всегда, однако расово-этнические иерархии колониализма подверглись изменению, приспособившись к новым контекстам, включающим политику метрополии. В последние годы начала возрастать важность этнического и расового конфликтов и, как показали Кляйн⁵⁵ и Тилльнер,⁵⁶ этот плодотворный контекст для создания маскулинностей был в целом ориентирован на доминацию и насилие. Даже вне контекста насилия можно выявить тесное переплетение формации маскулинности с формацией этнической идентичности, как это показало исследование Поинтинга, Ноубла и Табара, посвященное ливанской молодежи в англо-доминирующей культуре Австралии.⁵⁷

И на уровне личной жизни, и в отношении к телам, создание маскулинностей обусловлено глобальными силами. В некоторых слу-

862

чаях связь является неявной для большинства, как, например, в случае, когда австралийские мужчины из рабочего класса вовлекаются в структурную безработицу и даже не подозревают о том, что ее причина коренится в том, что роль Австралии в мировой глобальной экономике изменилась. В других случаях — напротив, связь совершенно очевидна, как между администраторами мультинациональных корпораций и финансовым сектором экономики, обслуживающим международную торговлю. Карьерные требования, предъявляемые в сфере межнационального бизнеса, оказывают серьезный прессинг на быт и жизнь администратора, неудивительно, что большинство администраторов мультинациональных компаний — мужчины. Это по умолчанию считается верным: в бизнес-журналах все рекламные объявления обращены именно к ним, соответственно, они, как правило, имеют весьма зависимых жен, которые остаются на хозяйстве и воспитывают их детей

На уровне коллективной практики маскулинности ре-конструируются посредством изменения гендерных значений и изменения форм институционального контекста практики. Давайте рассмотрим каждый из них по очереди.

Рост глобальных масс-медиа, особенно электронных медиа, является классическим “вектором” глобализации Гендера. Поп-индустрия развлечений запускает в культурный оборот гендерные имиджи, умышленно спланированные как привлекательные для маркетинговых целей. Пример Ксуксы в Бразилии уже упоминался. Интернациональные новости медиа также строго контролируются или испытывают сильное влияние со стороны культурной метрополии. Они транслируют западные определения авторитарной маскулинности, криминальности, вожделенной феминности и так далее. Однако есть и пределы возможностям глобальной массовой коммуникации. Некоторые локальные центры массового развлечения сильно отличаются от голливудской модели. Среди примеров — популярная индийская индустрия фильмов с центром в Бомбее. Помимо этого, подчеркивают исследователи медиа, локальная аудитория весьма избирательна в выборе медиа-сообщений, вот почему в массовом увеселении без фантазии никак не обойтись. Точно так же, как уровень экономической глобализации обычно очень сильно переоценивается, переоценивается и идея создания глобальной культуры, это — процесс еще более бурный и неконтролируемый, чем зачастую предполагается.⁵⁸

Гораздо более важным, и об этом я буду еще говорить, является процесс, который начался задолго до появления электронных медиа.

863

Я имею в виду процесс экспорта институций. Гендерные институции не только распространяют определения маскулинности (и феминно-сти), как об этом говорит теория половых ролей. Функционирование гендерных институций создает особые условия для социальной практики, которая вызывает к жизни весьма специфические паттерны этой практики. Однако, некоторые паттерны коллективного насилия весьма глубоко въелись в организацию и культуру армии западного типа, в то время как эти паттерны, разумеется, также отличаются от паттернов до-колониального насилия. Некоторые паттерны крайне расчетливого эгоцентризма глубоко укоренены в культуре работы на рынке ценных бумаг. Некоторые паттерны следования правилам и доминации неотделимы от западной бюрократии.

Теперь и колониальный, и постколониальный миры стали свидетелями воцарения на периферии метрополии в очень крупном масштабе целого конгломерата институций, построенных по северо-атлантической модели: армии, государства, бюрократии, корпорации, рынки капитала, рынки труда, школы, суды, транспортные системы. Все это — гендерные институции и их функционирование — напрямую ре-конструирует маскулинности на периферии. Это не всегда означает копирование европейских маскулинностей, просто сам принцип отрицания изменений присущ институциональной форме как таковой, что обуславливает сходство в европейскими эталонами.

В той же степени, в какой некоторые конкретные институции становятся доминирующими в мировом сообществе, в той же степени паттерны маскулинности, которые укоренены в них, становятся глобальными стандартами. Маскулинная одежда является здесь интересным индикатором. Почти все политические лидеры мира сейчас одеты в униформу западных бизнес-администраторов. Но более распространенным вариантом является не полное смещение локального паттерна, но скорее связывание локального гендерного порядка с гендерным режимом глобальных, модельных институций. Исследования подобных ситуаций, такие, как, например, исследование Холлвея, посвященное бюрократии в Танзании, иллюстрируют это утверждение.⁵⁹ Там патриархат местной модификации связан с маскулинной властью в государстве таким специфическим образом, который полностью нивелирует формальную правительственную заботу о равных возможностях для женщин.

Глупо ожидать, что общие структуры гендерных отношений в мировом масштабе будут являться простым зеркалом тех паттернов, которые нам хорошо известны в масштабах меньших. В наиболее жизнеспособных случаях мы будем иметь дело максимум с продол-

864

жением этих паттернов. Мировой гендерный порядок, вне всякого сомнения, является патриархатным в том смысле, что он дает мужчинам привилегии в отношении женщин. Здесь всегда существует “патриархатный дивиденд” для мужчин, который вытекает из принципа неравной оплаты, неравного труда и из в высокой степени ориентированной на неравенство системы владения собственностью, так же, как и из системы культурных и сексуальных привилегий.

В целом же феминистские критики достаточно широко осветили вопрос о глобальном положении женщины,⁶⁰ хотя вопрос о том, какие следствия имеет такое положение для маскулинности, в большинстве работ был упорно проигнорирован. Таким образом, существуют прекрасные условия для продукции гегемонической маскулинности в мировом масштабе. Это, можно сказать, и будет та доминирующая форма маскулинности, которая станет олицетворять, организовывать, легитимировать мужское доминирование в глобальном гендерном порядке.

В условиях глобализации, которая вовлекает во взаимодействие множество локальных гендерных порядков, со всей определенностью будет умножаться количество форм маскулинности в глобальном гендерном порядке. В то же время, специфическая конфигурация самой глобализации, концентрирующей экономическую и культурную власть в беспрецедентном масштабе, будет обеспечивать новые причины к доминированию для отдельных групп мужчин. Это доминирование может стать институционализированным в качестве паттерна маскулинности, который превратится до некоторой степени в стандарт, трансцендирующий локальности. Я буду называть такие паттерны глобализующей маскулиностъю, именно среди таких паттернов, то есть — в весьма узком культурном спектре метрополии, мы с наибольшей вероятностью отыщем кандидатов в гегемоны в мировом гендерном порядке.

Глобализующие маскулинности

В этом разделе я предложу эскизы основных форм глобализующей маскулинности в трех исторических фазах, которые были описаны выше, во время обсуждения вопроса о глобализации.

865

Маскулинности завоеваний и поселений

Создание имперского социального порядка создало особые условия для мужской гендерной практики. Колониальные завоевания как таковые были произведены главным образом избранными группами мужчин — солдатами, моряками, торговцами, администраторами и теми, кто входил во все эти категории по очереди (хорошим примером служит Ромовый Корпус⁶¹ в эпоху становления Нового Южного Уэльса в Австралии). Все эти люди некогда имели достаточно отчетливые профессии, имели и собственное окружение, но затем расстались с ним ради романтики колонизации. Возможно, ими двигало желание еще более оторваться от своих корней. Очевидно, что процесс колонизации смог создать пограничную маскулинность, которая комбинировала элементы профессиональных культур, к которым некогда принадлежали завоеватели, с необычайно высоким уровнем насилия и эгоцентрического индивидуализма. Неистовые современные дебаты по поводу геноцида и насилия испанских конквистадоров, которые за пятьдесят лет умудрились почти полностью уничтожить население Испаньолы, также апеллируют к этому паттерну маскулинности.⁶²

Политическая история империи полнится доказательствами весьма ненавязчивого, слабого контроля над завоевателями и пограничными областями завоеваний со стороны пославших завоевателей государств: испанские монархи были не в состоянии управлять конквистадорами, губернаторы в Сиднее были неспособны сдерживать фермеров-поселенцев, а в Кейптауне — буров, поскольку золото открывало для нарушителей все двери, даже в независимой республике беглых рабов в Бразилии. Это правило приложимо и к другим формам социального контроля, к таким, как, например, привычный для метрополии контроль за человеческой сексуальностью. Значительная сексуальная эксплуатация туземных женщин была общим местом колониальных завоеваний. В некоторых обстоятельствах “приграничные” типы маскулинностей могли репродуцироваться как локальная культурная традиция еще долгое время после того, как исчезла сама граница. Примерами такой “живучести имиджа” являются гаучо Южной Америки и ковбои Соединенных Штатов.

В других обстоятельствах, однако, граница завоеваний и эксплуатации становилась границей заселения. Половые пропорции в колонизированных популяциях изменялись, женщин становилось все больше, подоспели поколения, родившиеся уже на местах. И возврат к нормам метрополии становился все более вероятным. Как по-

866

казали Кэйн и Хопкинз на примере Британской империи, правящая группа колониального мира как целое была всего лишь ответвлением доминирующего класса метрополии, частью земельного дворянства.⁶³ Неудивительно, что эти элиты тяготели к репродуцированию своих социальных привычек и идеологии. Создание маскулинности поселенцев было целью политики государств, как это, видимо, было в конце девятнадцатого века в Новой Зеландии, которая просто стала частью более общего процесса умиротворения и создания ориентированного на сельское хозяйство социального порядка.⁶⁴ Такую функцию могли взять на себя и институции, созданные группами поселенцев, такие, как элитные школы в Натале, исследованные Мореллем.⁶⁵

Вклад колониализма в конструкцию маскулинности на колонизированных территориях достаточно мало исследован, однако есть все основания полагать, что этот вклад был весьма жестоким. Завоевания и поселения разрушили все структуры туземных обществ вне зависимости от того, собирались ли их разрушать колонизирующие власти или нет.⁶⁶ Гендерные порядки туземцев не составили исключения. Их уничтожение стало результатом рассеивания туземных сообществ (вследствие конфискаций земли, например в Северной Америке или северо-восточной Австралии), по причине трудовых миграций (например, как в районах золотоносных копей Южной Африки, где использовался труд черных).⁶⁷ Различные формы сопротивления колонизации, весьма вероятно, также оказали влияние на формирование маскулинностей. Это совершенно очевидно для региона Наталь в Южной Африке, где длительное сопротивление колонизации королевством зулусов стало ключевым фактором мобилизации этно-национальной маскулинной идентичности в двадцатом веке.⁶⁸