Глава III Накопления и источники ресурсов

Если бы гигантомания служила лишь выражением чрезмерного честолюбия, пускай иррациональным, но все же стимулом к тому, чтобы производить больше и быстрей, — все это было бы еще полбеды. Все дело в том, что она не была просто «лозунгом агитации». Она была указанием, более того — точной директивой к действию. Она претворялась, иначе говоря, в обязательные технические проекты, огромные капиталовложения, в нарастающую гору начинаний, не предусмотренных планом. Она вызывала огромное распыление средств вместо их сосредоточения во имя быстрейшего получения результатов. Одним из самых поучительных примеров может служить случай с заводами синтетического каучука. Благодаря открытиям советских химиков этот материал был тогда только что впервые получен в СССР. Речь шла пока об экспериментальном, а не о промышленном производстве. Специалисты, начиная с самих авторов открытия, колебались относительно целесообразности сооружения даже одной-двух крупных установок по производству каучука. По инициативе же Сталина было решено построить десять таких установок. Конечно, СССР испытывал огромную потребность в резине, ибо природный каучук полностью отсутствовал среди его естественных ресурсов. Но приказы Сталина не были решением проблемы: за все 30-е гг. удалось наладить производство лишь на трех заводах. И примеры такого рода были типичны не для одной только химии. Множилось число начатых и незавершенных строек: к концу пятилетки в них было заморожено 76 % капиталовложений против 31 % вначале, что уже тогда считалось слишком высоким показателем¹.

Индустриализация силу осо­бенностей ее проведения носила вторичный характер. При­менялись зарубежная техника и технология, подготовка ра­бочей силы велась по западным образцам. Инженеры учи­лись за рубежом, использовались иностранные специалисты. Характерно, что 80—85%, то есть основная часть машин и оборудования предприятий, построенных, расширенных, ре­конструированных в 30—40-е гг., составляла импортированная, вывезенная из-за рубежа техника. При отсутствии рынка, быстрого оборота капитала и накоплений средства для индустриализации изыскивались за счет ограничения потребления народа. В развитых странах доля накоплений (то есть средств, которые шли на расширение производства) в национальном доходе составляла 5—10%. В дореволюционной России и в Советской России до середины 20-х гг. она также составляла 10%. Теперь доля потребления резко сократилась, сектор накопления — расширился:

1930 г. — 29%; 1931 г. — 40%; 1932 г. — 44%².

Финансовые средства для инвестиций были скудны и добыты с трудом. Это были деньги, полученные ценой жестоких лишений, голода и слез, или, говоря словами сегодняшних советских учебников истории, «не считаясь с усилиями, жертвами и лишениями», отказывая себе «даже в самом необходимом». Между тем теперь, когда индустриализация выходила далеко за рамки того, что кто-либо даже в троцкистских кругах осмеливался проектировать в 20-е гг., проблема накопления вставала уже не как предмет теоретических споров или политических столкновений, но как неумолимая практическая потребность. За исключением нескольких краткосрочных займов, существенной помощи из-за границы не поступило. В связи с этим доля накоплений в национальном доходе, то есть та его часть, которая изымалась из потребления и служила в первую очередь для финансирования капиталовложений и обеспечения производства, должна была превысить треть его объема. Высказанная Преображенским и подхваченная позже Сталиным идея об изъятии необходимых средств у несоциалистических секторов экономики, то есть, прежде всего, у деревни, на первых порах могла найти лишь частичное применение. Это, правда, что с практической ликвидацией капиталистического сектора оставалось лишь крестьянство. Сейчас признается, что сельское хозяйство служило одним из главных источников накопления. При нынешнем состоянии знаний по этому вопросу невозможно, однако, установить, какая именно часть его приходилась на село. Хотя среди самих советских историков существует на этот счет расхождение во мнениях, убедительным выглядит тезис, по которому вплоть до 1932 г. ресурсы, выкачанные из деревни, пускай даже и крупные сами по себе, не представляли собой наиболее внушительной части и, во всяком случае, оставались далеки от того, чтобы целиком покрывать расходы на индустриализацию. Уже сами перипетии коллективизации, по крайней мере в годы первой пятилетки, препятствовали получению большего: наряду с другими руководителями Сталин тоже признавал, что новые коллективные сельские предприятия нерентабельны. Тем более высокой была доля, которую пришлось взимать со всего остального населения, включая рабочих.

Способы, с помощью которых это делалось, были различны: далеко не все они были предусмотрены вначале. За четыре года, с 1 января 1929 г. по 1 января 1933 г., находящаяся в обращении денежная масса увеличилась в четыре раза. Отсюда сильное давление на рубль. Если в начале пятилетки Советское правительство старалось продолжать политику предыдущих лет, направленную на поддержание стабильных цен или даже их понижение, то начиная с 1931 г. был взят курс на значительное повышение цен на все потребительские товары. Надежда на получение средств от растущих прибылей государственных промышленных предприятий оправдалась лиши незначительно: в эти годы указанный источник финансирования ни разу не фигурировал на первом месте в бюджетной графе доходов и неизменно давал поступления ниже предусмотренных. Главным источником пополнения ресурсов были поэтому прямые и косвенные налоги. В 1930 г. перестало хватать и этих поступлений: весь финансовый план государства рисковал полететь вверх тормашками. Местные партийные организации захлестнул тогда поток инструкций (одна секретная инструкция была подписана лично Сталиным) с требованием усилить фискальные сборы. Со следующего года главным источником бюджетных поступлений стал «налог с оборота», начисляемый на цену всех товаров в розничной торговле, а стало быть, взимаемый автоматически. Другим источником были займы, размещаемые среди населения. Их выпуск начался в 1926 г. Вряд ли можно утверждать, что с самого начала они носили принудительный характер; однако по мере того, как потребности пятилетки становились все настоятельнее, практически займы сделались обязательными.

Еще труднее было изыскивать средства для оплаты зарубежных закупок, которые в годы первой пятилетки были весьма внушительными. В 1928—1929 гг. для получения золота от частных лиц, которые могли обладать им, в ход было пущено ГПУ и применены методы «непосредственного воздействия»; добытого, однако, было далеко не достаточно. Воздействие мирового кризиса на советскую внешнюю торговлю было отнюдь не благоприятным. Товарами, которыми СССР оплачивал тогда свой импорт, были главным образом хлеб, лес, нефть, меха. Если исключить последние, речь шла о товарах, в которых страна сама испытывала острую нужду. В особенности это относится к хлебу. В 1930 и 1931 гг. СССР экспортировал 10 млн. т зерна, примерно по 5 млн. г в год; для сравнения, в 1928 г. он продал за границу лишь 99 тыс. г хлеба. Производство зерновых за это время выросло ненамного, во всяком случае, не на столько, чтобы оправдать такой скачок. Положение с продовольствием в стране было в эти два года не менее напряженным, чем в драматическом 1928 г. За границу, таким образом, вывозились не излишки, а тот хлеб, который не ели жители страны. Для оплаты заграничных счетов продавались даже художественные произведения из музеев. Но и при всех этих ухищрениях план по импорту был выполнен менее чем наполовину. В то же время он был перевыполнен (105 %) в той части, которая касалась закупки оборудования и дефицитного сырья. Это означает, что ввозились только машины (в 1931 г. они составили 93% всех закупок), при отказе от всего остального, сколь бы необходимым оно ни было.

Тревожные сигналы тем временем множились. Сами блестящие количественные результаты первых лет пятилетки были достигнуты ценой быстрого, а в некоторых случаях и «недопустимого» ухудшения всех качественных показателей производительности труда, себестоимости; качество выпускаемых изделий становилось все более низким. Реальные расходы на строительство были намного выше сметных. Те «узкие места», против которых предостерегал Бухарин, не замедлили обнаружить себя. Ощущалась нехватка всего: сырья, топлива, заготовок, стройматериалов. В конечном счете получать их могли лишь первоочередные стройки, предприятия и отрасли, причисленные к числу наиболее важных и безотлагательных. Жесткий порядок очередности был установлен, когда распределение всех материалов пришлось организовать из центра. Еще более драматическим образом напоминал о себе недостаток техников и квалифицированных рабочих. Дорогостоящие машины, с таким трудом купленные за границей, приводились в негодность или долго не достигали установленной производительности, а то и просто ржавели в ящиках. Процент брака был чрезвычайно высоким: на Московском заводе шарикоподшипников, например, он колебался в пределах от 25 до 65 % . Ради ускорения ввода в строй на крупных предприятиях сооружали главные корпуса, но все остальное — от вспомогательных служб до жилья — безнадежно отставало. Вокруг современного прокатного стана или только что купленного в Америке сборочного конвейера люди передвигались в грязи, среди куч строительного мусора и всякого хлама. Сооружались новые шахты, но в старых тем временем отсутствовали подъемники для спуска и подъема людей. Все это сказывалось на рентабельности капиталовложений.

Одно из самых серьезных «узких мест» обнаружилось с 1930 г. на транспорте. На протяжении 1931 г. два Пленума ЦК вынуждены были специально заниматься этим вопросом. Вся система коммуникаций в СССР серьезно отставала. Железнодорожная сеть в 20-е гг. постепенно оправилась от послевоенного кризиса; в значительно меньшей степени это можно было сказать о речном и морском транспорте. Планом и не предусматривалась радикальная модернизация транспорта, поскольку считали, что при некотором расширении транспортных путей наличных средств должно будет хватить. На практике даже эти проекты не были реализованы: отрасль получила лишь немного больше половины ассигнованных ей средств, остальное было поглощено промышленностью. Из предусмотренных планом новых путей была реально сооружена только треть. Все оснащение осталось старым, в то время как нагрузка намного увеличилась: нужно было удовлетворять растущие потребности новых строек и заводов. Вызванное индустриализацией и коллективизацией общее потрясение повлекло за собой крупные перемещения населения. В годы первой пятилетки территориальная мобильность достигла высочайшего уровня: огромные толпы странствовали по стране из конца в конец. Станции были забиты людьми, которые сутками ожидали поезда, неизвестно когда приходящего и отбывающего, чтобы штурмом взять вагоны. Подвижной состав часто выходил из строя, поезда прибывали с большим опозданием, что не могло не сказываться на положении дел на срочных стройках, межотраслевых поставках, на взаимоотношениях между изготовителями продукции и рынком.

В довершение всего тяжким бременем на ход дел ложилось ухудшение международной обстановки. Уже на XVI партконференции в 1929 г. Кржижановский говорил о возможной необходимости частично пересмотреть оборонные аспекты плана, исключая, впрочем, фундаментальные перемены. На самом деле все оказалось хуже. Сейчас трудно установить, в какой мере неожиданные затраты на армию повлияли на программы более общего характера, потому что для такого рода расчетов нет необходимых исходных данных. Если верить одному из официальных источников, эти расходы за годы пятилетки выросли в десять раз. Некоторые промышленные предприятия были переоборудованы для выпуска оборонной техники, прежде всего танков и самолетов. Бремя вооружений еще больше возросло к концу пятилетия, особенно с 1932 г., после японской агрессии в Маньчжурии и возникновения новой напряженности на западных границах. По крайней мере таково было объяснение, публично данное Сталиным. Бюджетные расходы на оборону увеличились с 880 млн. руб. в 1928—1929 гг. до 1288 млн. в 1931 г.; затем произошло скачкообразное увеличение до 5 млрд. руб., но это было уже в 1434 г¹.

Высокие темпы развития могли быть достигнуты только за счет внеэкономического принуждения, насилия. Необходимость насилия, включая репрессии, их неизбежность крыто признавалась вождями. И.В. Сталин говорил: «Репрессии в области социалистического строительства являются необходимым элементом наступления». Принуждение исполь­зовалось в разных, в том числе крайних, репрессивных фор­мах, широко. Более того, в народном хозяйстве на протяже­нии сталинского периода использовались десятки миллионов заключенных и их дешевым трудом создавалась значитель­ная часть национального продукта. Значительным является разброс мнений в историографии по вопросу о численности заключенных, а также о доле и значении принудительного труда в экономике.

Ж. Росси, француз, который 22 года провел в ГУЛАГе (Государственное управление лагерей, а также обобщенное название зоны принудительного труда, введенное А.И. Солженициным), привел общее число заключенных в советское время по западной литературе: 1924 г. — 86 тыс., 1927 г. — 200 тыс., 1932 г. — 16 млн.

В последние годы была введена в оборот отчетность ГУЛАГа (публикации А.Н. Дугина, В.М. Земскова, В.Ф. Некрасова). Из них следует, что количество заключенных в лагерях и колониях перед войной достигало двух млн., в 1953 г. — 2,5 млн. человек.

Принудительный труд стали применять широко с конца 20-х гг., с началом первой пятилетки. В 20-е годы, хотя и существовали лагеря и ссылки, эксплуатация подневольного труда не рассматривалась как важная хозяйственная задача. Бюджет лагерей формировался в значительной мере за счет государственного бюджета. Ситуация изменилась в конце 20-х гг. В апреле 1928 г. министр юстиции РСФСР Янсон, нарком внутренних дел РСФСР Толмачев и зампред ОГПУ Ягода предложили перейти "от системы ныне действующих мест заключения к системе концлагерей, образованных по типу лагерей ОГПУ". Политбюро ЦК ВКП(б) предписало расширить существующие и организовать новые лагеря в отдаленных районах с целью их колонизации и разработки "природных богатств путем применения труда лишенных свободы". К середине 30-х гг. была создана достаточно разветвленная сеть исправительно-трудовых — так они назывались — лагерей.

Великие стройки первых пятилеток потому и были завер­шены в короткий срок, что использовался дешевый труд зак­люченных. Наиболее трудоемкие объекты с большим объе­мом земляных работ строились заключенными: Беломоро-Балтийский канал (300 тысяч заключенных), канал Москва— Волга, БАМ (стройка началась в 1933 г., в 1934 г. туда прибы­ли заключенные, построившие Беломорканал) и т.д.

Крупным предприятием по освоению и эксплуатации рай­онов крайнего северо-востока Сибири был Дальстрой. Он основан в 1932—1933 гг. прежде всего для добычи золота. Больше известен как Колымские лагеря. Дальстрой занимал колоссальную территорию от Охотского моря на юге до Во­сточно-Сибирского моря на севере, включая часть Камчатки и Восточную Якутию. По некоторым данным только в Дальстрое стабильно находилось два-три миллиона человек. В 1956 г. Дальстрой был изъят из ведения МВД и передан министер­ству горнорудной промышленности СССР. Заключенные не только добывали золото, руду, валили лес, но и строили го­рода, дороги. В частности, заключенные построили Магадан, который они прозвали столицей Колымского края. Здесь — суровый климат, но не менее суровым был режим. Эти лаге­ря смерти необыкновенно ярко описаны у В. Шаламова. Зак­люченные строили Магнитку, Комсомольск-на-Амуре, Но­рильск. Особо засекреченным был лагерь на Новой Земле по добыче и очистке урана. Оттуда практически никто не воз­вращался.

В системе ГУЛАГа строились все военные объекты, атом­ная промышленность, предприятия энергетики: крупные элек­тростанции, первые атомные станции. В полной мере эконо­мическую роль ГУЛАГа еще предстоит выяснить. Но ясно, что она значительна. ГУЛАГ производил 1/3 экспортной продукции: лес и пиломатериалы, природное сырье, полуфабрикаты и т.п. Некоторые данные об экономике ГУЛАГа. В 1940 г. предполагалось добыть золота 120,8 т. из них Дальст­рой должен был дать 85 т. В 1941 г. из 17,2 тыс. т. никеля 9,3 тыс. т. производил ГУЛАГ. То же самое по соотношению в добыче молибдена, вольфрама, хрома и других дорогостоя­щих металлов.

Свертывание нэпа, проведение индустриализации с ис­пользованием насилия и принуждения неизбежно поставили вопрос о кардинальной перестройке деревни. Ломка деревни означала завершение тотального огосударствления, ликвида­ции основы для появления собственников. Общество, созда­ваемое на основе технократических принципов, требовало унификации, поэтому и в деревне надо было создать струк­туры, которые обеспечивали бы функционирование системы как фабрики. Так и объясняли: не может власть базировать­ся на разных элементах: в промышленности одно, на селе - ­другое.

Коллективизация по технологии стоит в одном ряду с индустриализацией. Сельское хозяйство перестраивалось, подгонялось под промышленный тип. Если русская община в деревне представляла собой прежде всего социальный институт, то колхоз — это производственный коллектив, ар­тель, составленный по функциональному принципу (трактор­ная бригада, полевое звено и т.п.). Колхоз легко управляем: давалась директива, что сеять, сколько, какой объем продук­ции надо получить, затем — контроль исполнения. Обратите внимание: как в материалах первого пятилетнего плана ха­рактеризовалась задача коллективизации: "Особенно труд­ной является проблема коллективизации и определения та­ких ее организационных форм, которые обеспечивали бы максимальное использование и максимальную эффективность вкладывания ресурсов.

В ноябре 1929 г. был взят курс на форсированную кол­лективизацию на базе ликвидации кулачества как класса. Так же, как и индустриальные, темпы коллективизации были бе­шеными. Власть, опираясь на беднейшее население, кру­шила деревенский уклад, подгоняя его под промышленный тип. Промышленные рабочие-коммунисты стали ударной си­лой перестройки села. Насилие, как говорилось, приняло в ходе коллективизации ужасающие размеры. Производитель­ные силы в сельском хозяйстве были подорваны, стимулов к труду не было. Роста сельскохозяйственного производства в результате коллективизации практически не произошло. Социальные потери были колоссальными. Разрушена многовековая культура общинного коллективизма. Однако решалась проблема социальной поддержки бедняков и малоимущих (материально-техническая база колхозов создавалась за счет кулаков и середняков). Сельское хозяйство и промышленность включались в единую унифицированную систему директивного планирования¹.