Кто рассказывает нам о средневековом Судане

Шли века. Контактов между Северной Африкой и Афри­кой Западной не могли разрушить никакие политические или военные перемены— а их было очень много — по обеим сторонам Сахары. С Суданом торговали карфа­геняне, их сменили римляне, после распада Римской импе­рии торговля перешла в руки купцов бывших римских провинций на южном берегу Средиземного моря. И нако­нец, в середине VII в. в Северной Африке появились арабские завоеватели. Вот с этого времени у нас возника­ет возможность получить хоть сколько-нибудь достоверные, т.е. поддающиеся проверке, сведения о странах и народах Западного Судана, основанные прямо или косвенно на сви­детельствах очевидцев, людей, побывавших в этой части Африканского континента и общавшихся с ее обитате­лями.

Но это вовсе не означает, что до появления таких свидетельств не существовало других источников, по кото­рым мы, люди конца XX в., можем составить себе пред­ставление о прошлом суданских народов.

Любой современный народ, особенно более или менее крупный, не мог возникнуть сразу. Он складывался века­ми из разных, часто очень и очень разных, небольших этнических объединений. Каждая такая группа приносила свою частичку в облик нового, более крупного объеди­нения — облик социальный, культурный, антропологиче­ский. И нередко мы обнаруживаем у современных людей те или иные черты, восходящие к их предкам, жившим за много столетий до нашего времени. А главное — предки эти неизбежно оставляли после себя следы, ма­териальные и нематериальные, вещественные памятники и историческую память народа, запечатленную в его пре­даниях.

Западная Африка не была в этом отношении исключе­нием. Правда, когда четверть века назад писалась «Стра­на золота», автор вполне однозначно соотнес начало появ­ления достоверных сообщений о средневековом Судане только с появлением на Севере континента арабов, все дальше и дальше на запад продвигавших границы «области ислама». И тогда это было оправданно: мате­риальные памятники исторического прошлого Западного Судана были изучены совершенно недостаточно, серьезное археологическое изучение этого прошлого, по существу, только начиналось, да и сейчас остается сделать во много раз больше, чем уже было сделано. И историческое пре­дание изучалось лишь отрывочно, без должной планомер­ности, и велись тогда эти работы с явно недостаточ­ным размахом. Все это нисколько не умаляет заслуг тех ученых, которые занимались археологическими и фолькло­ристическими исследованиями в Судане еще в 40-е и 50-е годы нашего столетия и даже раньше. Но общая картина изученности истории региона и его народов была именно такой: неполной, фрагментарной.

Однако с того времени многое переменилось в Африке. С возникновением на месте бывших колоний независимых государств стремительно рос интерес к подлинной, а не искаженной картине прошлого народов континента. Были разработаны крупномасштабные проекты исторических ис­следований, самыми крупными из которых стали восьми­томная «Всеобщая история Африки», издаваемая ЮНЕСКО, и «Кембриджская история Африки», тоже состоящая из восьми томов. Но и помимо этого в Западной Африке работали и работают в наши дни сотни африканских, французских, американских, польских и других археологов и специалистов по записи и изучению устного истори­ческого предания. И результаты их нелегкого труда делают наши сегодняшние знания несравненно более богатыми и полными, так что сейчас уже нельзя было бы сказать, как в 60-е годы, что-де археологические материалы, на­пример, занимают среди исторических источников, расска­зывающих нам о средневековом Западном Судане, последнее по важности место.

Конечно, археологические исследования сопряжены здесь с определенными, специфичными, по существу, для всей Тропи­ческой Африки, трудностями. Прежде всего — потому что климатические условия Судана очень неблагоприятны для сохранения вещественных памятников прошедших времен. В дождливые сезоны все органические остатки быстро сгнивают, жилища и другие постройки, которые в Запад­ной Африке возводят из дерева, глины и соломы, разру­шаются. Невредимыми остаются лишь сооружения из обож­женного кирпича — а их здесь очень и очень немного, они скорее редкое исключение, — керамические и стеклян­ные изделия, иногда изделия из металла. Но даже с таки­ми ограничениями все эти находки имеют первостепенное научное значение. А в то же время в сухих районах Сахеля сохранность органических материалов иногда оказы­вается гораздо лучшей. Так произошло, например, на территории нынешней Мавритании, в таких ее областях, как Адрар, Тагант, Ход. Результаты проводившихся здесь раскопок, как уже говорилось, открыли совершенно новые, во многом неожиданные, перспективы для историков западносуданского средневековья. И нам еще предстоит погово­рить об этих раскопках более подробно.

Заметно расширились и возможности использования исто­рического предания. Большинство народов Западного Суда­на не создали письменности для своих языков, и только немногие из них использовали слегка видоизмененное араб­ское письмо. Но вместо письменных памятников эти народы сберегли богатейшие сокровища устных рассказов о своем прошлом, о деяниях своих предков, о происхождении обы­чаев и традиций. Эти рассказы тщательно сохраняли спе­циальные сказители, занимавшие видное место в обществе. Такая профессия была наследственной, и высшим достоин­ством считалась способность передать в неизменном виде легенды, полученные от отца, к которому они пришли от деда и т.д. К сожалению, записывать предание стали лишь сравнительно недавно, многое уже безвозвратно утра­чено. Но и то, что сохранилось, дает историку порой бесценный материал. И если арабоязычные авторы пока­зывают нам Судан таким, каким они его видели, приходя с восточной стороны, а европейцы — так, как они видели его с запада, то предание — единственный источник, ос­нованный на видении Западного Судана, так сказать, из­нутри, глазами людей самого описываемого общества. Такого подхода к событиям не могло быть ни у североафриканцев, ни у европейцев. И в этом-то как раз и заключена главная ценность западноафриканского исто­рического предания, устной исторической традиции.

Конечно, у этого источника есть и свои недостатки. Первый из них и, пожалуй, главный для «традиционного» исторического исследования: предание не дает достоверной хронологии. Бесспорно, существуют приближенные методы ее установления (скажем, по числу упомянутых в рассказе поколений), но получаемые таким образом данные тоже далеки от достоверности.

Кроме того, предание (или, как его еще называют, устная историческая традиция) — это живое явление. То, что чуть выше было сказано о его передаче в неизменном виде, нельзя понимать буквально. Любой передатчик традиции — человек своего времени, и, излагая завещанные ему пред­ками-сказителями устные тексты, он их невольно «редакти­рует» хотя бы тем, что делает такие смысловые акценты, так переносит центр тяжести рассказа, чтобы, даже сохра­няя неизменной сюжетную канву, приспособить его к конкрет­ным потребностям своих современников в данный момент. Иначе говоря, предание — это не только и, пожалуй, даже не столько объективное свидетельство о прошлом, но и в не меньшей мере идеологический документ сов­ременной данному конкретному передатчику эпохи.

Но такое редактирование вдобавок не столь уж редко бывало и совершенно сознательным и целенаправленным, когда преданием пользовались для обоснования отнюдь не одних только духовных ценностей, но и претензий на те или иные вполне материальные привилегии, а бо­лее всего — на власть. Генеалогии правителей, неотъем­лемая часть устной исторической традиции, именно поэтому подвергались такому изменению особенно часто.

Наконец, устное предание, как правило, многослойно: оно испытывало самые разные влияния со стороны культур других народов и более крупных человеческих общностей — политических, конфессиональных. Оно впитало в себя мно­гочисленные мусульманские элементы, а в эпоху колониаль­ного владычества случалось, что однажды записанная и опубликованная версия традиции самим авторитетом печат­ного слова превращалась как бы в «нормативную», един­ственно правильную, и воспринималась в качестве таковой не только европейскими исследователями, но и самими африканцами.

Историку многое может дать сопоставление данных предания с материалами этнографических исследований — описаниями быта, обычаев, традиционной общественной организации народов Западного Судана и их осмыслением. Ведь эта часть культурного наследия всякого народа самая устойчивая и, пожалуй, самая консервативная, и сох­раняется она дольше всего. Многие же явления сложились очень давно, в обстановке, совсем не похожей на нынеш­нюю, так что их изучение помогает понять в прошлом народа такие вещи, которых не смогли бы нам объяс­нить ни предание, ни письменные свидетельства.

Итоги исторических исследований последних десятилетий довольно убедительно показали, насколько плодотворным может быть сопоставление этнографических материалов и данных предания с результатами археологических раско­пок. В этом мы еще не раз сможем убедиться на протя­жении нашей книги.

Все, что сказано здесь об археологических, фольклорных и этнографических материалах (а историческим источником могут служить и данные языка, и палеоботаника, и многое другое), ничуть не означает умаления ценности разных видов письменных источников. И в интересующем нас слу­чае — прежде всего арабоязычных.

Ко времени появления первых арабских отрядов в Се­верной Африке и к моменту первого непосредственного знакомства стремительно расширявшегося мира ислама с Западным Суданом (это произошло, по всей видимо­сти, не позднее первых десятилетий VIII в.) на огромной территории Судана далеко еще не завершился процесс скла­дывания крупных этнических общностей, знакомых нам сегодня. И все же на основании многочисленных данных, в первую очередь археологии и устного предания, можно с уверенностью сказать, что уже тогда в Западном Суда­не жили предки нынешних народов, входящих в состав большой языковой группы «манде». Эти люди создали две первые «великие державы» западносуданского средне­вековья — Гану и Мали. На берегах Нигера, между местом, где его русло поворачивает к юго-востоку, и рай­оном современной границы между Нигерией и Нигером, жили предки народа сонгай — они позднее создали третью великую державу этого региона — Сонгайскую. В нынешнем Сенегале в области Фута-Торо и по берегам нижнего течения реки Сенегал обитали предки современных народов фульбе, тукулер и серер. Впоследствии многое менялось в Западном Судане: народы передвигались с места на место в поисках новых плодородных земель и пастбищ, сталкивались друг с другом, кое-где перемешивались, давая рождение новым этническим общностям. Но главные группы родственных народов сохранились, хотя иные из них и расселились в результате всех этих событий по гораздо большему пространству, чем то, какое занимали их предки в начале второй половины I тысячелетия н.э., а то и вообще оказались далеко от мест первоначального своего расселения.

Об этих-то предках современных жителей Западной Африки и спешили рассказать своим единоверцам и землякам купцы-мусульмане, сразу же перенявшие давнюю традицию торговли через Сахару. Немногие из них записали свои впечатления сами. Большинство просто рассказывали об увиденном, а записали эти рассказы более образованные люди, часто на много лет позднее. К тому же среди этих путешественников и на первых порах, да и столетия спустя преобладали коренные жители Северной Африки — берберы. А берберы, даже номинально сделавшись в подавляющем своем большинстве мусульманами довольно быстро, тем не менее далеко не сразу приняли и арабский язык, и культуру, сложившуюся в Средиземноморье и на Ближ­нем Востоке после арабского завоевания из множества разнородных элементов и получившую название «арабской».

Из ученых же мусульман в Западный Судан ездили нем­ногие, особенно в первое время после арабского завоева­ния Северной Африки. Надо сказать, что путь через вели­чайшую пустыню мира был нелегким и далеко не безопас­ным предприятием. Не один десяток караванов усеял сво­ими костями главные дороги Сахары. И все-таки люди продолжали бороться с пустыней, упорно двигались через нее в обоих направлениях. Чаще всего их вела жажда на­живы; лишь единицы решались на поездку в таинственные и окутанные дымкой легенд страны на другом «берегу» из чистой любознательности, основную же массу путешест­венников составляли люди, чьи человеческие качества не всегда были бы способны вызвать у нас восхищение. И тем не менее нельзя не воздать должное мужеству этих людей, их упорству. Ведь именно им обязаны мы большой долей своих знаний о прошлом Африки, и на страницах нашего рассказа мы не раз еще встретимся с именами многих из них.

Арабский язык, который они принесли в Судан, был в сред­ние века международным языком науки и культуры на всем Ближнем Востоке, да и не только там — например, на Пиренейском полуострове или на Сицилии. И неуди­вительно, что на этом языке писали и африканские ученые, уроженцы Западного Судана. Современные исследования позволили обнаружить не так уж мало их сочинений. Многие поселения, располагавшиеся на главных торговых путях, имели собственных историков. И арабское слово «тарих» — история — фактически сделалось в научной литературе об этой части Африки обозначением особого жанра исторической письменности (даже в тех случаях, когда само слово тарих отсутствует в том или ином названии).

Сочинения этого жанра могли быть очень разными — от простого перечня правителей или отдельных событий, представлявшихся автору особо важными, до настоящих исторических трактатов, хроник, описывающих историю целых государств. В последнем смысле особое место занимают три крупных сочинения, созданные в Томбукту; два из них были завершены в начале второй половины XVII в., третье — столетием позже. Именно эти хроники позволят нам в дальнейшем подробно говорить об истории вели­кой Сонгайской державы XV—XVI вв., да и не только о ней. Как правило, исторические труды суданских ученых сохра­нили для последующих поколений многие варианты устно­го предания, в том числе и такие, которые сейчас уже не встречаются в устной передаче. Иные из этих сочине­ний рисуют нам историю миграций, на протяжении веков постепенно создававших знакомую нам ныне этническую карту Западной Африки. Все новые и новые обнаружива­емые и публикуемые рукописи позволяют говорить теперь о существовании достаточно развитой мусульманской западносуданской историографии, традиции которой по извест­ным нам памятникам восходят уже к XVI в. и достигли высокого расцвета в последующие столетия.

По мере того как развивалась экономика средневековой Западной Европы, все больший и больший интерес вызывали там далекие заморские страны. И все больше и больше кораблей уходило в дальние плавания в океан на поиски неизведанных земель. Пионерами этого дела, которое в конеч­ном счете оказалось могучим толчком, резко ускорившим развитие всего человечества, были португальские морепла­ватели. Много интереснейших книг написано во всех стра­нах об эпохе Великих географических открытий, в особен­ности о подвиге Колумба. Но начиналась эта эпоха пла­ваниями португальцев к западному побережью Африки. И с середины XV в. непрерывной чередой следовали отчеты, доклады, записки, а позднее и сочинения общего

характера, рассказывающие о том, что застали в Запад­ной Африке европейские мореходы. Так появляется в распо­ряжении исследователя большая группа исторических источ­ников, позволяющих воссоздать подлинную историю Африки в позднем средневековье и в начале нового времени.

А теперь, пользуясь всеми этими историческими источни­ками, попробуем рассказать о том, как развивалась исто­рия Западного Судана в средние века.

Прежде чем приступать к такому рассказу, небесполезно будет, однако, внести ясность в еще один непростой воп­рос. Дело в том, что после колониального раздела Афри­ки французские, английские, бельгийские, португальские и другие завоеватели прилагали немалые усилия для того, чтобы доказать, будто народы континента были «неисто­рическими», будто они ничего не могли создать сами ни в сфере политической организации, ни в культуре — да и вооб­ще история «Черного материка» началась-де только с того момента, когда на нем появились первые европейцы. Правда, многие европейские ученые и в пору расцвета колониальной системы не поддались общему поветрию, доказывая и самобытность африканских культур, и высо­кий уровень развития доколониальных африканских обществ. А уж в наши дни едва ли кому-нибудь даже из числа людей, не испытывающих, мягко говоря, теплых чувств к национально-освободительной борьбе африканских наро­дов, придет в голову отстаивать этот несостоятельный в научном отношении тезис в открытую. Резко возросшая роль африканских стран в современном мире сделала его и поли­тически несостоятельным, попросту бесперспективным. Ну, а о научной его бесперспективности и говорить нечего.

Известно, однако, что наши недостатки часто бывают продолжением наших достоинств. Борясь против расистских утверждений о некоей «неполноценности» африканских на­родов, некоторые ученые и публицисты, даже прогрессив­ные и субъективно честные, ударились в противоположную крайность и стали утверждать, будто Африке человечество обязано вообще всей своей культурой. И Древняя Греция оказывается, таким образом, лишь робкой ученицей Древ­него Египта, который, в свою очередь, был-де сугубо «негро-африканским» и практически не испытывал влияния со стороны других народов Ближнего Востока и их культур. Такого рода тезисы впервые были сформулированы видным сенегальским историком Шейхом Анта Диопом еще в середи­не 50-х годов и с тех пор не столь уж редко воспроизводились в трудах африканских ученых из стран запад­ной части континента.

Так совершенно естественный и законный протест против расизма традиционного колониалистского толка незаметно переходил в, так сказать, «расизм наоборот». Логическим выводом отсюда были рассуждения о том, что Африка будто бы развивалась совершенно особыми путями, что в ней никогда не бывало в доколониальное время ни антагони­стических классов, ни классовой борьбы, что все африкан­ские общества той поры изначально были если и не социа­листическими, то уж, во всяком случае, «коммуналистскими». А раз так — значит, к современной Африке нель­зя применить марксистскую теорию общественного развития: она-де непригодна здесь в силу именно этой «африкан­ской исключительности». И таким вот образом тезис, бывший некогда просто полемическим преувеличением, при­водит в конце концов к достаточно недвусмысленным поли­тическим концепциям.

Что можно сказать о таких утверждениях? Наверное, прежде всего то, что они антиисторичны. Историю нельзя ни улучшать, ни ухудшать; любая попытка ее приукрасить, пусть даже и из самых лучших, самых благородных по­буждений, ведет к искажению действительной картины прошлого, к забвению его, часто ох как нужных, уроков. Если же подойти к делу со строго научных позиций, то очень скоро убеждаешься, что история Африки разви­валась по тем же самым общим законам, что и история любой другой части света. Никто не собирается отри­цать, что развитие это в то же время отличалось опре­деленной спецификой, которая отсутствовала в обществах других континентов. Но нельзя местные особенности, кото­рые по самому своему определению бесконечно многооб­разны, выдавать за «исключительные» закономерности.

Но отсюда следует еще один непременный вывод: не надо преувеличивать уровень хозяйственного и об­щественного развития доколониальной Африки. Конечно, для определения этого уровня очень трудно подобрать какие-то абсолютные мерки; можно только сравнивать Африку с другими районами земного шара. И как раз при таком сравнении всякому непредубежденному истори­ку придется признать, что в период, с которого начи­нается наш рассказ, т.е. примерно к рубежу н.э., впе­реди находилось Средиземноморье — Южная Европа, Ближ­ний Восток, Северная Африка, а вместе с ним — Китай и Индия, но, конечно, не Тропическая Африка, в том числе и Западный Судан (хотя сам по себе он был едва ли не самым продвинувшимся по пути социально-экономического развития районом Африки к югу от Сахары). Развитию человеческой истории вообще присуща неравномерность — это один из главных ее законов. И такую неравномерность могли усиливать те или иные природные или социальные условия. Отставание Тропической Африки от средиземноморского мира начиналось еще задолго до интересующего нас времени (как и почему это отставание возникло — вопрос особый). И как раз Сахара, огромный и труднопреодолимый природный барьер, отделивший тропическую часть континента от быстро развивавшегося Средиземноморья, оказалась одной из важнейших причин отставания Западной Африки.

Люди, населявшие Сахару в IV и III тысячелетиях до н.э., бесспорно, не уступали по уровню развития техники и культуры своим европейским современникам (хотя отставали уже от обитателей Нильской долины и Двуречья). Однако высыхание Сахары во II тысячелетии до н.э. заставило большую часть ее древнего населения отступить к югу. И появление пустыни, отрезавшей Тропическую Африку от Средиземноморья, исключительно неблагоприятно сказалось на развитии народов этой части материка.

Этим народам, в частности тем, что населяли Западный Судан, пришлось до многого доходить самим, не имея возможности использовать опыт соседей, связь с которыми великая пустыня делала очень нелегким и опасным предприятием. Темп развития общества замедлялся, и за много веков до европейской работорговли и последующей колонизации стало ускоренными темпами накапливаться то отставание, которое потом так облегчило эту самую колонизацию.

Признавать этот неоспоримый факт — вовсе не означает принижать достижения народов Западной Африки в создании собственной культуры, своей государственности. Жители Западного Судана сумели добиться многого. И если бы они и дальше продолжали развиваться сами по себе, без повседневных широких контактов с окружавшими их обществами, то, возможно, в конечном счете и достигли бы не менее высокого уровня развития, чем северные соседи. К сожалению, история не знает сослагательного наклонения. И такой возможности она народам Судана не предоставила...

Величие и падение Древней Ганы

«Страна золота» и гараманты

«Говорит ал-Фазари, что... область Гана, страна золота, имеет размер в тысячу фарсахов на восемьдесят фарсахов». Эти слова взяты из большого исторического труда арабского ученого Абу-л-Хасана Али ибн ал-Хусейна ал-Масуди «Промывальни золота и россыпи драгоценных камней». Книга была в основном закончена к 947 г. (хотя автор вносил в нее дополнения до самой своей смерти в 956 г.), но слова, приведенные в начале этого абзаца, сказаны были на полтора с лишним столетия раньше — около 786 г., когда великий арабский астроном ал-Фазари завершал составление своих астрономических таблиц. До нашего времени эти таблицы не дошли, и поэтому именно ал-Масуди обязаны мы сохранением самого раннего упоминания названия «Гана» в арабоязычной литературе.

Конечно, ал-Фазари сильно преувеличивал размеры «области Гана»: один фарсах (это персидское слово в араб¬ской передаче обозначало расстояние, которое лошадь проходит шагом за час) был равен приблизительно шести километрам, так что такая Гана покрыла бы по долготе не только Западную Африку, но вообще — весь Африканский континент на уровне примерно 16 градусов северной широты. Видный польский историк Тадеуш Левицки предположил, что речь должна была идти не о фарсахах, а о милях. Средняя величина арабской мили (не будем забывать, что здесь и дальше нам придется иметь дело с мерами средневековыми, точные размеры которых далеко не всегда можно бывает установить) составляла около 2 км. Но и с такой поправкой окажется, что Гана ал-Фазари тянулась бы от верховий Сенегала чуть ли не до озера Чад. Это тоже несомненное преувеличение — самое малое втрое, — хотя вторая цифра с такой поправкой, т.е. 160 км по широте, выглядит более или менее реалистич­ной. Но все же то, что Гана была известна арабскому астроному второй половины VIII в., показывает, что к этому времени арабы определенное представление о положении дел во внутренних областях Западной Африки уже имели. Ал-Фазари был не одинок. Другой великий астроном и математик средневековья, наш соотечественник (он был уроженцем Средней Азии) Мухаммед ибн Муса ал-Хорезми, умерший около 846 г., тоже упомянул Гану в своей «Книге облика Земли». Притом говорит он о ней так: «Гана, народ, который называют аграмантис». И вслед за ал-Хорезми астроном первой половины X в. Сухраб, автор «Книги чудес семи климатов», поясняет: «Страна Гана — народ, называемый аграмантис».

Так причудливо переплелась в трудах арабских астрономов античная и эллинистическая традиция, итоги которой как бы подводили труды александрийского ученого II в. н.э. Клавдия Птолемея, с новыми знаниями, которые приносила мусульманам живая практика, торговая и политическая. И такое переплетение было распространено очень широко, отнюдь не ограничиваясь интересующей нас в данном случае

Западной Африкой.

Еще в V в. до н.э. грек Геродот, прозванный «от­цом истории», рассказывал о народе гарамантов, населяв­шем область Фазания — нынешний Феццан на юге Ливии. Этот народ, говорит Геродот, «имеет боевые колесницы, запряженные четверкой лошадей, на которых они охотятся за эфиопами-троглодитами» (так греческий историк называл далеких предков современного народа тубу — обитателей нагорья Тибести в Восточной Сахаре). Наскальные роспи­си, во множестве обнаруженные на западе и в центре Сахары, как будто могут служить подтверждением сооб­щений Геродота. И все-таки мы до сих пор очень немного знаем об этом народе. Сейчас можно говорить о том, что политическое объединение, получившее, скорее всего, свое название от города Гарама в Феццане, начало скла­дываться, видимо, на рубеже XIV—XIII вв. до н.э. В него вошли различные ливийско-берберские племена, какие-то группы негроидного населения Сахары и довольно много­численные выходцы из стран бассейна Эгейского моря. Те же изображения колесниц, например, повторяют стилевые особенности крито-микенского искусства.

Сведения Геродота относятся к эпохе расцвета гарамантской цивилизации. К этому времени в Феццане существова­ла держава с сильной военной организацией, позволявшей ей держать в страхе непосредственных соседей и выступать равноправным партнером в торговых контактах с карфа­генянами, бывшими до конца Пунических войн, т.е. до начала второй половины II в. до н.э., хозяевами всего североафриканского побережья к западу от Египта. Га-раманты обменивали золото, страусовые перья, драгоценные камни и черных невольников на ремесленные изделия. Внут­ри гарамантского общества наблюдалось довольно четкое расслоение; в нем верхнюю позицию занимали скотоводы-всадники. Подчинив себе окружавшие их народы землевла­дельцев, часть из них обратив в рабов, они организовали строительство очень крупных и сложных по тем временам оросительных сооружений, питавших гарамантские оазисы в обстановке все ускорявшегося высыхания зеленой Сахары.

Гараманты сумели сохранить независимость и после пере­хода господства над Северной Африкой в руки Рима. Несмот­ря на несколько, казалось бы, успешных походов римских войск в глубину гарамантских владений, на этих землях не стояли римские гарнизоны. Опустошение плодородных оазисов, даже сожжение римлянами столицы Феццана — Гарамы не привели к созданию здесь еще одной римской провинции, как случилось это на всей территории Север­ной Африки. Больше того, гарамантам случалось высту­пать и в роли равноправного союзника, совершая вместе с римскими отрядами походы все на тех же «эфиопов-троглодитов».

Последние дошедшие до нас сведения о гарамантах относятся к VII в. — ко времени арабского завоевания Северной Африки; после этого гараманты бесследно исче­зают из сообщений очевидцев, сохраняясь лишь в астро­номических и географических трактатах, восходящих к Пто­лемею. Как и куда они исчезли — вопрос особый, на который наука пока что еще не нашла ответа. Но в позд­ней эллинистической научной литературе они традицион­но остались могущественными и опасными соперниками римской мировой державы. И ничего нет удивительного в том, что писавшие по-арабски ученые, познакомившиеся с этой научной традицией раньше писавших по другим отраслям знания, связали в своем представлении с древ­ними гарамантами то большое и сильное политическое объединение — созданное и управлявшееся африканцами с черным цветом кожи, — сведения о котором мусульмане начали получать от купцов, продолжавших по стопам своих предшественников старинную торговлю с Западной Африкой.

Но переняли они не только сведения. Именно гараманты проложили два главных торговых пути через Сахару, две «дороги колесниц», вдоль которых сохранились до наших дней многочисленные изображения этих колесниц. Один из этих путей ведет от Триполи до нынешнего малийского города Гао, а второй выходит к западной границе внут­ренней дельты Нигера, приблизительно около современного городка Гундам, начавшись в Южном Марокко. К этим дорогам нам еще предстоит вернуться.