9.2. Рост без развития или почему не следовало впадать в эйфорию

Хозяйственные успехи России в период 1999-2008 гг. явно не дотягивают до обозначения их неким «экономическим чудом», которое наблюдалось, например, в ФРГ и Японии в третьей четверти ХХ в., когда среднегодовые темпы прироста реального ВВП на душу населения достигли в них в 1951–1973 гг. 5% и 8,45% соответственно. В Германии успешные реформы Л. Эрхарда в сочетании с резким сокращением военных расходов привели к ликвидации вынужденной безработицы, в разрушенной войной стране быстро была разрешена жилищная проблема (и это несмотря на развернувшиеся миграционные проблемы), погашены крупные иностранные кредиты, представленные в рамках плана Маршалла, а также развернута масштабная денежная помощь ряду развивающихся государств. Такое же «экономическое чудо» привело позднее к возникновению когорты новых индустриальных стран Восточной и Юго-Восточной Азии, а в конце 1990-х гг. – проявилось в США и отдельных государствах Западной Европы (например, во Франции). Эти страны вступили в XXI в. в обстановке высоких темпов экономического роста и занятости экономически активного населения, с годовой инфляцией менее 2%, относительно стабильными валютными курсами и не­уклон­но улучшающимся качеством жизни (правда, при затягивающейся удавке финансовых проблем).

Наша страна в период восстановительного роста, конечно же, не демонстрировала подобных успехов. Более того, наступивший мировой финансово-экономический кризис ударил с особой силой именно по Российской Федерации. В то время, как экономика Китая за 2009 г. выросла на 8,7%, Индии – на 5,7%, Индонезии – на 4,5%, Польши – на 1,7%, а экономика США сократилась всего на 2,4%, Канады – на 2,6%, Италии – на 4,9%, Германии и Великобритании – на 5%, российский реальный ВВП упал на 7,9%. Так, если в 2008 г. объем российского ВВП в текущих ценах составлял 41256 млрд руб., то в кризисном 2009 г. он сократился до 39016 млрд руб. Но для адекватной оценки масштабов случившегося хозяйственного спада необходимо рассчитывать реальный ВВП по количеству фактически произведенной продукции, т.е. физическому объему выпущенных товаров и оказанных услуг, измеренных в сопоставимых ценах (ценах базисного года). И если учитывать темпы случившейся в 2009 г. инфляции, то масштаб сокращения реального ВВП во 2 квартале 2010 г. сравнительно со 2 кварталом 2009 г. превысит 11%. Ближе всего к нам из крупнейших стран подошла Мексика, но и в ней случился экономический спад в объеме всего 6,5% ВВП. А если оценить глубину случившегося кризиса через сравнение динамики ВВП в 2009 г. и в докризисным 2007 г., то российский «перепад» темпов составил 8,1 + 7,9 = 16 п.п., в то время как у занявших второе и третье места по этому показателю Мексики и Турции он оказался равным 9,8 и 9,4 п.п. соответственно.

В. Мау считает, что кризис «сильнее сказывается на тех, кто был наиболее успешен в последнее десятилетие». Поэтому, по его мнению, он не мог не нанести серьезного удара по российской экономике, «отличавшейся особенно благоприятной макроэкономической ситуацией, характеризующейся двойным профицитом (бюджета и платежного баланса)». Однако называть процессы, протекавшие в предкризисной России «экономическим чудом вряд ли оправданно. Столь же трудно согласиться с экс-министром экономического развития (ныне – председателем Банка России) Э. Набиуллиной, которая с использованием сомнительного аргумента «легче всего падать тому, кто и бежит быстрее», пыталась объяснить глубину нашего спада «быстрым ростом в течение последних докризисных лет». Даже если не учитывать факт несравнимости темпов восстановительного роста с хозяйственной динамикой государств, функционирующих на пределе своих производственных возможностей, нельзя забывать, что в докризисный период наша страна явно не ходила в лидерах среди постсоциалистических стран по скорости нарастания реального ВВП. Многие из них демонстрировали куда более стремительные темпы догоняющего развития. Например, темпы динамики продукции промышленности Польши (в которой, кстати, преобладают обрабатывающие отрасли) достигали в этот период 20–22% в год. Если прогноз роста ВВП России по ППС 2005 г. за период 1990–2010 гг. составлял всего 107,8%, то для стран Восточной Европы – 173,1%, всей мировой экономики – 204,6%, развитых стран – 162,9% (в том числе США – 181,1%, Германии – 186,3%), КНР – 633,9%, Индии – 319,8%. С гораздо более высокой скоростью по сравнению с Россией развивалась и экономика многих постсоветских государств. По темпам роста в 2007 г. Россия заняла 6-е место среди стран СНГ (6,3%), заметно отставая от Азербайджана (24%), Украины (10,2%), Таджикистана (9,9%), Белоруссии (8,5%), Киргизии (7,3%). К тому же вряд ли можно всерьез утверждать об устойчивости роста российской экономики, исключая возможность его остановки в недалекой перспективе. Важнейшими признаками устойчивости экономического роста, по методологии Я. Тинбергена и определению Организации Объединенных Наций, являются:

• такое хозяйственное развитие страны, которое, всецело реализуя потребности ныне живущего поколения людей, не ставит под угрозу способность будущих поколений удовлетворять свои потребности;

• наличие гарантий не только сохранения, но и неуклонного расширения во времени производственных ресурсов, которыми располагает общество.

Если социально-экономическое развитие той или иной страны действительно устойчиво, то затраты ресурсов на создание ВВП не влекут за собой сокращения агрегированного производственного потенциала общества, представленного как синтез физического, человеческого и природного капитала. Устойчивый рост по определению является сбалансированным, не допускающим избыточной дифференциации населения по уровню текущих доходов и накопленных активов, а значит, включающим запуск все новых и новых социальных проектов по мере укрепления экономической мощи страны. И если социально-экологические угрозы начинают сдерживать динамику ВВП, то осознанный выбор общества должен быть сделан, безусловно, в пользу нейтрализации их действия, даже при нулевых темпах роста национальной экономики.

Бесспорно, российская экономика и по сей день сохраняет многие сильные свои стороны, способные обеспечить ее рост в посткризисный период. К ним следует отнести прежде всего несметное богатство природных ресурсов и развитую минерально-сырьевую базу, обширную территорию и емкий внутренний рынок, достаточно высокий уровень образования и квалификации работников. Вместе с тем, фиксируя в целом позитивную хозяйственную динамику вплоть до середины 2008 г. (особенно в сравнении с глубоким и затяжным трансформационным спадом 90-х гг. ХХ в.), все же не следует впадать в эйфорию по этому поводу и, опираясь на рекламируемое властями заключение о якобы состоявшемся «вставания с колен» российской экономики, исходить из предпосылки о безальтернативности ее устойчивого развития в обозримой перспективе. Известно, что, по оценке Э. Денисона, из 23 факторов, оказывающих решающее воздействие на экономический рост той или иной страны, лишь 1 фактор относится к земле (4 – к труду и 4 – к капиталу), в то время как остальные 14 факторов характеризуют вклад в прогрессивную динамику ВВП научно-технического прогресса. С этой позиции можно утверждать, что с 1999 г. отечественная экономика, как отмечают многие отечественные и зарубежные аналитики, демонстрирует некий «рост без развития», протекающий вне качественных перемен в эффективности производства, развитии новых высокотехнологичных производства и без масштабных прогрессивных структурных сдвигов.

Ведущим дефектом нынешнего «обедняющего роста» выступает его протекание до настоящего времени в русле крайне ущербной в стратегическом плане модели сырьевой колонии. Слишком весомым является вклад в прирост российского ВВП масштабной эмиссионной деятельности ФРС США, которая, целенаправленно раздувая спекулятивный пузырь на мировом рынке энергоносителей, создает внешнюю видимость хозяйственного благополучия в странах-нефтеэкспортерах – особенно в тех из них, которые направляют подавляющую долю получаемых ими инфляционных нефтедолларов на сугубо потребительские нужды своих политических элит. Именно 2–3 трлн дол., поступившие в ХХI в. в российскую экономику от скачка мировых цен на нефть, позволили властям затушевать продолжающийся внутрисистемный кризис отечественной экономики, связанный с ее эволюцией в рамках принципиально бесперспективной эспортно-сырьевой модели. Даже при мощной защите со стороны временно ослабевшего рубля Россия не смогла поставить на мировой рынок сколько-нибудь значимых новых видов гражданской продукции обрабатывающих отраслей. Правительство так и не сумело четко зафиксировать приоритеты проводимой им экономической политики, выработать сколько-нибудь целостную стратегию своих регулирующих действий. Экономический рост, во многом протекающий стихийно, не переведен в устойчивый режим за счет направления дополнительных доходов бюджета для финансирования инвестиционных проектов в отраслях, где представлены конкурентные преимущества российской экономики, сохраняющиеся и поныне. Формирование профицита бюджета, не сопровождающееся направлением аккумулированных в нем немалых инвестиционных ресурсов на развитие образования, здравоохранения, науки и культуры, производственной инфраструктуры, вступало в глубокое противоречие с заявленным курсом на ускорение темпов роста российской экономики. Подобное ускорение принципиально возможно сегодня лишь в странах с образованным, здоровым, культурно развитым и оптимистично настроенным населением, в составе которого имеют широкое представительство профессионалы мирового уровня. Не секрет, что оживление протекает далеко не во всех секторах отечественной экономики и не содержит многих важных компонентов устойчивости, например, роста фондовооруженности труда в ходе массового обновления основного капитала, интенсивного перехода к наукоемким технологиям, наращивания доли конечной продукции, конкурентоспособной на мировом рынке.

Представленная в действиях Минэкономразвития России философия безразличия к качеству экономического роста и отсутствие явных признаков осознанной позитивной структурной перестройки российской экономики и существенного оживления в секторе обрабатывающих отраслей, в немалой степени обесценивали экономический рост, сигнализируя, что его структура очевидно не оптимальна. Между тем экономическая история просто пестрит примерами того, как страна, демонстрирующая в течение некоторого времени бурные темпы роста («под руководством» транснациональных корпораций, выкачивающих из ее недр природные ресурсы), в дальнейшем прочно застревала на третьестепенных ролах, будучи лишенной видимых перспектив хозяйственной эволюции. Да и опыт централизованного управления нашей страной в советский период ставит под сомнение возможность устойчивого количественного роста экономики без регулярных прогрессивных сдвигов, без последовательного перевода сугубо сырьевого расширения масштабов национальной экономики в ускоренный развитие ее обрабатывающих отраслей. В отличие от развития как принципиально необратимого процесса, обычно сопровождающегося качественным улучшением состояния и структуры национальной экономики, рост последней вполне обратим: порой достаточно лишь нескольких лет хозяйственного спада, чтобы свести на нет мнимые успехи целого десятилетия предшествующего количественного расширения ее масштабов.

Смещение же акцентов в целеполагании с «роста» на «развитие» (как качественный скачок от роста отсталости к наращиванию конкурентоспособности) подразумевает перевод позитивной динамики российской экономики в устойчивый режим, что равносильно смещению ее характеристик с «количества» на «качество». Новое качество роста в постиндустриальных странах означает решительный отход их правительств от обеспечения роста любой ценой, что тождественно сочетанию увеличения ВВП со снижением фондо- и материалоемкости, улучшением качества выпускаемой продукции, повышением производительности труда. При этом жестко устанавливаются границы, за пределами которых экономический рост признается социально опасным из-за критического ухудшения среды обитания человека и истощения невозобновляемых ресурсов.

Критерием высокого качества экономического роста, по определению носящего не просто восстановительный, а подлинно системный характер, выступает не столько достигнутый темп роста ВВП, сколько сбалансированность в развитии отраслей, его создающих. В сложившихся в современной России специфических условиях ликвидация накопившихся перекосов в структуре национальной экономики оказывается несравненно более значимой макроэкономической проблемой сравнительно с простым ускорением темпов роста ВВП (и удержанием граждан нашей страны в ловушке мнимого благополучия). Признание бесспорной приоритетности первой из названных проблем способно обернуться временным замедлением количественного роста отечественной экономики, поскольку потребует отвлечения немалых ресурсов на нейтрализацию многочисленных угроз нынешнего «роста без развития» (на субсидирование потенциально конкурентоспособных обрабатывающих отраслей, финансирование фундаментальной науки, сфер образования, здравоохранения и культуры, поддержание экологического равновесия и т.п.). Однако только такие радикальные шаги государства способны придать последующему наращиванию национального продукта черты необратимости, а также оказать однозначно позитивное воздействие на российский индекс человеческого развития и качество жизни населения.

Устойчивость росту национальной экономики придают близкие к оптимальным пропорции между экспортно и внутренне ориентированными секторами отечественного хозяйства, между добывающими и обрабатывающими его отраслями, между высокотехнологичными и «отверточными» производствами и т.п. Не менее значимым является и обеспечение достаточной степени соответствия между уровнями социально-экономического развития различных регионов страны, а также между размерами доходов разных слоев населения. Не случайно профессор Лондонской школы экономики Р. Лэйард предложил ориентировать экономическую политику государств на обеспечение не максимальных темпов роста ВВП, а на достижение наибольшего счастья в обществе, т.е. на получение наивысшего удовольствия от жизни, исключающего переход людей в состояние депрессии. Считается, что для этого требуется превышение некоего порога благосостояния – достижение уровня жизни на отметке не ниже 20 тыс. дол на душу населения в год. Однако на деле наибольший индекс счастья в 2009 г. был достигнут далеко не в самых процветающих в экономическом отношении странах – Коста-Рике, Доминиканской республике и Ямайке. Одну из плодотворных попыток объяснения такого парадокса предпринял французский экономист Л. Столерю, утверждавший о нарастании ощущения счастья в стране, где доход населения повышается довольно медленно, и обратной ситуации там, где параллельно с быстрым увеличением среднедушевого дохода нарастает неравенство в его распределении. Подобные страны, по мнению этого французского экономиста, идут навстречу своей гибели.

В современных научных представлениях устойчивый экономический рост в нашей стране означал бы неуклонное увеличение реальных доходов нынешнего поколения россиян без ущемления интересов их будущих поколений. Оптимальное распределение ресурсов между различными поколениями предполагает отрыв немалой доли производственных ресурсов от количественных целей текущей хозяйственной эволюции и направление их на обеспечение внутренней стабильности национальной экономики, на инвестиции в укрепление социально-культурной сферы, а через нее – в человеческое развитие. Какой должна быть конкретная пропорция между вложениями в настоящее и будущее, обеспечивающая долгосрочное экономическое развитие, насколько оправданно жертвовать интересами наращивания экспорта нефти и газа в обстановке беспрецедентного всплеска мировых цен на них во имя поддержания ресурсного потенциала грядущих поколений – ответы на эти непростые вопросы невозможны без детальных экономико-математических расчетов и сценарных прогнозов будущего всемирного хозяйства. Но безусловная сложность подобных стратегических оценок не должна заслонять необходимости размышлений о грядущих социально-экономических проблемах России.

Несложно сделать вывод о том, что рост российской экономики, случившийся в 1999–2008 гг., подобным критериям явно не соответствует. Будучи по сути своей «очаговым», он не сопровождается последовательным укреплением внутрироссийских хозяйственных связей между отраслями и регионами. Более того, эти не жестко зафиксированные отношения, если и сохраняются, то зачастую обеспечиваются поставками машин, оборудования, комплектующих из-за рубежа, через различные оффшорные зоны. А значит, разрыв этих жизнеобеспечивающих связей может стать мгновенным результатом всего лишь шокового изменения валютных курсов, налоговых ставок, введения таможенных барьеров, внезапно обостряющих противоречия между временными партнерами. Поэтому высокое качество роста экономики России может стать результатом не продолжения ее эволюции как некоего «архипелага», а следствием усиления координации между составляющими ее звеньями, находящимися в поиске наилучшего соответствия между собой на внутреннем рынке.

Не секрет, что ускорение динамики социально-экономического организма нашей страны достигается во многом за счет запредельной эксплуатации природных богатств и обострения и без того масштабных экологических проблем, с которыми неизбежно столкнутся уже в недалеком будущем наши потомки. Как отмечает Л. Иванов, «динамика ВВП по-прежнему определяется внешними и конъюнктурными факторами, а не внутренними и базовыми». В этом плане постановка удвоения ВВП на приоритетное место в системе целей экономической политики по сути тождественна признанию целесообразности дальнейшего усиления сырьевой ориентации национального хозяйства. Дальнейшая ориентация на традиционные показатели вполне может обернуться подрывом благосостояния будущих поколений россиян. Абсолютизация количественных измерителей уровня жизни означала бы признание нынешнего природоемкого экономического роста в качестве самоцели развития нашего общества. В таком случае получалось бы, что наивысших его темпов можно достичь при неуклонном расширении масштабов выкачивания из российских недр и поставляемых на экспорт нефти, газа, руды, угля, за счет форсированного вылова рыбы, вырубки леса – в сочетании с всемерной экономией на природоохранных технологиях и деградацией природного потенциала нашей страны.­

В составе российского ВВП по сей день не учитываются негативные результаты производственной деятельности, связанные, например, с ее влиянием на состояние здоровья нации (показателем которого может служить ожида­емая продолжительность жизни), а также на национальную безопасность страны. Причем эта безопасность в стратегическом плане гаран­ти­руется не столько массированным вооружением, сколько наращиванием потенциала гражданского сектора национальной экономики. Более того, милитаризация как превышение верхнего предела оборонной достаточности должна расцениваться в качестве прямого вычета из фонда благосостояния населения – хотя бы потому, что рано или поздно она вынудит будущие поколения тратить колоссальные ресурсы на утилизацию накопленного страной атомного, биологического и химического оружия. Кроме того, крайне важно оценить воздействие роста ВВП на масштабы загрязнения окружающей среды, истощения запаса невоспроизводимых ресурсов, изменение климата. Между тем некоторые виды деятельности, оцениваемые сегодня как рост ВВП, на деле есть всего лишь хищническая эксплуатация производственных ресурсов, результат экономии на очистных сооружениях, ухудшающей условия жизни людей. Даже такие новые индустриальные страны, как Сингапур и Южная Корея (не говоря уже о целом ряде других азиатских государств, включая Китай) остаются сегодня аутсайдерами по масштабам природоохранной деятельности, хотя исчисленные по действующей методологии системы национальных счетов (СНС) темпы их экономического роста впечатляют.

В связи с этим было бы целесообразным при подсчете российского ВВП вычитать убытки, обусловленные кислотными дождями, радиоактивным заражением территории и др. и тем самым использовать показатель «Экологически чистый ВВП». Организация Объединенных Наций еще в начале 1980-х гг. подчеркивала важность безусловного соотнесения темпов экономического роста с экологическими возможностями нашей планеты. На проведенной ею в 1992 г. конференции по окружающей среде и развитию в Рио-де-Жанейро в ка­честве категорического императива выдвигалась необходимость обеспечения экологической безопасности, без которого рост ВВП во всемирном масштабе заведомо не может оказаться устойчивым. В настоящее время ООН активно занимается совершенствованием СНС в направлении обеспечения интегральной оценки экономических и экологических результатов производственной деятельности. В эту работу включился и Всемирный банк, выработавший показатель «Истинные сбережения», который учитывает ущерб для экономики от истощения природных ресурсов и загрязнения окружающей среды.­ При оценке с помощью данного показателя нынешнего экономиче­ского роста в Российской Федерации окажется, что, например, в рекордном по темпам этого роста, с использованием традиционных его показателей 2000 г., экологически скорректированный прирост ВВП (показатель «истинных сбережений») составил у нас минус 13%. Несмотря на то, что остановка множества предприятий, случившаяся из-за крупно­масштабного спада производства в 1990-е гг., привела к самопроизвольному сокращению масштабов загрязнения окружающей среды, на эту тенденцию наложилась другая, связанная с резко возросшим парком автомобилей, а также катастрофическим падением инвестиций на экологические цели. Если же при рекордной природоемкости создава­емого в России ВВП попытаться догнать передовые страны по уровню жизни, то наша планета вряд ли сможет выдержать еще одного «монстра» (наряду с США) с сугубо потребительской и природорасточительной ориентацией своей экономики.

Не секрет, что основной эффект от экономического роста нашей страны перетягивали на себя наиболее обеспеченные граждане. Как отмечает Г.И. Ханин, притом, что доля Москвы в численности населения России составляет всего 6%, москвичи присваивают около 25% всех доходов, что явно не соответствует их реальному вкладу в развитие отечественной экономики и является ярким проявлением сложившихся в ней институциональных несовершенств механизма формирования доходов населения. Беспристрастная статистика фиксирует факт усвоения выгод от наращивания ВВП почти исключительно небедными лицами (составляющими сегодня около 20% от численности трудоспособного населения России), для которых характерно увеличение реальных доходов за годы рыночных реформ примерно на 25%. В то же время реальные доходы наименее обеспеченных 20% россиян сократились с 1990 г. на 18%. Поэтому тот факт, что средний уровень заработной платы в 2007 г. превысил отметку в 500 долл. в месяц, свидетельствовал скорее только о нарастающем расслоении российских работников и серьезном падении курса американской валюты. Для подавляющего же большинства остальных граждан номинальный размер их оплаты труда в лучшем случае всего лишь не отставал от темпов удорожания продовольственных товаров.

Таким образом, если учесть отмеченные выше несовершенства ВВП как измерителя благосостояния и принять во внимание факт природоемкого и ресурсорасточительного характера его увеличения в последние предкризисные годы, а также очевидные проблемы, связанные с динамикой и структурой благосостояния населения нашей страны, а также продолжительностью его жизни, то комплексная оценка достигнутого качества экономического роста получается не столь уж радужной (хотя даже «плохой» хозяйственный подъем, конечно же, намного лучше «хорошего» спада). В последние годы, как было отмечено выше, Россия в рамках сформировавшейся модели «разоряющего роста», тем не менее, по объему ВВП обогнала Италию, Францию, Великобританию. Ближайшим ориентиром подобной «гонки за лидером» стала для нас Германия. В связи с этим у экономистов либерального толка, казалось бы, появляются дополнительные аргументы в поддержку тезиса о нецелесообразности сколько-нибудь значимых перемен в государственной экономической политике, за исключением, пожалуй, дальнейшего сокращения уровня налоговой нагрузки на отечественную экономику. Однако при оценке тенденций развития последней следует иметь в виду, что темпы ее роста в начале ХХI в. серьезно завышались статистическими органами. Фальсификация динамики российского ВВП под влиянием конъюнктуры политико-экономического цикла и амбиций политиков обеспечивается по двум основным направлениям.

Во-первых, преувеличивается прирост торгового баланса (как наиболее быстро возраставшего до последнего времени компонента российского ВВП) за счет оценки масштабов экспортной выручки за поставляемые газ, нефть и прочее сырье в заметно обесценившихся долларах. По оценке С. Губанова, если внутренний доллар, циркулирующий в обороте на территории США, обесценился за 2000–2010 гг. на 25–30%, то обесценение нефтедоллара на мировых рынках оказалось 5-кратным, т.е. почти в 20 раз более стремительным. При подобном методе подсчета получается, что чем более быстрыми темпами происходило ослабление американской валюты в результате эмиссии долларов, скромно именуемой сегодня «количественным смягчением», тем быстрее развивается экономика России. Так было до глобального кризиса, точно такая же ситуация воспроизводится и после него. Форсированный выпуск долларов стремительно трансформируется в очередной скачок цен на нефть и газ, затем резко дорожают черные и цветные металлы, минеральные удобрения и другие, интенсивно вывозимые за пределы России ресурсы. Но разве можно отождествлять такое сугубо инфляционное улучшение номинальных показателей внешнеторговой деятельности нашей страны с подлинным ее экономическим ростом? «Главный макроэкономический итог 2010 г., – отмечает Л. Иванов, – сводится к возобновлению роста без развития, т.е. валютно-монетарного роста, целиком обусловленного инфляцией нефтедоллара, а значит внешними, сугубо конъюнктурными факторами».

Во-вторых, рисовалась излишне благоприятная картина масштабов расширения производства на предприятиях внутренне ориентированного уклада, основанная на недостоверности статистических данных относительно темпов внутренней инфляции. Например, при расчете индекса цен в современной России явно недостаточно учитывалась их динамика на рынке недвижимости, которая в последние предкризисные годы била все мыслимые рекорды (особенно в Москве). Поскольку статистическое ведомство организационно подчинено Минэкономразвития России, которое отвечает за удвоение ВВП, у его руководителей неизбежно возникает соблазн занизить показатели темпов роста общего уровня цен в целях создания иллюзии ускоренного роста национального продукта. Это достигается, в частности, использованием индекса потребительских цен (ИПЦ) вместо гораздо более достоверного индикатора ценовой динамики – дефлятора ВВП. Поскольку в условиях регулярно наблюдаемого в России укрепления курса рубля многие импортные товары (в т.ч. входящие в потребительскую корзину) заметно дешевеют, постольку расчет инфляции на основе ИПЦ преуменьшает ее истинные темпы. И, действительно, по оценке Б. Плышевского, если ИПЦ в 2005 г. составил по отношению к 2000 г. 190%, то дефлятор ВВП – 221%. Однако российские власти в своих оценках и прогнозах инфляционных процессов, а также в практике индексации пенсий, стипендий, зарплаты бюджетников и в дальнейшем делали акцент на использование именно ИПЦ, составившего в 2005 г. 110,9%, 2006 г. – 109,0%, 2007 г. – 111,9%, 2008 г. – 113,3%. Между тем дефлятор ВВП составлял в Российской Федерации в 2005 г. 119,2%, 2006 г. – 115,5%, 2007 г. – 113,9%, 2008 г. – 119,8%. «Статистические итоги и показатели, – отмечает С. Губанов, – по-прежнему служат поводом для комментария на «заданную тему», а не анализа реальной макроэкономической ситуации и ее противоречий».

Но даже при явных дефектах правительственной арифметики подобный «рост без развития» оказался вовсе не безальтернативным. В последние годы в отечественной экономике активно формировались факторы, оказывающие тормозящее влияние на рост национального продукта. Важнейшим среди их многозвенной совокупности вовсе не является, как полагает А. Кудрин, остановка либеральных реформ, включая сохранение значительного уровня государственных непроцентных расходов и высокой налоговой нагрузки. Думается, что структура механизма, тормозящего экономический рост в России, качественно иная.