sharapov_s_f_izbrannoe

366	СЕРГЕЙ ФДДОРОВИЧ ШАРАПОВ

своем нравственном и политическом ничтожестве, при всем беззаконии и воровстве все-таки умел оберегать общественный порядок.

К чему и для кого вы все это говорите? - спросит читатель. Есть старая английская поговорка, гласящая, что "из всех глухих самый глухой тот, кто не желает слушать", а таковы — увы! — наши вожаки и герои социального переворота. Они идут все вперед и вперед, не разбирая средств, не видя цели, не зная конца. Глубоко трагична их судьба — быть живыми жертвами конца смрадного и позорного петербургского периода русской истории».

События нас оправдали. Социальная революция сошла на нет, социализм остался только в разгоряченных мозгах молодежи да в диких мечтах рабочих, еще не освободившихся от тумана, напущенного грошовой социальной литературой. Будущности у социализма не оказывается, болезнь идет на излечение, опыт дал результаты, противоположные ожиданиям фанатиков социализма.

Пожелаем же нашей молодежи скорейшего вытрезвления, а бедной родине успокоения. Но оно наступит не раньше, чем у господ социальных утопистов не будет вырвана почва и русская экономическая жизнь не подвергнется коренной дезинфекции и оздоровлению.

ЗА ЧТО ЛЮБЯТ НАС ФРАНЦУЗЫ?

Берлин, видимо, утрачивает свое политическое главенство над Европой. Как только в России пронеслась свежая струйка, сразу вся Европа почувствовала, что завоеванная с великими усилиями, основанная на тысяче всяких каверз и хитростей гегемония Германии зашаталась. Князю Бисмарку247 на старости лет пришлось довольно неудачно выйти с последними козырями, и все-таки игра, по-види- мому, проиграна.

И вот в Берлине шипят и злобствуют. С напряжением всех сил ума придумывает старый волк последние фортели, пробует то возбудить вражду между кем ему нужно, то заманить обещанием выгод, то отуманить нелепыми сопоставлениями, то наконец устрашить...

но увы! Ничто не помогает.

Не на Берлин смотрит теперь русский человек, а на Петербург да на Париж. В первом медленно, тащась далеко в арьергарде живой России, совершается процесс освобождения от немецких уз дружбы, во втором, словно волны в разбушевавшемся море, вздымаются старые антипатии и новые симпатии.

Эти антипатии понятны, а о симпатиях следует поговорить.

Вних высказывается нечто гораздо более глубокое, чем простое

иестественное стремление сблизиться с союзником, имеющим одинаковую почву для действий, одинаковые интересы и одного общего врага. Французские симпатии к нам в эту минуту, так верится нам, представляют нечто иное. В них ярко просвечивает своеобразный идеализм, присущий галльскому характеру. Любовь к Рос-

сии и Славянству вспыхивает то там, то сям яркими огоньками и разгорается иногда в груди отдельных единиц в могучее пламя. Сверху все это еще прикрыто сплошной дипломатически холодной корой, сквозь которую проскакивают и эти искры, и это пламя. Но под корой, видимо, накопилось много горючего материала, и этот материал все нагревается и нагревается.

Франция стояла всегда, стоит и теперь во главе западного человечества, переживает сердцем и перерабатывает сознанием все различные периоды европейской жизни, все европейские идеалы, по крайней мере на несколько десятилетий раньше. В хвосте у ней тащатся остальные романские народы, сбоку бредет Англия, всю свою сердечную и умственную жизнь направившая в торговлю

394 СЕРГЕЙ ФВДОРОВИЧ ШАРАПОВ J

и промышленность и вся с головой ушедшая в дикий национальный эгоизм. Наконец, далеко позади шествует Германия, переживающая во второй раз на философский манер все то, что Франция уже пережила сердцем, и ухитряющаяся обращать все это переживаемое в ученую, бессердечную и педантически тяжелую карикатуру. У Франции было вечно юное и живое человеческое сердце; у Германии холодная умозрительная философия, все возводившая в систему, все размерявшая на аршин, ко всему приклеивавшая ярлычок.

Французы поэтизировали и увлекались, немцы рассчитывали и рассуждали. Оставим Англию с ее своеобразной жизнью в стороне. Отметим, что Италия и Испания в новейшую эпоху являлись только бледными отголосками французской мировой жизни, и мы найдем на западе два типа, активно участвующие в мировой работе новой германо-романской цивилизации — типы французский и немецкий. В высшем человеческом смысле первенства приходится без колебаний отдать первому. В нем все — почин и оригинальность, источником коей служит, как мы уже сказали, свежесть французского сердца и горячий увлекающийся характер. Вся оригинальность немцев выразилась в одном Гегеле248, представляющем великий мировой циркуль, аршин, весы, что угодно, универсальный прибор — измеритель и регулятор мышления. Больше этого немцы не дали человечеству ничего (поэты не в счет, разумеется), но одной немецкой философии было достаточно, чтобы сообщить всей немецкой мировой жизни навсегда свой особый отпечаток.

Сравним только: век Людовика XIV, полный своеобразной поэзии и широкого размаха, и чисто казарменную, лубочную карикатуру этого века в Пруссии. Великую революцию 93-го года249 и Берлинские «события»250. Полное громов и славы триумфальное шествие мирового военного гения и почти разбойническая война 70-71 года251, где победитель не видал ни одной минуты бранного хмеля, ни на одну минуту не выпускал из рук мешка с добычей и откуда, в конце концов, он вышел полным хищником на ужас всего человечества. Сравним далее: социализм французский и немецкий; науку французскую, кипучую, живую, полную блестящих откровений гения, и науку немецкую, от великого ума не укладывающуюся ни в какие трактаты, сухую, скучную и холодную. Религию — у французов также идущую от сердца и перебрасывающуюся с поэтического католицизма в поэтический, хмельной, как вино, скептицизм, а затем

За что любят нас французы?

393

в детски-наивный, но чистосердечный атеизм и у немцев, во всю их духовную после Лютера252 жизнь, стремящихся измерить и определить Божество и вступить с ним в разумные, логические отношения. Какой яркий пример - смерть Поля Бера253! Увлекавшийся и выбрасывавший из школ Евангелия и Распятия, министр горячо кается перед смертью и умиленно возвращается к Богу...

Немец никогда не выпустит из рук молитвенника, и перед смертью каяться ему не в чем: он относился к Богу с подобающим уважением, ибо и для Бога у немца в голове есть своя клеточка, свое умозрительное определене, что Бог есть персона очень высокая.

Да простится нам это отступление, но оно необходимо, чтобы найти объяснение тому странному на первый взгляд факту, что эта самая Франция, совмещающая в себе сердце и душу Запада и идущая всегда далеко впереди остальных членов германо-романской группы — сначала инстинктивно чуждалась России и почти ненавидела ее, затем вдруг, словно разгадав великую духовную силу Славянства в лице наших гениальных писателей, полюбила нас всем сердцем, не зная удержа расходившемуся чувству. Франция узнала нас еще давно, когда мировой поток, выдвинувший первого Наполеона, разбился о русскую скалу. Она почуяла в Славянстве нечто новое, грядущее в мир, но не определила сразу, где и в чем славянский гений. Она бросилась на поляков и горько разочаровалась. Разгадав польскую эмиграцию с ее мрачно-поэтическими больными образами, определив этот мертвый мир призраков, она поняла, что гений Славянства не там, не в Мицкевиче, Красинском254 и Словацком255, и отвернулась от поляков. С появлением первого же тома, переведенного на французский язык русского писателя, — этот славянский гений, эта новая грядущая сила была замечена. С увлечением бросились французы изучать Русь и русское. Лучшие французские критики наперерыв старались заинтересовать общество и растолковать ему, какие глубокие мировые идеалы скрыты в Славянстве, главой и провозвестником которого являемся мы, русские. «Россия, как представительница славянского гения, как будто говорили французы, решит те вопросы, над которыми бьется западное человечество. Смотрите туда. Там в умах великих писателей светится то, чего мы напрасно ищем в нас и вокруг нас. Религиозные, экономические, даже политические идеалы не здесь, а там. Эти идеалы еще скрыты, не сформулированы, их не видно, но не чувствовать их

394 СЕРГЕЙ ФВДОРОВИЧ ШАРАПОВ J

нельзя. Между последним гением Запада — Гюго и первыми вестниками правды с Востока: гр. Л. Толстым и Достоевским - целая бездна. Пого как бы слил в себе все великое прошлое латино-герман- ства, Достоевский и Толстой несут первые лучи будущего Славянства. Пого весь понятен, русские писатели сплошь загадка, как загадка и самый мир, их породивший».

Нам кажется, что именно таковы основания взглядов, высказываемых французами на Россию и ее душу. Какое же логическое объяснение можно придумать для этих взглядов, как не то, что Франция, как глава западного мира, как представительница западной цивилизации и как нация с пылким и честным сердцем, разгадала новую сильнейшую, чем латино-германская, культуру, почувствовала ее силу и красоту и честно, с поэтическим увлечением приветствует ее восхождение?

А у нас, в самой России, есть еще до сих пор европейцы, молящиеся на Запад, для которых не только непонятна, но попросту, словно для доброго немца, ненавистна самая идея о славянской самобытности. За «самобытность» приходилось еще так недавно бороться Аксакову, а ведь самобытность — это лишь только понятие отрицательное, скорее оборонительное. Какая там «самобытность», когда весь Запад уже успел понять, что в России со дня на день растет и накопляется необъятная духовная сила, и не обороняться будет русский гений от западных нападений, а сам перевернет и подчинит себе все, новую культуру и идеалы внесет в мир, новую душу вдохнет в дряхлеющее тело Запада!

С этой точки зрения, любовь французов и ненависть к нам немцев объясняются очень просто. Французы уже пережили, изжили свою латино-германскую цивилизацию, завершили весь ее цикл: науку, промышленность, гражданскую свободу, материализм (атеизм). Дальше пустота, тяжелая томительная пустота, невыносимая для живого человеческого сердца. Запад уже не даст ничего. Блестит луч с Востока, греет сердце, и это сердце доверчиво отворяется и оживает им, этим лучом. Это понятно. Ни зависти, ни зла к нам во Франции мы не встретим. Она даст нам свою любовь, как благодарность за то тепло, которое дадим мы...

Германия другое дело. Она, кроме ненависти, ничего не может дать, и ее ненависть чудовищна, хоть и законна. Последнее, позднее дитя латино-германского мира, развившееся позже всех, усвоившее

За что любят нас французы?

395

себе все злое и отрицательное, что было на Западе, не имеющее никаких идеалов, кроме заимствованных у еврейства хищных идеалов чисто материального мирового владычества, осужденное на борьбу со всем миром, уже смотрящим вперед, уже назвавшим Германию волком, — это дитя не может не ненавидеть новую культуру, новый свет мира всеми силами своей души. Пожалеем во имя нашей христианской правды об этой трагической ненависти, но тем с большими симпатиями будем смотреть на Францию!..

Однако пора и спуститься с тех умозрительных высот, на которые неудержно влечет фантазия, раз дело идет о таком священном

ивысоком предмете, как мировое призвание России и Славянства

ибудущий триумфальный путь наш во главе христианских народов. Спустимся же в ежедневную политическую прозу и поставим на очередь вопрос, предложенный нам недавно одним из наших уважаемых читателей.

—Почему в самом деле Россия не заключает союза с Францией? Ведь этот союз законен и нужен на случай войны с Германией. Чем себе объяснить подобное недоразумение? Уж не тем ли, что во Франции тупоумный парламент, адвокат вместо монарха и ни од-

ного серьезного государственного человека, за исключением генерала Буланже256, который идет прямо к диктатуре, но которого, повидимому, боится сама французская современность? Не тем ли, наконец, что французская республика, как форма правления, самая несимпатичная для наших монархических принципов, и в данном случае внушает нам отвращение уже тем, что выдвигает на пост государственных деятелей явных нигилистов и демагогов?

Таковы вопросы бесхитростного русского читателя, над которыми следует остановиться.

Да, мы искренне жалеем о том, что наша дипломатия упорно воздерживается от всякого шага к сближению с Францией, хуже того, явно отталкивает Францию, уже, по-видимому, готовую на союз с нами. Но перечисленные причины слишком мелки и не в них лежит объяснение того отвращения, какое испытывают наши правящие сферы к Франции.

Истинная причина нашего отвращения не здесь. Все мы знаем очень хорошо, что французский тупоумный парламент заранее осужден на путешествие через окно, как это повторялось решительно каждый раз, как только правовое начало становилось тормозом

394	СЕРГЕЙ ФВДОРОВИЧ ШАРАПОВ J

французскому гению, выступавшему на мировую арену; что добрый старик Греви257 не более, как правитель мирных дел и стушуется совсем бесследно и без сопротивления в великий исторический момент, что республика с кабатчиками, социалистами и коммунистами, хотя бы даже в ролях министров и депутатов, превратится в чистейшую диктатуру, дисциплинированную, как машина, и послушную, как воск, в руках того человека, кого судьба таинственным процессом воплощения вынесет из толпы на вершину исторического потока. Буланже ли этот человек, или там где-нибудь в тишине и мраке зреет другая великая душа — не все ли это равно? Ведь этот человек будет, он найдется, он придет, иначе Франция не Франция.

Наши антипатии к республиканскому правовому началу тоже причиной быть не могут. Начать с того, что если мы будем отыскивать в России среди нашей несчастной интеллигенции истинных идеалистов самодержавия, или хоть даже и не идеалистов, но людей, для которых слово «конституция» не звучит запретным, но дорогим понятием, то мы попадем в ужасное затруднение. Идея самодержавия лежит действительно в душе народа, который не может иначе смотреть на Царя, как на отца, но в нашем образованном классе людей «самодержавия» ровно столько же, сколько и единиц, пребывающих духовно вкупе с народом. Ну а этот класс, несмотря на великий успех проповеди Хомякова, Самарина и двух Аксаковых — все еще слишком немногочислен, чтобы составить серьезную общественную и государственную силу.

Да и по правде сказать, со стороны людей этого лагеря можно меньше всего ожидать предубеждений относительно республики во Франции. Они могут сокрушаться в душе над тем, что такой свежий, симпатичный и талантливый народ, как французы, питаются такой гнилью, как «правовой порядок», хотя бы даже в его лучшей и наиболее честной форме — республики (конституционная монархия хуже уже потому, что построена на добровольном самообмане), но они понимают, что иначе во Франции не может и быть, что мечтать там о гоут по идеям легитимизма есть величайший самообман. Кто видит в русском самодержавии политический идеал, тот всегда поймет, что французский легитимизм — ложь и карикатура и протянет дружескую руку откровенному neant259 — французской республике, которая, по крайней мере, не ложь, а честное сознание Запада в своем полном духовном и политическом бессилии.

За что любят нас французы?

397

Это славянофилы. Ну а почему же наша интеллигенция и властные сферы чуждаются Франции? В «Русском Деле» мы уже имели случай говорить о немецком иге. Вот где ключ ко всему. Мы можем сочувствовать Франции, можем возносить бокалы в честь Деруледа260 или Буланже, но мы никогда не поймем Франции, никогда не выйдем из немецких тисков, пока не поймем своего мирового призвания. Лучшие люди Франции, предугадывающие великую миссию России, изболевшие сердцем по своей духовной и политической мертвечине, идут к нам, смотрят, вглядываются, чуть не прямо говорят, что ищут света с Востока. Русская интеллигенция подобострастно глядит им в глаза и лакейским образом оправдывается: «Знать не знаем! Что вы, какой там свет! Это вы нам несете свет науки и елей правового порядка!»

Но француз не верит этим глупостям. У него в руках издания Льва Толстого и Достоевского. Он еще ничего не понимает, но он уже верит и фантазирует, обманывает сам себя. Просим читателя обратить внимание на следующие слова, напечатанные в органе французской патриотической лиги «Le Drapeau». Это конец речи известного французского поэта и патриота Поля Деруледа, произнесенной им на собрании лиги в виде отчета о своей поездке в Россию.

«У русских, не входя в расспросы о личности, мое французское происхождение облегчило мне всякие формальности, сопряженные с приездом. Я должен сказать, что с первого дня моего приезда

в Россию и до самого отъезда, в продолжение всего моего пути,

яне встречал ничего, кроме непрерывного ряда симпатий и постоянно возраставшего радушия.

Существует английское мнение с немецким на него толкованием, что русские — варвары, даже и у нас есть писатели, которые так определяли русских: "Восточный народ, сохранившийся во льдах". Я утверждаю, что не встречал ни в одной стране более вежливых и более развитых светских людей, ни более умных и бодрых людей из простонародья. Их религиозность, очень глубокая, не имеет ничего фанатического; их суеверия не выражаются в принуждении, Даже их пьянство лишено грубости. Прибавьте к этому самую беззаветную храбрость, неизменнейшее добродушие — и вы поймете тогда восхитительную параллель Щедрина между немецким мальчиком, который имеет все и ничему не улыбнется, и между русским мальчиком, который ничего не имеет и надо всем смеется.

394

СЕРГЕЙ ФВДОРОВИЧ ШАРАПОВ J

Мое восхищение этим народом не доходит, конечно, до того, чтоб я находил в нем совершенство, но его недостатки — недостатки хорошей, сильной расы, в которой человеческий прогресс совершится скорее умственным развитием, нежели путем кровавой революции. Россия имеет уже то, что освобождает людей из рабства: великих писателей и великих мыслителей. Что же касается до самодержавия, против которого восставали наши политики, оно, конечно, имеет и будет иметь свои несовершенства, остающиеся в тени; но какая демократия окажет стране более явную, более действительную услугу, чем освобождение крестьян и наделение их землею?

Кончаю эти рассуждения, которые увлекли бы меня очень далеко. Я буду говорить только о том, что непосредственно касается дела нашего возрождения, которого мы верные работники. Изложив перед вами глубокую ненависть русского ко всему немецкому, я порадуюсь с вами превосходному настроению, удивительной дисциплине, замечательным маневрам бесчисленной армии Царя. Кстати, передам вам тост одного из русских генералов: "За славу французского и русского оружия". Укажу также, что даже тогда, когда немецкие газеты хвастались, что Пруссия добилась моего изгнания, петербургская пресса устроила в честь меня банкет, во время которого все поднимали свои бокалы и через голову "Средней Европы" пили за здоровье Франции и России. Скажу более: не было ни одного дня, ни одного разговора, ни одного кружка, где не произносилось бы всегда с уважением и часто с сожалением имя нашего дорогого великого Гамбетты261. Как говорили французы: "Мы потеряли Скобелева", так и русские: "Мы потеряли Гамбетту!"

Ах, друзья мои, если бы я руководился только обязанностью выразить мою благодарность моим хозяевам за их прием! Но нет, мое желание — заставить проникнуть в ваши сердца мои убеждения, мои надежды; с какой полной радостью, с каким обилием доверия говорил бы я еще долго и долго о великой империи севера, составляющей грозную силу, которая поможет нам рано или поздно успокоить народы и восстановить равновесие Европы.

Знайте только и повторяйте повсюду, что если люди, стоящие ныне во главе Франции, сумеют воспользоваться сделанным посевом и уже поднимающимися всходами, то, наверное, недалека жатва славы и свободы».

398

За что любят нас французы?

А вот отрывки из статьи другого французского патриота, Люсьена Мильвуа262, провинциала, живущего в департаменте Коррез и на всю Францию, во всех парижских и провинциальных газетах гремящего за Россию. Вот что прислал нам этот почтенный патриот, густо отчеркнув красным карандашом сильные места:

«Бесчестно оклеветанные английскими и австрийскими государственными людьми, злобно осуждаемые итальянскою печатью

иправительством, отталкиваемые холодною политикой Германии

итайною (?) ненавистью ее официозов... получившие неблагодарность за благодеяния, измену за дружбу, окруженные криками ненависти... пусть русские найдут отраду в горячих симпатиях к ним, все растущих и растущих во Франции.

Франция увлечена в этом случае своим чувством справедливости. Она негодует, видя, как, по старинному выражению, "лакеи пробуют прогнать своего хозяина"; ее прозорливый и чистый инстинкт подсказал ей это...»

Далее:

«Маяк, который осветит наш, ныне еще темный национальный путь, бросит свой благодетельный свет и на Восток. Человек, которого призовет Господь, чтобы вывести Францию из хаоса и мрака парламентаризма, поведет ее прямо к России, где истинные друзья ждут часа ее пробуждения. Неужели это — иллюзия нашего патриотизма?»

И все это по поводу двух-трех цитат из «Новостей» (!!) «Нового Времени» и «Nord». Вот уж поистине страстно хотеть чего-нибудь — есть почти тоже, что получить.

А мы что отвечаем на это? Посылаем маленькие подарки, книжечки, портреты, почетные сабли... Да это ли нужно? Где тот сердечный, любовный ответ, которого ждет от нас Франция?

Один из умнейших русских публицистов, имеющий независимую газету, выразил недавно ту мысль, что для России, в сущности, все равно, Франция ли побьет Германию, или наоборот. По мнению сего автора, последний случай чуть ли не полезнее, ибо ослабит Германию. Победоносная Франция может будто бы напустить на Европу все ужасы анархии и коммунизма...

Вот что отвечаем мы устами наших лучших людей на задушевные, страстные порывы французских патриотов. Мудрено ли, что вопрос о союзе является пока (разве события упредят) совсем празд-

366

СЕРГЕЙ ФДДОРОВИЧ ШАРАПОВ

ным вопросом, ибо кто же не знает, что наша дипломатия еще менее свободна от той «чуточки немца», про которую говорил покойный Аксаков и которая сидит в каждом русском человеке, не исключая даже даровитого и талантливого независимого журналиста. А не избавившись от этой несчастной «чуточки немца», долго-) долго не понять нам нашего мирового призвания, без чего жалка и незавидна наша международная роль, без чего не передадим мы нашего внутреннего света жаждущим света...

ВВИДУ ГРЯДУЩЕЙ МИРОВОЙ войны

В конце ноября прошлого года, совершенно неожиданно для нашей дипломатии, газеты вдруг заговорили о неминуемой.предстоящей новой войне с Японией. Слухи, неведомо откуда исходившие и, как потом оказалось, попросту сфабрикованные в Германии, указывали на неизбежность нового нападения на Россию, которое будто бы уже решено Японией, не использовавшей своих побед 1905 года. Все это казалось тем более вероятным, что военные приготовления Страны Восходящего Солнца шли все время в огромных размерах и с лихорадочной быстротой.

Слухи скоро затихли, и, к великому удовольствию нашей дипломатии, опасность осложнений на Дальнем Востоке устранилась. Впереди тишина, мир и дружба с Японией. Затем вскоре приехали китайцы учиться, как не надо строить флот и им управлять, и наговорили нам десять тысяч любезностей. Оказалось, что опасностей никаких нет, и мы можем продолжать спать спокойно.

Ясно сознавая, что новая война с Японией, если, точнее, когда ей суждено будет вспыхнуть, не может никоим образом быть локализована, как первая, на одном Дальнем Востоке и что в нее непременно будут вовлечены одна за другой почти все европейские державы, я набросал настоящий очерк. Если он и не пригодился для ближайшей своей цели — успокоения малодушно струсивших соотечественников (а уж как струсили!), то, во всяком случае, может быть прочтен не без интереса.

I

На Дальнем Востоке сгустились тучи, засверкали первые молнии и, того и гляди, разразится страшная гроза в виде новой войны с Японией.

Насколько спокойно и почти беззаботно отнеслось наше общество к брошенному нам вызову Японией в 1904 году, удивленно пожимая плечами, как осмелился желтый пигмей напасть на белого великана, настолько сейчас чувствуется и в печати, и в обществе, и в правительственных сферах глубокая и острая тревога, совершенно, конечно, законная, ввиду только что пережитого тяжелого Урока, но, по свойственной нам способности бросаться из одной

402 СЕРГЕЙ ФЕДОРОВИЧ ШАРАПОВ

крайности в другую, готовая перейти далеко за пределы, обусловливаемые реальной опасностью.

Нечего и говорить, что обстановка новой Русско-японской войны в эту минуту совершенно иная, чем пять лет тому назад. При наличности у нас Тихоокеанского флота, почти уравновешивавшего силу флота японского и опиравшегося на крепость, считавшуюся неприступной, с сосредоточенными силами внутри страны и накрепко закованными революционными элементами, единственное преимущество, непререкаемо остававшееся за Японией, была ее близость к театру войны, который для нас находился на другом конце света. Нужен был целый ряд несчастных и преступных совпадений, чтобы мы погубили наш флот, вручили крепость и армию бесталанным и ничтожным людям, дали внутри торжество разрушительным силам и, наконец, в тот момент, когда истощенная своими победами и страшными усилиями Япония уже дошла до предела возможного напряжения и должна была искать мира во что бы то ни стало, трусливо обрадовались случаю и подарили ей Портсмутский договор263.

Подарили и успокоились за судьбы Дальнего Востока. Но не успокоилась Япония.

Уже с первого ее шага можно было во всем объеме определить и ее цели, и ее средства. Цель, только временно отложенная в осуществлении — вытеснить Россию совершенно с Тихоокеанского побережья и забрать себе ее земли, со всеми их бесконечными богатствами, Россиею самой не эксплуатируемыми и самым небрежным образом охраняемыми. Могла ли эта цель измениться от того, что не была достигнута сразу? В первую войну Япония подвинулась так близко к ее осуществлению, что мир явился только отсрочкой, только передышкой, чтобы дать желтым собраться с новыми силами.

И действительно: чуть не с первого же дня Япония начала вновь работать над своей задачей и работать во всех направлениях. Рос

ибез того огромный флот. Реформировалась и увеличивалась победоносная армия. Залечивались экономические раны. Заглатывалась

ипереваривалась Корея. Строилась сеть стратегических дорог. Наконец, аренда Квантуна264 обратилась во владение, и Япония стала твердой ногой на материке.

Иодновременно с этим началась настоящая облава на Россию

сдругого конца. Не было того уголка, имеющего малейшее значе-

Ввиду грядущей мировой войны

403

ние в будущей войне, куда бы предусмотрительно не заглянула Япония. Сегодня мы видим ее в Турции, завтра ее эмиссары шныряют по Финляндии и Швеции. Послезавтра разносятся слухи об ав- стро-японском союзе. Ясно, что все помыслы Страны Восходящего Солнца направлены к одной цели — продолжать так счастливо начатое единоборство с Россией. И неужели же, поставив в этой борьбе все на карту, Япония станет дожидаться, когда, наконец, нам будет, угодно выстроить Амурскую дорогу и проложить второй путь по Сибирской?

Весь смысл для нее напасть на нас именно теперь. А мы?

Не будем растравлять наших глубоких, зияющих ран. В том страшном столбняке, который напал на наш огромный государственный механизм под ударами неслыханного разочарования и нравственного падения, было бы чудом, конечно, если бы Россия в эти несчастные четыре года успела и одуматься, и надлежащим образом приготовиться. Да, совершенно верно, и эта война застает нас более или менее врасплох, и ее мы должны принимать в самых тяжелых, самых страшных условиях... Но да не будет же места малодушию. Если для Японии значительно улучшились шансы, то, оглядевшись внимательно кругом, оценив внутреннее и внешнее наше положение, мы найдем и в нем значительные перемены.

И перемены не к выгоде врага.

П

Попробуем же рассмотреть, что изменилось за эти годы во внутреннем и внешнем положении России и как эти перемены отражаются на ее боевой способности по отношению Японии.

Не будем не только вдаваться в какие-либо иллюзии, но примем самое худшее. Во внутреннем нашем положении, пережив революцию и ряд реформаторских попыток, мы либо остались на месте, либо сделали несколько шагов назад. Кто в самом деле осмелится твердо и убежденно сказать: Россия обновленная, Россия снабженная «конституцией» и «парламентом» будет сильнее, умнее и тверже старой дореформенной России, выдвинет военачальников более талантливых, найдет дипломатию менее затхлую, менее бестолковую?

402

СЕРГЕЙ ФЕДОРОВИЧ ШАРАПОВ

Но если, в лучшем случае, придется допустить, что мы только остались на месте, один шанс все-таки изменился в нашу пользу. Только один, но способный уравновесить все остальные. Если первая Японская война не возбуждала ровно ни в ком никакого энтузиазма

ини в каком случае не могла быть названа народною, то вторая война будет иметь совершенно противоположный характер. Теперь уже нет

ибыть не может в России самого темного человека, который бы не знал, что такое Япония, чего она хочет и во имя чего мы с нею будем драться. Момент объявления войны вызовет во всей России как раз то самое настроение, в котором мы все находились в те памятные дни, когда только что пополненная и доведенная до надлежащей боевой готовности наша чудная армия, готовая броситься на истощенного врага, была в последний момент опозорена Портсмутским миром.

Ипусть себе Япония, пользуясь, как в 1904 году, временными преимуществами, бросается на наше почти беззащитное Тихоокеанское побережье, захватывает Владивосток, Уссурийскую и Приморскую области, Китайскую дорогу — чем более она захватит, чем далее проникнет, тем ярче будет народное одушевление, тем грознее напор нашей силы, тем вернее наша победа, тем невозможнее новый позорный мир.

Затем, надо полагать, вторая война с Японией уже не будет сопровождаться той грязной вакханалией, которая известна под именем Российской революции и столь жестоко связывала нам руки во второй период войны. Наши темные и разрушительные силы остались все те же. Но с них сорван тот таинственный покров, который их облекал до 1905-1906 года, рассеялся совершенно тот удушливый туман, благодаря которому русское образованное общество готово было видеть в наглых и безграмотных людях героев, вождей и избавителей. Эти «вожди» окончательно разыгрались в мелких воришек и крупных воров, способных и сейчас на что угодно, но уже неспособных никого ни увлечь, ни обмануть. Азефовщина265 была их последней надгробной плитой.

Вот два условия, совершенно изменивших наше внутреннее положение уже бесспорно в нашу пользу. А затем не следует забывать, что раз война ведется начистоту и принимает народный характер, все остальное приложится. Проснувшаяся душа великого народа создаст необходимое одушевление, выдвинет и назовет героев и гениальных полководцев, подскажет, откуда и как взять нужные

404

Ввиду грядущей мировой войны

средства. Господа наши враги, отлично изучившие все детали наших беспорядков, хаоса и неустройств, воображающие, что перед ними та же Россия, что и в 1904 году, когда народная душа еще спала, будут изумлены тем, что они встретят, когда вместо чиновника, сонно и лениво двигающего перепутанные воинские части, пред ними засверкает грозный облик исторического и державного народа, кипящего гневом и местью...

На этом в исследовании наших внутренних перемен можно и остановиться. Кто верит в силу народного духа, тот нас поймет и без дальнейших объяснений. Этот дух слишком ярко запечатлелся на страницах нашей многострадальной истории, одна из которых, быть может, самая тяжелая и кровавая, грозит раскрыться.

Теперь обратимся к переменам внешним в окружающем Россию мире.

III

Если указанные в предыдущей главе внутренние изменения в настроении и силах России составляют в общей сложности бесспорный плюс для нас и минус для Японии, то во внешнем для них и для нас мире за эти четыре года последовали перемещения еще более глубокие.

В момент начала первой Русско-японской войны в 1904 году из всех мировых держав только Франция, связанная с нами союзным договором и миллиардными ссудами, стояла на нашей стороне, да Германия, глубоко нас ненавидящая, решила держать строгий нейтралитет, ибо еще не наступил час русско-немецких расчетов, и малейшее агрессивное движение немцев было бы равносильно общеевропейской войне, к которой Германия отнюдь не была готова.

На стороне Японии стояли совершенно определенно важнейшие для нее морские державы — Англия и Америка. Англия была с нею в союзе и, хотя активно в военных действиях не участвовала, однако помогала Японии совершенно открыто: снабжала оружием, помещала японские займы. А случай на Доггер-банке с эскадрой Рожественского обрисовал, как нельзя лучше, настроение английского общества и дипломатии по отношению к нам.

В основе враждебных к России чувств Англии и Америки лежал старый страх перед расширением русского могущества на Дальнем

402 СЕРГЕЙ ФЕДОРОВИЧ ШАРАПОВ

Востоке. Никому и в голову не приходило бояться такого же могущества маленькой Японии, а потому поражение России на берегах Тихого океана приветствовалось одинаково и янками266, и англосаксами, как их собственное торжество, обеспечивавшее на Дальнем Востоке господство обеих морских держав с их политикой «открытых дверей», то есть систематической эксплуатации Китая.

Вот почему, когда победоносной Японии в последний период войны становилось уже не под силу, первой предложила свое посредничество Америка, а Англия поспешила произвести давление на Японию, благодаря которому (угроза не возобновить союз) графу Витте и удалось подписать Портсмутский договор на условиях, с первого взгляда, для России и не особенно унизительных.

Но с этого же момента и в Англии, и в Америке началась сильнейшая реакция в пользу России. Поняли, что с ее ослаблением на Дальнем Востоке устранился единственный серьезный противовес непомерным великодержавным замыслам Японии, вследствие чего европейские и американские интересы не только не выиграли, но попали в самое опасное положение. Устранив Россию, Япония осталась фактически полной хозяйкой Дальнего Востока и, как страна ярко промышленная, да еще с могущественным флотом и сильной армией, очень легко могла парализовать в Китае всю европейскую и американскую торговлю. Это высиживание европейцев началось так скоро и в таких грубых формах, что англо-японский союз совершенно побледнел, Англия начала искать сближения с Россией, а между Америкой и Японией целых шесть месяцев висела грозовая туча войны, разрешившаяся на этот раз мирной прогулкой американского флота в Японию. Янки и желтолицые показали друг другу зубы и временно успокоились, но чувства глубокой враждебности и полного недоверия остались и укрепились.

Эти чувства настолько определились за эти годы, что едва ли англо-японский союз удержится в случае новой Русско-японской войны. Едва ли также и американцы упустят случай посчитаться с японцами в тот момент, когда последним придется снова поставить на карту все свое могущество в борьбе с Россией.

Только полная беспрограммность русской дипломатии и непонимание ею основных интересов Родины помешали в соответственную минуту заключению тесного союза между Россией и Соединенными Штатами. Но этот союз так естествен, так выгоден и важен для

Ввиду грядущей мировой войны

407

обеих держав, что, надо думать, возникнет сам собой даже без особых с нашей стороны усилий. Ни Америка, ни Англия не могут допустить, чтобы Япония захватила наше Тихоокеанское побережье

истала великой континентальной державой. Теперь посмотрим на положение других стран.

IV

Центральное место занимает и главную, хотя и искусно скрытую роль, в дальневосточном вопросе играет Германия. Ее главная задача до сих пор была — спровадить Россию тем или иным путем на Дальний Восток, чтобы развязать себе руки на Востоке Ближнем. Перед первой Японской войной это ей блестяще удалось. Всем известно, под какими влияниями был нами занят Порт-Артур и что из этого вышло. Совершенно так же, как в свое время бьиа отправлена в Тонкин Франция, была Россия двинута к Желтому морю, где ей предстояло на долгий срок защемить свою государственную мощь.

Но расчет дальновидных немецких политиков оправдался не совсем, Франция довольно счастливо отделалась от навязанной авантюры, и снова ее все силы в Европе; Россия, хотя и израненная, и ослабленная, тоже вернулась «домой» и тотчас же силой вещей должна была стать на старое место в вопросах славянства и Ближнего Востока.

Между тем политические условия за это время круто изменились. Перемена в воззрениях и настроении Англии сблизила ее сначала с Францией, а затем с Россией. События в Турции совершенно изменили расположение сил на Балканах и нанесли жестокий удар немецкой монополии на Босфоре. Германии удалась еще одна крупная дипломатическая победа в виде присоединения Австрией Боснии и Герцеговины, при соответственном унижении России, но эта победа уже из разряда пирровых267, и ее результаты вышли совершенно не те, какие предполагала Германия. Европейскую войну, положим, задержать удалось, но внутренние перемены в Европе и на Балканах оказались чересчур глубокими и для немцев весьма печальными. В Австрии началось сплочение славянских племен, совершенно парализовавшее ее старое и довольно прочное польсконемецкое большинство. В Венгрии началось с неслыханной раньше страстностью движение к разрыву австро-мадьярской унии268. В результате сила Австрии как союзницы Германии совершенно парали-

402	СЕРГЕЙ ФЕДОРОВИЧ ШАРАПОВ

зована, и хотя австрийские военные сферы усердно бряцают мечом, угрожая на три фронта и России, и Сербии, и своей пока еще союзнице Италии, но на эти угрозы можно смотреть довольно равнодушно. Если уж Боснийская аннексия и частичная мобилизация для войны с Сербией вывели совершенно из равновесия австрийские финансы, то на какие средства поведет Австрия большую европейскую войну? Да и как еще к этой войне отнесется ее славянское большинство?

Далее обнаружился еще один печальный для Германии результат. Зародилась и стала неудержимо расти идея Балканской федерации, при старом турецком режиме совершенно невозможная. Царь Фердинанд269 уже дружески обнимается с королем Петром270, и к этому соглашению всецело примыкает Черногория. Турции еще здесь нет, но она уже признает принципиально, что Балканский союз будущего никакой опасности для нее не представляет. Еще несколько шагов, еще несколько ловких ходов Чарыкова271 в Константинополе, и Турция примкнет к союзу. С проведением поперечно Балканской железной дороги к Адриатике Сербия окончательно уходит из австрийских тисков, и Балканы дружными усилиями своих народов запирают, наконец, перед Австрией и немцами двери на Юг.

Наконец, последний и самый страшный для Германии шаг — свидание в Раккониджи272. Простое дружеское рукопожатие русского Царя и итальянского короля встряхнуло, как карточный домик, всю долголетнюю мастерскую работу Германии по привлечению Италии в совершенно неестественный для нее тройственный союз273. Этот союз на бумаге еще жив, но душою Италия уже принадлежит к группе держав противоположной. Газеты уже подсчитывают соединенные сухопутные силы Италии, Франции и России с Турцией и Балканскими государствами, по одной стороне, противополагая эти силы соединенным австро-германским, и в этом случае чутье не обманывает газетчиков.

Словом, все идет неудержимо к полному изолированию Германии в Европе, и она отлично это сознает. Единственным жизненным для нее выходом является поэтому втравить Россию в новую войну с Японией. И нужно быть глубоко наивным, чтобы, зная всю энергию, широкие взгляды, талант и предусмотрительность германской дипломатии, сомневаться хоть минуту в том, что эту войну день и ночь готовят нам в Берлине.

Ввиду грядущей мировой войны

409

Необходимо рассмотреть самый трудный и самый темный из вопросов соотношения внешних сил — это вопрос о роли Китая в будущей Русско-японской войне.

Насколько Европа стоит перед нами открытая и исследованная во всех направлениях, настолько здесь все загадочно и темно.

Исамыми темными являются два основных вопроса: 1) Япония

иКитай враги между собой или друзья и союзники? 2) Китай, представлявший всего несколько лет назад нечто сверхмирное, рыхлое и беззащитное и на наших глазах начавший страстно превращаться в военную и героическую нацию, успел ли настолько подготовиться, чтобы представлять для нас серьезную опасность?

Кто даст ясный ответ на первый вопрос? Отрывочные факты несут абсолютно противоположные друг другу указания. С одной стороны, несомненная расовая ненависть, почти такая же, как между японцами и корейцами. Воспоминание о бесчисленных обидах и унижениях. Тягота японского хозяйничанья в Южной Маньчжурии. Недавний ожесточенный бойкот японских товаров в Китае. Несомненная опасность, сопряженная с усилением Японии.

Все это, казалось бы, дает надежду, что при умелом (а где оно?!) воздействии русской дипломатии в Пекине, можно если не двинуть рядом с нами Китай против Японии, то по крайней мере удержать его в вынужденном нейтралитете, как в 1904 году.

Но, с другой стороны, несомненно: общее дело всех желтых против «белых чертей». Охотное признание Китаем руководительства за Японией в вопросах военного возрождения и борьбы с белыми. Включение нас, русских, всецело в стан исконных белых врагов (воспоминание о нашем предательстве Китая в Порт-Артуре, о совместном с Европой походе на Пекин, о дележе беззащитного Китая, о всех высокомерных обидах китайцев во время войны). ,

И как последние, самые свежие факты: признание китайцами за Японией не аренды, а полного права владения на Квантуне и явный вызов России в переговорах о Харбине и полосе отчуждения Вос- точно-Китайской дороги.

Каким образом угадать отношения и будущее поведение Китая в момент японского на нее нападения?