Глава 14

Я стою у окна в больничной палате, жду, когда наша машина въедет на парковку. Прекрасный день. Я пред­ставляю, как Джен и все остальные гоняют футбольный мяч, и думаю, заметил ли вообще Марко, что меня нет. Сегодня не так больно, и я не чувствую вчерашней сла­бости. Я надеваю форму – другой одежды не нашлось, – у меня на воротнике и впереди на футболке до сих пор пятна крови. Не могу найти свои носки, поэтому наде­ваю пару бумажных больничных носков, а на них уже свои кроссовки. В конце концов, я вижу маму, но тут входит медсестра с креслом-каталкой и моей медицин­ской картой.

– Это обязательно?

Она кивает и улыбается, потом ставит мне на коле­ни мой рюкзак с учебниками, кроссовками и влажной одеждой. Она выкатывает меня к входу, где ждет мама. Мама румянее обычного. Волосы у нее в беспорядке, и, когда она меня целует, от нее пахнет зерном, как от папы, когда он поздно возвращался домой после вече­ринок на работе.

– Ты как? – спрашиваю я се. – Ты какая-то стран­ная.

– Нет, все нормально.

Я подхожу к машине медленно, потому что мне боль­но идти слишком быстро и дышать слишком глубоко. Мама держит меня за руку и смотрит в землю.

Она заводит машину и разворачивается как-то слиш­ком широко.

– У меня будут неприятности? Мама искоса глядит на меня.

– С какой стати?

– Из-за всего этого, из-за больницы, драки. Мама смотрит на дорогу, поддает газу и останавли­вает на красном светофоре.

– Нет, Холли, никаких неприятностей у тебя не будет.

– Потому что ты можешь спросить хоть мистера Сэлери, хоть Джен... Эти девицы первые на нас напали.

Мама кивает и бросает взгляд на свои покрасневшие и загрубевшие руки.

– Я знаю, милая, я тебе верю.

– Правда?

– Ну да.

Мы останавливаемся у кондитерской, мама берет кофе и глазированную булку с орехами, а я заказываю чизкейк и кока-колу. Мама пристально смотрит, как я ее глотаю.

– Как ты себя чувствуешь? Тебе больно? Я киваю и продолжаю жевать.

– У тебя вкуснее, твой чизкейк. Моя булка как будто из картона.

У мамы такой нервный и растрепанный вид, как буд­то ее надо утешить, поэтому я протягиваю руку с рас­крытой ладонью, и она берет ее.

– Холли, пообещай мне одну вещь. Я бросаю вилку.

– Я же сказала тебе! Мы напортачили, проиграли, они уже нас разбили, зачем бы нам...

– Я не о том. Мне нужно, чтобы ты получила закон­ченное образование. Я знаю, что тебе не нравится учить­ся, но ты обязательно должна постараться.

Я беру вилку.

– В старших классах есть хоккейная команда. Мама смеется.

– Никакого хоккея. Хватит с тебя двух видов спорта, больше не надо.

– А что, в хоккей играть мне нельзя?

Но мама не слышит моего вопроса. Она смотрит в кофейную гущу эспрессо и потом, не глядя на меня, го­ворит:

– У нас же семья. Правда?

Я ничего не отвечай, налепливая крошки чизкейка на вилку. Потом в кондитерскую заходит компания студентов университета. Там девушки – ровесницы Жизель. На них классная одежда, черная с бежевым, их свежий, цит­русовый запах тут же наполняет кондитерскую. У всех них длинные шелковистые волосы, все лица круглые и розо­вые. Все в них кажется мягким на ощупь. Они открывают учебники, а парни, которые пришли с ними, идут к прилавку. Я не могу отвести глаз от девушек. Кажется, что у всех них большие глаза, которые они постоянно закатывают, говоря друг с другом. У них такой сконструирован­ный, такой слаженный вид; их внешность и одежда кажется настолько чуждой угловатости Жизель с ее дырявыми джинсами и носками. Я думаю о размашистых жестах ее костлявых рук, о том, что она похожа на парня.

Я думаю о том, как иногда, по ночам, вспоминаю глупую шутку, которую услышала в школе и забыла рас­сказать маме и Жизель, потом я начинаю думать обо всех тех местах, куда нам надо съездить, о том, сколь­ко нам осталось жить в нашем доме, о том, как утекает время. Я хочу сказать маме об этих ночных мыслях, плавающих у меня в голове, о шутках, планах, тревогах, но почему-то не могу собрать их вместе. И не могу ска­зать ей о том, что ко мне приходит его призрак. Хотя он не боится окончаний и наблюдает за нами с темного края неба.