Современное государство

 

I

Главный принцип современных обществ

 

Для нас особенно важно разобраться в отличитель­ных чертах современного общества и государства, чтобы определить, куда мы идем, что нами уже приобретено теперь и что мы надеемся завоевать в будущем.

Общество, в настоящем его виде, конечно, не являет­ся результатом какого-нибудь основного начала, логи­чески развитого и приложенного ко всем потребностям жизни. Как всякий живой организм, общество представ­ляет собой, наоборот, очень сложный результат тысячи столкновений и тысячи соглашений, вольных и неволь­ных, множества пережитков старого и молодых стремле­ний к лучшему будущему.

Подчиненный язычеству и духовенству дух древно­сти, рабство, империализм, крепостничество, средневеко­вая община, старые предрассудки и современный дух — все это представлено в теперешнем обществе, более или менее, со всеми оттенками, под всеми формами всевоз­можных оттенков. Тени прошлого и облики будущего, обычаи и понятия, сохранившиеся еще от каменного ве­ка, и стремления к будущему, еле обрисовывающемуся на горизонте, — все это существует в нем в состоянии постоянной борьбы в каждом человеке, в каждом обще­ственном слое и в каждом поколении, как и во всем об­ществе, взятом в целом.

Однако если мы посмотрим на крупные столкновения и великие народные революции, совершившиеся в Евро­пе начиная с двенадцатого столетия, мы увидим, что в них выражается одно стремление. Все эти восстания были направлены на разрушение того, что осталось в виде пережитка от древнего рабства в более мягкой форме — против крепостного права. Все они имели Целью освобождение или крестьян, или горожан, или тех и других от принудительного труда, который был навязан им силой закона в пользу тех или других гос­под. Признать за человеком право располагать своею личностью и работать над тем, что он хочет и сколько он хочет, без того чтобы кто-либо имел право принуж­дать его к этому, — иначе говоря, освободить личность крестьянина и ремесленника, такова была цель всех народных революций: великого восстания коммун две­надцатого века, крестьянских войн в пятнадцатом и ше­стнадцатом веках, в Богемии, Германии и Голландии, революций 1381 и 1648 годов в Англии и, наконец, Ве­ликой Революции во Франции.

Правда, что эта цель была достигнута только отча­сти. По мере того как человек освобождался и завоевы­вал себе личную свободу, новые экономические условия навязывались ему, чтобы урезать его свободу, выковать для него новые цепи и угрозой голода подвести его под ярмо. Мы видели недавно пример в наши дни, когда русские крепостные, освобожденные в 1861 году, очути­лись в положении, при котором им пришлось дорогой ценой выкупать земли, которые они обрабатывали рука­ми в течение многих веков, что привело их к упадку и нищете, и таким образом их порабощение было вос­становлено. То, что происходило в России в наше вре­мя, было также и прежде в том или ином виде везде в Западной Европе. Когда физическое принуждение ис­чезало вследствие восстания или революции, то уста­навливались новые формы того же принуждения. Лич­ное рабство было уничтожено, но порабощение возника­ло в новой форме — экономической форме.

И однако, несмотря на все, господствующее начало современного общества есть начало личной свободы, про­возглашенное — по крайней мере в теории — для каждо­го члена общества. Согласно букве закона, труд не яв­ляется более принудительным ни для кого. Нет более класса рабов, принужденных работать для своих господ; и в Европе, по крайней мере, нет более крепостных, обя­занных отдавать своему господину три дня работы в не­делю в обмен на кусок земли, к которому они остава­лись прикованными всю их жизнь. Каждый волен рабо­тать, если он хочет, сколько хочет и что он хочет, — таков — по крайней мере в теории — основной принцип современного общества.

Мы знаем, однако, — и социалисты всех оттенков ад перестают доказывать это каждый день, — насколько свобода кажущаяся. Миллионы и миллионы людей, жен­щин и детей постоянно принуждаются под угрозой голо­да продать свою свободу, отдать свой труд хозяину на тех условиях, на которых он пожелает заставить их ра­ботать. Мы знаем — и мы стараемся ясно показать это народным массам, — что под формой аренды, найма и процента, платимых капиталисту, рабочий и крестья­нин продолжают отдавать нескольким господам вместо одного господина те же три дня работы в неделю; очень часто даже больше, чем три дня в неделю, толь­ко бы получить право обрабатывать землю или даже жить хоть где-нибудь под защитой крова.

Мы знаем также, что если господа экономисты дадут себе труд заняться, однажды, случайно, политической экономией и вычислят все, что различные господа (хозяин, капиталист, посредники, землевладелец и так далее, не говоря о государстве) берут прямо или кос­венно из заработной платы рабочего, то мы будем пора­жены скудной долей, которая остается рабочему для оп­латы труда тех других работников, которых продукты труда он потребляет: для уплаты крестьянину, выращи­вающему хлеб, который он ест; каменщику, строящему дом, в котором он живет; тем, кто сделал его мебель, платье и так далее. Мы были бы поражены, видя, как мало возвращается всем этим работникам, которые про­изводят все, что потребляет рабочий, по сравнению с громадной долей, которая идет баронам современного феодализма.

 

Заметьте, что это ограбление рабочего не делается более одним господином, сидящим законно на шее у каждого работника. Для этого существует механизм, чрезвычайно сложный, безличный и неответственный. Как и в прежнее время, рабочий отдает значительную часть своего труда привилегированным; во он более не делает этого под кнутом господина. Принуждение пере­стало быть телесным. Его выбросят на мостовую, его заставят жить в конуре, умирать с голоду, видеть, как его дети гибнут от истощения, побираться милостыней в старости; но его не разложат в полицейском участке на скамье, чтобы высечь за скверно сшитое платье или плохо обработанное поле, как это делалось еще при на­шей жизни в Восточной Европе, а раньше практикова­лось везде, в Европе.

При теперешнем режиме, часто более жестоком и бо­лее неумолимом, чем старый режим, человек сохраняет, однако, чувство личной свободы. Мы знаем, что это чувство — почти иллюзия, самообман для пролетария. Но мы должны признать, что весь современный прогресс и все наши надежды на будущее еще основываются на этом чувстве свободы, как бы ограничена они ни была в действительности.

Самый несчастный из босоногих нищих в самый чер­ный момент его несчастий не согласится поменять своей постели из камней под сводом моста на тарелку супа, которая давалась бы ему каждый день, но с цепью раб­ства на шее. Более того. Это чувство, это требование личной свободы так дороги современному человеку, что мы постоянно видим, как целые массы рабочих терпят голод месяцами и идут с голыми руками на штыки го­сударства, чтобы только удержать известные завоеван­ные права.

В самом деле, самые упорные стачки и самые отча­янные восстания происходили из-за вопросов о свободе, о завоеванных правах, — более чем из-за вопросов о за­работной плате.

Таким образом, право работать над тем, чего хочет человек и сколько хочет, остается принципом современ­ного общества. И самое сильное обвинение, которое мы выдвигаем против современного общества, состоит в том, что эта свобода, столь дорогая сердцу рабочего, остается все время воображаемой и призрачной благо даря тому, что он вынужден продавать свою силу капи­талисту; так что современное государство есть могучее орудие для удержания рабочего в таком вынужденном положении; и достигает оно этого при помощи привиле­гий и монополий, которые оно постоянно дает одному классу граждан, к невыгоде и в ущерб рабочему. В са­мом деле, теперь начинают понимать, что принцип лич­ной свободы, который так дорог всем завоевавшим ее и на котором все пришли к соглашению, ловко обходит­ся благодаря целому ряду монополий; что те, кто ничем не владеет, делаются рабами тех, кто владеет, раз они вынуждены принимать условия владельца земли или фабрики, чтобы иметь возможность работать; что таким образом они платят богачам — всем богачам — громадную дань, благодаря монополиям, созданным в пользу богатых. Народ нападает на монополии не затем, чтобы помешать праздности, какую они дают привилегированным классам, но вследствие того господства над рабо­чим классом, которое они обеспечивают.

Серьезный упрек, который мы ставим современному обществу, состоит не в том, что оно пошло по ложной дороге, провозглашая, что отныне каждый будет рабо­тать над тем, что он хочет и сколько хочет. Мы его уп­рекаем в том, что оно создало такие условия собствен­ности, которые не позволяют рабочему работать над тем, что он хочет и сколько хочет. Мы считаем это общество ненормальным и несправедливым, потому что, провозгласив начало личной свободы, оно поместило ра­ботника полей и фабрик в такие условия, которые унич­тожают »то начало; потому что оно низводит рабочего до состояния замаскированного рабства, до состояния человека, которого нищета заставляет работать для обо­гащения хозяев и для увековечения самому своего раб­ского состояния, — заставляет самого ковать себе свои цепи.

Но если так — если право «работать над тем, что хо­чешь и сколько хочешь» действительно дорого современ­ному человеку; если всякая форма принудительного и рабского труда ему противна; если личная свобода для него важнее всего, — то ясно, что должен делать ре­волюционер.

Он отбросит всякие формы скрытого и замаскирован­ного рабства. Он будет стремиться к тому, чтобы эта свобода не была пустым словом. Он постарается узнать, что мешает рабочему быть действительно единственным господином своих способностей и своих рук; и он будет работать над тем, чтобы разбить эти препятствия — если нужно, силой. Но он будет остерегаться в tg же время ввести новые препятствия, которые, увеличивая, может быть, его благосостояние, снова доведут человека до того, что он потеряет свою свободу.

Посмотрим же, что это за препятствия, которые в современном обществе обрезали свободу рабочего и сделали его рабом.

 

II