2.2. Семья

Для Л.Н. Толстого семья представляет собой смысл жизни. На протяжении всего романа говорится о целостности образа семьи. Однако все семьи в книге разобщены: никогда не знал семью Вронский, на почве разного видения модели семьи разделены Долли и Стива Облонские, нередко Стива даже забывает, что «у него есть жена и дети». Бетси, формально находясь в браке, имеет «интерес», о котором всем известно, Анне в том числе, т.е. семья является разъединенной. Даже упорно добивающийся объединения семьи Каренин обладает внимательным «благочестивым» другом Лидией Ивановной. Только Константин (что означает «постоянный») Левин во всем тексте романа стремится соединиться в семью. В этом имеет место что-то от исканий автора, графа Толстого.

Семья является истиной, передающейся людям не посредством слов, а только с помощью дел истины. То есть когда люди объединяются в семью не только с помощью сердечных переживаний, но и разумом, две отдельные личности могут создать обоюдный образ семьи. В связи с этим уместно привести воспоминания Т. Полнера в книге «Л.Толстой и его жена»: «…брак – не праздник. Сходятся два человека, чтобы мешать друг другу. <…> Сходятся два чужих между собой человека, и они на всю жизнь остаются чужими. Сравнивают мужа и жену с двумя параллельными линиями. Какие параллельные линии! Я всегда говорил, что как трудно, почти невозможно отыскать между множеством пересекающихся линий две параллельные, так трудно встретить две сходные натуры. Брак скорее пересечение двух линий: как только пересеклись, так и пошли в разные стороны» [Амирханян 2010:299].

В этой связи в романе Толстого показываются взгляды Каренина. Муж Анны, «умный, ученый, божественный что-то…», полагается на совесть в вопросах чувств, а совесть для него «подлежит религии» - «пункт узаконений». Он считает, что чувства жены «суть вопросы ее совести», «я должен сказать и высказать … религиозное объяснение значения брака». Главным для него является «предостеречь свою жену от ошибки в глазах света» (но не Церкви и Бога!) и невольное волнение о ее совести, поскольку существуют «известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно». Каренин помышляет не о Божьей каре, но о своей. «Ему все равно… Но в обществе заметили, и это тревожит его», - считает Анна. Муж же полагает, что «Твои чувства – это дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой, пред богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана <…> богом.

Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару». Он в то же время не утрачивает надежду «спасти ее, заставить опомниться <…> чувствовал, что тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им».

Из-за обмана и лжи чувство стыда как необходимости охватывают как Вронского, так и Анну. Результатом данного стыда становится чувство омерзения. Только Сереженька, «ребенок <…> с своим наивным взглядом на жизнь был компас, который показывал им степень их отклонения от того, что они знали, но не хотели знать». Противные христианству ложи и обман подчеркивают даже речевые перепады «невозможно-холодного между ними вы и опасного ты по-русски».

Толстой как писатель является достаточно последовательным в мелочах, и в его произведении о разъединяющей любви нет ничего случайно. Библия говорит: «Любите друг друга». То есть весь мир должен соединяться любовью, в то время как противное Богу соединению не подлежит. Несмотря на определение цели романа как «мысли семейной», т.е. повествовании о соединении судеб, у автора вырисовался иной план семьи – идея внутреннего разъединения и разобщения в семье и ее неизбежного распада. «В отличие от «Войны и мира», «Анна Каренина» – роман о разъединении, но и страстных поисках единения, которое оказывается возможным лишь в христианской вере» [Донсков 2002:173]. «Мысль семейная» перерастает в мысль христианскую, божескую истину «что есть любовь».

Многими исследователями не был замечен гармоничный путь к вере в жизненном пути ищущего семейное счастье помещика и прислушивающегося к различными голосам окружающего мира хозяина Левина. Вронский в худшем случае воспринимается как «безмолвный кобель» (такую характеристику герою дал М.Е. Салтыков-Щедрин), а в лучшем – как четный и твердый челок, ограниченный при этом в душевной восприимчивости. Однако Левина и Вронского имеет смысл рассматривать как героев, движущихся и и способных к нравственному росту, а посредством их сравнения в художественном мире произведения обнажаютя глубинные смыслы романа, который совмещает изображение идеального и отклонение от него. Толстой показывает читателю на примере судьбы Левина постепенное восхождение к вере, где осознание важности семейных связей и отношений является обязательным условием для этого. Выстраивающего и осознающего целостность романа Реципиента должен увлечь не столько путь Левина, сколько показанный автором идеал, реализуемый им во многом посредством сопоставления героев (через скрытое сравнение Левина и Вронского, в частности).

Важно отметить, что по «взгляду невольно просиявших глаз» в начале произведения Кити Левин понимает ее чувства к Алексею Кирилловичу, а Анна Каренина после единственной встречи с Левиным указывает на сходство героев: «…Несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчины, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела в них то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина».

Какое основополагающее и общее начало существует в героях, и не оно ли позволило у Анны зародиться чувствам именно к Вронскому? Представляется, что в романе Левин и Вронский показываются контрастно. В первых частях романа Вронский показан молодым человеком, который развращен светом, военной службой и наслаждениями. Для только что приехавшего из деревни в Москву Константина Левина жизнь большого города воспринимается как сумасшедшая, герой не случайно «беспокойно оглядывается вокруг». Читатель впервые видит Левина «сильно сложенным широкоплечим человеком с курчавой бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх» [7, т. 18, с. 19]. Толстой описывает Левина в единстве с окружающим его, он всегда находится в движении, даже когда неотделим от жизни, об улучшении которой он радеет, и сомневается во многих вещах.

Если Левин показан мечтающим о семейном счастье, на которое он возлагает большие надежды совершенствовать жизнь и улучшить хозяйство, то Вронскому еще тяжелее было поверить в необходимость женитьбы. Ощущая с Кити духовную связь, Левин стремится сделать ей предложение как можно скорее, в то время как Вронский не знает, что предпринять, так как с искренностью, не согласующейся с данными светом формами поведения и правилами, делящими людей на два сорта, он сталкивается впервые. Вронский полагает, что сорт настоящих людей также как он представлен блестящими людьми, но существует еще и другой сорт, низший: «пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержанным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, – и разные тому подобные глупости» . Правила жизни Вронского Толстой описывает в период возвращения героя к мирку, оставленному в Петербурге. Автор неоднократно, говоря о существовании Алексея Кирилловича, использует слово «колея», подчеркивая, что рождением и воспитанием Вронский был поставлен в определенные условия, выход из которых оказался чрезвычайно трудным для героя, который полагался только на собственные силы.

Окружение Левина и Вронского становится параметром их сопоставления. Так, страсть и сближение с природой, проявившиеся в состоянии Левина перед охотой сопоставляются с положением и действиями Вронского до скачек (речь идет о страсти и сближении с людьми). Беседа с нежелающим трудиться как хозяин приказчиком сменяется разговором Левина с Мишкой и Василием. При этом всех объединяет общее дело – рассевание клевера: «Левин посмотрел, как шагал Мишка, ворочая огромные комья земли, налипавшей на каждой ноге, слез с лошади, взял у Василья севалку и пошел рассевать». В то же время Вронский показан рядом с другом Яшвиным – кутилой и игроком, который является «не только человеком без всяких правил, но и с безнравственными правилами», напоминая тем самым жизненные установки самого Вронского. Картину праздной полковой жизни, в которой время занято не трудом, а развлечениями дополняют два офицера. В то время как Левин с мужиками задается вопросом, как правильно сеять, то Яшвин выясняет что выпить: «Ты лучше скажи, что выпить; такая гадость во рту, что…».

В произведении показано, как романтика чувств между Анной и Вронским трансформируется в животную страсть. В разгар этой страсти к Анне Вронский, находясь в карете, трет ножную икру, отмечая упругость мускулов, что свидетельствует о его максимальной приземленности.

Левин же, дожидаясь утра для объяснений с Кити, «чувствовал себя совершенно независимым от тела: он двигался без усилия мышц и чувствовал, что все может сделать». Автор показывает героя настолько возвышенным, что тот не чувствует тяжести телесной, вес и сила тяготения для него исчезают: «Он был уверен, что полетел бы вверх или сдвинул бы угол дома» ; «Левин чувствовал, что у него выросли крылья».

Жизнь Левина находится в ритме изменений природы, а Вронского – включена в ритм большого города. На Левине – суконная поддевка и сапоги, а на Вронском – сюртук и белый жилет. Левин показан автором шагающим через ручьи, а Вронский сидит, облокотившись на стол с руками, свободными от дел. Левин строит планы с удовольствием и радостью хозяина, которому известна цена времени и труду: «Левин сам не знал хорошенько, за какие предприятия в любимом его хозяйстве он примется теперь, но чувствовал, что он полон планов и предположений самых хороших». Своим счастьем он готов делиться, не скрывая общую радость весеннего пробуждения жизни. Вронский же читает французский роман, лежащий на тарелке, в чем заключается некий символизм. Таким образом автор подчеркивает, что духовной пищей данная книга быть не может. Кроме того, в книгу Вронский смотрит, не читая ее. читая.

Однако изображающий героев контраст абсолютным не является. Одной из наиболее важных черт сближающих Левина и Вронского и отличающая их от иных героев романа, можно назвать страстность, которая представляет собой исключающую равнодушие положительную способность отдаваться делу. «Вы все, кажется, делаете со страстью», – говорит Кити Левину. «За что ни возьмется, он все делает отлично. Он не только не скучает, но он со страстью занимается», – говорит Анна в адрес Вронского.

Также в романе отчасти сходным является движение героев, в то время как происхождением, воспитанием и отношением к родителям каждый из них ставится в противоположные условия. При чтении восьмой главы романа читателю становится ясно, что заложенная в Левина прочная основа, «мысль семейная» позволила ему не отчаяться и не запутаться окончательно: «Теперь ему ясно было, что он мог жить только благодаря тем верованиям, в которых он был воспитан». Жизнь умерших родителей вспоминается Левиным как «идеал всякого совершенства», который «он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей». Вронскому не доступно ощущение преемственности поколений, но в этом нет его вины, поскольку образца или положительного примера у него не было: «Вронский никогда не знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина… Отца своего он почти не помнил». Он не получил совета от матери, поскольку большая часть ее опыта пролегала в части интриг и увлечений. Даже в старости графиня Вронская беспокоится в первую очередь о мнениях света (здесь в качестве примера можно назвать ее гневные письма в тот момент, когда увлечение сына становится чем-то большим).

Никакого сыновнего благоговения со стороны Вронского читатель не видит, отмечая только притворство: «Он в душе своей не уважал матери и, не отдавая себе в том отчета, не любил ее, хотя по понятиям того круга, в котором жил, по воспитанию своему, не мог себе представить других к матери отношений, как в высшей степени покорных и почтительных».

Для читателей очевидно лишение Вронского воспитания, ставшего залогом правильной жизни для Левина. Рассмотрим значимую в произведении сцену беседы Левина со священником. Накануне свадьбы, услышав от героя о его сомнениях, священник ведет рассуждение не только о поступках исповедывающегося, но также его будущем потомстве: «Что же, какое воспитание вы можете дать вашим малюткам, если не победите в себе искушение дьявола, влекущего вас к неверию?»; «Как же вы будете отвечать ему (ребенку)? Предоставите его прелести мира и дьявола?». Становится очевидным, что в большой степени этой прелести мира с самого раннего детства был предоставлен Алексей Вронский, посредством описания жизни которого Л.Н. Толстым изображена противоестественность положений и условий, в которых человек оказывается благодаря высшему свету. Однако в произведении Вронский вырастает до мысли семейной, в связи с чем можно предположить, что он и дальше мог бы продвинуться на пути собственного совершенствования, например, при поддержке Анны.

Можно высказать предположение о том, что Вронский, считая поэзию брака смешной, не случайно влюбляется в Анну – живущую в браке женщину, на протяжении восьми лет исключительно выступающую в роли матери. Прислушиваясь к голосу Анны, столкнувшись с ней при входе в отделение, Вронский улавливает ее возражение по поводу характеристики взгляда на какие-либо вещи. «Не петербургский, а просто женский», – характеризует Анна свой взгляд.

Под влиянием любви Анны происходит изменение, трансформация Вронского, он преодолевает свое языческое отношение к Карениной, перерастает себя. Н.Н. Страховым не был замечен данный факт, хотя он отмечал, что в романе «один Вронский остается плотяным с начала и до конца». Сначала героем осознается узость своих правил для новой жизни: «Вронский начинал чувствовать, что свод его правил не вполне определял все условия…», а в дальнейшем превращается в человека, которому оказывается близкой мысль семейная, как и Левину. Лучше всего это проявляется в романе по его разговору с Долли в Воздвиженском. «Мы соединены святыми для нас узами любви. У нас есть ребенок, у нас могут быть еще дети. <…> И завтра родится сын, мой сын, и он по закону – Каренин, он не наследник ни моего имени, ни моего состояния, и как бы мы счастливы ни были в семье и сколько бы у нас ни было детей, между мною и ими нет связи», – говорит Вронский Долли.

Вронский покидает колею, в которой оказался благодаря своему происхождению, отсутствию семейного воспитания, условиям света, однако потратившая массу сил Анна не является ни хозяйкой, ни женой, и в данном случае помочь Алексею Кирилловичу оказывается не в состоянии. Доказывает то, что Вронский оказался на пути самосовершенствования, приблизившись к верному пониманию жизни, его слова о поведении Каренина. «Разумеется, – сказал он мрачно, – это одна из этих фарисейских жестокостей, на которые способны только эти люди без сердца». Вронским точно констатируются странные перемены в Каренине, которые автором будут подробно изображены в дальнейшем, когда Каренин окажется под воздействием шарлатана Ландо и Лидии Ивановны. Последняя отмечает наличие нового сердца у Каренина, однако именно Вронским будет дано объяснение для читателя по поводу того, что Каренин, превратившись в фарисея, потерял сердце и утратил способность понимать и любить.

Не является случайным, что Вронский утрачивает терпение в ходе одной из частых ссор с Анной, которые автор описывает в седьмой части романа, когда Каренина назовет его «человеком без сердца».

Итак, в своем произведении Л.Н. Толстой сближает мысль семейную с возможностью прихода героя к вере. Вронский впервые в Воздвиженском осознает ответственность семейной жизни, не случайно звучит его жалоба Долли и происходит борьба с искушением: «Я о себе не говорю, хотя мне тяжело, очень тяжело», – сказал он с выражением угрозы кому-то за то, что ему было тяжело». Можно предположить, что тяжесть, на которую указывает Вронский, имеет связь не только с тем, что он в одиночестве занимается ведением всего хозяйства, где Анна оказывается словно декорацией: Долли видит в Воздвиженском, что все, даже блюда на столе, «делается и поддерживается заботами самого хозяина». Тяжело Вронскому и потому, что приходится бороться с искушениями, о которых Левину говорил священник. В быте и жизни Воздвиженского было много неестественного и показного, но давшая Вронскому в полной мере ощутить себя в роли отца и хозяина жизнь в имении приближает его к прозрению Левина.

«Я освободился от обмана, я узнал хозяина», – в финале романа говорит Левин. У Вронского присутствует скрытый и неизвестный ему самому запас жизненных сил, душевная глубина, сближающие его с Левиным. Анна полюбила Вронского, чувствуя возможность его нравственного роста. Сердце Вронского является живым, несмотря на внешнюю мишуру, он не безучастен к окружающему, стремится к преображению жизни.

Также является важным, что автор наделяет верующую Кити способностью улавливать духовные возможности персонажей. «Помните, что любовь – это долг, это труд, с видением и предвидением пополам», – пишет Н.П. Бехтерева. Кити смогла полюбить Вронского и Левина, увидев в них общее начало – силу жизни, способность поверить в Бога всем сердцем и всей душою, преодолеть сомнения и трудности, выходя к вере как необходимости для дальнейшего существования.

Наряду с семейными ценностями в романе автор рассматривает категорию дома, которая зачастую выступает в тексте в качестве синонима к понятии семьи. Родственность этих понятий зафиксирована в толковом слове В.И. Даля – старшего современника автора «Анны Карениной»: «Дом – семейство, семья, хозяева с домочадцами; род, поколение» [Даль 1978:466]. По определению Г. Гачева, «Дом – макет мироздания, национальный космос в уменьшении. Дом – храм человека, человек творит дом по своему образу и подобию» [Гачев 2000:299]. С понятиями дом и семья Л.Н. Толстой связывает определенную норму жизни людей, представления о сложившемся укладе, веками устоявшейся традиции, определенном порядке вещей, соблюдение которых является залогом стабильности, покоя и счастья семьи. Вот почему, по Толстому, «все счастливые семьи похожи друг на друга», их счастье обеспечено освященным вековой традицией порядком. Разрушение же канонов семьи ведет к утрате общего нравственного ориентира и, как следствие, к распаду семьи. Поэтому «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Автор сталкивает в своем романе норму, освященную традицией, и ее современное искажение.

В результате многократного репродуцирования в тексте романа тема дома приобретает статус мотива, посредством которого в романе реализуется идея автора о хрупкости семейного счастья, об опасности разрушения сложившегося веками патриархального уклада жизни в эпоху, «когда все переворотилось и только укладывается». Закономерными в связи с этим представляются трансформации, которым подвергается мотив дома в романе.

С самого начала романа изображается картина разрушения семейного уклада дома Облонских. На первой странице романа набатом звучит многократное, вопреки законам стилистики, повторение слова дом: «Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме <…> Жена не выходила из своих комнат, мужа третий день не было дома. Дети бегали по всему дому, как потерянные…».

Состояние разобщенности членов семейства Облонских становится несовместимым с понятием Дом, поэтому автор вводит оппозицию Дом / постоялый двор. «Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских». Случайно сошедшиеся на постоялом дворе люди движимы общим желанием обрести временный кров и пищу; в семействе Облонских утрачена какая бы то ни было объединяющая идея, поэтому «мужа третий день не было дома», англичанка «написала записку приятельнице, прося поискать ей новое место», «повар ушел вчера, во время самого обеда; черная кухарка и кучер просили расчет».

Идеей, способной объединить распадающуюся семью, являются, по Толстому, дети. Судьбой детей озабочен даже Стива – виновник происходящего: «Все смешалось, – подумал Степан Аркадьевич, – вон дети одни бегают. Дарья Александровна, оскорбленная поступком мужа, признает, что не имеет права увозить детей из дома, понимая, «что если здесь, в своем доме, она едва успевала ухаживать за своими детьми, то им будет еще хуже там, куда она поедет со всеми ими».

Мотив разрушающегося дома получает свое полное воплощение в истории семьи Карениных. Четвертая часть романа открывается фразой: «Каренины, муж и жена, продолжали жить в одном доме, встречались каждый день, но были совершенно чужды друг другу». В доме Карениных моделируется ситуация, зеркально повторяющая картину семейного разлада у Облонских. Анна из миротворицы превращается в блудницу, а Долли теперь берет на себя роль примирительницы супругов. Но если в семье Облонских дети стали причиной примирения супругов, то в семье Карениных ребенок становится орудием мести. Алексей Каренин заявляет Анне: «Да, я потерял даже любовь к сыну, потому что с ним связано мое отвращение к вам». Позже и Анна признается себе, что не может уже как прежде любить Сережу. Э. Бабаев отметил метафорику образа дома, которая явственно обнаруживается в рассуждениях Каренина: «Теперь он испытывал чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, возвратившийся домой и находящий дом свой запертым. «Но, может быть, ключ еще найдется», – думал Алексей Александрович». По мысли исследователя, дом, ключ, душа, любовь – взаимосвязанные и перетекающие друг в друга в романе понятия [Бабаев 1998:95]. Уход Анны из дома мужа, по Толстому, означает отречение от христианских ценностей семьи и брака и, в конечном итоге, отпадение от Бога. Поэтому все попытки создать новый Дом, там, где нет настоящей семьи, заканчиваются для Анны поражением.

Дом, который пытается создать Анна вместе с Вронским – искусственный. Анна, по выражению Долли, стала «ничьей женой». Настоящего дома у нее теперь нет. Дом в поместье Вронского – искусно сделанная декорация, на фоне которой разыгрывается пьеса о счастливой семейной жизни. Именно так воспринимает новый дом Анны Долли, глазами которой в романе дается картина жизни в Воздвиженском. Первое впечатление от старого, «еще дедовского дома, вызвало у нее восхищение: «Как хорош», – сказала Долли, глядя на прекрасный с колоннами дом, выступающий из разноцветной зелени старых деревьев сада». На что Вронский отвечает: «Да, это очень хорошее строение и в хорошем старинном стиле». Англоман Вронский говорит о доме как о строении (house – англ. строение), в то время как в восприятии Долли этот дом ассоциируется с идеальным домом – родовым гнездом (в английском языке это понятие обозначается словом home). Для Вронского, погруженного в процесс переустройства своего имения на английский манер, дом – это строение, он не способен создать Дом и настоящую семью для Анны.

Название поместья Вронского – Воздвиженское (в честь церковного праздника Воздвижения Креста, в память о страданиях Иисуса), очевидно, дано автором не случайно. По контрасту с названием поместья жизнь в Воздвиженском – постоянный праздник, череда развлечений, герои хотят забыть прошлые страдания. В связи с изображением жизни в Воздвиженском в романе появляется оппозиция Дом/театр.

Впечатление дома-театра усиливается постоянными переодеваниями Анны, неуместностью ее платья со шлейфом, в котором она заходит в детскую к дочери Анечке, боясь зацепиться за игрушки. Долли, которая вначале восхищается устроенностью дома Анны (изящная мебель, английский умывальник, обустроенная детская с колясками, приспособлениями для обучения ребенка ползанию и ходьбе), проведя в нем один день, торопится к своим детям, в этом доме она чужая: «Весь этот день ей, казалось, что она играет на театре с лучшими, чем она актерами и что ее плохая игра портит все дело».

Сама Анна бежит из этого дома, который стал местом ее несчастья: «Ей хотелось поскорее уйти от тех чувств, которые она испытывала в этом ужасном доме. Прислуга, стены, вещи в этом доме – все вызывало в ней отвращение и злобу и давило ее какою-то тяжестью». Анна бездомна, более того, она не верит в существование Дома, в котором возможно семейное счастье: «…дома, дома… И в этих домах все люди, люди… Сколько их, конца нет, и все ненавидят друг друга».

Параллельно с изображением разрушающегося дома автор вводит мотив истинного Дома, в поисках которого находится Константин Левин. Именем Константин (греч. – постоянный) назван автором герой романа, призванный сохранить традиционный уклад жизни в дворянском доме. В отличие от старших братьев, покинувших родовое гнездо (симптоматично, что брат Николай умирает в гостинице – на постоялом дворе), Константин остается верен дому своих родителей. Дом для Левина – это родовое гнездо, жизнь в котором не должна прекратиться. «Дом был большой, старинный, и Левин хотя жил один, но топил и занимал весь дом… дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина, казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей».

Мечтая о собственном доме, Константин Левин интуитивно стремится к восстановлению старых традиций дворянского быта. Выбор Кити Щербацкой в качестве «женщины, которая даст ему семью» не был случаен, так как «дома Левиных и Щербацких были старые дворянские московские дома и всегда были между собою в близких и дружеских отношениях». Прежде, чем влюбиться в Кити, Левин «влюбился в дом Щербацких»: «Как это ни странно может показаться, но Константин Левин был влюблен именно в дом, в семью, в особенности в женскую его половину».

В поисках ответа на вопрос о путях возрождения русского Дома и русской семьи Толстой обращается к идеалу крестьянского дома, хранящего патриархальные традиции. Побывав в крестьянском доме накануне своей женитьбы, Левин вынес впечатление благоустройства и чистоты, какого у него никогда не было.

В доме большой трудовой семьи его поражает порядок и особенная чистота: «Горница была большая, с голландской печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух почти не было, и так чисто, что Левин позаботился, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери». Крестьянский дом – это дом, где чтится традиция, это дом с образом, он воспринимается Левиным как некий храм семьи: остановив собаку на пороге, Левин интуитивно следует традиции, запрещавшей пускать собаку как нечистое животное в храм [Библейская энциклопедия 1891:664]. Картина обеденной трапезы большой крестьянской семьи производит на Левина впечатление, близкое к потрясению. Уклад жизни крестьянского дома становится недостающим элементом в картине мира, которую создает Константин Левин. «Впечатление благоустройства, которое произвел на Левина этот крестьянский дом», было столь сильно, потому что оно совпало с направлением его собственных нравственных исканий. Именно посещение крестьянского дома стало толчком к решительному шагу – Левину захотелось иметь такой дом, и он, перешагнув через обиду первого отказа, решается сделать Кити предложение. После женитьбы Константина пустой родовой дом Левиных наполнился жизнью: «левинский мир и порядок» соединился в нем с «щербацким элементом», с простотой и патриархальностью, близкой к быту крестьянской семьи.

Оптимизм автора, связанный с сюжетной линией Константина Левина, подкрепляется возвращением его в Дом Отца, архетипически связанным с мотивом возвращения блудного сына из евангельской притчи. В истории Левина сюжетная схема притчи трансформирована; он остался верен дому своего земного отца, но Дом Отца небесного ему до поры недоступен. Духовные скитания Константина Левина, по Толстому, – закономерное состояние современного человека, находящегося в поисках веры. «Принимая учение Христа и считая его учение основополагающим в жизни людей, писатель, однако, не считал трагедией возможные заблуждения в поисках веры. Он предпочитал основываться на «естественном» начале, которое закономерно вело к постижению религиозного смысла бытия», – замечает В.Г. Одиноков [Одиноков 1998:149]. Возвращение Константина Левина в Дом Отца состоялось в момент духовного прозрения того, что «он жил (не сознавая того) теми духовными истинами, которые он всосал с молоком, а думал, не только не признавая этих истин, но, старательно обходя их». Финал духовных исканий толстовского героя рифмуется с финалом притчи о блудном сыне: «Я освободился от обмана, я нашел хозяина».

Таким образом, звучащий в романе Л. Толстого «Анна Каренина» мотив дома позволяет прояснить авторский замысел, отражающий идейные и художественные искания писателя. Наблюдения показали, что в романе параллельно развиваются два варианта мотива: разрушающегося и созидающегося Дома.

Таким образом, сюжетная линия Анны Карениной, связанная с мотивом разрушающегося Дома, заходит в тупик и завершается гибелью героини. В нравственных исканиях Константина Левина намечена перспектива созидания Дома с образом как одного из воплощений открывшейся герою истины «жить по-божески».