11 Бел и пс к пй в. Г. Полп. Собр. Соч., Jr. IX. М„ 1955, с. 563.

24. См.: б е л е ц к n II а. Достоевский it натуральная школа п 1846 голу. — Наука ira Украине, 1022, № 4j с. 340; Виноградов в. В. Поэтпка русской литературы. М., 1076, о. 1&V,

25. С.\г.: Я н е в п ч Op. Опыт объяснения легепды об «Ивпковых журавлях». Чернигов, 1908. ■щаие». ^Подспудные аппшетербургские мотивы фольклорных" отражений в целом закономерно обусловлены всем гуманисти­ческим-строем произведения Достоевского.-

В специальном обсуждении нуждается еще главное липо^ «Бедных людей». Макар Девушкгш, природа личности которого демократична, открыто соотнесен у Достоевского с народно-поэ­тическим характером-апалогом: «Не пришелся им по нраву, так и пошло, па • меня <...> всё на Макара Алексеевича; они только и умели сделать, что в пословицу ввели Макара Алексеевича в целом ведомстве нашем. Да мало того, что из мепя пословицу и чуть ли не бранное слотю-еяс^ттгтпт^'ло сапогод^ до мундира, до волос, до сригуры моей добрались: всё не по них, всё переделать нужно. И ведь это всё с незапамятных времен каждый божий день повторяется <.. .> Так зл что же напасти такие на меня, прости господи?» (1, 47).

Только в опубликованном русском фольклоре ХУ1ГГ—XIXвв. нам 'удалось обнаружить шпгугттпгтдртт. пл.читлу утпглщтц и пого­ворок, в которых употребляется имя «Макар». Их объединяет истолковаппе персонажа. Макар всегдаТграгтоват, смешон, огра­ничен, незадачлив, гоним, обездолен: «Грядет Макар к вечерне от собак в кабак», «Нашему Макарке все огарки», «Свисти Ма­кар на все четыре стороны» и т. п. Пословица «На бедного Ма­кара и (все) шишки (щепки) валятся (летят)» пользовалась исключительной популярностью.¹³ В рассказе Достоевского «Чужая жена и муж под кроватью» она обыгрываегся как изби­тый лингвофольклорный штамп.

Закрепленное устной и бытовой традицией за пменем-обоб- щением «Макар» устойчивое значение было характерно не для одних пословиц и поговорок, по и для лубочного творчества и скоморошьего театра, устных рассказов, святочной «покойниц­кой игры» «Макарушка посить», прозвпщиого it бранного фольк­лора, шуточных песен, карточной игры «в Макары», детского фольклора, фралсодопш («Макарку подпустить», «Макаром смот­реть») и т. д.¹⁴ Существовал как будто некий раздробленный «мнкроэпос» о «бедных Макарах».

У Достоевского образ Макара Девушкина ориентирован нафольклорную традицию, окружившую «Макаров») непривлека­тельной, почти дурной славой. 5 Сближение и взаимосвязь с фольклорным прототипом углубляли жизненную п демократи­ческую значимость образа.¹⁵ >

Девушкин узнает себя не только в героях «Станционного смотрителя», тто ff-ff-фми ш цмрциц—Мдкарр Cpriy-

жпвцы-«зубоскалы», особенно Ефим Акимович, «такой задирала, какого и на свете пе было» (1, 71, 91), «сделали» из Макара " Алексеевича — разумеется, пе иначе, как при помощи н по пра­вилу карикатурных уподоблеппй — «пословицу п чуть ли не бранное слово». Это произошло вследствие того, что Макар Де- • вушкпп именем, видом и бытпем своим демонстративно напоми- пал «неблагообразного» фольклорного двойника. В этом суть его горьких сетований: «они только и умели сделать, что в посло- . вицу ввели Макара Алексеевича в^целом ведомстве нашем». Де- вушкпну претит сходство с фольклорным Макаром ничуть не меньше, чем с гоголевским Башмачкипым. Он вынужден прини­мать на собственный счет все глумливые остроты п пасмешки, ^г' основанные на ходячих выражеппях о пословпчпо-поговорочпом ' тсзпс-горемыке. j

Однако Девушкин пе пз тех, кто безропотно и пассивпо вы- ггсспт унизительное обращение человека в нелицеприятную по­словицу-каламбур, поговорку-анекдс!т или «бранное слово». Оп возмущается, гневно ворчит, по-свбому буптует: «...ла что же папастп такие на меня, прости господа?». В этой части письма от 12 шоня — одна из осповпых точек зреппя, с которых Макар Алексеевич осуждает и отвергает привычное, обиходное, в том числе бытующее фольклорно.. Протест против тупого п бездуш­ного «омакарпваггпя» урлппг.хл—в——&поху—-таков "ТТстпппый смысл этпх рассуждении героя.

Чуть п(Ш\и, в «Дв"бпннке», Достоевский психологически усо­вершенствует и разовьет этот же , художествеппый прием — использование подсказаппого фольклором пмепи героя в интере­сах реалистпческой петербургской характерологии п сюжетпки. По-гоголевски составленный окстомороп «господпп Голядкпп», сама «низкая» фамилия Якова Петровича, способпая прппнмать «уличпую» форму-первообраз «Голядпа» (1, 132, 212),—имеют в своем основании дразняще-прозвищные и бранные присловья и поговорки. ■

Как известно, аптропоппмпя «этпографична вся полностью»,¹⁶п это свойство ее широко используется литературой. Мы но . совсем, следовательно, точны, когда мотивируем выбор фамилии «Депушкип} только впеэтпографпческпми обстоятельствами ро-

²³ Впоследствии этот опыт Достоевского нашел продолжение в рас­сказе В. Г. Королепко «Сон Макара» (1883). См.: Евнин Ф. И. Достоев­ский п русская литература конца XIX—начала XX века. — В кн.: Достоев­ский. Материалы а исследования, т. 4. М.—JT., 1980, с. 208—214. ²⁹ Этнография имен. М., 1971, с. 3. >

иана.м В фамилии Макара Алексеевича сталкиваются и перепле­таются раэМИ значвлдя. Пи црааяви мера одно да них осмыс­лено Дистоявскии биографически. Фамилию "бедного титулярного ,'-. советника нельзя счятать чистой фикцжея — она исторически и ; ■ социально достов^£5а^ран»длежлг-8по1^-«РодаТйлЬ" мой бъгагнв-^ нз-дворяШсого звания и со все! семье! своей был беднее меня , по доходу» (1, 20). Этому непосредственно соответствует «пле­бейская», простонародная фамилия отца и сына, Алексея и Ма­кара Девушкиных.¹⁷ Ее главная идея, возможно, связана с тем, что некий первый Девушкин (первоноснтель матрояпмичиой фа- .; милии) был сыном безмужней и бесфамильной «девушки». До- пустима условная реконструкция основополагающей вопросо-от- ветной модели: «Чей сын? — Девушкин».¹⁸ «Девушками» назы­вали служанок, работниц, горничных. Комнатные, дворовые, ' сенные и другие «девушки», обычно крепостные, прислуживали в барских домах. Прижитые ими дети получали матронимичпые прозвания, которые переходили в разряд худородных фамилий, имен семей. Не подразумевает лц фамилия Девушкин понятия о таком «генеалогической древе» Макара Алексеевича? Версия

эта не лишена вероятня.

Письма Макара Девушкина, как того требует речевая жизнь этой личности, словесно демократизированы я доносят до нас жи­вые интонации бойкого народно-петербургского говорка: «Встал я сегодня таким ясный соколом — любо-весело!»; «И, святые вы мои!»; «здоровехонек, молодец молодцом»; «замотался я совсем»; «на авось, так на авось!»; «мне, соломе, пьянице»; «парень — плохо пе клади»; «совсем замотался»; «простуды напали, враг их возьми!» и т. д. (1, 14, 19, 61, 77, 95, 104, 105).

По обычаю своего времени Девушкин широко пользуется (в 29 письмах пз 31) житейскими выражениями и оборотами, в которых отразились идеи бога и судьбы: «Прощайте, храни вас господь!»; «слава богу, что все прошло»; «денек такой на мою долю горемычную выдался»; «Этакой он, прости, его господи!»;«уж это, верно, мне так па роду, было написано, уж это, верни, судьба, — а ог судьбы не убежишь, сами знаете»; «бог вам случай- послал»; «авось господь ему па душу положит»; «Ну, дай-то, гос­поди!»; «Ну, думаю, как судьба 'решит»] «знать, уж мне напи­сано так»; «Это так уже судьбою определено, и я в этом не вино­ват»; «Христос с вами, будьте здоровы»; «Бог видит все»; «Ах, судьба-то, судьба какая!»; «Я вас, как свет господень, любил» и т. д., вплоть до зооморфного образа «вороны-судьбы», целиком взятого из народио-поэтической орнитологии³³ (1, 19, 21, 25, 53, 67, 68, 71, 75, 77, 78, 82, 86, 91, 94,_;99, 107).

Повествовательный смысл этой «"фразеологической мифоло­гии* имеет свою художественную логику. В эпоху создания романа реальные прототипы «бедных людей» еще не утратили способности воспринимать понятие о судьбе (боге) наивно, «ио- фольклориому», непосредственно. Общество кричащего социаль­ного неравенства освящалось как; официально, системой право­славия, так и личными предрассудками «маленького человека» в пользу авторитетности земного устройства. Приведенные фра­зеологизмы— по пустая речевая обрядность или дань обычаю, лишенная иредметиого социально-психологического наполнения. Они выражают определеииое самочувствие и мироощущение. Тут пет мистического восприятия, но qcti> упрощение жизненной за­дачи «бедных»: не преодоление б£.шгя, а емпрешш перед ним. Оттого Макар Алексеевич «иначе и говорить по может», чтц его сознание, еще спутанпоо и примитивное, ищет и привычно нахо­дит ближайшие, приготовленные родной фольклорной и патриар­хально-религиозной традицией способы «мифотворческого» объяс­нения и смягчешш социальных порядков: «я гоним судьбою % «я уж бога молю, как молю его за вас, маточка!» (1, 82, 95).

Однако Девушкия живет не иллюзиями, а реальностями. Осо­знание общественного неблагополучия, кризис личной жизни ве­дут его к пересмотру, казалось бы; неприкосновенных представ­лений. В последнем письме Макара__уже пе остается мдета для прежних фразеологических т&ороГпйГсептенцнц в духе емпреппи- ческих предрШгиудкшгТбГПхоры. Народно-поэтические влияния и акценты здесь иные, и, главное, смещены они «влево». Письмо- плач, отражая ужас и боль самого трагического момента в жизни Девушкина, поднимается до негодующе-скорбной патетики, обра­щенной против виновников несчастья «маленького человека». Здесь намечен мотив борьбы со своей долей, высказано желание превозмочь судьбу. _;

Как з(ы убедились, фольклорно-этнографическим компонентам принадлежит особая роль в художественной многосоставности романа «Бедные люди». Достоевский впервые обратился здесь к синтезирующему мышлению категориями и понятиями народной

'^3J Суицон It. Ф. Вороге н илродипц словсспостн. — Этнографическое обояреиие, 1890, Л? I, с. 61—86. f

л

культуры.³'' Это имело принципиальное значение. Отныне фольк- - лорно-этиографическая стихия станет одним из источников реа­лизма писателя. Она по понималась Достоевским в ограниченном, «физиологическом.) смысле либо как необходимый литературе ми­нимум .бытовых реалпй7"«дежурпых» черточек городского и сель­ского быта. Этнографизм и фольклоризм в «Бедных людях» глу­боко социальны и иснходогичпы, обладают конструктивным зна­чением н нацелены на главное: их яспо различимые «голоса» вливаются в «полифоническую» критику антигуманного общест­венного устройства. Влияние этого опыта на все дальнейшее твор­чество Достоевского — от «Записок пз Мертвого дома» до «Братьев Карамазовых» — было непреходящим п очень существенным.^ «j ttuiujiRijr^iji i^ju... u i и i а ц v_r. и vanje varuj э изо ui nusaiau

Folklore. — Journal of American Folklore, 1956, vol. 69, p. 239—253 (см. ре­цензию: Владннирцев В. П. Journal of American Folklore (США) о поэтике фольклорных отражений в художественной литературе (1956— 1970 гг.). —В кн.: Русский фольклор, т. XIV. Л., 1974, с. 291—295); Миоюрев А. Достоевский и народное творчество (в годы каторги).— Сибирские огни, 1971, № 11, с. 177—183; Ветловская В. Е.

⁴ См.: Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1962, с. 282.

С. 12—13. Кстати, традиция психологизированного истолкования фамилии

Макара Алексеевича идет еще от рецензентов «Бедных, людей» (ср.:

«А бедный Макар Алексеевич? Цдо оралось о ни.и. .швипинии дибиодшг.чь-

ным старичком, как гласят я самая Фамилия его: ..Допудтптч"?г (Я Я Я

30 января, № 25).

³¹ Если пе считать ого попыток использовать художественно-речевые средства устной иомнн для русификации по ре но лепного им бальзаков­ского романа «Еигоцшг Гранде». О том, что Дп^тоопский этого периода блсстпщс владел искусством пос.топнцы н фразеологизма, свидетельствует его письмо к П. А. Кареппну от 20 августа 1844 г. (П., IV, 246—248).

3 Литературные и фольклорные источники; «Братьев Карамазовых» (Житие Алексея человека божия и духовный стих о нем). — В кн.:

4Достоевский и русские писатели. М., 1971, с. 325—354; 2) Символика чисел в «Братьях Карамазовых». — ТОДРЛ, т. XXVI. Л., 1971, с. 139—150;

5 Достоевский и поэтический мир ДревнепЗ Руси. (Литературные и фольклорные источники «Братьев Карамазовых»). —ТОДРЛ, т. XXVIII. Л., 1974, с. 129—141; Л от май Л. М. Роман Достоевского и русская ле­генда. — Русская литература, 1972, № 2, с. 129—1$1; Владимирцев В.П. Пословичный фольклор в творчестве - Достоевского 40-х годов («Бедные люди», «Двойник»). — В кн.: Проблемы идейно-эстетического анализа художественной литературы в вузовских курсах в свете решений XXIV съезда КПСС. М., 1972, с. 150—152; Топоров В. Н. О структуре романа Достоевского в связи о архаичными "схемами мифологического мышления («Преступление и наказание»). — В кн.: Structure of Texts and Semiotics of Culture. Hague—Paris, 1973, c. 225—302.

' См. об птом: Владпмирцев В. П. Folklore of Shakespeare. Rv Т. E. Thiselton Dyer. — В кн.: Русский фольклор, т. XIX. JI„ 1Л71, с. 212-214.

6 Д а л ь В. ТолкоКыи словарь яшвого великорусского языка, т. III,

7с...328—32»: («Посажать!).

8 Д а л ь В. ТолкоКыи словарь яшвого великорусского языка, т. III,

9с...328—32»: («Посажать!).

10 Д а л ь В. ТолкоКыи словарь ишвого великорусского языка, т. III,

11.с,. 328—328: («Посажать!).

12 Маслова Г. С. Орнамент русской народной зишпвкн как ясто- рико-этяогрлфггчеекпй источник. М., 1973, с. 7.