[Править]Отражения города в литературе и искусстве
См. также: Санкт-Петербург в искусстве и Блокада Ленинграда в искусстве
Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо как Россия, Да умирится же с тобой И побежденная стихия; Вражду и плен старинный свой Пусть волны финские забудут И тщетной злобою не будут Тревожить вечный сон Петра!
А. С. Пушкин
В эпоху классицизма Российская империя пропагандировала торжественный, мажорный образ Петербурга как идеального города, рождённого наперекор стихиям в соответствии с рациональными планами просветителей. В Европе за Екатериной II закрепилась репутация СевернойСемирамиды, Петербург же называли Северной Пальмирой. Придворные поэты воспевали его в одах, пейзажисты круга Фёдора Алексеевасоздавали ведуты с видами бескрайних проспектов и площадей, где на фоне грандиозных строений теряются стаффажные фигурки людей[103].
Надобно расстаться с Петербургом на некоторое время, надобно видеть древние столицы: ветхий Париж, закопченный Лондон, чтобы почувствовать цену Петербурга. Смотрите — какое единство! как все части отвечают целому! какая красота зданий, какой вкус и в целом какое разнообразие, происходящее от смешения воды со зданиями.
— К. Батюшков, 1814[104]
А. С. Пушкин в «Медном всаднике» (1833) создал образ Петербурга как умозрительно сконструированного пространства, плода рационализма эпохи Просвещения, воздвигнутого на болотах по воле монарха ценой бесчисленных человеческих жизней и оттого враждебного чувствам и счастью «маленьких людей»[103]. В «Петербургских повестях» Гоголя «всё мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно»; автор импрессионистическими мазками рисует столицу империи как «место разгула враждебных человеку дьявольских сил, под которым всегда шевелится зыбкая почва, угрожая всосать в себя и величественные, но холодные здания, и бездушные правительственные департаменты, и заполняющее их множество маленьких несчастных чиновников» (С. Волков)[103].
Против Петербурга ополчились, помимо Гоголя, и его друзья-славянофилы московской закваски: «Первое условие для освобождения в себе пленного чувства народности — возненавидеть Петербург всем сердцем своим и всеми помыслами своими», — писал, к примеру, И. С. Аксаков[105]. Каменным громадам царской столицы — не предназначенного для жизни лабиринта парадных подъездов и доходных домов за завесой нездоровых испарений и вечных туманов — посылали свои проклятия герои Н. А. Некрасова и Ф. М. Достоевского[103]. Герой его романа «Подросток» рассуждает:
Мне сто раз среди этого тумана задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?»
А. Бенуа. Иллюстрация к «Медному всаднику» (1904)
Предсказания неизбежной гибели этого леденящего исполина, если не от наводнения, то от пожара, получили дальнейшее развитие в литературе «серебряного века», особенно по мере роста фабричных пригородов. Согласно дневниковой записи М. Кузмина, петербургские интеллектуалы взирали «на тёмные фабрики с таким мрачным и испуганным видом, будто с городской башни страж на гуннов у стен города»[106]. Нечто поминальное исследователи находят в том, как обрисован Петербург П. И. Чайковским в «Пиковой даме»[103]. В зарисовках М. Добужинского, в городских стихах А. Блока и в романе А. Белого «Петербург» выявлена инфернальная, потусторонняя аура имперской столицы. Эти произведения составляют своего рода реквием, где Петербург показан «уже обречённым на гибель, но ещё прекрасным предсмертной, призрачной красотой» (Е. И. Замятин)[107].
В защиту Петербурга от подобного мифотворчества выступили с позиций неоклассицизма художники «Мира искусства» во главе с А. Бенуа, который сетовал: «Кажется, нет на всём свете города, который пользовался бы меньшей симпатией, нежели Петербург»[105]. В акварелях из истории XVIII века и в цикле просветительских статей («Живописный Петербург», «Красота Петербурга» и др.) Бенуа отмечает героический строй и своеобразную поэтическую прелесть старого города: «Во всем Петербурге царит изумительно глубокая и чудесная музыкальность»[103]. Эти ностальгические мотивы позднее были подхвачены в творчестве А. Ахматовой. C переездом столицы в Москву (1918) русская культура из обличительницы превратилась в «плакальщицу и защитницу» города на Неве, ещё недавно казавшегося бесчеловечным[103]. В ахматовской поэме «Реквием» город видится как страдалец, ибо к середине XX века
[Ленинград] перестал быть символом угнетения и отчуждения, став олицетворением вековых духовных ценностей русского общества, обреченных на уничтожение безжалостным тоталитарным режимом.
— С. Волков[103]