Раздел I. Философия и ее история

поскольку высказывается професси­онально. Философ посредством языка не только что-то сообщает другому; он уясняет и свое собственное сознание, мироощущение. Вне языка (в широком смысле этого слова), вне конструкции, имеющей свои син­таксические законы, он даже не уз­нал бы, о чем он думает; не понял бы, что он думает о том, о чем думает.

В той мере, в какой нам удастся возвыситься над своей собственной естественной природой, приблизить­ся к образу человека, мы прибегаем к философствованию.

Там же. С 32-34.

Современная философия: хрестоматия

Я хочу подчеркнуть, что филосо­фом является каждый человек — в каком-то затаенном уголке своей сущности. Но профессиональный философ выражает и эксплицирует особого рода состояния, которые под­даются пересказу лишь на философ­ском языке.

Я хочу определить философию как сознание вслух, как явленное созна­ние. То есть существует феномен со­знания — не вообще всякого созна­ния, а того, которое я бы назвал обо­стренным чувством сознания, для человека судьбоносным, поскольку от этого сознания человек, как живое существо, не может отказаться. Ины­ми словами, философия не пресле­дует никаких целей, помимо выска­зывания вслух того, от чего отказаться нельзя. Это просто умение отдать себе отчет в очевидности — в свиде­тельстве собственного сознания. То есть философ никому не хочет доса­дить, ничего не хочет опровергнуть, никому не хочет угодить, поэтому и говорят о задаче философии: «Не пла­кать, не смеяться, не понимать». Я бы сказал, что в цепочке наших мыс-

276

Так вот, в крайней точке, этого полпути мы и можем встретиться с философским постижением мира. Ибо по другой половине нуги нам идет навстречу философия уже суще­ствующих понятий. То есть, с одной стороны, философ должен как бы пройти полпути вниз, к самому опыту, в том числе и к своему личному опыту. А с другой стороны, философ­ские понятия позволяют продолжать этот путь познания, поскольку дальше переживать без их помощи уже невозможно. Дальше, например, мы можем ударить того, кто нас обидел, или же самовлюбленно нести свою обиду и обвинять во всем окружаю­щий мир, лишившись тем самым воз­можности заглянуть в себя и спро­сить: а почему, собственно, я злюсь? Ведь в самой злобе есть что-то и обо мне. Направленная на внешние пред­меты, в действительности она что-то говорит или пытается сказать и о нас самих, о том, что есть на самом деле; что происходит и в нас и вне нас. И вот наше дальнейшее движение, свя-занное с продолжением переживания, оторвавшись от наших реактивных изживаний, идет уже на костылях, на помочах понятий.

<...>Есть некая реальная филосо­фия как элемент устройства нашего сознания, и есть философия понятий и учений, предметом которой явля­ется экспликация реальной филосо­фии. Предметом философии является философия же, как это ни покажется, возможно, парадоксальным. Но этот элемент, эквивалентный фи­лософскому доказательству, — я мыс­лю, я существую, — выполняется и при создании художественного обра­за. Помните, как Пруст определял поэзию? Поэзия есть чувство собст­венного существования. Это фило­софский акт. Но он философский,

когда осуществлен с применением философских понятий. Тогда это фи­лософия, а не поэзия, конечно.

Немыслим учебник философии, немыслим и учебник по истории фи­лософии; они немыслимы как пред­меты, посредством которых мы изу­чили бы философию. Соприкоснове­ние с оригиналом есть единственная философская учеба.