Формы рода

Из этнографических наблюдений и исторических источников известно, что род обычно выступает в двух основных формах: материнской и отцовской. Вопрос о соотношении этих форм уже много десятилетий является одним из главных предметов спора между этнографами. Мы бегло касались этого вопроса выше и отмечали, что зачатки материнской филиации у приматов, стабильный характер женской части первоначального рода, а также некоторые другие данные позволяют считать, что первоначальный род был материнским. Остановимся теперь на этой теме более подробно, исходя уже из свидетельств не приматологии и археологии, а прежде всего этнографии.

История полемики по проблеме соотношения материнского и отцовского родов была подробно рассмотрена М. О. Косвеном, к монографии которого мы и отсылаем читателя¹. Здесь же напомним лишь, что в советской исторической науке до недавних пор считалась бесспорной идея Моргана о примате материнского рода. Развивая и обосновывая эту идею, советские этнографы вскрыли и проанализировали пережитки материнского рода у многих народов².

Вместе с тем в этнографической современности, как показали исследования в послеморгановский период, общества с материнско-родовой организацией довольно редки. У отсталых племен, у которых, исходя из уровня развития их производительных сил, можно было бы ожидать существование материнского рода, как будто чаще встречаются отцовско-родовые или различные билинейные общины. Кроме того, в ряде районов земного шара встречаются племена, живущие по соседству друг с другом, в одних географических условиях, имеющие одинаковое направление хозяйства и одинаковый уровень развития производительных сил, но значительно различающиеся по формам социальной организации.

Примеры можно найти в Австралии, Америке и других частях света. Так, в Амазонии в пределах одной историко-этнографической области живет множество племен, сходных по уровню развития производительных сил, но различных по формам социальной организации. Мы находим среди них уитото, кубео, тукано и другие племена Северо-Западной Амазонии с локализованным отцовским родом, локоно Гвианы с материнском родом, паликур с нелокализованным отцовским родом, племена верховьев Шингу, не имевшие ко времени их первой достоверной встречи с европейцами родовой организации и жившие территориальными общинами, состоявшими из материнских домохозяйств. Н. А. Бутинов и В. Р. Кабо в своих работах показали подобное многообразие форм социальной организации, и в частности форм рода у племен Новой Гвинеи и Австралии³. Неизбежно встает вопрос о том, насколько древним является такое многообразие социальных форм. Существовало ли оно в каменном веке или же характерно только для современных отсталых этнографических групп, в течение длительного времени живших и развивавшихся на периферии классовых обществ и находившихся под их влиянием или составлявших устойчивые изоляты?

К настоящему времени написано немало работ, авторы которых отвергают идею о примате материнского рода в истории человеческого общества чаще всего в пользу идеи о примате либо патрилинейных, либо билинейных отношений. Однако даже виднейший и компетентнейший из современных зарубежных противников идеи примата материнского рода Дж. Мердок отмечает, что в среднем матрилинейные общества «архаичнее», чем «патрилинейные», хотя разница в этом отношении и невелика¹.

В последние годы и часть советских этнографов пришла к выводу, что общепринятая до недавнего времени в советской литературе концепция о роли и месте материнского рода в истории общества неточна и что многообразие форм счета родства отсталых народов, наблюдавшееся в XIX и XX вв., восходит по крайней мере к мезолиту.

Как пишет В. Р. Кабо, и отцовский, и материнский роды одинаково свойственны раннеродовому обществу и известны на всех этапах развития². При этом материнский род возникает в результате представлений о физиологической связи матери и ребенка, а отцовский — как следствие наблюдающейся у самых отсталых народов социальной связи между ребенком и отцом. Отсюда делается также вывод, что отцовский и материнский роды могут существовать одновременно у одного и того же народа, неся разные функции³. Таким путем объясняется и переплетение отцовско- и материнско-родовых отношений у первобытных охотничье-собирательских племен Австралии.

Основываясь на австралийских материалах, В. Р. Кабо высказал мысль, что «первобытные общины охотников и собирателей, как правило, патрилокальны, что связано с особенностями их хозяйственной деятельности»⁴. Однако такая абсолютизация австралийских данных представляется нам не вполне правомерной, поскольку не подтверждается в достаточной степени материалами из других областей земного шара.

Из 33 племен охотников и собирателей Южной Америки, для. которых имеются данные о социальной организации⁵, 19 матрилинейны, для 8 нет данных о счете родства и только 6 патрилинейны. Из 19 матрилинейных племен для 14 характерна матрилокальность брака, для 3 нет данных о локальности и в 2 обществах брак может быть в зависимости от условий матри- или патрилокален или же билокален. Из 6 патрилинейных обществ 4 патрилокальны и 2 матриили патрилокальны в зависимости от конкретных условий заключения брака. Таким образом, для охотников и собирателей Южной Америки более характерны не патрилинейность и патрилокальность, а, напротив, матрилинейность и матрилокальность.

У индейских охотничьих племен Северной Америки, как доказано американскими этноисториками, матрилинейность и матрилокальность преобладали в период, непосредственно предшествовавший европейской колонизации⁶. У американских эскимосов и алеутов также сохранились многочисленные следы существовавших у них в прошлом (иногда, как у алеутов, всего лишь несколько веков назад) материнско-родовых отношений⁷.

В Сибири А. Ф. Анисимов, Г. М. Василевич, Б. О. Долгих выявили пережитки материнского рода у таких охотничьих народов, как звенки и нганасаны. Более или менее многочисленные следы материнско-родовых отношений имеются и у других народов Сибири⁸.

Весьма интересно новое исследование общественного строя африканских пигмеев бамбути, проведенное Ж. де Ливом⁹. Как известно, у В. Шмидта, Р. Шебесты и некоторых других зарубежных исследователей, особенно у принадлежащих к культурно-исторической школе, африканские пигмеи фигурируют как характерный пример народа с изначально «отцовским правом», у которого «материнско-правовые» порядки появляются лишь с развитием земледелия¹⁰. Ж. де Лив доказывает ошибочность этой точки зрения. Он отмечает, что в настоящее время пигмеи бамбути живут в примитивном патриархальном, или, по терминологии автора, андрократи-ческом, обществе. Счет родства у бамбути патрилинеен, брак патрилокален, старейшинами родовых групп являются мужчины, они же составляют большинство тайного союза торе.

Вместе с тем «андрократические», т. е. патриархальные, черты проявляются у пигмеев р. Итури слабее, чем у соседних с ними племен. Род матери сохраняет большое влияние на замужних женщин и их детей, женщины участвуют в ритуальных праздниках, а старейшие из них могут стать членами союза торе. Этот союз, таким образом, еще не является исключительно мужским, противостоящим женщинам, а его террористические черты едва намечены. Наконец, социальное положение женщин у пигмеев гораздо выше, чем у их соседей.

В преданиях и мифах пигмеев р. Итури сохранилось много элементов, свидетельствующих, что в прошлом положение женщины было еще более высоким. Так, загонные охоты возглавлялись двумя предводителями — женщиной и мужчиной, причем женщина пользовалась большим влиянием. Во многих космогонических и этногенетических мифах первопричиной появления мира и человека считается женское начало. Анализируя язык пигмеев р. Итури, Ж. де Лив также находит в нем следы прежнего существования у пигмеев «гинекократии», или, как бы мы точнее выразились, материнско-родовых отношений.

Ж. де Лив убедительно доказывает, что такие отношения существовали у пигмеев р. Итури в период низкого развития охотничьей техники, когда преобладали коллективные загонные охоты. Позднее, с появлением лука и, особенно с заимствованием от высокорослых соседей стрел с железными наконечниками, резко повысились возможности и эффективность индивидуальной охоты. Она вытеснила загонную охоту, где женщины играли большую роль. Охота же с луком и стрелами была малодоступна для женщин по их физическим данным и являлась делом мужчин. Уменьшение роли женщин в хозяйстве повело к изменению их социального положения и распространению «раннепатриархальных» отношений.

Таким образом, в отличие от преобладающей за рубежом точки зрения, что материнско-родовые отношения появляются только с развитием мотыжного земледелия (В. Шмидт, Д. Аберле, Дж. Браун)¹, Ж. де Лив связывает первичные материнско-родовые отношения с неразвитым охотничьим промыслом и собирательством.

В том же плане Ж. де Лив исследует аборигенов Арнхемленда и приходит к выводу, что у более архаичных групп Северо-Западной Австралии сохраняется больше пережитков материнского рода, чем у более развитых аборигенов Северо-Восточной Австралии, имевших больше контактов с австралийцами европейского происхождения².

Можно высказать догадку (хотя пока ее трудно подкрепить фактами), что пережитки материнского рода у австралийских племен восходят ко времени, предшествовавшему термическому максимуму (7 тыс. лет назад), во время которого вымерли гигантские сумчатые, в результате чего охотникам пришлось перейти к бродячему образу жизни и более индивидуальной охоте. Вероятно, к эпохе, предшествовавшей термическому максимуму, восходят многочисленные мифы о высоком положении женщины в прошлом, на которые обращает внимание В. Р. Кабо³.

Все эти данные, на наш взгляд, свидетельствуют, что патрилокальность и патрилинейность, хотя и были, по крайней мере в последние века, довольно широко распространены (например, в Австралии), тем не менее не являлись даже в новое и новейшее время универсальной типичной чертой обществ охотников и собирателей.

Вернемся теперь к вопросу о том, почему же первоначальный род был, по нашему убеждению, материнским, а не отцовским. Одно из возможных объяснений этому дал Ю. И. Семенов, который, исходя из гипотезы о дисэкономичности и дислокальности первоначального дуально-родового брака, писал, что «человек мог принадлежать только к тому коллективу, в состав которого входила его мать, и ни к какому другому. Принадлежность человека к полностью совпадавшему с родом определенному хозяйственному коллективу была столь само собой разумеющейся, что никакой потребности в исчислении родства не было. Род практически был материнским, но это обстоятельство не осознавалось и не играло никакой роли»⁴. Другими вероятными причинами могли быть такие факторы, как неясность отцовства, роль женщин как наиболее устойчивого ядра общины и хранительниц ее традиций и т. п. Кроме того, как уже отмечалось, новейшие исследования обезьян позволяют предполагать, что признание родства по материнской линии развилось из соответствующих зачатков, имевшихся у животных предков человека, которые, как выявили Рейнольде, Сейд и некоторые другие исследователи, в своем поведении в стаде «учитывают» кровное родство, но исключительно по материнской линии¹.

Род — община — семья

Вопрос о соотношении рода с другими социальными структурами первобытности, прежде всего с общиной и семьей, является одним из наиболее дискуссионных в истории первобытного общества. Существуют две основные точки зрения. Согласно одной из них, родовая организация — явление универсальное и неизбежно возникающее на определенном этапе развития человечества. Согласно другой точке зрения, род не универсален и характерен лишь для отдельных групп человечества, причем не обязательно принадлежащих к одной формации.

Первая точка зрения была развита Л. Морганом, а затем Ф. Энгельсом, который писал: «Возникнув на средней ступени дикости и продолжая развиваться на высшей ее ступени, род, насколько позволяют судить об этом наши источники, достигает своего расцвета на низшей ступени варварства». Далее Ф. Энгельс отмечал, что родоплеменная организация «вполне соответствует общественным условиям, из которых она возникла. Она представляет собой не что иное, как свойственную этим условиям, естественно выросшую структуру»².

Вторая точка зрения, преобладающая в современной зарубежной литературе, достаточно четко сформулирована, например, Д. Мандельбаумом. Он писал, что «род встречается на различных уровнях жизни человека от сравнительно примитивных культур охотников и собирателей, таких, как у племен Австралии, и до высоких цивилизаций древности, таких, как индийская и китайская. И, напротив, народы, не имеющие рода, также встречаются на всех социальных и экономических уровнях от охотников-эскимосов и до нас»³.

Вопроса о причинах такого положения Д. Мандельбаум не ставит.

Кроме этих двух основных позиций существует много промежуточных. Таковы, например, теории, считающие род характерной чертой обществ среднего размера (не слишком маленьких и не слишком больших), или теория многолинейной эволюции, согласно которой род возникает лишь в некоторых линиях развития человеческого общества⁴.

В советской литературе в последние годы получила некоторое распространение мысль о том, что род не универсален, так как некоторые общества еще не дошли до него. Так, Н. А. Бутинов отмечает, что «для наиболее отсталых племен, ведущих охотничье-собирательское хозяйство и бродячий образ жизни, имеют значение все и всякие связи родства, а не только связи по какой-либо одной линии в ущерб всем остальным. Родовые группы людей, как правило, тоже имеются (племена, изученные этнографами, достигли уровня мезолита и раннего неолита), но они еще не играют большой роли»⁵. Развивая свою точку зрения по этому вопросу, Н. А. Бутинов высказал мнение, что основной ячейкой первобытного общества была состоящая из семей община: «Община и семья универсальны, зафиксированы у всех племен. Род не универсален и .не первичен»⁶. Более или менее сходные идеи высказаны В. Р. Кабо, Ю. В. Маретиным и некоторыми другими исследователями.

Нам думается, что идеи о вторичности и неуниверсальности рода по сравнению с общиной и семьей появились в результате некоторой абсолютизации социальной организации доклассовых обществ Австралии и Юго-Восточной Азии новейшего времени и перенесения их социального устройства на всю историю первобытного общества.

Лучшим доказательством того, что все современные народы прошли через эпоху родового строя, являются все увеличивающиеся в числе факты, свидетельствующие о существовании в безродовых доклассовых обществах пережитков предшествующей стадии, а именно материнско-родовых или (реже) отцовско-родовых отношений. Северных атапасков и алгонкинов, например, долгое время считали примитивными бродячими охотниками, а их изначальной и основной социальной единицей считали патрилокальную общину. Однако новые работы Р. Маккеннана, К. Макклеллана, В. Гарфильд и других исследователей показали, что в доколониальный период для племен североамериканской тайги было типично не кочевое охотничье, а оседлое и полуоседлое охотничье-рыболовное хозяйство и что у всех этих племен существовала материнско-родовая организация. Весьма интересны также данные американских исследователей, особенно Дж. Хелм, о возникновении и эволюции форм территориальной безродовой общины, постепенно вырастающей под влиянием европейской колонизации и меховой торговли на обломках материнско-родового строя. В ходе этого развития «территориальные связи освобождаются от родственной оболочки»¹.

Таким образом, территориальная безродовая община, объединяющая малые семьи, является у индейцев североамериканской тайги не изначальным, а весьма поздним явлением. Так считают теперь почти все авторы конкретных исследований, посвященных отдельным племенам. И лишь некоторые американские авторы теоретических работ по истории первобытного общества продолжают по старинке ссылаться на лесные охотничьи племена Канады, как на пример того, что патрилокальная территориальная община будто бы является дородовой формой социальной организации. Новые материалы свидетельствуют о существовании рода или его пережитков также у эскимосов, многих племен Амазонки, огнеземельцев, юкагиров и многих других народов, считавшихся ранее исконно безродовыми. Это требует особенно осторожного подхода к любым построениям, постулирующим существование в недалеком прошлом дородовых общин у отсталых охотников и собирателей.

Говоря о пережитках родовых отношений у охотников и собирателей, нельзя пройти мимо интересного исследования Г. Баера и К. Шмитца, посвященного социальной организации индейцев она (селкнам)². Как в этнографическом атласе Мердока, так и в специальных публикациях этим индейцам приписывается отсутствие родовой организации и билатеральный счет родства³. Баер и Шмитц убедительно доказывают, что такое .представление не соответствует действительности. Как известно, наиболее полные фактические данные об она содержатся в монографии М. Гузинде⁴. К сожалению, терминология этого автора отличается значительной нечеткостью. Такие термины, как род, большая семья, семья, родственная группа, употребляются Гузинде как синонимы. Возможно, именно это обстоятельство наряду с недостаточно тщательным анализом способствовало неправильной интерпретации данных Гузинде. Между тем в соответствующих разделах его монографии достаточно четко указано, что племя она состоит из 39 локализованных родов (Гузинде называет их также большими семьями), членство в которых, включая право на родовую собственность, является пожизненным, счет родства ведется по отцовской линии, все члены рода признают свое происхождение от общего мифического предка, строго соблюдается родовая экзогамия и т. д.⁵. Таким образом, очевидно, что перед нами никак не билинейная община, а ранний отцовский род. В связи с потребностями собирательского и охотничьего хозяйства каждый род в повседневной жизни составляет ядро нескольких маленьких кочевых общин, передвигающихся в пределах родовой территории. Состав таких мелких групп часто меняется в зависимости от производственных потребностей, но все эти изменения совершаются в границах патрилинейной родовой структуры. Парные семьи, хотя и выделяются в составе родовой общины, но не обладают ни экономической, ни социальной самостоятельностью. Каждый род имеет своего старейшину, звание которого не переходит по наследству.

Сопоставление материалов Гузинде с выводами, которые делались из них Мердоком, Лоуи, Купером, привело Баера и Шмитца к убеждению, что широко распространенное представление о типичности для охотников и собирателей билинейной дородовой общины заставляет исследователей неверно интерпретировать даже достаточно ясные фактические данные. Баер и Шмитц считают, что подобное представление помимо конкретных причин, различных в каждом отдельном случае, является также результатом несовершенной методики, не позволяющей вскрывать неярко выраженные черты социальной организации. Они призывают заново проверить правильность утверждений о билинейных общинах для всех племен охотников и собирателей. Этот призыв кажется нам весьма своевременным.

Таким образом, фактическая база концепций о сравнительно недавнем существовании дородовых общин сужается и, напротив, идея о первичности родовой общины по отношению к различным локальным безродовым объединениям подкрепляется все новыми данными.

Всем сказанным мы никак не хотим умалить роль общины в истории первобытного общества. Ее значение, бесспорно, очень велико, однако нет никаких оснований противопоставлять ее роду и ставить вопрос об основной социальной ячейке первобытного общества альтернативно: род или община?⁶ Достоверное существование общины без рода в недавнее время известно лишь для некоторых народов, но и они, утратив родовую структуру, сохраняли ее более или менее отчетливые пережитки (чукчи, эскимосы, атапаски, алгонкины, индейцы прерий, индейцы бассейна р. Шингу и др.). Можно предполагать, что в период перехода от стадной организации к родовой в течение какого-то отрезка времени, лежащего на рубеже среднего и верхнего палеолита, локальные безродовые общины также могли сосуществовать с родовыми коллективами, пока не были вытеснены последними под действием биосоциального отбора. Всю остальную часть истории первобытного общества, от верхнего палеолита и до начала перехода к классовому обществу или до утраты рода отсталыми обществами новейшего времени, род и община существуют совместно и тесно переплетаясь (австралийцы, большая часть племен Южной Америки, малые на роды Сибири до революции, многие отсталые племена Индии и Индонезии и т. д.).

Нам думается, что сущность диалектического единства общины и рода удачно сформулирована Д. Д. Тумаркиным, отметившим, в частности, «что в эпоху расцвета первобытного общества род был немыслим без родовой общины, родовая община без рода»¹. В эту эпоху локализованный род, члены которого составляли большинство (по подсчетам А. И. Першица, 75%) членов родовой общины, не только был коллективным собственником земли и родового, а по сути дела и общинного, имущества (общинное жилище, запруды для ловли рыбы, большие лодки и т. п.), но и выступал в качестве основной производящей силы и распределял результаты труда. Кроме этого, он был надстроечной и брачно-регулирующей категорией. Надстроечные функции рода стали главными лишь с разложением первобытного коллективизма и началом смены родовых связей соседскими. Как писал К. Маркс, «нелепый религиозный элемент становился самым главным фактором для рода по мере того, как исчезали реальное сотрудничество и общая собственность; запах ладана — он-то оставался»².

Таким образом, лишь у порога классового общества община становится основной социально-экономической ячейкой, оставляя за родом (в тех случаях, когда он еще сохраняется) лишь брачно-р.егулирующие и надстроечные функции.

Что касается семьи и ее соотношения с родом и общиной, то большинство советских этнографов признает первой формой семьи парную семью и считает, что до начала разложения первобытнообщинного строя семья не была экономически самостоятельной и лишь временно в целях более полного освоения природных ресурсов могла обособляться от своей родовой общины. Относительно времени возникновения парной семьи, на наш взгляд, трудно сказать что-либо определенное. Так, Г. П. Григорьев полагает, что существование в верхнем палеолите небольших круглых жилищ с одним очагом в центре (Павлово, Гагарино, Добраничевка и т. д.) указывает на существование в это время парных семей и что многоочажные жилища были лишь суммой жилищ парных семей³. Однако столь же вероятно, что в маленьких хижинах жили женщины с детьми, в то время как мужчины жили отдельно в мужском лагере — предшественнике мужских домов, известных у многих племен нового и новейшего времени. Намек на такую функцию маленьких хижин у людей мустьерской эпохи во Франции мы встречаем, например, у Ф. Бурдье⁴. Время возникновения парной семьи было бы значительно легче определить, если бы мы знали, какова была структура первобытного стада перед его превращением в род, но именно это, как отмечалось выше, остается неясным.

В целом нам кажется, что, несмотря на огромный фактический материал, накопленный историками первобытного общества за последнее столетие, мы не можем сказать о времени возникновения парной семьи больше, чем сказал еще в прошлом веке Энгельс, а именно что «известное соединение отдельных пар на брлее или менее продолжительный срок имело место уже в условиях группового брака или еще раньше»⁵. Думается, что такая временно соединившаяся пара у людей верхнего, а возможно," и среднего палеолита не только не была обособленной хозяйственной ячейкой (на этом вопросе мы остановимся ниже), но и была очень неустойчива. Если обратиться к этнографическим параллелям, то обнаружится, что у многих отсталых народов новейшего времени женщина за свою жизнь вступала в шесть-восемь браков и родившиеся от этих браков дети в значительной мере считались детьми всей общины, а не только своих действительных матери и отца. Логично предположить, что в период зарождения родового строя парные союзы были еще более неустойчивыми и кратковременными и фактически мало чем отличались от группового брака.