§ 2. Мораль раннефеодального общества (V—IX вв.)

В период складывания раннефеодальных-отношений в Европе совершался переход от обычного права и родо-племенной морали к нормам морали феодального общества. Если этика христианства, как часть вероучения, была тщательно разработана отцами церкви к VI в., практическая мораль, которой следовали племена в эпоху великого переселения народов и позднее, получила отражение в эпосе—от исландских и ирландских саг до «Песни о Роланде», «Песни о Нибелунгах», цикле сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Последователь-

30 Цит. по: Проблемы социальной структуры и идеологии средневекового общества, с. 108.

31 Там же, с. 107.

32 См. об этом: Девятайкина Н. И. Идейно-политические истоки и ведущие принципы этического учения Августина.—В кн.: Проблемы социальной структуры и идеологии средневекового общества, вып. 3, с. 104—116.

250

ное рассмотрение этих памятников литературы дает достаточно полное представление о характере перехода от нравов позднего родо-племенного общества, уже затронутого появлением имущественного и социального неравенства к нормам раннефеодальной морали, зафиксированным в «Варварских правдах» и эпических поэмах.

В наиболее раннем произведении скандинавского эпоса— «Речи Высокого» получила выражение практическая мораль, свободная от религиозности. В ней нет и следа христианской морали, вместе с тем нет и упоминаний языческих богов, веры в магию или в силу судьбы. Это стиль тех моральных наставлений, которые сложились в гуще жизни, выразив не идеал, но, скорее, житейские правила. В «Речах Высокого» одобрялись смелые, щедрые, гостеприимные, осмотрительные, умные и осуждались трусливые, жадные, неосторожные, глупые. Утверждалось в них правило равного воздаяния: даром за дар, добром за добро и злом за зло.

В «Речах Высокого» жизнь расценивалась как бесспорное благо:

Лучше живым быть, Нежели мертвым...

Ездить может хромой,

Безрукий —пасти,

Сражаться — глухой;

даже слепец до сожженья полезен —

Что толку от трупа! 33

Вместе с тем признание ценности жизни не означало оправдания трусливого цепляния за жизнь. Напротив, спокойное убеждение в том, что все люди смертны, рождало презрение к смерти и уважение к тому, кто без страха и сожаления встречал смерть. Выше жизни—посмертная память и слава в подвигах.

Счастье многообразно и надо уметь видеть лучшие стороны жизни. Продолжение рода, связь с родом необходимы для счастья. Уязвленная родовая честь, непочтительное высказывание о женщинах, просто острое слово воспринимались болезненно. Оскорбительный намек, «поносный стих» («нид») мог, по мнению людей раннего (да и позднего) средневековья, вызвать беду.

Своеобразие соединения принятого христианства с требованиями родо-племенной морали наиболее ярко проявлялось в отношении к закону родовой мести. Так, в «Саге о названных братьях» пятнадцатилетний Торгейр отомстил за убийство отца:

«Всем, кто слышал эту новость, казалось удивительным, что юнец убил такого воинственного хёвдинга и такого доблестного воина, как Ёдур. Однако это не было удивительным, ибо творец

33 Старшая Эдда, М.; Л.; 1963, с. 21.

251

мира создал и вложил в грудь Торгейра такое бесстрашное и твердое сердце, что он ничего не боялся и был так же бесстрашен во всех испытаниях, как лев. И поскольку все хорошее создано богом, то и бесстрашие создано им и вложено в грудь храбрецам вместе со свободой делать, что они хотят, добро или зло. Ибо Христос сделал христиан своими сыновьями, а не своими рабами, и он награждает всех по заслугам»34. В подобной интерпретации могущества Христа нет ничего ни от непротивления злу насилием, ни от униженности и смирения, ни от августиновского отрицания свободы воли не только во зле, но и в добре.

В Ирландии христианство распространилось в IV—V вв., а в Исландии—на рубеже VIII—IX вв., одновременно с ее заселением, и в обоих случаях оно мирно уживалось с язычеством, освящая старые установления родо-племенной морали. Напротив, в Дании и Норвегии, где в распространении христианства были заинтересованы конунги (короли), они насаждали его огнем и мечом. В древнеисландских сагах о -королях и епископах «не рассказывается ничего, что могло бы свидетельствовать о том, что христианство производило на язычников впечатление превосходством своей морали... язычники принимали христианство... потому, что король пытками, казнями и запугиванием, адскими мучениями принуждал их принять христианство или как-нибудь иначе убеждал их в том, что христианский бог сильнее языческих богов или просто что он, Олав, сильнее язычников»35.

Для раннего средневековья типично приспособление христианского вероучения к пониманию системы ценностей родо-племенной морали. При оценке житейских ситуаций нередко это оказывалось возможным. Значительно сложнее обстояло дело с пониманием счастья, смысла жизни, смерти и бессмертия. Честь и слава считались высшими ценностями в исландских и ирландских сагах и в песнях викингов. Отстаивание чести часто вело к вражде. Гибель отца, сына, брата, оскорбление матери или сестры требовали воздаяния по принципу—жизнь за жизнь. Так, в «Песне Креки», сложенной, по преданию, женой Рагнара Ладброка, чтобы воодушевить своих детей на месть за отца, убитого королем Нортумбрии Эллой (IX в.), прославлялись кровавые деяния норманнов в Ирландии:

...Мы мечами ударили, утром игру мы затеяли —

Битву веселую там в Линдисейрре с тремя королями.

Немногим уйти невредимым тогда посчастливилось:

С волком сокол бился за мясо, пожирала людей волчья пасть

Кровь ирландцев потоком лилась на берег морской.36

34 Стеблин-Каменский М.И. Мир саги. Л., 1971, с. 91—92.

35 Там же, с. 96.

36 Цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 16, с. 517.

252

Оценивая эту песнь, Ф. Энгельс отмечал, что в ней «древнеязы-ческая дикость как бы в последний раз проявляется во всей своей силе»37.

Необходимость приспособить христианское вероучение для новообращенных варваров привела к четкой дифференциации задач духовенства. Высшие деятели церкви и богословы развивали христианскую догматику и религиозно-философские концепции, а низшее духовенство, клирики, непосредственно обращавшиеся к мирянам в своих приходах, вынуждены были считаться с традиционным мировоззрением недавних язычников.

Основанием церковной иерархии в раннее средневековье стал церковный приход. «...В рамках этой низовой, первичной молекулы структуры церкви в значительной мере. и сосредоточивалась жизнь народа; во всяком случае, духовная и светская власти добивались того, чтобы приход полностью и до конца вытеснил иные человеческие объединения, церкви не подчиненные. В приходе осуществлялся идеологический и нравственный контроль над местным населением»38. Как правило, священник был единственным грамотным человеком в приходе, что усиливало его, и без того непререкаемый авторитет, как духовного наставника.

Практическими пособиями, помогавшими толковать религиозно-нравственные проблемы, были произведения агиографической (житийной) литературы, приспособленные для народа; пособием для исповеди служили пенитенциалии (покаянные книги). О характере и способах увещания паствы и воспитания ее в страхе божием говорят «Видения»—весьма своеобразный жанр, возникший в V—VI вв. и получивший широкое распространение.

Создатели «Житий святых» — клирики, нередко видные деятели римско-католической церкви: папа Григорий I Великий (ок. 540—604)., епископ Григорий Турский (ок. 540—ок. 594), римский архиепископ Хинкмар (IX в.), Цезарий Гейстербахский (XIII в.), Рудольф Шлеттштадский (XIII в.). В той или иной степени они должны были считаться с прочностью нравственных идеалов и традиций, заключенных в эпосе. О живучести героических идеалов «варварской эпохи» свидетельствует христианская поэзия на германских языках. Так, в поэме «Хелианд» («Спаситель»), созданной в Саксонии в начале IX в., евангельское сказание о страстях господних превратилось в историю о воинственном конунге—Христе и его апостольской дружине. Борьба между силами добра и зла представлена в ней не конфликтом двух принципов, а вооруженной враждой. «Агнец божий» превратился в «славного вождя», раздающего не

37 Там же

38 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры, М, 1981, с. 133.

253

благословения, а щедрые подарки. Вера в Спасителя истолковывается как верность дружинников вождю. Сатана оказывается воплощением неверности, а Иуда—нарушителем присяги39.

Известный исследователь средневековой культуры А. Я. Гуревич пишет: «Воинственному конунгу, бесстрашному герою, побеждающему и погибающему на поле битвы, верному дружиннику, который служит своему господину за подаренные ему оружие и запястья, клирки должны были противопоставить святого—праведника, воплощающего иные, прямо противоположные эталоны поведения... святой выступает в качестве идеального образцового христианина, носителя всех моральных достоинств: доброта и бескорыстие, милосердие и любовь к ближнему, всепрощение и смирение... В конечном счете благочестивый облик святого восходил к евангельскому образцу—жизнь святого так или иначе всегда есть «подражание Христу»... Не меньшее впечатление на массу должна была производить и та сторона личности святого, в которой его святость обретала особенно наглядное и, главное, действенно-активное проявление,—его способность творить чудеса... Из житий с полной ясностью следует, что в облике святого народ чтил преисполненного благости и милосердия и увенчанного нимбом мага»40.

Парадокс соединения, противоречивого синтеза языческого и христианского мировоззрения находил выражение в компромиссе—в допущении магии в систему христианства, в непрерывно возраставшем сонме святых. Дело в том, что сама личность святого заключала в себе суть этого компромисса:

пастыри стремились подчеркнуть идеальные, отвечавшие образцу христианских добродетелей качества святых, тогда как для массы верующих ценность святого определялась способностью творить чудеса, оказывать непосредственную помощь в земных делах, т. е. именно то, чего ожидали от колдуна и от ведьмы.

В раннее средневековье церковь все в большей мере эксплуатирует и типичное для суеверного, невежественного «простеца» чувство страха. Если герои саг смело шли навстречу неотвратимой судьбе, то для людей, в сознании которых смешаны ценности двух различных эпох, языческое понятие судьбы оказывается связано с христианской идеей предопределения. Это обстоятельство вносило элемент неопределенности, поскольку оказывался возможным не только выбор между добром и злом, но и надежда на посмертное спасение души. Наиболее детально эта ситуация представлена в «Видениях» (своеобразном варианте эсхатологических пророчеств). В них общая картина гибели мира и Страшного суда отходила на дальний план, а возникала ситуация наказания за грехи непосредственно после смерти грешника. Так, герой «Видения Тнугдала» заявил, что ужа-

39 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981, с. 90—91.

40 Там же, с. 91, 94.

254

сы ада невозможно описать: «Даже если б все листья на деревьях превратились в языки, то и они не смогли бы выразить мои муки»41.

Описание загробных мук век от века усиливалось, что с точки зрения духовенства, оправдывалось усугублявшейся греховностью мирян. Этим обстоятельством объясняется и широкое распространение покаянных книг (пенитенциалиев). Они создавались учеными клириками в раннее средневековье либо в виде тарификации характерных прегрешений, либо в виде вопросников кающемуся. Наиболее полным был пенитенциалий, составленный в начале XI в. епископом Бурхардом Вормским.

«Средневековый богослов, называя исповедь «судом божьим», указывает, что функцию судьи выполняет священник, «викарий Господа»; исповедующийся же прихожанин выступает одновременно и в роли ответчика и в роли обвинителя. От него ожидаются способность и готовность анализировать свои поступки с точки зрения христианского учения, давать им оценку и каяться в случае нарушения церковных заповедей»42. Грех рассматривался в пенитенциалиях как проступок, затрагивавший внутреннее состояние индивида.

Схема основных грехов была предложена в V в. Кассианом, а Григорий I Великий в VI в. пересмотрел и незначительно изменил этот, ставший на века канонизированным, список: чревоугодие, прелюбодеяние, жадность, гнев, уныние, слабость, тщеславие, гордыня. Самыми тяжкими из смертных грехов считались гордыня и похоть, неумеренность. Таким образом, мятеж духа против бога и мятеж плоти против духа, по мысли Григория I Великого, главные из всех смертных грехов. Наиболее распространены в раннем и в значительной степени классическом средневековье грехи, которые связаны с обычаем и традицией родо-племенного общества — магическими обрядами, запрещенными церковью. «Пенитенциалий воюют с магией, не «укрощенной» церковью, «нехристианизированной» и не поддающейся включению в богослужебный ритуал»43.

Религиозно-нравственные проблемы раннего средневековья получали упрощенное толкование в катехизисах, рассчитанных на широкий круг мирян. К их числу относился «Светильник» Гонория Августодунского (конец XI—начало XII в.). В «Светильнике» последовательно рассмотрены вопросы теологии, христианской антропологии и эсхатологии. «Пафос «Светильника» заключается в мысли о греховности рода человеческого, большую часть которого ожидает вечная погибель»44.Предопределение толкуется как абсолютная воля бога, скорее, возведенный

41 Там же, с. 214.

42 Там же, с. 136.

43 Цит. там же, с. 163.

44 Там же, с. 241.

255

в абсолют божественный произвол. Кому предназначено войти в царство небесное — будут спасены, что бы они ни совершили в собственной жизни, гибель всех остальных неизбежна: «Подобно тому как голубь выбирает чистые зерна, так и Христос— своих избранников... даже и среди воров. Он знает тех, за кого пролил кровь»45.

По мысли Гонория, и в раю будут наблюдаться муки и страдания грешников. При этом праведники не будут испытывать никакого сострадания, никакого чувства милосердия: «Пусть даже отец узрит сына или сын отца в муках, либо мать дочь или дочь свою мать, либо муж жену, а жена мужа,—не только не будут горевать, но это для них будет столь же приятным зрелищем, как для нас—видеть рыб, играющих в водоеме, ибо сказано: «Возрадуется праведник, когда увидит отмщение» (Псалом 57, 11). «Не будут ли они молиться за них?»—вопрошает ученик, но слышит в ответ: молиться за проклятых значит идти против Бога, но избранники его едины с Господом, и все его приговоры будут им по душе»46.

Широкая популярность «Светильника» у ортодоксальных пастырей — весьма убедительное свидетельство направления, по которому шла конкретизация общих догм богословия. «Мир «Светильника» мрачен и безрадостен. В нем царят не милосердие и любовь, а мстительная юстиция и непонятный человеку рок»47.

Показательно частое использование высшими клириками церковных отлучений. В средние века слово столь же эффективно, как дело. Типична по всеохватывающему характеру формула церковного отлучения, составленная в XII в. епископом Рочестерским Эрнульфом. В отлучениях нет места евангельской кротости и милосердию. Смысл отлучения в том, чтобы превратить грешника в изгоя без пристанища, лишенного права на существование.

Таким образом, к Х—XI вв. римско-католическая церковь добилась безраздельного идеологического господства в Западной Европе. Ее религиозно-этическая концепция, трансформированная и приспособленная для всех этажей феодальной иерархии, была переведена на язык практической морали, пропитанной религиозностью, с высшей санкцией в божественной воле. Практика религиозно-нравственного воздействия отличалась крайним консерватизмом, безусловным господством традиции, непреложностью требований, предъявляемых пастырями мирянам.

Плоды насаждаемой всей системой религиозно-нравственного воспитания способности «судить самого себя судом совести»

45 Цит. там же, с. 243.

46 Там же, с. 253.

47 Там же.

256

оказывались далеко не однозначными. Утверждение равенства перед богом, морального различения праведных и неправедных в различных социальных группах вело к развитию индивидуального морального сознания. Моральная рефлексия переносилась на власть имущих и духовных пастырей. Такой перенос соответствовал вполне конкретным, практическим интересам представителей угнетенных социальных групп феодального общества— крестьян и ремесленников.

В «Каролингских ритмах» IX в. нашло выражение сатирическое обличение безнравственности духовенства:

Ах, кто даст влагу для ручьев очей моих,

Чтоб мне оплакать иереев нынешних,

Жизни духовной верный путь оставивших,

Гнусные нравы?

Выгоду только бренную преследуют,

Мирской заботы все соблазны ведают,

Укусам волчьим бросив безответную

Паству Христову.48

Первые семена сомнения, недовольства, моральной критики были посеяны—и всходы не заставили себя ждать: XI—XII вв. стали эпохой мощных еретических движений, эпохой возникновения в Западной Европе первых концепций свободомыслия, направленных против римско-католической ортодоксальной доктрины.