О будущем русского правописания
Пройденная в нач. ХХ в. практика реформирования правописания, когда реформа осуществляется в условиях противоборства инертной, консервативной интеллигентской массы с небольшим числом убежденных реформистов, - не должна повториться. Лагерю «реформистов» зачастую не удается донести свои идеи до оппонентов просто потому, что они не умеют пересказать свои специальные научные заключения общепонятными словами.
Опыт реформы русской орфографии в начале ХХ в. - драматичен и поучителен. Реформа подготавливалась однонаправленно: мнение о необходимости упрощения правописания было принципиально общепризнано учеными гл. обр. из-за того, что почти все разработчики реформы имели специальные научные интересы, связанные именно с устным языком, с «живой речью», - и это не могло не повлиять на принципы реформы: упрощать, сближатьписьменный и устный языки на основе какого-л. ведущего принципа, напр.,морфологического... К сожалению, некому было выступить в качестве научного оппонента этой точки зрения, некому было указать на то, что между письменным и устным языком может быть лишь условная, опосредованная связь, и что, например, правописание может вообще не нуждаться в реформах, если оно идеографично, т. е. когда в нем письменный знак или напрямую связывается со смыслом, минуя звук, или лишь условно обращаясь к нему; при таком подходе письменный облик всякого словесного корня становится индивидуальным, «смыслоустойчивым», не связанным с дополнительными помехами и историческими изменениями, сопровождающими устную речь... Но, повторим, в начале ХХ века некому было показать, что русское правописание можно воспринимать именно как «символическое», идеографическое, если его соответствующим образом исследовать и преподавать. Тогда ведь серьезно еще не изучали ни процессов зрительного восприятия при чтении (да еще с помощью специальной аппаратуры), ни того, насколько облик письменных знаков и их контекст могут способствовать восприятию смысла или мешать ему[18], ни, наконец, того, как лучше подстроить правописание именно под читающего, для которого оно, по сути, и нужно, см. выше...
Теперь же ясно: и принципы орфографии, и принципы её реформирования - должны бытьобщедоступны, понятны всем. Но, ясно, что они также должны быть общеприемлемы, и инициаторы реформы должны не только разработать её самоё, но и обеспечить её безболезненное внедрение, её приятие, или, говоря по-современному, - как следует «пропиарить» ее. Последнего реформаторы русского правописания в нач. ХХ в. как раз и не делали: главным обоснованием реформы (как научным, так и публичным) было понятие об «упрощении» орфографии, - на которое значительная часть общества не соглашалась либо из-за личного обывательского неудобства, либо видя в том «опрощение», противоестественный акт, вредящий самому языку (и для этого имелись все основания, см. выше).
Реформа орфографии должна быть не только действительно полезной, способствующей изучению письменного языка, но еще и своевременной (чтобы не возникало возражений вроде: «А вам что, гг. ученые, больше заняться нечем?!.»), и преподанной обществу как нечто естественное, ценное и культурно-полезное. Последнее особенно актуально для России, с развитым у её интеллигенции достаточно консервативным представлением о «культурности».
Идеология самого правописания и его реформ, не должны еще усложнять изучения языка (в т. ч. и иностранцам). Например, фонетическое, базирующееся на «одном только выговоре» (Я. Грот) правописание, - мало способствует усвоению грамматики языка, да еще чужого; во всяком случае, на начальном этапе фонетическое разнообразие одного и того же слова, отраженное орфографически, - только отвлекает от усвоения грамматики. Ср. напр. русск. и соотв. белорусск. написания: лес, в лесу - лес, в лясу; кара - кара; но: кора - по-белор. также кара;(как?) низко - нізка; горло, жито, зеркало - горла, жыта, люстэрка (по-белор. эти слова также ср. рода и соотносятся с местоим. оно, по-бел. «яно», но по-русски бы было: горло, жито, люстерко).
Хорошо бы было, если бы реформирование орфографии было прогнозируемым: осуществляя реформу, нужно указывать и на то, что может быть реформировано в будущем. Пока таких прогнозов нет.
В заключение еще раз повторим: правописание может и должно очевидно отражать и логику языка, и его национальные особенности, - с одной стороны, - и его историю, его «культурное наследие» - с другой. Ведь язык - это живая структура, привычная человеку с самых ранних лет его жизни, и поэтому действительно можно сделать все, чтобы и «утилитаризм», и культурный историзм - органически сочетались в действующем правописании.
Можно было бы разработать коммуникативную орфографию русского языка, простую в освоении, - и использовать ее для обыденного общения; но и в ней, например, упрощенное правописание гласных (возможно, например, для безударных О/А, Е/И использовать один знак) - вполне могло бы совмещаться с дореволюционной буквой Ѣ, за которой помимо прочего существует и совершенно ясное чисто-грамматическое употребление.
Будущее русского письменного языка и русского правописания в ХХІ веке зависит от того, будет ли, наконец, в изучении и в употреблении письменного языка утвержден «интеллектуальный», сознательный подход, когда можно использовать на практике достаточно простую орфографию, - и в то же время вполне понимать всю неповерхностность существующего разнообразия отдельных письменных установлений, сохраняющихся или сознательно оберегаемых - возможно, даже с самых давних времен - для того, чтобы каждый человек осознавал некую «включенность», - в данном случае письменно-языковую - в культурную историю своего народа.