2.6. Рыцарский нравственный идеал

Наряду с идеалом совершенной личности, святого, живущего со­гласно евангельской или апостольской морали, феодальная эпоха выдвинула идеал «доблестного рыцаря», а затем и «человека чести» (honnete homme). Это индивидуалистический, не интеллектуаль­ный, облеченный в прекрасные формы, претендующий на высокое этическое значение жизненный идеал, сохранявшийся несколько столетий. Й. Хейзинга характеризует феодально-рыцарский идеал как «путь мечтаний», грез о счастье, приукрашивания действитель­ности, даже как социальную игру, сценическое мгновение¹. М. Оссовская считает, что «...в явной форме рыцарский кодекс был сфор­мулирован в позднем средневековье, когда рост значения бюргер­ства вынудил рыцарство разработать «оборонительную» кодифи­кацию собственных норм»². Завышенные требования объясняются психологией сравнительно небольшой группы, в которой личные отношения преобладают над анонимными и выдвигаются во имя самозащиты данной группы. Трудные добродетели культивируются как защита от выскочек снизу, так и от тех, кто противопоставляет рыцарской морали свою собственную систему ценностей. Рыцар­ские добродетели призваны продемонстрировать дистанцию между носителями благородных качеств и людьми прочих состояний и сословий. Рыцарство прибегает к христианской символике. Воин­ственно настроенная аристократия обосновывает свое право войны одними христианскими положениями (символика меча), а для смягчения своего нрава обращается к идеям христианского сми­рения и милосердия. В целом, привилегия морализаторства оста­ется у церкви. Христианское морализаторство, вложенное в уста светских властителей, рассматривается как ханжество. «Человек чести» (XV-XVII вв.) вполне лишен религиозности, индифферен­тен к религиозной проповеди.

Рыцарские товарищества, связанные обетами, общим водитель­ством, взаимными обязательствами и поручениями, со своими нор­мами и понятиями о чести и справедливости, являясь военным со­юзом, суть форма политической организации высшего обществен­ного слоя в средние века, более сплоченная, нежели родственный клан. Эти отношения как новая реальность фиксированы партику­лярным правом, получившим распространение в V-VIII вв. Это раз-

¹ Хейзинга И. Осень средневековья. Соч.: В 3 т. М., 1995. Т. 1.

² Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М.. 1987. С. 103.

личные «правды» (Аламанская правда, Баварская правда), законы Гундобара, кодекс Леовигильда и т.п.

Прообразом рыцаря является всадник, профессионально владею­щий оружием, здоровый, тренированный, экипированный, свобод­ный, обладающий поэтому властью над жизнью и смертью безоруж­ных, слабых, зависимых, трусливых: «В представлении франкской аристократии зависимое состояние отождествлялось с трусостью и подлостью. Всякий безоружный считался трусом. Неважно, что от­сутствие у того или иного человека оружия было вызвано социаль­но-экономическими причинами, а отнюдь не его моральными или физическими качествами. Человек без оружия — зависимый раб»¹. С начала IX в. противопоставление «всадник — пеший», «вооружен­ный — безоружный», «свободный — зависимый раб» перерастает в этический контраст между доблестным, благородным рыцарем и ра­болепным, малодушным, не имеющим собственного достоинства, подлым и бессильным простолюдином.

Рыцарство (от нем. Ritter — всадник, рыцарь, лат. Miles, фр. Cheva­lier) — социальная группа с особым статусом, со своей системой цен ностей и поведенческими нормами, возникающая на поздней стадии феодального общества в странах Западной и Центральной Европы в XI-XII вв. и охватывавшая всех светских феодалов или же их часть. Звание рыцаря является личным титулом. Рыцари отличаются от феодальной аристократии, знати, благородных по происхождению (фр. Gentil и нем. Неrr — соответственно — благородный аристократ и господин, хозяин). Изначально рыцарей отличали от nobilis, т.е. земельных магнатов, имевших родовое наследуемое имущество, на­следственные титулы и гордившихся своим высоким происхожде­нием. Рыцарство — это мелкие светские феодалы, отличаемые также от духовного сословия, профессиональная группа, состоящая из со­циально и экономически зависимых солдат (milites) и администра­тивного аппарата (ministeriales), окружение крупного феодала, про­живающие на его землях или в самом замке. Рыцарь не мог оставить своей службы. Рыцари находились в вассальной зависимости от свое­го сюзерена и получали доход с земель, пожалованных им (фьеф, лен) в качестве платы за службу, верность и поддержку в военных экспедициях и защите от врага. В случае нарушения взятых на себя обязательств, недобросовестности или измены рыцаря феодал мог отобрать ленное владение. В кодекс рыцарского поведения входят верность, презрение к опасности и храбрость, готовность защищать христианскую церковь и ее служителей, оказывать помощь обеднев-

¹ Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987. С. 305.

шим и немощным членам рыцарских фамилий. Рыцарство ориен­тировано на ценности высшего класса, щедрость, расточительность, блеск и пышность, развлечения, ради чего рыцари готовы нести большие расходы. Эти траты превышают их доход и непосильны. Подражание знати разоряет рыцаря как землевладельца и ставит его в еще большую зависимость от пожалований, которые все чаще поступают деньгами, а не недвижимостью. По примеру благородных и наследственных феодалов рыцари считали недостойным и низким занятие торговлей, ручной труд, в особенности крестьянский труд. Чтобы получить статус рыцаря, нужно было пройти ритуал посвя­щения в рыцари, символически закрепляющий взаимные обязатель­ства сюзерена и вассала (при этом ритуале коленопреклоненный вассал вкладывает свои руки в руки сюзерена, т.е. вверяет себя ему, подчиняется и вместе с тем вправе ожидать награды из этих рук). Ритуал посвящения в рыцари распространяется в начале XII в.' По­священие в рыцари означает магическое повышение, избранность, вступление в привилегированное сословие и вместе с тем — возло­жение обязанностей, осознание своей этической миссии служения Богу и королю, аристократической фамилии, покровительства сла­бым (obligare — от слова «обвязать», «связать», в данном случае — буквально связать руки вассала и сюзерена шарфом). В XI в. появ­ляются рыцари-поэты и культ Прекрасной дамы, принадлежавшей к высшей аристократии и потому недоступной, значимой как объект поклонения. Куртуазная лирика и романтизм расцветают во второй половине XII в. Рыцарская сентиментальность — это главным обра­зом эстетическое явление и светская норма, приукрашивающая гру­бую реальность, а также выражение лести и дистанции, нечто про­тивоположное религиозному поклонению и обожанию и вместе с тем родственное религиозным настроениям и позам.

Численность рыцарства заметно выросла в абсолютных цифрах и по отношению к знати. Со временем звание рыцаря становится наследственным титулом, на тех или иных условиях переходящим от отца к сыну. Рыцарей теперь причисляют к знатным и благород­ным людям, знать и рыцарство сливаются в единый класс. В част­ности, во Франции звание рыцаря отменила только Великая фран­цузская революция. При правлении Людовика XIV складывается «придворное общество» и возникает тип «придворного», который принимает эстафету рыцарской морали, но имеет совсем иной со­циально-нравственный характер. Концепция дворянства складыва­ется в итоге религиозных войн XVT-XVII вв., в эпоху абсолютизма и кризиса вассальных отношений. Бюргерство очень симпатизиро­вало рыцарским идеалам, когда боролось за независимость город­ской общины от феодальных институтов, идентифицировало себя с храбрым рыцарем, поборником справедливости, личностью, сво­бодной и полной решимости, идеальным героем.

Альянс рыцарства и духовенства распался после эпохи крестовых походов. Светские феодалы никогда не отличались особой склон­ностью к религии, могли поддерживать и католическую церковь, и ереси в зависимости от политической выгоды, показывали охлаж­дение и скептицизм в отношении к вере, хотя получали религиозное воспитание и образование. Наставником рыцарей в военное время был священник, капеллан. Рыцарство представляло собой как бы «государство в государстве» и всеми способами подчеркивало свое отличие от простолюдинов и горожан. Это сословие, как и клирики, имело свободу передвижения и часто чувствовало себя космополи­тичным в пространстве от Испании до Германии и Палестины.

Рыцарство создало героический идеал христианизированного, храброго рыцаря и светский идеал куртуазии, в котором объединя­ются и военные, и придворные добродетели — и храбрость, и веж­ливость, но негероические придворные добродетели становятся главными.

Героический рыцарский идеал раскрывается в таких эпических произведениях, как «Песнь о Роланде», «Песнь о Сиде», «Песнь о Нибелунгах». Эти относящиеся к XII в. поэмы изображают рыцар­ские нравы более раннего периода. Рассказ о мученической и ге­ройской смерти Роланда в Ронсевальском сражении франков с мав­рами (778) повествует о храбрости, чести, верности, дружбе, пре­дательстве, безрассудстве, жестокости, а также о любви к «милой Франции». Поступки рыцарей продиктованы религиозным и вас­сальным долгом. Военные подвиги выступают для них как самоцель. В сфере авантюрной героики раскрывается и удостоверяется их личная храбрость, энергия, характер, общественный статус. О Ро­ланде и Оливье можно сказать словами греческой эпитафии: «Они были верны как на войне, так и в дружбе». Священник Турпен, участ­ник сражения, лично убивший многих врагов, уже смертельно ра­ненный, переползает от одного умирающего рыцаря к другому, чтобы прочитать отходную молитву и исполнить свой пастырский долг.

«Песнь о Нибелунгах» (XIII в.) является воспоминанием о резне бургундов, учиненной гуннами в эпоху переселения народов, еще точнее — в V в. Поэма представляет старогерманский героический эпос, сказания варварских народов и вместе с тем пронизана атмо­сферой куртуазной культуры. Это история обмана, сословной гор­дости и личной мести.

Императивом поведения персонажей является вассальный долг, заключенный в выражении «как честь и долг велит». Это сословная норма, пронизывающая взаимоотношения рыцарей, стоящая выше отношений родства, действующая пожизненно. Вместе с тем это и феодальная форма принуждения, которая отнимает самостоятель­ность у вассала. Он обязан разделить любую участь сюзерена и от­речься, если потребуется, от моральных обязательств перед другими людьми, не прислушиваться к здравому смыслу, не принимать во внимание собственных привязанностей. Из вассального долга ры­царям приходится убивать тех, кто им мил и дорог, сделавших им добро. В «Песне о Нибелунгах» эта коллизия выдвинута на авансце­ну. Вассальный долг закрепляется клятвой рыцаря и щедрыми по­дарками господина.

Поэтическое повествование о том, как Кримхильда жестоко ото­мстила за подлое убийство Зигфрида, рассказывает также о качест­вах рыцаря. Среди них такие, как великодушие, отвага, щедрость, верность, бесстрашие, учтивость, гостеприимство, дружба, знат­ность, приветливость. Вызывают порицание рыцарская гордость, спесь, хвастовство, надменность, высокомерие, предательство. Бое­вые качества оцениваются всегда высоко независимо от того, прав или неправ, благороден или низок боец.

Рыцарей занимают распри, пиры, забавы, охота. С интересом и большим чувством описывается приготовление парадных одеяний, роскошно одетые дамы и рыцари, богатство платья и военное об­лачение¹, а также пиршественная утварь и еда. Важное место зани­мают церемонии, советы королей с вассалами, посвящение в рыца­ри, похороны, бракосочетания и посещение церкви. В тексте нет религиозной тематики, хотя Кримхильда венчается вторым браком с гунном, язычником Этцелем (Аттилой), будучи христианкой. Су­ществует христианская церковь, монахи и священнослужители. Од­нако религиозность не является отличительной чертой рыцарей. Они не рассуждают как верующие, не апеллируют к христианским заповедям и не расположены молиться. В запертом горящем поме­щении, в чаду и жаре, без воды, в боевом облачении рыцари утоляют жажду кровью, текущей из свежих трупов поверженного ими про­тивника, говоря, что по вкусу она лучше вина.

В поэме фигурирует несметный клад, золото Нибелунгов, кото­рое затоплено в Рейне, достояние Кримхильды и Зигфрида. Где го­ворится о статусе, говорится и об имуществе. Сюзерен привязывает к себе вассалов щедрыми подарками, деньгами, земельными наде­лами. Богатство создает ему слуг и сторонников. Мотив обогащения не трактуется как продажность, алчность, низменность натуры. Бо-

¹ Песнь о Нибелунгах. М, 1972. С. 112-113.

гатство воспринимается как гонорар, почет, уважение к доблести и происхождению, к личным заслугам. Остаются как бы незамечен­ными такие мотивы поведения, как ревность, зависть, жадность. Их заслоняют такие аффекты, как гордость, стыд, гнев, жажда мести. Заметны коллективные чувства и готовность к сопереживанию, на­пример, гнев и скорбь испытывают все витязи, плачет или ликует весь город, забота и печаль знатной особы отражается на настро­ении придворных. Если имеется особое мнение, то оно либо черес­чур наивно-доброжелательное, либо злокозненное, коварное. Лишь немногие сомневаются, совестятся, отвлекаются от назначенной им роли.

Староиспанский эпос «Песнь о Сиде» (сер. XII в.) повествует об изгнании опального и воинственного Сида, принужденного разбой­ными нападениями, утратив собственные владения, содержать спло­тившихся вокруг него воинов. Ликующая алчность пылает в этом произведении: «поживу брать без страха», «грабьте без пощады мавров». Пожива, богатство означает веселье, радость, восторг: О боже, как платил он всем своим верным, всем своим вассалам, конным и пешим!»¹, «не сыскать бедняка во всей его дружине. У доброго сеньора всяк живет в изобилье»². Рука об руку с Сидом разбойничал отважный священник дон Жером. Изгнанник Сид не является носителем куртуазной нравственности. Это своенравный и суверенный, удачливый и щедрый, справедливый к своим сорат­никам военачальник, использующий силу в своих интересах.

Христианизация европейского рыцарского идеала, выработка этических принципов рыцарского поведения, наполненных религиозно-возвышенным содержанием и представлениями о вассальном долге, в основном завершилась в XI-XII вв. Безыдейная военная сила теперь подчинена церкви, авторитарной религиозной морали. Все существование рыцаря, все его мысли сосредоточены вокруг войны как ремесла и привилегии. Рыцарство создает свой особый мир, утверждает себя как сословие особым образом: «Мир рыцар­ского самоутверждения — мир приключений; он не только содержит в себе почти непрерывный ряд «авантюр», но и прежде всего не содержит в себе ничего, что не относилось бы к «авантюре», ничего, что не было бы ареной приключения или предуготовлением к нему; это мир, специально созданный и приспособленный для самоутверж­дения рыцаря». Занятия рыцарей, а именно война, охота, турниры, пиры, составляют их исключительное право. Прочие не допускают-

¹ Песнь о Сиде. Староиспанский героический эпос. М.; Л., 1959. С. 37, 39. - Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976. С. 148.

ся к этим занятиям. Все проблемы рассматриваются как религиоз­ные, статусные, сословные проблемы, как посягательство и оскор­бление чести и священного. Запутанная система зависимостей и по­кровительства делает неизбежным повсеместное нарушение обяза­тельств и измену в случае конфликта между разными обязанностями. Коллизии и столкновения решаются либо силой, либо символичес­ки. Юридический способ разрешения споров и конфликтов приоб­ретает какое-то значение лишь в XII в. в связи с возвращением в практику римского права, в частности законов Юстиниана. Рыцар­ство не проводило социальной политики и не участвовало в эконо­мической жизни. Оно разделяло религиозное презрение к накопле­нию, если последнее не было связано с подготовкой военной ин­тервенции, «крестовыми походами», сезонной войной. Рыцари не выдвигали больших требований к гигиене и комфорту. Наиболее ценное имущество умещалось на нескольких подводах и составляло необременительный транспортируемый обоз. Высшей символичес­кой и материальной ценностью было вооружение, воинское обла­чение, сословные атрибуты. Основной гедонистической ценностью была пища. Качество питания и сытость отличают жизнь высших сословий при том, что средневековый Запад представлял собой, по выражению Ж. Ле Гоффа, «универсум голода». Рыцарские пиры оз­начают не только релаксацию после битвы, не только форму поли­тического собрания, но не в последнюю очередь и повод наесться до отвала, сверх физической возможности, демонстрирующая раз­новидность алчности (алкания, стремления обладать, присваивать, разрушать). Деструктивное присвоение наделяется позитивным смыслом, а конструктивное (выгода, барыш, корысть, Lucrum) мыс­лится отрицательно. Синдром Гаргантюа определяется глубинным самосознанием сословия. К XV в. военно-технические возможности рыцарства потеряли свое значение, изобретение пороха в XVI в. ударило по героическим рыцарским мифам. В эту эпоху рыцарство как образ жизни заканчивается. Героический рыцарский идеал не был интеллектуальным.

В рамках христианизированного рыцарского идеала утверждает­ся рыцарская верность и честь, производные от вассальной зависи­мости и сословных уз. Предательство сословной чести является смертным грехом. На плечи рыцарства ложится поддержание со­словного порядка и справедливости. Рыцарь не подлежит физичес­кому наказанию, предстает лишь пред судом чести и несет главным образом моральную ответственность. Рыцарские гербы, выстроен­ные по определенным правилам, фиксируют и рыцарские подвиги, и вину. Концепция служения и преданности вплоть до самопожер­твования (вассальный долг) сочетается с концепцией суверенности феодала в его владениях, где он не подотчетен в своих действиях никому, руководствуется личными представлениями о праве и спра­ведливости. Суверенитет и вассальные обязанности образуют про­тиворечие, которое выражается в пороках рыцарства, а именно в вероломстве, лжи, предательстве, трусости, скупости, зависти, вы­сокомерии, гордыне.

Рыцарское сознание эгоистично, считает привилегии нормой. Горе трогало сердца знатных в лучшем случае, лишь когда страдали такие же, как они, равные им. И то — их сердца недолго хранили следы скорби. Эгоизм знатных был их отличительной чертой, хо­рошо видной со стороны. Чужие страдания значили намного мень­ше, чем собственная репутация, доброе имя, которое защищали любой ценой. Рыцарство никогда не мыслило себя виновным в при­чинении страдания, блокировало с помощью специальных приемов ощущение морального ужаса и угрызения совести. К концу XVIII в. «аристократ» в просторечье становится синонимом слова «эгоист», т.е. такой человек, который в силу своего богатства и общественного положения не способен понять нужды остальных.

В XI-XIII вв. создается новая аристократическая модель поведе­ния, мирской кодекс хороших манер и идеальных норм, или куртуа-зии¹: «Он стремится внушить человеку четыре принципа земного поведения: вежливость (вместо грубости и насилия), храбрость, лю­бовь и душевную широту, щедрость. Этот кодекс должен был сфор­мулировать цивилизованного воина и вписать его в рамки гармо­ничного целого, зиждущегося на двух главных оппозициях: культу­ра — природа и мужчина — женщина»². В XIII в. приходит более изо­щренная куртуазия с идеалом безукоризненности. Куртуазная лич­ность и «человек чести» — носитель светской придворной культуры, ориентированной на развлечения, демилитаризованной и чуждой идее самосовершенствования личности. Придворная куртуазная культура оберегает принцип чести: «Формальное чувство чести столь сильно, что нарушение этикета... ранит, подобно смертельно­му оскорблению, ибо разрушает прекрасную иллюзию собственной возвышенной и незапятнанной жизни, иллюзию, отступающую перед всякой непрекрытой действительностью»³.

Светским (придворным) нравственным идеалом и нормой поведения является куртуазность. Иначе ее называют еще великодушием,

¹ Куртуазный — от слова «court» (двор — епископальный, королевский); в ши­роком смысле обозначает образ жизни горожанина в противопоставлении образу жизни в сельской местности («деревенщине»).

² ЖакЛеГофф. С небес на землю (Перемены в системе ценностных ориентации на христианском западе XII—XIII вв.). Одиссей. М., 1991. С. 40.

³ Хейзинга Й. Указ. соч. С. 56.

вежливостью, утонченностью и изысканностью. Великодушие как бы подразумевает все лучшие рыцарские качества (власть, отвагу, честь, щедрость), а также просвещенность, не говоря уже об иму­щественном и общественном положении. До XVIII в. культура ассо­циируется с утонченностью, которая наследует понятию civil, т.е. умеющий себя хорошо вести, мягко и вежливо держаться, вести бе­седу, учтивый, имеющий внешний лоск, уступчивый и терпимый¹. Ренессансные термины «virtuoso», «virtu» означали добродетели и доблести, гуманистическую образованность, достоинства человечес­кого духа в превосходной степени. Ничто не мешало тогда называть «virtuoso» самых развратных и бесчестных людей (например, Алек­сандра Борджа).

Куртуазность противостоит неотесанности, алчности, скареднос­ти, ненависти, мести, измене. Так, французский литератор Кретьен де Труа (XII в.) противопоставляет великодушие суетливости и ме­лочности, осуждает рыцарский обычай хвастовства, споров, клятв, закладов. Он критикует саркастический нрав, который уязвляет самолюбие окружающих, свойственен фрондирующему рыцарю, ко­торый всем возражает и дерзко, заносчиво унижает присутствую­щих. Вместо этого приветствуется более трезвое и сдержанное об­щение, опосредованное этикетом, который призван скрыть высо­комерие, жестокость, мстительность, соперничество, зависть. Воз­никает жеманство, гипертрофированная льстивость, предупреди­тельность, стремление угодить чужому эгоцентризму и тщеславию. Куртуазность маскирует психологию власти, романтизирует и проблематизирует повседневность, защищает самосознание сословия.

Куртуазность выражается в романтической любви и куртуазной дружбе (институт миньон²), не имеющими ничего общего с психо­логией брака. Семья сосуществует с узаконенной неверностью и полигамией. Она предполагает верность возлюбленному, но сама является узаконенной неверностью. Ревность осмеивается, а пере­мена предмета любви случается часто. Важно не это. Любовь такого рода требует идеализации предмета поклонения, уважения и страха. Примечательно, что возлюбленная должна вызывать у ее поклон­ника-рыцаря страх. Знакомый со всякими опасностями, перед нею он немеет, покрывается внезапной бледностью, лишается самооб­ладания, выглядит странным и больным, может упасть без чувств, подчиняется только ее слову, взгляду, пожеланию. Дама приказыва-

¹ Люсъен Февр. Бои за историю. Цивилизация: эволюция слова. М., 1991.

² Миньона, миньон (подружка, наперсница, друг, доверенное лицо, любовник, фаворит), открыто посещающие дом, пользующиеся особым расположением, кон­кубинат — институт второй семьи и неконспирируемого сожительства вне брака.

ет и милостиво разрешает, полностью распоряжается им. Влюблен­ный должен скрывать любовь и поклоняться даме издали, страшась приблизиться и открыться, но именно тогда его недуг становится очевидным и о его муках любви узнают все. И только в этом качестве «прекрасной дамы» женщина внушает страх и почтение. К отноше­ниям любовников применяется отношение господин — вассал.

Средневековое ценностное сознание и эротизм граничат друг с другом. Допускается двусмысленная игра терминами, которые отно­сятся и к религиозно-нравственной, и к сексуальной сферам. Их переход друг в друга может быть комическим и кощунственно-от­вратительным, они могут быть рядоположенными. В той мере, в какой мораль может быть показана, она эротична. Из-за этого кле­рикальные власти не одобряли изрядного религиозно-благочести­вого рвения, так как им приходилось в подобных случаях разбирать­ся и с эротическими фантазиями и экзальтациями. Ренессансная фривольная моралистика отражает и этот момент.

Средневековые нравственные представления и ценности толку­ются в бестиариях — трактатах о зверях и их символическом значе­нии. В них животные уподобляются понятиям религии и морали. Бестиарии, характерные для западноевропейской средневековой культуры XII-XIII вв., изображают чувственную реальность, прони­занную религиозно-нравственной символикой: например, лев оли­цетворял Христа, получеловек-полуосел служил образом грешника, еретика, лицемера, лисица — это символ хитрости и вероломства, единорог — фаллический символ, или Христос на лоне Богоматери, бобр — праведник, отсекающий от себя грех, крокодил — это смерть и ад, обезьяна и дракон — образ дьявола. Они служили для христи­анского сознания и энциклопедией животного мира, и сборником нравоучений, и каталогом символических знаний, и панегириком создателю.

Придворная мораль «благородного кавалера» (джентльмена) и «человека чести» является средневековым светским этосом и сре­дневековым типом калокагатии. Она складывается из христианских и цицероновско-стоических добродетелей. Ее задача состоит в том, чтобы культивировать харизматическую и обаятельную личность, «элегантные нравы» в противоположность более раннему милита­ристскому героическому идеалу прямодушного, наивно преданного сюзерену, порывистого, храброго, действующего по первому побуж­дению рыцаря, который не задумывается о последствиях своего по­ведения. Идеал образованного придворного подразумевает грамот­ность, красноречие, наружную привлекательность и красоту, эруди­цию, гармонию «внутреннего человека» и внешнего вида, умерен­ность и толерантность, проницательность и скромность, вкус к интригам и умолчаниям. Придворный — это не знаток и эксперт в во­просах богословия, средневекового теоретического знания, не доб­лестный рыцарь, отстаивающий субстанциональную справедли­вость с оружием в руках, а светский лидер, оратор, мастерски вла­деющий словом, всеми оттенками слов и их поэзией, субъективными смыслами, карьерный служащий, подготовленный к выполнению светских обязанностей.

Куртуазный этос возрождает античную идею калокагатии. Мо­раль и нравы соединяются с эстетикой, изысканной формой внеш­него поведения. Влияние платонизма, аристотелизма, цицеронизма ощущается в сближении этики и риторики, морали и образованнос­ти, добродетельного и прекрасного, стремлении к гармоническому сочетанию «дисциплины» и «декора», в подчеркивании эстетичес­ких аспектов добродетели. Куртуазная моралистика и философия как бы стараются доказать, что образованный придворный, облада­тель «прекрасной души», видимой и снаружи, может играть поли­тическую, представительскую, дипломатическую роли. Это претен­зии на политическую функцию, заявка правящего класса и его элиты. С одной стороны, это маска, за которой нет идеи гуманизма, а хит­рость и прагматизм. Об этой стороне куртуазности может поведать Б. Грасиан (XVII в.) в своем произведении «Карманный оракул, или Наука благоразумия». С другой стороны, куртуазная мораль дает об­разчик средневекового культа личности и служит прологом к цен­ностям уже нефеодального правящего класса, который самоутверж­дался через понятие деятельной жизни, а затем и через понятие свободы личности, ценностям, питающим корни европейского Воз­рождения. Ортодоксальные аскетические ригористические мона­шеские круги отождествляли придворное куртуазное рыцарство с пороками (гордостью, амбициями, притворной покорностью), об­виняли его в расчетливости и интригах, в том, что оно стремится нравиться всем, а также с полным основанием подозревали его в сильной политической мотивации. Оно мешало католической цер­кви беспрепятственно инструктировать королей.

В эпоху раннего средневековья рыцарь утверждал себя в качестве независимого храброго конного воина. В этом качестве его трудно было отличить от бандита и захватчика. У него преобладали анар­хические, разрушительные и даже криминальные наклонности. В дальнейшем в портрете идеального рыцаря главными чертами ста­новятся милосердие, христианская забота о слабых и обижаемых. Возникает этический миф о рыцаре-защитнике, выполняющем и светскую, и нравственно-религиозную функцию. Следующей ступе­нью эволюции рыцарского идеала является кодекс благородных манер и идеология любви, возвышающая рыцаря не за воинские победы и героизм, а за его внутренние достоинства, «прекрасную душу» и стиль поведения. Слова «достойный» и «достоинство» по­степенно оттесняют слова «герой» и «героическое». Придворный рыцарь, за исключением вопроса личной чести, не стремится от­стаивать принципы.

С самого начала рыцарство представляло собой безземельный благородный класс, который был на службе и содержании у суверена. Поэтому рыцарская идеология и самовыражение имеют противоре­чивую природу. Рыцарь гордится своим высоким положением и свя­зывает свое аноблирование и юридические права с незаурядными личными качествами, но вместе с тем не может не признать, что источником всех его преимуществ и могущества является двор и господин, которому он служит. В романтической поэзии идеал внут­реннего совершенства и одухотворенности рыцаря намеренно про­тивопоставляются власти и собственности, находящимся в руках менее достойных, не имеющих такой чистой души.