!!Экзамен зачет 2023 год / Sobstvennost_v_grazhdanskom_prave
.docxНо даже такое предельно широкое понимание вещи кладет пределы возможной экспансии вещных прав.
Например, результаты творчества не могут быть вполне отделены от личности творца, с одной стороны, а с другой - не могут быть (отчасти и поэтому) и окончательно отчуждены, т.е. не способны к обороту в его обычном виде. Отсюда возникает проблема "интеллектуальной собственности", не имеющая удовлетворительного решения в рамках вещных прав <1>.
--------------------------------
<1> См.: Суханов Е.А. Лекции о праве собственности. М., 1991. С. 28 - 29. Эннекцерус считает, что права на нематериальные блага - произведения творчества не являются вещами (см.: Эннекцерус Л. Курс германского гражданского права. Т. 1. Полутом 1. С. 268). Практически все другие "пограничные" проблемы собственности также связаны с интерпретацией объектов прав как вещей.
Хотя свое содержание собственность приобретает за пределами права, из свойств лица и потребностей оборота, по соображениям правопорядка она так или иначе ограничивается.
Иногда возможность ограничений собственности прямо упоминается в легальных дефинициях собственности. Такое указание необходимо, так как собственность является по существу правом неограниченным, полным. Вопрос о возможности ограничения собственности был весьма острым для тех систем права, которые некогда, в борьбе с феодальным укладом, строились на фундаменте неограниченной собственности. Затем эта конструкция неограниченного права собственности начинала размываться в пользу социальных обременений собственника. В отечественном праве ограничения собственности не ставились под сомнение; скорее практика произвольного и тотального вмешательства государства в частные отношения, нередко вполне феодальная по своим формам, напоминающая набеги опричников, и соответствующая идеология дарования собственности свыше все еще оставляют актуальной идею неограниченности и неприкосновенности права собственности.
Всякие ограничения права собственности неизбежно порождают весьма острые коллизии. Не может быть ограничений без нежелательных последствий в принципе, ибо ограничение собственности - это ограничение свободы, автономии, самодеятельности лица, которые сами по себе - единственный источник благосостояния человека. Поэтому проблема ограничения собственности - это проблема выбора менее худшего, выбора из двух зол. Обоснованием ограничения не может быть простое указание на противоречие права собственности иному праву или интересу. Такое противоречие можно обнаружить всегда. Обычно собственность как частное право ограничивают именно из публичных интересов. Публичный интерес при этом не лучше, не "прогрессивнее" частного, как это было принято утверждать, а обычно более важен чисто количественно, как сумма частных интересов.
В принципе возможны несколько способов ограничения права собственности.
Техническое ограничение - это прямое изъятие из права собственности конкретных возможностей, ущемление полноты права собственности (мы уже отмечали, что при этом другие свойства собственности - абсолютность, исключительность, бессрочность и др. - не затрагиваются). Раньше, например, право собственности на жилой дом ограничивалось сразу по ряду параметров: ограничивались количество домов в собственности лица, их размер, право на отчуждение. Что касается других объектов недвижимости, то они вообще не могли стать предметами собственности в силу таких же прямых запретов.
Общегосударственные, режимные ограничения предполагают ограничения прав лица, его свободы. Например, запрет на судебную (исковую) защиту многих прав, ограничения свободы передвижения и т.д. Несвободное лицо не может иметь полноценного права собственности.
Экономические ограничения приводят к свертыванию товарного обмена, переходу к различным формам прямого принуждения в сфере производства. Это всегда влечет размывание, ослабление собственности, ее редукцию, возрождение примитивных форм (например, захвата, массовых хищений, с одной стороны, и "наделения", распределения как главного способа приобретения вещей - с другой), т.е., по существу, утрату собственности.
В нашем недавнем прошлом все три способа ограничения собственности имели самое широкое распространение.
Сегодня проблема состоит в овладении исключительно техническими способами ограничения собственности. Основные сферы здесь - земельная собственность, производство, жилищная сфера, т.е., по существу, все важнейшие отношения.
Выше упоминалась сентенция Яволена: "Всякая дефиниция в гражданском праве опасна, ибо мало такого, что не могло бы быть опровергнуто".
Германские юристы единодушно подчеркивают, что выработка определений - дело, опасное для законодателя. Ведь "определения часто бывают неверными вследствие трудности найти подходящее выражение" <1>.
--------------------------------
<1> Савельев В.А. Германское гражданское уложение. М., 1983. С. 20.
Английские юристы выражаются еще сильнее: "История права - это не логика, а опыт" <1>, и подчеркивают стремление "избегать обобщений" <2>.
--------------------------------
<1> Чешир Дж., Норт П. Международное частное право. М.: Прогресс, 1982. С. 331.
<2> Дженкс Э. Свод английского гражданского права. Общая часть. Обязательственное право. М.: Юриздат, 1940. С. 6. Это характерное качество английской юриспруденции "избегать обобщений" следует, видимо, отнести на счет общего установления, вытекающего из протестантского сознания и состоящего в том, что "посредством эмпирического исследования установленных Богом законов природы можно приблизиться к пониманию смысла мироздания, а философская спекуляция уводит от него" (Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М., 1990. С. 239). Такой подход исключал общие юридические определения (т.е. юридическую спекуляцию) (при возникновении иных ассоциаций следует иметь в виду, что "спекулятивная философия есть попытка создать связную логичную и необходимую систему общих идей") (Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990. С. 272), а отдавал приоритет сугубо эмпирическим наблюдениям, так что обобщение, даже основанное на одних фактах, воспринималось в английском праве с настороженностью.
В конце концов такое лапидарное определение, как отношение к вещи как к своей, при всей кажущейся ненаучности оказывается довольно глубоким, если учесть, что "своей" можно считать вещь, если понимать ее как пространственное расширение личности, ее потенциала. Именно это качество принципиально отсутствует у обладателей всех других прав на вещь: они ни в каком случае не относятся к чужой вещи как к атрибуту, продолжению собственной личности. Именно здесь главным образом и заключена причина того удручающего сторонников "триады" обстоятельства, что внешним образом владение и пользование собственника и несобственника ничем не отличаются, а внутренних отличий у этих правомочий быть не может в силу их сугубо внешней, материальной сути. Остается тогда только апеллировать к "решающему" значению распоряжения, сводя тем самым все богатство собственности лишь к меновой, торговой функции.
Поэтому здесь не ставится цель дать универсальное определение собственности. Все, что написано выше, служило тому, чтобы читатель попытался самостоятельно сориентироваться и, если не избавился от "теологической любви к дефинициям", мог сформулировать собственную.
Наша задача состоит в том, чтобы насущные проблемы собственности решались лучше, чем это было до сих пор, а для этого нужно больше думать, больше сомневаться. Отсутствие легальной дефиниции и ее краткость как раз и способствуют этому.
Если же считать, что определение должно работать, т.е. служить средством для строения логических рассуждений, дающих полезный результат, то нужно сравнить практическую эффективность традиционного для советской литературы определения собственности, в котором дается, с одной стороны, указание на подчинение права "экономическим отношениям собственности", а с другой - поминается триада правомочий.
Если делать из этого логические выводы, то первый будет состоять в том, что право лишено собственной логики и любое утверждение может быть отвергнуто лишь отсылкой к социально-экономическим потребностям. Кстати, так нередко и делалось, да делается и сейчас. Но всем хорошо известны разрушительные последствия такого рассуждения не только для права, но и для социально-экономических нужд нашей страны. Что касается логики триады, то, как об этом говорилось выше, собственность утрачивает свои качества и становится тождественной любому обязательственному праву, в котором без труда можно обнаружить триаду по частям или целиком, как, скажем, у доверительного управляющего. Логическая ценность такого средства, конечно, ничтожна.
Обратимся теперь к той дефиниции, которая определяет собственность как наиболее полное право.
Здесь мы получаем по правилам формальной логики сразу несколько немаловажных выводов, которые, в свою очередь, могут служить и на самом деле служат опорами при решении юридических задач и теоретического, и особенно практического свойства.
Первым выводом является тот, что собственников не может быть более одного, так как в противном случае имеющееся у них право не могло бы быть наиболее полным из всех существующих прав на ту же вещь.
Другой вывод состоит в том, что любое имеющееся право на вещь может и должно быть соотнесено с правами на ту же вещь <1> иных лиц. Следовательно, таких прав может быть достаточно много, а стало быть, все они, кроме самой собственности, неисключительны. Все эти права находятся в известной иерархии по отношению к праву собственности, которое выступает как высшее. Соответственно, любое право на вещь имеет свое основание в воле собственника. Само по себе выявление природы права на вещь состоит в выявлении отношений субъекта этого права с собственником.
--------------------------------
<1> В буквальном смысле это выражение корректно для соотнесения владельческих прав. Только эти права, поскольку они, конечно, права (в системе ГК РФ для владения более применим термин "владельческая позиция"), относятся к вещи; в иных случаях права на вещь - это обязательственные права требования к собственнику или законному владельцу. Но если воспользоваться примененным Оноре оборотом "лучшее притязание", понимая под этим как обязательственное, так и иное требование к другой стороне спора о вещи, то термин "право на вещь" приобретет требуемую универсальность. Тогда "лучшее право на вещь", не предрешая даже вопроса о природе этого права, охватывает все возможные юридические конфликты по поводу вещи. Замечательно, что абсолютизация "лучшего права", превращение его в "самое лучшее" создает и качество абсолютного права.
Следующий из этого третий вывод, очевидно, сводится к тому, что утрата права собственником разрушает всю иерархию прав на вещь; все эти права также утрачивают основания. Необходимо установление права собственности, а затем всех производных от него прав вновь. Отсюда столь важным становится механизм правопреемства как средства сохранения системы имущественных прав; отсюда же и такое явление, как первоначальное приобретение права собственности, отрицающее все сложившиеся права на вещь.
Частным следствием этих заключений является и тот, что никакое частное право на вещь невозможно без соотнесения с правом собственности и тем самым невозможно вне личных отношений с собственником. Поэтому и является ошибочным тезис о возможности вещных отношений с собственником обладателя какого-либо права на вещь (законного владельца). Отсюда видна абсурдность теории вещного права владения, выводимой некоторыми цивилистами из неверно читаемой нормы ст. 305 ГК.
Продолжением данного вывода является то, что наделение незаконного владельца каким угодно правом на вещь вопреки воле собственника невозможно. В известных случаях незаконный владелец приобретает право собственности на вещь, но исключительно в силу указания закона. Само по себе такое указание не имеет оснований ни в логике права собственности, ни в справедливости, а диктуется иными причинами.
На этом можно прервать цепь логических рассуждений, следуемых из определения собственности как самого лучшего права на вещь (тем более, что этим рассуждениям посвящены дальнейшие главы книги).
После этого бесплодность многословных и обстоятельных определений собственности, несмотря на содержащиеся в них указания на связь с экономикой, классовыми отношениями и пр. (а точнее, именно по причине этих указаний), становится совершенно очевидной, а сами эти определения представляются лишь данью верности давно обнаружившим свою несостоятельность теориям.