4. Идеологический эклектизм

        Постмодернизм  расстается с большими идеологиями, по терминологии Жана-Франсуа Лиотара, "сверхповествованиями", претендующими на целостное мировоззрение, на объяснение всего (такими, как христианство, марксизм фрейдизм, традиционный либерализм), и переводит культуру в состояние идейной эклектики и фрагментарности. Казалось бы, это никак не сходится с фактом идеологического господства марксизма в СССР. Но дело в том, что советский марксизм, в отличие от "чистого", "классического" марксизма, до сих пор  еще распространенного на Западе, является совершенно эклектической смесью самых разных идеологических элементов. Он вбирает в себя  элементы просветительской, народнической, толстовской идеологии, с ее идеализацией простой и высокодуховной жизни трудящихся классов; славянофильской идеологии, с ее верой в превосходство русского (советского) народа над гнилой цивилизацией Запада;  космистской, федоровской идеологии, с ее учением о власти труда, преобразующего законы природы и передающего во владение человека глубины космоса, и т.д. Именно потому, что формально марксизм стал правящей и единственно дозволенной идеологией в СССР, он, приспособляясь к различным  обстоятельствам и нуждам борьбы за власть, вобрал в себя и "постмодернистски" смешал в себе множество других идеологий, которые на Западе  оставались вполне отдельными, самостоятельными, модернистски нацеленными на защиту своей  чистоты и исключительности.

        В советских условиях "правые" и "левые", патриоты и интернационалисты, консерваторы и либералы, экзистенциалисты и структуралисты, технократы и "зеленые" - все они  находили в марксизме подтверждение и оправдание своим взглядам и сами притязали на то, чтобы быть подлинными марксистами. В результате советский марксизм стал первым и непревзойденным в истории образцом идеологического пастиша, эклектической смеси самых разнородных и кричаще пестрых элементов, изнутри которых постепенно зрело ироническое сознание их несочетаемости, точнее, сочетаемости в новом, игровом измерении.  Вполне постмодернистская ирония уже играла даже на  лицах сколь-нибудь сообразительных официальных идеологов, которые с дозволенной ехидцей критиковали интернационалистов за то, что они недостаточно патриотичны, а патриотов за то, что они недостаточно интернациональны. И тем более эта ирония над идеологией - не только правящей, но идеологией вообще - была самой ходовой, разменной монетой в кругу слегка диссидентской советской интеллигенции.  В 1970-е - 80-е годы, когда  на Западе интеллектуалы были еще смертельно серьезны в своих левых или правых симпатиях-антипатиях, когда они еще отстаивали верность своему модернистскому наследию, сражались за разные проекты рациональной переделки  мира, - в России уже полным ходом шла постмодернистская переоценка всех ценностей, концептуалистская игра со всеми известными идеологическими и культурными кодами. На Западе марксизм, несмотря на все свои структуралистские  пересмотры, сохранил свою модернистскую природу, остался тем, чем он был  и в начале 20-го века, - Проектом  переделки мира, бросающим вызов христианскому проекту и всем  другим "сверхповествованиям", которым сама свобода свободного мира позволяла сохранять их идентичность в открытом противостоянии друг другу. В  СССР марксизм, благодаря своей вездесущности, стал всем  и ничем - пародией на идеологическое мышление как таковое, грандиозным постмодернистским произведением в жанре "всеобъемлющей и всепобеждающей идеологии".