11. Как в поэзии ф.И. Тютчева представлены пушкинские традиции? Что в свое время привлекло а.С.Пушкина в тютчевских стихотворениях, присланных из Германии?

1) У Тютчева мы найдем мотивы, созвучные Пушкину. Поэт, подобно Пушкину, останавливается, «благоговея богомольно перед святыней красоты», причем это упоение не строгой правильностью линий, холодным совершенством мраморной статуи, а восторг перед живой прелестью лица и души. В пушкинских и тютчевских стихах есть всегда очень тонкий, едва уловимый, но, несомненно, присутствующий момент духовности, так поднимающей и облагораживающей физическую красоту человека, неразрывно с нею слитый:

Как неразгаданная тайна, Живая прелесть дышит в ней — Мы смотрим с трепетом тревожным На тихий свет ее очей.

Земное ль в ней очарованье, Иль неземная благодать? Душа хотела б ей молиться, А сердце рвется обожать... (I, 192)

Здесь тоже красота — святыня. Конкретно-зримого портрета женщины нет ее живая прелесть, земное очарование — для поэта «неразгаданная тайна» облик женщины вызывает чувство благоговейное, трепетно-тревожное.

Пушкинская стихия по-своему ожила в одном из последних стихотворений Тютчева. «Я встретил вас — и все былое...». На нем — вечерний свет уже прощающегося с жизнью поэта. Оно ясно и благодарно, и очень близко и по мысли, и даже по форме (при всей его оригинальности и своеобразии) к знаменитому пушкинскому «К...» («Я помню чудное мгновенье...»). В их основе одно и то же, причем глубоко личное событие: встреча после долгой разлуки с нежно любимой женщиной. Рожденные чистейшим прикосновением к жизни, остались они наиболее совершенным в русской поэзии воплощением благородных чувств большой гуманной души. В тютчевском стихотворении, отдаленном от пушкинского целой прожитой жизнью, вновь оживает пушкинский «гений чистой красоты». Для Пушкина в «чудном мгновенье» встречи — надежда, упоение; для Тютчева — неожиданное возвращение «лет душевной полноты». Облик женщины и внушенное ею чувство способны разбудить душевные силы («... воскресли вновь // И божество, и вдохновенье, // И жизнь, и слезы, и любовь». — «И вот — слышнее стали звуки, // Не умолкавшие во мне... // Тут не одно воспоминанье, // Тут жизнь заговорила вновь»). Пушкинская поэтическая мысль и пушкинская же удивительная ясность в позднем стихотворении Тютчева, а вместе с тем оно не подражательно.

Говоря о "традиции" пушкинского "Пророка", мы имеем в виду характерное для русской литературы и с гениальной духовной глубиной выраженное в "Пророке" Пушкина стремление к слиянию религиозного и поэтического созерцания, к целостному восприятию истинного поэтического вдохновения и даруемого свыше знания-озарения. Вера в возможность поэтического знания-озарения приводила к пониманию художественного слова как Слова с большой буквы, которое выражает высшее знание истоков и смысла бытия. Однако с этой верой были связаны и сомнения в духовной подлинности пророческих "видений" тех, кто в согласии с романтической художественной философией претендовал на роль "избранника" и поэта-провидца. Подобные сомнения были особенно характерны для Тютчева, хотя и не перечеркивали его веру в возможность пророческого знания-озарения. Под "пророком", "странником" и Пушкин, и Тютчев подразумевали провидца, того, кто обладает даром прозрения.

Тютчев шел совершенно особой, своей дорогой в поэзии, но и для него Пушкин был «началом всех начал».

2) Публикация большой подборки стихотворений Тютчева в пушкинском «Современнике» рядом с произведениями известных поэтов сама по себе была

своеобразной рекомендацией их читателям. Однако в «Современнике» этот цикл произведений появился за подписью «Ф. Т.»: имя их автора не раскрывалось. Оно оставалось известно лишь узкому кругу литераторов. Вместе с тем лирический образ поэта и литературный контекст его творчества были в пушкинском «Современнике» «приоткрыты» заголовком «Стихотворения, присланные из Германии».

Немецкая философия и поэзия в конце 20-х и в 30-х гг. возбуждала интерес русского общества. Деятельность молодых русских шеллингианцев-любомудров, объединившихся в «Русском вестнике», привлекла внимание Пушкина. К ним был близок Тютчев. Говоря о поэтах-любомудрах, Пушкин вслед за И. Киреевским называл их поэтами «немецкой школы», к их числу он относил и Тютчева. В своем отзыве на альманах «Денница» в 1830 г. Пушкин признал неоспоримый талант двух поэтов «немецкой школы» – Шевырева и Хомякова, но не решился сказать того же о Тютчеве, творчество которого ему тогда еще было очень мало известно. Иначе, очевидно, он оценил его в 1836 г., когда стихотворения Тютчева показались ему достойными занять столь значительное место в его журнале.