ной структуры быстрыми темпами истончалась сверху, что не могло не грозить устойчивости ее в целом. Конец периода Чуньцю очень по­ казателен в этом смысле: многие из числа ши оказывались на высших ступенях власти или рядом с власть имущими, не становясь при этом дафу (т.е. не укрепляя за свой счет готовую рухнуть иерархическую структуру). Их, в частности учеников Конфуция (например, Цзы Jly), назначали на высокие посты, прежде доступные только дафу, а то и цинам, или они сами (как Ян Ху или Гуншань Бу-ню) добивались та­ ких постов, но при этом никто из них, насколько известно, не стано­ вился дафу. А с другой стороны, если кто-либо, вроде самого Конфу­ ция, получал ранг дафу, это была в новых условиях синекура, мало что реально (в смысле обладания властью) дававшая.

В конце периода Чуньцю буквально на глазах создавалась новая социально-политическая ситуация: дафу как влиятельнейший и пра­ вящий слой в Поднебесной терял свои прежние позиции, которые по­ падали в руки ши. При этом новые ши — в отличие от прежних да­ фу — не имели прав на должность или на должностное кормление. Право на должность и доход они завоевывали в конкурентной борьбе, а судьями были власть имущие, которые тоже были заинтересованы в том, чтобы иметь дело с назначаемыми и сменяемыми чиновниками-ггш, а не с имевшими немалые притязания выходцами из рядов наследствен­ ной аристократии. И что существенно, процесс этот сам по себе не вы­ зывал неприятия в обществе, даже во влиятельных его верхах.

Это и неудивительно, поскольку, согласно сложившимся уже идео­ логическим нормам, основам социо- и мироустроительной доктрины, еще древние мудрецы, столь умело управлявшие Поднебесной, счита­ ли своим долгом выдвигать умных и способных. И если вчера все высшие должности занимали дафу, а сегодня многие из этих должно­ стей заняты умными и способными из числа выдвинувшихся ши, то разве это не разумно, разве не справедливо, разве не полезно для бла­ га государства?

Проблема административно-политических нововведений

Социально-политическая трансформация чжоуского Китая прояви­ лась и в нарастающей роли формализованной этической нормы, и в культе идеализированной древности, и в акценте на социо- и мироустроительные функции Неба и Шанди (равно как и действовавших от их имени великих мудрецов, начиная с Яо, Шуня и Юя), и, наконец, в по­

556

степенном выдвижении на авансцену низшего слоя знати ши, тесно связанного с городским населением, го-жэнь. Выход ши и городского населения, преимущественно ремесленников и торговцев, уже начи­ навших работать на рынок, на передний план не был случайной игрой социально-политических сил в ходе ожесточенной борьбы могущест­ венных феодальных кланов. Напротив, это был закономерный резуль­ тат трансформации структуры в целом.

Трансформация, о которой идет речь, шла широким фронтом и проявлялась во многих направлениях. Одним из важных ее аспектов было и структурирование административно-территориальных связей. Потребность в устойчивых связях такого рода ощущалась издревле. Шанцы решали эту проблему с помощью элементарной системы кон­ центрических кругов (внутренний — столица правителя-вана, сле­ дующий — региональные подразделения зависимых от вана админи­ страторов на землях, окружавших город Шан со всех сторон, а тре­ тий — это мир варваров, внешняя зона вай). В принципе нечто в этом же роде создали чжоусцы, завоевавшие Шан и подчинившие себе шанцев и иные соседние с ними племенные протогосударственные образования.

Правда, чжоусцы не смогли создать стройную систему концентри­ ческих кругов или квадратов, как она позже была представлена в идеализированной схеме одной из глав «Шуцзина». Раннечжоуская система достаточно быстро трансформировалась в удельную, причем связь уделов с двумя столицами вана была весьма слабой. Столицы быстро переставали быть центрами притяжения для удельных прави­ телей, которые начинали вести самостоятельную политику, обычную для нараставшей феодальной дезинтеграции. В этих условиях сама жизнь привела к новой схеме территориальных связей, которая обрела форму совокупности вначале весьма зависевших от центра, а затем приобретших заметную самостоятельность больших, средних и малых уделов.

Удельная система в Западном Чжоу не была однородной. Те уделы, что находились поблизости от столиц, особенно древней, Цзунчжоу, были, насколько можно полагать, меньшими по размерам, а более от­ даленные фактически не имели сколько-нибудь строго очерченных границ. Это немаловажное обстоятельство привело к тому, что по ме­ ре укрепления уделов и приобретения их правителями самостоятель­ ности отдаленные уделы чувствовали немалую свободу действий и реализовывали ее в виде аннексии соседей и расширения за счет «ничейных» территорий. Особенно заметно это было на примере са­ мых крупных из них, таких, как Цзинь и тем более полуварварское южное Чу.

557

Важно обратить внимание и еще на одно обстоятельство, связанное с административно-политическим членением Поднебесной в начале Чжоу. Как известно, центральная зона расселения чжоусцев и их близких союзников, включая столицы, особенно новую, Лои (Чэнчжоу), располагалась в средней и нижней части бассейна Хуанхэ. Эта часть именовалась Чжунго и считалась главной и наиболее цивилизо­ ванной, что в общем соответствовало действительному положению вещей. Уделы и мелкие племенные протогосударственные образова­ ния, располагавшиеся вне ее, были полуварварскими не только пото­ му, что им не выпал случай попасть в центр бассейна Хуанхэ, но глав­ ным образом из-за того, что земли вне этой зоны были в ту пору еще очень слабо освоены и заселены различными местными племенами, подчас полукочевыми, культурный потенциал которых был заметно ниже, чем у жителей Чжунго.

Как внутри Чжунго, так и вне его никаких устойчивых территори­ ально-административных образований — кроме уделов — в то дале­ кое время не было. С началом Восточного Чжоу и периода Чуньцю кое-что в этом направлении стало изменяться, но далеко не сразу и тем более не радикально. Уже много раз упоминалось о приписывае­ мых цискому Гуань Чжуну административно-территориальных ре­ формах, которые едва ли реально были осуществлены, если вообще не являются анахронизмом, т.е. приписанными их автору задним числом (за исключением, возможно, его системы воинских подразделений). Материалы, имеющие отношение к истории других крупных и сред­ них царств периода Чуньцю, пришедших на смену удачливым древ­ ним уделам, тоже не дают убедительных свидетельств о существова­ нии такого рода административно-территориальных единиц.

Сведения, касающиеся так называемых сяней (термин, в конце Чжоу и позже обозначавший уезд), несмотря на их обстоятельный анализ Г.Крилом [173], остаются очень неясными и будут специально рассмотрены в начале следующего тома. Но в любом случае попытка считать сяни, записи о которых встречаются в «Цзо-чжуань» примени­ тельно к событиям VII в. до н.э., именно уездами явно неубедительна. Ни в том веке, ни даже на протяжении большей части следующего полутысячелетия (т.е. практически речь может идти о всем периоде Чуньцю и частично Чжаньго) уездов в чжоуском Китае еще не было. Они стали появляться лишь в конце Чжоу в связи с постепенной де­ формацией внутренней структуры.

Иное дело довольно часто упоминаемые в наших источниках по­ пытки в ходе реформ как-то структурировать сельское население, раз­ делив деревенскую нерасчлененную прежде общину то на дворы, то на небольшие группы. Едва ли это можно назвать территориально­

558

административным делением в государственном масштабе, скорее эти меры следует считать элементарной попыткой облегчить учет населе­ ния и сбор налогов. Резюмируя, мы вправе заключить, что вплоть до серьезных изменений древнекитайской политической структуры в конце Чжоу строгого административно-территориального членения не существовало. Разраставшиеся царства делились на крупные уделыкланы (субуделы), а те в свою очередь — на кормления, предостав­ лявшиеся либо в виде городов с округой, либо в форме некоторого числа поселений, иногда с учетом количества крестьянских дворовхозяйств в них. Лишь постепенно некоторые из небольших владений и кормлений обретали форму ненаследственных служебных территори­ ально-административных единиц типа уездов-сяней, что символизи­ ровало завершение процесса дефеодализации чжоуского Китая. Наи­ более полная трансформация произошла в середине IV в. до н.э. в царстве Цинь в результате реформ Шан Яна.

Изменения в социально-экономической сфере

Процесс приватизации в чжоуском Китае протекал весьма замед­ ленными темпами, чему, видимо, в немалой степени способствовало развитие феодальной структуры со свойственным ей приоритетом на­ турального хозяйства. В рамках каждого из уделов, каждого из корм­ лений, даже практически любой деревушки люди обычно ^обходились тем, что они производили сами или изредка выменивали на городских рынках и у бродячих торговцев. Более разнообразные и изысканные потребности феодальных верхов удовлетворялись, как правило, за счет труда и усилий казенных ремесленников и торговцев, не говоря уже о многочисленном обслуживающем персонале из числа слуг и ра­ бов при дворах. Свободной рыночной торговли, как и частной собст­ венности простолюдинов, еще не было. Все это только зарождалось в конце периода Чуньцю.

Тем не менее определенные сдвиги в сфере хозяйства и экономи­ ческого неравенства людей источники позволяют зафиксировать, правда, не всегда там, где этого следовало бы ожидать, т.е. в области рыночных и товарно-денежных отношений. Были рынки, были и деньги, и торговцы, но сообщений об этом крайне мало. А те, что имеются, весьма слабо информативны и еще менее репрезентативны. Мы можем вспомнить, например, сообщение Сыма Цяня о том, что Гуань Чжун в начале VII в. до н.э. начинал свою карьеру именно тор­

559

говцем, причем чуть ли не бродячим, действовавшим на свой страх и риск и нередко терпевшим убытки [103, гл. 62; 71, т. VII, с. 34]. Но в аутентичных источниках данных об этом нет. Как уже упоминалось, роль торговли и торговцев во времена Чуньцю была крайне незначи­ тельной. Можно, пожалуй, добавить к этому лишь кое-какие мелкие детали, которые позволяют заключить, что определенная трансформа­ ция здесь все-таки намечалась, пусть пока еще едва заметно.

В текстах часто встречаются упоминания о рыночных (или город­ ских) площадях. В «Цзо-чжуань», например, их около двух десятков [189, с. 133]. Но в подавляющем большинстве случаев имеется в виду именно городская площадь как центр города, средоточие множества людей, место расправы с виновными и преследуемыми, даже место позора (на площади был выставлен, например, труп циского Цуй Чжу). Лишь в редких случаях о городской (рыночной) площади гово­ рилось в связи с торговыми делами.

Так, о ней упоминалось в беседе циского Янь-цзы с цзиньским Шу Сяном, когда речь шла о том, что в Ци будто бы так много людей с отрубленными ступнями, что на рынке в лавках ботинки для здоровых очень дешевы (так их, здоровых, будто бы мало). В этой же беседе было сказано, что богатый циский клан Тянь продает древесину на рынке по той же цене, во что эти деревья обходятся в горах, где их рубят [114, 3-й год Чжао-гуна; 212, т. V, с. 576 и 589]. Есть в источни­ ке упоминание о том, что Янь-цзы жил около площади, где было шумно, людно и грязно, и что правитель предложил ему переехать, но Янь-цзы отказался именно потому, что хотел быть поближе к людям и знать все, что происходит на рыночной площади. Второй из отрывков связан с перечислением занятий разных слоев населения, и в нем ска­ зано, что торговцы находятся на рыночной площади [114, 14-й год Сян-гуна; 212, т. V, с. 462 и 467]. Словом, рыночная площадь сущест­ вовала в каждом городе и была центром городской жизни.

Проанализируем эти данные. Диалог двух сановников, как упоми­ налось, своеобразная мифологема скверны. Рассказ о том, где жил Янь-цзы, — беглый отчет о занятиях людей разных категорий в центре города. Конечно, нет ничего удивительного в том, что торговцы нахо­ дились и занимались своими делами именно на городской рыночной площади, что логично и подкрепляется нормами более поздних времен. Однако прямо из имеющихся данных отнюдь не явствует, что городская площадь была прежде всего и главным образом рынком. Как раз напротив, она имела много различных предназначений, но как торговый центр воспринималась едва ли не в последнюю очередь.

Знакомство с упоминаниями о торговцах приводит к аналогичному результату. В «Цзо-чжуань» торговцы-шаи упоминаются всего деся­

560

ток раз [189, с. 72-73], причем в половине случаев при перечислении социальных слоев. Отсюда мы вправе сделать логичный вывод, что торговцы существовали и воспринимались как особый социальный слой. А если вспомнить рассказы в «Го юе» о проекте реформ Гуань Чжуна, где для торговцев в столице предполагались три отдельных квартала-слна, то не остается сомнений в существовании довольно мощного слоя людей, профессионально занимавшихся торговлей. Другое дело, что это были за люди. Видимо, они в значительном своем большинстве были служащими в системе централизованной редистрибуции, хотя данных для доказательства этого (свидетельств о выдачах из казенных амбаров, о сборах налогов, о поездках в чужие царства за редкостями и ценностями и т.п.) нет.

Более того, единственное свидетельство о своего рода внешней торговле — эпизод с чжэнским торговцем, повстречавшим циньскую армию и хитростью заставившим ее повернуть назад, — не вносит яс­ ности в то, какой была эта торговля: упомянутый чжэнский торговец мог быть и служащим казны, и частным купцом. Следует принять во внимание, что в аутентичных текстах в качестве частных купцов тор­ говцы не выступают. Но здесь все не так просто.

Археологические данные дают определенные свидетельства о су­ ществовании монет, причем в разных царствах в различных формах. Есть редкие упоминания о них и в текстах. В «Цзо-чжуань» их нет; там не встречается знаков цянь или би [189, с. 356 и 390], которыми китайцы с древности обозначали само понятие «деньги», а в «Го юе», один из текстов прямо посвящен сетованиям по поводу того, что в до­ мене вана стали выпускать тяжелые деньги [85, с. 40-41; 29, с. 68-70]. Из текста явствует, что тяжелые деньги высокой стоимости стали вы­ пускать в конце VI в. до н.э. вместо легких. Смысл реформы непоня­ тен. Однако сам факт очевиден: в домене существовали легкие моне­ ты, а теперь ван предпочел выпускать только тяжелые.

Собственно, этим сообщением доступные нам письменные упоми­ нания о деньгах и ограничиваются. Разумеется, принимая во внимание данные археологии, мы вправе утверждать, что монетная система, по меньшей мере в конце периода Чуньцю, уже существовала. Но при всем том деньги — как и торговля, товарно-денежные отношения и рыночное хозяйство — существенной роли не играли (подробнее см. [66, с. 184]). Все эти нововведения уже проявляли себя, но еще не ста­ ли заметной и важной особенностью хозяйственной жизни общества в целом (это весьма заметно при сравнении с периодом Чжаньго, когда о купцах и деньгах шел разговор буквально на каждом шагу с соот­ ветствующими сетованиями по поводу засилья товарно-денежных от­ ношений).

В свете всего сказанного значительный интерес представляют дан­ ные о богатстве и богатых. В «Цзо-чжуань» текстов такого рода около двух десятков [189, с. 118], причем они достаточно разнообразны и весьма содержательны. В сообщении от 558 г. до н.э. говорится о том, что некий человек из Сун где-то раздобыл драгоценный кусок нефри­ та и преподнес его Цзы Ханю, который, однако, отказался его принять под тем предлогом, что для него главная ценность — не быть коры­ столюбивым и что если он возьмет дар, то оба они потеряют то цен­

ное, что у	каждого из них есть [114,	15-й год	Сян-гуна; 212,	т. V,
с. 468—469	и 470]. В ответ на столь	глубокую	философскую	идею

сунец заметил, что он не может вернуться с нефритом в свою дерев- ню-сян, ибо его там попросту убьют. Тогда Цзы Хань пригласил его к себе домой и велел мастеру обработать нефрит, после чего сунец смог вернуться домой богатым человеком. Текст не вполне ясен, но можно предположить, что обычный кусок нефрита могли украсть, убив вла­ дельца, тогда как обработанное драгоценное изделие (возможно, с вы­ гравированным именем владельца) — это уже нечто иное. Можно предположить, что высоко ценившееся в древнем Китае изделие из нефрита делало человека богатым, причем его богатство считалось ле­ гитимным и должно было признаваться там, где он жил.

Косвенно все сказанное означает, что и в общинной деревне мог быть богатый человек, хотя как именно использовал он там свое бо­ гатство и что это богатство могло ему в то время в его деревне дать, остается неясным. Примерно к этому времени относится история с циским Цин Фэном, который был с позором изгнан из Ци и оказался в У, где ему дали землю и где он достаточно быстро разбогател, при­ влекши к себе людей из своего клана. Наиболее интересна в рассказе о его богатстве на чужбине заключительная сентенция луского Шусуня Му-цзы на реплику о том, что Небо делает богатым недостойно­ го: «Богатство — это награда хорошему и гибель для дурного. Небо принесло ему погибель!» [114, 28-й год Сян-гуна; 212, т. V, с. 538

и542; 103, гл. 32; 71, т. V, с.57-58 и 236, примеч. 88]. Как извест­ но, спустя несколько лет напавшие на У чусцы уничтожили Цин Фэна.

Обратим внимание на то общее, что характерно для обоих эпизо­ дов: богатство для нечиновного, а также для бывшего чиновника (изгнанного за его дурные качества) — это опасность, а то и прямо наказание Неба. Богатых не любят. Когда власть в Лу захватил Ян Ху, про него в «Цзо-чжуань» было сказано, что он заводит дружбу с бога­ тыми, а не с добродетельными [114, 9-й год Дин-гуна; 212, т. V, с. 771

и773]. Вообще, чем ближе к концу периода Чуньцю, тем чаще встре­ чаются мотивы, связанные с осуждением богатства как такового.

562

В 497 г. до н.э. одного из богатых вэйских сановников придворный историограф предупредил, что Лин-гун вэйский жаден и что поэтому у сановника и его сына будут неприятности, особенно у сына, который отличается гордым нравом. Так оно и случилось. После смерти санов­ ника его сын был обвинен в мятеже [114, 13-й год Дин-гуна; 212, т. V, с. 783 и 785]. Но еще более печальна судьба чжэнского Сы Циня, ко­ торый был очень богат и экстравагантен. Он имел статус младшего дафу, а его колесница была намного богаче, чем у цина. Чжэнцы не слишком долго скрывали свою ненависть к нему и вскоре его убили [114, 7-й год Ай-гуна; 212, т. V, с. 806 и 807].

Из приведенных эпизодов видно, что замедленное движение про­ цесса приватизации имело свои психологически вполне понятные из­ держки: все чаще появлялись богатые — правда, пока еще в основном не из числа простолюдинов, и их не соответствовавшее социальному положению, должности и рангу богатство резало глаза не привыкшим к этому людям, включая и правителей царств. Что касается правителей, то их положение было в этой связи особенно драматичным. Вспомним циского Цзин-гуна, который в беседах с Янь-цзы горестно сетовал по поводу того, что не может давать своим людям столько, сколько дает им разбогатевший дом Тянь (Чэнь). В этой связи характерно предска­ зание уского Цзи Чжа трем цзиньским кланам, Вэй, Чжао и Хань: эти трое богаты и власть в Цзинь со временем перейдет к ним [114, 29-й год Сян-гуна; 212, т. V, с. 546 и 551; 103, гл. 31; 71, т. V,c. 31].

Богатство в обществе, уже затронутом приватизацией, пусть даже еще слабо, становится большой и грозной силой. Особенно опасно оно для старых феодальных порядков, державшихся во;/многом на фундаменте аристократического ранга и родства, на старой системе иерархии и вассально-сеньориальных связей. И самое неприятное для старых порядков в этом новом социально-экономическом явлении — богатстве, быстрыми темпами превращающемся в частную собствен­ ность, — является его неконтролируемость, особенно в условиях ос­ лабленной государственности.

Это несоответствие норме остро ощущается всеми: и вверху, где могущественные богатые кланы вершат судьбами царств, и внизу, где случайный обладатель драгоценного нефрита дрожит за свою жизнь, а зарвавшегося ся-дафу простые люди ненавидят настолько, что убива­ ют. Конечно, убийство — это крайность. Но ненависть и недовольство распространялись, видимо, вследствие непривычного расслоения об­ щества достаточно широко. Можно напомнить в этой связи еще раз строки песни «Фа тань» (№ 112) из «Шицзина» о тех, кто не сеет и не жнет, но хранит в своих амбарах зерно с 300 полей, а также песню «Ши шу», (№ 113) о жадной большой мыши, поедающей зерно земле­

19* 563