Brodel3

прогрессирует, за ним следует и вся система. И следовательно, простое наблюдение за демографическим развитием городов просвещает нас относительно самого поступательного движения ВНП. К примеру, если я вслед за Жоржем Дюпё142 располагаю более или менее непрерывным рядом данных об увеличении городского населения во Франции с 1811 по 1911 г. — поступательном Движении со среднегодовым ритмом в 1,2%, — то эта кривая указывает, что ВНП Франции должен был расти в аналогичном ритме.

328 Глава 4. НАЦИОНАЛЬНЫЕ РЫНКИ

Вэтом нет ничего удивительного: города (все историки согласный в этом) были важнейшими орудиями накопления, двигателями pocrtg, ответственными за любое прогрессивное разделение труда.

Служа над-? стройкой европейского целого, они, быть может, как и любые структуры, были отчасти паразитическими системами143, однако же необходимыми для всеобщего процесса роста. Именно они начиная с XV в. определяли громадное движение протопромышленности (proto-industrie), эту передачу, это возвращение городских ремесел в деревню, то есть использование, даже реквизицию полупраздной рабочей силы некоторых сельских областей. Торговый капитализм, обходя ограничивавшие его преграды городского ремесла, создал, таким образом, в деревне новое поле промышленности, но зависимое от города. Итак, все начиналось с городов. Промышленная революция в Англии будет делом городов, прокладывавших путь: Бирмингема, Шеффилда, Лидса, Манчестера,^ Ливерпуля...

ПОДСЧЕТЫ ФРЭНКА СПУНЕРА

Ванглийском издании своей классической, опубликованной сначала на французском языке книги

«Мировая экономика и чеканка монеты во Франции, 1493—1680 гг.» («L'Economie mondiale et lesfrappes monetai-res en France, 1493-1680», 1956)144 Фрэнк Спунер предложил новую таблицу,

представляющую исключительный интерес для французской истории, ибо там в графической форме присутствуют ВНП, королевский бюджет и находившаяся в обращении денежная масса. Непрерывной кривой линией показан только бюджет, относительно которого имеются обильные официальные цифровые данные; ВНП и денежная масса показаны каждый двумя кривыми, высокой и низкой, которые измеряют и сразу же делают видимой нашу неуверенность.

ВНП был подсчитан по среднему потреблению, выраженному в соответствии с ценами на хлеб (как если бы количество потребляемых калорий поставлял только этот предмет питания). Цены на хлеб и численность населения варьируют, однако кривая ВНП непрестанно движется вверх и в этом-то и заключена главная, характерная черта.

Если этот график, как я полагаю, в высокой степени приемлем, то соотношение между бюджетом и ВНП намечается в общем как 1 к 20; это доказательство тому, что не наблюдалось фискальных излишеств, непереносимого напряжения в этой области. Что же до денежной массы, то она возрастает одновременно с бюджетом вплоть до 1600 г.; затем, с 1600 по 1640 г., она стагнирует или даже сокращается, тогда как бюджет продолжает свое восходящее движение. Но после 1640 г. кривая денежных запасов отделяется от двух остальных, становится отклоняющейся от нормы. Она выплескивается по вер-

330 Глава 4. НАЦИОНАЛЬНЫЕ РЫНКИ

тикали, стремительно карабкаясь вверх. Все происходит так, как если бы Франция, расположенная в сердце Европы, оказалась наводнена монетой и драгоценными металлами. Следует ли объяснять это возобновлением активности американских рудников начиная с 1680 г. (но «взлет» монеты начался во Франции в 1640 г.)? А также возобновлением нашей активности на море? Вероятно, приключения кораблей из Сен-Мало на берегах Тихого океана сыграли свою роль (но гораздо позднее): разве не говорили, что они выбросили во Францию более чем на 100 млн ливров серебра? Во всяком случае, Франция надолго сделалась собирательницей драгоценных металлов, притом что масса эта не оказывала влияния ни на бюджет, ни на ВНП. Ситуация странная, тем более что Франции, постоянно снабжавшейся за счет превышения своего торгового баланса с Испанией, приходилось еще покрывать определенное число дефицитов в других направлениях, по меньшей мере в своей левантийской торговле, а сверх того — вывозить свою монету в Европу при посредстве фирм Самюэля Берна-ра, Антуана Кроза и женевцев из-за войн Людовика XIV и из-за того, что король вынужден был содержать многочисленные войска за пределами Франции. Однако Франция накапливала, она тезаврировала; такое вот случайное замечание Буагильбера, относящееся к 1697 г., заставит нас призадуматься: «...хоть Франция, как никогда, изобилует деньгами»145. Или же относящееся к концу царствования Людовика XIV замечание купцов по

поводу сравнительной незначительности суммы 800 млн в кредитных билетах (быстро обесценивавшихся) по отношению к массе серебра, которая обращалась или осторожно пряталась в королевстве. Во всяком случае, рост запасов монеты объясняется не системой Лоу, я бы сказал наоборот: что этот рост объясняет систему, что он сделал ее возможной. К тому же процесс продолжался в XVJII в. и утвердился как любопытная структура во французской экономике. И в конечном счете вопрос остается без настоящего ответа.

ОЧЕВИДНЫЕ ПРЕЕМСТВЕННОСТИ

Взгляд через глобальные величины подчеркивает во всей истории Европы очевидные преемственности.

Первая — это постоянный, «наперекор стихиям», рост любого валового национального продукта. Взгляните на кривую движения ВНП Англии в XVIII и XIX вв. А если прав Фрэнк Спунер, то ВНП Франции находился на подъеме со времени Людовика XII, да, несомненно, и раньше, и его рост, очевидный вплоть до 1750 г., продолжался после правления Людовика XV и до самого нашего времени. Колебания (ибо колебания имелись) были краткосрочными, едва за-

СЧИТАТЬ И ИЗМЕРЯТЬ 331

метными волнами на поднимавшемся долгосрочном приливе. Короче, эти кривые не похожи на знакомые нам кривые конъюнктуры, в том числе и кривую вековой тенденции (trend). Даже насильственные перерывы, вызванные двумя последними мировыми войнами, будут в целом лишь перерывами, сколь бы драматичны они ни были. Войны же былых времен было еще легче компенсировать. К тому же любое общество, зачастую разоренное по собственной вине, великолепно восстанавливалось: на протяжении своей истории Франция не переставала себя воссоздавать, и с этой точки зрения она отнюдь не была исключением.

Другая преемственность — подъем государства, измеряемый увеличением изымаемой им доли национального дохода. Это было фактом: бюджеты возрастали, государства увеличивались; они пожирали все. Важно констатировать это в свете наших национальных отчетно-стей, даже если это означает вернуться к традиционным утверждениям, к декларациям принципов, столь часто высказываемым историками немецкого языка и культуры. Вернер Неф146 писал не колеблясь:

«Речь должна идти в первую очередь о государстве» («Vom Staat soil an erster Stelle die Rede sein»),

о «гигантском предприятии, — писал Вернер Зомбарт147, — управляющие которого будут иметь главной целью приобретательство, то есть добывание для себя максимально возможного количества золота и серебра». Итак, следует отдать справедливость государству: глобальная экономика обязывает нас поставить его на его место, огромное место. Как говорит Жан Бувье, «государство никогда не бывает малозначащим»148.

Во всяком случае, оно не было таким начиная со второй половины XV в. и с возвращения к хорошим временам экономики. Не был ли подъем государства, рассматриваемый в рамках

.илительной временной протяженности, в некотором роде всей историей Европы? Оно исчезло с падением Рима в V в., оно восстановилось с промышленной революцией XI—XIII вв., вновь пришло в расстройство сразу же после катастрофической Черной смерти и баснословного спада середины XIV в. Я признаюсь, меня зачаровывает, устрашает этот распад, это падение в глубины ночи, самая великая драма, какую знала история Европы. Конечно, в прошлом огромного мира не было недостатка в катастрофах более трагичных: таких, как монгольские нашествия в Азии, исчезновение большей части индейского населения Америки после прибытия белых людей. Но нигде бедствие подобного размаха не предопределяло такого восстановления, такого непрерывного поступательного движения начиная с середины XV в., движения, которое завершилось в конечном счете промышленной революцией и экономикой современного государства.

332 Глава 4. НАЦИОНАЛЬНЫЕ РЫНКИ

ФРАНЦИЯ - ЖЕРТВА

СВОЕГО ОГРОМНОГО ПРОСТРАНСТВА

Не приходится спорить, что в политическом смысле Франция была первой современной нацией, появившейся в Европе и получившей завершение с гигантским последним штрихом революции 1789 г.149 Тем не менее к этой поздней дате она в своей экономической инфраструктуре была далека от того, чтобы быть законченным национальным рынком. Конечно, можно было говорить, что Людовик XI был уже меркантилистом, «кольберистом»150 до Кольбера, государем, заботившимся о своем королевстве как об экономическом целом. Но что могла поделать его политическая воля с разноликостью и архаизмом экономической Франции его времени? Архаизмом, которому предстояло просуществовать долго.

Французская экономика — раздробленная, регионализованная — составляла сумму отдельных жизней, которые стремились замкнуться в себе. Великие потоки, которые через нее проходили (можно было бы сказать, почти что «пролетали» над ней), действовали только к выгоде отдельных городов и регионов, выполнявших роль перевалочных пунктов, пунктов отправления или прибытия. Наподобие прочих «наций» Европы Франция Людовика XIV и Людовика XV была еще главным образом сельскохозяйственной; промышленность., торговля, финансы, по существу, не могли трансформироваться за один день. Прогресс рисовался здесь в виде пятен и почти не был видим до подъема второй половины XVIII в. «Франции широких горизонтов [т. е. открытой миру], бывшей незначительным меньшинством, противостояла Франция замкнутой жизни, бывшей подавляющим большинством, которая охватывала все деревни, добрую часть местечек и даже городов», — писал Эрнест Лабрус151.

Возникновение национального рынка было движением против вездесущей инерции, движением, порождавшим в долговременном плане обмены и связи. Но во французском случае не была ли главной причиной инерции сама огромность территории? Соединенные Провинции и Англия — первые крохотные, а вторая скромных размеров — были более энергичными, легче поддавались объединению. Расстояние не действовало против них в такой степени.

РАЗНОЛИКОСТЬ И ЕДИНСТВО

Франция была мозаикой по-разному окрашенных небольших краев, каждый из которых жил прежде всего сам по себе, в ограниченном пространстве. Мало затронутые внешней жизнью, края эти говорили

________________________ФРАНЦИЯ - ЖЕРТВА СВОЕГО ОГРОМНОГО ПРОСТРАНСТВА 333

в экономическом смысле на одном языке: то, что было действительно для одного, с необходимыми поправками оказывалось действительным и для другого, соседнего или отдаленного. Знать один из них значило представлять себе все.

ВБонвиле, главном городе Фосиньи, в той Савойе, которая еще не стала французской, книга расходов небольшого местного монастыря лазаристов, осторожного до скаредности152, рассказывает об этом на свой лад. В XVIII в. в этом затерянном уголке жили только на самообеспечении, за счет кое-каких закулок на местном рынке, но главным образом — за счет вина и пшеницы, которые поставляли крестьяне-арендаторы. Пшеница, переданная булочнику, заранее оплачивала повседневный хлеб. Мясо, наоборот, покупали у мясника за наличные деньги. Деревенские ремесленники и чернорабочие, которых оплачивали поденно, были тут как тут для перевозки досок, дров или навоза; крестьянка приходила забивать свинью, которую выращивали добрые отцы; сапожник поставлял башмаки для них или для их единственного прислужника; монастырскую лошадь ковали в Клюзе у знакомого кузнеца; каменщик, плотник, столяр готовы были являться в монастырь для поденной работы. Таким образом, все происходило на небольшом расстоянии, горизонт кончался в Таненже, Салланше, в Ла-Рош-сюр-Форон. Однако, поскольку не наблюдалось совершенной автаркии, круг бон-вильских лазаристов был открыт в направлении одного или двух пунктов его тесной окружности. Время от времени специальному гонцу (по крайней мере, если это не был курьер герцогской почты) поручалось сделать в Аннеси или чаще в Женеве покупки, выходившие за обычные рамки: лекарства, пряности, сахар... Но в конце XVIII в. сахар окажется (то была маленькая революция!) и в бонвильской бакалейной лавке.

Вцелом это был простой язык, который можно было бы услышать во многих других небольших регионах, при условии, "то с ними познакомишься поближе. Скажем, Осуа, богатая пахотными

землями и пастбищами, призвана была жить на самообеспечении, тем более что через Семюр, ее главный город, «ездят не слишком много» и он находится «в удалении от судоходных рек»153. Тем не менее у области имелись некоторые связи с соседними краями Осер и Аваллон154. Такие регионы, как внутренняя Бретань или Центральный массив, были почти что самодостаточными. Точно так же, как и край Барруа, хотя он поддерживал отношения с Шампанью и Лотарингией и даже экспортировал свое вино по Маасу до самых Нидерландов.

Если же обратиться к региону или к городу, расположенному на путях торгового оборота, картина меняется. Торговые перевозки следуют через него во всех направлениях. Таков был случай Вердена-сюр-ле-Ду, маленького бургундского городка, расположенного на берегу реки Ду и очень близко от Соны — двух водных путей, которые сливаются, на-

2—Бродель. т. 1

334 Глава 4. НАЦИОНАЛЬНЫЕ РЫНКИ

правляясь к югу. «Торговля здесь велика, — сообщал один отчет, относящийся к 1698 г., — по причине выгодного месторасположения... Здесь ведут крупную торговлю зерном, вином и сеном. Каждый год 28 октября происходит вольная ярмарка, начинается она за неделю до праздни-

Врет прост, оредлшкшюе юяфовшын

измеряемое дшыи пудог ГЦлич

Огромно* пространство Франции: трудности национального рынка

Эти две карты Арбелло (Arbellot G.) (см.: «Annales E.S.C.», 1973, р. 790, вклейка) показывают «великий дорожный сдвиг», который за счет новых дорог, обустроенных для экипажей, мчащихся во весь дух, сделавшегося всеобщим использования карет-«тюрготин» и увеличения числа почтовых станций сократил в период 1765-1780 гг, иной раз вдвое, расстояния по всей Франции. В 1765 г. требовалось самое малое три недели, чтобы добраться из Лилля до Пиренеев или из Страсбурга в Бретань. Даже в 1780 г. Франция предстает как компактное пространство, пересечь которое можно лишь медленно. Но прогресс дорог обнаруживал тенденцию к ох-

________________________ФРАНЦИЯ - ЖЕРТВА СВОЕГО ОГРОМНОГО ПРОСТРАНСТВА 335

ка св. Симона и св. Иуды и продолжается еще неделю после него; там некогда продавали весьма большое число лошадей»155. «Зоной рассеивания» вокруг Вердена были одновременно Эльзас, ФраншКонте, Лионнэ и «края ниже ее». Малый город на скрещении нескольких по-

вату всего королевства. В самом деле, на первой карте можно различить несколько «привилегированных» направлений: Париж—Руан или Париж—Перонн (дорога занимала день, т. е. столько же, сколько из Парижа в Мелён; Париж Лион (5 дней, т.е. столько же, сколько из Парижа в Шарлсвиль, или в Кан, или в Витри-ле-Франсуа). На второй карте расстояния и продолжительность поездок в основном совпадают (отсюда — почти концентрические круги вокруг Парижа). Продолжительность поездок по старинным привилегированным дорогам в направлении на Лион и Руан оставалась такой же. Решающим для такого сдвига обстоятельством было создание Тюрго в 1775 г. Государственной службы почтово-пассажирских перевозок.

12-

336 Глава 4. НАЦИОНАЛЬНЫЕ РЫНКИ

токов обмена априори был открыт для перемен, предназначен для них. Там испытывали соблазн к предпринимательству; там можно было сделать выбор между несколькими путями.

Такой же прорыв наблюдался и в крае Маконнэ, жителям которого, однако, недоставало инициативы. Но их вина экспортировались повсюду почти что сами собой. Остальное, конечно, было второстепенным — пшеница, откорм крупного рогатого скота, торговля полотном или кожевенные заводы. Но хватило бы и вывоза вин и добавившегося к нему производства бочек. «Хотя бочарный лес почти весь доставляется из Бургундии по реке Соне, имеется немалое число бочаров, целый год занятых сей весьма необходимой работой, понеже в Маконнэ, где бочку продают вместе с вином, их ежегодно требуется много». Цены на бочки даже выросли после того, как провансальцы «приобрели оных... большое число, коими они воспользовались, даоь! сохранить свои большие бочки, каковые более тяжелы и сделаны из более толстого леса, и дабы облегчить доставку вин, кои они возят в Париж, и уменьшить расходы на нее»156.

Таким образом, Францию пересекали пути обменов на короткие, средние и дальние расстояния. Города вроде Дижона или Ренна были в XVII в., как утверждал это Анри Сэ157, «почти исключительно местными рынками». Слова «почти» достаточно, чтобы указать, что там заканчивались также и торговые перевозки на дальние расстояния, какими бы скромными они ни казались. И этим перевозкам предстояло расти.

Связи на далекие расстояния, которые историку легче обнаружить, нежели бесчисленные локальные обмены, относились в первую очередь к необходимым товарам, которые в некотором роде сами по себе организовывали свои путешествия: соли, зерну — особенно к последнему, с неизбежной, порой драматической компенсацией от провинции к провинции. По стоимости и тоннажу зерно составляло «важнейшую торговлю королевства». В середине XVI в. снабжение им

одного только города Лиона стоило в полтора раза дороже, чем вся стоимость генуэзских бархатов, предназначавшихся для всего французского рынка; а ведь речь идет отнюдь не о ткани, «всего более распространенной среди шелковых»158. А что же сказать о вине — путешественнике, как бы одаренном крыльями в своем упорном продвижении в страны Северной Европы? О текстиле всех видов и из всякого материала, который образовал по всей Франции своего рода речные потоки, постоянные, поскольку они почти что не подчинялись сезонному ритму? Наконец, об экзотических пищевых товарах — пряностях, перце, а вскоре затем кофе, сахаре, табаке, неслыханная мода на которые обогащала государство и Ост-Индскую компанию? Разве не существовала рядом с речными судами, рядом с вездесущими транспортными перевозками оживлявшая торговлю почта, которую создало государство, чтобы по-

________________________ФРАНЦИЯ - ЖЕРТВА СВОЕГО ОГРОМНОГО ПРОСТРАНСТВА 337

сылать свои приказы и своих агентов? Люди перемещались еще легче, чем товары, важные особы мчались почтой, беднота пешком проделывала фантастические странствия по Франции.

Так что разнородность французской территории, «ощетинивавшейся исключениями, привилегиями, ограничениями»159, без конца нарушалась. В XVIII в. мы окажемся даже, с ростом обменов, перед энергичным сломом барьеров между провинциями160. Франция Буа-гильбера с изолированными провинциями исчезла, а так как почти все регионы были затронуты половодьем обменов, все они стремились специализироваться на определенных видах деятельности, которые были для них прибыльными, — доказательство того, что национальный рынок начинал играть свою роль распределителя задач.

СВЯЗИ ЕСТЕСТВЕННЫЕ И ИСКУССТВЕННЫЕ

Впрочем, разве не обеспечивалось такое обращение, в долговременной перспективе объединительное, «пособничеством» самой территории, ее географии? За исключением Центрального массива, полюса отталкивания, Франция располагала очевидными удобствами для своих дорог, своих путей, своих обменов, У нее были ее побережья и ее каботаж; если последний и был недостаточен, он тем не менее существовал, и если даже каботажными перевозками в широком масштабе занялись иностранцы, как долгое время делали это голландцы161, то все же пробел был заполнен. Что касается речных вод, малых рек и каналов, то Франция, не будучи ими обеспечена в такой же степени, как Англия или Соединенные Провинции, располагала все же большими возможностями: Рона и Сона протекают по самой оси «французского перешейка», это прямая дорога с севера на юг. Ценность Роны, пояснял в 1681 г. один путешественник, состоит в том, что она «есть великое удобство для тех, кто желает отправиться в Италию через Марсель. Именно по ней я поехал. Я сел на судно в Лионе и на третий день прибыл в Авиньон... На следующий день отправился я в Арль»162. Что могло быть лучше?

Хвалы заслуживали бы все речки Франции. Как только водный поток это позволял, суда приспосабливались к его возможностям, в крайнем случае то были плоты леса или молевой сплав. Вне сомнения, повсюду во Франции, как и в других странах, имелись мельницы с их запрудами; но в конце концов в случае нужды запруды эти открывались и судно спускалось вниз по течению силой освобожденной воды. Так делалось на Маасе, реке неглубокой: между Сен-Мийелем и Верденом три мельницы пропускали суда за умеренное вознаграждение163. Эта небольшая деталь попутно показывает, что в конце XVII в. Маас оставался путем, использовавшимся довольно далеко вверх по течению, а также вниз по течению — в сторону Нидерландов.

338 Глава 4. НАЦИОНАЛЬНЫЕ РЫНКИ

Кстати, именно перевозкам по нему Шарлевиль и Мезьер были довольно долго обязаны тем, что

служили перевалочными пунктами для каменного угля, меди, квасцов и железа, прибывавших с Севера164.

Но все это несравнимо с интенсивным использованием речным транспортом крупных водных потоков: Роны, Соны, Гаронны и Дор-дони, Сены (с ее притоками) и Луары первой из рек Франции, невзирая на ее частые паводки, ее песчаные мели и на располагавшиеся вдоль нее путевые таможни. Она играла важнейшую роль благодаря изобретательности своих перевозчиков и своим караванам судов, которые при движении вверх по течению пользовались большими квадратными парусами или, если ветра бывало недостаточно, шли бечевой. Луара соединяла юг и север, запад и восток королевства: Роанн-ский волок около Лиона связывал ее с Роной, двумя каналами — Орлеанским и Бриарским — она сообщалась с Сеной и Парижем. В глазах современников перевозки по Луаре были огромными — и вверх и вниз по течению165. Однако Орлеан, которому следовало бы быть центром Франции, оставался, несмотря на его роль перераспределяющего центра и на его промышленность, городом второстепенным. Произошло это, несомненно, из-за конкуренции близкого Парижа, к услугам которого Сена и ее притоки —

Йонна, Марна, Уаза — предоставляли значительную массу выгод от речных перевозок и колоссальные удобства при снабжении.

Франция — это также обширная сеть сухопутных дорог, которые монархия сенсационным образом разовьет в XVIII в. и которые часто изменяли основы экономической жизни края, по которому они проходили: новая дорога не обязательно следовала трассе старой. Конечно, все эти дороги не были чрезмерно оживленными. Артур Юнг характеризовал великолепное шоссе, ведущее из Парижа в Орлеан, как «пустыню в сравнении с дорогами, окружающими Лондон. На расстоянии десяти миль мы не встретили ни дорожной кареты, ни дилижанса, а всего только двух гонцов и очень мало почтовых карет: едва ли десятую долю того, что мы бы встретили, выезжая из Лондона в такое же время»166. Правда, у Лондона были все функции Парижа плюс функции перераспределяющего центра для всего королевства плюс функция крупного морского порта. С другой стороны, Лондонский бассейн, менее обширный, чем Парижский бассейн, был более плотно населен. Это именно то замечание, которое позднее настойчиво станет выдвигать барон Дюпен в своих классических трудах об Англии. Впрочем, другие очевидцы были менее критичны, чем ученейший Артур Юнг. В 1783 г., за четыре года до нашего англичанина, на испанского путешественника Антонио Понса движение по дороге, соединявшей Париж с Орлеаном и Бордо, произвело немалое впечатление: «Повозки, что перевозят товары, сооружения ужасающие: очень длинные,

________________________ФРАНЦИЯ - ЖЕРТВА СВОЕГО ОГРОМНОГО ПРОСТРАНСТВА 339

соответственно широкие, а главное — прочные, изготовление коих обходится на вес золота, влекомые шестью, восемью, десятью, а то и большим числом лошадей в зависимости от их веса. Ежели бы дороги не были такими, каковы они суть, я не знаю, что сталось бы с таким движением, каковы бы ни были предприимчивость и активность людей сей страны». Правда, в отличие от Артура Юнга эти личные впечатления сопоставляются не с Англией, а с Испанией, что позволило Понсу лучше англичанина понять размах этих дорожных новшеств167. «Франция, — писал он, — нуждается в дорогах более чем какая-либо другая страна из-за ее вод и болотистых зон», следовало бы также добавить, с ее горами и еще более — с ее необъятностью.

Во всяком случае, остается фактом, что тогда совершался все более и более возраставший охват дорогами французского пространства: к концу Старого порядка имелось 40 тыс. км сухопутных дорог, 8 тыс. км судоходных рек и 1000 км каналов168. Этот охват умножил «присоединения» и иерархически расчленил территорию, он стремился диверсифицировать транспортные пути. Так, если Сена оставалась излюбленным путем в Париж, то продовольствие прибывало в столицу как из Бретани — по Луаре, так и из Марселя — по Роне, через Роанн, по Луаре и Бри-арскому каналу169. По призыву предпринимателей и военных поставщиков в декабре 1709 г. зерно из Орлеана прибыло в Дофине170. Даже обращение звонкой монеты, в любую эпоху бывшее привилегированным, оказалось облегчено реорганизацией перевозок. Именно это отмечал в сентябре 1783 г. доклад Государственного совета: некоторые банкиры и коммерсанты Парижа и главных городов королевства, «используя великие удобства, каковые ныне предоставляют коммерции дороги, устроенные по всей Франции, равно как и учреждение службы почтово-пасса-жирских перевозок, дилижансов и транспортных контор... делают из перевозки золотой и серебряной монеты главный предмет своих спекуляций, дабы по своему

желанию повышать или понижать величину курса, создавать в столице и в провинциях изобилие или голод»171.

Учитывая обширные размеры Франции, становится очевидно, что для ее единства успехи транспорта были решающими, если еще и не достаточными. Именно это на свой лад утверждают (ь применении к более близкому нам времени) историк Жан Бувье, считающий, что национальный рынок во Франции стал существовать только с завершением ее железнодорожной сети, и экономист Пьер Юри, который идет еще дальше, утверждая без обиняков, будто нынешняя Франция станет экономическим единством лишь в тот день, когда телефонная связь в ней достигнет «американского» совершенства. Пусть так. Но с теми дорогами, которые создали в XVIII в. прекрасные инженеры Управления мостов и дорог, определенно наступил прогресс в развитии французского национального рынка.

340 Глава 4. НАЦИОНАЛЬНЫЕ РЫНКИ

ПРЕЖДЕ ВСЕГО ПОЛИТИКА

Но национальный рынок, особенно вначале, был не только экономической реальностью. Он вышел из предшествовавшего политического пространства, И соответствие между национальными политическими и экономическими структурами устанавливалось лишь мало-

помалу, в XVII и XVIII вв.172

Ничто не могло быть логичнее. Мы десятки раз говорили, что экономическое пространство всегда очень намного превосходит пространства политические. Так что «нации», национальные рынки

строились внутри экономической системы, более обширной, чем они, а точнее — в противовес этой системе. Международная экономика с большим радиусом действия существовала давно, и именно в этом пространстве, которое его превосходило, и был посредством более или менее прозорливой, во всяком случае настойчивой, политики выкроен национальный рынок. Задолго до меркантилистской эпохи государь уже вмешивался в сферу экономики, пытался принуждать, направлять, запрещать, облегчать, заполнять брешь, открывать зону сбыта... Он старался развить те закономерности, которые могли бы послужить его существованию и его политическому честолюбию, но в своем предприятии он добьется успеха, только если в конечном счете встретит общее потворство со стороны экономики. Так ли обстояло дело с «предприятием» Франция? Невозможно отрицать, что французское государство сформировалось, по крайней мере наметилось, рано. Если оно и не предшествовало всем остальным территориальным государствам, то оно их вскоре превзошло. В таком напоре следует видеть конструктивную реакцию центральной зоны по отношению к периферии, за счет которой она стремилась расшириться. В ранней своей истории Франции приходилось противостоять опасностям сразу во всех направлениях: то на юге, то на востоке, то на севере, а то и на западе. В XIII в. она оказалась уже самым большим политическим предприятием континента, «почти государством», как справедливо говорит Пьер Шоню173, имевшим одновременно и древние и новые характеристики государства: харизматическую ауру, судебные учреждения, учреждения административные, а главное — финансовые, без чего политическое пространство было бы совершенно инертным. Но если во времена Филиппа Августа и Людовика Святого политический успех обратился в успех экономический, то потому, что рывок, взлет наиболее продвинувшейся вперед части Европы лил живительную воду на французскую мельницу. Повторим, что историки, может быть, недостаточно осознавали значение ярмарок Шампани и Бри, Предположите, что около 1270 г., во времена полного расцвета

________________________ФРАНЦИЯ - ЖЕРТВА СВОЕГО ОГРОМНОГО ПРОСТРАНСТВА 341

этих ярмарок, когда канонизированный король умер под стенами Туниса, экономическая жизнь Европы раз и навсегда застыла бы в очерчивавших ее формах, из этого возникло бы господствующее французское пространство, которое легко организовало бы свою собственную сплоченность и свое распространение за счет ближнего.

Мы знаем, что так не случилось. Огромный спад, который утвердился с началом XIV в., вызвал серию сменявших друг друга крахов. Тогда экономическое равновесие Европы нашло иные основы. И когда французское пространство, бывшее полем сражений Столетней войны, восстановило свою политическую и уже экономическую целостность в правления Карла VII (14221461) и Людовика XI (1461—1483), мир вокруг него ужасающим образом изменился.

Однако в начале XVI в.174 Франция все же стала вновь «первым, и в значительной мере, среди всех [европейских] государств»: 300 тыс. кв. км [территории], от 80 до 100 тонн золота фискальных ресурсов и, может быть, ВНП эквивалентный 1600 тонн золота. В Италии, где котировалось все, как богатство, так и могущество, когда какой-нибудь документ говорил просто «король» («il Re»), речь шла о Христианнейшем короле, короле по преимуществу. Такое сверхмогущество наполняло страхом соседей и соперников, всех тех, кого новый экономический взлет Европы возносил над их прежним состоянием, делая их одновременно и честолюбивыми и опасливыми. И в основном именно поэтому Католические короли, повелители Испании, заранее окружили угрожавшую Францию серией династических браков; и именно поэтому же успех Франциска I при Мариньяно (1515) обратил против него всю силу европейского равновесия — того равновесия, которое было механизмом, просматривавшимся уже в XIII в. Когда в 1521 г. вспыхнула война между Валуа и Габсбургами, механизм сработал против короля Французского к выгоде Карла V, с риском (который не замедлил сказаться) содействовать первенствующему положению Испании, тому, чем чуть раньше или чуть позже занялось бы само по себе американское серебро.

Но разве политическая неудача Франции не объяснялась также — и главным образом — тем, что она более не была и не могла быть в центре европейского мира-экономики? Центр богатства находился в Венеции, в Антверпене, в Генуе, в Амстердаме, и эти сменявшие друг друга опоры были вне пределов французского пространства. Был только один, довольно краткий миг, когда Франция снова приблизилась к первому месту, — во время войны за Испанское наследство, когда Испанская Америка открылась для купцов из Сен-Мало. Но случай, едва приоткрывшийся, ускользнул. В общем, история не благоприятствовала сверх меры формированию французского национального рынка. Раздел мира произошел без него, даже за его счет.

342 Глава 4. НАЦИОНАЛЬНЫЕ РЫНКИ ФРАНЦИЯ - ЖЕРТВА СВОЕГО ОГРОМНОГО ПРОСТРАНСТВА 343

Не ощущала ли это в какой-то смутной форме и сама Франция? Во всяком случае, она пыталась начиная с 1494 г. утвердиться в Италии. Это ей не удастся, и между 1494 и 1559 гг. итальянский магический круг утратит руководство европейским миром-экономикой. Попытка и неудача повторятся столетие спустя, будучи направлены в сторону Нидерландов. Но, по всей вероятности, если бы в 1672 г. голландская война завершилась французской победой, которая определенно была возможна, центр мира-экономики переместился бы тогда из Амстердама в Лондон, а не в Париж. И именно в Лондоне он оказался прочно закрепившимся, когда в 1795 г. французские армии оккупировали Соединенные Провинции.

ЧРЕЗМЕРНОСТЬ ПРОСТРАНСТВА

Не была ли одной из причин этих неуспехов относительно непомерная протяженность Франции? Разве в конце XVII в. не представлялась она наблюдательному взору Уильяма Пегги как тринадцать Голландии, как три или четыре Англии? Разве не насчитывала она вчетверо или впятеро больше населения, чем последняя, и вдесятеро больше, чем первая? Уильям Петти дошел даже до утвержцения, будто Франция имела в 80 раз больше добрых пахотных земель, нежели Голландия, тогда как в конечном счете «богатство» ее было лишь втрое

1562—1570

больше богатства Соединенных Провинций175. Если сегодня, приняв в качестве единицы измерения маленькую Францию (550 тыс. кв. км), вы стали бы искать государство в тринадцать раз больше, чем она (7150 тыс. кв. км), то получили бы размеры Соединенных Штатов. Артур Юнг мог иронизировать по поводу движения между Парижем и Орлеаном, но если бы, в конце концов, посредством переноса мы наложили на Лондон сетку французских коммуникаций XVIII в., имевшую центром Париж, эти дороги во всех направлениях затерялись бы в море. На более обширном пространстве любое движение равного объема «растворяется».

Аббат Галиани говорил по поводу Франции 1770 г., «что она не похожа более на Францию времен Кольбера и Сюлли»176; он считал, что страна достигла пределов своего расширения; с двадцатью миллионами жителей она не смогла бы увеличить массу своих изделий, не нарушая той меры, которую навязывала экономика всего мира. Точно так же, если бы она имела флот в такой же пропорции, как Голландия, этот флот, увеличенный в 3, в 10 или в 13 раз, был бы за пределами тех пропорций, какие могла бы воспринять мировая экономика177. Галиани, самый проницательный человек своего столетия, затронул самое больное место. Франция была прежде всего своей