Реформы Петра I

Преобразования, которые произошли в России, охватили практически все стороны жизни страны: экономику, политику, науку, быт, внешнюю политику, государственный строй. Они сказались на положении трудовых масс, церковных делах и т.д. Во многом эти преобразования связаны с деятельностью Петра I (1689-1725).

Заслуга его состояла в том, что он правильно понял и осознал сложность тех задач, которые стояли перед страной, и целенаправлено приступил к их реализации

Не будем заострять внимание на характеристике жизнедеятельности Петра I, а остановимся на осуществленных им реформах, которые сыграли большую роль в истории России. Известный историк профессор Е. В. Анисимов в своей статье "Петр I: Рождение империи", опубликованной в книге "История Отечества: люди, идеи, решения" (М., 1991. С. 186-220), обстоятельно анализирует петровские реформы. Мы согласны с основными оценками петровских реформ профессора Е. В. Анисимова и поэтому приведем некоторые страницы из его публикации, касающиеся реформ императора Петра 1 Первого.

Из всех преобразований Петра центральное место занимала реформа государственного управления, реорганизация всех его звеньев. Это и понятно, так как старый приказный аппарат, унаследованный Петром, был не в состоянии справиться с усложнившимися задачами управления. Поэтому стали создаваться новые приказы, канцелярии. Была проведена областная реформа, с помощью которой Петр надеялся обеспечить армию всем необходимым. Реформа, отвечая наиболее актуальным потребностям самодержавной власти, явилась в то же время следствием развития бюрократической тенденции. Именно с помощью усиления бюрократического элемента в управлении Петр намеревался решать все государственные вопросы. Реформа привела не только к сосредоточению финансовых и административных полномочий в руках нескольких губернаторов — представителей центральной власти, но и к созданию на местах разветвленной иерархической сети бюрократических учреждений с большим штатом чиновников. Прежняя система "приказ — уезд" была удвоена: "приказ (или канцелярия) — губерния — провинция — уезд".

Подобная схема была заложена и в идее организации Сената. Самодержавие, резко усилившееся во второй половине XVII в., не нуждалось в институтах представительства и самоуправления. В начале XVIII в. фактически прекращается деятельность Боярской думы, управление центральным и местным аппаратом переходит к так называемой "консилии министров" — временному совету начальников важнейших правительственных ведомств.

Создание и функционирование Сената явилось следующим уровнем бюрократизации высшего управления. Постоянный состав сенаторов, элементы коллегиальности, личная присяга, программа работы на длительный период, строгая иерархичность управления — все это свидетельствовало о возрастании значения бюрократических принципов, без которых Петр не мыслил ни эффективного управления, ни самодержавия как политического режима личной власти.

Огромное значение придавал Петр I принятому законодательству. Он считал, что "правительственный" закон, вовремя изданный и последовательно проведенный в жизнь, может сделать почти все. Именно поэтому законодательство петровской эпохи отличалось ярко выраженными тенденциями ко всеобъемлющей регламентации, бесцеремонным вмешательствам в сферу частной и личной жизни. Плохая работа подданных ассоциировалась у Петра с пренебрежением к закону, точное исполнение которого, как он считал, — единственная панацея от трудностей жизни.

Идея Петра как реформатора России была направлена, во-первых, на создание такого совершенного и всеобъемлющего законодательства, которым была бы по возможности охвачена и регламентирована вся жизнь подданных. Во-вторых, Петр мечтал о создании совершенной и точной как часы государственной структуры, через которую могло бы реализовываться законодательство. Оформление идеи реформы государственного аппарата и ее осуществление относятся к концу 1710-1720 гг. В этот период Петр I во многих сферах внутренней политики начинает отходить от принципов прямого насилия к регулированию общественных явлений с помощью бюрократической машины. Образцом для задуманной им государственной реформы Петр избрал государственное устройство Швеции.

Петр прилагал огромные усилия к налаживанию эффективной работы созданных им учреждений и главное внимание уделял разработке многочисленных регламентационных документов, которые должны были обеспечить эффективность работы аппарата. Обобщив опыт шведов с учетом некоторых специфических сторон русской действительности, он создал не имеющий в тогдашней Европе аналогов так называемый Генеральный Регламент 1719-1724 гг., содержавший самые общие принципы работы аппарата. Он же создал образец регламента центрального учреждения — Адмиралтейскую коллегию.

Таким образом, новая система центральных учреждений была создана вместе с системой высших органов власти и местного управления. Особенно важной была реформа Сената, занявшего ключевое положение в государственной системе Петра. На Сенат возлагались судебные, административные и законосовещательные функции. Он же ведал коллегиями и губерниями, назначением и утверждением чиновников. Неофициальным главой Сената, состоящего из первых сановников, был генерал-прокурор, наделенный особыми полномочиями и подчиненный только монарху. Создание должности генерал-прокурора положило основание целому институту прокуратуры, образцом для которого послужил административный опыт Франции.

Характеризуя Петра I и осуществляемые им реформы, важно отметить следующее. Для мировоззрения Петра было характерно отношение к государственному учреждению как к воинскому подразделению, к регламенту -— как к уставу, а к любому служащему — как к солдату или офицеру. И дело не в особой воинственности Петра, который из 36 лет царствования (1689-1725) провоевал 28 лет. Петр был убежден, что именно армия — наиболее совершенная общественная структура, что она — достойная модель всего общества. Воинские законы, построенные на проверенных опытом сражений принципах, по мнению Петра, с убедительностью показывали преимущества военной модели. Воинская дисциплина — это тот рычаг, с помощью которого, по мнению Петра, можно было воспитать в людях порядок, трудолюбие, сознательность, христианскую нравственность.

Внедрение в гражданскую сферу военных принципов проявлялось и в распространении на систему государственных учреждений военного законодательства, а также в придании законам, определяющим работу учреждений, значения и силы воинских уставов. В 1716 г. основной военный закон — Воинский устав — по прямому указу Петра I был принят как основополагающий законодательный акт, обязательный в учреждениях всех уровней. Поскольку не все нормы военного законодательства были применимы в гражданской сфере, то использовались специально составленные выборки из воинских законов. Распространение воинского права на гражданскую сферу вело к применению в отношении гражданских служащих тех же мер наказания, которым подлежали военные преступления против присяги. Ни до, ни после Петра в истории России не было издано такого огромного количества указов, обещавших смертную казнь за преступления по должности.

Выпестованная Петром I регулярная армия во всем разнообразии ее институтов и однообразия принципов заняла большое место в жизни русского общества, став его важнейшим элементом. По образному выражению В.В. Ляпина, специалиста по истории русской армии в России XVIII-XIX вв., не армия была при государстве, а наоборот, государство при армии. Не случайно XVIII в. стал "веком дворцовых переворотов" во многом из-за гипертрофированного значения военного элемента, прежде всего гвардии, в общественной жизни империи. Грубая военная сила гвардии, ее корпоративный дух часто использовались политическими авантюристами для захвата власти.

Петровская государственная реформа, а также преобразование армии, несомненно, привели к достаточно четкому разделению военной и гражданской служб. Но вместе с тем петровские реформы ознаменовались широким распространением практики участия в государственном управлении профессиональных военных. Это выражалось, в частности, в регулярном использовании военных, особенно гвардейцев, в качестве эмиссаров царя, наделенных для исполнения задания чрезвычайными полномочиями.

И еще одно мероприятие, связанное с использованием в общегражданских делах военных, было осуществлено Петром I. В ходе проведения подушной переписи был установлен новый порядок содержания и размещения войск. Полки были расселены на землях тех крестьян, с "подушного числа" которых взималась подать на нужды этого полка. Изданные в 1724 г. законы о поселении полков должны были регулировать взаимоотношения населения с войсками. Однако они привели к тому, что власть командира полка стала более полной, чем власть местной гражданской администрации. Военное командование не только следило за сбором подушной подати в районе размещения полка, но и исполняло функции "земской полиции": пресекало побеги крестьян, подавляло сопротивление, а также осуществляло, согласно введенной тогда же системе паспортов, общий политический надзор за перемещением населения.

Петровская эпоха примечательна окончательным оформлением самодержавия. При этом устройство и оформление режима самодержавного правления были предопределены прежде всего личностью самого Петра. Он реализовал как потенциально заложенные в этом институте идеи, так и привнес новые, оригинальные или заимствованные из других стран.

В эпоху Петра произошел распад некогда единого сословия "служилых людей". Верхушка служилого сословия — служилые "по отечеству", т.е. по происхождению, стали дворянами, а низы сословия служилых "по отечеству" — так называемыми " однодворцами".

Образование сословия дворян, пользовавшихся исключительными правами, было следствием не только протекавшего процесса дифференциации служилого сословия, углубления различий между его верхами и низами, но и результатом сознательной деятельности властей. Суть перемен в положении верхушки служилого сословия состояла во введении нового критерия оценки их службы. Вместо принципа, в соответствии с которым знатные служилые занимали сразу высокое положение в обществе, армии и на службе в результате своего происхождения, был введен принцип личной выслуги, условия которой определялись законодательством.

Новый принцип, отраженный в Табеле о рангах 1722 г., усилил дворянство за счет притока выходцев из других сословий. Но не это было конечной целью данного преобразования. С помощью принципа личной выслуги, строго оговоренных условий повышения по лестнице чинов Петр превратил массу служилых в военно-бюрократический корпус, полностью ему подчиненный и зависимый только от него. Вместе с тем Петр стремился как можно теснее связать само понятие "дворянин" с обязательной постоянной службой, требующей знаний и практических навыков. Только тот дворянин достоин почитания, кто служит, внушал подданным Петр. Свои внушения Петр подкреплял действиями: все дворяне определялись в различные учреждения и полки, их дети отдавались в школы, посылались для учебы за границу, царь запрещал жениться тем, кто не хотел учиться, а у тех, кто укрывался от службы, отбирал имения.

Собственность дворян, так же как и служба, регламентировалась законом: в 1714 г., чтобы вынудить дворян думать о службе как о главном источнике благосостояния, ввели майорат — запретили продавать и закладывать земельные владения, в том числе родовые. Дворянские владения в любой момент могли быть конфискованы в случае нарушения законов, что нередко осуществлялось на практике.

Существенной была реформа и в отношении жителей городов. Петр решил унифицировать социальную структуру города, введя в него западноевропейские институты: магистраты, цеха и гильдии. Эти институты, имевшие глубокие корни в истории развития западноевропейского средневекового города, были привнесены в русскую действительность насильно, административным путем. Посадское население было поделено на две гильдии: первую гильдию составили "первостатейные", куда вошли верхи посада, богатые купцы, ремесленники, горожане интеллигентных профессий, а во вторую гильдию включили мелких лавочников и ремесленников, которые, кроме того, были объединены в цеха по профессиональному признаку. Все остальные горожане, не вошедшие в гильдии, подлежали проверке с целью выявления среди них беглых крестьян и возвращения их на прежние места жительства.

Петр оставил неизменной прежнюю систему распределения налогов по "животам", когда наиболее состоятельные горожане вынуждены были платить за десятки и сотни своих неимущих сограждан. Этим самым закреплялись средневековые социальные структуры и институты, что, в свою очередь, резко тормозило процесс вызревания и развития капиталистических отношений в городах.

Столь же формальной стала и система управления городами, во главе которой Петр поставил Главный магистрат, руководивший подчиненными ему магистратами других городов. Но эти магистраты, основными правами которых были лишь судопроизводство, сбор налогов и наблюдение за порядком в городе, ни по существу, ни по ряду формальных признаков не имели ничего общего с магистратами западноевропейских городов — действенными органами самоуправления. В результате городской реформы был создан бюрократический механизм управления, а представители посада, входившие в состав магистратов, рассматривались как чиновники централизованной системы управления городами, и их должности были даже включены в Табель о рангах.

Социальные преобразования, проведенные Петром I, коснулись и крепостных крестьян: произошло слияние крепостных крестьян и холопов в единое сословие. Как известно, холопство — институт, близкий по своим чертам к домашнему рабству, имевший тясячелетнюю историю и развитое право. Общая тенденция развития крепостного права шла в направлении распространения на крепостных крестьян многих норм холопьего права, что и являлось общей платформой для их последующего слияния.

Для законодательства, введенного Петром I, были характерны более четкая регуляция прав и обязанностей каждого сословия и соответственно этому более жесткая система запретов.

Огромное значение имела в этом процессе податная реформа. Введение подушной подати, которой предшествовала перепись душ мужского пола, означало установление порядка жесткого прикрепления каждого плательщика к тяглу в том месте проживания, где его записали для выплаты подушной подати.

Для петровского времени характерно проведение крупных полицейских акций долговременного характера. Наиболее серьезной из них следует признать размещение в 1724-1725 гг. армейских полков на постоянные квартиры в местах, уездах, губерниях, где для них собиралась подушная подать, и связанные с этим полицейские функции армейских командиров.

Другой полицейской акцией, осуществленной при Петре, было введение паспортной системы. Без установленного законом паспорта ни один крестьянин или горожанин не имел права покинуть место жительства. Нарушение паспортного режима автоматически означало превращение человека в преступника, подлежащего аресту и отправке на прежнее место жительства.

Существенные преобразования коснулись и церкви. Так, Петр I осуществил реформу, выразившуюся в создании коллегиального (синодального) управления русской церковью. Уничтожение патриаршества отражало стремление Петра I ликвидировать немыслимую при тогдашнем самодержавии "княжескую" систему церковной власти. Объявив себя фактически главой церкви, Петр уничтожил ее автономию. Более того, он широко использовал институты церкви для проведения своей политики. Поданные, под страхом крупных штрафов, были обязаны посещать церковь и каяться на исповеди в своих грехах священнику, тот же, согласно закону, обязан был доносить обо всем противозаконном, ставшем известным на исповеди, властям.

Осуществленные Петром I реформы имели большое значение для исторической судьбы России. Созданные им институты власти просуществовали сотни лет. К примеру, Сенат действовал с 1711 г. по декабрь 1917 г., т.е. 206 лет, синодальное устройство православной церкви оставалось неизменным с 1721 по 1918 г., т.е. немногим менее 200 лет; система подушной подати была отменена лишь в 1887 г., т.е. 163 года спустя после ее введения в 1724 г. Столь же долгая судьба была уготована и многим другим реформам Петра Великого. В истории России немного таких или других институтов государственной власти, созданных когда-либо до Петра I или после него, которые просуществовали бы так долго и оказали бы столь сильное воздействие на все стороны общественной жизни.

Следует сказать несколько слов о крепостнической политике Петра I. Крепостничество утвердилось в России задолго до рождения Петра. Оно пропитало все основы жизни страны, сознание людей. Нельзя забывать, что крепостное право в России, в отличие от Западной Европы, играло особую, всеобъемлющую роль. Разрушение правовых структур крепостничества подорвало бы основу самодержавной власти. Петр I все это хорошо понимал, а потому всеми доступными ему средствами укреплял этот строй.

Преобразования Петра I, направленные на ликвидацию технико-экономической и культурной отсталости страны, на ускорение ее развития, имели большое прогрессивное значение. Их осуществление во многом было связано с личностью самого Петра I, который являлся крупным государственным деятелем, действовал с исключительной целенаправленностью, смело ломая рутинные порядки и учреждения, успешно преодолевая бесчисленные трудности. Выдающийся политик, обладавший широкими знаниями, военный деятель и дипломат Петр I умел в тех сложных условиях быстро оценивать обстановку, выделять главное, делать правильные выводы из ошибок и неудач. В то же время изменения и реформы осуществлялись на крепостнической основе, сопровождались распространением крепостнических отношений на новые территории и новые категории населения, на новые сферы экономической жизни.

Как отмечает профессор Е. В. Анисимов, петровская эпоха оказалась подлинным лихолетьем для русского купечества. Резкое усиление прямых налогов с купцов как наиболее состоятельной части горожан, насильственное сколачивание торговых компаний (форма организации торговли, казавшаяся Петру наиболее подходящей в российских условиях) — только часть средств и способов принуждения, которые он в значительных масштабах применил к купечеству, ставя главной целью получить как можно больше денег для казны. В русле подобных мероприятий следует рассматривать и принудительные переселения купцов (причем из числа наиболее состоятельных) в Петербург — неблагоустроенный, долгое время в сущности прифронтовой город, а также административное регулирование грузопотоков, когда купцам четко указывалось, в каких портах и какими товарами они могут торговать.

К 20-м гг. XVIII в., когда военная гроза окончательно отодвинулась на Запад и в успешном для России завершении войны не могло быть сомнений, Петр значительно изменил торгово-промышленную политику. Осенью 1719г. были ликвидированы фактически все монополии на вывоз товаров за границу. Претерпела изменения и промышленная политика: усилилось поощрение частного предпринимательства. По введенной в 1719 г. привилегии разрешалось искать полезные ископаемые и строить заводы всем без исключения жителям страны и иностранцам, даже если это было сопряжено с нарушением феодального права на землю, богатую рудами. При Петре же получила распространение практика передачи государственных предприятий (в особенности признанных убыточными для казны) частным владельцам или специально созданным для этого компаниям. Новые владельцы получали от государства многочисленные льготы: беспроцентные ссуды, право беспошлинной продажи товаров и т.д. Существенную помощь предпринимателям оказывал и утвержденный в 1724 г. таможенный тариф, облегчавший вывоз продукции отечественных мануфактур и одновременно затруднявший ввоз из-за границы товаров, производившихся на русских мануфактурах. В то же время нет никаких оснований думать, что, изменяя экономическую политику, Петр намеревался ослабить влияние государства на народное хозяйство или, допустим, неосознанно способствовал развитию капиталистических форм и приемов производства, получивших в это время в Западной Европе широкое распространение. Суть состояла в смене не самих принципов, а лишь акцентов промышленно-торговой политики. Мануфактуры передавались компаниям или частным предпринимателям фактически на арендных условиях, которые четко определялись и при надобности изменялись государством, имевшим право в случае их неисполнения конфисковать предприятия. Главной обязанностью владельцев было своевременное выполнение казенных заказов; только излишки, произведенные сверх того, что соответствовало бы нынешнему понятию "госзаказа", предприниматель мог реализовать на рынке.

Созданные органы управления торговлей и промышленностью отвечали сути происшедших перемен. Эти бюрократические учреждения являлись институтами государственного регулирования экономики, органами торгово-промышленнной политики самодержавия на основе меркантилизма. В Швеции, чьи государственные учреждения послужили образцом для петровских реформ, подобные коллегии проводили политику королевской власти в целом на тех же теоретических основах. Условия России отличались от шведских не только масштабами страны, но и принципиальными особенностями политических порядков и культуры.

Давая "послабление" мануфактуристам и купцам, государство не собиралось устраняться из экономики или хотя бы ослаблять свое воздействие на нее. После 1718-1719 гг. вступила в действие новая политика. Раньше государство воздействовало на экономику через систему запретов, монополий, пошлин и налогов, т.е. через открытые формы принуждения. Теперь, когда чрезвычайная военная ситуация миновала, все усилия были перенесены на создание и деятельность административно-контрольной бюрократической машины, которая с помощью уставов, регламентов, привилегий, отчетов, проверок стремилась направлять экономическую (и не только) жизнь страны через систему своеобразных шлюзов и каналов в нужном государству направлении.

Административное воздействие сочеталось с экономическими мерами. Частное предпринимательство было жестко привязано к государственной колеснице системой правительственных заказов, преимущественно оборонного значения. С одной стороны, это обеспечивало устойчивость доходов мануфактуристов, которые могли быть уверены, что сбыт продукции казне гарантирован, но с другой — закрывало перспективы технического совершенствования, резко принижало значение конкуренции как вечного двигателя предпринимательства.

К началу 20-х гг. были проведены важные социальные мероприятия: усилена борьба с побегами крестьян, которых возвращали прежним владельцам.

Указом 28 мая 1723 г. регулируется порядок приема на работу людей, не принадлежавших владельцу или не "приписанных" к данному заводу. Всем им приходилось либо получить у своего помещика разрешение работать временно ("отходник" с паспортом), либо попасть в число беглых, "беспашпортных", подлежащих аресту и немедленному возвращению помещику.

Серьезные изменения произошли при Петре и в области внешних отношений. Полтавская победа позволила Петру перехватить инициативу, которую он развил, укрепив свое положение в Ингрии, Карелии, заняв Лифляндию и Эстландию, а затем вступив в Германию, где при содействии Дании, Саксонии, отчасти Пруссии и Ганновера было начато наступление на шведские владения в Померании. В течение неполных шести лет союзники вытеснили шведов из всех их заморских владений. В 1716 г. с их империей было навсегда покончено. Но в ходе раздела шведских владений отчетливо проявились изменившиеся под влиянием блистательных побед на суше и на море претензии России.

Во-первых, Петр отказался от прежних обязательств, данных союзникам, ограничиться старыми русскими территориями, отторгнутыми шведами после "смуты" начала XVII в., — Ингрией и Карелией. Занятые силой русского оружия Эстляндия и Лифляндия уже в 1710г. были включены в состав России. Резко усилившиеся армия и флот стали гарантией этих завоеваний. Во-вторых, начиная с 1712 г. Петр стал вмешиваться в дела Германии. Поначалу это было связано с борьбой против шведов в Померании, Голштинии и Мекленбурге, а затем, после изгнания их из Германии, Петр стал поддерживать (в том числе вооруженной рукой) претендовавшего на абсолютистскую власть мекленбургского герцога Карла-Леопольда, вступил в переговоры с Голштинией — соседним и враждебным Дании государством.

Ништадтский мир 1721 г. юридически оформил не только победу России в Северной войне, приобретения России в Прибалтике, но и рождение новой империи: очевидна связь между празднованием Ништадтского мира и принятием Петром императорского титула. Возросшую военную мощь царское правительство использовало для усиления влияния на Балтике.

Петром двигали не только политические мотивы, стремление добиться влияния в Балтийском регионе, но и экономические интересы. Меркантилистские концепции, которые он разделял, требовали активизации торгового баланса. Можно говорить о доминанте торговых задач в общей системе внешней политики России после Ништадтского мира.

Своеобразное сочетание военно-политических и торговых интересов Российской империи предопределило русско-персидскую войну 1722-1723 гг., дополненную попытками проникнуть в Среднюю Азию. Знание конъюнктуры международной торговли побуждало Петра захватить транзитные пути торговли редкостями Индии и Китая. Завоевание южного побережья Каспия мыслилось отнюдь не как временная мера, а как долговременное присоединение к России в 1723 г. изначальной территории Персии (не случайно там были построены крепости).

В целом за время петровского царствования произошла серьезная метаморфоза внешней политики России: от решения насущных задач национальной политики она перешла к постановке и решению типично имперских проблем. Петровские реформы привели к образованию военно-бюрократического государства с сильной централизованной самодержавной властью, опиравшейся на крепостническую экономику, сильную армию.

Говоря о значении реформ Петра I, в заключение следует прежде всего отметить, что они означали начало процесса модернизации и европеизации в мировом масштабе. При сохранении известной преемственности новая система учреждений, созданных в России в первой четверти XVIII в., означала в то же время радикальный разрыв с предшествующей практикой управления. Административные реформы Петра воплощали в себе развитие, модернизацию и европеизацию, выступали первыми в ряду подобных преобразований нового времени, обнаруживая ряд устойчивых признаков, которые затем прослеживаются в реформах России и других стран вплоть до настоящего времени.

Патриарх Филарет (в миру Федор Никитич Романов-Юрьев) (ок. 1554—1.Х.1633) — патриарх, автор писем и поучений, библиофил. Двоюродный брат царя Федора Иоанновича (отец Филарета, боярин Юрьев, приходился братом царице Анастасии Романовне), он впервые значится в разрядах в феврале 1585 г. как участник приема во дворце литовского посла Л. Сапеги (см.: Разрядная книга 1475—1598 гг. М., 1966. С. 360). В следующем году Филарет являлся уже боярином и нижегородским наместником. Вместе с младшими братьями он вы­ступал тогда в союзе с Годуновыми против Шуйских и Мстиславских. При поддержке Бориса Годунова Филарет сделал выдающуюся карьеру: в перечнях бояр за 1588—1589 и 1589/1590 гг. он упоминается соответственно на десятом и шестом местах (см.: Боярские списки последней четверти XVI—начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 104, 263); к концу царствования Федора имел чин главного дворового воеводы и считался одним из трех руководителей ближней царской думы.

Накануне смерти Федора Иоанновича союз Романовых и Годуновых распался. В 1598 г. Филарет являлся одним из основных претендентов на престол, но не смог составить конкуренции Годунову и сам (видимо, по настоянию Б. Я. Вельского) снял свою кандидатуру (см.: Скрынников Р. Г. 1) Земской собор 1598 года и избра­ние Бориса Годунова на трон // История СССР. 1977. № 3. С. 153— 154; 2) Борис Годунов. С. 110, 114—115, 122). В начале царствования Бориса Филарет оставался одним из руководителей Боярской думы. Однако осенью 1600 г. он вместе с братьями подвергся опале, вызванной опасениями Годунова за судьбы своей династии, Романовы явились жертвами «колдовского» процесса (главным обвиняемым оказался Александр Никитич). В июне 1601 г. по приговору Бояр­ской думы Филарет был сослан в Антониево-Сийский монастырь, где стал иноком. Сохранив ему жизнь (он даже распорядился содержать опального так, чтобы тому «не было нужи»), царь Борис лишил Филарета всяких надежд на обладание троном. Существует мнение, что с появлением Самозванца, возможно ранее связанного с кругом Романовых, царь Борис приказал возвести Филарета в сан архимандрита (не известно, какого монастыря). Это мнение, однако, не подтверждается источниками. К тому же в нач. 1606 г., т. е. уже при Лжедмитрии I, Филарет был троицким соборным старцем, вторым лицом в монастыре после архимандрита Иоасафа (см.: Дьяконов М. Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском государстве. Юрьев, 1897. Вып. 2. С. 36; ГБЛ, ф. 303, № 539, л. 221 об., 222 об.). Вскоре, по распоряжению Самозванца, Филарета посвятили в сан митрополита Ростовского и Ярославского.

В мае 1606 г., сразу по воцарении Шуйского, Филарет, по предположению С. Ф. Платонова, разделяемому большинством исследователей, был намечен в патриархи, но затем царь изменил свое решение, остановив выбор на Гермогене. Филарет как Ростовский митрополит деятельно поддерживал Шуйского и Гермогена в их борьбе с И. И. Болотниковым и Лжедмитрием II. В октябре 1608 г. при взятии Ростова тушинцами Филарет был схвачен и с позором отвезен в ла­герь второго Самозванца, где его нарекли патриархом Московским и всея Руси. В Тушине Филарет занимал выжидательную позицию; едва ли можно согласиться с мнением А. П. Смирнова, что «воровской» стан был для него золотой клеткой. В декабре 1609 г., когда неудача тушинской авантюры стала уже очевидной, Филарет вступил в переговоры с польским королем Сигизмундом III о возведении на московский престол королевича Владислава. В марте 1610 г, Филарет был отбит у польско-литовских войск отрядом Г. Валуева и прибыл в Москву. После низложения Шуйского и избрания Владислава Филарет вошел в состав «великого» посольства к Сигизмунду III (сентябрь 1610 г.), которое должно было просить короля даровать сына «на Московское государство». Филарет возглавлял в посольстве духовенство и получил от Гермогена наставления, грамоту к Сигизмунду III, а также его племянника А. С. Крылова «во двор в дети боярския», очевидно для связи (Пермская летопись с 1263—1881 г. Первый период. Пермь, 1881. С. 95—96; Второй период. Пермь, 1882. С. 471). Когда во время переговоров под Смоленском выяснилось, что король сам желает завладеть русским престолом, Филарет решительно выступил против нарушения интервентами условий августовского (1610 г.) соглашения об избрании Владислава, за что был арестован и отправлен в Речь Посполитую (сначала во владения Л. Сапеги, затем в Мариенбург).

После воцарения сына Ф. Михаила Феодоровича 21 февраля 1613 г. начались переговоры об освобождении Филарета из плена. 1 июня 1619 г. по условиям Деулинского перемирия на реке Поляновке за Вязьмой произошел размен пленных, и Филарет вернулся на родину. 22 июня он был наречен на патриарший престол, а 24 июня поставлен в патриархи. Начиная с этого времени Филарет, получивший титул «великого государя», фактически управлял страной. С его именем связывают первые абсолютистские тенденции в политике московского правительства (А. Н. Сахаров). В области международных отношений Филарет стремился к ликвидации грабительских условий Деулина, надеясь добиться этой цели союзом с Швецией и Турцией. Внешнеполитический курс Филарета вызывал оппозицию в правящих кругах (отражением этих настроений стало позднее «Сказание о Петре, воеводе Волосском»). Поражение русских войск в Смоленской войне осенью 1633 г. привело, по А. П. Смирнову, к сильному душевному потрясению Филарета, что явилось причиной его неожиданной смерти.

Филарет — крупный деятель книжной культуры, это особенно относится ко времени его патриаршества. Патриарх оставил обширное эпистолярное наследие. Ему приписывают письмо брату Ивану от 8 августа 1602 г., где говорится о переживаемых Романовыми напрасных бедах. Но атрибуция этого письма небесспорна, что отметил еще А. П. Смирнов. По его данным, Филарету принадлежат 178 писем к царю Михаилу Федоровичу, невестке и жене, относящихся к 1619—1631 гг., а также многочисленные грамоты, лучшей из которых является, по мнению исследователя, послание к Тобольскому архиепископу Киприану с призывом ревностно заботиться о пастве. Филарету приписывают и «Поучения» о поставлении в духовный сан, от священника до митрополита. Грамоты Филарета, видимо, написаны не всегда лично им, а составлены в митрополичьей и патриаршей канцеляриях. Это касается, например, первой из известных грамот Филарета — устюжскому протопопу Константину (от 30 ноября 1606 г.). Выписка из нее примыкает в рукописи к краткой редакции сказания «О изведении царского семени, и о смятении земли, и о прелести некоторого растриги чернъца, еретика и богоотметника православныя веры християнскыя, отступника ангельскаго образа, Гришки Богданова сына Отрепьева, галиченина родом, а в мире имя ему Георгей».

С именем Филарета связано несколько произведений официального характера, датируемых временем его патриаршества. В одном списке XVII в. сохранился черновик повести о Смуте со многими исправлениями и приписками. На основании позднейшего заглавия Н. М. Карамзин назвал эту повесть Рукописью Филарета. Она представляет собой переработку «Повести книги сея от прежних лет», приписываемой И. М. Катыреву-Ростовскому или С. И. Шаховскому. Составители «Рукописи» нашли свой источник слишком простым по стилю, недостаточно обстоятельным и неоправданно враждебным по отношению к царю Василию. «Рукопись» рассказывает о событиях Смуты до избрания на трон Михаила Федоровича, содержит некоторые уникальные известия, очевидно почерпнутые из официальных документов (мнение А. А. Кондратьева и С. Ф. Платонова). Кроме того, в «Рукописи» находим ссылку на «летописание», излагающее «житие» Гермогена и его «мученический конец» (Сборник Муханова. 2-е изд. СПб., 1866. С. 319). Это «летописание» — явно не «Повесть книги сея от прежних лет», где о деятельности Гермогена говорится сравнительно кратко, а его смерть не отмечена. По С. Ф. Платонову, «Рукопись» возникла между 1626 и 1633 гг., и к ее составлению так или иначе был причастен Филарет. Поскольку «Рукопись» является настоящим панегириком Шуйскому, а официальный Летописец Новый двойственно относится к нему, Л. В. Черепнин не считает «Рукопись» сочинением, появившимся в правительственной среде и редактированным Филаретом. Думается, различное отношение двух произведений к Шуйскому еще не дает оснований отказываться от взглядов С. Ф. Платонова на «Рукопись», что подчас признает и Л. В. Черепнин.

По предложению С. Ф. Платонова, принятому большинством ученых, в окружении Филарета возник Новый летописец 1630 г. Мнение о принадлежности Филарету Сказания, о поставлении на патриаршество Филарета Никитича лишено оснований (ср. Шпаков А. Я. Государство и церковь в их взаимных отношениях в Московском государстве: Царствование Феодора Ивановича. Учреждение патриаршества в России. Одесса, 1912. С. 256, 257, 271—273, 275—277, 384, ср. с. 344, примеч. 2). Вероятно, в патриаршей среде появилось и «Документальное» сказание о ризе Христовой (см. Сказания о даре шаха Аббаса). Это произведение рассказывает о чудесном даре шаха Аббаса Михаилу Федоровичу (1625 г.) и фигурирует уже в описи келейной казны Филарета 1630 г. Возможно, из окружения Филарета вышла и «Отповедь» в защиту патриарха Гермогена, опровергающая оценку деятельности патриарха, данную автором хронографических статей 1616/1617 г. П. Г. Васенко датирует это полемическое сочинение 1620—1630-ми гг. и полагает, что его автор был близок к патриаршему клиру, если сам не принадлежал к нему (см.: Васенко П. Новые данные для характеристики патриарха Гермогена // ЖМНП. 1901. № 7. Отд. 2. С. 142, 143).

Филарет был связан со многими писателями своего времени. Возможно, он принимал какое-то участие в правке первой редакции начальных глав «Истории» Авраамия Палицыпа. Вслед за С. И. Кедровым нужно признать неосновательным мнение, будто Филарет сослал Палицына за его поведение в смоленском посольстве, граничившее с изменой русскому национальному делу; но, быть может, знаменитому келарю в самом деле не удалось поладить со своенравным патриархом. Филарет знал Ивана Тимофеева и, «весьма вероятно», его «Временник» (Корецкий В. И. Новые материалы о дьяке Иване Тимофееве, историке и публицисте XVII в. // АЕ за 1974 г. М., 1975. С. 164, 167). Филарет вершил судьбы обвиненного в вольнодумстве И. А. Хворостинина и не раз изобличенного в «великих винах» С. И. Шаховского. Последний, по поручению патриарха, составил официальное послание шаху Аббасу.

Большое внимание уделял Филарет книгопечатанию. Едва вернувшись из польского плена, он, по ходатайству прибывшего в Москву иерусалимского патриарха Феофана, пересмотрел дело троицких справщиков во главе с архимандритом Дионисием Зобниновским. На церковном соборе были одобрены исправления, внесенные ими в Требник; в 1625 г. эти исправления были уза­конены в книгах, изданных при Филарете. Справщиками Печатного двора были при Филарете образованные книжники Иоанн Наседка, Арсений Глухой, Антоний Крылов и др.; патриарх сам занимался их подбором. Книжная политика патриарха развивалась в направлении все более усиливавшихся охранительных начал, так что эпоху Филарета иногда сравнивают с западноевропейской контрреформацией. Эти охранительные начала ярко обнаружились в прениях по поводу «Катехизиса» Лаврентия Зизания, запретах на сочинения Кирилла Транквиллиона, которые распространились потом на все книги литовской печати.

Филарет (в миру Федор Никитич Романов-Юрьев) (ок. 1554—1.Х.1633) — патриарх, автор писем и поучений, библиофил. Двоюродный брат царя Федора Иоанновича (отец Филарета, боярин Юрьев, приходился братом царице Анастасии Романовне), он впервые значится в разрядах в феврале 1585 г. как участник приема во дворце литовского посла Л. Сапеги (см.: Разрядная книга 1475—1598 гг. М., 1966. С. 360). В следующем году Филарет являлся уже боярином и нижегородским наместником. Вместе с младшими братьями он вы­ступал тогда в союзе с Годуновыми против Шуйских и Мстиславских. При поддержке Бориса Годунова Филарет сделал выдающуюся карьеру: в перечнях бояр за 1588—1589 и 1589/1590 гг. он упоминается соответственно на десятом и шестом местах (см.: Боярские списки последней четверти XVI—начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 104, 263); к концу царствования Федора имел чин главного дворового воеводы и считался одним из трех руководителей ближней царской думы.

Накануне смерти Федора Иоанновича союз Романовых и Годуновых распался. В 1598 г. Филарет являлся одним из основных претендентов на престол, но не смог составить конкуренции Годунову и сам (видимо, по настоянию Б. Я. Вельского) снял свою кандидатуру (см.: Скрынников Р. Г. 1) Земской собор 1598 года и избра­ние Бориса Годунова на трон // История СССР. 1977. № 3. С. 153— 154; 2) Борис Годунов. С. 110, 114—115, 122). В начале царствования Бориса Филарет оставался одним из руководителей Боярской думы. Однако осенью 1600 г. он вместе с братьями подвергся опале, вызванной опасениями Годунова за судьбы своей династии, Романовы явились жертвами «колдовского» процесса (главным обвиняемым оказался Александр Никитич). В июне 1601 г. по приговору Бояр­ской думы Филарет был сослан в Антониево-Сийский монастырь, где стал иноком. Сохранив ему жизнь (он даже распорядился содержать опального так, чтобы тому «не было нужи»), царь Борис лишил Филарета всяких надежд на обладание троном. Существует мнение, что с появлением Самозванца, возможно ранее связанного с кругом Романовых, царь Борис приказал возвести Филарета в сан архимандрита (не известно, какого монастыря). Это мнение, однако, не подтверждается источниками. К тому же в нач. 1606 г., т. е. уже при Лжедмитрии I, Филарет был троицким соборным старцем, вторым лицом в монастыре после архимандрита Иоасафа (см.: Дьяконов М. Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском государстве. Юрьев, 1897. Вып. 2. С. 36; ГБЛ, ф. 303, № 539, л. 221 об., 222 об.). Вскоре, по распоряжению Самозванца, Филарета посвятили в сан митрополита Ростовского и Ярославского.

В мае 1606 г., сразу по воцарении Шуйского, Филарет, по предположению С. Ф. Платонова, разделяемому большинством исследователей, был намечен в патриархи, но затем царь изменил свое решение, остановив выбор на Гермогене. Филарет как Ростовский митрополит деятельно поддерживал Шуйского и Гермогена в их борьбе с И. И. Болотниковым и Лжедмитрием II. В октябре 1608 г. при взятии Ростова тушинцами Филарет был схвачен и с позором отвезен в ла­герь второго Самозванца, где его нарекли патриархом Московским и всея Руси. В Тушине Филарет занимал выжидательную позицию; едва ли можно согласиться с мнением А. П. Смирнова, что «воровской» стан был для него золотой клеткой. В декабре 1609 г., когда неудача тушинской авантюры стала уже очевидной, Филарет вступил в переговоры с польским королем Сигизмундом III о возведении на московский престол королевича Владислава. В марте 1610 г, Филарет был отбит у польско-литовских войск отрядом Г. Валуева и прибыл в Москву. После низложения Шуйского и избрания Владислава Филарет вошел в состав «великого» посольства к Сигизмунду III (сентябрь 1610 г.), которое должно было просить короля даровать сына «на Московское государство». Филарет возглавлял в посольстве духовенство и получил от Гермогена наставления, грамоту к Сигизмунду III, а также его племянника А. С. Крылова «во двор в дети боярския», очевидно для связи (Пермская летопись с 1263—1881 г. Первый период. Пермь, 1881. С. 95—96; Второй период. Пермь, 1882. С. 471). Когда во время переговоров под Смоленском выяснилось, что король сам желает завладеть русским престолом, Филарет решительно выступил против нарушения интервентами условий августовского (1610 г.) соглашения об избрании Владислава, за что был арестован и отправлен в Речь Посполитую (сначала во владения Л. Сапеги, затем в Мариенбург).

После воцарения сына Ф. Михаила Феодоровича 21 февраля 1613 г. начались переговоры об освобождении Филарета из плена. 1 июня 1619 г. по условиям Деулинского перемирия на реке Поляновке за Вязьмой произошел размен пленных, и Филарет вернулся на родину. 22 июня он был наречен на патриарший престол, а 24 июня поставлен в патриархи. Начиная с этого времени Филарет, получивший титул «великого государя», фактически управлял страной. С его именем связывают первые абсолютистские тенденции в политике московского правительства (А. Н. Сахаров). В области международных отношений Филарет стремился к ликвидации грабительских условий Деулина, надеясь добиться этой цели союзом с Швецией и Турцией. Внешнеполитический курс Филарета вызывал оппозицию в правящих кругах (отражением этих настроений стало позднее «Сказание о Петре, воеводе Волосском»). Поражение русских войск в Смоленской войне осенью 1633 г. привело, по А. П. Смирнову, к сильному душевному потрясению Филарета, что явилось причиной его неожиданной смерти.

Филарет — крупный деятель книжной культуры, это особенно относится ко времени его патриаршества. Патриарх оставил обширное эпистолярное наследие. Ему приписывают письмо брату Ивану от 8 августа 1602 г., где говорится о переживаемых Романовыми напрасных бедах. Но атрибуция этого письма небесспорна, что отметил еще А. П. Смирнов. По его данным, Филарету принадлежат 178 писем к царю Михаилу Федоровичу, невестке и жене, относящихся к 1619—1631 гг., а также многочисленные грамоты, лучшей из которых является, по мнению исследователя, послание к Тобольскому архиепископу Киприану с призывом ревностно заботиться о пастве. Филарету приписывают и «Поучения» о поставлении в духовный сан, от священника до митрополита. Грамоты Филарета, видимо, написаны не всегда лично им, а составлены в митрополичьей и патриаршей канцеляриях. Это касается, например, первой из известных грамот Филарета — устюжскому протопопу Константину (от 30 ноября 1606 г.). Выписка из нее примыкает в рукописи к краткой редакции сказания «О изведении царского семени, и о смятении земли, и о прелести некоторого растриги чернъца, еретика и богоотметника православныя веры християнскыя, отступника ангельскаго образа, Гришки Богданова сына Отрепьева, галиченина родом, а в мире имя ему Георгей».

С именем Филарета связано несколько произведений официального характера, датируемых временем его патриаршества. В одном списке XVII в. сохранился черновик повести о Смуте со многими исправлениями и приписками. На основании позднейшего заглавия Н. М. Карамзин назвал эту повесть Рукописью Филарета. Она представляет собой переработку «Повести книги сея от прежних лет», приписываемой И. М. Катыреву-Ростовскому или С. И. Шаховскому. Составители «Рукописи» нашли свой источник слишком простым по стилю, недостаточно обстоятельным и неоправданно враждебным по отношению к царю Василию. «Рукопись» рассказывает о событиях Смуты до избрания на трон Михаила Федоровича, содержит некоторые уникальные известия, очевидно почерпнутые из официальных документов (мнение А. А. Кондратьева и С. Ф. Платонова). Кроме того, в «Рукописи» находим ссылку на «летописание», излагающее «житие» Гермогена и его «мученический конец» (Сборник Муханова. 2-е изд. СПб., 1866. С. 319). Это «летописание» — явно не «Повесть книги сея от прежних лет», где о деятельности Гермогена говорится сравнительно кратко, а его смерть не отмечена. По С. Ф. Платонову, «Рукопись» возникла между 1626 и 1633 гг., и к ее составлению так или иначе был причастен Филарет. Поскольку «Рукопись» является настоящим панегириком Шуйскому, а официальный Летописец Новый двойственно относится к нему, Л. В. Черепнин не считает «Рукопись» сочинением, появившимся в правительственной среде и редактированным Филаретом. Думается, различное отношение двух произведений к Шуйскому еще не дает оснований отказываться от взглядов С. Ф. Платонова на «Рукопись», что подчас признает и Л. В. Черепнин.

По предложению С. Ф. Платонова, принятому большинством ученых, в окружении Филарета возник Новый летописец 1630 г. Мнение о принадлежности Филарету Сказания, о поставлении на патриаршество Филарета Никитича лишено оснований (ср. Шпаков А. Я. Государство и церковь в их взаимных отношениях в Московском государстве: Царствование Феодора Ивановича. Учреждение патриаршества в России. Одесса, 1912. С. 256, 257, 271—273, 275—277, 384, ср. с. 344, примеч. 2). Вероятно, в патриаршей среде появилось и «Документальное» сказание о ризе Христовой (см. Сказания о даре шаха Аббаса). Это произведение рассказывает о чудесном даре шаха Аббаса Михаилу Федоровичу (1625 г.) и фигурирует уже в описи келейной казны Филарета 1630 г. Возможно, из окружения Филарета вышла и «Отповедь» в защиту патриарха Гермогена, опровергающая оценку деятельности патриарха, данную автором хронографических статей 1616/1617 г. П. Г. Васенко датирует это полемическое сочинение 1620—1630-ми гг. и полагает, что его автор был близок к патриаршему клиру, если сам не принадлежал к нему (см.: Васенко П. Новые данные для характеристики патриарха Гермогена // ЖМНП. 1901. № 7. Отд. 2. С. 142, 143).

Филарет был связан со многими писателями своего времени. Возможно, он принимал какое-то участие в правке первой редакции начальных глав «Истории» Авраамия Палицыпа. Вслед за С. И. Кедровым нужно признать неосновательным мнение, будто Филарет сослал Палицына за его поведение в смоленском посольстве, граничившее с изменой русскому национальному делу; но, быть может, знаменитому келарю в самом деле не удалось поладить со своенравным патриархом. Филарет знал Ивана Тимофеева и, «весьма вероятно», его «Временник» (Корецкий В. И. Новые материалы о дьяке Иване Тимофееве, историке и публицисте XVII в. // АЕ за 1974 г. М., 1975. С. 164, 167). Филарет вершил судьбы обвиненного в вольнодумстве И. А. Хворостинина и не раз изобличенного в «великих винах» С. И. Шаховского. Последний, по поручению патриарха, составил официальное послание шаху Аббасу.

Большое внимание уделял Филарет книгопечатанию. Едва вернувшись из польского плена, он, по ходатайству прибывшего в Москву иерусалимского патриарха Феофана, пересмотрел дело троицких справщиков во главе с архимандритом Дионисием Зобниновским. На церковном соборе были одобрены исправления, внесенные ими в Требник; в 1625 г. эти исправления были уза­конены в книгах, изданных при Филарете. Справщиками Печатного двора были при Филарете образованные книжники Иоанн Наседка, Арсений Глухой, Антоний Крылов и др.; патриарх сам занимался их подбором. Книжная политика патриарха развивалась в направлении все более усиливавшихся охранительных начал, так что эпоху Филарета иногда сравнивают с западноевропейской контрреформацией. Эти охранительные начала ярко обнаружились в прениях по поводу «Катехизиса» Лаврентия Зизания, запретах на сочинения Кирилла Транквиллиона, которые распространились потом на все книги литовской печати.

Протопоп Аввакум - одна из наиболее ярких личностей в истории России. Это был человек огромной силы духа, которая в полной мере проявилась во время гонений на него. Он с детства приучался к аскетизму. Отвращение от всего мирского и стремление к святости он считал настолько естественным для человека, что не мог ужиться ни в одном приходе из-за неустанного преследования им мирских утех и отступления от обычаев веры. Многие считали его святым и чудотворцем.

Важным фактом русской истории XVII века был церковный раскол, явившийся результатом церковной реформы патриарха Никона. Реформа должна была устранить разночтения в церковных книгах и разницу в проведении обрядов, подрывавших авторитет церкви. С необходимостью проведения реформы согласились все: и Никон, и его будущий противник протопоп Аввакум. Было только неясно, что брать за основу - переводы на старославянский язык византийских богослужебных книг, сделанные до падения Константинополя в 1453 году, или сами греческие тексты, в том числе исправленные после падения Константинополя. По приказу Никона в качестве образцов были взяты греческие книги, причем в новых переводах появились разночтения с древними. Это послужило формальным основанием для раскола. Наиболее существенными из нововведений, принятыми патриархом Никоном и церковным собором 1654 года, была замена крещения двумя пальцами троеперстием, произнесение славословия Богу "алилуйя" не дважды, а трижды, движение вокруг аналоя в церкви не по ходу Солнца, а против него. Все они касались чисто обрядовой стороны, а не существа православия. Но под лозунгом возвращения к старой вере объединились люди, не желавшие смириться с ростом государственной и помещичьей эксплуатации, с возрастанием роли иностранцев, со всем тем, что казалось им несоответствующим традиционному идеалу "правды".

Раскол начался с того, что патриарх Никон во всех московских церквах запретил двоеперстие. Кроме того, из Киева он пригласил ученых монахов для "исправления" церковных книг. В Москву прибыли Епифаний Ставинецкий, Арсений Сатановский и Дамаскин Птицкий, которые немедля занялись монастырскими библиотеками. Все привычное рухнуло враз - не только церковь, но и общество оказалось в глубоком и трагическом расколе.

Против Никона ополчились прежде всего "боголюбцы", или "ревнители благочестия", во главе которых стоял Стефан Вонифатьев. Кроме того, большой активностью выделялись настоятель Казанской церкви на Красной площади Иван Неронов, протопопы - костромской Даниил, муромскии Логгин, темниковский Даниил, юрьевский Аввакум. В этот кружок входил также Никон, поэтому "ревнители" поддержали его избрание в патриархи. "Боголюбцы" считали, что надо навести порядок в церкви, искоренить равнодушное отношение мирян к церковным службам и обрядам, ввести проповеди. По их мнению, исправление богослужебных книг должно было производиться не по греческим, а по старинным русским рукописям. С большой настороженностью они относились ко всему иноземному, неприязненно воспринимали проникновение элементов западной культуры в Россию. С ними отчасти был солидарен и царь Алексей Михайлович, хотя он иначе представлял себе сущность церковных преобразований.

Первые же действия нового патриарха убедили "ревнителей" в тем, что они глубоко ошибались в отношении староверия Никона. Отмена двоеперстия мгновенно вызвала повсеместное негодование. О Никоне заговорили как о "латыннике", предтече антихриста. "Всяк бо, крестяся тремя персты, - писал по этому поводу протопоп Аввакум, - кланяется первому зверю папежу и второму русскому, творя их волю, а не божию, или рещи: кланяется и жертвует душою тайно антихристу и самому дияволу. В ней же бе, шепоти, тайна сокровенная: зверь и лжепророк, сиречь: змий - диявол, а зверь - царь лукавый, а лжепророк - папеж римский и прочий подобии им". Поэтому всякий, "крестящийся тремя перстами, будет мучен огнем и жупелом". Подобным же образом Аввакум осуждал введенную Никоном трегубую аллилуйю и прочие его реформы, призванные согласовать русское богослужение с практикой других православных церквей. Через все его послания и челобитные красной нитью проходило стремление связать эти реформы с латинством, с учением и практикой католической церкви, с "фряжскими" или немецкими порядками. "Ох, ох, бедная Русь! - восклицал он. - Чего-то тебе захотелось немецких поступков и обычаев?"

Аввакума поддержали Стефан Вонифатьев и Иван Неронов. В своих проповедях они представляли Никона жестоким и честолюбивым искателем власти, мучителем православных христиан. Так, Неронов, рассказывая о том, как по приказу Никона староверам "узы на выю полагаше, и гладом томяше, позоры и блазнь людем творяше, странно по царствующему граду на колесницах вожаше", прямо заявлял: "Се ли яко отец творяше? Ни, но яко мучитель!" Никон расчетливо и быстро убрал со своего пути неугомонных ревнителей. Первым подвергся опале Стефан Вонифатьев. Его постригли в монахи, и вскоре он умер в никоновском Иверском монастыре. Вслед за ним был осужден и Неронов, которому вменялось оскорбление личности патриарха. Свою жизнь он закончил архимандритом монастыря в Переяславле-Залесском.

Из всех расколоучителей самой суровой оказалась участь протопопа Аввакума. Еще в сентябре 1653 года его отправили в ссылку в Тобольск, откуда через три года он был переведен в Восточную Сибирь. О многолегнем пребывании в Даурии, о муках, выпавших на долю его семьи, Аввакум ярко, образно повествует в своем "Житии". Вот лишь один эпизод из этой книги: "Страна варварская, иноземцы немирные, отстать от лошадей не смеем, а за лошадьми идти не поспеем, голодные и томные люди. В иную пору протопопица бедная брела, брела, да и повалилась и встать не может. А иной томной же тут же взвалилася: оба карабкаются, а встать не смогут. Опосле на меня бедная пеняет: "Долго ль, протопоп, сего мучения будет? И я ей сказал: "Марковна, до самыя до смерти". Она же против: "Добро, Петрович, и мы еще побредем впредь".

В начале 1661 года Алексей Михайлович позволил Аввакуму вернуться в Москву. Аввакум воспрянул духом, решив, что царь отвернулся от никониан и теперь будет во всем слушаться староверов. В действительности же ситуация была намного сложней. Как и следовало ожидать, властолюбивый Никон не пожелал удовлетвориться второй ролью в государстве. Опираясь на принцип "священство выше царства", он попытался полностью выйти из подчинения светской власти и утвердить свое верховное господство не только над церковными людьми, но и над мирянами. Крайне обеспокоенные таким поворотом дела, бояре и высшее духовенство начали все более противиться церковным реформам, несмотря на то, что за их проведение непосредственно выступал Алексей Михайлович.

Постепенно между царем и патриархом назревало охлаждение. Никон, мало вникавший в существо закулисных интриг, не мог даже помыслить о перемене отношения к себе царя. Напротив, он был убежден в незыблемости своего положения. Когда же Алексей Михайлович выразил неудовольствие властными действиями патриарха, Никон 11 июля 1658 года, после службы в Успенском соборе, заявил народу, что покидает свой патриарший престол, и удалился в Воскресенский монастырь. Этим он рассчитывал окончательно сломить слабовольного царя, однако не учел роста влияния на него старообрядчески настроенного боярства. Заметив свою ошибку, Никон попытался вернуться назад, но это еще больше усложнило дело. При установившейся зависимости русской церкви от светской власти выход из создавшегося положения целиком зависел от воли государя, но Алексей Михайлович колебался и, не желая уступить притязаниям своего недавнего "собинного друга", в то же время долго не мог собраться с духом, чтобы нанести ему последний удар. Зато его новому окружению удалось устроить возвращение в Москву протопопа Аввакума и других членов бывшего кружка "боголюбцев". Ничего не зная в Даурии об этих обстоятельствах, Аввакум связывал свой вызов с победой староверия.

Почти два года добирался он до Москвы, неустанно проповедуя по пути свое учение. Каково же было его разочарование, когда он увидел, что никонианство в церковной жизни повсюду пустило корни, а Алексей Михайлович, охладев к Никону, тем не менее не собирался отказываться от его реформ. В нем с прежней силой пробудилась страстная готовность бороться за свои убеждения, и он, воспользовавшись благоволением царя, подал ему пространную челобитную. "Я чаял, - писал Аввакум, - живучи на востоке в смертех многих, тишину здесь в Москве быти, а ныне увидал церковь паче и прежняго смущенну". Он забрасывал царя челобитными с протестом против никонианства и самого патриарха.

Алексею Михайловичу хотелось привлечь на свою сторону неустрашимого "ревнителя благочестия", так как это позволило бы в корне заглушить все более нараставшую народную оппозицию. Оттого он, не выказывая прямо своего отношения к челобитным Аввакума, попытался склонить его к уступчивости обещанием сперва места царского духовника, затем, что гораздо больше привлекало Аввакума, справщика в Печатном дворе. Одновременно от имени царя боярин Родион Стрешнев уговаривал протопопа прекратить свои проповеди против официальной церкви, по крайней мере до собора, который обсудит вопрос о Никоне.

Тронутый вниманием государя и надеясь, что ему будет поручено исправление книг, Аввакум некоторое время действительно пребывал и умиротворении. Такой поворот событий пришелся не по душе староверам, и они бросились со всех сторон уговаривать протопопа не оставлять "отеческих преданий". Аввакум возобновил свои обличения никонианского духовенства, называя их в своих проповедях и писаниях отщепенцами и униатами. "Они, - утверждал он, - не церковные чада, а диаволя". Царь увидел, сколь беспочвенны его надежды на примирение Аввакума с церковью и, поддавшись уговорам духовенства, 29 августа 1664 года подписал указ о высылке Аввакума в Пустозерский острог.

В феврале 1666 года в связи с открытием церковного собора Аввакума привезли в Москву. Его снова пытались склонить к признанию церковных реформ, но протопоп "покаяния и повиновения не принес, а во всем упорствовал, еще же и освященный собор укорял и неправославным называл". В результате 13 мая Аввакум был расстрижен и предан проклятию как еретик. После суда Аввакума вместе с другими расколоучителями отправили в заключение в Угрешский монастырь, откуда его позднее перевели в Пафнутьев-Боровский. В специальной инструкции, присланной игумену того монастыря, предписывалось Аввакума "беречь накрепко с великим опасением, чтобы он с тюрьмы не ушел и дурна никакова бы над собою не учинил, и чернил и бумаги ему не давать, и никого к нему пускать не велеть". Его еще надеялись сломить с помощью вселенских патриархов, которых ждали на собор для низложения Никона. Патриархи прибыли в Москву в апреле 1667 года. Поскольку с Никоном все уже было решено и его низложили с патриаршества 12 декабря 1666 года, им не оставалось ничего другого, как основательно заняться Аввакумом Протопопа доставили им 17 июля. Долго уговаривали они его, советуя смириться и принять церковные нововведения. "Что ты так упрям? - говорили патриархи. - Вся наша Палестина, и Сербия, и Албания, и волохи, и римляне, и ляхи - все тремя перстами крестятся, один ты упорствуешь в двоеверии".

"Вселенские учители! Рим давно упал и лежит невосклонно, и ляхи с ним же погибли, до конца враги быша христианам, А и у вас православие пестро стало от насилия турскаго Махмета, - да и дивить на вас нельзя: немощни есте стали. И впредь приезжайте к нам учитца: у нас, божиею благодатию, самодержество. До Никона отступника в нашей России у благочестивых князей и царей все было православие чисто и непорочно и церковь немятежна". После этого Аввакум отошел к дверям и лег на пол со словами. "Посидите вы, а я полежу". Больше он не слушал ни насмешек, ни увещеваний. В августе 1667 года Аввакума вывезли в Пустозерск. Там томились его семья, множество других старообрядцев. В пустозерский период Аввакум полностью разработал свое расколоучение. Он выступал за старину, отнюдь не думая пренебрегать настоящим: просто его видение современной действительности противоречило господствующим тенденциям эпохи. Московская Русь перестраивалась на иных духовных началах, всемерно сближая свои культурные и мировоззренческие ориентации с общехристианской и западноевропейской традициями.

Идеология Аввакума несла отпечаток воззрений той части русского крестьянства, которая под воздействием усиливающеюся крепостничества по существу превращалась в полных холопов и рабов. Они выступали за сохранение своих прежних привилегий, отвергали все церковные преобразования, стихийно сознавая их связь с новой политической системой. Крестьяне толпами снимались с насиженных мест, уходили в глухие леса Севера и Зауралья, не страшась ни преследований правительства, ни анафем духовных пастырей. Год от года увеличивалось количество массовых самосожжений. В огне нередко люди гибли сотнями и тысячами. Например, в начале 1687 года в Палеостровском монастыре сожглись более двух тысяч человек. 9 августа того же года в Березове Олонецкого уезда - более тысячи. И подобных фактов было множество.

Обо всем этом Аввакум хорошо знал и всячески побуждал старообрядцев к самосожжению. В "Послании к некоему Сергию" он писал:

"Наипаче же в нынешнее время в нашей России сами в огонь идут от скорби великия, ревнуя по благочестии, яко и древле апостоли: не жалеют себя, но Христа ради и Богородицы в смерть идут". В этом же послании Аввакум рассказывал об одном из таких массовых самосожжений: "Брате, брате, дорогое дело, что в огонь посадят: помнишь ли в Нижегородских пределах, где я родяся живал, тысячи з две и сами миленькие от лукавых тех духов забежали в огонь: разумно оне зделали, тепло себе обрели, сим искушением тамошняго искуса утекли". Протопоп советовал Сергию: "Что ты задумался? Не задумывайся, не размышляй много, пойди в огонь, - Бог благословит. Добро те зделали, кои в огонь забежали... Вечная им память".

Только в 1675-1695 годы было зарегистрировано 37 "гарей" (то есть самосожжений), во время которых погибли не менее 20000 человек. Таким образом Аввакум стал первым и чуть ли не единственным проповедником массовых суицидов в мировых религиозных учениях. И посему, воздавая ему должное, как блестящему проповеднику, оратору и писателю, мы находим закономерным, что он в итоге разделил участь всех ересиархов. Между тем почил в бозе царь Алексей Михайлович, и на престол вступил его сын Федор. Аввакуму казалось, что о нем просто-напросто забыли. Он старел, невмоготу становилось выдерживать тоску и одиночество в глуши. И он сделал шаг навстречу своей гибели. В 1681 году Аввакум отправил царю Федору послание, в котором фанатично и безрассудно излил все накопившееся за долгие годы раздражение против церкви и духовенства.

"А что, царь-государь, - писал он, - как бы ты мне дал волю, я бы их, что Илья пророк, всех перепластал в один день. Не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю". Возможно, царь не придал бы значения этому письму, если бы преподобный не упомянул ниже о его покойном батюшке: "Бог судит между мною и царем Алексеем. В муках он сидит, - слышал я от Спаса; то ему за свою правду. Иноземцы, что знают, что ведено им, то и творили. Своего царя Константина, потеряв безверием, предали турку, да и моего Алексея в безумии поддержали".

Царь Федор не питал никакого сочувствия к старообрядцам и воспринял послание Аввакума как угрозу существующей власти, лично самому себе. Хлопотать же за Аввакума было некому: при московском дворе не оставалось больше ни одного из его прежних доброжелателей; их вытеснили "киевские нехаи" - ученые монахи во главе с Симеоном Полоцким. И Аввакума "за великия на царский дом хулы" было приказано сжечь вместе с тремя его единоверцами.

14 апреля 1682 года закончилась на костре жизнь этого бесстрашного человека, оставшегося неразгаданной легендой древнерусской духовности. До нас дошли очень скудные подробности этой казни. Известно, что совершилась она при большом стечении народа. Узников вывели из-за тюремного тына к месту казни. Аввакум заблаговременно распорядился своим имуществом, раздал книги, нашлись для смертного часа и чистые белые рубахи. И все равно зрелище было тягостное - загноенные глаза, обрубленные усохшие руки. Теперь Аввакума, Федора, Лазаря и Епифания никто не уговаривал отречься.

Палачи привязали осужденных к четырем углам сруба, завалили дровами, берестой и подожгли. Народ снял шапки...

СИМЕОН ПОЛОЦКИЙ (Самуил Гаврилович Петровский-Ситнянович) (1629— 25.VIII.1680) — один из выдающихся деятелей восточнославянской культуры XVII в., писатель, поэт, драматург, богослов. Белорус по происхождению, получивший образование в Киево-Могилянской коллегии и, по некоторым предположениям, в Виленской иезуитской академии, С. П. навсегда переехал в 1664 г. в Москву, где и развернулась его обширная литературная и общественная деятельность. По окончании курса наук он принял в июне 1656 г. в православном Полоцком Богоявленском монастыре монашество с именем Симеона и получил должность “дидаскала” — учителя в “братской” школе при том же монастыре. Впоследствии, уже в Москве, к имени Симеон добавилось прозвище Полоцкий — по его родному городу. В научной литературе встречаются разночтения, касающиеся как отчества писателя (Емельянович или Гаврилович), так и его фамилии (Петровский / Пиотровский-Ситнианович / Ситнянович). Исследованием установлено, что “двойным” отчеством и двойной фамилией С. П. обязан отцу, которого звали Гавриил Ситнянович, и отчиму—Емельяну Петровскому.

Первое известное нам стихотворение С. П. “Акафист Богородице”, датированное самим поэтом 1648 г., относится ко времени его учебы в Киево-Могилянской коллегии. Творчество С. П. раннего, так называемого “белорусского” периода предстает в разнообразии поэтических жанров, тем и форм и включает в себя стихотворные переложения литургических текстов, декламации, диалоги, эпиграммы, окказиональную поэзию, т. е. стихи “на случай”, в честь того или иного знаменательного события, праздника, панегирические приветствия, надписи к изображениям, стихи из разряда искусственной, “курьезной” поэзии, среди которых загадки, акростихи, “эхо” с рифмующимися вопросами и ответами, макаронические с использованием нескольких языков, фигурные в форме креста, лучей, “раки”, образующие один и тот же текст при чтении слева направо и справа налево, “лабиринты” или, иначе, “скрижаль многопутная” с многократно прочитываемой сакраментальной фразой и др. Написанные на польском, латинском, белорусском языках произведения раннего периода свидетельствуют об усвоении автором норм “школьной” поэ тики своего времени, а также о том, что мировоззренчески-стилевые основы его поэзии формировались внутри риторической традиции под воздействием художественного опыта польской и новолатинской литературы, которая, в свою очередь, многое унаследовала из средневековой латинской поэзии.

В биографии С. П. особо значим год 1656, когда состоялась его первая встреча с царем Алексеем Михайловичем, определившая его дальнейшую судьбу. Вместе со своими учениками С. П. приветствовал стихотворными “метрами” царя, прибывшего в Витебск, затем в Полоцк в связи с началом русско-шведской войны В 1660 г С. П. с “отроками” впервые побывал в русской столице и выступил перед Алексеем Михайловичем с чтением декламации в Кремле. После возвращения Полоцка Польше С. П. вынужден был покинуть родину и перебраться в Москву, где получил покровительство царя и поставил отныне свою многогранную творческую и литературную деятельность на службу интересам нарождавшегося российского абсолютизма. Впоследствии, обращаясь к царю Федору Алексеевичу, он вспоминал: “Оставих аз отечества, сродных удалих-ся, / Вашей царской милости волею вручихся”.

С. П. привез с собой плоды европейской учености — прекрасное знание языков латинского, польского, белорусского, украинского, а также “семи свободных наук” из состава тривиума (грамматика, риторика, диалектика) и квадривиума (арифметика, геометрия, астрология, музыка). Обладая многосторонними знаниями и интересами, он являл собою тип универсального просветителя, всеобъемлющего деятеля. При дворе Алексея Михайловича С. П получил признание как мудрейший “философ”, “вития” и “пиит” Он принимал участие в делах государственной важности, в частности в работе церковного собора 1666— 1667 гг, осудившего как расколоучителей,так и патриарха Никона, на основе материалов и постановлений собора составил книгу “Жезл правления”, изданную Печатным двором в 1667 г С. П. занимался воспитанием и образованием царских детей — будущих царя Федора и царевны-правительницы Софьи, привил им любовь к стихотворству. Когда же предстояло выбрать наставника для юного царевича Петра Алексеевича, будущего Петра Великого, то С. П. было поручено проэкзаменовать на эту роль дьяка Никиту Зотова. С. П. возглавил созданную при Приказе тайных дел первую в России школу нового типа, где обучал латинскому языку государственных чиновников — будущих дипломатов. Им разработан проект организации в Москве высшей школы (“академии”) по типу польских и западноевропейских университетов, положенный его верным учеником и другом Сильвестром Медведевым в основу “Привилея Славяно-греко-латинской академии” (1682—1685) В обход патриарха, под контролем которого находилась государственная типография — Печатный двор, С. П., пользуясь покровительством царя Федора, завел в конце 1678 г. в Кремле (“в Верху”) типографию, свободную от церковной цензуры, где издавал свои сочинения и др. авторов, привлекая к оформлению книг придворного художника Симона Ушакова и гравера Оружейной палаты Афанасия Трухменского. Осознавая как одну из насущных задач необходимость просвещения и воспитания общества, начиная с самых его верхов, С. П издал в Верхней типографии “Букварь языка славенска” (1679), “Тестамент Василия, царя греческого, сыну Льву” (1680), “Историю о Варлааме и Иоасафе” (1680). Книги проповедей “Обед душевный” и “Вечеря душевная”, работу над которыми автор завершил в 1675 и 1676 гг., напечатаны уже после его смерти в 1681, 1683 гг. под наблюдением Сильвестра Медведева. Перу С. П. принадлежит богословский труд “Венец веры православнокатолической” (1670) Результатом его лексикографических штудий явился составленный им польско-церковнославянский словарь (хранится в Упсальской университетской библиотеке, Швеция).

Новый тип культурного деятеля, какой являл собою С. П., остро воспринимался представителями традиционного сознания как чужеродный и отождествлялся с неправославием Патриарх Иоаким осудил С. П. в характеристике, данной ему после смерти, как человека “мудрствоваше латинская нововы мышления” и под страхом наказания запретил читать его сочинения.

Рукописи С. П. хранившиеся у Сильвестра Медведева, были изъяты и скрыты в патриаршей ризнице, были открыты миру лишь в сер XIX в., спустя два столетия после смерти автора.

С. П. оставил огромное литературное наследие, значительная часть которого остается в авторских рукописях и писцовых списках. Не изданы полностью грандиозные книги “Рифмологион” и “Вертоград многоцветный”, включающие не одну тысячу стихов С. П. перенес в Россию культурные традиции в которых сформировался как писатель. Он стал здесь первым профессиональным поэтом и основателем поэтической школы. Своим творчеством С. П. ввел русскую литературу в систему общеславянского и шире — европейского барокко обогатив новыми видами творчества жанрами темами, средствами художественной изобразительности. Ее главным приобретением стали силлабическое стихотворство получившее статус ре гулярной книжной поэзии, и драматургия По примеру польского поэта эпохи Возрождения Яна Кохановского С. П. впервые в русской поэзии переложил в 1680 г стихами одну из библейских книг — Псалтырь “Псалтирь рифмотворная” тогда же была напечатана в Верхней типографии а в 1685 г поло жена на музыку дьяком Василием Титовым Новизна литературного пред приятия С. П оценена представителями традиционного культурного сознания как посягательство на священность “бого вдохновенного” текста “Псалтирь риф мотворная” которую Ломоносов назвал среди прочих книг “вратами своей учености”, положила начало богатой тради ции стихотворных переложений псалмов XVIII—XIX вв.

С. П. отчетливо осознавал две основные тенденции в своем поэтическом творчестве—дидактическо просветительскую и панегирическую и воплотил их в книгах стихов первую в “Вертограде многоцветном” (1676—1680) вторую — в “Рифмологионе” (1680) В книгах этих царит поразительное жанровое и тематическое разнообразие они по cловам И П Еремина “производят впечатление своеобразного музея, на витринах которого расставлены в определенном по рядке (“художественны и по благочинию”) самые разнообразные вещи часто редкие и очень древние именно тут выставлено для обозрения все основное что успел Симеон библиофил и начетчик, любитель разных “раритетов” и “курьезов” собрать в течение своей жиз ни у себя в памяти” При внешней разнородности “Вертоград” обладает внутренней целеустремленностью обу словленной цельностью авторского за мысла и единством нравственно философской концепции. Перед нами не сбор ник в привычном смысле. Разнообразные по жанрам темам и источникам стихи спиваются в единый контекст Бог — мир — человек. Мозаичным методом поэт создал картину мира, панорамное повествование, охватывающее вопросы мироздания, вероучения, догматики, морали, направленное к тому, чтобы научить человека “заповеди тощно соблюдати” и стяжать “страну невечерня света”. Энциклопедическая пестрота соотнесена с целым, с духовным единством книги. “Вертоград” предстает как художественно-дидактическая система, как многообразие в единстве и единство в “многоцветий”, это мир, рассмотренный по частям. Символична приданная произведению форма: в окончательном тексте книга имеет алфавитный тип построения. В основе такой композиции — восходящее к Апокалипсису представление о Христе как начале и конце всего сущего Самим способом расположения стихов читателю внушалась мысль, что произведение есть образ мира, понимаемого как христианский универсум. Таким образом, творчество С. П. выявляет одну из фундаментальных идей русского барокко, связанную с представлением о мире как книге и книге как модели мира, как вселенной неисчерпаемого смысла.

“Рифмологион” включает многообразие жанров панегирической, придворно-церемониальной поэзии, обслуживавшей государственный быт. Такая поэзия должна была обладать приличествующими ее функции художественными формами, достоинством стиля, высоким риторическим языком. Отсюда такая кон-центрированность в ней барочных средств художественного выражения, торжественная репрезентативность, создаваемая сочетанием искусства слова и изображения, синтезом лирического и драматургического компонентов, использованием элогиарного стиля, допускающего двойное и тройное прочтение текста, введение разнообразных форм “курьезной” поэзии Ясно выраженная тенденция к синтезу искуссгв прослеживается в пяти “книжицах”, входящих в состав “Рифмологиона”: “Благоприветствование” по случаю рождения царевича Симеона (1665); “Орел Российский” (1667)—поэма, приуроченная к церемонии официального объявления наследником престола Алексея Алексеевича; “Френы, или плачи” на смерть царицы Марии Ильиничны (1669); “Глас последний” на смерть царя Алексея Михайловича (1676); “Гусль доброгласная” — поэма по случаю восшествия на престол царя Федора Алексеевича (1676). Каждая из “книжиц”— плод сотрудничества поэта и художника. Стихи можно не только читать, но и рассматривать как картину. Подчеркнутая зримость, зрелищность поэтического текста создается введением графических и живописных эффектов, эмблем, геральдики, фигурных стихов, знаков зодиака и даже отдельных архитектурных мотивов, использованием цветного письма (золото, киноварь, чернила). Изображения входят как неотъемлемая часть художественного замысла, это не внешние по отношению к тексту элементы, но часть самой художественной ткани, для которой характерно предельное слияние слова и изображения. На первое место придворная поэзия выдвинула идеи абсолютизма и священнодержавия, в ней прививались гражданские идеалы, понятие общего блага нации.

Здесь отложилась своеобразная “грамматика идей”, а вместе с ней целый комплекс “готовых формул” с соответствующей им поэтической фразеологией, относящейся к топике официальной идеологии и культуры. Отсюда берут начало мотивы, которые стали впоследствии “общим местом” русской оды XVIII в. (царь — солнце, царь — орел, Россия — небо и Др.).

С. П. стоял у истоков русского театра. В “Рифмологион” включены, кроме панегирических приветств, две его пьесы в стихах: “Комидия притчи о блудном сыне”, написанная на широко известный евангельский сюжет притчи о блудном сыне, и “трагедия” “О Навуходоносоре царе, о теле злате и о триех отроцех, в пещи не сожженных”, представляющая собой инсценировку библейского рассказа из Книги пророка Даниила.

Обличением Навуходоносора как правителя-тирана автор утверждал мысль о необходимости для царя быть мудрым и справедливым, предлагая в прологе пьесы видеть воплощение такого образа в Алексее Михайловиче.

Осуществляя синтез веры и культуры, творчество С. П. способствовало уменьшению противостояния светской и духовной культуры.

Произведения, созданные С. П. в Москве, написаны на книжном “славенском” языке.

Поэт мечтал о том, чтобы его произведения стали известны “по всей России и где суть словяне, / в чюждых далече странах христиане”. И он действительно получил такое признание: С. П. еще при его жизни знали в Грузии как общественного деятеля и как “сладкозвучного проповедника”, грузинский царевич Александр Арчилович Батонишвили, друг и сподвижник Петра I, перевел на грузинский язык некоторые проповеди С. П. Он стал первым русским писателем, чье имя приобрело европейскую известность. О нем писали курляндский дворянин Яков Рейтенфельс в книге, предназначенной для тосканского герцога Козьмы (1680), оксфордский профессор-лингвист, автор первой в Западной Европе “Русской грамматики” Г.-В. Лудольф (1696). Сочинения С. П. почитались единоверными южными славянами, на них воспитывались в XVIII в. поколения писателей и деятелей национального просвещения в Сербии.

А.Л. Ордин-Нащокин.

Из ряда сотрудников царя Алексея резкой фигурой выступает самый замечательный из московских государственных людей XVII в. Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин.

Московский государственный человек XVII в. Самое это выражение может показаться злоупотреблением современной политической терминологией. Государственный человек - ведь это значит развитой политический ум, способный наблюдать, понимать и направлять общественные движения, с самостоятельным взглядом на вопросы времени, с разработанной программой действия, наконец, с известным простором для политической деятельности - целый ряд условий, присутствия которых мы совсем не привыкли предполагать в старом Московском государстве. Да, до XVII в. этих условий, действительно, не заметно в государстве московских самодержцев, и трудно искать государственных людей при их дворе. Ход государственных дел тогда направлялся заведенным порядком да государевой волей. Личный ум прятался за порядком, лицо служило только орудием государевой воли; но и порядок и самая эта воля подчинялись еще сильнейшему влиянию обычая, предания. В XVII в., однако, московская государственная жизнь начала прокладывать себе иные пути. Старый обычай, заведенный порядок пошатнулись; начался сильный спрос на ум, на личные силы, а воля царя Алексея Михайловича для общего блага готова была подчиниться всякому сильному и благонамеренному уму.

А. Л. ОРДИН-НАЩОКИН.

Царь Алексей, сказал я, создал в русском обществе XVII в. преобразовательное настроение. Первое место в ряду государственных дельцов, захваченных таким настроением, бесспорно принадлежит самому блестящему из сотрудников царя Алексея, наиболее энергическому провозвестнику преобразовательных стремлений его времени, боярину Афанасию Лаврентьевичу Ордину-Нащокину. Этот делец вдвойне любопытен для нас, потому что вел двойную подготовку реформы Петра Великого. Во-первых, никто из московских государственных дельцов XVII в. не высказал столько, как он, преобразовательных идей и планов, которые после осуществил Петр. Потом, Ордину-Нащокину пришлось не только действовать по-новому, но и самому создавать обстановку своей деятельности. По происхождению своему он не принадлежал к тому обществу, среди которого ему привелось действовать. Привилегированным питомником политических дельцов в Московском государстве служило старое родовитое боярство, пренебрежительно смотревшее на массу провинциального дворянства. Ордин-Нащокин был едва ли не первым провинциальным дворянином, проложившим себе дорогу в круг этой спесивой знати, а за ним уже потянулась вереница его провинциальной братии, скоро разбившей плотные ряды боярской аристократии.

Афанасий Лаврентьевич был сын очень скромного псковского помещика; в Псковском и в ближнем Торопецком уездах ютилось целое фамильное гнездо Нащокиных, которое шло от одного видного служилого человека при московском дворе XVI в. Из этого гнезда, захудавшего после своего родоначальника, вышел и наш Афанасий Лаврентьевич. Он стал известен еще при царе Михаиле: его не раз назначали в посольские комиссии для размежевания границ со Швецией. В начале Алексеева царствования Ордин-Нащокин уже считался на родине видным дельцом и усердным слугой московского правительства. Вот почему во время псковского бунта 1650 г. мятежники намеревались убить его. При усмирении этого бунта московскими полками Ордин-Нащокин показал много усердия и уменья. С тех пор он пошел в гору. Когда в 1654 г. открылась война с Польшей, ему поручен был чрезвычайно трудный пост: с малыми военными силами он должен был сторожить московскую границу со стороны Литвы и Ливонии. Он отлично исполнил возложенное на него поручение. В 1656 г. началась война со Швецией, и сам царь двинулся в поход под Ригу. Когда московские войска взяли один из ливонских городов на Двине, Кокенгаузен (старинный русский Кукейнос, когда-то принадлежавший полоцким князьям), Нащокин был назначен воеводой этого и других новозавоеванных городов. На этой должности Ордин-Нащокин делает очень важные военные и дипломатические дела: сторожит границу, завоевывает ливонские городки, ведет переписку с польскими властями; ни одно важное дипломатическое дело не делается без его участия. В 1658 г. его усилиями заключено было Валиесарское перемирие со Швецией, условия которого превзошли ожидания самого царя Алексея. В 1665 г. Ордин-Нащокин сидел воеводой в родном своем Пскове. Наконец, он сослужил самую важную и тяжелую службу московскому правительству: после утомительных восьмимесячных переговоров с польскими уполномоченными он заключил в январе 1667 г. в Андрусове перемирие с Польшей, положившее конец опустошительной для обеих сторон тринадцатилетней войне. В этих переговорах Нащокин показал много дипломатической сообразительности и уменья ладить с иноземцами и вытягал у поляков не только Смоленскую и Северскую землю и восточную Малороссию, но и из западной Киев с округом. Заключение Андрусовского перемирия поставило Афанасия очень высоко в московском правительстве, составило ему громкую дипломатическую известность. Делая все эти дела, Нащокин быстро поднимался по чиновной лестнице. Городовой дворянин по отечеству, по происхождению, по заключении упомянутого перемирия он был пожалован в бояре и назначен главным управителем Посольского приказа с громким титулом "царской большой печати и государственных великих посольских дел сберегателя", т. е. стал государственным канцлером.

Такова была служебная карьера Нащокина. Его родина имела некоторое значение в его судьбе. Псковский край, пограничный с Ливонией, издавна был в тесных сношениях с соседними немцами и шведами. Раннее знакомство с иноземцами и частые сношения с ними давали Нащокину возможность внимательно наблюдать и изучить ближайшие к России страны Западной Европы. Это облегчалось еще тем, что в молодости Ордину-Нащокину как-то посчастливилось получить хорошее образование: он знал, говорили, математику, языки латинский и немецкий. Служебные обстоятельства заставили его познакомиться и с польским языком. Так он рано и основательно подготовился к роли дельца в сношениях Московского государства с европейским Западом. Его товарищи по службе говорили про него, что он "знает немецкое дело и немецкие обычаи знает же". Внимательное наблюдение над иноземными порядками и привычка сравнивать их с отечественными сделали Нащокина ревностным поклонником Западной Европы и жестоким критиком отечественного быта. Так он отрешился от национальной замкнутости и исключительности и выработал свое особое политическое мышление: он первый провозгласил у нас правило, что "доброму не стыдно навыкать и со стороны, у чужих, даже у своих врагов". После него остался ряд бумаг, служебных донесений, записок или докладов царю по разным политическим вопросам. Это очень любопытные документы для характеристики как самого Нащокина, так и преобразовательного движения его времени. Видно, что автор - говорун и бойкое перо; недаром даже враги признавали, что Афанасий умел "слагательно", складно писать. У него было и другое, еще более редкое качество - тонкий, цепкий и ёмкий ум, умевший быстро схватывать данное положение и комбинировать по-своему условия минуты. Это был мастер своеобразных и неожиданных политических построений. С ним было трудно спорить. Вдумчивый и находчивый, он иногда выводил из терпения иноземных дипломатов, с которыми вел переговоры, и они ему же пеняли за трудность иметь с ним дело: не пропустит ни малейшего промаха, никакой непоследовательности в дипломатической диалектике, сейчас подденет и поставит в тупик оплошного или близорукого противника, отравит ему чистые намерения, самим же им внушенные, за что однажды пеняли ему польские комиссары, с ним переговаривавшиеся. Такое направление ума совмещалось у него с неугомонной совестью, с привычкой колоть глаза людям их несообразительностью. Ворчать за правду и здравый рассудок он считал своим долгом и даже находил в том большое удовольствие. В его письмах и докладах царю всего резче звучит одна нота: все они полны немолчных и часто очень желчных жалоб на московских людей и московские порядки. Ордин-Нащокин вечно на все ропщет, всем недоволен: правительственными учреждениями и приказными обычаями, военным устройством, нравами и понятиями общества. Его симпатии и антипатии, мало разделяемые другими, создавали ему неловкое, двусмысленное положение в московском обществе. Привязанность его к западноевропейским порядкам и порицание своих нравились иноземцам, с ним сближавшимся, которые снисходительно признавали в нем "неглупого подражателя" своих обычаев. Но это же самое наделало ему множество врагов между своими и давало повод его московским недоброхотам смеяться над ним, называть его "иноземцем". Двусмысленность его положения еще усиливалась его происхождением и характером. Свои и чужие признавали в нем человека острого ума с которым он пойдет далеко; этим он задевал много встречных самолюбий и тем более, что он шел не обычной дорогой, к какой предназначен был происхождением, а жесткий и несколько задорный нрав его не смягчал этих столкновений. Нащокин был чужой среди московского служебного мира и как политический новик должен был с бою брать свое служебное положение, чувствуя, что каждый его шаг вперед увеличивает число его врагов, особенно среди московской боярской знати. Таким положением выработалась его своеобразная манера держаться среди враждебного ему общества. Он знал, что его единственная опора - царь, не любивший надменности, и, стараясь обеспечить себе эту опору, Нащокин прикрывался перед царем от своих недругов видом загнанного скромника, смирением до самоуничижения. Он невысоко ценит свою службишку, но не выше ставит и службу своих знатных врагов и всюду горько на них жалуется. "Перед всеми людьми, - пишет он царю, - за твое государево дело никто так не возненавижен, как я", называет себя "облихованным и ненавидимым человеченком, не имеющим, где приклонить грешную голову". При всяком затруднении или столкновении с влиятельными недругами он просит царя отставить его от службы, как неудобного и неумелого слугу, от которого может только пострадать государственный интерес. "Государево дело ненавидят ради меня, холопа твоего", - пишет он царю и просит "откинуть от дела своего омерзелого холопа". Но Афанасий знал себе цену, и про его скромность можно было сказать, что это - напускное смирение паче гордости, которое не мешало ему считать себя прямо человеком не от мира сего: "Если бы я от мира был, мир своего любил бы", - писал он царю, жалуясь на общее к себе недоброжелательство. Думным людям противно слушать его донесения и советы, потому что "они не видят стези правды и сердце их одебелело завистью". Злая ирония звучит в его словах, когда он пишет царю о правительственном превосходстве боярской знати сравнительно со своей худородной особой. "Думным людям никому не надобен я, не надобны такие великие государственные дела... У таких дел пристойно быть из ближних бояр: и роды великие, и друзей много, во всем пространный смысл иметь и жить умеют; отдаю тебе, великому государю, мое крестное целование, за собою держать не смею по недостатку умишка моего".

Царь долго и настойчиво поддерживал своенравного и запальчивого дельца, терпеливо выносил его скучные жалобы и попреки, уверял его, что ему нечего бояться, что его никому не выдадут, грозил его недругам великими опалами за вражду с Афанасием и предоставлял ему значительный простор для деятельности. Благодаря этому Ордин-Нащокин получил возможность не только обнаружить свои административные и дипломатические таланты, но и выработать, даже частью осуществить свои политические планы. В письмах своих к царю он больше порицает существующее или полемизирует с противниками, чем излагает свою программу. Однако в его бумагах можно набрать значительный запас идей и проектов, которые при надлежащей практической разработке могли стать и стали надолго руководящими началами внутренней и внешней политики.

Первая идея, на которой упорно стоит Нащокин, заключалась в том, чтобы во всем брать образец с Запада, все делать "с примеру сторонних чужих земель". Это исходная точка его преобразовательных планов; но не все нужно брать без разбора у чужих. "Какое нам дело до иноземных обычаев, - говаривал он, - их платье не по нас, а наше не по них". Это был один из немногих западников, подумавших о том, что можно и чего не нужно заимствовать, искавших соглашения общеевропейской культуры с национальной самобытностью. Потом Нащокин не мог помириться с духом и привычками московской администрации, деятельность которой неумеренно руководилась личными счетами и отношениями, а не интересом государственного дела, порученного тому или другому дельцу. "У нас, - пишет он, - любят дело или ненавидят его, смотря не по делу, а по человеку, который его делает: меня не любят, а потому и делом моим пренебрегают". Когда царь выражал Нащокину неудовольствие за его нелады с тем или другим знатным завистником, Афанасий отвечал, что личной вражды у него нет, но "о государеве деле сердце болит и молчать не дает, когда в государеве деле вижу чье нераденье". Итак, дело в деле, а не в лицах - вот второе правило, которым руководился Нащокин. Главным его поприщем была дипломатия, и это был дипломат первой величины, по признанию современников, даже иностранцев; по крайней мере, он едва ли не первый из русских государственных людей заставил иностранцев уважать себя. Англичанин Коллинс, врач царя Алексея, прямо называет Нащокина великим политиком, который не уступит ни одному из европейских министров. Зато и он уважал свое дело. Дипломатия составляет, по его мнению, главную функцию государственного управления, и только достойные люди могут браться за такое дело. "На государственные дела, - писал он, - подобает мысленные очеса устремлять беспорочным и избранным людям к расширению государства со всех сторон, а это есть дело одного Посольского приказа".

У Нащокина были свои дипломатические планы, своеобразные взгляды на задачи внешней московской политики. Ему пришлось действовать в ту минуту, когда ребром были поставлены самые щекотливые вопросы, питавшие непримиримую вражду Московского государства с Польшей и Швецией, вопросы о Малороссии, о Балтийском береге. Обстоятельства поставили Нащокина в самый водоворот сношений и столкновений, вызванных этими вопросами. Но у него не закружилась голова в этом водовороте: в запутанных делах он умел отделить важное от шумного, привлекательное от полезного, мечты от достижимого. Он видел, что в тогдашнем положении и при наличных средствах Московского государства для него неразрешим в полном объеме вопрос малороссийский, т. е. вопрос о воссоединении Юго-Западной Руси с Великороссией. Вот почему он склонялся к миру и даже к тесному союзу с Польшей и хотя хорошо знал, как он выражался, "зело шаткий, бездушный и непостоянный польский народ", но от союза с ним ждал разнообразных выгод. Между прочим, чаял он, турецкие христиане, молдаване и волохи, послышав про этот союз, отложатся от турок, и тогда все дети восточной церкви, обитающие от самого Дуная вплоть до пределов Великой России и ныне разъединяемые враждебной Польшей, сольются в многочисленный христианский народ, покровительствуемый православным царем московским, и сами собою прекратятся шведские козни, возможные только при русско-польской распре. В 1667 г. польским послам, приехавшим в Москву для подтверждения Андрусовского договора, Нащокин в одушевленной речи развивал свои мечты о том, какой великой славой покрылись бы все славянские народы и какие великие предприятия увенчались бы успехом, если бы племена, населяющие наши государства и почти все говорящие по-славянски от Адриатического до Немецкого моря и до Северного океана, соединились, и какая слава ожидает оба государства в будущем, когда они, стоя во главе славянских народов, соединятся под одною державою.

Хлопоча о тесном союзе с вековым врагом и даже мечтая о династическом соединении с Польшей под властью московского царя или его сына, Нащокин производил чрезвычайно крутой поворот во внешней московской политике. Он имел свои соображения, оправдывавшие такую перемену в ходе дел. Малороссийский вопрос в его глазах был пока делом второстепенным. Если, писал он, черкасы (казаки) изменяют, то стоят ли они того, чтобы стоять за них? Действительно, с присоединением восточной Малороссии главный узел этого вопроса развязывался, Польша переставала быть опасной для Москвы, твердо ставшей на верхнем и среднем Днепре. Притом нельзя было навсегда удержать временно уступленный Киев и присоединить западную Малороссию, не совершив международной неправды, не нарушив Андрусовского перемирия. А Нащокин был одним из редких дипломатов, обладающих дипломатической совестливостью, качеством, с которым и тогда неохотно мирилась дипломатия. Он ничего не хотел делать без правды: "Лучше воистину принять злому животу моему конец и вовеки свобод ну быть, нежели противно правды делати". Поэтому, когда гетман Дорошенко с западной Малороссией, отложившись от Польши, поддался турецкому султану, а потом изъявил согласие стать под высокую руку царя московского, Нащокин на запрос из Москвы, можно ли принять Дорошенка в подданство, отвечал решительным протестом против такого нарушения договоров, выразил даже негодование, что к нему обращаются с такими некорректными запросами. По его мнению, дело надобно было повести так, чтобы сами поляки, разумно взвесив свои и московские интересы, для упрочения русско-польского союза против басурман и для успокоения Украйы добровольно уступили Москве и Киев, и даже всю западную Малороссию, "а нагло писать о том в Польшу невозможно". Еще до перемирия в Андрусове Нащокин убеждал царя, что с польским королем "надобно мириться в меру", на умеренных условиях, чтобы поляки не искали потом первого случая отомстить: "взять Полоцк да Витебск, а если поляки заупрямятся, то и этих городов не надобно". В докладе о необходимости тесного союза с Польшей у Нащокина вырвался даже неосторожный намек на возможность отступиться и от всей Малороссии, а не от западной только, ради упрочения союза. Но царь горячо восстал против такого малодушия своего любимца и очень энергично выразил свое негодование. "Эту статью, - отвечал ему царь, - отложили и велели выкинуть, потому что непристойна, да и для того, что обрели в ней полтора ума, один твердый разум да половину второго, колеблемого ветром. Собаке недостойно есть и одного куска хлеба православного (полякам не подобает владеть и западной Малороссией): только то не по нашей воле, а за грехи учинится. Если же оба куска святого хлеба достанутся собаке - ох, какое оправдание приимет допустивший это? Будет ему воздаянием преисподний ад, прелютый огонь и немилосердные муки. Человече! иди с миром царским средним путем, как начал, так и кончай, не уклоняйся ни направо, ни налево; господь с тобою!" И упрямый человек сдался на набожный вздох своего государя, которого порой прямо не слушался, крепко ухватился и за другой кусок православного хлеба, вытягав у поляков в Андрусове вместе с восточной Малороссией еще Киев из западной.

Помыслы о соединении всех славян под дружным руководительством Москвы и Польши были политической идиллией Нащокина. Как практического дельца, его больше занимали интересы более делового свойства. Его дипломатический взгляд обращался во все стороны, всюду внимательно высматривая или заботливо подготовляя новые прибыли для казны и народа. Он старался устроить торговые сношения с Персией и Средней Азией, с Хивой и Бухарой, снаряжал посольство в Индию, смотрел и на Дальний Восток, на Китай, помышляя об устройстве казацкой колонизации Поамурья. Но в этих поисках на первом плане, разумеется, оставалась в его глазах ближайшая западная сторона. Балтийское море. Руководясь народнохозяйственными соображениями не меньше, чем национально-политическими, он понимал торгово-промышленное и культурное значение этого моря для России, и потому его внимание было усиленно обращено на Швецию, именно на Ливонию, которую, по его мнению, следовало добыть во что бы ни стало: от этого приобретения он ждал громадной пользы для русской промышленности и казны царя. Увлекаемый идеями своего дельца, царь Алексей смотрел в ту же сторону, хлопотал о возвращении бывших русских владений, о приобретении "морских пристанищ" - гаваней Нарвы, Иван-города, Орешка и всего течения реки Невы со шведской крепостцой Канцами (Ниеншанц), где позднее возник Петербург. Но Нащокин и здесь шире смотрел на дело: он доказывал, что из-за мелочей не следует выпускать из виду главной цели, что Нарва, Орешек - все это неважные пункты; нужно пробраться прямо к морю, приобрести Ригу, пристань которой открывает ближайший прямой путь в Западную Европу. Составить коалицию против Швеции, чтобы отнять у нее Ливонию, - это была заветная мысль Нащокина, составлявшая душу его дипломатического плана. Для этого он хлопотал о мире с ханом крымским, о тесном союзе с Польшей, жертвуя западной Малороссией. Эта мысль не увенчалась успехом; но Петр Великий целиком унаследовал эти помыслы отцова министра.

Впрочем, политический кругозор Нащокина не ограничивался вопросами внешней политики. Нащокин по-своему смотрел и на порядок внутреннего управления в Московском государстве: он был недоволен как устройством, так и ходом этого управления. Он восставал против излишней регламентации, господствовавшей в московском управлении. Здесь все держалось на самой стеснительной опеке высших центральных учреждений над подчиненными исполнителями: исполнительные органы были слепыми орудиями данных им сверху наказов. Нащокин требовал известного простора для исполнителей: "не во всем дожидаться государева указа, - писал он, - везде надобно воеводское рассмотрение", т. е. действие по собственному соображению уполномоченного. Он указывал на пример Запада, где во главе войска ставится знающий полководец, сам рассылающий указы подчиненным начальникам, а не требующий на всякую мелочь указа из столицы. "Где глаз видит и ухо слышит, тут и надо промысл держать неотложно", - писал он. Но, требуя самостоятельности для исполнителей, он возлагает на них и большую ответственность. Не по указу, не по обычаю и рутине, а по соображению обстоятельств минуты должна действовать администрация. Такую деятельность, основанную на личной сообразительности дельца, Нащокин называет "промыслом". Грубая сила мало значит. "Лучше всякой силы промысл; дело в промысле, а не в том, что людей много; и много людей, да промышленника нет, так ничего не выйдет; вот швед всех соседних государей безлюднее, а промыслом над всеми верх берет; у него никто не смеет отнять воли у промышленника; половину рати продать да промышленника купить - и то будет выгоднее". Наконец, в административной деятельности Нащокина замечаем черту, которая всего более подкупает нас в его пользу: это - при взыскательности и исполнительности беспримерная в московском управлении внимательность к подчиненным, участие сердца, чувства человечности в отношении к управляемым, стремление щадить их силы, ставить их в такое положение, в котором они с наименьшей затратой усилий могли бы принести наиболее пользы государству. Во время шведской войны в покоренном краю по Западной Двине русские рейтары и донские казаки принялись грабить и мучить обывателей, хотя те уже присягнули московскому царю. Нащокин, сидя тогда воеводой в Кукейносе, возмущался до глубины души таким разбойничьим способом ведения войны; у него сердце обливалось кровью от жалоб разоряемого населения. Он писал царю, что ему приходится посылать помощь и против неприятелей, и против своих грабителей. "Лучше бы я на себе раны видел, только бы невинные люди такой крови не терпели; лучше бы согласился я быть в заточении необратном, только бы не жить здесь и не видать над людьми таких злых бед". Царь Алексей всего более способен был оценить это качество в своем сотруднике. В грамоте 1658 г., возводя Нащокина в думные дворяне, царь хвалит его за то, "что он алчных кормит, жаждущих поит, нагих одевает, до ратных людей ласков, а ворам не спускает".

Таковы административные взгляды и приемы Нащокина. Он делал несколько попыток практического применения своих идей. Наблюдения над жизнью Западной Европы привели его к сознанию главного недостатка московского государственного управления, который заключался в том, что это управление направлено было единственно на эксплуатацию народного труда, а не на развитие производительных сил страны. Народнохозяйственные интересы приносились в жертву фискальным целям и ценились правительством лишь как вспомогательные средства казны. Из этого сознания вытекали вечные толки Нащокина о развитии промышленности и торговли в Московском государстве. Он едва ли не раньше других усвоил мысль, что народное хозяйство само по себе должно составлять один из главнейших предметов государственного управления. Нащокин был одним из первых политико-экономов на Руси. Но чтобы промышленный класс мог действовать производительнее, надо было освободить его от гнета приказной администрации. Управляя Псковом, Нащокин попытался применить здесь свой проект городского самоуправления, взятый "с примеру сторонних чужих земель", т. е. Западной Европы. Это единственный в своем роде случай в истории местного московского управления XVII в., не лишенный даже некоторого драматизма и ярко характеризующий как самого Нащокина, его виновника, так и порядки, среди которых ему приходилось действовать. Приехав в Псков в марте 1665 г., новый воевода застал в родном городе страшную неурядицу. Он увидел великую вражду между посадскими людьми: "лутчие", состоятельнейшие купцы, пользуясь своей силой в городском общественном управлении, обижали "середних и мелких людишек" в разверстке податей и в нарядах на казенные службы, вели городские дела "своим изволом", без ведома остального общества; те и другие разорялись от тяжб и приказной неправды; из-за немецкого рубежа в Псков и из Пскова за рубеж провозили товары беспошлинно; маломочные торговцы, не имея оборотного капитала, тайно брали у немцев деньги на подряд, скупали подешевле русские товары и как свои продавали, точнее, передавали их своим доверителям, довольствуясь ничтожным комиссионным заработком, "из малого прокормления"; этим они донельзя сбивали цены русских товаров, сильно подрывали настоящих капиталистов, должали неоплатно иноземцам, разорялись. Нащокин вскоре по приезде предложил псковскому посадскому обществу ряд мер, которые земские старосты Пскова, собравшись с лучшими людьми в земской избе (городской управе) "для общего всенародного совету", должны были обсудить со всяким усердием. Здесь при участии воеводы выработаны были "статьи о градском устроении", своего рода положение об общественном управлении города Пскова с пригородами в 17 статьях. Положение было одобрено в Москве и заслужило милостивую похвалу царя воеводе за службу и радение, а псковским земским старостам и всем посадским людям "за их добрый совет и за раденье во всяких добрых делех".

Важнейшие статьи положения касаются преобразования посадского общественного управления и суда и упорядочения внешней торговли, одного из самых деятельных нервов экономической жизни Псковского края. Посадское общество города Пскова выбирает из своей среды на три года 15 человек, из коих пятеро по очереди в продолжение года ведут городские дела в земской избе. В ведении этих "земских выборных людей" сосредоточиваются городское хозяйственное управление, надзор за питейной продажей, таможенным сбором и торговыми сношениями псковичей с иноземцами; они же и судят посадских людей в торговых и других делах; только важнейшие уголовные преступления, измена, разбой и душегубство, остаются подсудны воеводам. Так псковский воевода добровольно поступался значительной долей своей власти в пользу городского самоуправления. В особо важных городских делах очередная треть выборных совещается с остальными и даже призывает на совет лучших людей из посадского общества.

Нащокин видел главные недостатки русской торговли в том, что "русские люди в торговле слабы друг перед другом", неустойчивы, не привыкли действовать дружно и легко попадают в зависимость от иностранцев. Главные причины этой неустойчивости - недостаток капиталов, взаимное недоверие и отсутствие удобного кредита. На устранение этих недостатков и были направлены статьи псковского положения о торговле с иноземцами. Маломочные торговцы распределяются "по свойству и знакомству" между крупными капиталистами, которые наблюдают за их промыслами. Земская изба выдает им из городских сумм ссуды для покупки русских вывозных товаров. Для торговли с иноземцами учреждаются под Псковом две двухнедельные ярмарки с беспошлинным торгом, от 6 января и от 9 мая. К этим ярмаркам мелкие торговцы на полученную ссуду при поддержке капиталистов, к которым приписаны, скупают вывозные товары, записывают их в земской избе и передают своим принципалам; те уплачивают им покупную стоимость принятых товаров для новой закупки к следующей ярмарке и делают им "наддачу" к этой покупной цене "для прокормления", а продав иноземцам доверенный товар по установленным большим ценам, выдают своим клиентам причитающуюся им "полную прибыль", компанейский дивиденд. Такое устройство торгового класса должно было сосредоточить обороты внешней торговли в немногих крепких руках, которые были бы в состоянии держать на надлежащей высоте цены туземных товаров.

Такие своеобразные торговые товарищества рассчитаны были на возможность дружного сближения верхнего торгового слоя с посадской массой, значит, на умиротворение той общественной вражды, какую нашел Нащокин в Пскове. Расчет мог быть основан на обоюдных выгодах обеих сторон, патронов и клиентов: сильные капиталисты доставляли хорошую прибыль маломочным компанейщикам, а последние не портили цен сильным. Важно и то, что эти товарищества состояли при городской управе, которая становилась ссудным банком для маломочных и контролем для их патронов: посадское общество города Пскова при зависимости от него пригородов получало возможность через свой судебно-административный орган руководить внешней торговлей всего края. Но общественная рознь помешала успеху реформы. Маломочные посадские псковичи приняли новое положение, как царскую милость, но "прожиточные люди", богачи, городские воротилы, оказали ему противодействие и нашли себе поддержку в столице. Можно себе представить, как "ненавидимо" встречено было предприятие Нащокина московским боярским и приказным миром: здесь в нем усмотрели только дерзкое посягательство на исконные права и привычки воевод и дьяков в угоду тяглого посадского мужичья. Можно подивиться, как успел Нащокин в 8 месяцев воеводства не только обдумать идею и план сложной реформы, но и обладить суетливые подробности ее исполнения. Преемник Нащокина в Пскове кн. Хованский, чванный поборник боярских притязаний, "тараруй", как его прозвали в Москве, болтун и хвастун, которого "всяк дураком называл", по выражению царя Алексея, представил государю псковское дело Нащокина в таком свете, что царь отменил его, несмотря на свой отзыв о князе, уступая своей слабости - решать дела по последнему впечатлению.

Нащокин не любил сдаваться ни врагам, ни враждебным обстоятельствам. Он так верил в свою псковскую реформу, что впал в самообольщение при своем критическом уме, так хорошо выправленном на изучении чужих ошибок. В псковском городовом положении он выражает надежду, что, когда эти псковские "градские права в народе поставлены и устроены будут", на то смотря, жители и других городов будут надеяться, что и их пожалуют таким же устроением. Но в Москве решили прямо наоборот: в Пскове не подобает быть особому местному порядку, "такому уставу быть в одном Пскове не уметь". Однако в 1667 г., став начальником Посольского приказа, во вступлении к проведенному им тогда Новоторговому уставу Нащокин не отказал себе в удовольствии, хотя совершенно бесплодном, повторить свои псковские мысли о выдаче ссуд недостаточным торговцам из московской таможни и городовых земских изб, о том, чтобы маломочные торговые люди складывались с крупными капиталистами для поддержания высоких цен на русские вывозные товары и т. д. В этом уставе Нащокин сделал еще шаг вперед в своих планах устроения русской промышленности и торговли. Уже в 1665 г. псковские посадские люди ходатайствовали в Москве, чтобы их по всем делам ведали в одном приказе, а не волочиться бы им по разным московским учреждениям, терпя напрасные обиды и разорение. В Новоторговом уставе Нащокин провел мысль об особом приказе, который ведал бы купецких людей и служил бы им в пограничных городах обороной от других государств и во всех городах защитой и управой от воеводских притеснений. Этот Приказ купецких дел имел стать предшественником учрежденной Петром Великим Московской ратуши или Бурмистерской палаты, ведавшей все городское торгово-промышленное население государства.

Таковы преобразовательные планы и опыты Нащокина. Можно подивиться широте и новизне его замыслов, разнообразию его деятельности: это был плодовитый ум с прямым и простым взглядом на вещи. В какую бы сферу государственного управления ни попадал Нащокин, он подвергал суровой критике установившиеся в ней порядки и давал более или менее ясный план ее преобразования. Он сделал несколько военных опытов, заметил недостатки в военном устройстве и предложил проект его преобразования. Конную милицию городовых дворян он признавал совсем непригодной в боевом отношении и считал необходимым заменить ее обученным иноземному строю ополчением из пеших и конных "даточных людей", рекрутов. Очевидно, это мимоходом высказанная мысль о регулярной армии, комплектуемой рекрутскими наборами из всех сословий. Что бы ни задумывалось нового в Москве, заведение ли флота на Балтийском или Каспийском море, устройство заграничной почты, даже просто разведение красивых садов с выписными из-за границы деревьями и цветами, - при всяком новом деле стоял или предполагался непременно Ордин-Нащокин. Одно время по Москве ходили даже слухи, будто он занимается пересмотром русских законов, перестройкой всего государства и именно в духе децентрализации, в смысле ослабления столичной приказной опеки над местными управлениями, с которой Нащокин воевал всю свою жизнь. Можно пожалеть, что ему не удалось сделать всего, что он мог сделать; его неуступчивый и строптивый характер положил преждевременный конец его государственной деятельности. У Нащокина не было полного согласия с царем во взглядах на задачи внешней политики. Оставаясь вполне корректным дипломатом, виновник Андрусовского договора крепко стоял за точное его исполнение, т. е. за возможность возвращения Киева Польше, что царь считал нежелательным, даже прямо грешным делом. Это разногласие постепенно охлаждало государя к его любимцу. Назначенный в 1671 г. для новых переговоров с Польшей, в которых ему предстояло разрушать собственное дело, нарушать договор с поляками, скрепленный всего год тому назад его присягой, Нащокин отказался исполнить поручение, а в феврале 1672 г. игумен псковской Крыпецкой пустыни Тарасий постриг Афанасия в монахи под именем Антония. Он записал себе на память день своей отставки, 2 декабря 1671 г., когда царь при всех боярах его "милостиво отпустил и от всее мирские суеты свобод ил явно". Последние мирские заботы инока Антония были сосредоточены на устроенной им во Пскове богадельне. Он умер в 1680 г.

Ордин-Нащокин во многом предупредил Петра и первый высказал много идей, которые осуществил преобразователь. Это был смелый, самоуверенный бюрократ, знавший себе цену, но при этом заботливый и доброжелательный к управляемым, с деятельным и деловым умом; во всем и прежде всего он имел в виду государственный интерес, общее благо. Он не успокаивался на рутине, всюду зорко подмечал недостатки существующего порядка, верно соображал средства для их устранения, чутко угадывал задачи, стоявшие на очереди. Обладая сильным практическим смыслом, он не ставил далеких целей, слишком широких задач. Умея найтись в разнообразных сферах деятельности, он старается устроить всякое дело, пользуясь наличными средствами. Но твердя без умолку о недостатках действующего порядка, он не касался его оснований, думал поправлять его по частям. В его уме неясные преобразовательные порывы Алексеева времени впервые стали облекаться в отчетливые проекты и складываться в связный план реформы; но это не был радикальный план, требовавший общей ломки: Нащокин далеко не был безрасчетным новатором. Его преобразовательная программа сводилась к трем основным требованиям: к улучшению правительственных учреждений и служебной дисциплины, к выбору добросовестных и умелых управителей и к увеличению казенной прибыли, государственных доходов посредством подъема народного богатства путем развития промышленности и торговли. Я начал чтение замечанием о возможности появления у нас государственного человека в XVII в. Если вы вдумаетесь в превратности, в мысли, в чувства, во все перипетии описанной государственной деятельности далеко не рядового ума и характера, в борьбу Ордина-Нащокина с окружавшими его условиями, то поймете, почему такие счастливые случайности были у нас редки.

Матвеев, Артамон Сергеевич - известный Московский дипломат (1625 - 1682). Сначала стрелецкий голова, с 1654 г. - стольник и полковник стрелецкий, в 1671 г. - думный дворянин и наместник Серпуховский, в 1672 г. - окольничий, в 1673 г. - ближний окольничий, в 1674 г. - ближний боярин. Отец его был дьяком и известен тем, что в 1634 г. ездил в Турцию "в товарищах" с Г.И. Коробьиным , а в 1645 г. - в Персию "в товарищах" же с В.С. Волконским. От отца Матвеев получил значительные вотчины. На тринадцатом году был взят во дворец "в житье" и воспитывался вместе с царевичем Алексеем . Сближение перешло в прочную дружбу. По вступлении Алексея Михайловича на престол Матвеев скоро начинает получать ответственные поручения, хотя довольно долго остается в невидном звании стрелецкого головы. Во время польского похода 1654 г. он участвует в переговорах о сдаче Смоленска; в 1854 же году едет в Малороссию в составе "великого посольства" В.В. Бутурлина и присутствует на знаменитой Переяславской раде; в 1656 - 57 годах дважды посылается в Литву и Польшу для переговоров с гетманом Гонсевским об избрании Алексея Михайловича на польский престол, а в промежутке ведет переговоры в Малороссии с гетманом Выговским . В 1666 г. на Матвеева возлагается важная обязанность состоять при восточных патриархах, приезжавших в Москву для суда над Никоном . В 1669 г. Матвеев снова в Малороссии, куда послан вместе с Г.Г. Ромодановским в виду наступивших там смут; результатом были постановления Глуховской рады, которыми надолго определилось положение Малороссии и в выработке которых Матвеев, несомненно, играл главную роль. Вскоре по возвращении Матвеева назначается начальником Малороссийского приказа вместо Ордина-Нащокина и с этого времени проявляет уже собственную инициативу в сложных и запутанных вопросах, связанных с малороссийскими отношениями. В 1671 г. Матвеев сменил Ордина-Нащокина и в заведовании Посольским приказом, после чего вся внешняя политика России переходит в его руки. Положение Матвеева становится особенно прочным с тех пор, как царь Алексей женился на его племяннице и воспитаннице, Н.К. Нарышкиной. В последние годы царствования Алексея Михайловича Матвеев - самый влиятельный из приближенных царя. За время управления Малороссийским и Посольским приказами он "учинил, по его собственному выражению, прибыли великие" государевой казне: построил аптеку и кружечный двор, и из доходов от них "сделал дворы каменны - Посольский, греческий, лавки", и, сверх того, ежегодно доставлял в Тайный и другие приказы по 60 тысяч рублей. Важным делом его была новая организация продовольствия московских войск, расположенных на Украине: вместо хлебных запасов туда стали посылать из Москвы деньги, что было много экономнее и удобнее. Матвеев же расширил операции Московского монетного двора. В 1672 г. Матвеев заключил новый договор с армянской компанией по торговле персидским шелком, предоставлявший по сравнению с договором 1667 г. значительные выгоды казне и русским купцам. При нем также был отправлен в Китай Н. Спафарий с поручением составить подробное описание пути от Тобольска до китайской границы. Матвеев, несомненно, оказывал влияние и на другие стороны управления, хотя и не поддающееся точному определению. - Вскоре после смерти Алексея Михайловича Матвеев, по проискам своих врагов - Милославских , подвергся опале: под предлогом обиды, будто бы причиненной им одному иноземному послу, Матвеев был устранен от заведования Посольским приказом и послан воеводой в Верхотурье. Вслед затем он был обвинен в чернокнижии и, лишенный без суда боярства и имений, с дороги, из Казани, был отправлен в ссылку, в Пустозерск. В Пустозерске Матвеев пробыл около 4 лет в очень тяжелых условиях, писал отсюда царю Федору Алексеевичу оправдательные челобитные, просил также содействия у патриарха и у влиятельных вельмож; но добился только незначительного облегчения своей участи: был переведен в Мезень. Только в 1681 г., по просьбе второй жены Федора Алексеевича, М.М. Апраксиной, приходившейся Матвееву крестницей, его перевели в г. Лух, причем тогда же объявлена была его невиновность, и ему были возвращены оставшиеся за раздачей прежние "пожитки" и даже пожалована новая обширная вотчина - село Верхний Ландех (Суздальского уезда). С избранием на царство Петра , когда партия Нарышкиных восторжествовала, Матвеев немедленно был вызван в Москву, где ему предстояло стать главной опорой нового правительства. Он приехал в Москву 11 мая 1682 г., а 15-го произошел стрелецкий бунт, и Матвеев сделался одной из первых его жертв: он был изрублен стрельцами на глазах царской семьи. - Матвеев был одним из выдающихся и образованных людей своего времени. Он умел ценить преимущества западной культуры и охотно поддерживал сношения с иноземцами. Об этом свидетельствовала уже обстановка его дома: заграничные зеркала, картины, часы затейливой конструкции, расписные потолки. Познакомившись с театральным искусством Немецкой Слободы, Матвеев из своих дворовых людей составил труппу актеров, поручив обучить их немцу, и потом тешил царя театральными представлениями, когда тот приезжал к нему в гости. В доме Матвеева женщины стали свободно появляться в мужском обществе, и благодаря этому царь Алексей мог познакомиться с Н.К. Нарышкиной. Матвеев был не чужд литературной деятельности: он составил, между прочим, "Историю русских государей, славных в ратных победах, в лицах" и "Историю избрания и венчания на царство Михаила Федоровича" (не дошли до нас). Сдержанный по характеру, Матвеев очень осторожно пользовался дружбой Алексея Михайловича, умел не задевать самолюбия других. Сдержанность и осторожность характеризуют его и как государственного деятеля. В своей дипломатической деятельности он неуклонно держался определенной системы. Перед русской дипломатией стали два, трудно примиримые, вопроса - об отношении к Швеции и к Польше. После того, как попытка разрешить оба вопроса одновременно войнами 1654 - 55 годов окончилась неудачей, - приходилось выбирать или приобретение Балтийского берега путем новой войны со шведами, но с пожертвованием русскими интересами в Малороссии в пользу Польши, или наоборот - отстаивание всех прав в Малороссии, но с отказом от видов на Балтийское море. Матвеев решительно выбрал вторую программу и на этом столкнулся с Ординым-Нащокиным, настаивавшим на первой. Со времени заключения Андрусовского перемирия, поставившего для России практически невыполнимое условие - уступку Киева полякам, начинается между обоими дипломатами борьба, не принимавшая, правда, резких форм, но постоянная и упорная, закончившаяся полной победой Матвеева. В противоположность Ордину-Нащокину, руководившемуся в малороссийском вопросе исключительно соображениями выгоды, Матвеев видел в присоединении Малороссии к Москве народное историческое дело, "прицепление, как он выражался, ветви к приличному корени", и в этом нашел полное сочувствие себя со стороны царя Алексея. Отсюда - его мягкость и терпеливость в сношениях с представителями Малороссии, стремление опереться там на народные массы, - свойства, снискавшие ему широкую популярность на Украине, где его прямо называли "добродеем и батькой", "милости государской ко всей Украине неотступным просителем". Отсюда же его склонность идти навстречу Швеции, которая в это время стремится к прочному миру с Москвой и в которой Матвеев рассчитывал найти поддержку в борьбе с Польшей. Из ссылки Матвеев писал в одной своей челобитной Федору Алексеевичу, разумея свою политику в Малороссии: "на тех всех бояр и воевод, которые ныне при вашей государской милости предстоят, шлюс, как я, холоп твой, с ними был у ваших государевых дел, и нигде на меня, холопа твоего, челобитства, явок и изветов ни в каком деле не бывало", - и, по-видимому, он имел право говорить так, раз даже враги его могли выдвинуть против него только вздорное обвинение в чернокнижии.