Глава 3

Гуманизм как идеология социальной работы

А.\ Гуманизм как мировоззрение

В применении исторического антропологизма, ставящего в центр своего рассмотрения конкретно-историческое существование человеческих индивидов, реализуется гуманизм социальной работы как ее общая идейная (идеологическая¹) и аксиологическая (ценностно-практическая) установка, обусловленная, в свою очередь, целью и задачами социальной работы.

Гуманизм как таковой не сводится к эмоциональному переживанию симпатии к конкретному человеку или всем людям без разбора. Требовать от социального работника способности к такому переживанию (сентиментальному «человеколюбию») столь же нелепо, как требовать от литературоведа любви ко всем книгам. В этом смысле можно сказать, что социальный работник может испытывать (и имеет на это право, если иметь в виду возможность естественного несовпадения человеческих вкусов, пристрастий, убеждений и т. д.) глубокие антипатии, вплоть до отвращения, к своему клиенту, но как раз в силу гуманизма своей профессии и своих убеждений он обязан творить ему благо. Он не имеет права ставить свои профессиональные обязанности в зависимость от сиюминутно переживаемых, преходящих эмоций.

Под гуманизмом, следовательно, нужно понимать нечто большее, чем эмоцию. А именно — целостную мировоззренческую систему (идеологию в «широком» смысле), основанную не на бессознательных влечениях, а на осознаваемых, рациональных, аргументированных доводах. Короче говоря, гуманизм — это не сиюминутная эмоция, не филантропическое настроение, а устойчивое рациональное мировоззрение. Какого же содержание этого мировоззрения, и каким образом оно проявляется в социальной работе?

Содержание гуманистического мировоззрения раскрывается в ходе его исторической эволюции.

Б\ Дофилософский и религиозный гуманизм

В самых общих чертах гуманизм отличается от всех других мировоззренческих систем повышенным вниманием к человеку и тем, что он наделяет человеческое существо высшей ценностью. История гуманизма в этом смысле начинается задолго до того, как он обособился в виде философского учения и философской традиции, даже до того, как возникла сама философия. В те далекие от нас времена гуманистическое мировоззрение прорастало в фольклоре, мифах и религиях — тех, которые принято называть «языческими». Тогда оно выражало опыт человечества, живущего в условиях изолированных общин, непосредственной зависимости от природы и острого конфликта с ней. Гуманистическим содержанием были наполнены многие моральные нормы и правила («заповеди»), строгое соблюдение которых помогало сохранять и воспроизводить конкретную человеческую общину и человеческие отношения в ней. Само по себе перенос этих норм и правил из устной традиции в письменную, их кодификация, закрепление в качестве общеобязательных, было актом, без сомнения, прогрессивным. Однако общечеловеческая значимость самих этих моральных норм и правил в контексте мировых реалий выражалась абстрактно. Кроме того, они были включены в такой идейный (мифологический и мистический) контекст, который определялся отнюдь не только гуманистическими ценностями. Поэтому они не развивали, а, скорее, консервировали человеческие отношения.

Ограниченность этого неразвитого гуманизма сказалась еще и в том, что носителем гуманистического начала всегда выступал какой-либо мифологический Герой. Роль же простых смертных сводилась при этом к пассивному ожиданию счастья, а затем поклонению этому Герою. Классическими примерами таких гуманистических мифов являются древнегреческий миф о Прометее, укравшем у богов для людей огонь и за то богами наказанном, а так же шумерский миф о царе Гильгамеше, совершавшем так же ради людей разные блистательные подвиги.

Сложившаяся в языческих мифах традиция гуманистического героизма последовательно воплотилась в христианском мифе об И. И. Христе. Уже сама личность Христа представляет собой, так сказать, персонифицированный гуманизм: он — Абсолютная Личность, носитель всевозможных человеческих достоинств и добродетелей. В этом состояла революция в сфере религии как таковой: верующий поклонялся (и, стало быть, уподоблялся) не природной стихии, не антропоморфному «богу» с древнегреческого Олимпа, чья психология мало чем отличалась от психологии самого древнего грека. Объектом поклонения верующего теперь было само человеческое совершенство, воплощенное в Христе. Поклоняясь ему, верующий должен был критически осмыслить свои поступки в исповеди, дать им оценку перед лицом обожествленного человеческого идеала и попытаться усовершенствоваться сам («очиститься от греха»), выполняя те или иные заповеди.

Канонические Евангелия, где рассказано о трагедии Христа, можно упрекать в противоречиях, но нельзя не увидеть, как согласно они проводят гуманистическую линию его истории, заключающейся в его жертвоприношении и искуплении им «человеческих грехов». И даже если очистить их повествование от чудес и мистико-религиозных сентенций, то мы увидим притчу, наполненную именно гуманистическим содержанием (что сделали, например, М. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита» и авторы рок-оперы «Jesus Christ Superstar» Э. Уэббер и Т. Райс). Притчу о человеческом величии, о том, что ждет выдающуюся творческую личность в мире, населенном фарисеями и ханжами, и о том, что она неизбежно победит («воскреснет») постольку, поскольку будет иметь последователей. В этом заключается общечеловеческий, гуманистический смысл, содержащийся в Евангелиях.

Но общечеловеческое — гуманистическое — содержание мы без труда находим в любой другой мировой религии или светской мифологии. Ни одна из них (даже пресловутый «сталинизм») не содержит прямых предписаний убивать, воровать, насиловать и тому подобного. Все они, так или иначе, проповедуют ценности, проникнутые человеколюбием. И в этом смысле ни одной из них нельзя отдать предпочтение, не покидая именно общечеловеческие ценности.

Но при этом всякая религия, равно как и светская мифология (или идеология в «узком» смысле) представляют собой противоречие. Противоречие между абстрактно декларируемыми общечеловеческими (гуманистическими) ценностями и идеалами — с одной стороны, а с другой — конфессиональной или партийной замкнутостью, а так же ограниченностью тех догм и мифов, с верой в которые связывают религиозные или идеологические адепты реализацию этих ценностей. В сфере морали это противоречие выражается в том, что выполнение моральных норм объявляется зависимой не столько от поступков индивида по отношению к другим людям, сколько с выполнением им разного рода религиозных ритуалов, например, великого поста. Не трудно заметить, что в этом случае нравственное содержание человеческих поступков попросту подменяется демонстрацией верности по отношению к той или иной конфессии или светской партии.

Это противоречие обнаруживает себя особенно остро в годы социальных потрясений и при решении конкретных социально-практических проблем, когда общечеловеческие ценности по необходимости реализуются вне каких бы то ни было конфессиональных или партийных рамок. В «годину лихую» раскол в обществе происходит не между конфессиями или партиями, а внутри них, так же как общество сплачивается не по принципу веры, а по иным, неконфессиональным и неидеологическим принципам. Так было, например, в годы Второй мировой войны, когда верующие разных религий и атеисты объединились против общего врага — фашизма.

Вместе тем, можно указать на противоречия и острые конфликты, возникающие между христианскими конфессиями (например, между православными и протестантами), несмотря на провозглашаемую ими верность одному и тому же богу.

Следовательно, реально-всеобщее содержание между людьми заключено в их совместной деятельности, а не в исповедуемых мифах и идеологиях. Не бог, не мистические сущности объединяют людей и не вера в эти сущности, а совместная чувственно-практическая, и при том осмысленная деятельность по решению социальный проблем.

Социальная работа как раз является примером такой практической деятельности, которая требует от людей забыть все идеологические, религиозные и национальные разногласия и объединиться для оказания помощи нуждающимся. В этом светском характере социальной работы заключается ее конкретный, практический гуманизм. Сам социальный работник, конечно, имеет право исповедовать какую угодно религию или идеологию, но свои профессиональные задачи он обязан решать только вне их рамок. Этим деятельность социального работника похожа на врачебную деятельность: равно как для врача пациент — прежде всего больной человек, которого необходимо вылечить, каких бы убеждений он не придерживался, так и для социального работника клиент — прежде всего человек-нуждающийся и имеющий полное право на удовлетворение своих потребностей.

Противоречивый и ограниченный характер гуманизма, выражаемого в рамках религии (в данном случае — христианской), стал обнаруживаться на закате античной эры и в Средние века, когда христианство, став государственной религией, превратилось в средство классового господства и социальной манипуляции. Впервые особенно остро это проявилось в практике феодально-католических государств Западной Европы, в таких эксцессах, как, например, карательная деятельность «духовной полиции» иезуитов, охоты на ведьм и в массовых аутодафе, а в России — во время Раскола. Из сферы образования и культуры гуманистическое содержание первоначального христианства было изгнано догматизмом, поклонением перед авторитетами и схоластикой. (Следует отметить, правда, что с тех пор католицизм несколько раз реформировался и не стоит смешивать современную католическую религию с католицизмом эпохи Игнасио Лойолы.) Вместе с тем, подспудно шло развитие новых человеческих отношений, которые требовали иного гуманистического мировоззрения. И новый гуманизм развивался уже в конфликте с господствующей церковью и другими официальными социальными институтами.

В\ Философский гуманизм; гуманизм Возрождения

Образцы философского гуманизма впервые можно найти у первых китайских философов Лао-цзы (род. ок. 604 г. до н. э.), Конфуция (551-479 гг. до н. э.), Мо-цзы (V в. до н. э.), Мэн-цзы (род. в 372 г. до н. э.). В Индии гуманистическая этика складывалась под влиянием идей Будды (550-477 гг. до н. э.), в Иране — Заратустры (VII в. до н. э.). В античном мире гуманистические взгляды мы находим у философа-материалиста (атомиста) Эпикура (341-270 гг. до н. э.) и поздних стоиков — Сенеки (4 г. до н. э. – 65 г. н. э.), Эпиктета (род. в 138 г. н. э.) и Марка Аврелия (121-180 гг. н. э.). Гуманистические взгляды последних, например, критика рабства и проповедь равенства всех людей, повлияли на христианское учение.

Но обычно гуманизмом в конкретно-историческом смысле слова называется широкое философско-литературное движение, охватившее почти все европейские страны в XIV-XVI веках, в эпоху Возрождения. У его истоков стояли два великих итальянских поэта — Данте Алигьери и Франческо Петрарка. Классиками гуманистической мысли так же являются Джованни Пико делла Мирандола, Пьетро Помпонацци, Николай Кузанский, Эразм Роттердамский, Томас Мор. Гуманистическими идеями были вдохновлены открытия и произведения таких ученых и художников, как Николай Коперник, Галилео Галилей, Леонардо да Винчи, Рафаэль и многих других. Причем, необходимо особо отметить, что подавляющее большинство деятелей гуманистического движения эпохи Возрождения жили и творили вне церковных и университетских структур, будучи свободными художниками и гражданами вольных городов-коммун. Подчеркнем еще раз: гуманизм в то время зарождается именно как светское движение, как направление светской мысли, развивавшейся вне господствующих официальных институтов интеллектуальной жизни — церкви и университетов. Он торил себе дорогу, борясь за свободу слова и самовыражения в остром конфликте именно с религиозно-догматическим и академическим мышлением, являя собой пример того, что сейчас называется нонконформизмом.

Гуманизм Возрождения вывел европейскую культуру за рамки феодального христианства, его конфессиональных, ограниченных приоритетов. Европейская культура была им обогащена тем, что подверглась синтезу с нехристианской культурой — главным образом с античной, но так же и с арабской и еврейской культурами. На основе этого обогащающего культурного диалога он сформулировал фундаментальные идеи, означавшие для европейской культуры новую парадигму, то есть радикально изменившие ее развитие. И хотя итальянское Возрождение погибло под ударами феодально-католической реакции, а Возрождение Центральной, Восточной и Северной Европы было сметено разгулом религиозного (католического, протестантского и православного) фанатизма эпохи Реформации (на Западе) и Раскола (на Востоке), наследие Возрожденческого гуманизма послужило теоретическим фундаментом для всех последующих завоеваний европейской культуры в целом.

Основные идеи Возрожденческого гуманизма таковы.

Хотя большинство его представителей применяло христианскую риторику, содержание используемых богословских понятий было принципиально новым постольку, поскольку новым был сам подход, метод рассмотрения этих понятий. Прежде всего, было признано, что источником знания является не авторитет, будь то авторитет Священного Писания или какого либо выдающегося ученого древности вроде Аристотеля. Всякий авторитет становится «чепухой» (как выразился философ-гуманист Пьетро Помпонацци), если он противоречит данным опыта и человеческому разуму. Таким образом, гуманистическое мировоззрение уже в своих первых исторических формах было связано в сфере познания с рационализмом (учением о ценности человеческого разума как способности понимания, самопонимания и научной критики) и сенсуализмом (учением о ведущей роли человеческих чувств в деле познания природного мира). Этим Возрожденческий гуманизм прокладывал дорогу экспериментальной науке, первым представителем которой можно считать Галилео Галилея.

Из идеи, что источником знания является не авторитет, а человеческие опыт и разум, что они могут быть множественны, индивидуальны, то есть, не сводимы к одному-единственному результату и по разному интерпретированы, прямо следует идея веротерпимости, толерантности. Высказанная светскими интеллигентами в эпоху инквизиции, охоты за ведьмами, религиозного террора во имя «спасения души», аутодафе и сжигания книг во имя «духовности», эта идея имела революционное значение и не утратила смысл и в нашу эпоху, в которую вернулись социальные конфликты, основанные на религиозных мотивах.

Если не священный, потусторонний авторитет и не абстрактные ценности, то что должно быть высшей ценностью для мыслящего и добродетельного человека? Высшей ценностью для человека является человек, причем, человек не как умозрительная, потусторонняя, абстракция, а как конкретный индивид. Такова сокровенная, краеугольная мысль Возрожденческого гуманизма и гуманизма как такового. Такое отношение к человеку называется антропоцентризмом и в сфере ценностных ориентаций выражается в форме индивидуализма, учения, рассматривающего индивидуальную жизнь, жизнь данного, конкретного, уникального индивида, как высшую ценность. Философия антропоцентризма впервые ясно и четко была выражена в 1486 году итальянским мыслителем Джованни Пико делла Мирандолой в его «Речи о достоинстве человека».

В понимании человеческой природы гуманисты противостоят ортодоксальному христианскому учению о человеке, в особенности, идеям о грехопадении и о разрыве человеческой природы на высшую ипостась — «духовную» и низшую — «материальную», плотскую. Христианский дуализм тем неприемлем для гуманистов, что из него следует проповедь аскетизма, «подавления страстей» и проповедь ритуальности, которые якобы служат основой добродетели. Редко напрямую критикуя эту христианскую догматику, гуманисты Возрождения просто ее игнорируют и высказывают свою точку зрения без всякого соотнесения с ней. Ставя человеческого индивида — а не бога — в центр мироздания, они создают учение о достоинстве и благородстве человека, прямо противоположное ортодоксально-христианской концепции низменности и греховности человеческой природы Августина Аврелия. Человек в построениях гуманистов предстает как неразрывное, естественное единство тела и души, материального и духовного начал. А если это так, то осуществление человеческого предназначения требует не борьбы с собственной природой (с плотью), не подавление естественных потребностей, а напротив — следование природе, обогащение и многостороннее развитие, воспитание, окультуривание естественных потребностей. С борьбой против христианского дуализма в понимании человеческого существа связано возникновение таких гуманистических ценностей, как здоровье и здоровый образ жизни (хотя в ту эпоху они по понятным причинам еще не могли быть научно обоснованы). Опираясь на учение древнегреческого философа-атомиста (материалиста) Эпикура о наслаждении как цели человеческого существования и условия счастья (это учение называется «гедонизмом»), гуманисты не сводят наслаждение только к пассивному удовлетворению чувственных потребностей. Для них гедонизм означает, кроме этого, еще и активное наслаждение познанием и творческой деятельностью. Даже добродетельное поведение не должно противостоять наслаждению, а должно быть его источником. Традиционные христианские подвиги — уход от мира, аскетизм — воплощенные в идеале монашеской святости, для гуманистов лишены всякого смысла. Они, оцениваемые в контексте их ценностных ориентаций, трактуются гуманистами как самоубийственные для человека.

Из гуманистического понимания человеческой природы вытекает знаменитый Возрожденческий идеал гармонично, разносторонне (в том числе и физически) развитой личности, реализовавшей себя (ставшей счастливой) уже в посюстороннем, земном мире. Для выражения этого идеала гуманисты часто употребляют понятие «божественный», но, в общем контексте их взглядов, оно лишено мистического содержания и означает только высшую степень развитости человеческих способностей. Тем более это верно, что если раньше, в ортодоксально-христианской традиции, творчество признавалось только прерогативой бога, то, начиная именно с эпохи Возрождения, оно признается атрибутом так же и человеческого существования. Причем таким, в котором человек выражает свое истинное предназначение.

Проецируя идеи Возрожденческого гуманизма на практику социальной работы, мы можем выделить следующие общие для них обоих моменты.

1. Высшей целью деятельности человека (стало быть, и социальной работы) является человек, высшим служением — служение человеку, высшим благом — благо человека. Этот антропоцентризм Возрождения в рамках профессиональной сферы социальной работы проявляет себя как клиентоцентризм: предмет социальной работы определяют потребности и ситуация клиента. Ее практической, конкретной целью является удовлетворение этих потребностей и разрешение проблем клиента.

2. Клиент же — в духе гуманистического индивидуализма — воспринимается как неповторимая, уникальная личность, чья природа не сводится ни к одному своему проявлению. Отсюда следует, что

3. В работе с клиентом социальный работник должен проявлять терпимость к недостаткам и убеждениям клиента. Тем социальная работа и отличается от миссионерства (хотя миссионерство может использовать социальную работу как средство), что ее целью является не мистическое «спасение души», что на деле проявляет себя в виде привлечения клиента на сторону определенной религиозной конфессии или секты, а конкретная помощь страдающему человеку. В обратном случае социальная работа может обернуться дискуссиями, содержащими риск утраты доверия к социальному работнику со стороны клиента. Это еще одна причина, по которой в светском, индифферентном по отношению к религиозным верованиям и идейным убеждениям клиента характере социальной работы заключается ее гуманизм.

4. Социальный работник при работе с клиентом только тогда достигнет цели и решит задачи свой деятельности, когда будет видеть в клиенте потенциал свободного, разностороннего развития, возможность его многообразной, активной социализации. Одним словом, именно Возрожденческий, а не ортодоксально-христианский идеал личности, постулирующий аскетизм и разрыв социальных связей ради потусторонних, мистических целей, адекватно соответствует целям и задачам социальной работы.

5. Социальный работник является наследником гуманистической идеи о том, что только в здоровом теле обретается здоровый и свободный дух. Болезнь, страдание сопутствуют не развитию духовности, а человеческому несчастью. Не страдание само по себе служит духовному совершенствованию, как считают многие религии (христианство и буддизм), а посюстороннее преодоление последствий болезни, посюстороннее преодоление страданий.

В дальнейшей истории мировой культуры гуманизм больше не выделялся в качестве философского и литературного движения. Но это не значит, что он исчез как таковой. Он стал направлением, интенцией человеческой мысли, пронизывая разнообразные философские учения и целые философские школы. Влияние Возрожденческого гуманизма можно обнаружить и во французском Просвещении, у Вольтера, Гельвеция, Руссо и Дидро, в немецком романтизме ранней поры, у классиков немецкой литературы и философии, в особенности у Г. Лессинга, И. Гете, И. Канта и Г. Фихте, у английских сенсуалистов и прерафаэлитов. Однако в большей степени идеи Возрожденческого гуманизма унаследовали и развили два немецких мыслителя XIX столетия — Людвиг Фейербах и Карл Маркс.

Г \ Гуманизм в учении Л. Фейербаха и К. Маркса

Действительно, начиная с ренессансного гуманизма, через французское Просвещение, через немецкий романтизм, через философию И. Канта и Г. Фихте, в европейской культуре нарастает антропологическая напряженность. Причем, бесспорно, эта интеллектуальная эволюция имела именно гуманистический вектор развития. Иначе говоря, она развивала и конкретизировала идеи, высказанные гуманистами эпохи Ренессанса. Результатом этого духовного развития стали открытия, совершенные Фейербахом и Марксом, имеющие для мировой культуры значение новой духовной парадигмы, чье формирование, правда, нужно признать еще незавершенным. Именно стремление отразить живую, реальную историю людей, а не филиацию (самодвижение) надындивидуальных, сверхчеловеческих, сверхъестественных субстанций, мотивировало их критику философии Гегеля, вульгарных гегельянских школ и идеализма вообще. Так же, как и гуманисты эпохи Ренессанса, они отвергли идеалистический и религиозный дуализм в трактовке человека. В их интерпретации человек является частью природы, и этот материалистический подход позволил им развить в своих учениях тему экологии, тему взаимоотношений человека и природного мира. Главным образом это касается Фейербаха (хотя важные мысли по этому поводу можно найти у Маркса и его ближайшего соратника Энгельса). Фейербаха поэтому можно считать вообще первым экологически мыслящим философом, открывшим дорогу в этом направлении Э. Реклю, Л. М. Мечникову и В. И. Вернадскому — признанным основоположникам экологической науки.

Материалистический подход (в данном случае — его экологическая составляющая) помог этим мыслителям увидеть ограниченность гуманизма, выражаемого в парадигме антропоцентризма (индивидуализма), увидеть, что он чреват инверсией. Потому что человек, замкнутый в рамках индивидуальной логики, способен лишь разрушать природу и общественные связи. Но дело-то как раз в том, что, коль скоро индивид сам есть часть природы и общества, он разрушает и самое себя. Так что, как следует из учений Фейербаха и Маркса, истинный гуманизм есть натурализм, или единство, тождество гуманизма и натурализма. Эту теорию человека можно назвать так же органицизмом, поскольку именно понятие организма включает в себя мысль не только о единстве человека и природы, но и о том, что это единство представляет собой не монолит (как полагали вульгарные материалисты вроде Фохта и Молешотта), а включает в себя с необходимостью внутренние различия, например, различия между творческой деятельностью и физиологическими отправлениями. Антропоцентрический же гуманизм в ХХ веке (выраженный, например, в идеалистическом рационализме позитивистского учения в разных его вариантах) вырождается в эгоцентризм человека, оправдывающий насилие над природой.

Ренессансный гуманистический идеал всесторонне развитой личности отразился в учениях Фейербаха и Маркса в том, что они так же рассматривали человека в органическом единстве всех проявлений его существа, всех его потребностей и способностей. Всякое сужение, ограничение этих последних влечет за собой частичную деформацию (отчуждение по Марксу) человеческой природы, служит причиной разного рода социальных патологий. Происходит же это в силу естественных причин, например, разделения труда, порожденных, в свою очередь, недостаточной развитостью производительных (или «креативных») сил человечества и ограниченностью созданного предмета потребностей. Человечество переживает, таким образом, еще свою «предысторию» (Маркс) или «детство» (Фейербах).

Со всем этим логично связано то, что они воскресили забытое немецким идеалистическим рационализмом (в лице, прежде всего Канта и Гегеля) материалистическое учение о счастье (эвдемонизм). Именно в счастье им представлялась цель человеческого существования и трактовали они его именно как осуществление гуманистического идеала. В отличие от немецких идеалистов они придерживались того убеждения, что отнюдь не следование абстрактному Долгу («категорическому императиву», как у Канта) и Абсолютной Идее (как у Гегеля), а именно стремление к счастью определяет и должно определять человеческое поведение. Парафразой ренессансного гуманистического идеала личности нужно считать сформулированную Марксом и Энгельсом цель общественного развития: «свободное развитие каждого» как «условие свободного развития всех». Тем самым изменилась и трактовка человеческого разума: разумны не умозрительные, идеалистические предписания индивидуального и общественного поведения, а только то, что ведет человеческого индивида к счастью, достижимого уже здесь, в посюстороннем, реальном мире, определяемом человеческой деятельностью и человеческими потребностями. Иными словами, разумно то, что является для человеческой природы целесообразным. Таким образом, взгляды Фейербаха и классиков марксизма не опровергают, а, наоборот, развивают европейский рационализм, только уже на новой ценностной и методологической основе органицизма.

Новая парадигма в отражении человеческой природы, к пониманию которой первым пришел Фейербах, и которую чуть позже сформулировал классическим образом Маркс, парадигма, развивающая гуманистическое понимание человека, заключается в следующем.

Как было уже сказано выше, Фейербах и Маркс наследуют антропологизм и индивидуализм Ренессанса, но в их учениях претерпевает изменение сами понятия человеческого индивида и человеческой природы. Человек не сводится ими ни к изолированной человеческой особи, ни к физическому субстрату (к плоти и ее отправлениям). Но еще менее в их мировоззрениях он представляет собой мистический дух.

Согласно Фейербаху, человек является носителем особой чувственности, которая предполагает человеческую взаимосвязь, диалог, единство «Я» и «Ты», единство, многообразное в своих практических проявлениях, высшими из которых являются любовь и творчество.

Согласно Марксу, человек есть «мир» человека. Человеческая природа вбирает в себя всю совокупность человеческих отношений и производств, разные виды которых — искусство, религия, экономика, политика, секс и т. д. — являются лишь разными способами производства или создания человека. В них человек не только воспроизводит, но и преобразует себя вместе с внешней средой, с которой связан неразрывно. В этой преобразующей, творческой деятельности выказывает себя человеческое естество. В этом так же состоит тождество гуманизма и натурализма: человек есть настолько человек, насколько естественно и свободно его развитие. Собственно человеческое развитие начинается только тогда, когда устранены условия, подавляющие человеческие потребности, когда, например, устранена проблема голода. Только свободная деятельность, развертывающаяся вне разделения труда и отчуждения, и противостоящая подневольному труду, многосторонне развивает индивида, служит адекватным способом воспроизводства и реализации человеческой природы.

Таким образом, используя разные понятия, Фейербах и Маркс выразили, в сущности, одинаковую мысль: человек есть то, что происходит между людьми; сущность человека диалогична и деятельностна. Они открыли общественное измерение индивидуального бытия человека (или индивидуальное измерение общественного его бытия, что, собственно, одно и то же). Это позволило им выйти за пределы абстрактного ренессансного и просвещенческого («буржуазного») индивидуализма и преобразовать антропоцентрическую теорию в теорию общества и личности.

Таково общее направление мысли этих двух мыслителей. Содержательно-методологическая разница их гуманистических учений в следующем.

Фейербах развивал свое учение на материале повседневной жизни современников, благодаря чему он, во многом предвосхищая философию экзистенциализма XX века, выходил на такие вопросы, как, например, о смысле жизни и смерти, о самоубийстве, о религиозной вере и безверии, о любви и морали. С этим связано то, что гуманистический потенциал философии Фейербаха концентрируется главным образом в его критике иллюзорной формы решения этих проблем — религии, в его гуманистическом варианте атеизма. Суть гуманистического атеизма (и своего антропологического учения) Фейербах передает в следующих словах: «Атеизм — это учение о том, что нет бога, выше человека».

Подлинным предметом религиозной (в частности, христианской) веры по Фейербаху является не сверхъестественная сущность, не бог, а человек. Испытывая потребность в благе и добродетелях (а по сути, в самом себе), но не находя их в своей повседневности в совершенном виде, человек переносит их в фантастический, потусторонний мир, тем самым одновременно и обнаруживая свои человеческие качества и трагически раскалывая свою природу. Подлинной потребностью верующего является не бог, а он сам и другие люди. Фейербах отмечает такую закономерность: чем мистичней божество, тем безнравственней верующий. И, наоборот, чем божество человечней и рациональней, чем меньше оно требует веры в чудеса и выполнения религиозных, подчас абсурдных, ритуалов, тем более человечным является и сам верующий. В преодолении раскола человеческой природы, в формировании цельной, разносторонне развитой личности видит Фейербах путь преодоления религиозного мировоззрения. Атеизм, по его словам, означает не унижение объекта преклонения (как предполагали так называемые «воинствующие атеисты» сталинской эпохи, что приводило их подчас к бесчеловечным поступкам), а «отрицание бога, отличного от человека». Это вдохновляет его на создание учения о лишенных мистики человеческих отношениях: «не бог — это любовь, а любовь — это бог», — провозглашает он.

Его сочинения столь насыщены глубокими размышлениями о перипетиях повседневного человеческого существования, в том числе и о тех, с которыми сталкивается специалист по социальной работе, что их можно рекомендовать в качестве настольных книг социального работника. Взгляды Фейербаха можно назвать экстрактом житейской мудрости, выжатой из гегелевской диалектики (от которой отталкивался Фейербах).

Маркса же, в отличие от Фейербаха, интересовали главным образом вопросы политики и экономики, хотя фрагменты его мыслей на «экзистенциальные» темы разбросаны по страницам его законченных произведений, рукописей и писем. Такая разница тем у Маркса и Фейербаха не случайна. Дело в том, что в учении Маркса более развит принцип человеческой чувственно-практической деятельности и природу человека он трактует именно как социально-деятельностную природу. Причем, человеческая чувственная практика для него означает, прежде всего, деятельность, разрешающую человеческие проблемы, то есть, означает революционную, преобразующую, творческую практику, преодолевающую социальное отчуждение. Его рассуждения на этот счет, составившие концепцию «конкретного гуманизма», можно сравнить с гуманизмом стоматолога, который, сообщив пациенту, что он может выбрать между интересной лекцией о «трансцендентальной, одухотворяющей сущности зубной боли» и выдиранием больного зуба, предлагает ему именно последний вариант — хирургическое вмешательство, несмотря на несовершенство средств лечения. Понятно, что в этом случае выбор пациента будет определяться не столько его собственной доверчивостью, сколько его способностью терпеть зубную боль.

Одним словом, конкретный гуманизм заключается в том, чтобы практически разрешать социальные проблемы — а Маркс жил в эпоху их резкого обострения, когда только начинался кризис «дикого» капитализма, — а не в том, чтобы изощряться в их объяснении и сочинении советов по их преодолению («утопий»). Источники социальных проблем Маркс видел в отчуждении, разделении труда и классовом расколе общества, их симптомом — классовые противоречия, целью социальных преобразований — преодоление классовой структуры, бесклассовое общественное устройство. Его социальное учение можно назвать учением об условиях, которые препятствуют нормальному развитию человеческой личности и о том, как преодолеть эти условия, главными из которых он считал как раз классовые противоречия и классовую ограниченность индивидов. Как только это преодоление будет достигнуто в ходе общественного развития, человеческие индивиды сами, исходя только из своих потребностей, создадут адекватные своей природе общественные институты. Сейчас же сочинять, какими они должны быть — бесполезно. Вот почему мы не найдем в сочинениях Маркса и его ближайшего соратника — Энгельса, детальных программ и рецептов строительства «светлого будущего».

Отвлекаясь от исторических условий, в которых Маркс пытался реализовать свою концепцию конкретного гуманизма и от исторических результатов этой реализации, зададимся вопросом: не в том же ли самом заключается и гуманизм социального работника, чья задача — оказать практическую помощь клиенту, а не утешать его беспочвенными упованиями?

Д \ Иные концепции гуманизма в конце XIX – середине XX века применительно к истории социальной работы

Незавершенный характер мыслительной парадигмы, обозначенной Фейербахом и Марксом, обусловлен ограниченным характером социальной практики тех общественных сил, с которыми они связывали реализацию своего общественного идеала. Речь идет о промышленном пролетариате той эпохи. Творческое наследие этих мыслителей дало ему философское и научное обоснование организованной освободительной борьбы, но уровень самих производительных сил общества был таков, что даже в своих победоносных достижениях они только воспроизводили в новых формах разделение труда и отчужденный тип межчеловеческой связи. В исторической конкретике это означало, что в партийной или профсоюзной организации индустриального рабочего класса — бесспорно, необходимой для политической и экономической борьбы — рано или поздно давала о себе знать бюрократическая тенденция. Не избежал этого и западный пролетариат, но наиболее последовательно эта тенденция проявилась там, где рабочей партии удалось не только победить, но и отстоять свою власть — в Советской России. Но еще раньше бюрократическая тенденция социально-критического, революционного движения, извращавшая его гуманистические цели, выражалась в феномене так называемой одномерной революционности.

Суть этого феномена заключается в том, что человек превращается из цели в средство революционных преобразований. Опасность этой инверсии революционного движения была известна еще Марксу и Энгельсу, неоднократно протестовавшим против экспорта революций и противопоставлявшим революционному волюнтаризму учение об исторических предпосылках социальных революций. Выдающаяся литературная критика одномерной революционности и ее адептов последовала с позиций христианского гуманизма со страниц романа «Бесы» Ф. М. Достоевского. Русский классик устами одного из своих героев вопрошает: стоят ли революционные преобразования хоть одной слезинки ребенка? Не является ли именно человеческое благо критерием общественного прогресса? Однако идейные предпосылки этого вопрошания оказались весьма ограничены. Основанные на ортодоксально-христианской картине мира, они приводили к апологии существующего общества, а это давало повод противоположной стороне, в свою очередь, адресовать критикам революционизма такой вопрос: а ваши дворцы, позолоченные купола ваших храмов, захватнические войны, ваша роскошь, ваши капиталы, стоят детских слез? Россия на рубеже XIX и XX веков бывшая страной с самой высокой в Европе детской смертностью, почти повсеместной неграмотностью и пьянством от безысходности стоила яиц Фаберже в царской коллекции, войны за турецкие проливы и бриллиантов любовницы будущего царя балерины Ксешинской?

В этих нравственных антиномиях билась гуманистическая мысль России и Зарубежной Европы конца XIX и первых десятилетий XX столетия. Одни мыслители приходили к косвенному или прямому участию в революционной борьбе (Г. В. Плеханов, В. И. Ленин, К. Либкнехт, Р. Люксембург, М. Горький, В. Маяковский, Г. Уэллс, А. Грамши, А. Барбюс, Л. Арагон, А. Франс, Г. Лорка, П. Пикассо и т. д.). Другие — к попытке «устоять над схваткой», найдя опору в религиозном или консервативном мировоззрении разного толка или приняв противоположную сторону (Н. Бердяев, В. Розанов, С. Булгаков, К. Леонтьев, И. Ильин, О. Шпенглер, Э. Гуссерль, М. Хайдеггер, К. Гамсун и т. д.). Современная культура России во многом наследует эти противоречия, что сказывается на общественной идеологии, социальной политике государства и, в итоге, на идейном климате социальной работы.

Вехами, обозначавшими разные эпохи на этом трудном пути развития гуманистической мысли, стали произведения двух философов, очень разных и, вместе с тем, похожих одинаковым вниманием именно к теме гуманизма и гуманистической морали, — это немец Фридрих Ницше и француз Жан-Поль Сартр.

Творчество Ницше приходится на последние десятилетия XIX века — время, когда, с одной стороны, на фоне острого социального кризиса обнажилась репрессивная и конформистская суть господствующей христианской идеологии и морали, а с другой — когда уже стала проявляться историческая ограниченность революционного движения промышленного пролетариата. Философия Ницше стала реакцией на эти черты современной ему эпохи.

Несмотря на блестящую литературную форму, учение Ницше не легко правильно понять. Этому во многом способствовал сам Ницше, называвший свои сочинения книгами «для немногих». Он скрывал свою точку зрения под разнообразными масками, заменял туманными метафорами строгие философские понятия и допускал выражения, прямо провоцирующие читателя на искаженное понимание его мыслей. Но если отбросить всю эту утонченную литературную и философскую игру, его учение лишится дешевой сенсационности (которую оно обрело в XX веке), снобистской элитарности, и тогда его можно свести к следующим идеям.

В своей критике христианского гуманизма Ницше во многом следует французским просветителям и Фейербаху, а в методе формулировки моральных норм — Гегелю (хотя в его сочинениях мы найдем очень мало отсылок к этим мыслителям, а если и найдем, то они, как правило, вызывающе отрицательного свойства). В то же время, нужно отметить, что его взгляды совершенно чужды историзму. По этой причине его оценки христианства односторонни. В нем он видит один лишь «нигилизм» по отношению к культуре, полностью игнорируя очеловечивающую роль христианской религии в бесчеловечных условиях существования (на что неоднократно указывали, например, те же Фейербах и Маркс).

Смысловой костяк рассуждений Ницше построен по гегелевской «фигуре снятия»: моральный человек в морали не нуждается; она растворена («снята», как сказал бы Гегель) в его поступках и его мыслях, в самой его жизни. Так, главное для Ницше в истории о Христе — не его чудеса и даже не его заповеди, а его жизнь, в которой практически реализовано, растворено, «снято» его учение.

С этой точки зрения немецкий мыслитель отрицает мораль исторического христианства, выдвигающего в качестве источника морали смирение перед власть имущими, физическую и духовную немощь, чувство вины, невежество, — все эти и другие ценности ортодоксального христианства отвергаются им, включая важнейшие догматы, такие как догмы о грехопадении и непорочном зачатии. Эти ценности, утверждает Ницше, породили люди слабые и, вместе с тем, хитрые, представляющие собой пример духовного вырождения — «домашнее, стадное животное, больное человеческое животное». В контексте данных ценностей сострадание к слабым оборачивается оправданием слабости как таковой. Потому-то сострадание к слабым, милосердие по отношению к ним, по Ницше, и является «вреднее любого порока». Именно этого хитрого, слабого индивида — манипулятора, который за личинами своей слабости и своей немощной гуманности культивирует физическое и духовное уродство, «нищету духа», именно его, призывает Ницше, — «толкни».

Не трудно в этих рассуждениях вновь увидеть след гегелевской диалектики: по Гегелю, достойно насилия то, что «не есть для себя», то, что уже представляет собой «нечто надломленное внутри себя».¹ Своей слабостью оно само провоцирует насилие, и само является причиной своего конца. «Поэтому над тем, что подвергается насилию, не только можно, но и должно совершать насилие».²

Но ради чего? Является ли это оправданием насилия ради насилия? Есть ли повод обвинять Ницше (а вместе с ним и Гегеля) в пропаганде экстремизма и банального хамства?

Экстремистом и хамом Ницше можно считать, только ничего не зная об общей связи его идей.³ Отрицание христианской морали проводит его не к аморализму, а к «переоценке всех (то есть господствующих христианских) ценностей» ради новой морали и нового гуманизма. Новых постольку, поскольку они построены на ценностях, противоположных христианским: ценностях духовной и физической силы, здоровья, посюсторонней свободы, творческой активности, спонтанного проживания, знания и разума.

Словом, всего того, что входит в состав светского гуманистического идеала личности. Только Ницше на языке своей псевдоисторической мифологии называет этот идеал «дионисийством».

Эта переоценка ценностей подразумевает существование совершенного «сверхчеловека» — носителя этой новой морали.

Читателя не должно пугать слово «сверхчеловек». Ницше сам дал ключ к правильному его пониманию, оговорившись как-то: «совершенство — это норма». Стало быть, выражение «сверх» в данном случае является отрицанием не человека как такого, а таких форм его существования, которые в действительности бесчеловечны. Провозглашаемые Ницше «аристократизм», «иерархия», «неравенство» — не социальные категории, а, скорее, метафоры: он имеет в виду аристократизм духа, а не крови или денег. Таким образом, за понятием «сверхчеловек» у Ницше скрывается программа человеческого самосовершенствования. Прочитываемое в контексте теоретической критики отчужденного, подневольного труда, основы которой заложил Маркс, а так же кризиса революционного движения пролетариата, учение Ницше о «сверхчеловеке» оказывается не более, как констатацией того факта, что лишь за пределами отчуждения и разделения труда (составляющим «царство необходимости», по Марксу) человек обретает возможность свободно развиваться, быть самим собой. Ницше можно только упрекнуть в неряшливом использовании понятия «сверхчеловек», что и провоцировало его превратное понимание, подобное тому, которое культивировалось идеологами германского нацизма.

Ницшеанская «переоценка всех ценностей», точно так же, как «реформа философии» Фейербаха, а потом и вовсе отрицание философии как спекуляции, провозглашенное Марксом — все это в действительности попытки выразить гуманистический взгляд на человека поверх религиозных, мифологических, мистических и идеологических схем. Ницше намеренно выражал эту попытку в полемически заостренной форме. Но мы не должны покупаться на его провокацию. В контексте целей и задач социальной работы его теоретическое наследие актуально своей главной идеей: подлинным гуманизмом является не оправдание человеческой слабости, человеческого бессилия и страдания, не любование всем этим, скрытое под масками «милосердия» и «сострадания», а, напротив, практическое преодоление всего этого в ходе совершенствования человеческого существа.

Таков глубинный смысл открытого им нового гуманизма, в духе которого должна протекать и деятельность социального работника, если он хочет остаться верным своим профессиональным целям и задачам.

В XX веке гуманистические идеи Фейербаха, Маркса и Ницше были повторены, переосмыслены или развиты целой плеядой мыслителей. Нередко эти идеи синтезировались с учениями других философов прошлых веков. Одной из многих влиятельных школ, возникших в результате такого синтеза, стал современный экзистенциализм.

В самом общем смысле экзистенциализм представляет собой не систему законченных выводов, а метод рассмотрения человеческого индивида. Существование (то есть «экзистенция» — центральное понятие этого учения) человека им понимается как предшествующее его сущности. Человека в этом случае нельзя свести ни к одному из его проявлений, он всегда оказывается чем-то большим, нежели какая-то его конкретная определенность. Это и означает, что у него нет изначально заданной, заведомо четко фиксируемой «природы», «сущности». В этом смысле человек есть «ничто», «проект», как выразился один из ярких представителей экзистенциализма французский философ, писатель и общественный деятель левого (коммунистического) крыла Жан-Поль Сартр.

Подобный подход к рассмотрению человека реализован в разных культурных традициях. Среди теоретических источников современного экзистенциализма называют и китайскую философию даосизма, и античный стоицизм Сенеки и Марка Аврелия, и имеющее общехристианский авторитет учение богослова IV-V веков н. э. Августина Аврелия, и взгляды католического мыслителя XVII века Блеза Паскаля, протестанта Серена Кьеркегора, жившего в XIX столетии, представителя православного социализма писателя Ф. М. Достоевского и атеиста-революционера А. С. Герцена. В рамках католической доктрины экзистенциализм уже в XX веке был развит Габриэлем Марселем, в рамках экуменического христианства — Карлом Ясперсом, спекулятивно-мистической философии — Мартином Хайдеггером. Но именно Сартр совершил попытку соединить экзистенциализм с гуманистической традицией. Он прямо отождествляет экзистенциализм с гуманизмом. При этом многие его выводы очень близки к атеистическому антропологизму Фейербаха, хотя он и исходил совсем из других философских источников, синкретически совмещая учения Р. Декарта, Э. Гуссерля, М. Хайдеггера и К. Маркса.

Однако не всякий гуманизм интересует Сартра. Он отвергает обожествление человека, религию человечества, имевшую место, например, в классическом позитивизме О. Конта. По его словам, подобный абстрактный гуманизм, или абстрактный антропоцентризм, как это ни покажется парадоксальным, приводит к фашизму («тоталитаризму» как таковому), поскольку поглощает человеческую индивидуальность неким общественным обезличенным образованием, которое объявляется носителем «общечеловеческих ценностей» и которое отождествляется с государством, церковью, партией или какой-либо другой социальной организацией.¹ Этому псевдогуманизму религий и идеологий Сартр и противопоставляет гуманизм экзистенциалистской философии, преимуществом которой является подход к человеку как к «незавершенному процессу», «проекту».

Становление индивида происходит через преодоление состояния «заброшенности» в чуждый мир «другого», что выражается в поступках, совершаемых в острой, противоречивой ситуации общества, где царит неравенство и отчуждение. И если каждый из этих поступков предопределен осознанным, самостоятельным выбором индивида, то это означает становление человека как морального существа. Кроме того, это и есть становление морали как таковой. Вне ситуации индивидуального выбора всякая мораль — мертвая, схоластичная схема. Совершая выбор и при этом, неся за него ответственность, человек сам становится законодателем морали, то есть становится личностью. Бог как источник морали и всяческих совершенств ему становится не нужен. Поэтому-то экзистенциализм является самым последовательным атеизмом. «…Даже если бы бог существовал, это ничего не изменило… Человек должен обрести себя и убедиться, что ничто не может его спасти от себя самого, даже достоверное доказательство существования бога. В этом смысле экзистенциализм — это оптимизм, учение о действии», — пишет французский мыслитель, в общем, повторяя в новых понятиях краеугольные идеи гуманистического атеизма Фейербаха.

Именно в учении о человеке как о моральном законодателе и состоит гуманизм экзистенциалистской философии в ее сартровском варианте. Из этого учения следует, что реализовать себя по человечески человек может только в процессе самоосвобождения или какого-либо еще самоосуществления, но никак не путем ухода от мира или подражания внешним образцам.

Другой заслугой Сартра и прочих экзистенциалистов (в особенности французского писателя и публициста А. Камю) является привлечение внимания к так называемым «пограничным состояниям», то есть таким, где человек испытывает нужду или встречается лицом к лицу со смертью. Именно в преодолении этих состояний человек обнаруживает свою подлинность, смысл своего существования.

Рационалистическое видение мира помогло атеистическому экзистенциализму оригинально решить проблему смысла человеческой жизни. С его точки зрения предлагаемое религией и религиозной философией (например, русским философом начала XX века С. Франком) решение этой проблемы обещанием загробного бессмертия, вряд ли можно считать исчерпывающим. Ибо противоположностью человеческой жизни, — если это жизнь состоявшейся личности, морального законодателя, — является не смерть, а бессмысленная, животная жизнь, от которой спасает только практическое самосовершенствование и преобразование индивида и общества, а не религиозные обещания потустороннего бессмертия. В этой связи уместно процитировать американскую писательницу Сьюзен Кац: «Сколько людей мечтает о бессмертии, не зная, как провести ближайший уик-энд!».

Во многом под влиянием философии атеистического экзистенциализма сформировалась гуманистическая теория социальной работы (которую еще называют экзистенциально-гуманистической), испытавшей влияние так же психологов К. Роджерса, А. Маслоу, В. Франкла и Э. Фромма. Основанные на этой теории экзистенциалистские подходы в социальной работе принимают во внимание особую значимость для человеческой жизни пограничных состояний, ситуации выбора и смысложизненных вопросов. Именно это экзистенциалистское измерение социальной работы сообщает ей конкретно-гуманистическое содержание.

Среди других великих мыслителей-гуманистов XX века можно упомянуть католического богослова А. Швейцера, преодолевшего конфессиональную ограниченность и сформулировавшего универсальный этический принцип «благоговения перед жизнью»; социальных философов-неомарксистов Э. Фромма и Г. Маркузе, давших непревзойденную до сих пор критику современного «общества потребления». Их усилиями светское гуманистическое мировоззрение остается наиболее привлекательным среди всех остальных общественных идеологий. Тем более это так, если речь идет об идеологии, способной вдохновлять и направлять социальную работу.

Итак.

Исходя из целей и задач социальной работы, ее идеология должна обладать следующими свойствами:

1. она должна быть наполнена человеческим, посюсторонним содержанием; человеческие индивиды и их отношения должны в ней фигурировать в качестве наивысшей ценности; посюстороннее человеческое счастье, благо она должна признавать за единственную разумную цель любой деятельности;

2. поэтому эта идеология должна быть светской, ориентироваться на общечеловеческие ценности и стараться избегать любой конфессиональной, классовой и всякой другой ограниченности;

3. поэтому эта идеология должна быть рациональной, опираться на научное знание о человеке и природе, на достижения человеческой культуры, имеющие общечеловеческое значение; поэтому, отражая все многообразие человеческих состояний и отношений, эта идеология не должна быть созерцательной; она должна быть моментом практики, преобразующей патологические состояния индивида и общества; иначе говоря, она должна быть частью социально-критического мировоззрения, ориентированного на практическое решение общественных проблем.

Идеологией социальной работы, отвечающей всем этим требованиям, является именно гуманизм как квинтэссенция теоретического наследия мыслителей, чьи взгляды охарактеризованы нами выше.

Вопросы для самоконтроля

1. Почему именно гуманизм способен служит идеологией социальной работы, адекватной ее целям и задачам?

2. В чем состоит гуманизм светского характера социальной работы?

3. В чем состоит разность ортодоксально-христианского и Возрожденческого идеала личности?

4. Каковы особенности Возрожденческого гуманизма?

5. Что означает тождество гуманизма и натурализма?

6. В чем сходство и различие гуманистического мировоззрения Маркса и Фейербаха?

7. В чем заключается концепция конкретного гуманизма Маркса, и какова его связь с социальной работой?

8. В чем состоит «новый гуманизм» философии Ницше?

9. Какой смысл вкладывал Ницше в понятия «переоценка ценностей» и «сверхчеловек»?

10. Как правильно понимать критику Ницше христианской концепции милосердия?

11. Какова связь между практикой социальной работы и философией Ницше?

12. Что нового привнес экзистенциализм в гуманистическое мировоззрение?

13. Каковы противоречия возникли в гуманистическом мировоззрении в связи с общественным развитием рубежа XIX-XX веков?

14. В чем заключается гуманизм экзистенциалистской философии Сартра?

15. Как повлияла экзистенциалистская философия на теорию социальной работы?

16. В чем состоит вклад в гуманистическое мировоззрение А. Швейцера, Э. Фромма и Г. Маркузе?

17. В чем состоит ограниченность религиозного гуманизма?

Рекомендуемая литература

1. Горфункель А. Х. Философия эпохи Возрождения. — М.: Высшая школа, 1980. — 368 с.

2. Гуманизм. Статья / Философский словарь. — М., «Советская энциклопедия», 1983. — С. 130-131.

3. Сартр Ж.-П. Экзистенциализм — это гуманизм. / Сумерки богов. — М.: Политиздат, 1989. — С. 319-344.

4. Свасьян К. А. Фридрих Ницше: мученик познания / Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т. 1. Литературные памятники / Составление, редакция изд., вступ. ст. и примеч. К. А. Свасьяна; Пер. с нем. — М.: Мысль, 1990. — С. 5-46.

5. Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век). — М.: Издательство Московского университета, 1985. — С. 381.

6. Социальная работа: теория и практика. Учеб. пособие / Отв. ред. д. и. н., проф. Е. И. Холостова, д. и. н., проф. А. С. Сорвина. — М.: «ИНФРА-М», 2001. — 427 с.

7. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 г. / Маркс К. Социология. Сборник / Пер. с нем. Вступ. статья Ю. Н. Давыдова. — М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000. — 177-324.

8. Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение. / Маркс К. К критике гегелевской философии права; Нищета философии / Пер. с фр. и нем.; Вступ. статьи Л. Аксельрод, С. Булгакова. — М.: Мир книги, Литература, 2007. — С. 43-63.

9. Маркс К. К еврейскому вопросу / Маркс К. Социология. Сборник / Пер. с нем. Вступ. статья Ю. Н. Давыдова. — М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000. — 119-156 с.

10. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология (первая глава «Фейербах») / Маркс К. Социология. Сборник / Пер. с нем. Вступ. статья Ю. Н. Давыдова. — М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000. — 325-410 с.

11. Маркузе Г. Разум и революция. Гегель и становление социальной теории / Пер. с англ. А. Л. Шурбелева / М.: «Владимир Даль», 2000. — 541 с.

12. Ницше Ф. Антихристианин / Сумерки богов. — М.: Политиздат, 1989. — С. 17-93.

13. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое / Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т. 1. Литературные памятники / Составление, редакция изд., вступ. ст. и примеч. К. А. Свасьяна; Пер. с нем. — М.: Мысль, 1990. — С. 231-490.

14. Фейербах Л. Сущность христианства / Собр. соч. в 2 т. Т. 2. / М.: Наука, 1995. — С. 5-320.

15. Фейербах Л. Вопрос о бессмертии с точки зрения антропологии / Собр. соч. в 2 т. Т. 1. / М.: Наука, 1995. — С. 197-322.

16. Фейербах Л. О спиритуализме и материализме, в особенности в их отношении к свободе воли / Собр. соч. в 2 т. Т. 1. / М.: Наука, 1995. — С. 323-426.

17. Фейербах Л. Эвдемонизм / Собр. соч. в 2 т. Т. 1. / М.: Наука, 1995. — С. 427-475.

18. Фромм Э. Человек для самого себя / Психоанализ и этика. — М.: Республика, 1993. — 19-217.

19. Фромм Э. Революция надежды / Психоанализ и этика. — М.: Республика, 1993. — 218-343.

20. Фромм Э. Вклад Маркса в познание человека / Психоанализ и этика. — М.: Республика, 1993. — 344-357.

21. Швейцер А. Гуманность / Благоговение перед жизнью. М.: «Прогресс», 1992. — C 508-509.

22. Швейцер А. Культура и этика. — М.: Прогресс, 1973. — 343.

23. Человек. Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. Древний мир — эпоха Просвещения / Редкол.: И. Т. Фролов и др.; Сост. П. С. Гуревич. — М.: Политиздат, 1991. — С. 463.

Тема 5

Социальная работа как феномен общественно-исторического развития. Цели, задачи и социальное содержание современной социальной работы

Можно выделить два исторических этапа в развитии социальной работы как профессии и общественной деятельности — доинституциональный (досистемный) и институциональный (или системный). В первый этап своей истории социальная работа не была институализированной как деятельность по преобразованию, улучшению социальных условий жизни нуждающихся индивидов, способствующая реализации их социальных прав и компенсирующая их физическую, психологическую, интеллектуальную и иную ущербность. Это означает, что она не являлась регулярной, системной, необходимой для всего общества в целом, оставаясь делом частной инициативы, частного произвола со стороны отдельных лиц в государственной структуре или вне ее.

Этот этап занимает две большие эпохи классового общества (еще называемого «цивилизацией»). Они, обычно выделяемые вслед за Марксом в качестве общественно-экономических формаций, различаются способом производства общественных благ: докапиталистическая эпоха и собственно капитализм.

А \ Доинституциональный этап развития социальной работы; докапиталистическая эпоха; религия и социальная работа

Общества докапиталистической эпохи отличаются друг от друга типами хозяйствования: рабовладение, феодализм (включающий крепостное право и разные формы поземельной зависимости), азиатская деспотия. Но какие бы формы не принимало ведение хозяйства в этот период, общим для всех этих форм являлось одно (что и говорит о единстве способа производства общественных благ): сохранение общины в качестве основной хозяйственной, производительной организации, как в городе, так и в деревне. Этому способствовало то, что основным средством производства служила земля, доминировал ручной труд, хозяйство имело натуральный характер, деревня господствовала над городом, политико-административные связи — над экономическими, иерархия земельных собственников — над горизонтальными (равными) связями внутри общины непосредственных производителей. Подобное общество обычно называют еще «традиционным».

Человек в ту пору (будь то выходец из господствующего сословия или представитель сословий угнетаемых) осознавал себя частью коллективного целого. Правда, нужно особо отметить, что «коллективное целое» здесь — весьма условное понятие. Внутри общины так же имели место отношения господства, но они основывались не на собственности, а на физическом и, в том числе, возрастном превосходстве, проявляющемся главным образом в производительной деятельности. Доминирующие примитивные формы разделения труда предполагали власть работающих членов общины над неработающими (или воюющих над невоюющими, если говорить о народах, переживающими период «военной демократии»), которые воспринимались первыми как обуза в силу ограниченного объема потребляемых благ. С этим связаны такие обычаи, как убийство и захоронение вместе с вождем его родителей, жен и рабов (как у скифов), или ритуальное убийство избыточных детей (как в древнем Карфагене), изгнание стариков из общин (как в Японии и на Алтае). Можно так же вспомнить каннибализм на островах Тихоокеанского бассейна и у массагетов (ираноязычное племя, жившее в Средней Азии примерно в III веке до н. э.), имевших такую поговорку: «Лучшая могила — в желудке собственных детей».

Так или иначе, в эпоху классового общества общинные отношения продолжали играть роль естественного фона для всех остальных общественных связей. Сложившиеся еще до образования классов, они, по крайней мере, в среде непосредственных производителей, сохраняли обычаи и традиции первобытного уравнительного коммунизма (такие, например, как обычай патлача — равного распределения добычи между членами общины у североамериканских индейцев) которые, в свою очередь, служили сплочению общинного коллектива и обеспечивали прожиточный минимум его членам. Сохранившись в условиях классового общества, они компенсировали тот урон, который наносила социальной целостности сословно-классовая, репрессивная социальная структура. Именно в общинных отношениях, а конкретно — в рудиментах первобытного коммунизма коренятся зачатки различных форм социальной работы на данном этапе социального развития.

В этой связи необходимо заметить, что часто преувеличивают значение религии (и даже значение одной-единственной религиозной конфессии) в зарождении социальной работы.¹ Это соответствует новой (неоконсервативной) государственной идеологии России, но не научным фактам.

В действительности роль религии в этой сфере состояла в оформлении на свой лад уже сложившихся норм народного поведения. Проповедуемые разнообразными религиозными учениями заповеди и ценности, а так же практика церковной благотворительности и филантропии только отражали давно устоявшиеся навыки и привычную психологию общинного общения в крестьянской и ремесленной среде.

Например, мусульманский обычай праздничного жертвоприношения скота с раздачей мяса беднякам, восходит к древним, домусульманским обычаям кочевых общин. Ислам лишь закрепил эту традицию в новых социальных условиях. То же самое можно сказать о принципах уравнительного социализма, свойственных раннему христианству, постулирующих социальную солидарность, о христианских принципах любви к ближнему, милосердия, совместной деятельности на благо ближних, внутригрупповой и межгрупповой взаимопомощи. Принятие разными народами христианской религии (порой насильственное, как в Америке и Сибири) не порождало эти нормы. Новая религия накладывалась уже на существующие верования и обычаи, на устоявшийся в общинах психологический и нравственный климат. Так обстояло дело и в древней Руси после принятия в 988 г. князем Владимиром византийского православия. Тысячелетние навыки восточнославянской общинной солидарности, о которых упоминает, например, старый русский историк С. М. Соловьев¹, были просто осмыслены в новых для того общества христианских понятиях и перенесены в практическую деятельность церковных органов, например, монастырей. Скорее, напротив, замещение церковной благотворительностью и частной филантропией общинной взаимовыручки и взаимопомощи было симптомом обострения новых социальных противоречий. Ибо оно отражало оттеснение крестьянской общины на второстепенные роли в социальных связях, что происходило в результате крепостного закабаления ее земельными собственниками — отдельными феодалами, государством и церковной организацией.

Да и первое выделение и обозначение социальной помощи и благотворительности как особых форм конструктивной социальной деятельности происходит еще задолго до рождения христианской религии. Одним из самых древних письменных памятников, содержащих нормы правового закрепления социальной защиты, социальной помощи и социальной справедливости, следует считать Законы Вавилонского царя Хаммурапи, датируемые серединой XVIII в. до н. э. Они призывают к заботе о бедных, к взаимному уважению членов общины и к выполнению тому подобных предписаний.² Видимо, примерно в то же время среди традиционных функций общественных институтов вавилонского общества (таких, например, как государство и жречество), возникает и деятельность, проводящая в жизнь эти предписания, и, таким образом, включающая в себя элементы социальной работы.

Развитие навыков и норм социальной защиты, социальной помощи и социальной справедливости происходило и в античном мире, разумеется, с учетом специфики рабовладельческого общества. Связано это с интенсивной социальной и духовной жизнью в древнегреческих общинах-полисах и древнеримских общинах-цивитасах. Противостояние им, с одной стороны, угнетенных сословий рабов и неполноправно-свободных (какими были, например, метэки и периэки в Древней Греции, в Древнем Риме — плебеи и податные италийские («союзнические») племена), а с другой — варварского окружения, делало необходимым укрепление связей внутри них на основе дружелюбия и благожелательности. В Древней Греции возникает само понятие филантропии (в переводе — «любовь к людям»). Первоначально, в V в. до н. э., оно связывалось с проявлениями божественной благосклонности. Но уже в IV в. до н. э. оно меняет смысл с религиозно-мифического на светский: им называют доброжелательные отношения между гражданами полиса. Античные и эллинистические философы, обосновывая свои этические системы, и, прежде всего, Сократ, Платон, Аристотель, Эпикур, поздние стоики Сенека, Эпиктет и Марк Аврелий, уделяли большое внимание таким понятиям, как «дружба», «сострадание», «справедливость», «долг перед ближними», «эмпатия» (сопереживание), «служение ближним», «честь». Без сомнения, в них они выражали не только свой идеал общественно приемлемого поведения граждан, но и уже устоявшиеся навыки гражданского поведения, о чем свидетельствует так же богатая художественная литература и драматургия Древней Греции и Рима.

В III в. н. э. христианская религия стала государственной религией в Римской империи. Подобная же метаморфоза произошла и со всеми другими мировыми религиями — с исламом и буддизмом. Все они, начав свою историю в качестве крохотных сект в маргинальной среде, становились рано или поздно религиями государственными, основывающими свою духовную власть не только на моральном авторитете своих церквей и паствы, но и на силе государственной машины, монополизируя при этом всю духовную сферу данного общества. Это давало им неограниченные возможности для распространения вширь, и накладывало на их адептов ответственность перед обществом, которую они, однако, не всегда осознавали. Мировые религии и соответствующие церковные организации, таким образом, оказывались в противоречивой ситуации.

С одной стороны, они продолжали оставаться носителями социально-привлекательных программ, их теоретически (догматически) обосновывая и практически реализуя. Эти программы включали в себя принципы, призванные привнести стабильность в стихийно развивающееся общество: принципы социального перераспределения (благотворительность, моральное поощрение милостыни), психологической поддержки (милосердие), социальной солидарности (организация институтов общественного призрения, например, богаделен при монастырях), и так далее. Церковные авторитеты (в христианстве, к примеру, это целая плеяда классиков «нравоучительной литературы»: Афанасий Александрийский, Григорий Богослов, Иоанн Дамаскин, Иоанн Златоуст, Ефрем Сирин, Ефрем Студит, писатели «каппадокийского кружка» — Василий Великий, Григорий Нисский и другие), пытаясь согласовать божественное с человеческим, мистическое с земным, догматы с обычаями, основанными на здравом смысле, формулировали с помощью религиозных понятий этические нормы, соответствующие этим принципам. Все это, вместе взятое, повторим, составляло и составляет до сих пор социально-конструктивную роль почти любой господствующей в данном обществе религии. И эта роль тем более является уникальной и позитивной, если в обществе отсутствуют или ослаблены иные (светские, государственные или гражданские) институты социальной солидарности и поддержки, сглаживающие последствия классовых противоречий и стихийного общественного развития.

Вместе с тем, необходимо отметить следующее.

Социально-конструктивные программы христианства основаны на религиозно-мифологической картине мира. Это существенно ограничивает их созидательный потенциал.

Так, например, Иоанн Златоуст весьма своеобразно толкует социальную справедливость и взаимозависимость, понимая как проявление божественной мудрости принцип полезности богатых и нищих друг для друга.¹ Но этот принцип можно толковать и таким образом, что божественной мудрости угодно существование социального неравенства и нищеты. Кроме того, дуалистическая трактовка природы человека служила обоснованию крайнего аскетизма и репрессивного отношения к «плоти». Ранний христианский богослов Оригена (живший в 184-254 гг. н. э.) утверждал: «Христиане должны страдать и скорбеть в этом мире, ибо им принадлежит вечная жизнь».² Святой Киприан, живший в III веке н. э. считал, что «ничто так не полезно христианину, как близкая смерть».³ А вот слова самого апостола Петра: «Итак, как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслию; ибо страдающий плотию перестаёт грешить».⁴

Такая точка зрения выражает свойственный для религиозного мировоззрения дуализм в понимании человеческого бытия. Все мировые религии ставят перед собой потусторонние, мистические цели и задачи в ущерб целям и задачам земным, социальным, посюсторонним. При этом они и по-разному формулируют их. Даже христианские конфессии, одинаково говоря о «спасении души» и объединенные, вроде бы, верой в одного бога, расходятся в понимании способов этого спасения. И ни одно из религиозных учений не ставит перед собой цель сделать человека счастливым, улучшить его существование уже в посюстороннем, земном, социальном мире. Скорее наоборот: ортодоксальные направления главных религиозных конфессий (в том числе и христианских), например, недвусмысленно учат о тщетности всяких попыток достижения этой цели, предлагая взамен сомнительные с общественной точки зрения ценности смирения с «земной участью», послушания перед власть придержащими, любви к своим врагам и несущественности материальных (в том числе так называемых «плотских») проблем. Проблем, решение которых составляет обязательный элемент гармоничного развития человека (которое, конечно, к нему не сводится).

Очевидно, что цели и задачи современной социальной работы, борющейся с нищетой, с некомфортным существованием инвалидов, «страдающих плотью», и с другими последствиями и проявлениями социального неравенства и социального отчуждения, противоречат сим «божественным установлениям». Если посмотреть на социальную работу глазами этих богословов, она предстанет как практическое опровержение их взглядов, как практическое «богохульство», как дело, по самой своей сути, «не богоугодное».

Дело в том, что, заняв доминирующие позиции в обществе, мировые религии, и, в частности, христианство, забывали о социально-критическом, революционном пафосе своих проповедей первых лет своего существования. Их адепты слились в социальном и идейном отношении с господствующим классом (так, например, православная церковь в феодальной России вскоре сама превратилась в крупнейшего земельного собственника, став идеологом существующего репрессивного режима) и заняли консервативные, откровенно конформистские позиции. Такая социальная позиция церкви называется «сервилизмом».

Проповедь милостыни, благотворительности, милосердия по отношению к нищим и слабым в своем абстрактном выражении, конечно, обладает непреходящей ценностью. Но суть дела в том, что в общем идейном контексте церковного конформистского мировоззрения она соседствует с обоснованием и защитой социальных порядков, порождающих нищету и другие социальные проблемы. Последние объявляются церковью принципиально неразрешимыми, а всякая попытка их решить — «греховным посягательством на божественный миропорядок». Так абстрактное морализаторство в рамках религиозной догматики дополняется на первый взгляд парадоксально, а на самом деле закономерно, аморализмом. Реакцией на подобную инверсию религиозной нравственности стала разоблачительная, антиклерикальная литература, представленная выдающимися писателями, такими как, например, живший во II веке н. э. Лукиан из Самосаты, представитель французского Возрождения Франсуа Рабле, мыслители эпохи Просвещения Дени Дидро и Вольтер, романисты XIX века Марк Твен и Лев Толстой, философы ХХ столетия Бертран Рассел и Корнелий Ламотт.

Заявления богословов, подобные вышеприведенным рассуждениям, нуждаются, конечно, не просто в критике, а в исторической оценке. Они отражают уровень понимания социальных проблем, свойственный той эпохе, когда они были высказаны. И было бы ненаучно упрекать апостола Петра, св. Киприана, Оригену или Иоанна Златоуста в сознательном цинизме. Но именно такого упрека достойны те¹, кто тащит это устаревшее мировоззрение в наше время и объявляет религиозные ценности идейной основой социальной работы, призванной как раз преобразовывать не слишком совершенный социальный мир, практически решать его проблемы, а не потворствовать его ограниченности и порокам.

Что касается феодальной Древней Руси, то законодательная база социальной защиты в этом обществе развивалась довольно медленно. В первом русском письменном своде законов — в Русской Правде Ярослава Мудрого (XI век) — содержатся только нормы, определяющие судьбу одного из социально незащищенных слоев феодального общества — вдов: вдову никто не имел права прогнать со двора или отнять то, что было передано ей умершим супругом. Да еще 8 из 37 статей этого древнего памятника посвящены вопросам детской защищенности.

При царе Иване Грозном, в 1551 г., в Постановлении Стоглавого Собора «попечение о бедных» было объявлено «делом общества». Распределение разнообразных благ в пользу неимущих слоев было возложено на священников и на тех лиц, которые занимали выборную должность целовальников. При чем, в эту эпоху уже имеет место дифференцированный («адресный») подход к клиентам социальной помощи: прокаженные и престарелые должны были быть устроены в богадельни, а «здравые» — «питаться по дворам». Но самое главное в том, что нуждающиеся слои в это время становятся уже объектом заботы государства, а не частных лиц вне его структур.

Однако более или менее развитая государственная система призрения в России появилась только при Петре I, в начале XVIII века. В нее входили учреждения «закрытого» призрения, в которых содержались разного рода «убогие»: незаконнорожденные («зазорные») дети, престарелые и увечные, бывшие военнослужащие, душевнобольные и прочие. Кроме того, появляются новые типы заведений: «гошпитали» для сирот, инвалидные дома, поселки для пленных. Все это дополняется «открытым» призрением: пенсиями, кормовыми деньгами, обеспечением землей и промыслами. Благодаря развитию этой системы модернизированное Петром I феодальное государство начинает оттеснять на вторые роли в социальной политике церковь. Но это было только началом создания системы общественного призрения и обеспечения.

В середине XVIII века, при императрице Екатерине II, возникают специализированные учреждения для воспитания и образования детей: воспитательные дома в Москве и Петербурге для подкидышей, «незаконнорожденных», а так же «законных» детей, брошенных родителями из-за бедности, госпитали для бедных рожениц с анонимным отделением, где можно было рожать в масках, ссудные и вдовьи кассы и так далее. Екатерина II издала несколько указов, облегчивших участь арестантов и каторжников, отменила смертную казнь (правда, не надолго). Все эти прогрессивные меры были вдохновлены идеями Просвещения: образованная императрица лично переписывалась с властителями дум той эпохи французскими просветителями-вольнодумцами Вольтером и Дидро, призывавшими к улучшению народного быта и смягчению общественных нравов.

Губернская реформа 1775 г. создала новые для России учреждения: губернские приказы общественного призрения, сиротские ссуды, дворянские опеки.

Все эти меры, однако, были ограниченны феодальным характером российского общества и, в конечном итоге, только укрепляли феодальные порядки. Это выражалось в том, что социальная политика российского самодержавия включала в себя не только пряник, но и кнут. При чем, кнут, как правило, преобладал. Например, Петр I свою социальную политику начал с указа 1691 года «О забирании нищих, притворяющихся увечными, и о наказании их». Согласно ему, симулянты ссылались на каторгу и в «смирительные дома», мало чем от каторги отличающиеся. В 1765 году дворяне получают из рук «просвещенной» Екатериной II право ссылать своих крестьян на каторгу (до этого им позволено было ссылать их только на поселение в Сибирь). А с 1767 года она запрещает крепостным крестьянам подавать жалобы на своих помещиков.

Проводимая в рамках крепостнической системы церковная благотворительность допетровской эпохи, так же, как и петровская система государственного призрения, усовершенствованная Екатериной II, не спасли Россию от целой череды крестьянских восстаний и войн: «соляного бунта» 1648 года, «медного бунта» 1662 г., войны под руководством Степана Разина (1670-1671 гг.), Астраханского восстания 1705-1706 гг., восстания на Дону под предводительством Кондратия Булавина (1707-1708 гг.), волнения приписных крестьян на Урале и в Приуралье 1760-1763 гг., и, наконец, грандиозной крестьянской войны под предводительством Емельяна Пугачева (1773-1775 гг.). В контексте этих событий все благотворительные мероприятия православной церкви и самодержавия выглядят как капля в море перед лицом накапливающихся, как снежный ком, социальных проблем. Самыми важными из них были бесправие и нищета непосредственных производителей — крестьян и городского «работного люда». Со своей участью господских рабов последние никак не хотели мириться. Передовые мыслители того времени, такие, к примеру, как А. Радищев, декабристы, М. В. Буташевич-Петрашевский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский и другие, совершенно справедливо считали причиной воспроизводящейся социальной напряженности крепостное право, на страже которого стояли феодально-бюрократическое государство и православная церковь, препятствовавшие развитию гражданского общества и правовых, демократических форм государственности. Таким образом социальные, политические, экономические и идеологические проблемы Российского государства сплетались в единый клубок. И во многом этому способствовали несистемные, неразвитые формы социальной работы.

Б \ Доинституциональный этап развития социальной работы; эпоха капитализма

Капитализм, чья история начинается в Западной Европе примерно в период с XVI по XVII век, а в России — в XIX веке, разрушил крестьянскую и ремесленную общину, а вместе с ней — и свойственную ей культуру общественных отношений, смягчавших социальные конфликты. Если раньше индивид был защищен от их разрушительных последствий барьером коллективной солидарности, взаимовыручки (что, с другой стороны, делало его зависимым от коллектива и не в меньшей степени препятствовало личностному развитию), то теперь он уже лицом к лицу встретился с хаосом социального развития и оказался вовлеченным в него.

Первые века капиталистического развития — эпоха так называемого «первоначального накопления капитала» (Маркс) — ознаменована повсюду (история не знает исключений) массовым обнищанием населения капитализирующихся стран. Классическим примером этого являются «огораживание» в Англии XVI века — превращение крестьянской земли лендлордами (земельными собственниками) в овечьи пастбища. Результатом чего, наряду с появлением на рынке дешевого сырья, стали массовая пролетаризация и пауперизация (обнищание) населения, а так же бурный рост текстильной промышленности. («Овцы съели людей», — так прокомментировал эту ситуацию Томас Мор, выдающийся гуманист, представитель утопического социализма и вместе с тем лорд-канцлер Англии.)

Разложение общинных отношений вследствие развития капитализма в Европе, подорвало земную, социальную основу христианского социализма. Христианские проповеди общественно-значимых норм человеческого общежития, лишившись своей зримой опоры в системе социальных отношений, зависают в воздухе. И, наоборот, очевидной становится как раз консервативная роль официальных христианских церквей, в ситуации обостряющейся классовой борьбы все чаще встающих на сторону господствующей власти. Как реакция на это в общественном сознании начинается процесс секуляризации, обмирщения: проблемы общественной жизни осмысляются уже не с помощью религиозных догматов, не на языке религии, а в рамках светского мировоззрения. В результате коммунистические (или социалистические; для той эпохи эти понятия можно употреблять в качестве синонимов) принципы (такие как общественная собственность, человеческие отношения, не опосредованные денежным обращением, социальная справедливость, социальная солидарность и т. д.) из религиозной сферы переносятся в сферу светского сознания, отождествившись с принципами светского гуманизма. Эта идейная эволюция начинается в эпоху Возрождения и продолжается в век Просвещения (XVI-XVIII века), породив разнообразную просветительскую и светскую социалистическую литературу. Наряду с философскими трактатами и романами просветителей, складывается и начинает бурно развиваться особый литературный жанр, традиционно называемый «утопическим социализмом». Представителями его в Западной Европе являются Франсуа Рабле, Томас Мор, Томмазо Компанелла, Жан Мелье, Этьен Кабе, Гракх Бабёф, Анри де Сен-Симон, Шарль Фурье, Роберт Оуэн, П.-Ж. Прудон, в России — М. А. Бакунин, П. Н. Ткачев, П. Л. Лавров, В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов. Заслугами этой литературы является острая постановка социальных вопросов и призыв к их практическому решению. Утопизм взглядов этих мыслителей заключался либо в предлагаемом способе достижения желаемого будущего, либо в том, что они просто уходили от вопроса как его достичь. Но их социальные утопии не имели ничего общего с мистическими видениями религиозных адептов, хотя нередко были мотивированы теми же морально-нравственными идеалами. Их утопии были все же нечто большим, чем фантазии: они служили негативным символом реальности, отражая социальную действительность со стороны ее недостатков, но так, как если бы эти недостатки были уже преодолены.

Социальная программа мыслителей Просвещения (Ш. Монтескье, К.-А. Гельвеций, Вольтер, Ж.-Ж. Руссо, П. Гольбах и др.) включала в себя идеи народного образования, улучшения быта народных низов, рационализации общественных отношений, гуманизации педагогики, развития институтов парламентской демократии. В рамках просветительского мировоззрения возникает светская идеология социальной поддержки и социальной помощи. Социалисты (коммунисты) дополняли эту программу требованием изменения отношений собственности и создания органов прямой демократии (народовластия в форме коммун или общин).

Под влиянием просветительских идей уже в XIX веке возникают отдельные элементы институализированной, регулярной социальной работы, такие, например, как участковые врачи во Франции, занимавшиеся, кроме лечения, еще и «социальным устроением» больных, а так же система социального страхования при Бисмарке в Германии. Однако их роль в деле разрешения социальных проблем остается незначительной. В эту эпоху преобладают такие формы помощи бедным, применение которых трудно отличить от репрессий против них. Например, в Англии, в стране с самыми передовыми общественными отношениями той эпохи, в 1834 году был принят «закон о бедных», допускавший только одну форму помощи им — работные дома, где их занимали непроизводительной и изнурительной работой более 10 часов в сутки за мизерную плату. Рабочие называли эти учреждения «Бастилиями для бедных». Отношение господствующего класса того времени к социальным низам отразила теория, автором которой явился шотландский священник Дж. Мальтус. Причиной социальных проблем Мальтус видел в избытке рабочего населения. Следовательно, полагал он, средством разрешения их является стерилизация рабочих. Не трудно в этом рассуждении увидеть экономическое выражение общехристианской догмы о противоположности духа и природы, и, стало быть, об испорченности последней. Первым научную критику этой теории дал Энгельс в статье 1840-х годов «Наброски к критике политической экономии», углубленную позже Марксом. Источником социальной напряженности и общественных диспропорций, по их мнению, является не то, что рабочие слишком много внимания уделяют деторождению и семейным отношениям, и не то, что они регулярно хотят есть, а стихийное развитие капиталистического производства, которое любое количество рабочего населения делает избыточным, чтобы удешевить рабочую силу.

Разгул неуправляемого капиталистического рынка закономерно породил освободительное движение класса, в наибольшей степени от этого страдающего — пролетариата. Под влиянием интеллигенции, исповедующей социалистические и просветительские взгляды, его экономическая и политическая борьба обретает организованные формы.

Ранние социалистические (рабочие) движения в Западной Европе, такие, например, как чартизм в Англии, дают прообраз поздних профсоюзов и пролетарских политических партий. В практике экономической и политической борьбы рабочего класса вызревают практические принципы и идеология социального реформирования, которое приведет позже к созданию института социальной работы.

Наиболее сложный путь в этом направлении был у России.

Отмена в России крепостного права в 1861 г. и последующие реформы обозначили новые подходы в социальной политике самодержавного государства, на что, несомненно, повлиял подъем демократического движения в стране, рост влияния просветительского и социалистического мировоззрений. Основными из этих подходов можно считать децентрализацию социального призрения и обеспечения, рациональный подход к профилактике бедности.

Большое значение имело образование в 1864 г. земства как органа городского и сельского самоуправления. Именно на него самодержавное государство теперь переложило всю тяжесть социальной помощи и социального обеспечения. В функции земских учреждений входила борьба с бедностью, организация и управление лечебными заведениями, народное просвещение. С возникновением земств родилась и земская интеллигенция, знакомая нам по произведениям А. П. Чехова, Л. Н. Толстого, других русских писателей-демократов, как слой, обладающий своей специфической культурой и высоким духовно-нравственным обликом. Именно земство становится той социальной почвой, из которой выходят критически мыслящие индивиды, пополняющие революционную и демократическую среду. Объясняется это высоким уровнем образованности и самосознания представителей земской интеллигенции, с одной стороны, а с другой, практическим знанием социальных проблем и косности имперской системы общественного управления. К тому же, многие земские деятели сами в своей повседневной жизни разделяли тяготы тех, чьи проблемы они были призваны решать. Популярной в среде земской интеллигенции была так же «теория малых дел», пропагандировавшая культурно-просветительскую работу среди социальных низов, создание касс взаимопомощи среди рабочих и т. д. — российский аналог популярного в Англии той же эпохи «фабианского социализма». Хотя ее авторов верно критиковали представители революционного социализма (в частности, Ленин) за то, что они противопоставляли свою теорию и свою «мелкотравчатую» деятельность более широким и глубоким социальным преобразованиям, тем не менее, следует признать, что им удалось создать оригинальное идейное выражение социальной работы в России тех лет.

Однако все эти реформистские новшества в социальной политике Российской империи, по большому счету, оказались не эффективными. В ситуации стихийного рыночного развития, массового обнищания крестьянства, освобожденного по реформе 1861 года без земли и загнанного в долговое рабство, и, как следствие этого, пролетаризации бывших крестьян, эти реформы не могли снять остроту социальных конфликтов. Традиционные механизмы «гуманитарного успокоения», вроде монаршей благотворительности и развития монастырских богаделен, на что продолжало делать ставку самодержавие, открывшее клапан капитализма, не спасли Российскую империю от социальных потрясений. В начале XX века она пережила три революции, первой вступив в новую мировую эпоху — эпоху глобального кризиса капитализма и его структурной перестройки.

Что касается Зарубежной Европы, то там, на протяжении всего XIX века, элементы регулярной социальной помощи и социального обслуживания оставались только довеском к таким формам социальной поддержки, как благотворительность и филантропия власть имущих. Но, так же, как и в России, эти последние не способствовали социальной стабильности. Испания и Франция, например, в XIX столетии пережили каждая по пять социальных революций. Во Франции, в 1870 г. произошла так же и первая революция, имевшая открыто антибуржуазный характер — Парижская Коммуна, потопленная в крови войсками правительства Тьера. И, как показал рубеж XIX-XX веков, ситуация в европейских странах продолжила обостряться, что главным образом обусловливалось нерешенными общественными проблемами.

Социальная политика государств эпохи восходящего развития капитализма, таким образом, характеризуется общими чертами, что позволяет выделить ее в особую модель социальной политики — остаточную. Она характеризуется, как уже видно по названию, остаточным принципом частного и государственного финансирования социальной сферы. По тому же принципу кормят домашних животных — остатками с человечьего стола. В данную эпоху этот принцип доминировал не случайно, а в силу того, что в обществе отсутствовали системные, регулярные механизмы распределения общественных благ и потому, что подавляющее большинство нуждающегося населения не имели возможности прямо или косвенно контролировать это распределение. В этих условиях власть имущими декларируется, что социальная помощь оказывается ими только тогда, когда удовлетворение нужд представителей общественных низов невозможно через поддержку семьи, либо когда затруднена продажа рабочей силы на рынке труда по объективным обстоятельствам (например, вследствие инвалидности).

Подчеркнем, что воплощением остаточного принципа является преобладание нерегулярных, фрагментарных по своему объему и случайных по исполнению форм социальной поддержки, таких, как благотворительность и филантропия. Социальная работа, основанная на церковной, частной и государственной, несистемной благотворительности, и на филантропическом настроении представителей господствующего класса, не является таким общественным институтом, чья деятельность охватывает все общество в целом. Ограниченная этими формами, она охватывает только те группы или лица, которые филантроп или благотворитель считает «своими», нередко требуя в качестве вознаграждения за помощь политическую или идеологическую поддержку. При этом проблемы других нуждающихся слоев населения просто игнорируются. Все это, вместе взятое, объясняет, почему благотворительность и филантропия мало эффективны в деле разрешения серьезных социальных проблем. В действительности они служат способом их консервации. Так, например, милостыня не только спасает нищих от голодной смерти, но, при отсутствии соответствующих социальных реформ, поощряет нищенство как стереотип социального поведения и способ добывания материальных благ, служит воспроизводству маргинального слоя профессиональных нищих, а значит, в конечном итоге, способствует социальной нестабильности. Для конкретного нищего милостыня приносит пользу, для общества в целом — вред, который, в конечном итоге, является вредом и для нищего, коль скоро милостыня оставляет его в прежнем состоянии. Сказанное отнюдь не означает, что нищим не надо подавать милостыню. Скорее, это имеет тот смысл, что: 1. они должны получать не случайную, а регулярную помощь, но при этом 2. борьба с бедностью должна быть так же регулярной и не сводиться к обособленным акциям, ничего в принципе не меняющим в жизни нуждающихся. Она должна дополнятся соответствующими социальными преобразованиями.

К этому нужно добавить следующее. Часто считают благотворительность формой социальной работы. Но это не верно по той простой причине, что она не является собственно работой. Когда мы даем милостыню нищему, какой работой, какой производительной деятельностью мы занимаемся? Мы просто предоставляем ему возможность прожить еще один день без голода. Мы будем заниматься социальной работой только в том случае, когда, например, начнем трудоустраивать этого нищего, решать его жилищные проблемы и тому подобное. Иначе говоря, когда станем создавать для него какое-то новое состояние его социальных связей. То же самое можно сказать, если мы перечисляем деньги в пользу какого-нибудь благотворительного фонда, что от милостыни отличается только размерами и/или способом подаяния.

Одним словом, социальная работа в своих развитых формах — это не просто распределение общественных средств, но, главным образом, деятельность, реализующая эти средства на благо нуждающегося человека.

В настоящее время остаточная модель социальной политики наиболее полно представлена в США. Связано это как с историческими и культурными особенностями этой страны, менталитетом ее граждан, так и с тем, что в последние десятилетия американская экономика не знала серьезных потрясений и переживала стабильный подъем. А в эпоху промышленного роста остаточная модель проявляет то свое положительное качество, что поощряет частную инициативу. Но и в современной Америке общественная благотворительность и филантропия представителей обеспеченных классов не являются единственными источниками социальной поддержки. Они дополнены системой государственного страхования и социальной помощи. Социальное страхование образуется за счет целевого налога, который взимается с трудящихся и предпринимателей. Социальная помощь осуществляется за счет государственных ассигнований. Вместе с тем, как показали события, связанные с ураганом «Катрина» и с замедлением экономического развития при президенте Дж. Буше-младшем, модель социальной политики, утвердившаяся в США, недостаточно эффективна в деле мобильного разрешения социальных проблем. Постепенно в стране намечается отход от «остаточных» методов социальной политики в сторону усиления методов государственно-распределительных. В настоящее время эта тенденция, продолжающая традиции государственного регулирования Ф. Рузвельта, представлена демократической партией. Так, например, при администрации президента от демократов Дж. Клинтона были сделаны существенные шаги к ее воскрешению и укреплению.

Итак, если иметь в виду эпоху, объединяющую и «общинную» и капиталистическую формацию, то нужно признать, что на всем ее протяжении господствовали неразвитые формы распределения общественного продукта — благотворительность, филантропия, милостыня. Религиозная идеология социальной работы соответствовала всем этим ее неразвитым формам и поощряла их. Основанная на них социальная помощь и социальная защита имели случайный, фрагментарный и нерегулярный характер. С разложением общинных отношений в условиях восходящего развития капитализма становится очевидным, что подобная финансовая и идейная основа социальной работы не позволяет ей достигать своей цели — решать конкретные общественные проблемы.

Доминирование ограниченных форм социальной помощи и социальной работы имеет свои экономические, политические и культурные причины. Решение такой задачи, как, например, повсеместная ликвидация бедности, предполагает не только высокий уровень производительности труда, но и особое состояние производительных сил общества в целом, особые формы государственности и особую общественную культуру. Достичь всего этого общество смогло только во второй половине XX века, да и то поначалу лишь в некоторых индустриально-развитых странах.

В \ Социальные и экономические предпосылки институционального этапа развития социальной работы;

Высший этап развития социальной работы связан с ее институализацией, то есть с возникновением и совершенствованием системного института социальной работы. Это произошло в индустриально-развитых странах мира в XX веке. Что сделало это необходимым?

В первой трети ХХ века капитализм, основанный на стихийном, бесконтрольном рыночном развитии, на свободной конкуренции мелких и средних производителей (что соответствует принципам либеральной идеологии), переживает глобальный кризис. Его проявления таковы.

Вторая волна промышленной революции (пришедшая на рубеж XIX-XX веков и связанная с переходом от «индустрии угля и стали» к «индустрии новых технологий», таких как, например, телефон и радио, электрические и дизельные моторы, автомобили и самолеты, чуть позже — телевидение и т. д.) послужила росту общественных потребностей и расширению возможностей их удовлетворения, в то время как капиталистическое производство переживало застой. Количество товаров на складах увеличивалось, но они не раскупались вследствие слабой покупательной способности населения: возможности либерального капитализма не обеспечивали ее рост. Циклические кризисы капиталистического производства увеличивали безработицу, снижали материальный уровень жизни трудящихся, обостряли классовые и внутриклассовые противоречия и конфликты. Реакцией на все это стал подъем освободительного движения промышленного пролетариата в организованных формах, не прерванный даже коротким периодом «просперити» (относительного процветания в 20-тых годах в некоторых развитых странах). Процесс образования рабочих партий в начале XX века происходил на пространстве от Аргентины до России, от Австралии до Канады. В ряде развитых стран произошли революции, приведшие к изменению отношений собственности и форм государственности. Можно даже говорить о едином революционном цикле тех лет. Революционные события и массовые протесты, произошедшие в одной стране, так или иначе, влияли на ситуацию в других странах. 1905 г, февраль и октябрь 1917 г. — Россия, 1918 г. — Германия и Австро-Венгрия, начало 20-тых годов — Италия («красное двухлетие»), середина 30-тых годов — Испания (гражданская война; образование республиканского правительства в Мадриде и советской власти с участием анархистов в Барселоне): вот вехи этого революционного процесса. В странах же с развитым гражданским обществом и развитой парламентской демократией на выборах побеждают партии, ориентирующиеся на интересы рабочего класса. Так, в 1902 году во Франции победил «левый блок» республиканцев и социалистов во главе с Эмилем Комбом, начавший эпоху социального реформ и всеобъемлющей секуляризации общества (церковь была отделена от государства). В середине 30-тых годов эти меры были расширены Народным Фронтом, объединившим все левые партии. В итоге во Франции закрепляется система государственного регулирования экономики. В Великобритании начало социального реформирования связано с политической деятельностью лидера либеральной партии Ллойд-Джорджа, дело которого было продолжено и расширено Лейбористской партией (или партией Труда). В 1928 году в Швеции в результате выборов к власти приходят социал-демократы, которые так же начинают социальные реформы, увенчавшиеся созданием так называемой «шведской модели социализма». В США социальное реформирование началось уже после грандиозного спада экономического развития, названного Великой Депрессией, в 30-тых годах, воплотившись в «Новом курсе» Ф. Рузвельта.

И революционная борьба рабочего класса, и реформистская практика левых правительств, по большому счету, имели один и тот же результат: впервые в мировой истории непосредственные производители (прежде всего пролетариат индустриально-развитых стран), в той или иной степени, прямо или косвенно, стали оказывать влияние на экономическую, политическую и культурную политику своих государств, реализуя, таким образом, свои действительные интересы.

Вся эта трансформация капитализма, наметившаяся в первые годы ХХ века и во время Первой мировой войны, была стимулирована кризисом западных экономик (конец 20-тых — начало 30-тых) и завершилась в общих чертах в 50-тых-60-тых годах. Причем, по большей части, поиск выхода из кризиса в той конкретной исторической ситуации шел стихийно, без опоры на какую-либо научную теорию, со стороны самых разных, порой противоположных, концепций и идеологий. Лишь во второй половине 30-тых годов появляются работы, научно обосновывающие подобную эволюцию. Среди них особо выделяются труды английского экономиста Дж. М. Кейнса, ставшие практическим руководством для реформаторов. Совокупность этих реформ была даже названа «кейнсианской революцией». Он указал следующие возможные выходы из кризиса. Во-первых, повышение «эффективного спроса», то есть покупательной способности трудящихся, составляющих большинство населения, благодаря росту их зарплат. Во-вторых, использование государственных расходов, посредством переноса избытка средств на общественное потребление, в сферу затрат на общественные услуги, образование и т. д. И, в-третьих, путь милитаризации экономики, когда ее развитие стимулируется спросом со стороны одного-единственного потребителя — государства, ведущего подготовку к крупномасштабной войне.

Очевидно, что два первых варианта антикризисных мер в определенной степени примиряли интересы рабочего класса и буржуазии постольку, поскольку это позволяли делать технологические, культурные и психологические условия, обуславливаемые промышленным производством. Пролетариат как субъект наемного труда получал средства к жизни, достаточные для расширенного воспроизводства своих потребностей, что само по себе сглаживало остроту классовых противоречий (но не устраняло их). А собственники — буржуазия — обретали тем самым устойчивый спрос на продукцию своих предприятий, а значит и стабильные социальные условия для воспроизводства своих капиталов. Богатство господствующего класса зависело от роста покупательной способности большинства населения, а потребности этого большинства не выходили за рамки традиционной культуры буржуазного общества — вот именно эти два фактора стали решающими условиями данных социальных перемен. Кроме того, таким образом для буржуазии снижались пагубные последствия циклических кризисов, снижались бизнес-риски. При этом, правда, значительно увеличивалась роль государственной бюрократии, ведающей распределением средств и правовым обеспечением экономической активности. Это открыло путь для медленной, но неуклонной бюрократизации общественной жизни, что содержит зерно будущих противоречий и социальных потрясений. Но, так или иначе, эти реформы потому и состоялись, что оказались взаимно выгодными для всех классов индустриально-развитого общества.

Итак, формы преодоления кризиса классического («дикого», «либерального») капитализма определялись как борьбой пролетариата с буржуазией, так и их обоюдной высокой экономической и политической зрелостью. Но дело в том, что социально-психологическое, политическое и экономическое поведение рабочих и буржуа зависели от условий, в которых они обретались. В зависимости от этих условий, преломляющих их совокупную волю, варьировались и формы воплощения результата их деятельности. Можно различить три типа этих форм.

Г \ Институциональный этап развития социальной работы; «восточная» социально-экономическая модель или бюрократическое общество

Первыми на путь радикальной трансформации индустриально-развитого буржуазного общества встали страны с «проблемным» развитием либерального капитализма. В них кризис капиталистического производства проявился острее, поскольку был усугублен сохраняющимися формами феодализма в общественной системе (например, сословной структурой) и отсталой политической системой монархии. Среди «сверхдержав» того времени к ним относятся Россия, Австро-Венгрия, Италия и Германия. В них не смогли произойти реформы, мирными методами модернизирующие капитализм.

В результате совокупности событий, происходивших в Восточной Европе (в бывшей Российской империи и сопредельных странах) начиная с 1914 г. (то есть с начала Первой мировой войны) по 50-тые года (когда завершилось становление системы Варшавского договора), в этом регионе возникает так называемая «Восточная модель» индустриальной экономики, которую можно назвать так же бюрократическим обществом. Особенности этой модели таковы.

В ее основе лежит замещение горизонтальных (буржуазных) экономических связей связями внеэкономическими, «административными» — бюрократическими, вертикальными. Политические и социальные условия для этого замещения возникли в результате Октябрьской революции, совершенной большевистской партией (РСДРП(б)) при поддержке других левых партий (левые эсеры, анархисты), а так же армии, флота, крестьянства, промышленных рабочих и части интеллигенции. Антибуржуазная Октябрьская революция 1917 года предстает как воплощение устремлений российского гражданского общества, накапливаемых под влиянием светского и христианского социализма еще с середины XIX века и бывших ответом на социальную инертность русской буржуазии и других господствующих слоев в условиях самодержавия. Затем, во время гражданской войны, в ходе которой вся политическая власть в стране сосредотачивается в руках большевиков, процесс замещения социальных связей углубляется и становится необратимым при Сталине, в 30-х годах. Но нужно заметить, что если при большевиках «ленинской гвардии» эта трансформация общественных отношений происходила стихийно, и они сами оказывались жертвами тотальной бюрократизации общества, то Сталин и его сторонники проводили ее уже сознательно в интересах правящей верхушки. Это стало очевидно после свертывания нэпа ради так называемой «коллективизации» (то есть, на деле — огосударствления) сельского хозяйства в конце 20-тых-начале 30-тых годов и во время знаменитых политических репрессий. Оба эти события можно охарактеризовать как своеобразное «первоначальное накопление бюрократического капитала», каковым является монополия власти, власти политической, идеологической и экономической.

В результате этого сначала стихийного, а потом сознательного процесса замещения (или превращения) социальных связей произошло преобразование гражданской частной собственности в корпоративную частную собственность партийно-государственной бюрократии, составившей единый бюрократический класс.

А это, в свою очередь, способствовало превращению всей общественной структуры в единую иерархию, на верхушке которой обретались различные ведомства партийно-государственного аппарата (среди которых шла постоянно борьба за власть), а внизу — лишенные собственности на средства производства представители гражданского общества в качестве класса административно-зависимых работников.

Общественный продукт в этой социальной системе распределяется сообразно месту, занимаемому в этой иерархии. И он выражается не столько в деньгах, сколько в неэкономической форме: льготах, блате, внеочередности и так далее. Бесплатность медицины, образования и других услуг в этой системе представляет собой неэкономическую форму оплаты за труд, точно так же, как, например, для чиновника спецраспределитель является неэкономической формой частного присвоения общественного продукта.

Социальная защищенность как таковая здесь распространяется, прежде всего, на лояльных граждан, то есть интегрированных в социальную иерархию и живущих по ее особым идеологическим и политическим правилам. Противоречие социальной защищенности здесь состоит в том, что она выступает не только в своей собственной форме, но и в форме инструмента подчинения.

Рыночные отношения в структуре советской экономики сохранялись в преображенном виде: меньшая часть их была элиминирована и стала так называемой «теневой экономикой», криминальным сектором, большая часть стала объектом государственного регулирования. Но в силу тотального огосударствления собственности дело обстояло таким образом, будто в обществе остался только один потребитель — государство, представленное иерархией конкурирующих между собой ведомств. Таким образом, стихия рыночной конкуренции трансформировалась в стихию конкуренции между государственными ведомствами (в бюрократическую конкуренцию), а стихия рыночной конъюнктуры — в стихию конъюнктуры политической и идеологической. При этом в первую очередь учитывались интересы собственников — членов бюрократической корпорации, а не реальных производителей. А благополучие этих собственников зависело не от производительности, не от реальной прибыли, а в первую очередь от того, какое место в бюрократической иерархии они занимают. Поэтому экономика была призвана удовлетворять не реальный, а идеальный, воображаемый спрос, воплощенный в формальных показателях плана, спускаемого от имени бюрократических инстанций. Это порождало такие явления, как товарный дефицит и одновременно с ним — товарное перепроизводство.

Эти закономерные недостатки бюрократического рыночного хозяйства была призвана компенсировать централизованная государственная система социального обеспечения и социального страхования. Неверно утверждать, что в Советском Союзе отсутствовал институт социальной работы. Просто он имел весьма специфические черты, обладая при этом как достоинствами, так и недостатками.

Во-первых, он функционировал в обществе, где легальное существование индивида возможно было только в рамках какой-либо государственной структуры. Это предполагало патерналистскую модель отношений с клиентом: клиент рассматривался исключительно как пассивный получатель социальной помощи (при обязательном условии имитации общественной и политической активности).

Во-вторых, он исключал негосударственную благотворительность и негосударственную филантропию. Считалось, что их случайность способно возместить только централизованная, регулярная поддержка нуждающихся со стороны государства, которое господствующие слои объявили сначала «рабоче-крестьянским», а позже — «общенародным». Хотя, нужно заметить, негосударственные благотворительность и филантропия в советское время не были уничтожены вообще. Они продолжали существовать под видом «шефства», осуществляемого администрацией промышленных предприятий или руководством общественных организаций, например, пионерской или комсомольской. В этой связи можно вспомнить развернувшееся по всей стране с 30-х годов «тимуровское движение», которое, конечно, следует рассматривать как специфическую форму гражданской филантропии. Позже, впрочем, оно приобретает формальный характер, все чаще инспирируемое государством, разделив участь многих других спонтанных общественных движений, порожденных Октябрьской революцией.

В-третьих, поскольку правящие круги советского государства рассматривали социальные проблемы не в качестве определенных данной общественной системой, а только в качестве принесенных извне (то есть как наследие прошлого и как результат чуждого влияния), то социальная работа была направлена всецело на их симптомы, а не на устранение их коренных причин. Она не дополнялась глубоким социальным реформированием, а, напротив, опиралась на консервативное убеждение господствующих слоев о совершенстве фундаментальных устоев данной общественной модели (то есть данных форм собственности, социальной структуры, государственности и идеологии). С этим связано и то, что многие социальные проблемы, такие, например, как массовая скрытая безработица или массовая наркомания (в форме алкоголизма), просто отрицались.

В-четвертых, централизованный характер распределения общественного продукта, как уже было сказано, здесь вовсе не означал их обобществления. При распределении средств в пользу клиентов системы соцобеспечения соблюдался в первую очередь интерес того ведомства, в котором они работали. Приоритет того или иного ведомства определялся в ходе «подковерной» борьбы внутри бюрократической иерархии.

Социальная политика советского государства, в рамках которой функционировал институт социальной работы, пережила в своем развитии несколько этапов.

В первые годы советской власти она была направлена на борьбу с последствиями войн, «дикого» капитализма и царизма — массовой безграмотностью, нищетой, детским беспризорничеством, высокой детской смертностью (самой высокой в Европе тех лет). Масштаб этих проблем в условиях социальных трансформаций того времени делал необходимой опору именно на централизованную государственную систему соцобеспечения и страхования. Особо необходимо отметить, что уже в этот период социальная помощь приобретает избирательный характер, иными словами, становится средством социального принуждения: в конституции молодого советского государства появляется категория «лишенцев», то есть лиц, лишенных всей полноты гражданских прав в силу социального происхождения, политической или идеологической позиции. Соответственно, на них не распространялся и весь объем социальной помощи.

Этот репрессивный характер социальной политики советского государства усилился в эпоху Сталина. В результате политических репрессий категория «лишенцев» была значительно увеличена не только за счет репрессированных, но и за счет их родственников. Вместе с тем, следует признать, что именно в экстремальных условиях военной и послевоенной разрухи, пришедших на сталинский период, советская система централизованного государственного соцобеспечения показала свою эффективность, не допустив массового обнищания населения и справившись с социальными проблемами (по крайней мере, в их острой массовой форме) в рекордно быстрые сроки.

Качественные изменения в социальной политике Советского государства происходят в конце 50-тых — начале 60-тых годов, во времена Н. С. Хрущева. Связаны они с законодательной ликвидацией социальных категорий, пораженных в правах, а именно с широкой реабилитацией репрессированных и с выдачей паспортов колхозникам. При отсутствии легальной независимой от государства социальной сферы, эти меры резко увеличили количество клиентов социальной помощи, что стало непосильной ношей для федеральных ведомств. В той ситуации правительство Хрущева подключило к решению социальных проблем промышленные предприятия. Они взяли на свой бюджет региональную «социалку» — обеспечение жильем своих сотрудников, охрану здоровья, инфраструктуру.

В эпоху Хрущева в Советском Союзе в массовых масштабах возникает «средний класс» и складывается советский вариант «общества потребления» или «общества равных возможностей». Характерные черты последнего таковы. 1. Рост потребностей населения, обеспеченный завершением второй промышленной революции. 2. Наличие стабильной «социально-лифтовой системы»: в принципе, всякий советский гражданин мог сделать удачную административную, производственную или научную карьеру, не используя при этом первоначальный финансовый капитал (что почти обязательно при капитализме). В данной общественной системе роль первоначального капитала играл капитал бюрократический — социальные связи и политическая и идеологическая лояльность, подтверждаемая членством в КПСС и ВЛКСМ — органах открытого идеологического и политического контроля. А удачная карьера увеличивала заработную плату, платежеспособность и, стало быть, потребительские возможности. Централизованный характер советской системы соцобеспечения и соцстрахования, особенно в «брежневский» период, обеспечивал стабильность социального развития, сглаживал последствия растущего социального неравенства и классовых противоречий.

Однако в дальнейшем экстенсивный рост советской промышленности, зависимой от продажи сырья за рубеж, был остановлен падением цен на нефть. На фоне развившихся общественных потребностей и, в особенности в условиях экономического кризиса 80-тых годов, стали видны недостатки советской системы соцобеспечения и соцобслуживания: низкий уровень технической оснащенности, социальных услуг и пособий, медленное реагирование на общественные проблемы, бюрократическая косность, мотивирование социального иждивенчества. Свою роль в развертывании кризиса сыграла и война в Афганистане, требовавшая огромных бюджетных расходов. Смена социально-экономической структуры и государственности советского общества в 90-х годах сделали необходимым и изменение социальной политики государства, а значит, и системных форм социальной работы.

Легализация и расширение влияния на общественную жизнь рыночного сектора в 90-е годы (в советское время составлявшего так называемую «теневую экономику») были мотивированы не только экономическими причинами, а уж тем более не только «влиянием Запада». В немалой степени они были обусловлены господствующей в те годы в сознании как социальных верхов, так и социальных низов, либеральной идеологией. А она, в свою очередь, являлась реакцией на «коммунистическую» идеологическую оболочку советского государства, — оболочку, чьи корни уходят в эпоху острого противостояния буржуазии и пролетариата, но которая совершенно устаревает в новых исторических условиях.

Социальная политика российского государства в «либеральные» 90-е годы приобретает черты остаточной модели: государство, уходя от вмешательства в экономику, слабо вмешивалось и в экономическую жизнь своих граждан, оставив их один на один с рынком. Результатом этого стали внеправовые трудовые отношения (невыплата зарплат, либо их юридически не обоснованное снижение), упадок прожиточного уровня, рост безработицы, массовое детское беспризорничество, превысившее послевоенный уровень и т. д…. В свою очередь, это стимулировало развитие алкоголизма и других видов наркомании, преступности и других социальных патологий. Все вместе это вело к нарастанию социальной напряженности и усугубляло экономический кризис, что угрожало благосостоянию не только большинства населения страны, но и правящих кругов.

Поэтому с необходимостью за сменой президента в 2000 году последовала смена политического и экономического курса. Новый президент и новое правительство предприняли централизацию управления и частичное возвращение государства в экономику. Все это происходило уже, конечно, в рамках иной идеологии. Прозападный либерализм 90-х сменяет «патриотическая» консервативная идеология, делающая акцент на традиционные ценности семьи, религии, державности, нации. Упор делается не на индивидуалистические ценности, свойственные буржуазному либерализму, а на ценности коллективистские, корпоративные. Соответственно меняется и социальная политика: хотя в ней еще доминируют подходы, свойственные остаточной модели (пример тому — предполагаемая реформа пенсионного обеспечения, вызвавшая у населения бурный протест), но, вместе с тем, укрепляются и элементы социальной помощи, основанной на государственном распределении средств в пользу нуждающихся. Государственное распределение выражено, например, в компании «национальных проектов», таких, как, например, денежное поощрение за второго родившегося ребенка. Расширению бюджетных затрат способствуют стабильно высокие цены на нефть, что существенно для сырьевой экономики страны. Однако, эту эволюцию социальной политики следует признать пока нестабильной и недостаточной вследствие большого объема тех общественных проблем, которые невозможно решить без участия государства.

Д \ Институциональный этап развития социальной работы; «западная» социально- экономическая модель

К другому типу эволюции индустриально-развитых стран принадлежат страны с парламентской демократией, такие, как, например, Великобритания, Франция, США. В них модернизация капитализма приняла мирные, реформистские формы. Это стало возможным благодаря следующим причинам. Во-первых, буржуазия этих стран обладала достаточными капиталами, накопленными в колониальную эпоху, чтобы поделиться ими с рабочими без особого вреда для капиталистического производства. Во-вторых, она была политически самостоятельна и не зависела, как в России и Германии, от феодально-бюрократического государства. В-третьих, пролетариат этих стран оказался способным в большинстве своем интегрироваться в буржуазную политическую и экономическую систему, в систему традиционных буржуазных ценностей. И в-четвертых, институты развитой парламентской демократии позволяли ему легально выражать свои политические и экономические интересы на выборах.

Целями проведенных в этих странах реформ являлись обозначенные Дж. М. Кейнсом: либо увеличение покупательной способности населения, либо расширение общественного сектора потребления. В итоге их в индустриально-развитых странах Запада возникло общество, которое можно назвать модернизированным капитализмом, хотя чаще всего оно называется своими идеологами «государство всеобщего благоденствия» (или «благосостояния»). Рынок здесь сохранился в виде доминирующего уклада, но он стал управляемым экономическими, политическими и правовыми рычагами, составившими механизмы сознательного регулирования социальных связей. Так преодолевалась стихийность рыночного развития, если не абсолютно, то относительно предыдущего периода. На основе этих механизмов сложилась система распределения общественного продукта. Теперь его существенная часть перестала быть присваиваемой частным образом, а стало возвращаться обратно к непосредственным производителям. Это обеспечило возможность широкого применения неэкономической оплаты за труд в форме предоставления бесплатных социальных услуг (или по цене, ниже рыночной) — например, бесплатного высшего образования (как во Франции), создания сети общественных туалетов (как повсеместно в Западной Европе), а так же относительно высоких пенсий и пособий пенсионерам и инвалидам, позволяющих им вести независимое от рынка сносное существование.

Данная система распределения общественного продукта не является прямым обобществлением средств производства, но, в то же время, посредством ее достигается хотя бы косвенный контроль трудящихся за ними. Причиной роста жизненного уровня в этих странах стало именно это частичное обобществление общественного продукта (что, собственно, составляет неполную реализацию социалистического принципа) на основе высокой производительности рыночного сектора экономики, опирающегося, в свою очередь, на высокотехнологичную промышленность. В какой-то мере прообразом возникшей в этих странах общественной системы модернизированного капитализма явилась «новая экономическая политика» (нэп), введенная по инициативе Л. Д. Троцкого и Ленина в Советской России с 1921 по конец 20-тых годов (и задуманная Лениным еще в 1918 году, до гражданской войны) и ликвидированная сталинским руководством.

Социально-психологической основой модернизированного капитализма являются интересы и потребности платежеспособного потребителя. Не только его способность покупать, но и его способность разнообразно хотеть играет здесь большую роль. Это подразумевает социальное поведение, не скованное какими бы то ни было требованиями аскезы, а, наоборот, мотивированное гедонистическими соображениями. Увеличение потребительских возможностей дискредитировало прежнюю культуру, основанную на ценностях репрессивной религиозной и трудовой этики во имя абстрактных ценностей (как это выражено, например, в протестантизме и сталинизме). Это повлекло за собой углубление и расширение секуляризации и индивидуализации общественного сознания, начавшихся еще в эпоху Возрождения и Просвещения. В результате культурной революции 60-тых годов, затронувшей все индустриально-развитые страны, включая и СССР, в общественном сознании одерживают верх ценности и идеология индивидуалистического гедонизма: на смену библейско-кантовско-сталинскому принципу «надо» приходит эпикурейско-фейербаховский принцип «хочу». Веками навязываемое обществу религией представление о «греховности земных радостей» сменяется массовым убеждением о праве человеческого индивида на посюстороннюю счастливую жизнь.

Однако новое экономическое поведение нельзя назвать здесь свободным: оно регулируется (манипулируется) собственником средств производства с помощью правовых норм, культурных традиций, рекламой, иными неэкономическими методами. Это стало поводом для того, чтобы американскому социологу и философу немецкого происхождения Г. Маркузе назвать такое потребление и социальное поведение преформированным, то есть определенным извне, навязанным, а само это общество — «обществом потребления». Преформированность потребительского поведения, согласно Маркузе и Фромму (последний использует термин «модус обладания» для обозначения того же феномена), является причиной разнообразных психологических и социальных патологий (каковыми являются, например, потребительские стереотипы повседневной жизни или наркомания). Особенно остро они проявляют себя во время циклических «структурных» кризисов рыночного хозяйства (вроде того, который случился на Западе в 80-тые годы).

Западная социально-экономическая модель не представляет собой недвижный монолит. Скорее, ее более чем полувековая история похожа на качание маятника. Разбухание бюджета в силу роста потребностей социальной сферы ложится на частного производителя тяжелым грузом налогов. Кроме того, потребности государственного управления экономикой и распределения общественного продукта требуют численного увеличения бюрократии и усиления ее полномочий, что, в свою очередь, приводит к таким проблемам, как коррупция и формализм. В результате всего этого замедляется рост производства. А от этого, в конечном итоге, страдают все общественные классы. Как правило, в этой экономической ситуации на выборах побеждают правые партии, защищающие интересы частных собственников и поддерживающих буржуазные ценности в духе идеологии «свободного рынка» — «неолиберализма» или традиционные ценности «неоконсерватизма». Так было, например, в 80-е годы, в эпоху, связанную с именами президента США Р. Рейгана и премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер. Однако резкое снижение социальных расходов не только оживляет экономику, но и болезненно сказывается на благосостоянии самых широких слоев населения — в том числе и мелкого и среднего бизнеса. В ситуации обостряющихся социальных проблем, грозящих новым структурным кризисом, левые партии — коммунисты, социалисты, социал-демократы и зеленые в 90-е годы и в начале XXI века почти повсеместно вновь приходят к власти, чтобы реанимировать распределительную систему. Таким образом, как свидетельствует политическая эволюция стран Запада последних 50-60-ти лет, в условиях индустриально-развитого общества, развитой парламентской демократии, наконец, в условиях незавершенного отрицания рынка, рыночный сектор экономики и механизмы частичного обобществления взаимно дополняют и взаимно отталкивают друг друга. Кентавр модернизированного капитализма постоянно ссорится сам с собой, кусая сам себя за хвост.

Некоторые учебные пособия по социальной работе¹, написанные в 90-е года, имея в виду неоконсервативную волну на Западе, поспешили преувеличить ее значение и заявили о крахе распределительной системы на Западе как таковой. Очевидно, что в контексте современной обшественно-экономической ситуации такой вывод нужно считать ошибочным. Он идет от непонимания природы общественной системы западных индустриально-развитых стран.

На основе этой социально-экономической модели сложилась особая модель социальной политики — государственно-распределительная. Характеризуется она высокой долей государственного участия в распределении доходов. Классическим образом она представлена в Германии, Швеции, в других странах Центральной и Северной Европы. Причем в каждой стране воплощение этой модели преломляется через национальную специфику. Так, в Германии доминирует принцип социального страхования, соцобеспечения, социальной помощи. Социальное страхование в Германии — не только средство возмещения рисков, но и средство распределения общественных продуктов. А система соцобеспечения в Германии гарантирует любому гражданину прожиточный минимум независимо от предварительных выплат и взносов в качестве налогоплательщика. Источником финансирования социальной помощи служат общественные фонды. Оказание ее зиждется на принципах индивидуализации и субсидиарности (невозвратности). В Швеции сделан упор на высокие налоги, доходящие до 60 % с прибыли. А в Дании приоритетным является совмещение государственного участия в деле защиты доходов и организации системы социальных услуг с активностью органов местного самоуправления.

В некоторых западных государствах (Великобритания, Франция, а так же в Японии) элементы государственно-распределительной системы представлены минимально или соседствуют с элементами других моделей социальной политики — остаточной и так называемой моделью «индустриального развития». Последняя наиболее последовательно реализована в Японии. Суть ее сводится к корпоративному патернализму, обеспечивающему работникам социальную защиту на условиях пожизненного найма, выплаты зарплаты по старшинству и т. д. Система социальной защиты в Японии включает в себя социальную помощь, социальное страхование, охрану здоровья, обслуживание престарелых и инвалидов. Финансирование социальной сферы происходит на основе страховых взносов предпринимателей и трудящихся. В пенсионном страховании участвует государство, несущее одну треть всех расходов. Особенностью японской социальной системы является так же пофирменная (а не отраслевая, как в Западной Европе, России и США) организация профсоюзов.

Социальная политика стран модернизированного капитализма имеет непоследовательный характер. Дело в том, что уравнительно-распределительный принцип не устраняет общественные проблемы как таковые. Он лечит от симптомов, но не от самой болезни. Классовые противоречия, различные проявления социального неравенства сохраняются и воспроизводятся в скрытом виде, обнаруживая себя всякий раз, когда система социальной помощи и социального обеспечения дает сбой. В данном общественном контексте эта система объективно играет и репрессивную роль, игнорируя, например, эмигрантов (и не только нелегальных), а в некоторых странах — нерадивых налогоплательщиков. Что вовсе не способствует социальной стабильности, а наоборот, служит нарастанию социальной напряженности. Порой дело оборачивается острым конфликтом, как это случилось весной 2006 года в Париже, когда жители парижских окраин, среди которых большинство составляют выходцы из «третьих» стран или их дети, устроили уличные беспорядки. В этой связи можно вспомнить так же массовые волнения молодежи в Чили и Греции, происходившие примерно в то же время, а так же в начале марта 2007 года в Дании. Все это отражает противоречивый характер данной общественно-экономической системы в целом.

Е \ Институциональный этап развития социальной работы; социальный проект национал-социализма

Своеобразным синтезом «западной» и «восточной» модели стал национал-социализм (фашизм). Его особенностью является совмещение рыночных, буржуазных («горизонтальных», основанных на юридическом равенстве) общественных связей, частной гражданской собственности и конкуренции, со связями «вертикальными», иерархическими, воплощенными в структуре «партийно-государственной», авторитарной власти.

Как и вышеописанная «восточная» социально-экономическая модель, он был результатом попытки преодоления классовых противоречий, порожденных предыдущим этапом капиталистического развития. Националистическая («патриотическая») идеология была представлена идеологами фашизма в качестве средства, способного сплотить все классы общества, несмотря на разницу их классовых и групповых интересов, перед лицом общенационального врага. Существенным моментом этой идеологии был тезис о социальной защите низших классов. Нуждаясь в широкой социальной поддержке особенно в период борьбы за власть, фашисты выдвигали привлекательные программы социальных преобразований, заимствуя при этом идеи как у левых партий, так и у буржуазных реформаторов.

Социальная политика первых фашистских государств (Италии и Германии) опиралась на традиции и институты социального страхования и соцобеспечения, заложенные еще при Бисмарке. Она предусматривала меры по сокращению безработицы, повышению материального уровня жизни трудящихся. И, например, в Германии фашистам удалось это сделать: запустить в производство модель «народного автомобиля» Фольксваген, впервые в истории наладить сеть массового телевизионного вещания, а к середине 30-тых годов ликвидировать безработицу. Однако все это имело изнанку: повышение зарплат рабочих было результатом выигранных «малых войн», ликвидация безработицы представляла собой ни что иное, как введение всеобщей трудовой повинности для выполнения военных заказов и сельхозработ, а телевизионная сеть использовалась главным образом для идеологической пропаганды.

Милитаризированная фашистская экономика имела тупиковый путь развития – войну, и экономический рост, позволивший реализовать социальные программы, лишь ускорил развязку в 1945 году. Именно специфические черты экономики, а не военное поражение само по себе (и уж тем более не «русский бог») стали главной причиной краха фашистской социальной системы.

Среди фашистских режимов особняком стоят диктатуры Салазара в Португалии, Франко в Испании и режим Пиночета в Чили, демонтированные только во второй половине XX века. Условием столь долгого их существования стала финансовая поддержка США, относительная экономическая стабильность (в Испании и Португалии) и относительный экономический рост (в Чили). Милитаризация экономик этих государств не играла такой роли, как, например, в Германии и Италии в эпоху Гитлера и Муссолини. Однако и эти режимы пали под напором общественной потребности в интеграции и гуманизации социальной сферы.

Вопросы для самоконтроля

1. Каковы исторические причины возникновения системного института социальной работы?

2. Что служило социальной основой социальной работы в докапиталистическую эпоху?

3. В чем состоят недостатки благотворительности и филантропии?

4. В чем состоят достоинства системного института социальной работы?

5. Почему системный институт социальной работы возникает только в ХХ веке?

6. Какая культурная эволюция предшествовала его возникновению?

7. Каковы общие и особенные черты «западной», «восточной» и фашистской социально-экономических моделей?

8. В чем причина неэффективности фашистского социального проекта?

9. Почему все общественные модели XX века предполагали развитие социальной сферы?

10. В чем недостатки и достоинства советской модели социальной работы?

11. В чем недостатки и достоинства «общества потребления»?

12. Что определяло эволюцию социальной сферы в индустриально-развитых странах мира во второй половине ХХ века?

13. Как соотносятся религиозные ценности и ценности светской социальной работы?

14. Почему современная социальная работа имеет светский характер?

15. В чем отличие социальной работы от благотворительности, филантропии, миссионерства?

16. В чем состоит сверхзадача социальной работы и каково ее сходство с революционными процессами прошлых эпох?

17. Какова связь социальной работы с просветительской и социалистической идеологией?

18. В чем заключается несостоятельность теории перенаселения Дж. Мальтуса и кто первым дал ее научную критику?

Рекомендуемая литература

1. Галкин А. А. Германский фашизм. Изд. 2-е, доп. — М.: Наука, 1989. — 352 с.

2. Корнаи Я. Дефицит. — М.: Наука, 1990. — 608 с.

3. Ксенофонтов И. Состояние и развитие социального обеспечения в РСФСР. // Антология социальной работы. В 5 т. Т.1. История социальной помощи в России. / Сост. М. В. Фирсов. — М.: Сварогъ — НВФ СПТ, 1994. — С. 209-212.

4. Кузьмин К.В., Сутырин Б. А. История социальной работы за рубежом и в России (с древности до начала XX века): Учебное пособие. — М.: Академический проект; Трикста, 2005 — 3 изд., доп. и испр. — 624 с. — («Gaudeamus»).

5. Ляшенко А. Состояние и перспективы становления государственной службы социальной помощи семье в России (начало 90-х годов). // Антология социальной работы. В 5 т. Т.1. История социальной помощи в России. / Сост. М. В. Фирсов. — М.: Сварогъ — НВФ СПТ, 1994. — С. 248-252.

6. Маркузе Г. Одномерный человек. — М.: «REFL-book», 1994. — 368 с.

7. Панов А. Состояние и перспективы формирования системы социальной работы с семьей и детьми в Российской Федерации. // Антология социальной работы. В 5 т. Т.1. История социальной помощи в России. / Сост. М. В. Фирсов. — М.: Сварогъ — НВФ СПТ, 1994. — С. 246-248.

8. Социальная работа: теория и практика. Учеб. пособие / Отв. ред. д. и. н., проф. Е. И. Холостова, д. и. н., проф. А. С. Сорвина. — М.: «ИНФРА-М», 2001. — 427 с.

9. Теория и методика социальной работы / Под ред. И. Г. Зайнышева. Т. 1-2. — М., 1994.

10. Теория социальной работы / Под ред. Е. И. Холостовой. — М.: «Юрист», 1998. — 334 с.

11. Фромм Э. Иметь или быть? Ради любви к жизни. \ Перевод с англ. П. С. Гуревича. — М.: Айрис-пресс, 2004. — 384 с. — (Человек и мир).

12. Хроника. Социальная помощь в России. // Антология социальной работы. В 5 т. Т.1. История социальной помощи в России. / Сост. М. В. Фирсов. — М.: Сварогъ — НВФ СПТ, 1994. — С. 203-208.

Тема 5

Социальное содержание деятельности системного института социальной работы в современную эпоху

А \ Общие положения

В результате поражения итальянского и германского фашизма на исторической сцене остались, по большому счету, две социально-экономические модели — «западная» и «восточная», модернизированный капитализм и бюрократическое общество. Конкуренция между ними определяла мировое общественное развитие, что выразилось в противостоянии, названном «холодной войной». Одним из козырей в борьбе между ними было состояние социальной сферы. Развитие системного института социальной работы, его техническое оснащение и технологическое совершенствование на Западе эффективно способствовало победе западной социально-экономической модели.

Дело в том, что в современном индустриально-развитом обществе системный институт социальной работы, несмотря на отмеченные в предыдущем разделе недостатки, играет роль инструмента разрешения межклассовых конфликтов. В снятии их остроты состоит его стратегическая цель. Для ее достижения он решает следующие задачи:

1. распределяет материальные блага в пользу нуждающихся (распределительная функция) и

2. создает для нуждающихся условия личной эмансипации (созидательная функция).

Очевидно, что он взял на себя выполнение тех задач, которые ранее выполнялись стихийно в результате общественно-политических революций, насильственно изменяющих формы собственности и государственности. Социально-классовые конфликты на Западе были сведены к локальным масштабам именно благодаря стабильной деятельности системного института социальной работы наряду с изменением социально-психологического климата в обществе, превратившемся из «общества выживания» в «общество потребления».

Институт системной социальной работы играет в обществе посредническую роль, заключающуюся в обеих его функциях — его работники посредничают между имущими и неимущими классами. И в этом состоит противоречивость их положения: они зависят от щедрости власть и деньги имущих (от чиновников, распоряжающихся государственным бюджетом и частных филантропов), но призваны защищать интересы нуждающихся. В практике социального работника это противоречие обнаруживается в бюрократизации его работы, в формальном отношении к клиенту, что противоречит его целям, задачам и его гуманистической идеологии. Так же это проявляется в сужении объема выполняемых работ и социальной помощи, что нередко происходит под прикрытием их «адресности».

Сверхзадачей современного института социальной работы, таким образом, можно считать устранение социальных предпосылок воспроизводства проблем своих клиентов (нуждающихся индивидов). Можно сказать, его сверхзадачей является устранение клиентов социальной работы как общественного феномена, подобно тому, как сверхзадачей медицины является устранение пациентов путем их излечения.

Стало быть, содержание социальной работы как специфического вида профессиональной деятельности составляет оказание помощи клиенту в достижении социально-приемлемого или социально-привлекательного уровня жизни, позитивное изменение его общественной ситуации, его общественных связей. Социальная ситуация клиента, — конкретное состояние его проблемы, — следовательно, является предметом социальной работы, то есть тем, над изменением чего трудится социальный работник. Нуждающиеся индивиды являются объектами социальной работы, на профессиональном языке называемыми клиентами. Клиент — это не характеристика личных качеств индивида, а обозначение проблемного состояния его общественных связей, обозначение его определенного общественного статуса. В качестве объектов (клиентов) социальной работы могут выступать и группы индивидов — семьи, трудовые коллективы и т. п. Традиционно она направлена на инвалидов, пенсионеров, детей из неполных семей, короче, на те слои, которые наименее защищены от социальных проблем, поскольку их общественная и, в особенности, экономическая активность, ограничена в силу объективных причин. Однако клиентами социальной работы могут оказаться и представители социально-благополучной среды, например, семья бизнесмена или чиновника, где есть наркоман или больной СПИДом. В этом смысле можно сказать, что социальная работа по своему содержанию имеет надклассовый характер.

Современная социальная работа — это светский институт, оказывающий помощь на принципах толерантности, веротерпимости, невмешательства в духовную жизнь клиента. Этим он отличается от конфессионального миссионерства, использующего социальную работу как средство для пропагандистских, узко-конфессиональных целей. Светский, универсальный характер социальной работы заключается как раз в том, что она направлена на всех людей, независимо от их расовой, половой, возрастной, классовой и прочей принадлежности. Единственный критерий для оказания социальной помощи — это действительность нужды и неспособность человека самому справиться с ней.

Вопрос о субъектах социальной работы необходимо разделить на две части по причине того, что она существует одновременно и как общественный институт, и как общественно-значимая деятельность.

Сам по себе системный институт социальной работы — как в России, так и в других странах — представляет собой государственное учреждение или иерархию должностей, каждая из которых наделена своими специфическими функциями, полномочиями и сферой ответственности. Так что, говоря о субъектах социальной работы, нужно иметь в виду, что степень субъектности в учреждениях, занятых социальной работой, зависит от уровня, занимаемого работником в этой иерархии. На верхней ее ступени находится соответствующее государственное ведомство, курирующее институт социальной работы как таковой. Сейчас в России это Министерство здравоохранения и социального развития. Оно, в свою очередь, подчиняется тем государственным органам, которые определяют общую социальную политику государства. При парламентской демократии это делают, каждый в рамках своих полномочий, парламент, президент и правительство. Формируемая ими социальная политика, в свою очередь, соответствует идеологии, прямо или косвенно отражающей интересы и потребности правящего слоя или класса. Низшие же ступени института социальной работы занимают рядовые социальные работники, выступающие как исполнители решений вышестоящих органов, и чья субъектность относительно последних минимальна.

Наряду с институциональным бытием социальной работы она существует еще как общественная, профессиональная деятельность, как непосредственный процесс социального обслуживания, социальной помощи или социального обеспечения. И здесь, кроме собственно социальных работников, известной степенью субъектности обладают и лица, не входящие в данную ведомственную иерархию. Это прежде всего клиенты социальной работы, но так же и лица и общественные организации, чья деятельность касается социальной работы косвенно — через частную благотворительность и филантропию. К числу субъектов социальной работы некоторые исследователи причисляют еще и специалистов по профессиональной подготовке социальных работников и исследователей социальной работы как общественно-исторического феномена.¹

Социальная работа характеризуется уровнями, на которых она совершается. От них зависит ее функции, формы и методы. «Словарь социальной работы» Р. Баркера дифференцирует социальную работу по следующим уровням: индивидуальная социальная работа, групповая социальная работа, научные исследования по родственной тематике, организация сообщества (коллектива), административная социальная работа, социальная политика, социальное планирование, непосредственная клиническая практика, семейная и брачная практика, другие виды практик в микро-среде, а так же общая практика социальной работы, объединяющая микро- и макроуровни.¹

Важное значение имеет проблема эффективности социальной работы. Дело в том, что несмотря на большое количество вложенного труда социальному работнику не всегда может быть очевиден его результат, как это имеет место в других профессиях. Да и само понятие «эффективность социальной работы» (ЭСР) можно понимать двояко.

Во-первых, под ЭСР понимают соотношение между затратами и достигнутыми результатами (эффектами). Эффективность считается высокой, если ощутимые показатели достигнуты при минимуме затрат. И, наоборот, низкой, если оказывается, что результаты затрат не оправдали.

Во-вторых, под ЭСР имеют в виду фактически достигнутые и необходимые результаты (эффекты). В этом случае основной трудностью является измерение или описание результатов социальной работы. Поскольку результаты и затраты могут быть осмыслены в форме задач или целей, ЭСР может быть предполагаемой (расчетной, планируемой) и фактической (реально достигнутой).

Исследование ЭСР началось сравнительно недавно, в 1996 г., и до сих пор дело не продвинулось дальше формулировки понятийного аппарата и общих методов. Центральным понятием является предмет оценки ЭСР — то конкретное, что оценивается. А оцениваться должно то, что влияет на результаты социальной работы, например, уровень организации данного учреждения, уровень квалификации персонала, качество обслуживания той или иной категории клиентов. Из свойств предмета проистекают методики оценки эффективности.

Существуют методы, применение которых позволяет оценить эффективность деятельности учреждений социальной сферы независимо от их вида, профиля, предоставляемых услуг и масштаба деятельности. Это методы «задачи — результаты» (З — Р) и «задачи — результаты — затраты» (З — Р — З). Они находят отражение в методиках оценки эффективности форм и методов управления, результативности, выполнения целевых программ, а так же в методиках оценки качества и уровня обслуживания различных категорий клиентов.

Суть метода З — Р заключается в следующем. Деятельность любого учреждения социальной работы регламентируется формализованными правилами, уставом и т. д., в которых сформулированы его цели и задачи. ЭСР в данном случае оценивается с точки зрения соответствия результатов функционирования учреждения этим целям и задачам.

Метод З — Р — З сложнее. Здесь акцент делается на затраты или на стоимость услуг, оказываемых учреждением. Этот метод требует ресурсного измерения задач и достигнутых результатов.

Кроме этих, существует еще ряд методов. Кратко перечислим их.

Параметрический метод предполагает сопоставление двух главных параметров социальной работы: прежнее состояние клиента и нынешнее его состояние.

Социологические методы состоят из использования анкет, интервью, бесед, вопросников. Достоинство этих методов в том, что они помогают оценить социальную работу с точки зрения самих клиентов.

При использовании метода факторов эффективности / неэффективности необходимо разделить условия социальной работы на 3 группы. 1 — это факторы, не зависящие от данного учреждения («чужие»); 2 — факторы, зависящие от данного учреждения («свои»); 3 — факторы, находящиеся на границе первых и вторых. Как правило, осознание «своих» факторов неэффективности позволяет более четко и целеустремленно совершенствовать деятельность учреждения. Этот метод применяется для оценки профессионализма, деловитости и прагматизма руководителей.

Некоторые исследователи выделяют особые закономерности теории социальной работы, при этом не говоря о них ни слова, а на деле отождествляя их с закономерностями функционирования государственного института социальной работы.¹ В таком случае они оказываются частными случаями закономерностей, общих для государственных учреждений как таковых. Это, например, связь между общественным содержанием деятельности государственных учреждений с социальной политикой государства и с господствующей в общественном сознании идеологией, отражающей интересы и идейный кругозор, цели и задачи господствующих социальных слоев. Или зависимость эффективности управленческих структур от степени их зрелости и опытности. Если же рассматривать социальную работу как процесс сотрудничества социального работника и клиента, то в этом случае проявляемые закономерности будут так же только частным случаем более общих законов человеческого общения, либо законов, по которым выстраиваются отношения представителей гражданского общества и представителей государственных институтов. Другое дело, что эти общие законы проявляются специфическим образом в социальной работе как в особой сфере общественного производства, занимающей свое место в системе общественного разделения труда. Эта ее специфика нашла отражение в основных принципах, то есть фундаментальных положениях, имеющих как теоретическое, так и практическое значение. Кратко перечислим их.

Б \ Принципы социальной работы

1. Общефилософские принципы. Они выполняют важную методологическую роль. Относится ли социальная работа и ее теория к сфере науки, зависит во многом от того, каким содержанием наполнены эти принципы, от того, насколько они спекулятивны или, наоборот, в какой степени они опираются на реальную общественно-историческую практику и отражают действительные закономерности человеческого существования. К научным общефилософским принципам можно отнести принципы причинно-следственной связи, принцип отражения, историко-генетический принцип (или принцип историзма), принцип взаимосвязи индивида и его социальной среды.

2. Социально-политические принципы. Этот принцип отражает конкретные проявления зависимости социальной работы от социальной политики государства. Здесь идет речь о том, каким образом сочетаются государственные подходы с региональными особенностями социальной работы, о необходимости учитывать специфику условий жизни каждой личности или социальной группы при выборе содержания, форм и методов социальной работы с ними, о справедливости и законности социальной работы.

3. Организационные принципы включают в себя такие, как социально-технологическая компетентность кадров, принцип контроля и проверки исполнения, принцип функциональной определенности, принцип единства прав и обязанностей, полномочий и ответственности.

4. К группе психолого-педагогических принципов принадлежат принципы: комплексного анализа условий жизнедеятельности клиентов, необходимый для выбора форм работ с ними, индивидуальный подход, целенаправленность и адресность социальной работы.

5. Принцип универсальности, который исключает всякую дискриминацию при оказании социальной помощи по любым признакам религиозного, идеологического, политического, национального, расового, возрастного, классового или сословного характера.

6. Принцип охраны социальных прав говорит о том, что оказание помощи клиенту не может быть увязано с изъятием у него каких бы то ни было прав. Например, нельзя помогать многодетной семье и при этом ограничивать ее право на детородную активность, как этого требует мальтузианство.

7. Принцип социального реагирования гласит, что при социальной работе с клиентом нужно исходить из его конкретной, уникальной жизненной ситуации, а не ограничиваться набором стандартных мероприятия.

8. Принцип профилактической направленности предполагает приоритетность профилактических мер перед мерами непосредственной борьбы с той или иной патологией: «болезнь легче предупредить, чем лечить».

9. Принцип клиентоцентризма означает признание приоритета прав клиента во всех случаях, кроме тех, где это противоречит правам и интересам других людей. Он в праве сам решать, принимать или нет помощь социальных работников, выбирать вид помощи и ее объем. Он должен получать полную информацию относительно работы с ним.

10. Принцип опоры на собственные силы говорит о приоритетности активной позиции клиента. Помощь социального работника окажется минимальной по своей эффективности, если клиент будет только пассивно воспринимать ее, не стараясь сам изменить свою социальную ситуацию в той мере, насколько это возможно. Здесь имеются в виду, конечно, дееспособные клиенты.

11. Принцип максимизации социальных ресурсов гласит о необходимости предоставления максимальной помощи клиенту в рамках возможного и реально востребованного.

12. Принцип конфиденциальности требует от социального работника сохранять в тайне сообщаемые ему клиентом сведения о своей частной жизни. Применение этой информации должны быть ограничена только профессиональной сферой. Исключение составляют случаи, когда сокрытие полученных от клиента сведений может привести к нарушению закона или причинению неоправданного насилия, например, по отношению к детям.

13. Принцип толерантности означает, что социальный работник обязан соблюдать терпимость к клиентам, к их убеждениям, привычкам, индивидуальным особенностям.

Обогащение практики социальной работы неминуемо приведет к увеличению числа ее принципов.

В \ Социальное обслуживание как отрасль социальной работы

Современный институт социальной работы включает в себя систему социальных служб по социальной поддержке, по оказанию социально-бытовых, социально-медицинских, психолого-педагогических, социально-правовых услуг и материальной помощи, проведению социальной адаптации и реабилитации граждан, находящихся в трудной жизненной ситуации. Под социальным обслуживанием понимаются прежде всего те виды социальной работы, которые обеспечивают выживание индивидов в трудных обстоятельствах и помощь по их преодолению.

Основы правового регулирования в области социального обслуживания населения России устанавливает закон «Об основах социального обслуживания населения в Российской Федерации», принятый 15 ноября 1995 года.

Система социальных служб в России подразделяется на государственную и негосударственную. К последней относятся учреждения и предприятия социального обслуживания, создаваемые частными лицами и общественными организациями, например, те, что существуют за счет частных благотворительных фондов, церковных приходов и т. д. Государственные социальные службы, в свою очередь, различаются по тому, на каком уровне государственной структуры они находятся: федеральные и муниципальные.

Социальное обслуживание обоих уровней включает в себя два направления: социальная защита и социальная помощь.

Основным принципом организации социальных служб в России является территориальный принцип. Их финансирование происходит, среди прочего, и на бюджетной основе. При этом нормативные отчисления из бюджетов соответствующего уровня, согласно закону, не должны быть менее 2 % их расходной части.¹

Учреждения социального обслуживания в России различаются еще по категории клиентов. Так, выделяют учреждения социального обслуживания: 1. семьи и детей, 2. пенсионеров, 3. инвалидов.

Учреждения социального обслуживания семьи и детей

Они созданы в целях:

расширения возможностей семей для решения жизненно-необходимых задач;

установления связи данной семьи с другими коллективами, организациями и социальными институтами, которые могут предоставить им дополнительные ресурсы (финансовые, просветительские и т. д.);

содействия эффективному существованию семьи как социально-экономической системы;

развития семейной социальной политики на локальных территориях.

Государственная служба помощи семье и детям выполняет следующие функции:

аналитическую: изучает проблемы и нужды своего контингента семей или членов коллектива;

планово-организационную: планирует и организует социальное обслуживание;

управленческую: обеспечивает контакт с государственными органами, от которых зависит решение проблем клиента, добивается решения и т. д.;

информационную: сообщает населению о возможностях службы, о новых государственных решениях по социальной защите населения.¹

Социальная помощь семье может выражаться в разных формах: психологической, юридической, финансовой и т. д.

14 апреля 1994 года приказом Минсоцзащиты России № 47 было утверждено Примерное положение о территориальном Центре социальной помощи семье и детям.² Там обозначены его задача: комплексное обслуживание на территории города, района или микрорайона семей и детей, нуждающихся в социальной поддержке, путем оказания своевременной и квалифицированной помощи разных видов.

Категориями и группами населения, которым Центр оказывает социальные услуги, являются:

— «проблемные» семьи: неполные, малообеспеченные, многодетные и т. д.;

— дети и подростки, находящиеся в неблагополучных условиях, например, осиротевшие или оставшиеся без попечения родителей, больные, инвалиды и т. д.;

— бывшие воспитанники детских домов и школ-интернатов;

— взрослые граждане (беременные женщины и кормящие матери, имеющие на иждивении несовершеннолетних детей и т. д.).

Учреждения социального обслуживания пенсионеров

Конституцией Российской Федерации гражданам России гарантировано право на социальное, в том числе и пенсионное, обеспечение в старости.

Пенсия — это денежное пособие, получаемое из государственных или иных фондов по старости, при потере трудоспособности, за выслугу лет, по случаю потери кормильца. Выплаты обычно производятся ежемесячно.

В соответствии с законодательством по источнику выплат различают государственные и негосударственные пенсии. Кроме того, законом установлены пенсии трудовые и социальные — по виду обоснованности. Трудовые выплачиваются в связи с какой-либо официально признанной общественно полезной деятельностью. Сюда входят выплаты по старости (по возрасту), по инвалидности, по случаю потери кормильца, за выслугу лет. Гражданам, не имеющим по каким-либо причинам права на трудовую пенсию устанавливается пенсия социальная.

Пенсия выплачивается пожизненно. Пенсионное обеспечение в соответствии с действующим законодательством осуществляется государственными органами социального обеспечения.

Право на пенсию по возрасту в современной России имеют мужчины с 60 лет со стажем работы не менее 25 лет, женщины с 55 лет со стажем работы не менее 20 лет. Определенным категориям граждан пенсии назначаются на льготных условиях (т. е. при меньшем возрасте и стаже).

Пенсионное законодательство предоставляет право на выбор одного из видов государственной пенсии. Исключением могут воспользоваться только лица, ставшие инвалидами вследствие военной травмы. Они имеют возможность получать одновременно два вида государственной пенсии: по старости (или за выслугу лет) и пенсию по инвалидности.

В настоящее время в России развиваются негосударственные пенсионные фонды. Однако их доля в пенсионном обслуживании населения остается незначительной.

Социальное обслуживание лиц пожилого возраста осуществляется в соответствии с этическими принципами Международной организации труда:

Достоинство личности, что подразумевает право каждого пенсионера на уважительное обращение, лечение, социальную помощь и поддержку.

Свобода выбора, — она в данном случае воплощена в праве лиц преклонного возраста на выбор между содержанием на дому и проживанием в приюте, временным или окончательным.

Координация помощи, — здесь имеется в виду, что помощь, оказываемая различными общественными органами, должна быть активна, координирована и последовательна.

Индивидуализация помощи, — здесь идет речь о том, что помощь оказывается прежде всего самому гражданину преклонного возраста, а не его близким.

Ликвидация разрыва между санитарным и социальным уходом, — это означает, что при приоритетном отношении к состоянию здоровья, уровень финансовой помощи не может зависеть от уровня жизни и места проживания.

Нормативно-правовой базой для социальной работы с пожилыми людьми в России является федеральный закон «Об основах социального обслуживания населения в Российской Федерации» от 10. 12. 1995 года. Согласно ему, в сферу социальных услуг, оказываемых пенсионерам, входят: социально-бытовые, социально-медицинские, психолого-педагогические, социально-правовые услуги, а так же материальная помощь, меры по социальной реабилитации и социальной адаптации.

Функцию социальной защиты и помощи выполняют и следующие учреждения: дома-интернаты, отделения дневного и ночного пребывания, специальные дома для одиноких престарелых, больницы и отделения для хронических больных, стационары различного типа, территориальные центры социального обслуживания, отделения социальной помощи на дому, геронтологические центры и т. д.

Учреждения социального обслуживания инвалидов

Государственную политику в области социальной защиты инвалидов в России определяет федеральный закон «О социальной защите инвалидов в Российской Федерации». Согласно этому закону, целью государственной политики в этой сфере является обеспечение инвалидам равных с другими гражданами возможностей в реализации политических, экономических и других прав свобод, предусмотренных Конституцией, а так же в соответствии с общепризнанными принципами и нормами международного права и международными договорами Российской Федерации. Законом определено, что инвалидом является лицо, которое имеет нарушения здоровья со стойким расстройством функций организма, обусловленное заболеваниями, последствиями травм или дефектами, приводящее к ограничению жизнедеятельности и вызывающее необходимость его социальной защиты. Под ограничением жизнедеятельности понимается полная или частичная утрата способности или возможности осуществлять признанные в данном обществе жизненно необходимые социальные функции, в том числе (фактически — в первую очередь) участвовать на рынке труда в качестве полноценной рабочей силы.

По степени ограничения жизнедеятельности различают три группы инвалидности. Лицам в возрасте до 16 лет устанавливается категория «ребенок-инвалид». Группа инвалидности и инвалидность как таковая определяется специальным государственным органом — Медико-социальной экспертной комиссией (МСЭК), ранее называвшейся Врачебно-трудовой экспертной комиссией (ВТЭК). В полномочия МСЭК, кроме определения группы инвалидности входит: разработка индивидуальных программ реабилитации инвалидов, участие в создании комплексных программ профилактики инвалидности, медико-социальной реабилитации и социальной защиты инвалидов, определение причины смерти инвалида в случаях, когда действующим законодательством предусматриваются льготы семье умершего.

Федеральный закон содержит понятие реабилитации инвалидов как системы медицинских, психологических, педагогических, социально-экономических мероприятий, благодаря которым либо устраняются, либо компенсируются ограничения жизнедеятельности, вызванные болезнью или травмой. Целью реабилитации инвалида является восстановление его социального статуса, достижение им экономической независимости и способности к самостоятельной социальной адаптации. Реабилитация инвалида многостороння. Она включает в себя: медицинскую, профессиональную, средовую и бытовую реабилитацию.

Социальное обслуживание инвалидов в себя включает:

— обслуживание на дому, в том числе и социально-медицинское обслуживание;

— полустационарное обслуживание в отделениях дневного или ночного пребывания;

— стационарное обслуживание в особых учреждениях (домах-интернатах, пансионатах и т. д.);

— неотложную помощь разового характера остро нуждающимся;

— консультативную помощь.

К вышесказанному по данной теме можно добавить, что благосостояние престарелых лиц и инвалидов, да и сам их статус получателей пенсий, зависимы от господствующего в обществе способа производства и от уровня развития общественных производительных сил. Сам феномен массовых трудовых и социальных пенсий, равно как и пенсий по инвалидности, был порожден развитой промышленностью и социальными реформами, соответствующими ее зрелому этапу. Дальнейшее успешное развитие экономики в промышленно-развитых странах мира, щадящие условия работы, прогресс медицины, общая комфортная социальная и социально-психологическая ситуация обусловили продление жизни трудящихся, в том числе и увеличение работоспособного возраста и, стало быть, увеличение возраста пенсионного. А новые средства производства (например, компьютер и Интернет) предоставляют инвалидам возможность самостоятельной социализации и успешного функционирования на рынке труда в качестве рабочей силы. Этому же способствует и увеличение доли в общественном разделении труда интеллектуальных его видов, позволяющих трудиться — при наличии определенных навыков и образования — до тех пор, пока у человека работает мозг. Таким образом, в обществе появилась тенденция несовпадения пенсионного и работоспособного возраста.

Г \ Модели и методы социальной работы

Модели социальной работы — это алгоритмы профессиональной деятельности социального работника, каждый из которых характеризуется определенной продолжительностью сотрудничества, особенностью диагностического этапа, методами, задачами, преобладающими видами помощи. Выбор модели зависит главным образом от специфики проблем клиента.

Различают краткосрочные и долгосрочные модели. К краткосрочным относятся кризисинтервентная и проблемно-ориентированная модели взаимодействия с клиентом.

Кризисинтервентная модель предполагает оказание помощи непосредственно в кризисной ситуации. Несмотря на индивидуальные особенности клиентов и разнообразие причин их жизненных затруднений, длительность сотрудничества социального работника с ними в рамках данной модели ограничена 6-7 неделями.

Вмешательство специалистов в этот момент является очень эффективным, тем более, что в период осознания и прояснения кризисной ситуации люди весьма чувствительны к помощи. Объясняется это тем, что привычные защитные механизмы ослаблены, обычные модели поведения представляются неадекватными. Минимальное усилие в этот период часто может дать максимальный эффект, и подходящая помощь может в значительной степени улучшить ситуацию, чем более интенсивная помощь в периоды меньшей эмоциональной восприимчивости.

Данная модель опирается на учение о кризисах американского антрополога, этнографа и психолога Э. Эриксона. Согласно его теории, человек в процессе своего общественного развития проходит ряд этапов, каждый из которых завершается кризисом. Каким образом этот кризис разрешается, конструктивно или деструктивно, зависит от того, каким образом был прожит предыдущий этап и, следовательно, каким образом был разрешен предыдущий кризис. В ходе конструктивного преодоления кризиса формируются волевые качества личности. Кроме теории Э. Эриксона в данной модели используется и учение канадского психолога Ж. Селье о стрессах и дистрессах: дистресс разрушает психику индивида, стресс развивает ее.

Задача социального работника в рамках данной модели — оказывая непосредственную эмоциональную и прочую поддержку, смягчить воздействие стрессового события и мобилизовать усилия клиента на его преодоление.

Помощь считается успешной, если удалось добиться снижения психического дискомфорта и других проявлений кризисного состояния, а так же сформировать новое, конструктивное понимание возникшей проблемы, развить преобразующие реакции.

Психологическая помощь в стрессовой ситуации преобладает, но не является единственной. Кроме нее, социальный работник оказывает консультативную, педагогическую, посредническую помощь, например, выступая в качестве посредника между врачами и семьей в первые дни рождения ребенка с тяжелой патологией. Кроме того, клиент может быть вовлечен в групповую терапию и обучающие тренинги, целью которых является решение его скрытых, неосознанных проблем.

Алгоритм работы.

На первом этапе — главное, чтобы клиент вступил в диалог.

Второй этап — диагностика, определение причин и содержания возникшей проблемы. Поскольку кризисная ситуация требует быстрого реагирования, ее оценка не предполагает детальной диагностики, а фокусирует внимание на масштабах трудностей и имеющихся в наличии средств их преодоления. При этом используются как внутренние ресурсы клиента, так и внешние виды помощи.

Третий этап — проблематизация. Социальный работник помогает клиенту обсудить проблему, чтобы лучше ее осознать, выразить в рациональных понятиях, рассмотреть с разных точек зрения. Для этой цели может использоваться метод «активного слушанья», когда социальный работник проявляет интерес к проблемам клиента.

На четвертом этапе социальный работник и клиент обсуждают возможные конкретные действия по выходу из кризиса. Безусловно должны приветствоваться активность и самостоятельность клиента.

Заключительная фаза контакта связана с принятием клиентом решений, о которых он должен обязательно сообщить социальному работнику. Тот может порекомендовать ему других специалистов, но при гарантии своей поддержки.

Дополнительные средства при решении проблем клиента в данной модели: оказание первой медицинской помощи, работа с родственниками и близкими, позитивное психологическое воздействие самыми доступными способами — ласковым словом, уверенным и спокойным поведением, успокаивающим тембром голоса.

Недостаток этой модели в том, что социальный работник чаще всего не знает результата своего сотрудничества с клиентом, поскольку проблема, как правило, разрешается уже после того, как заканчивается их общение.

Следующая, проблемно-ориентированная модель (или целенаправленный подход) так же относится к краткосрочным стратегиям социальной работы. Она рассчитана на 4 месяца и не превышает 10-12 контактов с клиентом.

Дело в том, что данная модель социальной работы направлена на решение конкретных практических задач, заявленных, осознанных, признанных клиентом. От специалистов требуется, чтобы они сконцентрировали свои усилия на разрешении уже известной проблемы, к постановке которой клиент пришел сам и решать которую он уже готов. Таким образом, здесь взгляд самого специалиста на проблему не играет главной роли. Задача социального работника — помочь клиенту в разрешении данной проблемы, создать ему для этого максимально комфортные условия.

Проблемно-ориентированная модель предполагает тесное сотрудничество социального работника и клиента. Активность клиента всячески стимулируется. Совместно определяются препятствия, мешающие клиенту и средства их устранения.

Данная технологическая модель социальной работы активно применяется как в индивидуальной, так и в групповой терапии, в том числе в работе с семьями. В последнем случае принцип работы заключается в том, чтобы сконцентрировать внимание клиентов на смягчении основных проблем. Для этого перед ними ставят простые задания, включающие исполнение ролей и проигрывание жизненных ситуаций.

Работа со всей семьей бывает необходима, если проблема связана с отношениями между ее членами. Это может быть моральное или физическое насилие, несогласие по вопросам воспитания детей, деструктивный психологический климат семьи и т. д.

Алгоритм работы.

Первый этап: социальная диагностика. Постановка диагноза имеет здесь ключевое значение. В диагноз входит: социальные установки клиента, его образ жизни, поведение, характер, отношения с окружающими, наличие или отсутствие патологических пристрастий и привычек. Специалист сосредотачивает свое внимание не столько на внутренних особенностях индивида (или группы), сколько на ситуации, породившей проблему. Совместно с подопечным формулируются конкретные достижимые цели, например: найти источник финансирования лечения, выяснить отношения с отцом ребенка и проч. Успех во многом зависит от того, насколько правильно социальный работник понял интересы, мотивы и потребности, которыми руководствуется клиент, а так же его реальные возможности. На основе диагноза специалист выносит суждение о том, что следует изменить или укрепить в отношениях между клиентом и окружающей средой.

Второй этап — работа над прогнозом будущего развития ситуации клиента. Социальный прогноз — один из видов оказания помощи клиенту. Он делается в двух вариантах: «что будет, если мы ничего не будем делать?» и «что будет, если мы попробуем изменить ситуацию?». Прогноз так же включает в себя определение средств и ресурсов, необходимых для решения задач. Исходя из их наличия, отсутствия и характеристик корректируется цель социальной работы: что может конкретно сделать для клиента социальный работник?

В данной модели могут быть использованы такие социально-диагностические методы, как наблюдение за клиентом, беседа с ним, анкетирование непосредственно его или лиц из его окружения, метод экспертных оценок (опрос экспертов путем их анкетирования или интервьюирования), мониторинг (постоянное отслеживание проблемной ситуации). Эти методы позволяют не только выявить проблему, но и прогнозировать ее развитие.

Основным методом проблемно-ориентированной модели является заключение контракта (договора) между специалистом и клиентом.

Контракт (договор) как рабочее соглашение включает в себя: описание ключевой проблемы или проблем, которые стороны берутся разрешить; цели и задачи проводимой работы; процедуры и методики, которые предполагается использовать; требования к клиенту и специалисту, характеризующие роли каждого из них в процессе решения проблемы (для социального работника это обычно встречи, беседы, письма); временные рамки сотрудничества.

Данный контракт не аналогичен контрактам в бизнесе или сопровождающим брак. Заключающие его лица берут на себя не правовые, а моральные обязательства. Он позволяет придать отношениям более организованный характер, подкрепить все сказанное в приватной беседе официальным документом.

Кроме того, контракт — это один из способов, каким реализуется на практике самоопределение клиентов. Его наличие облегчает подведение итогов, ограждает социального работника от неоправданных претензий со стороны клиента, позволяет призвать к ответственности любую из сторон. В работе с подростками и юношеством составление контракта придает отношениям «взрослый», деловой характер.

Существуют, однако, трудности в применении контракта. Они могут быть обусловлены индивидуальными особенностями клиентов: скрытностью, неискренностью. Так же использованию его не способствует редкость встреч специалиста с клиентом или группой клиентов.

Проблемно-ориентированная модель и соответствующий ей метод контрактов не могут быть употреблены для решения проблем клиентов, чья жизненная ситуация по своему содержанию не подходит для краткосрочной работы. Это проблемы, возникшие у людей с больной психикой, страдающие неврозами, алкоголизмом, наркоманией и т. д. В случае с семьями, где есть дети-инвалиды, эта модель является не приемлемой, если данная семья входит в разряд «неблагополучных».

Ограничивает среду, в которой может быть применена эта модель так же и то, что она рассчитана прежде всего на людей, которые сами уже осознали свои проблемы и, следовательно, сами сделали первый шаг на пути к их разрешению.

Впервые эта модель была использована на Западе в 60-е годы в противовес традиционной, неограниченной во времени работе с клиентом и с тех пор к ней прибегают как к дополнительной модели социальной работы.

Психосоциальный подход в социальной работе.

Психосоциальный подход относится к долгосрочным формам работы и требует продолжительного общения с клиентом (от 4 месяцев и более). Его предметом является психологическое состояние личности в определенной общественной ситуации. Возможные сферы применения: охрана психического здоровья матери и ребенка, молодежная среда, пенитенциарная система, семейные отношения и многие другие.

Здесь предполагается более глубокое понимание клиента, чем в вышеописанных методах. Основополагающая идея данного подхода заключается в том, чтобы понять человека, затем увязать его психологическую ситуацию с влиянием извне и, установив причинно-следственные связи, найти выход из неблагоприятного положения. Целью работы, проводимой в рамках психосоциального подхода состоит в том, чтобы поддерживать равновесие между психической жизнью индивида и общественным воздействием.

Теоретическое обоснование психосоциального метода можно найти в сочинениях Э. Фромма и Г. Маркузе, удачно синтезировавших идеи Маркса о «внутренней общественности» человеческого индивида (см. об этом выше) и З. Фрейда о бессознательном в индивидуальной психике и о ее возрастном развитии.

Реализация этого метода начинается с постановки диагноза. На этом этапе анализируется не только настоящее, но и прошлое клиента. Если ставится диагноз психологического состояния группы, например, семьи, то внимание акцентируется на личностных особенностях ее членов, их приверженности тем или иным ценностям, стереотипам поведения, определению защитных механизмов и механизмов психического замещения и т. д.

Клиент в этой модели выступает в пассивной роли, почти как пациент. Поощряя его рассказывать о своих чувствах и мыслях, специалист помогает ему лучше понять себя и найти решение внутренних конфликтов. Таким образом, социальная работа включает в себя элементы психоанализа, что делает необходимым психологическую подготовку социального работника.

Основная задача психосоциального подхода в том, чтобы через изменение психологической ситуации клиента добиться положительного изменения его ситуации в обществе. Психологическое и социальное здесь берется в единстве.

Психосоциальная модель работы с семьей используется преимущественно в том случае, если существует возможность долговременных контактов. Они позволяют глубже понять конкретную семью, наблюдать ее динамику, влиять на отдельные сферы ее жизнедеятельности, изменяя ее ситуационно-ролевой, социально-культурный, социально-психологический статусы.

Методы профессиональной социальной работы многообразны. Они классифицируются:

1. По направлениям и формам социальной работы (организационные, социально-психологические, социально-педагогические, социально-медицинские, социально-экологические и т. д.).

2. По объектам социальной работы (индивидуальные, семейные, общинные).

3. По субъектам социальной работы (применяемые отдельным специалистом, коллективом социальной службы, органом управления социальной работы).

Остановимся подробнее на некоторых из них.

Метод индивидуальной работы.

Этот метод представляет собой непосредственную помощь клиенту со стороны социального работника. Он предусматривает планирование помощи, проведение необходимых процедур для выявления оптимальных форм общения (консультирование, социальная терапия, психосоциальная реабилитация).

Примерный алгоритм работы.

1. Установить контакт с клиентом и определить объективную необходимость в социальных услугах. 2. Изучить проблему. 3. Попытаться мотивировать получение социальной помощи. 4. Рационализировать проблему. 5. Выявить возможные ресурсы ее решения. 6. Проанализировать возможные решения. 7. Выбрать стратегическое направление практических действий. 8. Предпринять совместно с клиентом (если это возможно) практические действия по решению проблемы.

Метод социальной работы с группой.

Он предполагает работу как с группой (например, с семьей), или несколькими группами, имеющими схожие проблемы, так и внутри группы — с каждым из ее членов отдельно.

Групповая работа уместна тогда, когда имеется круг людей, объединенных на добровольной основе и общими проблемами.

Групповая социальная работа предполагает расширение жизненного пространства индивидуума внутри данной группы при сохранении ее целостности и с помощью внутригрупповых связей.

Биографический метод связан с изучением личных документов, переписки, фотографий, которые освещают личную жизнь клиента. Он позволяет выявить его жизненный путь, что может помочь при постановке диагноза и при решении возникшей проблемы. Французские специалисты Д. Берто и И. Берто-Вьям рекомендуют использовать «истории семей» как особую технику биографического метода.

Метод работы в общине (или социальная работа в микросоциальной среде). Под общиной (или микросоциальной средой) здесь понимается устойчивая и относительно обособленная совокупность человеческих отношений на основе общей территории проживания, одинаковых условий жизни, форм производительной деятельности, норм поведения, интересов и ценностей. Социальная работа в общине — это профессиональная помощь индивидам, семьям, иным группам. Формы социальной работы в общине таковы: социальная диагностика, социальное прогнозирование, социальное планирование, социальная терапия, развитие системы территориального самоуправления, организация благотворительных акций, практическая работа по оказанию социальной помощи и т .д.

Социальная работа в общине строится по территориальному принципу.

С развитием социальной работы растет и количество ее методов.

Вопросы для самоконтроля

1. В чем состоит стратегическая цель института социальной работы в современном обществе?

2. Какие задачи он решает для того, чтобы достичь эту цель?

3. Какую роль играет системный институт социальной работы в современном индустриально-развитом обществе?

4. В чем состоит его общественная сверхзадача?

5. Что составляет предмет современной социальной работы?

6. Что является объектом социальной работы?

7. Каковы методы оценки эффективности социальной работы?

8. Кого можно отнести к субъектам социальной работы и к субъектам учреждений, в чьи функции она входит?

9. Каковы общественные уровни социальной работы?

10. В чем состоят закономерности функционирования института социальной работы и непосредственного процесса социальной работы с клиентом?

11. Перечислите принципы социальной работы.

12. Какие виды социальных служб выделяют?

13. В чем общая задача социальных служб?

14. Какой основной принцип организации социальных служб в России?

15. По какому принципу различают учреждения социального обслуживания?

16. Каковы функции государственных центров по социальному обслуживанию семьи и детей?

17. Каковы этические принципы Международной организации труда, по которым осуществляется социальное обслуживание лиц пожилого возраста?

18. В чем состоит общественно-историческая обусловленность феномена пенсионного возраста и инвалидности?

19. Каковы функции МСЭК?

20. Каково содержание моделей социальной работы?

21. Назовите основные методы социальной работы.

Рекомендуемая литература

1. Социальная работа: теория и практика. Учеб. пособие / Отв. ред. д. и. н., проф. Е. И. Холостова, д. и. н., проф. А. С. Сорвина. — М.: «ИНФРА-М», 2001. — 427 с.

2. Теория социальной работы / Под ред. Е. И. Холостовой. — М.: «Юрист», 1998. — 332 с.

3. Галагузова Ю. Н., Баталова Н. В., Завитаева О. С., Тюменцева А. Р. Практика социальной работы. — Екатеринбург, 2005. — 75 с.

4. Зубкова Т. С., Тимашина Н. В. Организация и содержание работы по социальной защите женщин, детей и семьи: учеб. пособие для учрежд. средн. проф. образования. — М.: Academia, 2003. — 221 с.

5. Елютина М. Э. Социальная геронтология: учеб. пособие для студентов вузов. — М, Инфра-М, 2004. — 155 с.

6. Никитин В. А. Социальная работа: проблемы теории и подготовки специалистов: учеб. пособие. — М.: Изд-во МПСИ, 2002. — 235 с.

7. Словарь социального педагога и социального работника. / Под ред. И. И. Калачевой, Я. Л. Коломинского, А. И. Левко. — 2 изд. — Минск: Беларусск. Энцыклапедыя, 2003. — 254 с.

8. Смирнов С. С. Методика исследований в социальной работе: Тексты лекций: учеб. пособие для вузов. — Челябинск: Изд. ЧелГУ, 2003. — 98 с.

9. Социальная работа: теория и практика: учеб. пособие. — М.: Инфра-М, 2003. — 425 с.

10. Социальная работа: учеб. пособие для студ. вузов / Под общ. ред. В. И. Курбатова. — 2-е изд., переработ. и доп. — Ростов н/Дону: Феникс, 2003. — 479 с.

11. Тетерский С. В. Введение в социальную работу: учеб. пособие для высш. шк. — М.: Академический проект, 2003. — 493 с.

12. Холостова Е. И. Сельская семья и социальная работа. — М.: Дашков и Ко., 2005. — 240 с.

13. Холостова Е. И. Социальная работа с пожилыми людьми. — М.: Дашков и Ко., 2004. — 295 с.

14. Холостова Е. И. Социальная реабилитация. — М.: Дашков и Ко., 2003. — 338 с.

15. Фирсов М. В. Шапиро Б. Д. Психология социальной работы: содержание и методы психосоциальной практики. — М.: Академия, 2002. — 190 с.

16. Шарин В. И. Социальная защита населения. — Екатеринбург: Полиграфист, 2005. — 300 с.

1 Нужно оговориться, что понятие «идеология» используется еще и в более широком значении — как обозначение мировоззренческой системы как таковой. Так, например, говорят о «научной идеологии» или о гуманизме как об идеологии социальной работы.

1 К. Маркс, Ф. Энгельс. Гл.1. Фейербах. / Немецкая идеология // Маркс К. Социология. — М.: «Канон-Пресс-Ц»; «Кучково Поле», 2000. — С. 354.

1 Здесь понятие «идеология» употребляется широком значении — как обозначение мировоззренческой системы.

1 Гегель Г.- В. - Ф. Наука логики в 3-х кн. Кн. 2. — М.: Мысль, 1971. — С. 219.

2 Там же, с. 220.

3 Что касается Гегеля, то попытки увидеть в его взглядах «идеологию тоталитаризма» справедливо и убедительно подвергнуты критике Г. Маркузе в книге «Разум и революция».

1 Связь между тоталитарным государством и позитивистской «религией человечества» устанавливал почти в одно и то же время с Сартром и немецкий социальный философ Г. Маркузе (См.: Г. Маркузе. Разум и революция. Гегель и становление социальной теории. — СПб.: «Владимир Даль», 2000. — С. 454.)

1 Например, в одном учебном пособии (См.: Основы социальной работы / Отв. ред. П. Д. Павленок. — 3-е изд., испр. и доп. — М.: ИНФРА-М, 2006. — 560 с.), история социальной работы в России без всяких на то оснований начинается с введения православия на Руси.

1 Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 1. Т. 1. История России с древнейших времен. — М., 1988. — С. 91-97.

2 См.: История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. 1. Месопотамия. / Глава 5. Старовавилонский период в Двуречье. // # 5. Законы Хаммурапи. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983. — С. 370-384.

1 Дерябин П. О. О христианском милосердии по учению Святых Отцов. — М., 1878. — С. 16.

2 Цит. по: Л. Фейербах. Сущность христианства. \ Сочинения в 2 т. Т. 2. — М., Наука. 1995. — С. 266.

3 Там же, с. 154.

4 1 Посл. Петра, 4, 1.

1 Например, авторы учебников по социальной работе Медведева Г. П. (Медведева Г. П. Этика социальной работы. Учебное пособие для студентов высш. учеб. заведений. — М.: Гуманит. изд. центр «Владос», 1999. — 201 с.) и М. В. Фирсов и Е. Г. Студенова (Фирсов М. В., Студенова Е. Г. Теория социальной работы: Учебн. пособие для студ. высш. учеб. заведений. — М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 2001. — 432 с.). Следует указать так же на допускаемое Фирсовым М. В. и Студеновой Е. Г. противоречие. Признавая на странице 10 присутствие в «языческой» — античной — древности отношений социальной солидарности, взаимопомощи и доброжелательства, а так же факт их теоретического и художественного осмысления, они вдруг, на 12 странице, заявляют, что источник всего этого — «в первых христианских таинствах». Ссылки при этом на разницу христианского понятия «агапэ» (любовь к ближнему как участие в его судьбе, лишенное сексуальных претензий) и античного понятия «эрос» (чувственная любовь, включающая секс как существенный элемент) малоубедительны. Во-первых, нелепо утверждать, что все межличностные отношения в античную эпоху сводились к эросу. Во-вторых, непонятно, почему чувственная любовь должна непременно противостоять духовным, нравственным человеческим отношениям и, тем более, препятствовать им. Понятно, что авторами, выражающими таким образом дуалистическое мировоззрение и допустившими это противоречие, руководила не научная беспристрастность, а желание отдать предпочтение вполне определенной религиозной конфессии.

1 См., напр., Социальная работа: теория и практика. Учеб. пособие / Отв. ред. д. и. н., проф. Е. И. Холостова, д. и. н., проф. А. С. Сорвина. — М.: «ИНФРА-М», 2001. — С. 388-389.

1 Теория социальной работы / Под ред. Е. И. Холостовой. — М.: «Юрист», 1998. — С. 56.

1 Там же, с. 53-54.

1 Там же, с. 45 и далее.

1 Концепция развития социального обслуживания населения в Российской Федерации. Организация социального обслуживания населения: Сборник нормативных актов (1993-1994 гг.). — М., 1994. — С. 40-41.

1 Там же, с. 82-91.

2 Там же.

189