Достижения историографии монгольского нашествия на Русь в XIII в.

Следуя историографической традиции, ряд авторов (В. Н. Татищев, С. М. Соловьев, В. В. Каргалов) называют нашествия 1223 и 1237–1240 гг. «татарскими», что является не вполне точным, т. к. верхушка знати, которая направляла эти походы, происходила из монгольских племен, а основную воинскую силу, подчинившую Русь в XIII в., составляли кочевые народы различного происхождения (монголы, татары, найманы, керситы, кипчаки и др.). Для избавления от этой путаницы российский историк первой половины XIX в. П. Н. Наумов ввел в научный оборот словосочетание или термин «монголо-татары», т. е. монголы, называемые татарами. Иногда в научной литературе встречается и термин «татаро-монголы».

Изучение монгольского нашествия имеет многовековую историю. Оно началось с того далекого времени, когда летописцы, современники нашествия, описывали события «Батыева погрома» и попытались оценить обрушившееся на Русь бедствие. Все летописи независимо от их идейной направленности называют монгольское нашествие страшным бедствием, «злом христианам». Однако уже в первые десятилетия после «Батыева погрома» прослеживается особенность, характерная для последующей историографии монгольского нашествия, – стремление подчинить освещение событий непосредственным политическим целям. Если в Южнорусской летописи всячески подчеркивалась жестокость монголов и их вероломство, то суздальский летописец, отражавший примирительную по отношению к Орде политику северорусских князей, повествует о нашествии Батыя значительно более сдержанно и склонен видеть основную причину поражения славянских князей в их постоянных междоусобицах.

Новые тенденции в оценке монгольского нашествия начинают складываться в процессе борьбы с татарами в XIV–XV вв. В московском летописании утвердилось представление о разрушительном характере вторжения Батыя, о периоде монгольского господства как о времени угнетения, разжигания ордынскими ханами княжеских усобиц и «неустранения» Руси.

Попытка дать общую картину событий монгольского нашествия и оценить его роль в истории Руси относится к XVIII – началу XIX в. В «Истории Российской» В. Н. Татищева [6] содержится подробное описание событий завоевательных походов Батыя, представляющее собой обширную сводку летописного материала. Большая научная добросовестность В. Н. Татищева дает возможность в ряде случаев использовать его сочинение как исторический источник, тем более, что часть сообщаемых им сведений не сохранилась в других известных списках летописей. Появление «Истории Российской» во многом определило дальнейшее развитие историографии монгольского нашествия, предоставив в распоряжение историков ценнейший пласт фактического материала.

Дворянские историки систематизировали летописные материалы по истории нашествия, поставили вопрос о влиянии монгольского завоевания на историческое развитие славянских земель. Однако создать обобщающую концепцию по этому вопросу они не смогли. Серьезным недостатком исследований В. Н. Татищева, М. М. Щербатова, Н. М. Карамзина и др. была относительная узость источниковой базы, опора в основном на материалы летописей. Восточные источники (арабские, персидские, китайские) по истории монгольских завоеваний еще не были введены в научный оборот.

Дальнейшее развитие взглядов на монгольское нашествие содержится в трудах известных российских историков XIX в. М. И. Иванина [3] и С. М. Соловьева [5]. Работа М. И. Иванина, в которой впервые была сделана попытка осмыслить события похода Батыя с точки зрения военного историка, являлась значительным вкладом в историографию данного вопроса. В его книге содержится немало интересных сведений об этапах монгольского нашествия на Русь, об особенностях тактики кочевников, о боевых качествах монгольской конницы и др. Тем самым были заложены основы изучения военного искусства монголов. С. М. Соловьева же в основном интересовало внутреннее развитие славянского общества накануне и после монгольского завоевания, которое, по его мнению, не прервало закономерного хода исторического развития Руси.

В досоветской историографии монгольского нашествия был накоплен значительный фактический материал, сделан ряд ценных наблюдений и интересных выводов по частным вопросам, несмотря на известную узость источниковой базы.

Взгляды советских историков на монгольское нашествие и его последствия складывались в процессе переработки накопленного предшественниками фактического материала в соответствии с новыми идеологическими установками. Важное значение было придано «борьбе с теориями реакционных зарубежных историков» и критике взглядов эмигрантской исторической школы евразийцев, ярким представителем которой являлся профессор Г. В. Вернадский [1]. Дальнейшее развитие получил поставленный еще в XIX в., но вызывающий до сих пор жаркие споры вопрос «о всемирно-историческом значении героической борьбы русского народа против татаро-монгольских завоевателей, спасшей страны Центральной и Западной Европы от разгрома кочевниками». Выработан единый взгляд на последствия монгольского нашествия как на страшное бедствие для народа, надолго задержавшее экономическое, политическое и культурное развитие Руси, поставлен вопрос «об особенностях классовой борьбы в условиях иноземного ига и ее роли для сохранения народом возможностей самостоятельного исторического существования». Значительно расширена источниковая база исследований. В 1937 г. были опубликованы новая «История монголов» Д. Оссона и сборник «История Татарии в документах и материалах», содержащий многочисленные выдержки из современных нашествию восточных и западноевропейских источников. В 1940 г. С. А. Аннинский издал материалы венгерских миссионеров XIII в. о монголах и народах Восточной Европы, а год спустя С. А. Козин – русский перевод «Сокровенного сказания», важного монгольского источника XIII в.

К середине 60-х гг. XX в. появились многочисленные научные и научно-популярные работы советских историков, в которых давался общий очерк нашествия и его оценка, содержались интересные наблюдения и выводы, основанные на привлечении археологических данных. Была подготовлена почва для специального исследования о монгольском нашествии, выполненного В. В. Каргаловым, который, основываясь на критическом анализе всей суммы летописного материала, использовании восточных и западноевропейских источников, широком привлечении археологических данных, в своей работе уточнил и конктретизировал традиционную картину нашествия Батыя [4]. Она считалась весьма авторитетной и почти не подвергалась критике в советской историографии. В последнее время в научных трудах некоторых отечественных и зарубежных историков наметилась тенденция, направленная на пересмотр устоявшихся взглядов и выводов, выдвинуты новые оригинальные концепции и идеи. Л. Н. Гумилев [2] поставил под сомнение не только вопрос о всемирно-историческом значении героической борьбы народа против монгольских завоевателей, но и сам факт этой борьбы. Однако эти идеи не нашли отклика среди историков, прежде всего из-за свойственной автору некоторой публицистичности стиля и недостаточной научной корректности при аргументации его построений. Более весомой представляется точка зрения Д. Феннела [7] – признанного главы западноевропейских славистов, профессора Оксфордского университета. В своих работах он критически рассматривает сведения летописей о монгольском нашествии и выдвигает положение о том, что походы монголов в 1237–1240 гг. оказали не такое разрушительное влияние на внутреннюю жизнь Руси, как было принято считать.

Таким образом, в историографии нет единого научно обоснованного взгляда на историю монгольского нашествия. Может быть, это и хорошо!

  1. Вернадский Г. В. Монголы и Русь. Тверь; М., 1997. 2. Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 2003. 3. Иванин М. И. О военном искусстве и завоеваниях монголов. Спб., 1846. 4. Каргалов В. В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. Феодальная Русь и кочевники. М., 1967. 5. Соловьев С. М. Сочинения: Кн. III. М., 1989. 6. Татищев В. Н. История Российская. Т. III. М., 1993. 7. Феннел Д. Кризис средневековой Руси. 1200–1304 гг. М., 1989.

Борисов Н.С. Отечественная историография о влиянии татаро-монгольского нашествия на русскую культуру // В кн.: Проблемы истории СССР. Вып.5. М.: Изд-во МГУ, 1976.

Сусенков Евгений Иванович. Русско-монгольская война (1237-1241 гг.) : Дис. ... канд. ист. наук : 07.00.02 : Томск, 2003 153 c.

http://history.vuzlib.net/book_o075_page_19.html

МОНГОЛО-ТАТАРСКОЕ НАШЕСТВИЕ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Изучение монголо-татарского на­шествия в нашей стране имеет мно­говековую историю. Оно началось с того далекого времени, когда русские летописцы — современники нашест­вия, вернувшись в разгромленные Батыем города, описывали события «Батыева погрома» и делали попытки оценить обрушившееся на Русь бед­ствие. Все летописи, независимо от их политической ориентации, называют татарский погром страшным бедстви­ем для русской земли, «злом хри­стианам». С горечью вспоминали со­временники о былом могуществе и богатстве русской земли, «многими городами украшенной», и рисовали картины страшного разгрома после нашествия Батыя. «Град и земля Ря­занская изменишася доброта ея, и отыде слава ея, и не бе что в ней бла­го ведати, только дым и земля и пе­пел», — сетовал автор «Повести о разорении Рязани Батыем» 1. «Каких только наказаний не приняли мы от бога, — писал в 70-х годах XIII в. владимирский епископ Серапион. — Не пленена ли земля наша? Не усея­ли ли наши отцы и братья трупами землю? Не уведены ли жены и дети наши в плен? А кто остался в живых, не порабощены ли они на горькую работу от иноплеменников?... Смири­лось величие наше, погибла красота наша. Богатство, труд, земля — все достояние иноплеменных» 2.

Однако уже в первые десятилетия после «Батыева погрома» прослеживается особенность, характерная для последующей историографии мон­гольского нашествия: стремление подчинить освещение событий непо­средственным политическим целям. При анализе летописных записей о нашествии Батыя в различных сводах заметно различное отношение лето­писцев к событиям. Если в южнорусской летописи (Ипатьевская летопись) всячески подчеркивалась жестокость монголов и их вероломство (много­численные упоминания о татарской «льсти»), красочно описывалась обо­рона русских городов (Козельска, Киева и других), то суздальский лето­писец (Лаврентьевская летопись), отражавший примирительную по от­ношению к Орде политику северорусских князей, повествует о нашествии Батыя более сдержанно и лояльно. Лаврентьевская летопись совершенно не упоминает о вероломстве монголо-татар, настойчиво проводит мысль о невозможности сопротивления завоевателям (с этой целью, вероятно, было совершенно упущено известие о героическом сопротивлении Козельска и ряда южнорусских городов), а в дальнейшем отмечает, что ордынские ха­ны принимали явившихся с покорностью русских князей «с честью» и отпускали «много почтивше» '.

Примирительное отношение к татарскому владычеству, отражавшее реальную политику русских феодалов, было вообще характерно для летописцев в первые полтора века после нашествия Батыя; только в годы, когда в Орде происходили смуты, в летописях появлялись обличавшие иго записи (например, под 1262 и 1409 гг.).

Новые тенденции в оценке монголо-татарского владычества складываются в процессе борьбы русского народа за свержение иноземного ига. В московском летописании утвердилось представление о периоде монголо-татарского ига как о времени угнетения, разжигания ордынскими ханами «усобиц» и «неустроения» Руси. Это время противопоставляется и домонгольской истории Руси, и времени объединения русских земель «под ру­кой» великого московского князя (Казанский летописец XVI в.). С таких же позиций оценивает иго «Степенная книга» и «Синопсис» архимандрита Иннокентия Гизеля (1674 г.), выдержавший 30 изданий и надолго став­ший самым популярным русским историческим сочинением.

Попытка дать общую картину событий монголо-татарского нашествия и оценить его роль в истории Руси относится к XVIII столетию (В. П. Та­тищев, И. Н. Болтин, М. М. Щербатов и др.).

В «Истории Российской» В. Н. Татищева содержится подробное описа­ние событий нашествия Батыя, представляющее собой обширную сводку летописного материала. Большая научная добросовестность В. Н. Татище­ва дает возможность в ряде случаев использовать его сочинение как исторический источник, тем более, что много сообщаемых им сведений не сохранилось в известных списках летописей. Появление «Истории Российской» во многом определило дальнейшее развитие историографии монголо-татарского нашествия, предоставив в распоряжение историков сводку фактического материала '.

Интересное замечание о роли монголо-татарского завоевания сделал прогрессивный историк XVIII в И. Н. Болтин. В «Примечаниях на исто­рию древния и нынешния России г. Леклерка» он отмечает, что монголо-татары, в отличие от римлян, не оказали решающего воздействия на жизнь покоренных народов. «При владычестве их,— пишет И. Н. Болтин,— управляемы были русские теми же законами, кои до владения их имели... Нравы, платье, язык, названия людей и стран остались те же, какие были прежде» 2.

Значительным шагом вперед в изучении монголо-татарского нашест­вия на Русь было появление «Истории Российской от древних времен» М. М. Щербатова. В разделе о нашествии монголов М. М. Щербатов не только дает подробное изложение событий нашествия, но и делает ряд частных наблюдений и выводов. Очень интересны замечания М. М. Щер­батова о том, что раздробленность Руси и усобицы мешали организации войска, способного отбить татар, о деморализующей оборону роли церков­ной идеологии, которая представляла нашествие «казнию Божескою, коей сопротивляться не можно» и т. д. М. М. Щербатов правильно оценивает характер татарской политики, препятствовавшей государственному объ­единению русских земель: «Татары, яко видно, единственно стремились умножить междоусобия в России» 3.

Оценка монголо-татарского завоевания Н. М. Карамзиным, который посвятил нашествию Батыя целый раздел в третьем томе «Истории госу­дарства Российского» (и ряд замечаний в следующих томах), была проти­воречивой. С одной стороны, он правильно охарактеризовал нашествие Батыя как страшное бедствие для руского народа, которое, «поглотив гражданское благосостояние, ...унизило само человечество в наших пред­ках и на несколько веков оставило глубокие, неизгладимые следы, орошен­ные кровью и слезами многих поколений»4. Именно татарское иго Н. М. Карамзин считает причиной отставания России от «государств Ев­ропейских». Однако, с другой стороны, он признает, что татары принесли Руси и «благо»: благодаря им была ликвидирована раздробленность и

 «восстановлено самодержавие». «Свершилось при монголах, легко и тихо, чего не сделали ни Андрей Боголюбский, ни Всеволод III,— пишет Н. М. Карамзин, — в Владимире и везде, кроме Новгорода и Пскова, умолк вечевой колокол, ... рождалось самодержавие»; усилившаяся Москва была «обязана своим величием хану» '.

Живое, образное повествование о монголо-татарском нашествии на Русь, созданное Н. М. Карамзиным на основе русских летописей и некото­рых западноевропейских источников (Плано Карпини, Рубрука, Марко Поло), получило широкую известность и легло в основу ряда статей, по­священных нашествию Батыя, и соответствующих разделов в общих курсах.

Целиком на фактическом материале «Истории государства Россий­ского» была написана, например, работа А. Рихтера «Нечто о влиянии монголов и татар на Россию» (СПб., 1822). А. Рихтер старается доказать, что монголо-татары оказывали огромное влияние на все стороны русской жизни и даже способствовали превращению русских в «народ азиатский». По его мнению, под влиянием татарского «деспотизма» русские «приучи­лись к низким хитростям, к обманам, к корыстолюбию», «нравы ожесто­чились»; появилось «рабство и затворничество женщин по образцу татар­скому»; было перенято «азиатское великолепие царей» и «раболепное преклонение перед ними»; «древний национальный костюм наших пред­ков» был «заменен татарским»; русские переняли военную тактику и во­оружение монголов (преобладание легкой конницы, нападения из засад); значительное влияние оказали татары на «гражданские законы» (введение смертной казни и телесных наказаний, правеж, тарханные грамоты), а также «на словестность» (появление большого количества «татарских слов» в русском языке) и т. д.2.

Мы позволили себе привести подробное изложение статьи А. Рихтера потому, что в ней были высказаны почти все выводы позднейших сторонников «исключительного» влияния татарского ига на Россию. Выводы А. Рихтера полностью или частично неоднократно повторялись русскими дореволюционными историками. Показательно, что даже спустя 45 лет, в 1867 г., историк-разночинец А. П. Щапов считал необходимым полемизировать с Рихтером и писал, что тот в своих утверждениях о влиянии монголов на Россию «довел эту мысль до крайности» 3.

Дворянские историки XVIII — начала XIX столетия обобщили летописные материалы по истории монголо-татарского нашествия, поставили

вопрос о влиянии завоевателей на Россию. Однако обоснованно ответить на этот вопрос дворянская историография не смогла. Серьезным недостат­ком исследований В. Н. Татищева, М. М. Щербатова, Н. М. Карамзина и других была узость источниковедческой базы: они в основном опирались на материалы русских летописей. Восточные источники по истории монгольских завоеваний еще не были введены в научный оборот. Почти не разработана была и история самой Золотой Орды, без чего не­возможно составить сколько-нибудь правильное представление о взаи­моотношениях Руси с завоевателями и об их влиянии на покоренные страны.

Большое значение в дальнейшем изучении всего комплекса вопросов, связанных с монголо-татарским завоеванием, сыграли конкурсы на раз­работку этой темы, объявленные Российской Академий наук. В 1826 г. в «Программу задач, предложенных Российской Академией наук», был включен вопрос о последствиях монголо-татарского завоевания для Руси.

Конкурсное задание было сформулировано таким образом: «Какие последствия произвело господство монголов в России и именно какое име­ло оно влияние на политические связи государства, на образ правления и на внутреннее управление онаго, равно как и на просвещение и образова­ние народа?», причем было признано «желательным» привлечение, кроме русских летописей, сведений «из восточных и западных источников» '. Единственное рукописное «рассуждение» на немецком языке, представлен­ное на конкурс, Академия «не признала достойным ни денежной награды, ни одобрительного отзыва», однако проведение первого конкурса все же сыграло известную роль в истории изучения монголо-татарского завоева­ния, так как обратило внимание ученых на основную задачу историогра­фии монголо-татарского нашествия — привлечение «восточных и запад­ных источников». Не случайно, что в конце 20-х годов изучение истории монгольских завоеваний шло именно в намеченном конкурсом направле­нии. В 1826 и 1827 гг. в журнале «Северный архив» были опубликованы обширные выдержки из «Истории монголов» Д'Оссона, которая содержала много свидетельств восточных авторов (особенно Рашид-ад-Дина). Про­должением работы в этом направлении была публикация в «Вестнике Ев­ропы» перевода «Путешествия Асцелина, Карпини, Рубруквиса и Марко Поло (1245—1290 гг.)»2 и перевод В. Григорьевым с персидского языка «Истории Монголов» Хонтемира (1834 г.).

В журналах конца 20-х — начала 30-х годов появляется ряд статей, посвященных вопросу о влиянии монголо-татарского завоевания на исто-

рию России '. Большим шагом вперед в историографии нашествия было появление в 1832 г. книги М. С. Гастева «Рассуждение о причинах, замед­ливших гражданскую образованность в Русском государстве до Петра Ве­ликого». Считая «владычество монголов» одной из причин, замедливших развитие России, М. С. Гастев характеризовал его как «время величайшего расстройства, величайшего несчастья для нашего отечества, одно из тех времен, кои тяготеют над человеком, удушают его». По мнению М. С. Гас­тева, «татарское подданство не ликвидировало уделов и усобиц», «успехи земледелия при владычестве монголов были очень слабы», «постоянные набеги нарушали нормальный ход жизни», «русские княжества должен­ствовали платить тягостную дань монголам». Подводя итоги, М. Гастев категорически заявляет: «Какую пользу доставили нам татары? Кажется, никакой. Само единодержавие, многими принимаемое за плод их влады­чества, не есть плод их владычества» 2.

В 1832 г. Российская Академия наук вторично объявила конкурс на разработку вопроса о монгольском завоевании Восточной Европы и исто­рии Золотой Орды, установив первую премию в 200 червонцев. «Програм­ма задач, предлагаемых Имп. Академией Наук к соисканию 1834 и 1835 гг. по части истории», составленная известным востоковедом первой полови­ны XIX в. академиком X. Френом, представляла, по существу, изложение взглядов самого автора программы на роль монголо-татарского завоевания.

Академик Френ считал монголо-татарское завоевание тягчайшим бед­ствием для русского народа и указывал на владычество «монгольской ди­настии, бывшей некогда в течение двух с половиной веков ужасом и би­чом России, державшей ее в узах безусловного порабощения и располагав­шей своенравно венцом и жизнью князей ее»; Френ отмечал, что «владычество сие долженствовало иметь более или менее влияние на судьбу, устройство, постановления, образование, право, язык нашего оте­чества», для выяснения которого необходимо изучение истории Золотой Орды 3.

Результаты самого конкурса 1832 г. не оставили заметных следов в исторической литературе. Представленный в 1835 г. в Академию наук обширный (около 1300 л.) труд немецкого востоковеда Хаммера-Пургшалля не заслужил положительной оценки. В отзыве членов академической ко­миссии Френа, Шмидта и Круга отмечалось, что исследование Хаммера является поверхностным, в нем недостаточно использованы русские лето­писи, русские и восточные источники привлекаются некритически, допу­щено много ошибок в хронологии, искажений личных имен и географиче­ских названий, поэтому «Академия, по вышеприведенным причинам, не могла присудить труду его какой-либо премии» Ч Правда, труд Хаммера под названием «История Золотой Орды» был издан в 1839 г. за границей, но после резкой критики академической комиссией и неодобрительных от­зывов ряда русских историков (Н. Полевой, И. Березин) не пользовался авторитетом и был мало известен в России.

В 30-х годах XIX в., непосредственно после опубликования «Програм­мы» Академии наук, появились два больших курса русской истории: «Ис­тория русского народа» Н. А. Полевого и «Русская история» Н. Г. Устрялова. Н. А. Полевой писал, что в «монгольский период» перед «бурей» на­шествия «исчезают самобытные частности» и появляется «из мелких русских княжеств великое Российское государство». Однако, по его мне­нию, образование единого русского государства произошло не благодаря содействию монголов: Орда и не догадывалась, что «внук Калиты, губите­ля родных, щедрого поклонника ханов, обнажит уже на Орду меч»2. Н. Г. Устрялов признает известное содействие ордынских ханов «в переве­се князя Московского над удельными», но тоже подчеркивает, что это содействие не следует преувеличивать. «Мы вправе сказать, — пишет он,— что и без них (татар. — В. К.) удельная система рушилась бы так же точ­но, как пала феодальная в Западной Европе». Татарское влияние, по мне­нию Н. Г. Устрялова, проявлялось в изменении представлений народа о верховной власти, в усилении власти князей над всеми слоями русского общества, в некоторых изменениях податной системы и уголовном праве (смертная казнь, телесные наказания), однако татары не изменили «са­мобытности народной» 3.

Дальнейшее развитие взглядов на монгольское нашествие содержится в трудах историков «государственной школы» К. Д. Кавелина и С. М. Соловьева.

К. Д. Кавелин сформулировал свою точку зрения на монголо-татарское иго в статье «Взгляд на юридический быт древней Руси» (1846 г.). По его мнению, татары не внесли в развитие русского исторического про­цесса никаких новых «начал», способных разрушить «родовой быт славян», и «все монгольское влияние ограничилось несколькими словами, может быть, и даже вероятно, несколькими обычаями, не совсем для нас лестными, каковы: пытка, кнут, правеж». Однако и К. Д. Кавелин отме­чает, что «монголы разрушают удельную систему», а татарское владыче­ство «усилило власть великого князя и тем воссоздало видимый центр по­литического единства Руси», способствуя в известной степени складыва­нию «единодержавия» '.

Для работ другого историка «государственной школы» — С. М. Соловьева характерно почти полное игнорирование роли монгольского завоевания в истории России. «Новый порядок вещей (под которым подразу­мевалась замена «родовых» отношений «государственными». — В. К.) начался гораздо прежде монголов, — пишет С. М. Соловьев в «Истории отношений между князьями Рюрикова дома», — и развивался естествен­но, вследствие причин внутренних» 2. Ту же мысль высказывает С. М. Со­ловьев и в другой работе — «Взгляд на историю установления государст­венного порядка в России до Петра Великого»: влияние монголов не было «главным и решающим. Монголы остались жить вдалеке от русских кня­жеств, заботились о сборе дани, оставляя все как было, следовательно, ос­тавляя в полной свободе действовать те новые отношения, которые нача­лись на севере прежде них» 3.

Справедливо возражая против мнения о положительной роли монголо-татарского ига в складывании русской государственности, С. М. Соловьев допускает серьезную ошибку, вообще отрицая влияние иноземного завоевания на внутреннее развитие Руси; татарскую политику на Руси он сравнивает с эпизодическим участием половцев в усобицах рус­ских князей.

Недооценка последствий монголо-татарского нашествия нашла отражение и в более поздней работе С. М. Соловьева «История России с древ­нейших времен». Такому важному событию, как нашествие Батыя на Русь, в многотомной «Истории России» уделяется лишь часть второй главы тре­тьего тома, причем события нашествия описываются весьма бегло.

Взгляды С. М. Соловьева, несмотря на недооценку им разрушитель­ных последствий нашествия, в конце первой половины XIX в. выражали передовое направление в русской исторической науке. В вопросе о роли монгольского ига в русской истории они противостояли официально-монархической схеме русского исторического развития, выдвинутой Н. М. Ка­рамзиным, и «трудам» ряда церковных авторов, которые пытались использовать материалы татарского нашествия для возвеличивания право­славия '.

Значительным вкладом в историографию монголо-татарского нашест­вия явилась книга М. И. Иванина «О военном искусстве и завоеваниях монголов» (1846 г.), в которой впервые сделана попытка осмыслить собы­тия похода Батыя с точки зрения военного историка. В книге М. И. Ива­нина содержится много интересных сведений о событиях похода Батыя, об особенностях тактики кочевников, боевых качествах монгольской кон­ницы и т. д.

Не ставила своей задачей определить влияние монгольского завоева­ния па Русь и появившаяся в 1850 г. работа профессора Московского университета И. Д. Беляева «О монгольских чиновниках на Руси, упоминае­мых в ханских ярлыках», содержание которой довольно точно определя­ется в предисловии самим автором: «объяснение разных наименований монгольских чиновников и правителей, упоминаемых в ярлыках» 2.

В целом историография 30—40-х годов XIX в. характеризуется большим вниманием историков к событиям монголо-татарского нашествия, постановкой принципиальных вопросов о роли монгольского ига в русской истории и о степени влияния завоевателей на различные стороны жизни русского общества. В это время была подвергнута критике официально-монархическая концепция исторического развития Н. М. Карамзина и в ряде работ и статей, особенно в трудах революционных демократов, сформулирован передовой по тому времени взгляд на монголо-татарское наше­ствие и его последствия.

В. Г. Белинский в «Литературных мечтаниях» (1834 г.) называл та­тарское иго «сковывающим началом» в истории русского народа, которое задерживало его развитие3. Молодой Н. Г. Чернышевский в письме к род­ным 30 августа 1846 г. писал, характеризуя монгольских завоевателей: «Жалко или нет бытие подобных народов? Быша, и быша, яко и не бывше. Прошли, как буря, все разрушили, сожгли, полонили, разграбили и толь­ко... Быть всемогучими в политическом и военном смысле и ничтожными по другим, высшим элементам жизни народной?» Н. Г. Чернышевский пра­вильно понимал всемирно-историческое значение борьбы русского народа против монголо-татарских завоевателей, спасшей от разгрома «европей­скую цивилизацию»: «Нет, не завоевателями и не грабителями выступают

в истории политической русские, как гунны и монголы, — пишет Н. Г. Чернышевский, — а спасителями, спасителями от ига монголов, ко­торое они сдержали на мощной вые своей, не допустив его до Европы, быв стеной ей, правда, подвергнувшейся всем выстрелам, стеною, которую вполовину разбили враги» '. К вопросу о регрессивной роли татаро-монгольских завоеваний Н. Г. Чернышевский возвращается в статье «Непоч­тение к авторам», в которой отмечает, что развитие цивилизации в России «задерживалось соседством хищнических азиатских орд: печенегов, татар» 2.

Яркую картину последствий монгольского нашествия для русских зе­мель дает А. И. Герпен. В книге «О развитии революционных идей в Рос­сии» (1851 г.) А. И. Герцен пишет: «Татары пронеслись над Россией по­добно туче саранчи, подобно урагану, сокрушающему все, что встречалось на его пути. Они разоряли города, жгли деревни... и после всех этих ужа­сов исчезали за Каспийским морем, время от времени посылая оттуда свои свирепые орды, чтобы напоминать покоренным народам о своем гос­подстве. Внутреннего же строя государства, его администрации и прави­тельства победители-кочевники не трогали... Монгольское иго тем не менее нанесло ужасный удар: материальный ущерб после неоднократных опустошений привел к полному истощению народа — он согнулся под тяж­ким игом нищеты. Люди бежали из деревень, никто из жителей не чувст­вовал себя в безопасности, к податям прибавилась выплата дани, за кото­рою при малейшем опоздании приезжали баскаки, обладавшие неограни­ченными полномочиями, и тысячи татар и калмыков. Именно в это злосчастное время, длившееся около двух столетий, Россия и дала обо­гнать себя Европе» 3.

Оценка монголо-татарского завоевания В. Г. Белинским, Н. Г. Чер­нышевским и А. И. Герценом была высшим достижением русской истори­ческой науки XIX в. Буржуазная историография конца XIX—начала XX в. в этом отношении сделала значительный шаг назад.

Развитие русской историографии монголо-татарского нашествия в 50—60-х годах XIX в. характеризуется прежде всего дальнейшим расши­рением источниковедческой базы. Много новых восточных источников было введено в научный оборот И. Н. Березиным. В исследованиях «Внут­реннее устройство Золотой Орды (по ханским ярлыкам)» и «Тарханные ярлыки, данные ханами Золотой Орды русскому духовенству» (1852 г.) он обстоятельно знакомит с этим важным видом источников. В других его работах — «Первое нашествие монголов на Россию» (1852 г.) и «Нашест­вие Батыя на Россию» (1855 г.) —приводятся обширные выдержки из

восточных авторов о нашествии монголо-татар на Восточную Европу (Рашид-ад-Дина', Джувейни, Ибн-Эльасира, Абулгази и др.) Выдержки из восточных авторов опубликованы И. Н. Березиным с подробными ком­ментариями, объяснением исторических терминов, географических назва­ний и личных имен. В примечаниях к переводам комментируются отдель­ные события, даются указания на степень достоверности тех или иных фактов и дат. Вместе с тем И. Н. Березин, вводя в научный оборот новые восточные источники, ограничивается объяснением текстов и не пытается сделать какие-либо выводы и обобщения. Такой же характер имеет и док­торская диссертация И. Н. Березина «Очерк внутреннего устройства улу­са Джучиева» (1864 г.), написанная автором в плане исторического и фи­лологического комментария.

50—60-е годы XIX в. внесли мало нового в историографию монголь­ского нашествия. Немногочисленные статьи, посвященные частным вопро­сам темы2, работы церковных авторов (в которых трактовка историчес­кого материала, как правило, была целиком подчинена задаче восхваления церкви и духовенства) 3 и несколько брошюр из серии «Чтений для на­рода» 4 — вот, пожалуй, и все, что прибавили эти десятилетия к историо­графии нашествия.

В 70-х годах появляется ряд университетских курсов и общих статей, в которых заметны попытки оценить последствия монгольского завоевания для истории России. В 1870 г. Н. И. Костомаров в большой статье «Начало единодержавия в древней Руси» выступил против С. М. Соловьева, отри­цавшего положительное влияние татарского ига на складывание «едино­державного государства». В отличие от С. М. Соловьева, Н. И. Костомаров утверждал, что «в Северо-Восточной Руси до татар не сделано никакого шага к уничтожению удельно-вечевого строя» и только в татарском «раб­стве Русь нашла свое единство, до которого не додумалась в период сво­боды». В целом, по мнению Н. И. Костомарова, «татарское завоевание дало

Руси толчок и крутой поворот к монархии», которая и наступила в резуль­тате ослабления Золотой Орды и «перехода верховной власти к великому московскому князю» '.

Тезис Н. И. Костомарова о решающей роли татарского ига в ликви­дации «удельно-вечевого строя» и складывании «единодержавия» полу­чил в дальнейшем широкое распространение в русской буржуазной историографии.

Несколько по-иному подходил к оценке монголо-татарского завоева­ния Руси К. Бестужев-Рюмин. В своем курсе «Русской истории» (который имел в основном компилятивный характер) К. Бестужев-Рюмин пытается примирить противоположные оценки роли монгольского завоевания, упре­кая С. М. Соловьева за недооценку, а Н. М. Карамзина и Н. И. Костома­рова за преувеличение влияния Орды на складывание русской государст­венности. Известный интерес представляет разделение К. Бестужевым-Рюминым татарского влияния на Русь на «прямое» и «косвенное» (в смысле задержки культурного развития России и ее отрыва от западно­европейской «цивилизации»); именно «косвенное влияние» татарского ига К. Бестужев-Рюмин считал основным2.

В 1873 г. с полемической статьей по вопросу о татарском влиянии на русскую историю выступил В. И. Кельсиев, который протестовал против утверждений о неспособности русских к самостоятельным историческим действиям, против преувеличения иноземного, и в особенности татарского влияния на Россию, критиковал историков, которые Русь «приняли за «tabula rasa», на которой всякий, кому не лень, могли производить что угодно». В. И. Кельсиев писал, что татарское влияние на русскую жизнь было незначительным. «Заимствовав от татар, или, по крайней мере, через татар, многие слова, — писал В. И. Кельсиев, — мы вовсе не заимствовали от них ни быта, ни цивилизации» 3.

Однако интересная статья В. И. Кельсиева не могла нарушить основ­ной тенденции буржуазной историографии второй половины XIX в. — стремления преуменьшить разрушительные последствия монгольского за­воевания и найти «положительное влияние» татар на русскую историо­графию. Историк русского права И. Д. Беляев в «Лекциях по истории русского законодательства» (1879 г.) прямо утверждал, что монголо-татары «подготовили многое для будущего торжества самодержавия»: они способствовали ликвидации различий между «дружиной» и «земщиной», усилению отдельных князей; в условиях монголо-татарского ига князь, собиравший ордынский выход, стал «ближе к народу» и получил «большую власть» над своими подданными 1.

Очень большое значение придавал монгольскому влиянию и другой историк русского права — Ф. И. Леонтович. Он считал монгольское право «двухвековым мостом», при помощи которого русские шагнули «от мира к государству», причем монголо-татары принесли Руси много новых «политических и социальных институтов»: систему приказов, тарханы, крепост­ничество, местничество, кормление и т. д. По мнению Ф. И. Леонтовича, даже «Соборное уложение 1649 года напоминает «Великую Ясу» Чингиз-хана с ея страшными наказаниями»! 2.

Из других работ этого времени можно упомянуть новое, значительно дополненное издание книги М. И. Иванина «О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар и среднеазиатских народов при Чингиз-хане и Та­мерлане» (1875 г.), статьи О. Миллера «О древнерусской литературе по отношению к татарскому игу» 3 и Е. Е. Голубпнского «Порабощение Руси татарами и отношение ханов монгольских к русской церкви», в которых опровергалось утверждение церковных авторов о якобы «патриотической» роли церковников в период нашествия монголо-татар, а также работы украинских историков И. Левицкого и М. А. Максимовича. И. Левицкий утверждал, что монголо-татары нанесли украинским землям такой страш­ный урон, что «после татарского нашествия Украина стала пустынею» 4. М. А. Максимович, наоборот, считал, что «гиперболические выражения летописей не следует понимать в буквальном смысле», и после нашествия на Украине «осталось население столь значительное, что для князей было кем воевать и соседей, и друг друга» 5. Справедливо выступая против на­ционалистической теории М. Погодина об утрате Киевской Русью после нашествия Батыя своего коренного населения и последующем заселением ее «новопришлым народом из Карпатов», М. А. Максимович недооцени­вает разрушительные последствия нашествия8.

80—90-е годы XIX в. мало внесли в историографию монгольского на­шествия. В единственном общем курсе этого времени — «Истории России» Д. Иловайского (1880 г.) — не содержится никакой оценки монгольских завоеваний; раздел второго тома «Истории России», посвященный нашест­вию Батыя, представляет собой простую компиляцию. Немногочисленные статьи, вышедшие в 80-х — начале 90-х годов, касались преимущественно частных вопросов монгольского нашествия 1.

Попытку обобщить итоги исследования последствий монгольского за­воевания для Руси сделал М. И. Сагарадзе в лекции «Влияние монголь­ского ига на Россию» (1891 г.). Однако вместо «установления одного общего взгляда относительно вопроса о влиянии монгольского ига на раз­личные стороны русской жизни» у него получилось эклектическое соеди­нение взглядов историков различных направлений, причем влияние Н. И. Костомарова с его теорией разрушения татарами «удельно-вечевого строя» проявилось наиболее отчетливо 2.

Русская буржуазная историография периода империализма не внесла ничего принципиально нового в исследование монголо-татарского нашест­вия на Русь. Наиболее значительное историческое сочинение начала XX в. — «Курс русской истории» В. О. Ключевского — в оценке монголо-татарского завоевания продолжает наметившуюся уже в историографии конца XIX в. тенденцию «положительного влияния» ига па образование русского централизованного государства. «Власть хана, — пишет В. О. Ключевский, — давала хотя признак единства мельчавшим и взаим­но отчуждавшимся вотчинным углам русских князей... Гроза ханского гне­ва сдерживала забияк, милостью, т. е. произволом, хана не раз предупреж­далась или останавливалась опустошительная усобица. Власть хана была грубым татарским ножом, разрезавшим узлы, в какие умели потомки Всеволода III запутывать дела своей земли» 3. Для В. О. Ключевского была характерна недооценка разрушительных последствий нашествия, игнори­рование тех новых условий, в которые были поставлены русские княжест­ва монгольским завоеванием. Не случайно в многотомном «Курсе русской

Ярослава до конца XIV столетия, 1891, стр. 458—459). Эти же положения повторяет М. С. Грушевский и в своей более поздней работе «Очерк истории украинского народа» (СПб., 1906).

истории» не нашлось даже места для описания событий нашествия Батыя'.

В двух других общих курсах русской истории — «Русская история в очерках и статьях» под ред. М. В. Довнар-Запольского и «Русская исто­рия» Д. И. Багалея — оценка монголо-татарского ига очень противоречива и эклектична. Автор очерка «Русское общество и татарское иго» в истории М. В. Довнар-Запольского С. К. Шамбинаго отмечал, что татарское завое­вание привело к «огрублению нравов», «полнейшей замкнутости Руси» и упадку культуры, но одновременно признавал за татарами определенное положительное влияние на складывание русской государственности. «Не без влияния татар, — писал С. К. Шамбинаго, — явилось изменение княжеской власти» 2. Оценка татарского владычества Д. И. Багалеем носит эклектический характер «многих факторов»; «татары оказали сильное вли­яние на политический быт древней Руси..., — писал Д. И. Багалей, — глав­ным образом (татарское владычество. — В. К.) отразилось на характере великокняжеской власти, которая перешла мало-помалу во власть цар­скую», что было «положительным» моментом. Но одновременно татарские погромы имели «чрезвычайно печальные экономические последствия для населения», и «татарское иго задержало на некоторое время культурное развитие русского народа» 3.

С другой стороны, С. Ф. Платонов в «Лекциях по русской истории» называл монгольское иго лишь «случайностью в нашей истории» и счи­тал, что обе «стороны» влияния татарского ига — и «влияние на государ­ственное и общественное устройство», и «влияние на культуру» — были ничтожны. «Мы можем рассматривать внутреннюю жизнь русского обще­ства в XIII веке, — писал он, — не обращая внимание на факт татарского ига». Единственное значительное последствие татарского владычества С. Ф. Платонов видел в том, что оно привело к «окончательному разделе­нию Руси на две половины: на Северо-Восточную и Юго-Западную» 4.

Примерно так же расценивает влияние монголо-татарского завоева­ния Н. Рожков. Он писал, что татарское влияние «не было велико, и в тех случаях, когда проявлялось, лишь дополняло собою ряд других, внутренних воздействий..., было в сущности явлением внешним, поверхностным». Даже задержку экономического развития России из-за «татарских погро­мов» не следует, по мнению Н. Рожкова, преувеличивать, так как наблю­давшееся в период ига усиление торговли с востоком «служило одной из предпосылок зарождения товарного хозяйства в удельной Руси». В соци­ально-политическом смысле влияние татар Н. Рожков видит в том, что иго «содействовало закрепощению масс» и «укрепляло власть московских царей, способствовало собиранию Руси Москвой» '.

Единственная специальная работа по истории монголо-татарского ига на Руси — книга Д. И. Троицкого «Русь в монгольский период» — пред­ставляет собой популярный очерк, не содержавший нового фактического материала и, по существу, не дававший никакой оценки монголо-татарско­го завоевания2. Не пытался оценить влияние монголо-татарского нашест­вия на русскую историю и М. Дьяконов в «Очерках общественного и го­сударственного строя древней Руси». Он ограничился лишь констатацией факта существования в историографии «двух направлений» — сторонни­ков решающего влияния татар на складывание «единодержавного госу­дарства» и историков, «не придающих монгольскому игу решающего зна­чения» 3. Немногочисленные статьи этого периода, касающиеся монголо-татарского нашествия на Русь, не вносили ничего принципиально нового в историографию нашествия (статьи Н. И. Веселовского, П. Н. Голубовского, С. Смирнова, Ф. Сурина-Массальского и др.).

В начале XX в. продолжалась публикация источников, связанных с историей монголов и монголо-татарского завоевания Руси. В 1907 г. В. О. Поповым были опубликованы «Яса Чингиз-хана» и «Уложение мон­гольской династии Юань-чао-Дянь-чжань» 4.

В 1911 г. появились в переводе Малеина «Путешествие в Восточные страны» Рубрука и «История Монголов» Плано Карпини. В 1914 г. А. И. Иванов подготовил к изданию ценную подборку китайских источни­ков «Походы монголов на Россию по официальной китайской истории Юань-ши» 5. Однако восточные источники, опубликованные в это время, не были использованы буржуазной историографией; даже ссылок на цен­нейший сборник арабских материалов В. Тизенгаузена, изданный в 1882 г., почти нет в работах русских буржуазных историков периода империа­лизма.

В целом для русской буржуазной историографии периода империализма характерно отсутствие новых идей в освещении истории монголь­ского завоевания, возвращение к теории «решающего влияния» татарско­го ига на формирование русской государственности, преуменьшение раз­рушительных последствий татарских погромов. В ряде работ историков этого периода оценка монголо-татарского нашествия на Русь и его послед­ствий вообще отсутствует (Д. И. Троицкий, М. Дьяконов) или представ­ляет собой эклектическое объединение взглядов предшествующих иссле­дователей (Д. И. Багалей, С. К. Шамбинаго).

Подводя итоги развития русской дореволюционной историографии монгольского нашествия, можно отметить, что русские дореволюционные историки накопили значительный фактический материал о завоевании монголо-татарами русских княжеств, сделали ряд ценных наблюдений и интересных выводов по частным вопросам темы и источниковедческому анализу документов. В русской буржуазной историографии периода империализма наблюдается отход от многих правильных положений, выра­ботанных историографией середины XIX в. (особенно в трудах революци­онных демократов), тенденция к преуменьшению разрушительных послед­ствий татарских погромов и стремление отыскать «положительное влия­ние» завоевателей на русскую историю (в вопросе о складывании единого русского государства). Источниковедческая база русской дореволюцион­ной историографии монгольского нашествия была недостаточной; мало ис­пользовались восточные источники, почти не привлекался к исследованию археологический материал. Можно вполне согласиться с оценкой состоя­ния историографии нашествия, сделанной в 1913 г. К. А. Стратонитским: «Ни в одной книге, ни в одной статье, где рассматривается та или другая сторона нашей жизни хотя сколько-нибудь с исторической точки зрения, не обходится без упоминаний о татарах, татарщине, татарских обычаях... А между тем, едва ли можно указать на какой-либо другой во­прос в русской истории, который был бы так мало разработан, как вопрос о татарах» '.

II

Система взглядов на монголо-татарское завоевание и его роль в исто­рии Руси, разработанная русской буржуазной историографией периода империализма, легла в основу работ по этой теме белоэмигрантской исто­рической «школы» евразийцев. Работы историков этой «школы» интерес­но рассмотреть подробнее, так как многие их теории до сих пор повторя­ются зарубежными буржуазными авторами.

«Евразийство» было одним из наиболее влиятельных литературно-фи-

лософских течений русской белой эмиграции 20-х — начала 30-х годов. Книги «Евразийского книгоиздательства» выходили в Харбине, Берлине, Белграде, Праге, Париже. В Берлине в 1923—1927 гг. издавался периоди­ческий орган евразийцев — «Евразийский временник», а в Париже — журнал «Евразийская хроника». В ряде европейских городов (Париж, Прага и др.) постоянно функционировали «евразийские» клубы и се­минары.

Евразийское движение зародилось в начале 20-х годов, в обстановке глубокого кризиса русской белоэмиграции. Полным провалом закончились попытки силой свергнуть Советскую власть; Советское государство не только выстояло, но и начало успешную работу по восстановлению разру­шенного мировой войной и иностранной интервенцией народного хозяй­ства. В самой Западной Европе под давлением трудящихся масс все гром­че раздавались голоса за признание Советской России, за установление с ней нормальных дипломатических и торговых отношений. В обстановке послевоенного кризиса и ожесточенных классовых боев европейского про­летариата собрались международные конференции в Генуе и Гааге, на ко­торых советская делегация заявила о твердой решимости Советской вла­сти проводить свою, независимую от капиталистов Запада политику, об отказе от уступок капиталистам в принципиальных вопросах. Все это со­здавало в рядах белой эмиграции атмосферу безнадежности и подавлен­ности.

С другой стороны, в связи с обострением классовой борьбы в Западной Европе в среде белоэмигрантов произошло «крушение европейских идеа­лов»: контрреволюционная белоэмиграция уже не надеялась на активную военную помощь в борьбе с Советской Россией со стороны капиталистиче­ских государств Западной Европы, охваченных пожаром классовой борьбы.

В этих условиях идеологи контрреволюционной белоэмиграции иска­ли какую-то «третью силу», которая могла бы победить крепнувшую Со­ветскую власть. Поиски новых средств борьбы с Советской Россией при­вели к возникновению «сменовеховства» — течения преимущественно бе­лоэмигрантской интеллигенции, которая с началом нэпа надеялась на «мирное перерождение» Советской власти и реставрацию капиталистиче­ских отношений, и «евразийства», идейная близость которых несомненна.

Выход из идейного тупика, в который зашла контрреволюционная белоэмиграция, «евразийцы» видели в теории «смены культур». Эта «смена культур», по мнению «евразийцев», должна была произойти в результате развития человеческого духа совершенно независимо от каких-либо мате­риальных предпосылок. По утверждениям «евразийцев», «большевистская идеология», являясь разновидностью на русской почве гибнущей «запад­ной культуры», тоже якобы переживала «глубокий кризис», а на смену ей шла «с востока» «евразийская культура», отличавшаяся «патриархально­стью», «религиозным обоснованием» и в корне противоположная социализ-

му. Согласно теории «евразийцев», в результате простой «смены культур» Советская власть в России должна была исчезнуть, а на ее месте возник­нуть «евразийское государство», представляющее собой своеобразную фор­му реставрации капиталистических отношений.

Эта теория имела целью дать какую-то историческую перспективу контрреволюционной белоэмиграции, идейно поддержать неразоружив­шихся врагов Советской власти.

Свою надуманную, глубоко идеалистическую «теорию», евразийцы ста­рались обосновать историческим материалом. «Евразийским книгоизда­тельством» было выпущено в 20-х годах много книг и статей по истории (книги И. Р. ', Э. Хара-Давана, В. Иванова, П. И. Савицкого, Н. С. Тру­бецкого, статьи Я. Садовского, Б. Ширяева, С. Пушкарева и др.). Особое внимание «евразийских историков» привлекала история монголов, кото­рым они приписывали решающую роль в формировании «евразийской культуры и государственности».

Взгляды «исторической школы евразийцев» сложились под влиянием русской дворянско-буржуазной историографии, особенно «славянофильст­ва» и «колонизационной теории» В. О. Ключевского. Однако если русские буржуазные историки начала XX в. обогащали науку привлечением бога­того фактического материала, то источниковедческая база «евразийских историков» была крайне скудной. По существу, «евразийцы» почти не при­влекали для своих «исследований» источники и пользовались для иллю­страции исторических схем данными, которые содержались в работах исто­риков прошлого. В книге евразийца Э. Хара-Давана, например, прямо говорилось, что сочинение написано «по историческим данным профессо­ров Ключевского и Платонова» 2.

Особенно большой шаг назад сделали «евразийцы» в методологичес­ком отношении: евразийская «школа» отказалась даже от элементов эко­номического материализма, содержавшихся в работах лучших представи­телей русской буржуазной историографии. Преследуя глубоко реакцион­ные цели, прозябая в обстановке идейного разложения и обреченности контрреволюционной эмиграции, «евразийцы» скатились к мистике и иде­ализму.

Очень сильное влияние на складывание взглядов «евразийцев» оказа­ла книга реакционного немецкого философа-идеалиста Освальда Шпенглера «Закат Европы», появившаяся вскоре после первой мировой войны. Шпенглерианское предсказание неизбежной гибели «европейской цивили­зации», его теория «смены культур», релятивизм и философский идеализм лежали в основе исторических взглядов «евразийской школы».

 «Евразийцы» отрицали существование объективных законов развития общества. С. Пушкарев утверждал в своих статьях, что «общезначимых законов исторического развития не существует, ибо история имеет дело с явлениями индивидуально-неповторимыми и качественно-своеобразны­ми». Фактором, определявшим развитие исторического процесса, «евра­зийцы» считали духовное развитие в различных его проявлениях. По ут­верждению Я. Садовского, «главным двигателем в жизни человечества яв­ляется этическая область»2. В связи с этим «евразийцы» придавали религии непомерно большое значение в истории. «Религия есть совесть народа», она «должна дать русскому народу целостную методику жизни», «церковь должна воздействовать на хозяйственную жизнь страны» 3, Мос­ковское государство «представляет из себя пример государства, базиру­ющегося на религиозности, вросшей в быт», причем сама мысль об обра­зовании государства «родилась под влиянием и действием объединяющей народ религиозности» 4, — такими высказываниями буквально пестря,т сочинения «евразийцев».

Один из теоретиков «евразийского» движения Я. Садовский так фор­мулировал идейно-политические цели «евразийства»: «противопоставле­ние духовной культуры материализму, утверждение религии основой культуры, отстаивание интересов личности против гнета коллектива, на­ции против нивелировки интернационала» 5.

«Евразийская историческая школа» полностью игнорировала не толь­ко классовую борьбу, но и само существование классов. Анонимный автор книги «Наследие Чингиз-хана» утверждал, что в своей политике и госу­дарственном строительстве Чингиз-хан опирался не на класс, не на нацио­нальность, а на «определенный психологический тип людей», которые «честь и высшие принципы» ставили выше страха и жажды благополучия и являлись в силу этого носителями «большой и положительной идеи»6.

Об «едином туранском психологическом типе», не связанном никакой классовой или национальной принадлежностью, писал и другой евразий­ский историк, князь Н. С. Трубецкой7.

В соответствии с идеалистическим осмыслением общественной жизни «евразийцы» создали свою собственную схему русского исторического про­цесса. Полнее всего она была изложена в «Наследии Чингиз-хана», издан­ном в 1925 г. в Берлине «Евразийским книгоиздательством». Необходимо отметить, что изложенная в этой книге концепция являлась в значительной мере общей для историков «евразийской школы» и с появлением но­вых сочинений ее представителей только дополнялась и уточнялась.

Автор (под инициалами И. Р.) «Наследия Чингиз-хана» игнорировал первый период русской истории, историю Киевской Руси. По его мнению, «не только из Киевской Руси не возникла современная Россия, но это бы­ло даже и исторически невозможно», так как Киевская Русь являлась «группой княжеств, управлявшихся варяжскими князьями», и была «не­жизнеспособна» '. Смысл русской истории, заявлял автор «Наследия Чингиз-хана», нужно искать в другом направлении — на Востоке: «...вся тер­ритория современного СССР некогда составляла часть монгольской импе­рии, основанной великим Чингиз-ханом», и «в исторической перспективе то современное государство, которое можно назвать и Россией, и СССР, есть часть великой монгольской монархии, основанной Чингиз-ханом»2.

Это произошло потому, продолжал И. Р., что территория России пред­ставляет из себя «систему степей» от Тихого океана до устья Дуная и в географическом отношении отличается «и от собственно Европы, и от соб­ственно Азии», являясь «особым материком, особой частью света, кото­рую в отличие от Европы и Азии можно назвать Евразией». Эта «особая часть света» — Евразия в целом, через существование «переходных ти­пов», не только «представляет из себя географически и антропологически единое целое, но ее можно рассматривать даже как «до известной степени самодовлеющую хозяйственную область». В силу такого единства — геог­рафического, антропологического и хозяйственного — «государственное объединение Евразии было с самого начала исторической необходимо­стью» 3, и народ, взявший на себя эту задачу, делал исторически прогрес­сивное и необходимое дело.

Таким народом, по мнению автора, не могли быть русские, болгары или хазары, ибо «народ, овладевший той или иной речной системой, ока­зывался хозяином одной определенной части Евразии». Только «система степей», протянувшихся по всей Евразии, связывала ее в единое целое, и «народ, овладевший системой степей, оказывался господином всей Евра­зии». Таким народом были монголы.

С этих исходных позиций автор «Наследия Чингиз-хана» и оценивал роль и значение монголо-татарских завоеваний в истории «Евразии»: «Чингиз-хану удалось выполнить историческую задачу, поставленную са­мой природой Евразии, задачу государственного объединения всей этой части света»; «завоевывая Евразию и государственно ее объединяя, Чин­гиз-хан совершал дело исторически необходимое и осуществлял вполне реальную, самой природой поставленную историческую задачу» 4. В пред-

ставлении «евразийцев» кровавое и опустошительное монгольское завоевание «было делом созидательным и для самой Евразии в конечном итоге полезным», а прославившийся своими жестокостями Чингиз-хан «высту­пал как осуществитель творческой миссии, как созидатель и организатор исторически ценного здания»! '. «Евразийцы» забыли известные всем фак­ты гибели под ударами монгольских завоевателей древних цивилизаций, длительную полосу упадка, которую переживали подвергнувшиеся мон­гольскому нашествию страны, потопленные в крови народные восстания против завоевателей, тяжкое иноземное иго, высасывавшее из покоренных народов все живые соки, замедлявшее их экономическое, политическое и культурное развитие, — историческая правда не укладывалась в их наду­манную «схему».

В соответствии с трактовкой «Евразии» как единой монгольской импе­рии, «мировой» по своему характеру, И. Р. первоначально отводил Руси роль одного из многочисленных монгольских «улусов», значение которого впоследствии неизмеримо возрастает только потому, что «Русское госу­дарство явилось наследником, преемником, продолжателем исторического дела Чингиз-хана»2. Русь сумела перенять «монгольскую государствен­ную идею» и занять место монголов в политической системе Евразии, под непосредственным воздействием «монгольской государственной идеи» об­разовалось московское государство. «Государственное объединение рус­ских земель под властью Москвы, — утверждал И. Р., — было прямым следствием татарского ига» 3. Правда, монгольская государственная идея подвергалась на Руси определенной обработке, получив под влиянием «византийских государственных идей и традиций» новое, «христианско-византийское обоснование» 4.

Дальнейшее содержание русской истории автор «Наследия Чингиз-хана» видел в том, что Русь взяла на себя исторически необходимую зада­чу объединения Евразии, переняв ее у монголов, в результате чего произо­шла «замена ордынского хана московским царем с перенесением ханской ставки в Москву» 5. Традиции преемственности с политикой монгольских ханов поддерживались русскими царями до Петра I, с которого началась «измена монгольской идее», «европеизация России», что, по мнению И. Р., имело самые отрицательные последствия и в конце концов привело Рос­сию к революции.

Основные положения И. Р. о «Евразии» как «особом материке», об исторической обусловленности монгольских завоеваний, о положительной роли монголов в создании «евразийской» государственности и культуры, о

Руси как «наследнице» монгольской империи развивались и дополнялись в работах других историков «евразийской школы».

Н. С. Трубецкой в статье «О туранском элементе в русской культуре» (1925 г.) подчеркивал мысль об огромном положительном влиянии на рус­скую культуру и государственность монголов и вообще «туранского наро­да» '. По мнению Н. С. Трубецкого, перенимание русским народом харак­терных для «туранского психологического типа» черт (устойчивость убеж­дений, сила, религиозность) явилось «благоприятным условием» для образования русского государства, и «туранское влияние» для Руси «в об­щем было положительно»: «Московское государство возникло благодаря та­тарскому игу. Русский царь явился наследником монгольского хана: «свер­жение татарского ига» свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву. Произошло обрусение и оправославление татарщины, и московский царь оказался носителем этой новой формы татарской государственности» 2.

В 1926 г. в книге «Евразийство. Опыт систематического изложения», являвшейся, по существу, официальным изложением программы «евра­зийцев», подобная схема русского исторического развития была снова под­тверждена. В разделе «Общие положения» указывалось: «Термином «Ев­разия» мы означаем особый материк, как место развития специфической культуры, евразийской и русской... Культурное и географическое единст­во Евразии сказывается в ее истории, определяет ее хозяйственное разви­тие, ее самосознание и ее историческую миссию в отношении Европы и Азии... Впервые евразийский культурный мир предстал на сцене как це­лое в империи Чингиз-хана... Монголы сформулировали историческую за­дачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее политического строя. Они ориентировали к этой задаче евразийские на­циональные государства, прежде всего и больше всего — Московский улус. Это Московское государство, органически выросшее из Северо-Восточной Руси..., заступило место монголов и приняло на себя их культурно-поли­тическое наследие» 3.

С. Пушкарев в статье «Россия и Европа в историческом прошлом» (1927 г.) шел еще дальше в оправдании монгольских завоеваний. Он вы­ступал против взгляда на Русь XIII в. как на «сторожевой пост» по охране европейской цивилизации от монгольских завоевателей и утверждал, что с восточными соседями-кочевниками русский народ «мирно уживался го­раздо легче, чем с соседями западными», и даже больше того — «татары защищали Россию от Европы»!4.

Старался доказать «благотворное» влияние монгольского ига на рус­ский народ и евразиец Б. Ширяев. В статье «Национальное государство на территории Евразии» он возражал против довольно распространенного в буржуазной историографии деления истории России на три периода: Ки­евский, Московский и Петербургский, и считал единственной «великой гранью» в русском средневековье события монголо-татарского нашествия. «Монгольское иго, — писал Б. Ширяев, — вызвало русский народ из про­винциализма исторического бытия мелких разрозненных племенных и го­родских княжеств так называемого удельного периода, на широкую доро­гу государственности, объявшей, в конце концов, весь русский народ в совокупности». По его мнению, именно во время ига и под влиянием татар­ской политики происходил «генезис русской государственности. Она воз­никла под внешним давлением опеки монгольской государственной вла­сти» '.

Весьма положительно оценивал влияние монголо-татарского ига на Русь евразиец Э. Хара-Даван, автор книги «Чингиз-хан как полководец и его наследие». Он повторял типичное для евразийцев утверждение о ре­шающей роли монголов в формировании русской государственности: «Влиянием монгольского владычества эти (русские. — В. К.) княжества были слиты воедино, образовав сначала Московское царство, а впоследст­вии Российскую империю». Сама татарская политика на Руси, по мнению Э. Хара-Давана, была направлена прежде всего на формирование русской государственности: «...монголы приступили к собиранию и организации Руси, подобно своему государству, ради водворения в стране порядка, за­конности и благополучия... В результате такой политики монголов они да­ли покоренной ими стране основные элементы будущей московской госу­дарственности: самодержавие (ханат), централизм, крепостничество»2. Кроме того, утверждал Э. Хара-Даван, монголо-татарское иго «сильно от­разилось и на культуре русского народа, и далеко не в одном только от­рицательном смысле». В качестве примеров «положительного влияния» ига автор называл обеспечение безопасности торговых и культурных свя­зей с Востоком, влияние татар на быт, административные учреждения, военное искусство, «укрепление православия» и даже на то обстоятельст­во, что «монгольское иго влило известный процент монгольской крови в кровь русского народа. Прилив свежей, посторонней крови создает усло­вия для рождения талантов и гениев» 3. Монгольское иго, заключал Э. Ха­ра-Даван, было для Руси «превосходной, хотя и тяжелой школой, в кото­рой выковалась московская государственность и русское самодержавие» 4.

К числу историков «евразийской школы» относился в 20-х — начале 30-х годов и Г. Вернадский. Он в полной мере соглашался с традиционной для евразийцев схемой русского исторического процесса и места в русской истории монголо-татарского завоевания.

В статье «Два подвига св. Александра Невского», опубликованной в 1925 г. в «Евразийском временнике», Г. Вернадский писал о том, что мон­гольское завоевание Руси было в значительной степени оправдано тем, что иначе русские земли попали бы под власть западных государств, и только монголы предотвратили это. «Русь могла погибнуть в героической борьбе, но устоять и спастись в борьбе одновременно на два фронта не могла. Предстояло выбирать между Западом и Востоком. Даниил Галицкий вы­брал Запад... Александр Невский выбрал Восток и под его защитой решил отбиваться от Запада» '. Г. Вернадский хвалил Александра Невского за его «смирение» по отношению к Орде и так оценивал русско-татарские отно­шения: «Александр видел в монголах дружественную в культурном отно­шении силу, которая могла помочь ему сохранить и утвердить русскую культурную самобытность от латинского Запада» 2.

Еще яснее взгляды, характерные для «евразийской исторической шко­лы», проявились в статье Г. Вернадского «Монгольское иго в русской исто­рии». Г. Вернадский рассматривает русскую историю только как состав­ную часть истории монгольской империи — что типично для евразийцев. Г. Вернадский всячески старался преуменьшить отрицательное влияние монголо-татарского нашествия на историческое развитие Руси. Этой цели служило и утверждение, что «монгольское нашествие не было чем-то прин­ципиально новым» по сравнению с другими движениями кочевников (пе­ченегов, половцев), ссылка на то, что монгольское иго «поставило русскую землю в теснейшую связь со степным центром и азиатскими перифериями материка», так как «русская земля попала в систему мировой империи — империи монголов» 3, и т. д. Монгольское иго Г. Вернадский считал не обременительным для Руси. Он писал, что в отличие от Польши, Литвы и Венгрии, установивших свою власть над частью русских земель, «монголь­ская империя не мешала внутренней культурной жизни своих частей, в том числе и земли русской... Это государство было — мировая империя, а не провинциальная держава». Больше того, «монголо-татарская волна поддержала на своем гребне оборону русского народа от латинского Запада» 4.

Историю Северо-Восточной Руси Г. Вернадский не выделял из исто­рии Золотой Орды, хотя и признавал, что полного слияния «улуса Джучи» с «русской государственностью» не произошло. По его мнению, «Золотея

Орда явилась преемницей сразу двух государственных миров: степного (частью половецкого) и лесного (северо-русского)» и имела, в соответст­вии с этим, «две столицы» — Сарай, как центр государственный, и Моск­ву, которая являлась «главным центром в церковном отношении».

Систематически свою концепцию русского исторического развития Г. Вернадский изложил в книге «Начертания русской империи» (часть I), выпущенной «Евразийским книгоиздательством» в 1927 г. Почти дословно повторяя программный сборник «Евразийство», Г. Вернадский писал: «Евразия представляет собой ту наделенную естественными границами ге­ографическую область, которую в стихийном историческом процессе суж­дено было освоить русскому народу» '. В этом процессе «освоения Евразии» и оформления «евразийского государства» русские испытывали, по мнению Г. Вернадского, двоякое влияние — монгольское и византий­ское: «Русский народ получил два богатых исторических наследства — монгольское и византийское. Монгольское наследство — евразийское государство. Византийское наследство — православная государствен­ность» 2.

Всю русскую историю автор ставил в зависимость от «движения ко­чевых народов», от борьбы «леса и степи» и в соответствии с этим строил свою систему периодизации. Период русской истории до монголо-татарско-го нашествия Г. Вернадский определял как «борьбу леса со степью», вто­рой период (с нашествия Батыя) — как «победу степи над лесом». Этот период, по мнению Г. Вернадского, имел огромное положительное значе­ние для русских земель, так как обеспечил им условия для дальнейшего развития: «Русские княжества надолго освободились от борьбы со степью. Подчинением великому монгольскому хану (затем и «царю ордынскому», т. е. хану Золотой Орды) достигается формальное объединение русских княжеств; когда падает власть Золотой Орды, Москва оказывается в си­лах принять эту власть на свои плечи» 3. В следующий период русской истории «условно 1452—1696 гг.» — была одержана «решительная по­беда леса над степью» 4.

Более поздняя работа Г. Вернадского «Опыт истории Евразии», по существу, не вносила ничего принципиально нового в систему взглядов автора на русскую историю. И в этой работе Г. Вернадский рассматривал историю России только в связи с «евразийской историей», отводил Руси роль первоначально улуса монгольской империи, а в дальнейшем — пре­емницы «мировой евразийской империи», оправдывал завоевания монго­лов, считая их носителями идеи «евразийского единства». О страшном опустошении русских земель в результате монголо-татарских завоеваний в книге вообще не говорилось '.

«Историческая школа евразийцев» 20-х — начала 30-х годов остави­ла в наследство зарубежной историографии целую систему взглядов на русскую историю и особенно на роль монгольских завоеваний в истории русского народа и других народов Восточной Европы. В общих чертах взгляды «евразийцев» сводились к следующему:

1) монголо-татарские завоевания рассматривались как исторически необходимое и прогрессивное явление;

2) преувеличивался уровень культуры, государственности, военного искусства монголов; идеализировались «гениальность» и «мудрая государ­ственная деятельность» монгольских ханов и полководцев;

3) замалчивался грабительский характер монголо-татарских завое­ваний, разрушавших производительные силы и культуру оседлых стран;

4) русская история рассматривалась лишь в связи с историей мон­гольской империи как история одного из «монгольских улусов», лишенного самостоятельного исторического бытия;

5) великие достижения русского народа в создании своей самобытной национальной культуры и государственности приписывались «благотвор­ному» монгольскому влиянию, восприятию «монгольской государственной идеи»;

6) объявляя русских «туранским народом», близким монголам и тюр­кам, «евразийцы» подчеркивали их «противоположность» западно-европей­ским народам, проповедовали «вечный конфликт» между Востоком и За­падом.

Разработка советскими историками вопросов, связанных с оценкой монгольских завоеваний и их роли в истории оседлых народов Азии и Во­сточной Европы, показала полную научную несостоятельность выводов «евразийцев». Исследования Б. Я. Владимирцева, А. Ю. Якубовского, М. Г. Сафаргалиева 2 показали, что монголо-татары по уровню экономиче­ского, политического и культурного развития стояли гораздо ниже поко­ренных ими народов и не могли дать им ничего «положительного» и «исто­рически ценного». Раскопки советских археологов Б. А. Рыбакова, М. К. Каргера, Н. Н. Воронина, А. Л. Монгайта, В. К. Гончарова и других на огромном фактическом материале доказали разрушительный характер монголо-татарского завоевания, которое сопровождалось опустошением

целых стран, гибелью городов и сельских поселений, массовым избиением населения и привело к длительному упадку ремесла, торговли, культуры'. В исследованиях А. Н. Насонова, Б. Д. Грекова, Л. В. Черепнина2 опро­вергается мнение о якобы «положительном» влиянии монголо-татар на процесс складывания русского централизованного государства и велико­русской народности.

О «теоретических» потугах оторвавшейся от своего народа, скатив­шейся к мистике и идеализму кучки белоэмигрантов-евразийцев можно было бы и не вспоминать, если бы в буржуазной историографии последних лет не делались попытки возродить их похороненные жизнью идеи.

После второй мировой войны в зарубежной буржуазной историогра­фии появились работы, в которых повторялись в тех или иных вариантах многие выводы «евразийской школы». Конечно, в новых исторических условиях, когда Советский Союз возглавил могучий лагерь социализма, когда наша страна вступила в период развернутого строительства комму­низма и стали очевидны преимущества социалистической системы, даже самые яростные враги коммунизма не решаются говорить о «кризисе» большевистской идеологии и скорой «гибели» Советской власти. Но основ­ные исторические выводы евразийцев о «прогрессивности» монгольских завоеваний, о том, что русская культура и государственность сложились под монгольским влиянием, о «вечном конфликте» между западом и во­стоком, о якобы природной агрессивности «востока» и т. д. до сих пор бы­туют в буржуазной историографии.

В первые ряды современной буржуазной исторической науки выдви­нулись такие старые «зубры» евразийства, как профессор (ныне амери­канский) Георг Вернадский. В книге «Монголы и Русь» (1953 г.) Г. Вер­надский повторяет многие положения евразийцев по этой важной пробле­ме русской истории. Он полностью растворяет историю России как «субвассала» монгольской империи в истории великих и золотоордынских ханов, старается преуменьшить разрушительные последствия нашествия, дает положительную оценку влияния монголо-татарского ига на формиро­вание русской государственности. «Организация общественных классов, которая возникла в течение монгольского периода, — пишет Г. Вернадский, — развивалась дальше и завершилась Московским государством» '. Утверждения об определяющей роли монголо-татарского завоевания в оформлении русской государственности, преуменьшение разрушительных последствий нашествия, рассуждения о том, что русские восприняли воен­но-административную и политическую систему монголов, содержатся и в более поздних работах Г. Вернадского 2.

Активная проповедь «прогрессивности» монголо-татарских завоева­ний, которая прослеживается в работах Г. Вернадского, является доволь­но распространенной в современной буржуазной историографии. Так рас­сматривается, например, монгольское завоевание в «Иллюстрированной истории России», изданной в 1957 г. в Нью-Йорке3. Большое распростра­нение получила теория влияния на русскую историю различных инозем­ных «культур», которая объясняет формирование государственности, пра­ва, развитие культуры и т. д. различными «влияниями»: в древности — ва­рягов, с принятием христианства — Византии, в средние века — монголов, а с Петра I — «европейской цивилизации» (например, в трудах американ­ского историка Бакуса). Так, французский историк А. Муссе прямо утвер­ждает, что лишь «монгольское нашествие... принесло в страну понятие го­сударства, которого славяне не имели» 4.

История монголо-татарского завоевания XIII в. и его влияния на русскую историю является предметом постоянной фальсификации и со стороны западногерманских реваншистских историков.

Бывший гитлеровский зондерфюрер, а ныне западногерманский исто­рик Г. Раух даже исключает Россию из числа европейских государств. По его утверждению, монгольское завоевание превратило «Московское го­сударство» в «азиатскую державу». Татарское влияние Г. Раух считает решающим фактором русской истории, пишет, что «результаты влияния татарского государства... превратились в основополагающие факторы мос­ковской государственности», и даже всерьез пытается отыскать в совет­ском строе «татарские черты!» 5.

Другой западногерманский историк Г. Штёкль тоже утверждает, ' Россия, начиная с монгольского нашествия XIII в., уничтожившего все  «европейские тенденции», оказалась «вне Европы», стала враждебной и угрожает «вечным восточным империализмом». По примеру своих аме риканских единомышленников, Г. Штёкль отказывает Руси в способно самостоятельно развиваться и называет в качестве определяющих факторов русской истории влияние Византии и татарское господство'.

Западногерманский историк Михаил Правдин (псевдоним Mnxaила Хароля) пишет, что в историческом развитии России до начала XVII определяющую роль играли различные иноземные «влияния», и называли Киевскую Русь государством «европейско-византийским», а Московское государство — «варяжско-византийско-монгольским»2. О «решающем влиянии монгольского ига на образование единого Русского государства на «русский характер» пишет и Герхард Тимм3.

Утверждения современных буржуазных историков о России как носительнице особой «азиатской культуры», глубоко отличной от культуры «запада», России как «азиатской стране» преследуют далеко идущие литические цели. Тезис об «исключительности» русской истории, «глубоко отличной» от «европейской», используется апологетами современного капитализма для объявления социалистической революции в России и все еще «на востоке» исторической случайностью, не обязательной для «запада», для проповеди «вечного конфликта» между «востоком» и «западо для запугивания масс каким-то «восточным империализмом», якобы ост шимся в наследство России от Чингиз-хана. Утверждая, что русская культура и государственность сложились под монгольским влиянием, б жуазные историки стараются доказать неспособность русского народ самостоятельному историческому развитию, стараются принизить repoi ский подвиг народов СССР, в труднейших исторических условиях соз; ших свою богатую и самобытную культуру и государственность.

Возрождение современными буржуазными историками реакционн идеалистических взглядов «евразийской школы» является свидетельст их методологической слабости и неспособности самостоятельно реш важнейшие проблемы мировой истории. Использование теоретичесв багажа давно дискредитировавших себя и разложившихся как полити1 кое течение «евразийцев» навряд ли может помочь кому-либо в изуче русской истории.

III

Взгляды советских историков на монголо-татарское нашествие и его последствия для Руси складывались в процессе преодоления ошибочных тенденций, оставшихся в наследство от русской буржуазной историогра­фии, и в борьбе с «теориями» реакционных зарубежных историков.

Для советской историографии 20-х годов было характерно большое внимание к вопросам истории Золотой Орды, без изучения которой невоз­можно решить вопрос о степени влияния монголо-татарских завоеваний на русскую историю (работы Н. И. Веселовского, Ф. В. Баллода, В. В. Бартольда, Ф. И. Успенского и других). Однако, справедливо критикуя пред­ставление о полной «дикости» татаро-монголов ', эти исследователи, в свою очередь, допускали серьезную ошибку, выражавшуюся в преувеличении социального и культурного уровня Золотой Орды и ее влияния на поко­ренные народы. Так, Ф. В. Баллод приписывает монгольским завоевателям «какое-то особо бережное отношение к представителям науки, искусства и ремесла» и считает их «культурным народом, занимавшимся промыш­ленностью и торговлей», имевшим «свои собственные золотоордынские искусство и архитектуру, плоть от плоти мусульманского искусства, как самостоятельная ветвь» 2. В. В. Бартольд пишет, оценивая последствия монгольского завоевания для русских земель: «Несмотря на опустошения, произведенные монгольскими войсками, несмотря на все поборы баскаков, в период монгольского владычества было положено начало не только по­литическому возрождению России, но и дальнейшим успехам русской культуры. Вопреки часто высказывавшемуся мнению, даже влиянию ев­ропейской культуры Россия в монгольский период подвергалась в гораздо большей степени, чем в Киевский» 3. В книге Н. К. Арзютова «Золотая Ор­да» золотоордынское государство характеризуется как «держава купцов». «Настоящим главой государства, — писал Н. К. Арзютов, — было купече­ство, торговая буржуазия. Купцом же являлся, говоря по существу, сам хан. Вся военная политика сводилась к тому, чтобы удержать в своих ру­ках такие торговые магистрали, как с севера на юг — Волгу, и с запада на восток — сухопутный» 4. Известная переоценка роли торговли в эконо­мике Золотой Орды содержится и в статье А. Якубовского «Феодаль­ное общество Средней Азии и его торговля с Восточной Европой в X-XV вв.» 5.

В работах 20-х годов, касающихся монголо-татарского нашествия на Русь и его последствий, взгляды дореволюционных историков по этой про­блеме еще не подверглись коренному пересмотру. Даже в работах М. Н. Покровского заметна недооценка разрушительных последствий на­шествия, признание за завоевателями известной роли в образовании рус­ского централизованного государства. М. Н. Покровский, например, под­вергал сомнению «ходячее мнение, будто татарское нашествие было раз­громом культурной страны «дикими кочевниками». «Объединение Руси вокруг Москвы, — писал он в другой своей работе, — было на добрую по­ловину татарским делом» 1.

Большой вклад в исследование монголо-татарского завоевания внесла историческая литература середины и второй половины 30-х годов. Среди работ, посвященных вопросам общественно-экономической истории мон­голов, следует отметить книгу Б. Я. Владимирцева «Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм». Б. Я. Владимирцев определя­ет общественный строй монголо-татар как своеобразную форму феодализ­ма, «кочевой феодализм», экономической основой которого являлась фео­дальная собственность на пастбища2. Исследования Владимирцева показали несостоятельность представления о «торговом характере» золото-ордынского государства и более высоком уровне развития его по сравнению с феодальной Русью.

Важную роль в пересмотре представлений о высоком уровне развития Золотой Орды сыграла работа А. Ю. Якубовского о ремесле столицы Ор­ды — Сарая-Берке. А. Ю. Якубовский убедительно доказывает, что куль­тура золотоордынских городов имела эклектический, несамостоятельный характер, а вовсе не являлась самобытной «татарской культурой». «Материальная культура золотоордынского Поволжья, — пишет А. Ю. Якубовский, — слагалась из элементов, в огромной своей части экспортируемых из более культурного окружения, особенно Хорезма», а «духовная куль­тура Золотой Орды складывалась под непосредственным влиянием Сред­ней Азии»3. Итоги изучения истории Золотой Орды были подведены А. Ю. Якубовским в книге «Золотая Орда» 4.

В 1937 г. с обобщающей статьей, посвященной татарскому нашествию на Русь, выступил в «Историческом журнале» Б. Д. Греков. Он указывал, что политика ордынских ханов не только не способствовала складыванию русского централизованного государства, но даже, наоборот, это произошло

 «вопреки их интересам и помимо их воли» '. Общая характеристика тяже­лых последствий монголо-татарского завоевания для развития Руси содер­жалась в сборнике «Восточная Европа под властью монгольских завоева­телей»: «Татарское владычество имело для русского народа отрицатель­ный и регрессивный характер. Оно способствовало росту феодального гнета и задерживало экономическое и культурное развитие страны» 2. Регрес­сивное влияние монголо-татарского завоевания на экономическое и по­литическое развитие феодальной Руси показал на материале Левобереж­ной Украины В. В. Мавродин. В большой статье «Левобережная Украина под властью татаро-монголов» В. В. Мавродин прослеживает некоторые последствия нашествия: опустошение целых областей «татарскими по­громами», ослабление княжеской власти и усиление феодальной раздроб­ленности, отлив населения в лесные районы, — картину, типичную для всей Руси после «Батыева погрома» 3. Оценка монгольского нашествия как страшного бедствия, которое «задерживало экономическое и культурное развитие русских земель», содержится и в работах К. В. Базилевича и В. Н. Бочкарева 4.

В том же году вышла в свет монография А. Н. Насонова «Монголы и Русь. История татарской политики на Руси». Основной вывод А. Н. Насо­нова о том, что «политика монголов на Руси заключалась не в стремлении создать единое государство из политически раздробленного общества, а в стремлении всячески препятствовать консолидации, поддерживать взаим­ную рознь отдельных политических групп и княжеств» 5, убедительно оп­ровергает бытовавшее в русской дореволюционной и современной буржу­азной историографии мнение о «положительном влиянии» монголов на процесс складывания единого русского государства.

Среди работ конца 30-х годов, касавшихся отдельных вопросов монголо-татарского нашествия на Русь, можно назвать работы В. Т. Пашуто и Н. И. Сутта, раздел книги М. Д. Приселкова об упадке русского летопи­сания после нашествия Батыя, несколько работ по истории отдельных го­родов и княжеств Руси, а также две статьи, появившиеся в начале 40-х го­дов,— С. Ильина «Селигерский путь Батыя к Новгороду» и Н. Лебедева «Византия и монголы в XIII веке» 6.

Советская историография 30-х — начала 40-х годов выработала, та­ким образом, единый научно обоснованный взгляд на последствия монголо-татарского нашествия как на страшное бедствие для русского народа, надолго задержавшее экономическое, политическое и культурное развитие Руси. Значительно расширилась за этот период источниковедческая база. В 1937 г. был опубликован новый перевод «Истории монголов» Д'Оссона' и интересный сборник «История Татарии в документах и материалах», содержащий многочисленные выдержки из современных нашествию восточных и западных источников 2. В 1940 г. С. А. Аннинским были опубликованы известия о татарах и Восточной Европе венгерских миссионе­ров XIII в. (Юлиана и «брата Иоганки») 3. К 1941 г. относится публи­кация С. А. Козиным «Сокровенного сказания» — единственного доступ­ного монгольского источника XIII в.4. В том же году увидел свет второй том «Сборника материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Из­влечения из персидских сочинений» В. Г. Тизенгаузена5. Этот сборник, подготовленный к изданию А. А. Ромаскевичем и С. Л. Волиным, представляет собой ценнейшее собрание восточных источников по истории монголов и монгольского завоевания Восточной Европы.

Послевоенный период развития советской историографии характеризуется прежде всего широким привлечением к исследованиям археологи­ческого материала. Археологические данные полностью подтвердили раз­работанную советской историографией оценку монголо-татарского наше­ствия как тяжелого бедствия для русского народа, сопровождавшегося колоссальным разрушением производительных сил и неисчислимыми жерт­вами. Археологами воссозданы яркие картины героического сопротивле­ния и гибели под ударами монголо-татарских завоевателей ряда русских городов (Мурома, Рязани, Владимира, Чернигова, Киева, Колодяжина и др.), показан на археологическом материале упадок русского города после «Батыева погрома» 6. Широкое привлечение археологического мате-

Н. И. С у т т. Александр Невский. Ярославль, 1940; М. Д. Приселков. История русского летописания. XI—XV вв. Л., 1940; К. И. Иванов. Переяславль-Залесский. Ярославль, 1940; В. Самсонов. Прошлое старых городов Курской области. «Прош­лое Курской обл.». Курск, 1940 и др.; «Исторический журнал», 1944, № 4 и 1942, № 1.

риала позволило советским историкам решить многие вопросы, считав­шиеся неразрешимыми в дореволюционной историографии. Б. А. Рыбаков в капитальном исследовании «Ремесло Древней Руси» показывает страш­ные последствия татарского погрома для ремесла и торговли русского го­рода; его выводы о разрушении монголо-татарским нашествием ремес­ленного производства, о разрыве торговых связей города с деревней, о нарушении широкой торговли крупных торговых центров с периферией и об общем упадке городского ремесла второй половины XIII—первой поло­вины XIV в., сделанные на основе богатейшего фактического материала, раскрывают одно из самых тяжелых последствий нашествия — упадок русского средневекового города '. Материалы раскопок Л. П. Зяблиным так называемых «татарских курганов» дали возможность опровергнуть бытовавшее в историографии мнение о существовании в южнорусских степях какой-то «татарской культуры» и ее «большом влиянии» на окру­жающие районы. «Татаро-монгольское нашествие, — пишет Л. П. Зяб­лин,— не привело к возникновению новой культуры в степях после XIII в., а сами монгольские элементы этой культуры занимают ничтожное место»2. Привлечение археологических материалов сделало возможным восстано­вить историю борьбы народов Поволжья против монголо-татарских заво­евателей 3. Значительный материал накоплен советской археологической наукой по сельским поселениям феодальной Руси (городища сельского типа и селища) 4, обобщение которого проливает свет еще на одну сторону последствий монголо-татарского завоевания — влияние «татарских погро­мов» на историю русской феодальной деревни.

Дальнейшей разработке подвергся в исторической литературе после­военного периода вопрос о первом вторжении монголов в пределы русских

истории», № 4, 1947; М. К. Каргер. Киев и монгольское завоевание. СА, № 11, 1947; Н. Н. Воронин. Раскопки в Переяславле-Залесском. Раскопки в Ярославле. МИА, № 11, 1949; В. К. Гончаров. Древний Колодяжин. «Вестник АН УССР», № 6, 1950; В. К. Гончаров. Райковецкое городище. Киев, 1950; А. Л. М о н г а и т. Раскопки в Старой Рязани. КСИИМК, № 38, 1951; А. Л. М о н г а и т. Археологические исследования Старой Рязани. КСИИМК, № 41, 1951; Б. А. Рыбаков. Раскопки во Вщиже. КСИИМК, № 38, 1951; М. Б р а и ч е в с к и и. Археологические памятники времен борьбы Руси против монгольского нашествия. «Вестник АН УССР», № 10,1951; П. А. Р а п п о п о р т. Обследование городищ в районе Киева. «Археология», № 44, 1952; Б. А. Рыбаков. Стольный город Чернигов. Удельный город Вщиж. «По сле­дам древних культур. Древняя Русь». М., 1953; А. Л. М о н г а и т. Старая Рязань. М., 1955; М. К. Каргер. Древний Киев. М., 1958 и др.

земель и битве на реке Калке. Статья Л. А. Сердобольской «К вопросу о хронологии похода русских князей против татар и битвы при реке Калке», вышедшая в 1947 г. 1, значительно дополнила статью на эту же тему А. Б. Салтыкова2. Статья К. В. Кудряшева уточнила на основании анали­за письменных источников местоположение реки Калки. Источниковедче­скому анализу летописных известий о битве при Калке посвящены статьи Н. В. Водовозова и А. В. Эммаусского 3.

Несомненной заслугой советской историографии последних лет явля­ется разоблачение бытовавшей в современной буржуазной историографии легенды о стремлении папства оказать действенную помощь русскому народу в борьбе с монгольскими завоевателями. В работах В. Т. Пашуто и Б. Я. Рамма показана вероломная, своекорыстная политика папской курии, которая старалась использовать обрушившееся на русские земли бедствие и под прикрытием лицемерных обещаний помощи против татар подготав­ливала порабощение Руси4.

В советской историографии получил дальнейшее развитие поставлен­ный передовыми представителями русской общественной мысли еще в пер­вой половине XIX в. вопрос о всемирно-историческом значении героиче­ской борьбы русского народа против монголо-татарских завоевателей, которая спасла страны Центральной и Западной Европы от разгрома ко­чевниками. Как показали работы советских историков, «решающим факто­ром, предопределившим неудачный поход в Западную Европу, была четы­рехлетняя борьба Руси с монголами» 5.

Большое принципиальное значение имела постановка в советской историографии вопроса об особенностях классовой борьбы в условиях ино­земного ига и ее роли для сохранения русским народом возможностей сво­его самостоятельного исторического существования 6, о регрессивном влиянии монголо-татарского завоевания на процесс формирования русского централизованного государства и великорусской народности, о последст­виях татарского погрома для русских городов и условиях их развития в период иноземного ига, о влиянии нашествия и тяжкого многовекового ига на развитие русской общественно-политической мысли ' и т. д.

Советские историки решительно выступили против идеализации Чин­гиз-хана и его агрессивных последователей, против утверждений некото­рых зарубежных историков о «прогрессивности» монгольских завоеваний. В содержательной статье Н. Я. Мерперта, В. Т. Пашуто и Л. В. Черепнина «Чингис-хан и его наследие», в известной мере подводившей итоги иссле­дований советских ученых по этой проблеме, убедительно показано, что «кровавое дело, начатое Чингис-ханом и продолженное его потомками, дорого обошлось русскому народу и другим народам нашей Родины, при­несло им неисчислимые бедствия. Поэтому напрасно пытаются некоторые историки оправдать действия Чингис-хана тем, что он якобы покончил с феодальной замкнутостью и содействовал сближению народов. Эти исто­рики закрывают глаза на то, что завоевания Чингис-хана, подорвав эко­номику ряда стран, на многие десятилетия затормозили их консолидацию и взаимное сближение. Освободительная борьба народов против деспотии Чингис-хана и его преемников являлась актом величайшего прогресса» 2.

Дальнейшее развитие получило в советской историографии последних лет изучение истории самой Золотой Орды и ее взаимоотношений с Русью. В 1950 г. вышла книга Д. Б. Грекова и А. Ю. Якубовского «Золотая Орда и ее падение», дополнившая и продолжившая хронологически довоенное исследование этих же авторов3. Значительным вкладом в историографию Золотой Орды явились работы М. Г. Сафаргалиева4. Его книга «Распад Золотой Орды» (1960 г.) подвела итоги многолетних исследований автора. Продолжалось исследование монголо-татарских завоеваний и в историо­графическом плане 5.

Последовательное изложение событий монголо-татарского нашествия на Русь содержится в соответствующих разделах общих исторических трудов' и в ряде научно-популярных работ советских историков 2. В этих работах дается правильная оценка последствий монгольского завоевания, содержатся ценные наблюдения о ходе нашествия Батыя, о международ­ной обстановке того времени, излагаются события установления ига и борьбы русского народа против ордынского владычества. Однако специ­ального исследования о монголо-татарском нашествии на Русь нет и в советской историографии. Наше пособие имеет целью в какой-то степени восполнить этот пробел.

IV

Источники, содержащие сведения о монголо-татарском нашествии и установлении иноземного ига над Русью, довольно многочисленны и разнообразны. Страшный «Батыев погром», надолго нарушивший нормальное развитие народов Восточной Европы и сопровождавшийся неисчислимыми жертвами, оставил глубокий след в умах современников. О нашествии писали и русские летописцы, и персидские историки, и авторы западно­европейских хроник, и монахи-миссионеры, путешествовавшие в ставку «великого хана», и составители официальных китайских историй. Правда, в большинстве их записи (за исключением русских летописей) отрывочны и фрагментарны, но в сумме они все-таки дают довольно подробную кар­тину монголе-татарских завоеваний.

Ценнейшим, единственным в своем роде источником по истории татаро-монгольского нашествия на Русь в XIII в. являются русские летописи, содержащие систематическое изложение событий монгольского нашествия на Русь. Летописи дают возможность проследить основные этапы и выяс­нить направление ударов завоевателей, характеризуют страшные послед­ствия татарского погрома для русских земель. Почти исключительно на основании русских летописей можно проследить процесс установления татарского ига над Русью, классовую борьбу и борьбу внутри класса феодалов в этот период, систему организации ордынской власти над русскими княжествами. Русские летописи как памятники общественно-политиче­ской мысли того времени показывают отношение к иноземному игу раз­личных классов русского феодального общества и тлетворное влияние тяж­кого и позорного ига на развитие национального самосознания Руси. Анализ летописных сводов различной политической ориентации (влади­мирских, новгородских, южнорусских, московских) дает возможность вос­становить объективную картину монголо-татарского нашествия и установ­ления ига, показать героическую борьбу русского народа против инозем­ных завоевателей в XIII в.

Использование русских летописей как основного источника исследования значительно облегчалось тем, что русская историческая наука нако­пила значительный материал по критическому анализу летописных сводов, политической направленности отдельных летописцев, выделению из соста­ва более поздних сводов первоначальных текстов, оценке достоверности сообщаемых ими сведений.

Для исследования событий нашествия Батыя и процесса установления монголо-татарского ига наибольший интерес представляют Лаврентьевский, Академический (Суздальский), Тверской, Симеоновский, Воскресен­ский и Никоновский списки русской летописи, а также новгородские своды и южнорусский летописец (Ипатьевская летопись). Достоверность сведе­ний различных списков русской летописи далеко не равноценна. Лаврентьевская летопись, переписанная в 1377 г. с «ветхого летописца» 1305 г., содержит описание монголо-татарского нашествия на Русь по ростовским сводам 1239 и 1263 гг.', т. е. сделанное вскоре после «Батыева погрома». С другой стороны, ростовское происхождение этой части Лаврентьевской летописи является причиной умалчивания о некоторых эпизодах похода Батыя (например, об обороне Козельска), смягчения в ряде случаев жестокостей татар, тенденциозного освещения русско-ордынских отношений в первые десятилетия после нашествия (ростовские князья известны своими тесными связями с ордынскими ханами и лояльной политикой по отноше­нию к Орде). Это же замечание, хотя и в меньшей степени, относится к Академическому списку Суздальской летописи (XV в.), раздел которой с 1237 по 1418 гг. восходит к своду ростовского епископа Ефрема2, и к Ермолинской летописи (вторая половина XV в.), тоже широко отражав­шей ростовское летописание.

Довольно подробно о событиях нашествия Батыя и периода установ­ления монголо-татарского ига сообщает Тверская летопись, в которой, кроме тверского летописного материала, отразилось новгородское и псковское летописание, а также ростовские записи (по А. А. Шахматову). Большой раздел о нашествии Батыя содержится в Симеоновской летописи (список первой половины XVI в.). По наблюдениям А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова, Симеоновская летопись восстанавливает текст сгоревшей в 1812 г. древнейшей московской летописи 1490 г. (Троицкой летописи) и отлича­ется большой достоверностью '. Очень сложен вопрос о степени достоверности Никоновской (Патриаршей) летописи (XVI в.). Являясь обширной компиляцией различных источников, происхождение и состав которых не всегда удается выяснить, Никоновский летописный свод содержит много интересных подробностей нашествия Батыя и установления монголо-татарского ига. Записи Никоновской летописи далеко не всегда подтверж­даются другими летописцами, что очень затрудняет ее использование как источника. Несколько особняком в списке летописных источников нашест­вия стоят южнорусские летописи. События нашествия Батыя на Северо-Восточную Русь в Ипатьевской летописи даются очень кратко и неточно, последовательность их нарушается, многие подробности похода, известные по северо-русским летописям, вообще отсутствуют. Однако данные Ипать­евской летописи ценны тем, что приводят эпизоды нашествия Батыя, упу­скаемые тенденциозными ростовскими летописцами. К числу таких эпи­зодов относятся, например, сведения о сдаче в плен руководивших оборо­ной Владимира сыновей великого князя Юрия2 (о чем суздальские летописи сообщают очень неопределенно), об обороне Козельска, о татар­ской «льсти» и т. д.

Ценным дополнением к летописным известиям являются историчес­кие повести, житийная литература и актовый материал (очень немного­численный) . Русские исторические повести времени монгольского нашест­вия («Повесть о нашествии Батыя на Русь», «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Повесть о Меркурии Смоленском» и др.) дополняют летопис­ные известия о походе Батыя новыми материалами, приводят красочные эпизоды борьбы русского народа против завоевателей3. «Повесть о разо­рении Рязани Батыем», сохранившаяся в составе «Повести о приходе чудотворного Николина образа Зарайского из Корсуни-града в пределы Рязанские» 4, служит весьма ценным дополнением к летописным извести­ям о разгроме Батыем Рязанского княжества. Только в составе этой «По­вести» содержится известное сказание о Евпатии Коловрате, воссоздающее

героический эпизод борьбы русского народа с завоевателями. По мнению Н. В. Водовозова, «Повесть» была написана в XIII в., по свежим следам событий, и имела несомненную историческую основу '. Мнение Н. В. Водовозова представляется достаточно обоснованным. В заключительной части «Повести» указано, что ее автором был «Еустафей второй, Еустафеев сын Корсунска», который жил не позднее второй половины XIII в. Время написания «Повести» поддается еще большему уточнению: «Олег Крас­ный, упомянутый автором «Повести» среди павших в битве в 1237 г. кня­зей, попал в плен и вернулся в Рязань в 1252 г. Можно предположить, что «Повесть» была написана до 1252 г., сразу после нашествия Батыя, так как о возвращении в Рязань князя Олега автор, конечно, знал бы. О том, что «Повесть» была написана по свежим следам нашествия и ее автор был участником или, по крайней мере, современником событий, свидетель­ствует подробное описание похорон каждого убитого в битве князя, разру­шений церквей в Рязани и т. д.

Интересные данные о периоде установления монгольского ига и взаи­моотношениях русских феодалов с ордынскими ханами сообщают «жития святых», вопрос об использовании которых в качестве исторического источника давно поставлен в русской историографии 2. Хорошо известны исследователям и неоднократно привлекались к изучению истории Руси второй половины XIII в. «жития» Михаила Черниговского, Александра Невского, Федора Ярославского, «св. Петра, царевича Ордынского» и др.3. Ценность житийной литературы в качестве исторического источника за­ключается в том, что «жития» сообщают много интересных подробностей, бытовых деталей, конкретных эпизодов отношений русских феодалов с ордынскими ханами, упущенных официальными летописателями.

Немногочисленный актовый материал, который можно привлечь к изучению монголо-татарского нашествия на Русь, разбросан по ряду об­щих публикаций документов и тематических сборников и дает очень раз­розненные и единичные сведения по рассматриваемому периоду4. Наи­большую ценность представляют духовные и договорные грамоты князей

и ханские ярлыки русским митрополитам, содержащие данные об организации татарского владычества над Русью.

Значительное место в источниковедческой базе монголо-татарского нашествия на Русь занимают восточные источники: персидские, арабские, монгольские, китайские, армянские. Среди публикаций восточных источ­ников особую ценность представляют сборники переводов персидских и арабских авторов по истории Золотой Орды В. Г. Тизенгаузена. Два тома этих материалов, содержащие выдержки из сочинений 41 арабского и пер­сидского автора, являются исключительным по своей ценности сборником фактического материала для изучения нашествия монголов на Восточную Европу и истории Золотой Орды'. Из персидских авторов самые достовер­ные и подробные сведения о походе монголов на Восточную Европу при­водит Рашид-ад-Дин. Рашид-ад-Дин (Фазль-Аллах Абу-ль-Хайр Хамадани, 1247—1318 гг.) был официальным историком ильханов династии Хулаги-дов и великим визирем монгольского правителя Газан-хана. Основной труд Рашид-ад-Дина—«Сборник летописей» («Джами ат-таварих») — был написан, по мнению Д'Оссона, на основании монгольских архивов в Персии (где хранились «исторические отрывки признанной подлинности, написанные на монгольском языке и алфавите»), сведений «ученых раз­личных национальностей», устных рассказов представителей монгольской феодальной знати2 и отличался достоверностью и критическим отбором источников. И. П. Петрушевский называет Рашид-ад-Дина «точным исто­риком» и, оценивая «Сборник летописей», пишет об «огромной ценности его как исторического источника» 3. Рашид-ад-Дин сообщает не только о подготовке монгольского наступления на Восточную Европу, но и доволь­но подробно описывает события похода Батыя на русские княжества, в некоторых случаях дополняя и уточняя свидетельства русских летописцев. Основной труд Рашид-ад-Дина, «Сборник летописей», неоднократно публи­ковался в отрывках (публикации И. Березина, В. Тизенгаузена), а в 1948—1952 гг. издан в научном переводе, снабженном многочисленными комментариями4. Менее достоверны сведения о монгольских завоеваниях другого персидского историка — Джувейни (1226—1283 гг.). Труд Джувейни, придворного историка династии Хулагидов («История завоевате­лей мира»), представляет собой откровенную апологию монгольских завоеваний. Д'Оссон называет Джувейни «панегиристом варваров» и ставит под сомнение ценность его труда как исторического источника'. Определенный интерес представляет та часть труда Джувейни, которая посвя­щена подготовке монгольского нашествия на Восточную Европу (1223— 1236 гг.). В основном по этому же периоду сообщают сведения «Сокровен­ное сказание», единственный доступный монгольский источник XIII в., и китайская история Юань-чао-ми-ши, выдержки из которой были опубли­кованы в 1866 г. Палладием2. Фрагментарные записи о походе Батыя, отобранные из китайских источников, имеются в интересной публикации А. И. Иванова «Походы монголов на Россию по официальной китайской истории Юань-ши» 3. Довольно подробно писали о монгольских завоева­ниях XIII в. армянские историки. Правда, нашествия на русские земли они касались только мимоходом, но записи об организации монгольского владычества над завоеванными странами, о политике привлечения на свою сторону местных феодалов, о размерах и организации сбора дани помогают выяснить, например, принципы организации татарского властвования и над Русью 4.

Другую группу источников представляют записки западноевропейских путешественников-миссионеров XIII в. и западноевропейские «хроники» (французские, венгерские, и т. д.). О состоянии Восточной Европы нака­нуне нашествия Батыя, вооруженных силах монголов и их подготовке к вторжению, о завоевании Нижнего Поволжья и Волжской Булгарии инте­ресные сведения сообщают записки венгерского миссионера XIII в. Юлиа­на5. Плано Карпини, Рубрук и Марко Поло в своих сочинениях писали о последствиях монгольских завоеваний, об организации их власти над покоренными странами, о внутренней жизни Золотой Орды и Центральной Монголии, о политике ордынских и великих монгольских ханов6. Кое-какие данные о монгольских завоеваниях приводят западноевропейские

хроники, выдержки из которых были опубликованы в 1937 г. в сборнике документов по истории Татарии 1.

Наконец, работы советских археологов дают возможность привлечь к изучению монголо-татарского нашествия на Русь новый важный вид источников — археологические материалы. Только широкое привлечение археологических материалов поставило на фактическую основу изучение вопроса о последствиях нашествия для русских средневековых городов и сельских местностей. Почти исключительно на основании археологических данных разработан вопрос о последствиях нашествия для развития рус­ского ремесла, торговых связей города с деревней, общего состояния рус­ских городов.

Большой археологический материал, накопленный советскими учены­ми, частично опубликован в виде монографий и многочисленных статей в археологических журналах (КСИИМК, «Советская археология», «Мате­риалы и исследования по археологии СССР», «Археология», КСИА УССР и др.), тематических сборниках, и т. д., частично содержится в архивах Института Археологии АН СССР (Москва), Ленинградского отделения Института Археологии, Института Археологии АН УССР (Киев) и крае­ведческих музеев. Привлечение архивных археологических материалов расширяет источниковедческую базу исследования, позволяет ввести в научный оборот материал, до сих пор мало известный широкому кругу историков русского феодализма.

В целом в распоряжении исследователя монголо-татарского нашест­вия на Русь имеется довольно много разнородного материала (как пись­менного, так и археологического).

См.: «История Татарии в документах и материалах». М., 1937.