1. Римская институционная система
Римское гражданское право в течение многих веков господствовало в жизни многих народов древности: не только в Европе, но также, хотя в значительно меньшей степени, в Азии и Африке. Оно пользовалось в те времена почти непререкаемым авторитетом и даже после того, как прекратилось его действие, апологетически восхвалялось как "писаный разум" (ratio scripta), как воплощение "логики" и "справедливости" в гражданско-правовых отношениях. Оно было обязано этим прежде всего политическому и экономическому могуществу Римской империи, самой крупной и долговременной империи древнего мира, но также в значительной мере и своим собственным качествам классической системы античного гражданского права <4>.
--------------------------------
<4> "Римское право, - писал Энгельс, - является настолько классическим юридическим выражением жизненных условий и конфликтов общества, в котором господствует чистая частная собственность, что все позднейшие законодательства не могли внести в него никаких существенных улучшений" (Энгельс Ф. О разложении феодализма и возникновении национальных государств // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. Стр. 412).
Римское право не исчезло бесследно с крушением Римской империи. Оно явило собой единственный в истории человечества пример бурного возрождения уже омертвевшей правовой системы для удовлетворения жизненных потребностей общественного строя, даже еще более отдаленного от нее по времени, чем тот, который непосредственно сменил лежавшую в ее основе общественно-экономическую формацию.
Это могло случиться потому, что именно в римском гражданском праве были впервые с особым совершенством разработаны и институт права частной собственности, и многие другие правовые категории товарного хозяйства, имевшие существенное значение для уже развивавшихся в недрах феодализма капиталистических производственных отношений <5>.
--------------------------------
<5> Нельзя в этой связи не вспомнить слова Энгельса о том, что за основу развития права в континентальной Западной Европе было взято "первое всемирное право общества товаропроизводителей, т.е. римское право с его непревзойденной по точности разработкой всех существенных правовых отношений простых товаровладельцев (покупатель и продавец, кредитор и должник, договор, обязательство и т.д.)" (Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. Стр. 311).
В древнеримской систематике гражданского права первостепенное значение имела так называемая институционная система. Она почти полностью сохранилась в дошедших до нас источниках римского права и послужила образцом для целого ряда кодификаций буржуазного гражданского права. Она обязана своим названием тому типу древнеримских юридических произведений, которые по этой именно системе излагались, - институциям (institutiones), представлявшим собой учебное, школьное пособие, руководство для изучения гражданского права. Таковы были, в частности, широко известные Институции Гая. В VI веке н.э. эта система нашла себе прямое выражение уже в самом законодательстве, а именно в юстиниановских Институциях. Принцип, на котором она построена, выражен известной формулой: "Всякое право, которым мы пользуемся, относится либо к лицам, либо к вещам, либо к искам" <6>. Лица, вещи и иски - таковы три последовательно расположенных в этой системе раздела гражданского права.
--------------------------------
<6> Gaii Institutionum juris civilis commentarii quattuor. I. 8: "Omne autem jus, quo utimur, vel ad personas pertinet, vel ad res, vel ad actiones". Следует полагать, что Гай (скорее талантливый популяризатор, чем крупный оригинальный мыслитель) не был в этом вопросе новатором, а следовал уже и до него существовавшей традиции. Возможно, что и приведенная выше формула не им изобретена.
В первой из четырех частей (комментариев) Институций Гая излагается учение о лицах (включая и вопросы семейного права как определяющие правовое положение лица). Во второй и в третьей частях - самые разнообразные виды гражданских прав, относящиеся, по сложившейся много веков спустя систематике, и к вещному <7>, и к обязательственному, и к наследственному праву, обнимаются единым понятием "вещи". В четвертой части - учение об исках <8>.
--------------------------------
<7> Категория вещных прав была подвергнута критике автором настоящей статьи еще в 1928 г. в работе "Абсолютные и относительные права" (Известия экономического факультета Ленингр. политехнич. ин-та. Вып. 1(XXV). Стр. 273 - 306). В настоящее время эта категория уже утратила в советском законодательстве и в советской юридической литературе свою прежнюю роль. Поэтому термин "вещное право" употребляется здесь лишь условно, лишь применительно к соответствующим системам гражданского права.
<8> С декларации об этом и начинается 4-я часть Институций Гая: "Superest, ut de actionibus loquamur" (IV. 1). Фактически, однако, в ней содержатся и положения, относящиеся к материальному гражданскому праву (например, пп. 61 - 68, 69 - 79, 112 - 113). Это стоит в связи с тем общеизвестным обстоятельством, что в древнеримской юрисдикции материальное право являлось нередко лишь производным от иска моментом, лишь результатом преторской защиты соответствующих фактических отношений (см. об этом в особенности капитальное исследование проф. И.А. Покровского "Право и факт в римском праве". Ч. I. 1898; ч. II. 1902. Киев).
Достойна внимания та юридическая концепция, при помощи которой институционная система включает в единую классификационную рубрику вещей столь разнообразное содержание.
В римском праве понятие "вещи" ("res") отличалось, как известно, чрезвычайно широким объемом: оно охватывало вещи телесные (res corporales) и бестелесные (res incorporales) <9>. Первые определялись как такие, которые "можно осязать" <10>. Вторые же - как такие, осязание которых невозможно, ибо они являются правами <11>. В качестве примеров бестелесных вещей Гай называет наследство, узуфрукт, обязательства, а также земельные сервитуты. Не имеет значения, говорит он при этом, что в составе наследства имеются телесные вещи, что телесными являются плоды, получаемые по узуфрукту, что предметом обязательства являются в большинстве случаев телесные вещи. Ибо самое право наследования, право узуфрукта, право требования - бестелесно <12>.
--------------------------------
<9> Институции Гая. II. 12: "Queadam praeterea res corporales sunt, quaedam incorporales".
<10> Там же. II. 13: "...quaetangi possunt...".
<11> Там же. II. 14: "...quae tangi non possunt, qualia sunt ea, quae in jure consistunt".
<12> Там же: "Nam ipsum jus successionis et ipsum jus utendi, fruendi et ipsum jus obligationis incorporale est".
Институции Юстиниана, вообще весьма близкие к Институциям Гая, обнаруживают в данном вопросе особенно заметное сходство с ними.
В первой из четырех книг юстиниановских Институций излагается учение о лицах (с вопросами семейного права). Во второй, в третьей и в первых пяти титулах четвертой книги содержатся институты вещного, наследственного и обязательственного права как составные элементы учения о вещах. В последующих титулах четвертой книги дается учение об исках (с некоторой, как и в 4-й книге гаевских Институций, примесью элементов материального права).
При этом в Институциях Юстиниана дословно воспроизводится из Институций Гая вышеупомянутая классификационная триада (лица, вещи, иски) <13>. Почти дословно воспроизводится из того же источника вся концепция, обосновывающая включение в категорию вещей (в качестве вещей бестелесных, не осязаемых) и вещных прав на чужие вещи, и наследственных, и обязательственных прав <14>. Позаимствованы из Институций Гая даже самые формулы перехода к изложению каждого из трех основных разделов: о лицах, о вещах, об исках <15>.
--------------------------------
<13> Институции Юстиниана. I. 2. § 12: "...vel ad personas pertinet, vel ad res, vel ad actiones".
<14> Там же. II. 2.
<15> Ср.: Институции Гая. I. 8; II. 1; IV. 1 и Институции Юстиниана. I. 2. § 12; II. 1. Pr.; IV. 6. Pr.
Уже из приведенной краткой характеристики институционной системы видно, что она построена на определенных юридических основаниях. На первом месте в ней выступают лица как субъекты прав, как участники гражданских правоотношений, как живые люди, "ради которых", по известной римско-правовой формуле, "установлено всякое право". Затем следует имущество этих лиц, состоящее из их вещей в широчайшем смысле этого слова, из вещей телесных и бестелесных. Последним же, замыкающим звеном этой трехчленной системы права является судебная охрана имущества, защита имущественных прав, принадлежащих их обладателям, субъектам, лицам.
Стройность этой системы нарушается, впрочем, в вопросе, как нельзя более существенном для права рабовладельческого общества: куда должны быть отнесены в этой системе рабы - к лицам или к вещам? Этот принципиальный вопрос не получает в римских институциях последовательного разрешения.
С одной стороны, о рабах говорится в учении о лицах. Здесь деление людей на свободных и рабов провозглашается как основное деление права, касающегося лиц <16>. Здесь же, при всем глубочайшем отличии рабов как состоящих в собственности своих хозяев (in potestate dominorum), от членов семьи, состоящих под властью домовладык (in potestate parentum), рабы объединяются вместе с этими членами семьи в одну формально общую категорию подвластных (состоящих in potestate) лиц, "лиц, подчиненных чужому праву" ("personae alieno juri subjectae") и поэтому совместно противопоставляемых "лицам собственного права" ("personae sui juris") <17>.
--------------------------------
<16> Институции Гая. I. 9: "Et quidem summa divisio de jure personarum haec est, quod omnes homines aut liberi sunt aut servi". См. также: Институции Юстиниана. I. 3. Pr.
<17> Институции Гая. I. 48 - 51, 52, 55; Институции Юстиниана. I. 8. Pr.
С другой стороны, о рабах говорится и в учении о вещах. Раб фигурирует здесь неоднократно: и как очевиднейший (наряду с земельным участком, одеждой, золотом и серебром) <18> пример телесной вещи, одной из тех, до которых можно "дотронуться" ("quae tangi possunt"), и как пример (приводимый в самом начале, перед рабочим скотом) особой категории вещей: "res mancipi" <19>, и как излюбленный пример объекта сделок <20>, и даже как суррогат денежной платы за покупаемую вещь <21>.
--------------------------------
<18> Институции Гая. II. 13; Институции Юстиниана. II. 2. § 1.
<19> Институции Гая. II. 14B.
<20> См., например: Там же. II. 24, 193, 199, 201, 209, 216, 221.
<21> Там же. III. 141. Здесь излагается спор двух юридических школ: является ли подобная сделка меной или куплей-продажей? Гай (ярый сабинианец) присоединяется к Целию Сабину: такая сделка есть купля-продажа, а раб выступает в ней "pretii nomine", т.е. в качестве покупной цены.
В этой двойственности места, занимаемого рабами в римских институциях, нашло свое юридическое выражение внутреннее противоречие в положении класса рабов, столь характерное для рабовладельческого общества: противоречие между, с одной стороны, естественным качеством раба как человека, общественным качеством его как члена определенного общественного класса, как основного работника производства (в силу этого раб - homo, даже persona) и, с другой стороны, юридическим положением раба как вещи <22>, как орудия производства (instrumentum vocale), как предмета права собственности (в силу этого раб - res, а потому: pro nullo habetur) <23>.
--------------------------------
<22> Для Древнего Рима, как и для всего рабовладельческого общества, отмечал В.И. Ленин в своей лекции "О государстве", "основным было то, что рабы не считались людьми; не только не считались гражданами, но и людьми. Римский закон рассматривал их как вещь... рабы были вещью по закону, и над ними возможно было не только какое угодно насилие, но и убийство раба не считалось преступлением" (Ленин В.И. Соч. Т. 29. Стр. 442).
Это противоречие выразили на языке характерных для них философско-юридических воззрений и сами римские юристы. См., например, фрагмент из Ульпиана в Дигестах (D. 50, 17, 32): с точки зрения действующего права (jus civile) рабы "считаются никем" ("pro nullis habentur"), хотя с точки зрения "естественного права" ("jus naturale") "все люди равны" ("omnes homines aequales sunt").
В основе римской институционной системы лежит, как уже отмечалось, известная юридическая триада: 1) лица (personae); 2) вещи (res); 3) иски (actiones) <24>. Но эта триада выражает собой по существу другую "триаду", имеющую более явный социально-экономический смысл: 1) собственник; 2) его собственность; 3) ее охрана. Это означает, что принцип частной собственности определяет не только содержание римского гражданского права, но и широко распространенную форму его литературного и законодательного выражения, самую систему его построения, принятую в римских институциях.
--------------------------------
<24> Юридические (притом чисто формальные) моменты определяют и дальнейшую систематизацию материала внутри каждого из трех основных разделов институционной системы. Это не означает, однако, ее абсолютной логической стройности. Даже помимо указанного выше (в вопросе о рабах) противоречия она не свободна и от ряда других погрешностей систематики. Так, например, в Институциях Гая наследственное право механически разъединено: завещательное наследование излагается в комментарии II (вместе с учением о приобретении и отчуждении отдельных вещей - singulae res), наследование же по закону - в комментарии III (вместе с учением об обязательствах). То же, соответственно, относится и к Институциям Юстиниана. В последних, кроме того, механически разъединено и обязательственное право: договорное - в III книге (вместе с наследованием по закону), деликтное - в IV книге (вместе с вопросами гражданского процесса). Во второй же книге этих Институций вместе с завещательным наследованием даны лишь отдельные обломки той системы учений о singulae res, какая имеется в Институциях Гая (II. 19 - 96).
Этот принцип отражает, конечно, существо права любого общества, в котором господствует частная собственность. Но в римском праве он нашел свое первое классическое выражение не только в содержании, но и в самой системе этого права. Он получил здесь, конечно, свой особый, свойственный римскому рабовладельческому обществу профиль.
Такой профиль характеризуется, в частности, тем, что главное лицо в разделе о лицах, возглавляющем институционную систему, главная персона римского общества - persona sui luris - раскрывается в своем основном социальном содержании как римский рабовладелец и домовладыка (paterfamilias), как главная фигура римского собственника, простирающая свое право собственности и на имущество (пекулии) подвластных ей лиц.
Наряду с указанным частнособственническим принципом, пронизывающим всю институционную систему, в ней содержится еще и другая, подчиненная этому принципу идея. Она имеет уже не столь общий характер, не столь широкую общественно-историческую арену. Она является продуктом определенного сочетания социально-экономических условий, сочетания, характерного не для всех общественных формаций с частнособственнической основой, а лишь для исторически наиболее ранней - для рабовладельческого общества. Речь идет о том правовом выражении, которое получила в римских институциях объектная сторона частнособственнического обладания.
В трехчленной системе римских институций центральное место, не только по своему срединному положению, занимает часть, посвященная res, вещам. Как уже отмечалось выше, вещи целиком заполняют собой все основное пространство Институций Гая (комментарии 2-й и 3-й) и Юстиниана (книги II - III и частично IV). Понятие "res" объединяет собой и отдельные вещи (singulae res) и их совокупности (universitates), вещи телесные и бестелесные, в качестве телесных вещей и живых людей (рабов), в качестве бестелесных вещей - все так называемые ограниченные вещные права (jura in rebus alienis), все обязательства и даже право наследования. Самое учение о праве собственности выступает в Институциях Гая и Юстиниана не в прямой своей форме, а скорее в форме учения об объектах этого права, о вещах <25>.
--------------------------------
<25> См., например: Институции Гая. II. 12 - 79.
Институты, относящиеся к трем крупнейшим разделам современной систематики гражданского права (к вещному, обязательственному и наследственному праву) <26>, включены в учение о вещах как его составные части. Идея вещи как универсального объекта правового обладания играет в институционной системе виднейшую роль.
--------------------------------
<26> И даже некоторые вопросы общей части: например, вопрос о дееспособности несовершеннолетних и женщин; учение о представительстве (Институции Гая. II. 80 - 85, 86 - 96; Институции Юстиниана. II. 8 и 9).
Это обстоятельство представляется нам не случайным, а стоящим в связи с материальными условиями жизни Древнего Рима.
Гораздо труднее определить эту связь. В буржуазной литературе такой вопрос, естественно, и не ставился. Не возникал он еще и в советской юридической литературе. Лишь в качестве первой, сугубо предварительной гипотезы можно высказать по этому вопросу следующие общие соображения.
В условиях рабовладельческого общества (каким было общество Древнего Рима), когда эксплуатация человека человеком выступала в форме права собственности человека на человека, основной производительный работник являлся в глазах закона вещью (servi res sunt). Уже одно это обстоятельство сообщало в римском праве понятию "вещи" значительно расширенный объем и достаточно веское значение, чтобы превратить это понятие в один из принципов систематики гражданского права.
Далее, если в условиях развитого товарно-рыночного хозяйства, где "все делается предметом купли-продажи", где в сферу обращения "все втягивается для того, чтобы выйти оттуда в виде денежного кристалла" <27>, имелась вполне благоприятная почва для четкого разграничения понятий "объект права" и "права на объект", то в условиях римского рабовладельческого общества с его преобладающим, при относительном развитии товарного оборота, натурально-хозяйственным строем эти понятия еще не вполне дифференцировались, еще в какой-то мере объединялись друг с другом в юридической категории "res". Право собственности еще как бы сливается здесь со своим объектом: телесной вещью <28>, а все другие имущественные права, известные Древнему Риму, представляются одновременно и как некие объекты прав, а в этом смысле - как вещи, хотя и бестелесные.
--------------------------------
<27> Маркс К. Капитал. Т. I // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. Стр. 142.
<28> Известная слитность в римском праве этих двух понятий констатируется (без надлежащего, впрочем, объяснения) и в буржуазной литературе. См., например, высказанное Ландсбергом, вскользь и в иной связи, замечание о том, что у глоссаторов, как и у римлян, "телесная вещь есть собственность неразличимо от ее объекта" (Landsberg E. Die Glosse des Accursius und ihre Lehre vom Eigentum. Leipzig, 1883. Стр. 87. Прим. 1).
Так, под влиянием обоих указанных моментов общественного бытия (рабство и преобладание натурально-хозяйственных отношений) определялось в данном вопросе и господствующее правовое сознание Древнего Рима. Под их совместным воздействием понятие вещи получило в римском праве расширенный, против современного, объем, распространенный в двух соответствующих направлениях.
С одной стороны, поскольку "рабы суть вещи", в понятие вещи включается и такая "телесная вещь", как живой подневольный человек. С другой стороны, поскольку в условиях преобладания натурально-хозяйственных отношений еще в какой-то мере сливались понятия "вещи" и "права на вещь", в этом первобытном симбиозе обоих понятий первое как сильнейшее по своей непосредственной реальности подчинило себе второе, поглотило его, включило в свой объем и права на вещи (а с ними и другие имущественные права) в качестве своеобразных, бестелесных вещей.
В результате все, что могло принадлежать человеку, будь то и сам живой человек, будь то действительно вещь, или только право на чужую вещь, или даже только требование об уплате денег и т.п., - все это, в плане принадлежности своему обладателю, трактовалось римским правом как вещь (res), телесная или бестелесная <29>.
--------------------------------
<29> Весьма широкое понятие "вещи", обнимавшее в качестве бестелесных вещей и права, сохранялось и в юриспруденции феодальной эпохи, что объясняется, с нашей точки зрения, не только силой римско-правовой традиции, но и указанным выше влиянием сходных (натурально-хозяйственных) условий рабовладельческого и феодального общества. Как совершенно устарелый пережиток римской и средневековой юридической древности фигура бестелесной вещи встречается и поныне в некоторых буржуазно-правовых системах (ср. "unkorperliche Sachen" в § 353 австрийского Гражданского кодекса или choses in action в английском праве).
Идея вещи как объекта обладания стала, таким образом, основным, центральным понятием римского гражданского права, что и нашло свое прямое выражение в самой систематике римских институций.
Из сказанного выше еще, конечно, не вытекает, что и другие правовые системы рабовладельческого общества должны были строиться по тем же самым принципам систематизации своего нормативно-правового материала.
Одни и те же материальные условия общественной жизни далеко не всегда порождают непременно одинаковые и во всем тождественные идеологические формы на том или ином участке общественной надстройки. Иное, упрощенное понимание исключается общеизвестным положением исторического материализма об относительно самостоятельном развитии надстройки.
Это имеет особое значение в применении к столь отдаленному от экономического базиса правовому элементу надстройки, как систематика правовых институтов, где уже в силу этой отдаленности столь многое зависит от сложного взаимодействия разных иных надстроечных моментов. К тому же в других рабовладельческих обществах систематика права вообще не являлась предметом столь глубокого внимания и столь тщательной, как в Риме, разработки, а гражданское, в частности, право и вовсе, как правило, не выделялось из общей нормативно-правовой массы как самостоятельная отрасль права, имеющая свою собственную систему построения.
Но и для римского права по указанной уже причине принципы систематики, положенные в основу институционной системы, не имели монопольного характера. Так, наряду с институционной системой существовала в Древнем Риме еще и другая, гораздо менее известная систематика гражданских прав. Это была система преторского эдикта <30>, т.е. система, служившая уже не для целей преподавания и изучения права, как доюстиниановские институции римских юристов, а для целей его практического применения, не система теоретических положений о праве, а система официального сборника действующих правовых норм.
--------------------------------
КонсультантПлюс: примечание.
Учебник "Римское частное право" (под ред. И.Б. Новицкого, И.С. Перетерского) включен в информационный банк согласно публикации - Юристъ, 2004.
<30> Имеется в виду эдикт, изданный при императоре Адриане в редакции Сальвия Юлиана, утвержденный решением Сената (сенатусконсультом) и названный постоянным эдиктом (edictum perpetuum) в том новом смысле, что (в отличие от прежних преторских edicta perpetua, имевших силу в течение года - срока преторских полномочий) этот эдикт действовал уже бессрочно и мог быть изменяем лишь с разрешения императора. Имеются, однако, основания полагать, что Юлиан хотя и внес некоторые, едва ли весьма значительные, изменения в прежний преторский ежегодно переиздававшийся (edictum tralaticium) эдикт, все же сохранил его традиционную систему. Остается при этом недостаточно выясненным вопрос о том, охватил ли юлиановский edictum perpetuum помимо эдикта римского городского претора также и эдикты некоторых других магистратов и притом каких именно. См., например, разноречивые по этому вопросу мнения в русской юридической литературе (Ефимов В.В. Лекции по истории римского права. СПб., 1895. Стр. 110; Покровский И.А. История римского права. 4-е изд. Пг., 1918. Стр. 146; Римское частное право. М.: Юриздат, 1948. Стр. 32. Автор соотв. главы - В.А. Краснокутский).
Однако, как известно, преторский эдикт (а также и эдикты других римских магистратов) не сохранился в форме списков, воспроизводящих его подлинный текст. Основным источником сведений о преторском эдикте в редакции Юлиана являются содержащиеся в Юстиниановых Дигестах отрывки из трудов римских юристов, главным образом - комментариев к этому эдикту.
В буржуазной юридической литературе делались попытки реставрации системы преторского эдикта. Лучшей из них признается схема Ленеля <31>, требующая, однако, критического к себе отношения. Она совпадает в основном с результатами исследования его предшественника в данной области - Рудорфа <32>.
--------------------------------
<31> Lenel Otto. Das Edictum Perpetuum. 2-е изд. Leipzig, 1907.
<32> Rudorff A. Ueber die Julianische Ediktsredaktion в журнале "Zeitschrift fur Rechtsgeschichte", III. 1864. Стр. 1 - 89.
В этом своем реставрированном виде система преторского эдикта обнаруживает определенные черты сходства с системой Дигест и Кодекса Юстиниана <33>.
--------------------------------
<33> Пахман С.В. История кодификации гражданского права. Т. I. СПб., 1876. Стр. 11, 19, 26; Lenel O. Ук. работа. 2-е изд. Стр. 7; Кипп Т. История источников римского права. Перевод со 2-го изд. СПб., 1908. Стр. 127; Зом Р. Институции. Вып. 1. Перевод с 12-го изд. СПб., 1908. Стр. 108. В этом можно убедиться и путем непосредственного сопоставления подразделений Дигест и Кодекса с подразделениями ленелевской (Там же. Стр. XVII - XXVI) схемы эдикта (ср., например, порядок титулов в Дигестах, начиная с 3-го титула книги V и кончая книгой X, а также порядок титулов, начиная с 31-го, в книге III Кодекса с титулом XV, § 65 - 90 упомянутой схемы эдикта или порядок титулов в книгах XIV - XIX Дигест, а также порядок титулов, начиная с 25-го, в книге IV Кодекса с порядком параграфов в титулах XVIII - XIX схемы эдикта). См. также: Перетерский И.С. Дигесты Юстиниана. М.: Госюриздат, 1956. Стр. 56 и 61.
По мнению Рудорфа и Ленеля, система преторского эдикта построена на экономических признаках, поясняемых как признаки "важности и денежной ценности материальных предметов", в отношении которых возбуждаются споры и испрашивается преторская (исковая, интердиктная и т.д.) защита <34>.
--------------------------------
<34> Rudorff A. Ук. работа. Стр. 62 - 63; Lenel O. Ук. работа. Стр. 37, 38, 42.
Было бы тем не менее ошибочно усматривать во взглядах Рудорфа и Ленеля на систему преторского эдикта какое-либо подобие ее научного, материалистического освещения. Наоборот, на этих взглядах лежит печать методологической порочности, характерной для буржуазной юриспруденции.
Во-первых, экономический принцип системы преторского эдикта сводится Рудорфом и Ленелем главным образом ко второму из двух указанных признаков, т.е. к признаку не столько важности, сколько денежной ценности (Geldwert), денежной оценки объектов гражданского процесса (Wertschatzung des Klagobjekts) и выступает как ценностный, в этом именно смысле, принцип (Wertprinzip) <35>.
--------------------------------
<35> Rudorff A. Там же; Lenel O. Ук. работа. Стр. 38, 42.
Во-вторых, экономический принцип системы преторского эдикта, даже и в таком своем ограниченном понимании, оказывается то эклектически смешанным с психическим и биологическим критериями <36>, то обнаруживающим явный уклон в учетно-бухгалтерском направлении <37>, то прямо подменяемым формально-юридическими моментами <38>.
--------------------------------
<36> Так, по утверждению Рудорфа, во всех частях эдикта, касающихся отдельных средств правовой защиты, т.е. исков, интердиктов и т.д., раб "как одаренное разумом существо" предшествует животному, а "животное как организм - безжизненной вещи" (Rudorff A. Там же).
<37> Так, желая объяснить, почему в титуле XV предполагаемой схемы преторского эдикта с вещными исками объединены и личные иски по поводу истребления и повреждения вещей, почему эти личные иски разъединены с другими личными исками, содержащимися в дальнейших титулах той же схемы, Ленель под видом экономического обоснования этого факта вдается в рассуждения об имущественном балансе, о его активе, о больших или меньших шансах на добровольное погашение тех и других обязательств, о большей или меньшей легкости денежной их оценки, о возможности или невозможности записи их в бухгалтерские книги (Ук. работа. Стр. 37). Все это смешивается у Ленеля в пеструю амальгаму, лишенную необходимой научной цельности и убедительности, лишенную подлинной экономической основы (см. там же формулировку, в которой Ленель подменяет понятием идеальной цели исков их материальную, экономическую цель).
<38> Lenel O. Ук. работа. Стр. 36.
В-третьих, тот принцип, на котором, по заявлениям Рудорфа и Ленеля, основана система преторского эдикта, не только не выдвигается ими как научная точка зрения, но, наоборот, резко противопоставляется научной в буржуазно-правовом понимании (а в действительности формально-догматической) точке зрения <39>.
--------------------------------
<39> "Эдикт исходит, - говорит Рудорф, - из экономических (nationalokonomischen), а не научно-юридических (rechtswissenschaftlichen) точек зрения". Эти "экономические точки зрения" эдикта Рудорф прямо противопоставляет привычным научным категориям (Ук. работа. Стр. 62 - 63).
Весьма преувеличивается и утверждение о последовательности проведения в реставрированной схеме преторского эдикта определенного, в частности указанного выше, принципа систематики гражданско-правовых институтов.
В этой связи необходимо учесть высказанное В.А. Краснокутским мнение, согласно которому "в эдикте (преторском. - В.Р.) не соблюдалось особой системы, так как содержание его складывалось исторически в течение веков и обусловливалось практическими соображениями и историческими случайностями" <40>.
--------------------------------
КонсультантПлюс: примечание.
Учебник "Римское частное право" (под ред. И.Б. Новицкого, И.С. Перетерского) включен в информационный банк согласно публикации - Юристъ, 2004.
<40> Римское частное право. Стр. 32. См. также: Перетерский И.С. Всеобщая история государства и права. Ч. 1. Вып. II (Древний Рим). М.: Юриздат, 1945. Стр. 70.
Действительно, в отличие от институций, являвшихся произведениями римской доктринальной юриспруденции, прямо предназначенными для систематического изложения и изучения римского права, преторский эдикт складывался как исторически развивавшаяся практика римского права. Возможно поэтому он отражал в своей системе то постепенное наслоение одних правовых институтов на другие, которое осуществлялось в живом процессе развития права, но которое могло и не укладываться в самом эдикте в определенную теоретическую схему.
Во всяком случае она не выявляется с достаточной очевидностью ни в текстах реставрированного Ленелем преторского эдикта, ни в сходной с ним системе Дигест и Кодекса Юстиниана.
Если, однако, усматривать в системе преторского эдикта (как и в указанных памятниках Юстиниановой кодификации) теоретический принцип, действительно состоящий в систематизации гражданско-правовых норм по характеру материальных предметов, являющихся объектами прав и притязаний, то и эта система, подобно институционной, получила бы свое материалистическое объяснение, которого не могла ей дать буржуазная юриспруденция. Ибо тогда оказалось бы, что и в этой системе, при всем отличии ее от институционной, отразилась, даже в более укрупненном плане, та же вещная идея объекта (res), та же основная категория римского гражданского права, которая, о чем уже говорилось выше, более или менее тесно связана с классовой структурой и натурально-хозяйственной экономикой рабовладельческого общества.