Глава III. Проникновение варягов на земли восточных славян

Поскольку деятельность варягов (под таким именем выступали скандинавы на территории восточных славян) стала одним из выражений более широкого явления – экспансии скандинавских народов в раннем средневековье, естественно, что их роль на Руси нельзя рассматривать в отрыве от общего фона. Причины норманнской экспансии, принявшей в тогдашней Европе исключительные формы и размеры, вызвали в научной литературе интерес, но не получили удовлетворительного решения*. Указывалось на демографический фактор: увеличение плотности населения (1) и вытекающее из него обеднение народа, который ищет лучших условий за пределами своего края, а также и на психологические факторы: жажду славы, приключений, знакомства с чужими странами, желание обрести материальные блага (2). Однако о перенаселении Скандинавии в раннем средневековье, как уже выяснено (3), не может быть и речи; что касается психологических стимулов, то вряд ли они были новы. Ведь и физическая природа человека и его психика меняются очень медленно, практически незаметно за сравнительно короткий – несколько сотен и даже несколько тысяч лет – исторический период. Поэтому без учета социально-экономического строя, действительно развивающегося, [89] невозможно объяснить, почему в интересующий нас период изменились формы деятельности скандинавских народов (отличавшихся миграционной подвижностью и в предшествующее время). Истинную причину, которая побудила скандинавов к военно-грабительской и политической активности, сопровождавшейся также колонизацией и торговлей, следует искать в социально-экономических отношениях, которые именно в этот период характеризуются формированием классового общества, зарождением феодального строя и, наконец, образованием государства. Пока господствующий класс не создал действенного государственного аппарата, обеспечивающего стабильное материальное обеспечение за счет народа, он черпает значительную часть ресурсов, необходимых для своего содержания, в военном грабеже, завоевании, а также торговле. Сходным образом усиливалась военная активность и других народов Европы в раннефеодальный период. Если скандинавы более других беспокоили соседей, если они проявляли особую инициативу и предприимчивость*, это следует в первую очередь приписать географическим условиям: приморскому положению, которое гарантировало их от нападений соседей и облегчало организацию собственных походов. Благодаря великолепному владению техникой мореплавания они совершали успешные плавания к берегам Европы и даже в глубь континента – вверх по рекам.

Экспансия норманнов проявлялась в различных формах: в грабежах, сборах дани с народов, подвергнувшихся нападению, и их завоевании, наконец, в торговле. Ей сопутствовала эмиграция из Скандинавии, приведшая к крестьянской колонизации (об этом дальше), что явственно проявилось в Англии. В научной литературе издавна обращалось внимание на то, что формы этой экспансии не были одинаковы на Востоке и Западе Европы. Ключевский считал, что на Руси, в отличие от западноевропейских стран, скандинавы выступали не в роли пиратов, а только как вооруженные купцы (4). Подобное же мнение о преобладании экономических, точнее, торговых интересов в деятельности варягов на Востоке высказывается и в [90] современной западной историографии (5), хотя в ней и подчеркиваются сходные политико-завоевательные цели скандинавов на Западе и Востоке. А. Стендер-Петерсен недавно писал, что экспансия викингов на Западе имела грабительский и захватнический характер, а на Востоке деятельность скандинавов приобрела форму колонизации (6). Но качественное противопоставление деятельности викингов и варягов вряд ли возможно. Как в Западной, так и в Восточной Европе скандинавы обнаруживали одинаковые формы экспансии, которые, однако, проявлялись с разной силой (7).* Причина же наблюдаемых различий в интенсивности экспансии коренится в ее целях у норвежцев и датчан, с одной стороны, шведов – с другой, вытекающих из конкретных условий, в которых проходила их деятельность в отдельных регионах. Поэтому я считаю целесообразным применение сравнительного метода (но несколько иначе, чем А. Стендер-Петерсен), поскольку он позволяет как выявить общие тенденции в деятельности скандинавов (викинги-варяги), так и установить влияние местных условий на формы этой деятельности, а одновременно и их специфику.

На Западе роль скандинавов в торговле была незначительна, что объясняется ослаблением в IX и X вв. обмена между Франкским государством (и вообще Западом) и Востоком через балтийские торговые пути, где роль посредников играли скандинавы. Франкское государство, которое в VIII в. принимало участие в транзитной торговле мехами и невольниками между Балтийским регионом и Халифатом, перестало участвовать в ней после 830 г. и особенно с середины IX в., как отмечает С. Булин (8), а с начала X в. прекратился приток арабского серебра из [91] Скандинавии на Запад, что также свидетельствует об ослаблении франко-скандинавских торговых отношений. Благодаря возникновению торгового обмена с Халифатом (а также с Византией) через торговые пути Восточной Европы внимание скандинавских купцов обратилось на Восток*. Варяги охотнее занимались торговлей, чем викинги, которые в западных странах выступали как грабители, завоеватели и поселенцы.

Надо сразу отметить, что викинги нигде не имели длительных успехов в освоении больших пространств и основании политических центров. А их отдельные скромные и временные достижения обязаны не столько военным победам, сколько договорам и компромиссам с местными властями. Норвежцы не смогли завоевать Ирландию, нападения на которую предпринимали начиная с IX в., – остров сравнительно небольших размеров, где не было сильной централизованной власти. Несмотря на захват прибрежных пунктов и основание новых центров (уже в IX в.), викингам не хватило сил (9) для колонизации этой страны, хотя, постоянно борясь с местным населением, они удерживались в некоторых центрах вплоть до английского завоевания (1170 г.), прежде всего в Дублине; однако они выступали там не только как завоеватели, но и как организаторы торговли, способствуя тем самым экономическому развитию Ирландии (10). Больших успехов добились во Франции датчане, установившие господство над морским побережьем в устье Сены и основавшие герцогство Нормандия по договору Роллона с Карлом Простоватым (911 г.), который юридически закрепил за норманнами захваченные ими земли в обмен на обязательство оборонять все государство (pro tutela regni). Нормандские герцоги с этих пор стали вассалами короля Франции (11). Итак, в этом случае завоеватели не надеялись только на собственные силы, а пошли на компромисс с местной властью и позднее ассимилировались в христианско-романской среде. Из политических [92] образований, основанных скандинавами за пределами их собственной страны, Нормандия, без сомнения, сыграла наибольшую историческую роль, став исходным пунктом двух крупных завоевательных предприятий, одно из которых было направлено против Южной Италии, а другое – в Англию. Но эти завоевания, осуществленные романизированными норманнами с христианской культурой, которая облегчила им сближение с завоеванными народами, уже не могут служить материалом для сравнения с собственно скандинавской экспансией (12).

Наибольшего размаха завоевательная деятельность викингов достигла в Англии. Поэтому представляется, что она является наиболее подходящим объектом для сравнения с экспансией варягов на землях восточных славян. Нападения викингов на Англию восходят примерно к 793 г., когда пираты, в основном норвежские, начали опустошать побережье Нортумбрии, что, впрочем, не дало в то время никаких результатов. Несравненно большие последствия имело датское вторжение. Нападения датчан в широком масштабе начались с 834-835 гг., когда завоеватели устремились на о. Шеппи в устье Темзы (13). Англосаксы отчаянно сопротивлялись, что, однако, не остановило викингов: в середине IX в. они предприняли первую попытку перезимовать в Англии (на о. Тенет, Кент) (14). Настоящее же завоевание страны датчанами падает на 865-879 гг. (15). В это время здесь существовало четыре самостоятельных королевства: Уэссекс, Мерсия, Нортумбрия и Восточная Англия, которые не смогли организовать совместную оборону. В 865 г. в Восточной Англии высадилась сильная датская армия, которая предприняла ряд [93] походов в глубь края (16). Тактика завоевателей заключалась в создании укрепленных пунктов* и опустошении окрестностей для того, чтобы вынудить население платить дань и налоги**; это – обычная тактика завоевателей в странах, где нет центральной политической власти; подобными методами пользовались, например, крестоносцы в Ливонии и Пруссии. В 866 г. датчане захватили Йорк и подчинили себе Нортумбрию, после чего овладели Мерсией, во главе которой поставили своего данника, короля Кеолвульфа (874 г.)***; однако в Уэссексе они не добились решающего успеха. На помощь захватчикам из Дании прибывали новые отряды. В 876 г. они начали оседать на захваченных территориях, и в связи с этим провели между собой раздел земель****. прежде всего в Нортумбрии (17), а позднее – в северной и восточной Мерсии (18), наконец, в 878 г. датчанин Гутрум после заключения договора с королем Уэссекса Альфредом Великим (871-899 гг.) и крещения***** приступил к систематическому заселению Восточной Англии (19). Так на востоке Англии началась датская колонизация, военная и крестьянская, принесшая скандинавское право, откуда и происходит название занятых датчанами территорий: Данелаг, по-английски Дэнло ("область датского права*) (20). Сильное сопротивление населения Уэссекса под предводительством Альфреда Великого уберегло этот край от судьбы трех других англосаксонских королевств. Вторжение явилось одновременно и причиной будущего поражения датчан, поскольку борьба с ним способствовала объединению всей Англии под властью королей независимого Уэссекса. Конец IX – начало X в. был периодом равновесия английских и датских сил. Ослабление натиска датчан последовало за их оседанием на земле и созданием собственных экономических основ хозяйства, в то время как прежде они существовали трофеями и данью. Но упрочить свое политическое единство они не смогли и подчинились местным королям и эрлам. В 910 г. наследник Альфреда, Эдуард (899-924 гг.), перешел к [94] наступателъным действиям, и в течение 10 лет король Уэссекса распространил свое господство практически на всю Англию. Новая угроза норманнов возникла в начале X в. в связи с усилением норвежской экспансии из Ирландии, где викинги имели сильную базу в Дублине. Сначала они обосновались на полуострове Уиррал (у Ливерпуля), а в дальнейшем под предводительством Рёгнвальда захватили Йорк. Однако Рёгнвальд был вынужден признать власть Эдуарда, сын и наследник которого Ательстан вернул Йорк (927 г.). Норвежским викингам было нелегко отказаться от господства в Нортумбрии, и они неоднократно предпринимали попытки вновь овладеть Йорком, приводившие иногда к кратковременным успехам (в 939-945 и 948-954 гг.), однако изгнание оттуда Эйрика* в 954 г. покончило с господством норвежских викингов в этих краях.

Из этого обзора явствует, что датчане смогли захватить только часть Англии, и то лишь на короткий период в 50 лет; они не объединили страну в одно целое и даже в Дэнло не создали собственной королевской власти. Так что влияние датчан на объединение Англии под властью королей Уэссекса было опосредованным; политическая централизация страны явилась неожиданным для них результатом борьбы английского народа с завоевателями. Более устойчивым последствием завоевания стали датские поселения в Дэнло, причем со временем датчане были ассимилированы местным населением, как и менее многочисленные норвежско-ирландские колонисты.

В последней четверти X в. началась вторая фаза** датской экспансии на территории Англии, значительно отличающаяся по характеру от первой (21). На этот раз она находилась в несомненной связи с внутренней политической консолидацией Дании и становлением там во второй половине X в. раннефеодального государства во главе с Харальдом Синезубым. Благодаря этому экспансия в Англии приобрела централизованный характер, что и обеспечило ей сравнительно большой успех. Новая серия [95] скандинавских нападений начинается с 980 г. Особенно усилились они после 991 г. (битва при Мэлдоне), но носили они иную форму, чем вторжения 865-879 гг.: нападающие теперь не оседали в Англии, а ограничивались получением все больших выкупов. Особенно широкую экспансию вел король Дании Свен Вилобородый (986-1014 гг.). После нескольких опустошительных вторжений в 1003-1011 гг. состоялось мощное нашествие на терроризированный и истощенный данями край; король Этельред II (умер в 1016 г.) бежал в Нормандию. Смерть Свена (1014 г.) вызвала кратковременный спад датского наступления. Кнут, сын Свена, даже ушел со своим флотом в Данию. Однако уже в 1015 г. он вернулся с новыми силами и вынудил английского короля Эдмунда к разделу Англии, но преждевременная смерть Эдмунда (1016 г.) открыла Кнуту путь к господству над всей Англией. Тем не менее эти события нельзя рассматривать как завоевание в узком значении слова, поскольку положение Кнута в стране было определено компромиссом с местным населением. Прежде всего, он занял трон в результате выборов, которые выражали стремление к компромиссу со стороны самих англичан. В литературе единодушно признается, что Кнут проводил политику сближения скандинавского и англосаксонского населения и выступал в Англии как английский, а не как датский король (22), хотя охотнее окружал себя датскими советниками.

В датской экспансии на территорию Англии нас интересуют для последующего сопоставления два момента: политический, или обстоятельства и ход завоевания, особенно в его первой фазе, и экономический, т. е. скандинавская колонизация, особенно в Дэнло. Первый из этих моментов будет рассмотрен в следующей главе, здесь же сравним размеры скандинавской инфильтрации в Англии, с одной стороны, и на Руси – с другой.

Скандинавская колонизация Англии, возникшая в результате вторжения и оседания на земле воинов*, без сомнения, отвечала интересам скандинавских народов, которые искали новые владения за морем еще до начала походов викингов. В VIII в. происходит мирное проникновение западнонорвежских крестьян на Оркнейские [96] острова после отхода оттуда более раннего населения, пиктов (23). Кроме воинов, в походах могли принимать участие и датские крестьяне, переселявшиеся непосредственно из своей страны; должна была быть и эмиграция женщин, о чем говорит устойчивость этнических признаков датчан в Англии вплоть до времени Генриха II (XII в.). Лучшим источником для определения размеров колонизации является богатая ономастика (24), состоящая из личных имен и названий местности*. Скандинавские имена в большом количестве встречаются в документах, в особенности в Domesday Book (1086 г.), где почти половина личных имен в северной части Дэнло – скандинавские (25). Скандинавские топонимы возникли, вероятно, в значительной части в период датского господства в Дэнло в 877-919 гг. (26). Топонимические исследования показывают, что небольшое число колонистов, особенно приходящих на уже заселенные территории, не оказывает значительного влияния на топонимы, большие перемены в них вызывал только массовый приток скандинавов (27). Таким образом, в одних частях Дэнло появились многочисленные скопления скандинавских названий, в других же местах они встречаются реже; однако в целом в Дэнло выявлено огромное число топонимов скандинавского, главным образом датского, реже норвежского происхождения (28). В некоторых местах, например Линкольншире, они превосходят [97] число английских названий (29). В одном небольшом округе – Северный Рединг (в Йоркшире) – названий, оканчивающихся на скандинавское – by ("поселение") насчитывается 155 (30). Даже древние английские названия нередко изменялись под влиянием датского языка.

Если топонимика является важным свидетельством о роли скандинавов в Англии, что освещено относительно многочисленными письменными источниками, то тем больше ее значение для Руси при недостатке письменных известий и тем более интересным будет сравнение топонимического материала обеих стран. В принципе никто не отрицает проникновения на Русь скандинавов; речь идет об установлении размеров и характера эмиграции, т. е. о том, происходила ли, наряду с оседанием воинов и купцов, также и крестьянская колонизация – как это утверждают наиболее далеко идущие авторы (31). Из письменных источников вытекает, что отряды варягов состояли из воинов и купцов; в то же время нет никаких письменных известий о притоке из Скандинавии крестьянского населения (32); этот вопрос нельзя выяснить и с помощью археологических данных, которые отражают скорее присутствие дружинной прослойки и купцов*, поэтому основной источник в данном случае следует искать в топонимике. Она исследована в трудах М. Фасмера и Е. А. Рыдзевской, охватывающих всю территорию Древнерусского государства (33). Работа Фасмера, хотя и не [98] исчерпала материал топонимики, была с энтузиазмом принята норманистами, поскольку она давала многочисленные, как считалось, свидетельства (34), якобы подтверждавшие значительный приток переселенцев из Скандинавии на русские земли. Однако результаты обеих работ выступают в ином свете, если их сопоставить с данными Дэнло. М. Фасмер выявил на территории Советского Союза около 150 топонимов (некоторые повторяются не один раз) – не больше, чем названий на -by в Северном Рединге. Даже если принять во внимание данные Е. А. Рыдзевской, которая определила как скандинавские около 220 названий, неизвестных Фасмеру (35), сравнение с английскими цифрами не оставляет сомнений, что о крестьянской колонизации на Руси не может быть и речи.

К подобному выводу мы придем, рассмотрев скандинавскую топонимику на общем фоне славянской и финской, отражающей расселение двух последних народов в Восточной Европе. Вслед за языковедами можно признать, что на русских землях сохранилось около 380 названий местности (включая гидронимы), берущих начало в скандинавских языках, причем этимология многих из них не бесспорна (36). Поскольку в Древней Руси около 1000 г. было по крайней мере 4,5 млн. жителей (37), а средний размер поселений был, видимо, меньше, чем в Польше (на юге наверняка поселения были крупнее, чем на севере, поскольку население охотно сосредоточивалось в крупных поселениях из-за опасности, грозящей со стороны кочевников; так было и позднее на Украине, опустошаемой ордынцами), можно считать, что в это время существовало около 60 тыс. населенных пунктов, если не больше. Топонимов же скандинавского происхождения, даже если [99] все они появились до 1000 г., что сомнительно, не насчитывалось и семи на тысячу, т. е. примерно столько, сколько в Великой Польше. Таким образом, сравнительно-топонимические исследования убедительно свидетельствуют не о широте, а о незначительности скандинавской колонизации в Восточной Европе.

Специального внимания заслуживают скандинавские названия на севере Руси, где А. Стендер-Петерсен в треугольнике Псков – Ладога – Белоозеро (38) поместил пришедших, по его мнению, из Скандинавии крестьян-колонистов. Этот треугольник лежал в пределах бывших губерний Новгородской, Санкт-Петербургской и Псковской, которые занимали вместе территорию более 190 тыс. кв. км (39). На этой территории должно было жить около 400 тыс. человек из расчета, ввиду невыгодных климатических условий, около 2 человек на 1 кв. км (40). Число поселений было тут, напротив, относительно велико, поскольку новгородские "деревни" еще в XV-XVI вв. насчитывали в среднем 2-3 дыма (41). Если учесть также существование более крупных поселений, особенно городов, и принять в среднем 20 человек на поселение, мы [100] получим в результате около 20 тыс. населенных мест. По Фасмеру, на этой территории насчитывается около 50 названий скандинавского происхождения, а с дополнениями Рыдзевской – около 120, включая гидронимы. Соотношение с нескандинавскими названиями составит едва 6 на тысячу. Итак, изучая отдельно северные территории, мы находим подтверждение предшествующего вывода: крестьянская колонизация из Скандинавии здесь исключается. Характерно и размещение географических названий скандинавского происхождения на этой территории. На площадь в 10 тыс. кв. км такого типа названий приходится: в бывшей Новгородской губернии – 5, в Псковской – 13. Для сравнения напомним, что в одном лишь источнике, Domesday Book, скандинавских названий только одной категории, а именно оканчивающихся на -by, на пространстве между реками Тис на севере и Уэлленд на юге существовало более 500 (42), т. е. по крайней мере 150 на 10 тыс. кв. км. Незна

 

Х.ЛОВМЯНЬСКИЙ. РУСЬ И НОРМАННЫ

Глава IV. Проблема завоевания Руси норманнами

В предшествующей главе сделана попытка осветить проблему проникновения норманнов в русские земли с помощью данных ономастики и археологии, сравнения с норманнской экспансией в Англии, а также исследования деятельности норманнов в Прибалтике. Эти данные убедительно свидетельствуют о том, что на Руси следы, как ономастические, так и археологические, относятся к скандинавским купцам; в Восточной Европе нет следов варяжского завоевания. Теперь обратимся к письменным источникам.

Последовательное (но не полное и детальное) представление о варяго-русских отношениях в IX-X вв. дает только один источник – русские летописи. Иностранные источники зачастую содержат более полные данные лишь о некоторых деталях, но это, особенно для IX в., лишь фрагменты, membra disjecta, на основе которых создать связное повествование возможно только благодаря русским источникам. Однако, анализируя их данные, мы не будем проводить подробный разбор "Повести временных лет", т. е. снова следовать путем, которым уже прошли А. А. Шахматов и другие исследователи, которые выявили в этом источнике архаические элементы. Выводы Шахматова тем более ценны для нас, что он был норманистом, и никто нас не упрекнет, что, соглашаясь в основных пунктах (хотя не всегда в деталях) с этим исследователем, мы склоняемся к антинорманизму. Этот исследователь, опираясь на текст Новгородской первой летописи (1), более архаичной, чем "Повесть временных лет", пытался реконструировать протограф, написанный, по его мнению, при Ярославе Мудром в Киеве в 1039 г., дополненный далее в Новгороде в 1050 г. местными [125] известиями; Д. С. Лихачев приписал старейший свод Никону (1072 г.). Я лично придерживаюсь промежуточной точки зрения, т. е. полагаю, что древнейший киевский свод (без новгородских известий) появился до Никона, вероятнее всего, во времена Ярослава Мудрого (и был доведен до 996 г. (2), согласно Л. В. Черепнину); вообще же летописный рассказ вплоть до 70-х годов XI в. не был современен описываемым событиям (3). Гипотеза Шахматова о новгородском своде 1050 г. не убедительна, поскольку новгородские известия – как это аргументировано показал Лихачев – собрал и использовал, скорее, сам Никон (4).

После этих замечаний, необходимых для выяснения принципиального отношения к реконструированному Шахматовым тексту древнейшего киевского свода (сознавая всю гипотетичность реконструкции в деталях), приступим к его анализу. В этом тексте находились, очевидно, известия, касающиеся прибытия варягов в три политических центра (и в соответствующие земли восточных славян): Новгород (а точнее, в Новгородскую землю), Смоленск, Киев. Известие, касающееся Новгорода и северных территорий, имеет в реконструкции следующий вид:

Въ си же времена Словене и Кривичи и Меря дань даяху Варягомъ отъ мужа по белеи веверици; а иже бяху у нихъ, то ти насилие деяху Словеномъ и Кривичемъ и Мери; и отъ техъ Варягъ прозъвашася Новъгородьци Варягы, прежде бо беша Словене (5). [126]

Нет сомнения, что это известие не содержит еще происходящих из Новгорода и введенных в летопись лишь Никоном сведений о Рюрике и его братьях (6). В Киеве, видимо, не знали предания о Рюрике, как свидетельствует "Слово" митрополита Иллариона, который, называя предков Владимира Святославича, не мог не упомянуть первого из них в Русской земле, если бы знал о нем (7). Шахматов с некоторым колебанием признавал (8), что первоначальный текст содержал упоминание только трех местных племен, дополненное затем четвертым – чудью (согласно новгородскому источнику). Это предположение, хотя и убедительное с точки зрения истории текста, не представляется единственно возможным, поскольку новгородский источник в первую очередь назвал бы приморское племя водь, которое по своему географическому положению должно было принимать участие в описанных событиях и которое новгородская летопись упоминала уже под 1069 г. (9). Упоминание же неопределенной чуди новгородским источником не представляется правдоподобным. Более понятно, что в Киеве, где хуже ориентировались в этнических отношениях на севере (10), водь и, может быть, весь были определены понятием "чудь", которое в Новгороде прежде всего ассоциировалось с предками современных эстонцев*. С этой поправкой, т. е. поместив чудь рядом со словенами, кривичами и мерей, реконструкцию Шахматова можно в принципе принять. [127]

Использование проанализированного текста как исторического источника сопряжено с большими трудностями, поскольку существует разрыв между временем его записи и событиями, о которых в нем говорится, – первыми нападениями варягов, предпринятыми со стороны Финского залива против прибрежной води и живших рядом финских и славянских племен. В протографе исследуемого известия не было точных датировок: "Повесть временных лет" поместила этот текст в пространном рассказе под 859 и 862 гг. (11). В действительности экспансия началась раньше, поскольку уже в 839 г. шведы, согласно "Бертинским анналам", должны были находиться на русской службе. Таким образом, между событиями и их записью прошло 200 лет или даже больше; возможно ли, чтобы на Руси – и в Киеве – сохранилась память о таких давних событиях? Не является ли известие скорее вымыслом летописца или литературной реминисценцией?

Прежде всего надо исключить возможность литературного источника для исследуемой записи. Позднейшая ее переработка, как утверждал Л. В. Черепнин, благодаря историографическим дополнениям, сделанным в новгородской среде, приобрела облик легенды о призвании варягов на Русь и носит следы литературной обработки (12). В ней автор дал первоначальное описание событий, причем не видно, чтобы он располагал документальной основой; скорее всего, он черпал известия из киевской устной традиции. Скептически оцениваем мы и поздние, изобилующие подробностями рассказы скандинавских саг о подвигах викингов; здесь же, в "Повести временных лет", мы скорее имеем не эпическое повествование, славящее дела богатырей, а деловое, связное описание неблагоприятных для Руси событий. Киевской традицией об отношениях с варягами нельзя пренебрегать, учитывая северное происхождение династии, а также деятельность ее представителей в Новгороде. Перед переходом на киевский [128] престол в Новгороде правили Святослав, Владимир и Ярослав, а Игорь и Ольга активно действовали на севере. Трудно даже допустить, чтобы, например, Владимир и Ярослав совершенно не знали истории давних отношений Новгорода с варягами, помощь которых так охотно использовали. Другое дело, что надо считаться с модификацией традиции под влиянием позднейших событий и отношений. Попробуем теперь определить степень "историчности" отдельных фактов, содержащихся в анализируемой записи.

Первый факт – это принуждение четырех северных племен платить дань варягам. Заслуживающих доверия известий о реальной выплате дани новгородцами заморским варягам не сохранилось (13), еще менее это правдоподобно после вступления Новгорода в состав сильного Древнерусского государства (14)*. В более позднее время новгородцы по собственной воле собирали деньги для оплаты наемных варяжских отрядов, например в 1018 г., желая поддержать своего князя Ярослава Мудрого (15); сомнительно, чтобы события такого рода, еще свежие в момент записи исследуемого известия, внушили мысль о дани, выплачиваемой, наоборот, за море. Достоверность описываемого факта, как представляется, подтверждает сравнительный материал Западной Европы. В первой половине IX в. экспансия варягов носит характер прежде всего грабительский; они становятся истинным бедствием приморских стран и территорий по берегам рек. Завоевания во Фризии и Ирландии имеют минимальные размеры, зато с начала IX в. проявляется тенденция вымогать выкупы или дани с подвергавшихся нападениям народов, которые платили денежный выкуп, чтобы оградить себя от убийств, грабежа и поджогов. Так, в 810 г. датский король Годфрид (Готрик) опустошил острова у побережья Фризии, высадился на континенте и вынудил фризов [129] заплатить дань (16). После внезапной смерти этого короли датский натиск временно ослаб. Учащаются записи о данях, выплачиваемых норманнам терроризируемыми народами, во второй четверти IX в. Например, в 836 и 837 гг. викинги нападали на Фризию и каждый раз получали дань или "чинш" (17). Иногда выкуп, выплачиваемый пиратам, достигал значительных размеров. Когда в 845 г. норманнские ладьи поднялись по Сене, опустошая ее берега, до Парижа, Карл Лысый, чтобы склонить нападающих к уходу, не остановился перед выплатой 7 тыс. фунтов серебра (18). Известно об уплате выкупа в Бретани в 847 г. (19); в то же время ирландцы согласились на уплату норманнам постоянной дани (20). О том, что шведы также принуждали [130] к уплате выкупа или дани в середине IX в., известно из рассказа Римберта о походе короля Олава на куршей (21). Итак, в свете приведенных данных известие о том, что шведы обложили данью северные, финские и славянские племена, приобретает достоверность, что, однако, не должно означать какой-то постоянной зависимости от варягов. Если шведы не смогли подчинить себе куршей на длительное время, то тем менее вероятен их еще больший успех на обширных северных территориях. В дани, о которой сообщает исследуемая запись, надо видеть, вероятно, выкуп или разовый платеж при отдельных разорительных набегах, как это было в Куронии, а также на Западе. Ареал этой агрессии мог охватывать водь и весь, вероятно, словен на близком Ильмене, а также кривичей в окрестностях Изборска и Пскова, куда варяжские отряды добирались по реке Нарве и Чудскому озеру. Более загадочно упоминание племени меря, жившего в верховьях Волги около Ростова. Если шведские "находники" (я говорю не о купцах) действительно добирались сюда, то, очевидно, использовали торговые пути*. Однако вероятнее, что это были отзвуки давней зависимости Ростовской земли, где жило племя меря, от Новгорода (22). Размеры дани, если верить известию, были скромными (по веверице с дыма) и не свидетельствуют об установлении полного господства нападающих. Это был выкуп, платимый, как и на Западе, во избежание разорений. Если рассмотренные данные не позволяют сделать вывод об установлении варяжского господства, то тем более они не свидетельствуют о захвате власти над местным населением, создании государственных институтов и т. п.

Но не несет ли следа подобного проникновения другой факт, содержащийся в исследуемом известии: о пребывании варягов среди славян и финнов, а также о насилиях, которые они чинили среди местного населения? В этом случае гораздо вероятнее, что речь идет о переносе в прошлое таких позднейших событий, как конфликт между новгородцами и отрядом наемных варягов на службе у Ярослава Мудрого (23), или, что более правдоподобно, [131] варяжских приездов в Гардарики конца X – начала XI в., которые отразились в скандинавских сагах (об Олаве Трюггвасоне, об Олаве Святом). Эти отряды находились какое-то время в захваченных областях и чинили насилия над их жителями (24). Однако в этом случае не исключен пересказ традиции, восходящей к первой половине IX в. Из западных источников этого столетия известно, что норманнские пираты не всегда удовлетворялись молниеносным набегом и захватом добычи, оставаясь иногда на несколько месяцев в захваченной области для полного ее разграбления. Первый случай зимовки норманнов в Англии датируется, как уже упоминалось (25), 851 г., но сведения о том, что нападающие какое-то время проводили в захваченном крае, встречаются и раньше, например во Фризии в 837 г. (26) Эти примеры показывают, что норманны, остающиеся в захваченных землях, занимались там разбоем и грабежами, но не организацией управления. Это не значит, что случайные нападения не могли повлечь за собой более серьезных результатов. На примере Англии можно утверждать, что зимовка была для нападающих необходимым этапом в процессе завоевания страны. Исследуемое известие летописи не сообщает ясно о покорении четырех северных племен (27), против этого говорят два обстоятельства: 1) в то время (начало IX в., вероятно до 839 г.) норманнские завоевания на Западе имели минимальные размеры, а крупномасштабные завоевания в Англии начались только с 865 г.; 2) Новгород постоянно выступает как местный, славянский политический центр; и если летописное предание посадило в нем князем Рюрика, то этот факт доказывает добровольное соглашение, заключенное местными властями с [132] варягами*. Тогда можно предположить, что сообщение о варягах, находящихся на Руси ("у них") и совершающих насилия над местным населением, имеет в виду не отряды захватчиков, временно свирепствующих среди финнов и славян, а какую-то варяжскую базу, которую надо локализовать в Ладоге, откуда завоеватели могли совершать походы на северные племена для взыскания выкупа. Еще в первой половине XI в., согласно сведениям саг, Ладога вызывала особый интерес норманнов**; одни из них нападали на нее, другие получали в лен от русских князей (28). Прежде всего это был важный торговый пункт, но купеческая деятельность переплеталась с разбойничьей и захватнической; поэтому нельзя исключать попытку варягов закрепиться в этом пункте вооруженным путем. Если так было в действительности, то попытка варягов создать собственную базу была быстро ликвидирована, и этому есть доказательства как в славянском характере археологических находок в самой Ладоге, так и в сагах о походах Эйрика на Ладогу или Свейна на Гардарики (29), а также в летописном новгородском рассказе, который был как бы ответом (и при этом полемическим) на киевскую традицию о данничестве северных племен, а также дополнением этой традиции. Как только новгородцы начали собственную летопись, они сразу ввели записанное Никоном известие об изгнании варягов за море (30):

И въсташа Словене и Кривичи и Меря и Чюдь на Варягы, и изгънаша я за море, и начаша владети сами собе.

В этом варианте традиция была подкреплена данными информаторов Никона, который вынес из нее [133] убеждение, что северные племена были самостоятельными и не знали над собой чужеземной власти. Подлинность этой традиции не вызывает сомнений: целью варягов был захват власти (если понимать под ней установление даннической зависимости), чему воспротивилось местное население; именно того же – получения выкупов – добивались норманны и в Западной Европе в это время. Подкрепляет традицию о самостоятельности новгородских племен и сообщение о восстании четырех племен для низвержения чужой власти; они могли вести совместную борьбу только против какого-то временного вторжения варягов, вопрос лишь в том, могла ли традиция сохранить память о таком мелком событии на протяжении 200 лет. Наиболее загадочным представляется последнее сообщение в разбираемом известии: о принятии новгородцами названия варягов, в то время как прежде они именовались славянами. Это известие вызывает удивление, так как противоречит практике тогдашних наименований. Ведь источники, как правило, называют жителей Новгорода и Новгородской земли "люди новгородские", а для более раннего времени "словене", но не "варяги". Такое несоответствие сообщения исторической действительности указывает на то, что мы имеем дело с какой-то конструкцией летописца или же ошибкой, тем более что непонятно, почему лишь новгородцы приняли новое наименование, а три других племени не сделали того же. Возникает предположение, не назывались ли новгородцы в других русских землях в обиходной речи варягами, поскольку среди них был варяжский элемент, в особенности же поскольку у них были варяжские наемники*. Не раскрывает ли именно это обстоятельство сути исследуемого известия? Точно так же воевода Святополка упрекал новгородцев, что они плотники, поскольку в их войске, вероятно, находились многочисленные плотники (среди рядовых воинов, частично – ремесленников) (31). Однако это известие можно понимать и иначе (особенно, если его объяснять исходя из грамматической формы: "прозвашася" = "прозвали себя"): не соседи новгородцев, а сами они назвали себя варягами. А поскольку такое название новгородцев, как отмечалось, не засвидетельствовано источниками, следовало бы признать его не постоянным определением или прозвищем, а следом случайных ссылок новгородцев [134] на их связи с варягами. Эти связи органически вытекали из инфильтрации скандинавского элемента, в особенности в результате женитьбы варяжских пришельцев на славянках. Тогда не один новгородец мог бы сослаться на родство с семьями варяжского происхождения. Подобная ситуация создалась, вероятно, и в Киеве (32)*.

Итак, известие о древнейших отношениях с варягами, видимо, свидетельствует о варяжских нападениях на северные финские и славянские племена в первой половине IX в., о попытках брать выкуп или дань с местного населения, может быть, и о попытках создать базу в Ладоге (кстати, ликвидированную), наконец, о возможности мирного проникновения норманнов в среду местного населения, вероятнее всего, в процессе торговых контактов.

Другое летописное известие, касающееся Смоленска, звучало в древнейшей форме, по реконструкции Шахматова, следующим образом:

"И бысть у нихъ кънязь именьмъ Ольгъ, мужь мудръ и храбръ. И начаша воевати вьсюду и налезоша Дънепръ реку и Смольньскъ градъ" (33).

Реконструкция в этом случае не вызывает сомнений, поскольку Новгородская первая летопись содержит этот текст лишь с небольшими изменениями (34). В сравнении с предшествующим это известие касается поры более близкой, скажем, конца IX в., т. е. на какие-то 150 лет [135] удаленной от времени записи. При этом деятельность Олега охватила Киев, и события приблизились к киевскому центру летописания не только во времени, но и в пространстве. Поэтому существовало еще больше возможностей почерпнуть из традиции подлинные детали. И все же это известие не отличается точностью. Источник выводит Олега с севера, где он правил; однако примечательно, что его столица не названа, хотя Олег должен был иметь главный город, если осуществлял княжеские функции; более того, в самом источнике часто упоминаются названия городов: Смоленск и далее (кроме Киева и Царьграда), Новгород, Псков, Пересечень, Искоростень и т. п. (35); отсутствие названия столицы Олега не находит объяснения. Трудно поверить, чтобы источник не упомянул в этом контексте Новгорода, если бы, по традиции, Олег имел в нем главный центр власти. И еще одна деталь может указать на то, что помещение Олега в Новгород произошло под влиянием более поздних историографических комбинаций, в которых, между прочим, была установлена связь Олега с Рюриком, а Рюрик посажен в Новгороде (36). Речь идет о месте захоронения Олега. По древнейшей редакции летописи, реконструированной Шахматовым, Олег умер от укуса змеи за морем (37). Эта легенда [136] (но не редакция) киевская. В то же время северная редакция (при участии Никона) сообщает, что могила Олега находится в Ладоге (38). Истинность этой информации* не вызывает сомнений (39); правда, позднее в самом Киеве показывали две могилы этого князя: одну на Щековице, известную уже по "Повести временных лет", другую около Жидовских ворот (40), но эти легендарные, противоречащие исторической действительности вымыслы о захоронении князя вне его столицы станут понятны, если учесть популярность Олега. Если Олег умер на севере и был похоронен не в Новгороде, а в Ладоге, не является ли это указанием на его тесную связь с этим городом, а не Новгородом? Ладога была важным торговым центром, каким позднее стал Смоленск. Эти данные не дают оснований согласиться с летописью, что Олег двинулся с севера на юг как завоеватель. В летописной трактовке скорее видны отзвуки позднейших событий времени Владимира и Ярослава, которые завоевали Киев из Новгорода. Тогда вызывают сомнение слова "начаша воевати всюду". Прибытие Олега в Смоленск определяется словом "налезоша", что может означать в равной степени и "захватили" и "нашли" (41), – может быть, летописец не решался употребить более определенное выражение, не находя подтверждений в традиции о Смоленске**. Наши наблюдения приводят к выводу, что утвердившееся в научной литературе, благодаря летописным комбинациям и позднейшим посягательствам на Киев с севера, мнение о первоначальном правлении Олега в Новгороде и его походе на Киев как завоевательном, хотя и во главе по большей части славянского войска, сомнительно. Ничто, однако, не мешает признать упоминание о смоленском этапе деятельности Олега отражением традиции, подлинность которой подтверждается отсутствием аналогий в более поздних [137] событиях. Из анализа источников возможно предположение, что Олег происходил из важного и более древнего, чем Смоленск, торгового центра, каким была Ладога (в которой он и был похоронен), а потом перешел в Смоленск (42), который вскоре (в начале X в.) превратился в еще более важный центр Руси. Отсюда вытекает, что к Киеву его толкали торговые цели. С этой точки зрения он скорее напоминал Само, а не Свена Вилобородого или Кнута. Не отражением ли торговых интересов Олега стало упоминание в традиции (которой мы скоро займемся) взятия Киева, по прибытии в который его люди выдали себя за купцов*. Торговые интересы продолжали занимать его и в Киеве, ими определились походы на византийские владения и договор, заключенный с Византией. Этот князь имел скандинавское имя, но трансформировавшееся под славянским влиянием (43), что свидетельствует об ассимиляции, вероятно, уже не первого поколения скандинавов в славянской среде.

Признавая "новгородское происхождение" Олега, нельзя забывать, что предположение о его деятельности в Ладоге носит гипотетический характер, и не исключено, что уже в середине XI в. летописцы считали его (другое дело, насколько правильно) новгородским князем, ведущим политику завоевания из своего города.

Наконец, третье известие касается появления варягов в Киеве и, согласно реконструированной Шахматовым древнейшей редакции, звучит так**:

"И отътоле поидоша вънизъ по Дънепру, и придоша къ горамъ Кыевьскымъ, и узьреша городъ Кыевъ, и испыташа, къто въ немь къняжить. И реша: "дъва брата, Асколдъ и Диръ". Олегъ же потаи воя своя въ лодияхъ, и съ малъмь дружины излезоша на брегъ подъ Угърьскымъ, творящеся гостьми, и съзъваша Асколда и Дира. Сълезъшема же има, выскакаша прочий вои из лодии на брегъ и убиша [138] Асколда и Дира, и несоша на гору и погребоша я. И седе Ольгъ къняжа Кыеве; и беша у него мужи Варязи, и отътоле прозъвашася Русию" (44).

Этот текст в Новгородской первой летописи был передан со вставками, вызванными интересами правящей династии и заключавшимися во введении на сцену Игоря. Их исключение Шахматовым не вызывает сомнений (45).

В этом известии, датировка которого не отличается от предшествующего, место действия переносится в Киев, в среду, из которой летопись черпала позднее свои данные. Отсюда проистекает больший интерес источника к событиям и включение большего числа подробностей. Прежде всего, следует установить, из кого состояло войско, бывшее под командованием Олега. Шахматов предполагал, что из варягов, но в том смысле, какой это понятие имеет в первом из рассматриваемых известий, т. е. не только варягов, но и славян, которые приняли название варягов (46). Действительно, в понимании летописцев, начиная с Никона, Олег стоял во главе разноплеменных сил, поскольку "Повесть временных лет" утверждает, что, выходя из Смоленска, он взял с собой "воев многих: варягов, чудь, словен, мерю, весь, кривичей" (47). Информаторы Никона считали, что под командованием этого князя были, кроме варягов, по крайней мере словене (48). Однако как летописные данные, так и интерпретация названия варягов у Шахматова опираются на представление, что Олег был новгородским князем, хотя это и не доказано. Исследуемое известие коротко называет в его войске только варягов, под которыми источник XI в. (Никон) понимал норманнов, не включая в это понятие славян (49). Поэтому интерпретация названия "варяги", данная Шахматовым, не верна. Думаю, что в исследуемом известии под варягами в войске Олега понимались не все воины, во главе которых он прибыл в Киев, а только те, которые, [139] не будучи русью, приняли это название в Киеве, оставшись в нем, так же как сто лет спустя часть варяжского отряда Владимира Святославича осталась после захвата Киева под его непосредственным командованием, хотя хотели остаться практически все (50). Славянские воины, вероятно смоленские кривичи, вернулись после окончания похода в родные места, а название русь взяли в основном варяги, и только о них вспоминает источник.

Однако самое важное для нас то, что исследуемое известие не содержит указаний на столкновение между войском Олега и киевскими силами. Это молчание симптоматично, и для лучшего его понимания припомним случаи насильственного вокняжения в Киеве, хорошо знакомые автору этого известия, писавшему во времена Ярослава (51). Известны два основных способа захвата Киева новым князем: 1) путем военного столкновения, 2) без битвы, при помощи заговора против предшествующего князя. Первый способ характеризует борьбу за Киев, которая происходила после смерти Владимира между Ярославом и Святополком. Киев три раза переходил из рук в руки, и позднейший летописец подробно описывал кульминационные моменты борьбы – битвы между противниками (52). Второй способ, описанный в древнейшем своде, был применен в борьбе между Владимиром, тогда еще новгородским князем, и Ярополком, киевским князем, в 978 г. (позднее дата изменена на 980 г.). В этом случае до битвы не дошло. Ярополк бежал из Киева, а позднее был коварно убит. Автор древнейшего свода всю вину за [140] неудачи Ярополка перекладывает на предателя-советника, его воеводу Блуда, однако это объяснение неудачно. Из описания событий мы убеждаемся, что победу Владимиру принес перевес сил, а также колебание киевлян, которые хотя и не хотели выступать открыто против Ярополка, но и не оказали ему решительной поддержки (53). В случае с Олегом очевиден второй способ захвата Киева. Ни древнейшая редакция, ни следующие, вплоть до "Повести временных лет" включительно, ни словом не упоминают о битве, хотя свежая память о борьбе Ярослава со Святополком подсказывала введение соответствующего эпизода в рассказ об Олеге. Препятствием для такого дополнения, вероятно, служила традиция, хотя в других случаях различные детали, биографические (об Игоре), топографические (о могилах Аскольда и Дира), а также анекдотические (54), охотно включались в рассказ. О битве не помнили, тогда как ее следовало бы помнить прежде всего, если бы она имела место. Но если не битва решила успех, то какие же факторы обеспечили Олегу не только безнаказанность за убийство князей, но и киевский трон? Так же, как в случае Владимира и Ярополка, теоретически было две возможности. Во-первых, Олег мог располагать настолько превосходящими силами, что киевские князья не смогли ему противостоять, а киевляне предпочли сохранить нейтралитет. Во-вторых, Олегу могла сочувствовать какая-то часть киевлян, враждебно настроенная к предшествующим князьям. "Повесть временных лет" придерживается первой из этих возможностей, говоря, что у Олега были значительные славяно-финно-варяжские силы. Однако этому противоречит сообщение, что для захвата власти Олег был вынужден прибегнуть к хитрости, а не одержать верх в битве. Силы князя должны были быть скромными, и это одна из причин, почему мы не можем связывать его с Новгородом, который в случае нужды мог предоставить своим князьям значительное войско. Но не следует и ограничивать войско Олега, с которым он пошел на Киев, только варяжскими наемниками, вероятно, его сопровождали также смоленские кривичи. Однако они, как свидетельствуют позднейшие [141] события, не играли большой политической роли в русском раннефеодальном государстве, поэтому нельзя приписывать успех Олега их помощи, не говоря уже о том, что этому противоречит источник. Тем более не мог этот князь господствовать в Киеве, опираясь лишь на подчиненных ему варягов, после того, как помогавшие ему славянские отряды вернулись домой. Вероятнее другое объяснение: Олег добился киевского трона, договорившись с местным обществом, которое имело поводы к недовольству своими князьями. После того как Олег утвердился на Руси, его варяжские воины взяли себе новое название ("прозъвашася русью"), что подтверждается и другими источниками, т. е. выступали не как завоеватели, а, наоборот, ассимилировались, были поглощены окружающей средой. И сам Олег, в свете исторических данных, выступает не как узурпатор, а пользуется необычайной симпатией и почетом уже в языческие времена, он представляется народным богатырем (55)*. Такую популярность мог получить князь, не только защищающий интересы Руси в победных походах, но также близкий ее славянской культуре, на что уже обращалось внимание. Он, без сомнения, принимал участие в формировании раннефеодального государства. По традиции, в его время произошло объединение двух главных политических центров Руси – Киева и Новгорода, однако исходный пункт находился не на севере, а на юге – в Киеве (56). [142]

Таким образом, анализ исследуемой записи приводит к выводу, что нельзя говорить о норманнском завоевании Киева под предводительством Олега*. Это известие содержит и другие важные исторические факты, называя имена предшественников Олега в Киеве, Аскольда и Дира (57). Трудно сомневаться в подлинности этих имен, сохраненных киевской традицией; можно только задуматься над тем, правили ли оба князя одновременно, или один за другим; вторая возможность представляется более правдоподобной, поскольку на нее указывают как традиция, которая называет их могилы в разных местах, так и арабский источник середины X в. – сочинение ал-Масуди, где приведено только одно из этих имен – Дир. Очевидно, Дир правил один, коль скоро его именем обозначено государство.

Масуди, известия которого о государстве Дира, без сомнения, относятся к периоду на несколько десятков лет более раннему, чем дата создания его произведения, сообщает ценные сведения, дополняющие исследуемое известие. Он назвал первым славянским государством (очевидно, к западу от границ Хазарин) государство ад-Дира, восхваляя его города, хозяйственное развитие, военную силу и вооружение; кроме того, он отметил, что мусульманские купцы посещают столицу этого края с различными товарами (58). Не исключено, что информация Масуди, [143] почерпнутая из разных источников, не относится к одному и тому же времени и что некоторые детали в описании государства ад-Дира могли быть заимствованы из источников более позднего времени; однако остается фактом существование в конце IX – начале X в. могучего государства на Днепре, возникновение которого должно было относиться к более раннему периоду. Государство Дира, скажем, около 875 г. можно смело признать одним из важных политических центров тогдашней Восточной Европы. Подтверждением существования этого государства, более подробные данные о котором мы приведем ниже, закончим анализ трех известий древнейшего киевского свода, касающихся русско-варяжских отношений до момента вступления на киевский стол Олега.

Однако скандинавы посещали Киев, как видно, задолго до Олега, о чем свидетельствуют сами имена Аскольд и Дир, по мнению языковедов, скандинавские*. Откуда они прибыли и каким способом осели в этом днепровском городе, древнейший киевский свод не говорит. Очевидно, не могли знать этого и новгородцы, и Никон не дает объяснения этой загадке. Только в "Повести временных лет" появилось указание, что Аскольд и Дир были дружинниками Рюрика новгородского, которые по пути в Царьград задержались в Киеве и остались там править полянами (59). Можно признать комбинаторский талант Нестора, но трудно доверять таким домыслам.

Но как бы ни обстояло дело с прибытием Аскольда и Дира в Киев, в древнейшем киевском своде содержится указание еще на доаскольдово государство с центром в Киеве. Этот источник знал, что до Аскольда и Дира на земле полян господствовала местная династия, происходящая от эпонимов Киева: Кия**, Щека и Хорива:

"И по сихъ братии дьржати почаша родъ ихъ къняжение въ Поляхъ; и беша ратьни съ Деревлями и съ Угличи" (60). [144]

В подлинность существования Кия и его братьев можно верить или нет (61), для нас это безразлично. Важно то, что приведенное сообщение свидетельствует, что в первой половине XI в. в Киеве существовало представление о внутреннем возникновении Древнерусского государства, истоки которого были более древними, чем появление на Среднем Днепре норманнов. Исследуемое известие могло частично опираться на вымышленные предположения благодаря существованию в киевских топографических названиях имен этих трех эпонимов, подобно тому как изобретательность хронистов создала Крака, Леха, Чеха, Руса и много других фикций. Труднее признать фикцией упоминание о борьбе полян с соседними племенами древлян и уличей. Против подлинности этого упоминания говорит тот факт, что, согласно древнейшему киевскому своду, Игорь, вероятно, "примучил" своих соседей древлян и уличей (62); тогда напрашивается предположение, не перенес ли источник в глубь истории более позднюю борьбу с этими племенами. Однако не менее правдоподобно, что продолжение борьбы с ними вплоть до X в. могло способствовать сохранению памяти о давнем происхождении этой вражды, восходящей к первой половине IX в. Понятно, что важный политический центр, имеющий богатое историческое прошлое, сохраняет его в памяти. Если киевская династия смогла пересказать отвечающие действительности, хотя сформулированные в общих [145] чертах и не всегда точные сведения об отношениях славян с варягами в IX в., нет повода сразу отбрасывать местную киевскую традицию и о борьбе с соседними племенами примерно в то же самое время. Принимая во внимание политическую роль Киева в позднейшее время, скорее можно допустить, что эта борьба была вызвана тенденцией к объединению восточнославянских земель под властью Киева. Это предположение подтверждается следующими фактами.

Около 833 г. хазары обратились к императору Теофилу с просьбой прислать зодчих для строительства крепости, ограждающей хазар от их врагов; так возник Саркел на нижнем Дону, позднейшая Белая Вежа. К сожалению, источники не указали, с чьей стороны хазарам грозила опасность, а историки не могут прийти к одному мнению по этому вопросу (63). Сомнительным представляется строительство этой крепости против печенегов (64), которые в первой половине IX в. находились еще на востоке от Волги (65). Мало вероятно, чтобы хазарам грозили венгры (66), поскольку они находились в зависимости от Хазарии (67) и активно выступили на международной арене только в более позднее время. Не была противником Хазарии – из-за географического положения Саркела – и азовская Русь (68), само существование которой в это время, кстати, представляется весьма проблематичным. Поэтому заслуживает особого внимания точка зрения Васильева, что строительство Саркела имело целью затормозить русскую экспансию (69), с той оговоркой, что под русью нельзя понимать – как это делает автор-норманист – варягов, которые свирепствовали в это время на Финском заливе и которые не имели возможности выступать как самостоятельная политическая сила на Нижнем Днепре. Итак, это сообщение может служить указанием на завоевательную политику [146] Киева в первой половине IX в. не только по отношений к другим славянским племенам, но и хазарам*. Нельзя ли допустить, что тогдашние отношения Киева с хазарами отражены в легенде (70), вероятно хазарской, внесенной в летопись Никоном, который бывал в Тмутаракани и собирал там материалы для своего труда (71)? Согласно этой легенде, хазары потребовали с полян дань и получили в ответ меч. Во времена Никона этот факт объясняли как предсказание будущего господства Руси над хазарами, но такая интерпретация стала актуальной только после победы над ними Святослава. Если легенда была древней и в ней отражался исторический факт, то она свидетельствовала бы о каком-то конфликте между полянами и Хазарией, с которым было бы связано строительство укрепления в Саркеле.

О причинах конфликта можно лишь строить предположения. "Повесть временных лет" сообщает о дани, выплачиваемой хазарам полянами, северянами и вятичами (72), достоверный источник хазарского происхождения [147] подтверждает зависимость только двух последних племён. О зависимости полян автор "Повести временных лет" узнал, вероятно, из приведенной хазарской легенды. Есть заслуживающее доверия известие, что вятичей освободил от хазарской дани Святослав, зато об освобождении от этой дани северян древнейшие источники не сообщают, только Нестор высчитал, что это сделал Олег (73), но его известие не вызывает доверия. Хотя хазарский источник считает северян еще в середине X в. народом, платящим дань хазарам (74), они должны были освободиться раньше, поскольку русские источники, такие обильные со второй половины X в., не содержат этого известия. В особенности неправдоподобно, чтобы могучий Киев мог терпеть хазарское господство на противоположном берегу Днепра, во всяком случае в непосредственной близости от полян (75). Тогда мы имеем право отодвинуть этот факт в IX в. Если Киев в первой половине этого столетия боролся с двумя соседними славянскими племенами на правом берегу реки, то его участие в конфликте с Хазарией на левом представляется весьма правдоподобным. В этом могла [148] заключаться одна из причин опасности, грозящей Хазарии со стороны Киева, а также строительства крепости Саркел. Кроме того, следует считаться с военной экспансией киевлян, сопутствующей процессу формирования раннефеодального государства.

К сожалению, вышесказанное носит гипотетический характер и не может приниматься как самостоятельное свидетельство политической роли Киева в первой половине IX в. Но есть другое, значительно более выразительное указание, также свидетельствующее об активности Киева на востоке в середине IX в. Арабский историк и географ ал-Якуби (ум. в 897 или 905 г.), который провел молодость в Армении и там начал свою "Историю" (мира и халифата), доведенную до 872 г., говоря о делах наместника халифа в Армении, сообщил среди прочего о бегстве противников этого чиновника и завязанной им переписке с правителем ромеев, правителем хазар и правителем славян. Оппозиция стала собирать крупные силы, но пришла к соглашению с вновь назначенным наместником (76). Среди нескольких гипотез о том, где находился правитель славян, упомянутых ал-Якуби, представляется наиболее вероятным, что арабский автор имел в виду киевского князя (77) местной династии, о [149, стр. 150 вся занята примечанием. OCR] которой упоминал древнейший киевский свод. Теоретически это мог еще быть князь подунайской Болгарии Борис (78). Однако обращение к нему армянской оппозиции вызывает сомнения: он не мог ей помочь, принимая во внимание географическое положение Болгарии (отдаленность от Кавказа) и его полную занятость другими делами – войной с Людовиком Немецким, в которой он потерпел поражение (853 г.) (79), а затем сербской войной (80). Более того, арабские источники этого времени не называли дунайских болгар славянами (81). Тогда сторонника армянской оппозиции надо искать не на Дунае, а, скорее, на Днепре. Развитие русской торговли в IX-X вв. в Прикаспийских странах (82), а также активное участие армянских купцов в средневековой торговле проложили дорогу политическим отношениям между Русью и Арменией. С этой точки зрения интересно второе название Киева, переданное только одним источником (Константином Багрянородным) (83)*. Среди многочисленных попыток установить его этимологию (84) самой удачной представляется гипотеза Б. А. Рыбакова, соотносящая топоним со сходным по звучанию личным именем. Не думаю, однако, что название Самбатас произошло от имени Самбат (отца [151] Хильбудия, анта, умершего в 529 г.) (85), поскольку отсутствие на месте Киева значительного экономического и политического центра до IX в. затрудняло бы сохранение этого имени до времени Константина Багрянородного, не говоря уже о неустановимости связи между этим антом и Киевом. Зато привлекает внимание частое появление имени Самбат (Сумбат) среди членов армянской династии Багратидов (86). Поскольку Константин Багрянородный упомянул второе название Киева при описании русской торговли, представляется обоснованным допустить, что армянин Самбат осуществлял в Киеве значительные торговые операции (87) и что именно купцы называли город его именем. Тогда это определение могло не распространиться в русской среде, не попасть в местные источники и со временем быть полностью забыто. Наконец, надо вспомнить, что о давних связях Киева с Арменией говорят и некоторые источники XII-XIII вв., содержащие сведения более раннего времени (X-XI вв.) (88).

Наконец, третье и, я сказал бы, решающее указание на существование Киева как значительного политического центра уже до середины IX в. содержится в факте [152] большого русского похода 860 г. на Константинополь и вообще в русской экспансии на Черном море, развивавшейся, очевидно, уже в первой половине IX в. Поскольку сильный государственный центр обычно создается в результате длительного процесса концентрации власти в руках господствующих в нем сил, то истоки государственной организации в Киеве уходят, вероятно, вглубь, по времени не позднее конца VIII – начала IX в., т. е. раньше, чем началась норманнская экспансия в Европе. Не Киев обязан норманнам началом своей государственной организации, а норманны благодаря развитию государственного устройства на Руси, особенно на Среднем Днепре, нашли условия для участия в этом процессе главным образом в качестве купцов и наемных воинов.

Мы подробно рассмотрели факты, которые сохранила древнейшая русская традиция об отношениях с варягами и возникновении политического центра в Киеве. Естественно, что наши предположения, когда дело шло о деталях событий, были гипотетичны, зато твердо установлено одно общее негативное положение: варяги на Руси не выступали в роли завоевателей и создателей государства. На это указывает не только анализ источников, но и соответствие его результатов результатам исследования проникновения норманнов на земли западных славян. Об истинности этого предположения говорит также учет общих условий и сравнение деятельности норманнов в Восточной и Западной Европе, особенно в той стране, где они достигли наибольшего, хотя и временного успеха, – в Англии. Географические условия были совершенно различными. Там – страна, со всех сторон окруженная морем и тем самым со всех сторон доступная для мореплавателей, занимала небольшую территорию, немногим больше 150 тыс. кв. км (вместе с Уэльсом), и по тогдашним условиям имела большую плотность населения (1500 тыс. жителей около 1000 г.); но оставались и обширные открытые пространства, облегчающие движение отрядам нападающих; наконец, грабительскую и завоевательную деятельность облегчало отсутствие крепостей*. Иное дело на Руси; здесь край гораздо более обширный, поскольку государство занимало около 1 млн. кв. км, с гораздо меньшей плотностью населения (4,5 млн. жителей), и более лесистый, особенно на севере, откуда могло идти завоевание. Не менее существенное значение имела транспортная (речная) сеть края, выходящего на [153] берега Балтики только северными окраинами в районе устья Невы. В этих условиях следовало бы ожидать, что государство, основанное норманнами, будет иметь свою главную политическую базу и одновременно центр экспансии на севере, если не в Ладоге, то в Новгороде, в то время как центр государства возник в Киеве (89), в другой части восточнославянской территории, на расстоянии около 1000 км от Ладоги и на таком же от устья Двины (через Смоленск). Внутри страны варягам могла облегчить передвижение система рек, однако завоевание края с судов на практике было невозможно; в Англии мореплаватели, прибыв на остров, на месте обзаводились лошадьми и предпринимали конные захватнические походы*. Представляется справедливой точка зрения (90), что на Руси походы в ладьях организовывались в основном против дальних соседей: в Византию, на Каспийское море, против булгар (волжских) (91), в Мазовию (92); во время местных войн чаще проводили конные или пешие походы (93)**. Святослав еще ребенком выступил против древлян во [154] главе конницы, и он был прекрасным наездником (94). Очевидно, конница принимала участие в межкняжеских войнах (95), а Владимир, готовя поход из Киева на Новгород, приказал: "требите путь и мостите мостъ" (96), не рассчитывая на водный днепровский путь. Итак, географические условия в раннесредневековых славянских странах (где населенные местности являлись как бы островами среди моря межплеменных пустошей, покрытых лесом и болотами) облегчали оборону и затрудняли агрессию; кроме использования естественных условий в форме засек или валов для оборонительных целей, население укрепляло край сетью городов, и не зря Русь получила в рунических надписях и сагах название "страны городов", Гардарики*. Это были труднопреодолимые препятствия даже для противника, имеющего безусловный технический и численный перевес; ведь Германской империи потребовались долгие столетия, чтобы овладеть землями северо-западных славян, которые не смогли создать сильной политической организации. Только колонизация межплеменных лесов, начатая в период раннефеодальной монархии и продолженная в период феодальной раздробленности, привела к существенным изменениям в условиях ведения войн. Непонятно, каким чудом смогли бы варяги на протяжении нескольких десятилетий не только захватить путь Ладога – Новгород – Смоленск – Киев, но и подчинить прилегающие земли власти одного политического центра – Киева. Норманисты издавна пытались объяснить эту загадку старой концепцией об отсутствии политического честолюбия у славян, которые якобы охотно признавали всякую чужую власть, чтобы иметь условия для мирного существования; таким образом, норманнские завоеватели не встречали якобы отпора со стороны покорных славянских пахарей, "лапотников" (97). Это мнение противоречит по меньшей мере ходу политических событий на западной границе славян, где они оказывали упорное сопротивление немецким феодалам; так же и восточнославянские племена в длительной борьбе обороняли свою политическую независимость от нападений извне. Мы уже приводили летописное известие о борьбе киевлян с древлянами [155] и уличами; можно назвать и другие, более поздние случаи сопротивления, на которое наталкивались киевские князья в своих попытках завоевать отдельные племена (98). "Повесть временных лет" считала правилом зависимость восточнославянских племен от Киева, установленную путем завоеваний, и даже приписала Олегу ряд побед, быть может, не всегда в соответствии с исторической действительностью (99). Однако в принципе концепция этого источника о становлении киевской монархии при посредстве завоевания представляется частично верной, но очевидно при этом, что Киев обязан своими успехами не столько военному превосходству, сколько политике местной знати, которая, хотя бы в отдельных землях, отказывалась от самостоятельной политики, желая создать государственный аппарат с помощью Киева (100). Там, где [156] знать не соглашалась покориться, борьба с Киевом приобретала длительный и ожесточенный характер, свидетельствующий о воинственности восточнославянских племен. Такого типа борьбу, связанную с формированием раннефеодального государства, иллюстрирует летописный рассказ о Добрыне, который, увидев, что все болгарские пленные в сапогах, сказал своему племяннику Владимиру Святославичу: "Сим дани намъ не даяти, пойдемъ искатъ лапотниковъ" (101). Крестьяне, которые шли на войну в лаптях и не имели хорошего вооружения, были также лишены собственной организации, поэтому решающее значение в борьбе отдельных племен с центром формирующейся раннефеодальной монархии имела дружина. Но было бы ошибкой говорить на этом основании о "покорности лапотников", об отсутствии воинственного духа у славян или пренебрегать участием в борьбе, особенно с иноземными захватчиками, широких масс населения. Этому взгляду противоречат источники, сообщающие о восточных славянах и об ожесточенной борьбе за свободу у западных славян, о чем говорят немецкие хронисты, в особенности Видукинд (102).

Норманисты, хорошо знакомые с русскими источниками, такие, как А. Куник, высказали суждение о меньшей храбрости славян, в особенности четырех племен, зависимых от хазар (полян, радимичей, северян, вятичей), по сравнению с норманнами (103). Но и это мнение вызывает серьезные сомнения: "зависимость" от хазар никоим образом нельзя представить в виде татарского ига; она не носила – судя по сведениям источников – правового и политического характера, а состояла в выплате небольшой дани типа поздних "посольских даров". Выяснилось также (104), что военное преимущество норманнов на севере состояло в географическом положении их местожительства и в навигационных способностях; следует еще прибавить, что они приобрели богатый опыт в подготовке и проведении разрушительных и грабительских нападений. Утверждение же об их большей личной храбрости по сравнению со славянами представляется голословным. Если славяне [157] уступали норманнам в опыте, то бесконечно превосходили их числом, и уже поэтому завоевание восточных славян, рассеянных среди неизмеримых лесных массивов, превышало возможности небольших отрядов, состоящих из нескольких десятков или сотен и в исключительных случаях – тысяч человек. Поэтому ведущие норманисты прошлого столетия, Погодин и Куник, высказались (хотя и нерешительно) против возможности завоевания, признавая, что варяги обосновались на Руси благодаря договору со славянами. По мнению Куника, договор был заключен не только на севере, в Новгороде, но и в Киеве; "Аскольд и Дир со своей небольшой дружиной были сначала слишком для того слабы, чтобы положить основание прочному господству" (105), не говоря о борьбе с хазарами. Им грозила бы опасность уничтожения в результате численного превосходства славян, прежде чем они получили бы помощь из Скандинавии. Куник признает, что киевляне по примеру словен и кривичей договорились с Аскольдом и Диром, видя в этом лучший выход из положения, чем признание власти "азиатского деспота" (аварского хана). В этой концепции есть зерно истины: приглашение на киевский стол Аскольда и Дира произошло по воле славян*, хотя автор, идя вслед за "Повестью временных лет", приписал слишком большое значение хазарам. В дальнейшем, согласно Кунику, роль норманнов на Руси возрастает. В походе на Царьград (860 г.) приняли участие русь (по Кунику – норманны, осевшие на Руси), заморские варяги и славяне; автор полагал, что русь составляла в этом войске меньшинство, но он и не утверждал, что славяне находились в большинстве. Наконец, воины русь создали тип "воинской касты", из которой позднее сформировалось служилое дворянство (106). Таким образом, автор принимал за исходный [158] пункт деятельности норманнов на Руси заключение договора, а за конечный пункт – захват ими власти в качестве господствующего класса; норманны сыграли роль создателей киевского государства; аналогичное мнение о приходе к власти варягов изнутри высказывал и Ключевский, и многие другие авторы.

Этот вывод вызывает сомнения по двум причинам. Во-первых, он не учитывает роль знати-"мужей" в славянском обществе. Власть фактически была в их руках, без их решительного участия нельзя было прийти к соглашению с норманнами; отстранение от власти местного господствующего класса иноземцами невозможно представить себе без борьбы, а в ней "мужи" имели бы поддержку широких масс общества, которые (как показывают многочисленные примеры), как правило, выступали против завоевателей. Итак, концепция о захвате власти норманнами изнутри фактически представляет модификацию внешнего завоевания; и если мы отвергаем одну, то трудно признать другую, тем более что источники не дают ни прямых, ни косвенных указаний на внутренний норманно-славянский конфликт в Киеве; они свидетельствуют, что деятельность Аскольда и Дира, Олега, Игоря была направлена – кроме организации государственного аппарата и осуществления власти – на борьбу с другими славянскими племенами с целью их подчинения Киеву или на походы в другие страны, Византию, к Каспийскому морю.

Во-вторых, против этой концепции говорят также аналогии. Норманны имели широкое поле для организационно-политической деятельности на начальном этапе экспансии в Англии (IX в.). Но они не обнаружили тенденции к объединению Дэнло в единый государственный организм и созданию монархии. В различных пунктах Нортумбрии, Мерсии, Восточной Англии различные "короли" и норманнские ярлы* осуществляли власть каждый сам по себе. Тенденцию к государственному объединению проявляли местные силы, возглавляемые королями Уэссекса. Почему же норманны на востоке должны были [159] иметь более зрелые политические способности? Следует признать, что идея государственного объединения восточных славян выросла на местной основе.

Это подтверждается сравнением второй фазы норманнской экспансии в Англии и на Руси, поскольку оно показывает, что идея политической централизации проявилась в датской экспансии на Западе, а не в шведской на Востоке. В Англии эта фаза принесла норманнам наивысший успех, который выразился в возведении на английский трон Кнута Великого. Датчане действовали уже не стихийно, как в предшествующий период, а планомерно, под эгидой государственной власти. На Руси варяжская экспансия в этот период иногда выражалась в форме нападений, организуемых на собственный риск некоторыми предприимчивыми ярлами, как это видно на примере Эйрика и его брата Свейна, которые действовали по крайней мере без официальной поддержки со стороны шведского короля, остающегося скорее в хороших отношениях с Русью (107). Эта форма экспансии носила характер, сходный с датской стихийной экспансией в Англии в IX в., отличаясь от нее несравненно меньшим размахом. Другая форма шведской экспансии на Руси во второй фазе была целиком подчинена инициативе русских князей, в особенности новгородских, которые использовали наемных варягов в своих войнах для захвата киевского стола, подобно тому как другие русские князья пользовались помощью печенегов или поляков (108). Воинственным варягам были чужды политические мотивы, они имели целью немедленную выгоду, а жадностью к серебру и буйным поведением доставляли своим предводителям много забот, провоцировали против себя и русских горожан*; однако князья и горожане умели усмирять их своеволие (109). [160] Итак, обе формы шведской экспансии на Руси во второй фазе свидетельствуют о полном отсутствии инициативы со стороны шведской государственной власти*; можно ли допустить, чтобы она смогла осуществить покорение восточных славян в первой половине IX в. и сыграть в Восточной Европе роль государствообразующего фактора? С допущениями такого типа мы встречаемся в научной литературе, и как довод приводится поход короля Олава на Куронию, описанный Римбертом (110). Аргумент не представляется убедительным. Если походы организовывали отдельные ярлы, почему не мог и король организовать подобное предприятие?** Но отсюда еще не вытекает, что вся экспансия варягов находилась под централизованным руководством, а тем более что Древнерусское государство оказалось в зависимости от Швеции. Результаты завоевательной деятельности шведов в Балтийских странах определяют и пессимистическую оценку их возможностей на Руси. И в русских, и в иных источниках господствует глухое молчание о скоординированной королевской властью деятельности варягов и вообще о какой-то активности этой власти на землях восточных славян. Характерно, что на Руси мало известным было даже название Швеции и шведов, которое было заменено названием "варяги", определяющим купцов и наемных воинов шведского происхождения, а не отряды шведского короля. [161]

Если датчане выступали в Англии прежде всего как колонисты и захватчики, а шведы на Руси – как купцы и наемные воины, причины этого различия форм деятельности следует искать в местных условиях, которые были не одинаковыми в обеих зонах норманнской экспансии. В Англии были открыты возможности для завоевания, но не для широкой торговли; на Руси было совсем наоборот. Викинги и варяги приспосабливались к местной конъюнктуре и на каждой из этих территорий сыграли различную роль. [162]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. НПЛ, с. 106.

2. Он кончался словами: "И живяше Володимеръ по устроению отьню и дедьню" (ПВЛ, ч. 1, с. 87; Шахматов В. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах, с. 570). Поскольку текст кончался общей характеристикой правления Владимира, очевидно, что он должен был появиться не ранее Ярослава. Вопрос о своде, доведенном до 996 г. и составленном ок. 1030 г., проанализирован в работе: Łowmiański H. Początki Polski, t. 5, s. 9-223. – Прим. авт.

3. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 420.

4. Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение, с. 93. Автор полемизирует с Шахматовым в вопросе о происхождении новгородских известий в "Повести временных лет" и отвергает существование новгородского свода 1050 г., что допускал Шахматов, пытаясь реконструировать этот свод. Лихачев приписывает введение новгородских известий Никону, который мог их получить от новгородца Вышаты.

5. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 541. Ср.: Шахматов А. А. Сказание о призвании варягов. – ИОРЯС, 1904, т. 9, вып. 4, с. 325.

6. Текст расширен новгородскими известиями. См.: Шахматов А. А. Разыскания..., с. 611-612; Лихачев Д. С. Русские летописи..., с. 88; он же. "Устные летописи" в составе "Повести временных лет". – ИЗ, 1945, т. 17, с. 201-224.

7. Пономарев А. Н. Памятники древне-русской церковно-учительной литературы, т. I. СПб., 1894, с. 69-70. ("Похвалимъ же и мы, по силе нашей, ...великаго кагана нашеа земля, Владимера, внука стараго Игоря, сына же славнаго Святослава...").

8. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 294, 307. Автор указывает, что в других местах Новгородская летопись называет только три племени, без чуди (НПЛ, с. 106).

9. "О, велика бяше сеця Вожяномъ, и паде ихъ бещисльное число". – НПЛ, с. 17. Поэтому Никон, работая около 1072 г., должен был бы слышать о води из новгородского источника.

10. Об этническом составе северо-западных Новгородских земель писал В. В. Седов (Седов В. В. Этнический состав населения северо-западных земель Великого Новгорода IX-XIV вв. – СА, 1953, т. 18, с. 211 – первое упоминание о води). Следует отметить, что это племя неизвестно "Повести временных лет" под названием "водь"; полагаю, что оно там скрывается под названием "чудь".

11. "Въ лето 6367. Имаху дапь варязи изъ заморья на чюди и на словенех, на мери и на всехъ кривичехъ... имаху по беле и веверице от дыма. Въ лето 6368. Въ лето 6369. Въ лето 6370... И отъ техъ варягъ прозвася Руская земля..." (ПВЛ, ч. 1, с. 18). Известие о варяжском гнете было опущено. Слово "всехъ" в перечислении племен – этноним "весь" – является вставкой "Повести временных лет". (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 336-337.)

12. Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV-XV вв., т. 1. М.-Л., 1948, с. 248.

13. Известие Нестора об Олеге: "устави варягомъ дань даяти от Новагорода гривенъ 300 на лето, мира деля, еже до смерти Ярославле даяше варягомъ" (ПВЛ, ч. 1, с. 20) – Шахматов признает недоразумением (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 330, 305), полагая, что в действительности речь шла о данях, выплачиваемых Новгородом Киеву, как это постоянно практиковалось. Ярослав платил в Киев 2000 гривен, а 1000 гривен раздавал своим дружинникам – "и тако даяху вей посадници Новъгородьстии" (ПВЛ, ч. 1, с. 89); Ярослав прекратил эту выплату.

14. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 305.

15. ПВЛ, ч. 1, с. 97.

16. В известии, полученном императором, говорилось: "Победители-датчане наложили на побежденных дань, и в качестве подати фризы уже уплатили сто фунтов серебра" (Danosque victores tributum victis inposuisse et vectigalis nomine centum libras argenti a Frisonibus iam esse solutas ). – Annales Regni Francorum. MGH, SS, Hannoverae, 1895, p. 131.

17. "Норманны сожгли город Андверпа и торговый центр Витла близ устья реки Мозы, наложив на фризов дань" (Nordmanni Andwerpam civitatem incendunt, similiter et Witlam emporium iuxta ostium Mosae fluminis, et a Frisonibus tributum acceperunt. – Annales Fuldenses. MGH SS, t. I. Hannoverae, 1826, p. 360). "В это время норманны, совершая ставший привычным набег на Фризию, на острове Валакра застали наших врасплох, многих перебили, еще больше ограбили. Пробыв здесь некоторое время и взыскав желаемый чинш, они с той же свирепостью обратились против Дорестада, также истребовав дань" (Еа tempestate Nordmanni irruptione solita Frisiam inruentes, in insula quae Walacra dicitur nostros imparatos aggressi, multos trucidaverunt, plures depraedati sunt; et aliquamdiu inibi, commorantes, censu prout libuit exacto, ad Dorestadum eadem furia pervenerunt, et tributa similiter exegerunt. – Annales Bertiniani. – MGH SS, t. 1, Hannoverae, 1826, p. 430). Ср. также нападение норманнов в 842 г. на Квентовик: "Они были столь опьянены грабежами, добытыми пленниками и убийством людей обоего пола, что не оставили в нем ничего, кроме домов, за которые был дан выкуп" (...depraedati onibus, captivitate et nece sexus utriusque hominum adeo debacchati sunt, ut nihil in eo praeter aedificia pretio redempta relinquerent. – Annales Bertiniani, p. 439).

18. Annales Bertiniani, p. 441; Lot F. Naissance de la France, p. 429.

19. "Побежденный Номеногий бежал со своими, а затем отвратил их [норманнов] от своих пределов, послав им с послами дары" (Nomenogiusque victus cum suis fugit, dein per legates muneribus a suis eos sedibus amovit. – Annales Bertiniani, p. 442).

20. "Скотты, в течение многих лет подвергаясь набегам норманнов, сделались [их] данниками" (Scotti a Nordmannis per annos plurimos impetiti, tributarii efficiuntur. – Annales Bertiniani, p. 443).

21. Bielenstein A. Le village d'Appoulé (Opoulé) dans le gouvernement de Kowno et la ville finnoise Apulia (853), p. 69.

22. См.: Насонов А. Н. "Русская земля" и образование территории Древнерусского государства, с. 175.

23. НПЛ, с. 174 (1016 г.).

24. Rafn С. Antiquités Russes, t. I, p. 286. Нападение ярла Эйрика на Ладогу (997 г.). а после ее завоевания опустошение Гардарики ("Сага об Олаве Трюггвасоне"); поход Свейна на Гардарики, где он пробыл лето, а осенью вернулся в Швецию и там умер ("Сага об Олаве Святом"); и этот второй поход был, очевидно, в окрестностях Ладоги (Ibid., р. 293). См. подробнее: Рыдзевская Е. А. Сведения о Старой Ладоге в древнесеверной литературе. – КСИИМК, 1945, т. 11, с. 53-57.

25. Kruse F. Chronicon Nortmannorum..., p. 204; Stenton F. Anglo-Saxon England, p. 241.

26. Annales Fuldenses, p. 361; Annales Bertiniani, p. 430.

27. На то, что варяги, жившие среди славян и финнов, не были, по мнению источника, завоевателями, указывает известие, что четыре племени платили одновременно дань заморским варягам.

28. Stender-Petersen A. Études Varègues. II. La tradition Hellespontique chez Saxo. – Classica et Mediaevalia, 1940, v. 3, p. 161.

29. Рыдзевская Е. А. Сведения о Старой Ладоге.... с. 56; В. Равдоникас (Raudonikas W. J. Die Normannen der Wikingerzeit und das Ladogagebiet, S. 139).

30. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 611. Это известие Вернадский (Vernadsky G. Ancient Russia, p. 335) неверно связывает с сообщением "Жития св. Ансгария" о датском походе на славянский город: "Выпал жребий, что им надо было идти на некий город, расположенный далеко оттуда в земле славян" (Ceciditque sors, quod ad urbem quamdam longius inde positam in finibus Slavorum ire deberent ) – Vita s. Anskarii, 19. He известно, чтобы датские походы тогда распространялись на восток от Куронии. Представляется более удачным предположение польских историков, которые считали этим городом Волин.

31. ПВЛ, ч. 1, с. 96 (1016 г.).

32. Ключевский В. О. Боярская дума в Древней Руси. СПб., 1919, с. 57. Автор обращает внимание на то, что русская знать гордилась родством с варягами, убитыми в Киеве при Владимире Святославиче, и считает, что она была или считала себя в большинстве своем скандинавского происхождения. Первое предположение было обусловлено господством норманнской теории в то время, когда он писал, второе – свидетельствует о его критическом отношении к этой теории. Полагаю, однако, что, даже допуская вторую возможность, Ключевский занимал ошибочную позицию, поскольку его примеры указывают не на этническую, как он думал, общность, а скорее на единое родовое происхождение** (все роды, занимавшие вершину феодальной иерархической лестницы, находились в родстве друг с другом) или же принадлежность к одному и тому же слою общества.

33. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 541.

34. "И бысть у него [Рюрика] воевода, именемъ Олегъ, муж мудръ и храборъ. И начаста воевати, и налезоста Днепр реку и Смолнескъ град". – НПЛ, с. 107. "Воеводой", который не принадлежал к правящей династии, вместо первоначального "князь" называет Олега только свод 1093 г. (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 317).

35. Там же, с. 543-544.

36. Первая новгородская летопись еще не сажает Олега в Новгороде, называя его лишь воеводой Рюрика, правящего в Новгороде. Более определенна "Повесть временных лет", которая говорит о передаче Рюриком "княжения" Олегу, а также называет среди воинов Олега славян (ПВЛ, ч. 1, с. 20. Ср.: Шахматов А. А. Разыскания..., с. 612).

37. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 543. Идентификация Олега с норвежцем Оддом, известным по исландской саге, фантастична (см.: Лященко А. И. Летописные сказания о смерти Олега Вещего. – ИОРЯС, 1924, т. 29, с. 254-288; Беляев Н. Т. Рорик Ютландский и Рюрик начальной летописи. – SK, 1929, t. 3, р. 256), поскольку в ней применен ненаучный метод (отождествление героев разных вариантов одного фольклорного мотива), а так же в свете анализа саг, который выявляет больший архаизм сказания об Олеге по сравнению с сагой об Одде (Stendеr-Реtersen A. Die Varägersage als Quelle der altrussischen Chronik. Aarhus, 1934, S. 182-188). Этой фантазии не спасает и известие Иоакимовской летописи, приведенное В. Н. Татищевым, об Олеге как "урманине" (Vernadsky G. Ancient Russia, p. 366). Татищев имел в виду норманна, а не норвежца, и его сообщение, кстати, не доказывает достоверности факта. Гипотеза о легендарности самого Олега основывается на произвольном толковании его имени*. (Grégoire H. Miscellanea epica et etymologica. – Byzantion, 1936, vol. 11, p. 603.)

38. "И иде Ольгъ Новугороду и отътуда въ Ладогу, есть могыла его Ладозе" (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 612). Ср.: НПЛ, с. 109. А. И. Лященко для подтверждения своей гипотезы хотелось бы похоронить Олега-Одда за морем в Норвегии (Лященко А. И. Указ. соч., с. 272), поэтому он считает, что "могила" обозначала курган, под которым не обязательно хоронили умершего. Но летописные тексты не оставляют сомнения, что под могилами имеются в виду места погребения. (ПВЛ, ч. 1, с. 30).

39. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 334.

40. Грушевський М. Ïcтoрiя Украïни-Pyci, т. 1, с. 365.

41. Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка, т. 2. СПб., 1902, с. 297.

42. Мое предположение о пребывании и деятельности Олега в Смоленске имеет слабую сторону, так как этот город отсутствует в списке "Повести временных лет" (907 г.) городов, зависимых от Киева. – Łowmiański H. Początki Polski, t. 5, s. 208). Прим. авт.

43. О том, что оно имело славянскую форму ужо в IX-X вв., говорит договор с Византией 911 г. (ПВЛ, ч. 1, с. 25). Первоначальная форма у славян, очевидно, была Эльг. – Томсен В, Начало русского государства, с. 125.

44. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 541-542.

45. НПЛ, с. 107; Шахматов А. А. Разыскания..., с. 323.

46. Там же, с. 319.

47. ПВЛ, ч. 1, с. 20. В Начальном своде было: "и беша у него [Игоря, которого сопровождал как воевода Олег. – X. Л.] Варязи мужи Словене" (НПЛ, с. 107; ср.: ПВЛ, ч. 1, с. 20).

48. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 612.

49. Иначе не объяснить, зачем Никон вписал славян рядом с варягами. Что касается Стендер-Петерсена, который полагал, что варяги – это вообще дружинники, см. ниже.

50. ПВЛ, ч. 1, с. 56.

51. М. Н. Тихомиров полагал, что свод составлен при Святополке (1015-1019), поскольку в нем видно отрицательное отношение к Владимиру (но лишь до крещения). Между этой датой и предложенной нами нет большой разницы. Против времени правления Святополка говорит то обстоятельство, что оно было очень неспокойным и не способствовало развитию историографии.

52. В 1015 г. Ярослав идет походом на Святополка: "...и поидоша противу собе и съступишася на месте близь Любьча. Бысть сеча зъла... и одалати нача Ярославъ" (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 576). В 1018 г. Болеслав Храбрый идет вместе со Святополком на Ярослава: Болеслав "въседъ на конъ, въбрьде въ реку, и по немь вои его. Ярославъ же не утягну испълчитися, и победи Болеславъ Ярослава" (там же, с. 577). После выхода Болеслава из борьбы Ярослав возобновил войну со Святополком (1019 г.): "...бысть сеча зъла, якаже не была въ Руси; и за рукы емлющеся сечахуся... къ вечеру же одоле Ярославъ, а Святопълкъ бежа" (там же, с. 578).

53. Там же, с. 552-554; ПВЛ, ч. 1, с. 54-55.

54. Таковым является упоминание о военной хитрости Олега. Этот сюжет, известный еще на Древнем Востоке, пришел на Русь из Византии при посредстве варягов (Stender-Petersen A. Die Varägersage als Quelle der altrussischen Chronik, S. 105-126)*.

55. О легендах, связанных с Олегом, см.: Лященко А. И. Указ. соч., с. 254-288; Stender-Petersen A. Die Varägersage..., S. 91-104. С нашей точки зрения, для исторической роли Олега существенен не мотив, вплетенный в легенду о нем, а сам факт очень раннего появления самой легенды. Источник времени Ярослава говорит о нем: "...и прозъваша и Ольгъ вещии; бяху бо людие погани и невегласи" (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 543). Отсюда вытекает, что "культ" Олега появился в языческие времена, т. е. в X в., и в славянской среде.

56. "Сии же Ольгъ пача грады ставити и дани устави Варягомъ и Кривичемъ и Мери" (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 542) уже после захвата Киева, от которого стали зависеть северные племена. Шахматов признавал, что главный государственный центр был создан в Киеве, а государственные организации на севере развивались в замедленном темпе (Шахматов А. А. Сказание о призвании варягов, с. 342; Разыскания..., с. 327). Он только ошибочно приписывал роль "государствообразующего" фактора варягам.

Позднее я предложил другое решение этого вопроса. В тексте 907 г. название Новгорода отсутствует, что указывает на объединение Киева и Новгорода, скорее всего, после смерти Олега, при Игоре. – Прим. авт.

57. Там же, с. 320. Шахматов считал возможным, что устное сказание приписывало Олегу убийство Кия, Щека и Хорива, а не Аскольда и Дира. Это невозможно, если принять во внимание, что источник взял имена Кия и его братьев не из исторических преданий, а создал их из названия Киева**. На то, что Олег взял Киев без сопротивления и кровопролития, обращал внимание еще Эверс (Ewers J. Das älteste Recht der Russen. Dorpat, 1926, S. 28).

58. См.: Marquart J. Osteuropäische und ostasiatische Streifzüge. Leipzig, 1903, S. 102. Хотя труд ал-Масуди "Золотые луга" создан в 947 г., содержащиеся в нем известия о славянах скорее восходят к времени пребывания писателя на южном берегу Каспийского моря до 926 г. (Brockelmann С. Al-Masudi. – In: Enzyklopedie des Islam. Leipzig, 1936, S. 464). Нельзя согласиться с мнением Левицкого (Lewiсki T. Państwo Wislan-Chorwatow w opisie al Masudiego. – SAU, 1948, t. 49, s. 26), который отвергает принятую и верную, опирающуюся на русское летописание, интерпретацию, отождествляющую ад-Дира Масуди с Диром летописи, а взамен выдвигает необоснованную гипотезу: вместо ad-Dir он читает [A]ld[a]jr и видит в этом осетинское определение (aeldar – "начальник, князь") князя вислян или Белой Хорватии Константина Багрянородного (Ibid., S, 31, 34). Это толкнуло Пашкевича на еще более смелое чтение: l.d.j.r он читает как L(ę)d(z)j(anie). (Paszkiewicz H. The Origin of Russia, p. 371). С таким же основанием можно предложить чтение dj(e)r(ewa), или деревляне.

59. ПВЛ, ч. 1, с. 18-19.

60. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 540. О том, что Древнерусское государство ("Русская земля") существовало до Рюриковичей, см.: Насонов А. Н. К вопросу об образовании древнерусской государственной территории. – ВИ, 1953, № 12, с. 112; рец.: Пашуто В. Т. – ВИ, 1954, № 8, с, 165-169.

61. Легенду о Киеве на Днепре усложняет введенный в "Повесть временных лет" дунайский элемент (ПВЛ, ч. 1, с. 11), возникший из-за существования города Киевец на Дунае. Отсюда известие о царьградском походе Кия. Здесь – источник создания летописцем легенды. Однако известие о перевозчике Кие тоже вымысел, ему напрасно доверял А. Брюкнер (Брюкнер А. Раздел из "Нестора". – Записки науковего товариства i м. Шевченка, 1925, т. 141-143, с. 4).

62. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 543; ПВЛ, ч. 1, с. 39; Рыбаков Б. А. Уличи. – КСИИМК, 1950, в. 35, с. 3-17. Б. А. Рыбаков локализует древнейшие поселения уличей в излучине Днепра (позднейшее правобережное Запорожье), откуда и пошло их первоначальное название: уленчане. Из этих поселений они под напором печенегов отошли на Стугну и заняли город Пересечень, который, по летописи, был их владением. Однако остается вопрос, могли ли уличи в конце IX – начале X в. отнять этот город у мощного Киева? Скорее, рядом с Пересечнями на Стугне и на Днестре существовал еще третий Пересечень, где-то на юге от первого. На этой территории неоднократно повторяются названия Киев и Киевец (ПВЛ, ч. 1, с. 13), Переяславль и Переяславец.

63. См.: Vasiliev A. A. The Goths in the Crimea. Cambridge, 1936, p. 109; Vernadsky G. Ancient Russia, p. 304.

64. Так считал Вестберг (Вестберг Ф. К анализу восточных источников, с. 51), полагая, что уже во время строительства крепости усиливались нападения печенегов на венгров.

65. Macartney С. М. The Magyars in the Ninth Century. Cambridge, 1930, p. 72; Marquart J. Op. cit., S. 28.

66. Macartney С. M. Op. cit., p. 74.

67. Homan B. Geschichte des ungarischen Mittelajters, Bd. 1, Berlin, 1940, S. 49.

68. Vernadsky G. Op. cit., p. 304.

69. Vasiliev A. Op. cit., p. 110.

70. Шахматов А. Л. Разыскания..., с. 539-540; НПЛ, с. 105-106.

71. Об этой хазарской легенде см.: Шахматов А. А. Разыскания..., с. 426-428. Хазарский источник – "Письмо царя Иосифа" – отразил хазарскую легенду о выплате даней некоторыми славянскими племенами, в частности вятичами и северянами** (Коковцев П. К. Еврейско-хазарская переписка в X в., Л., 1932, с. 98). Некоторые исследователи, такие, как Гаркави, Вестберг, Шахматов, соглашаются с этой интерпретацией; ее отвергает Маркварт (Маrquart J. Op. cit., S. 200). Однако выплату дани вятичами подтверждает достоверный русский источник (ПВЛ, ч. 1, с. 18; Шахматов А. А. Разыскания..., с. 547). Мощь Хазарии признает Б. А. Рыбаков) (Рыбаков Б. А. Русь и Хазария. – Академику Б. Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952, с. 76-88). Это правильный взгляд; если говорить о Хазарии третьей четверти IX в., то она была мощной державой в военном и политическом отношениях***, как это видно из византийских источников.

Принятое здесь мнение Шахматова о тмутараканском происхождении эпизода с хазарской данью в виде меча от каждого дыма требует известных оговорок. Вряд ли в Тмутаракани могло сохраниться в XI в. предание о дани, вносимой полянами, т. к. об этом факте не упоминается уже в письме царя Иосифа X в. Лишь в Киеве могли помнить об этом факте. В Тмутаракани, вероятно, это конкретное известие слилось с независимым от него сюжетом о дани в виде мечей, а результатом этой контаминации был эпизод, внесенный Никоном в русское летописание. – Прим. авт.

72. ПВЛ, ч. 1, с. 18 (859 г.). Дань состояла из белой веверицы (белки) с дыма, столько же, сколько платили варягам северные племена. Это сообщение, очевидно, следует приписать Нестору.

73. Очевидно, "Повесть временных лет" взяла за образец известия древнейшего свода о походах Святослава (964-966 гг.).

ПВЛ, ч. 1, с. 20 В лето 6392. Иде Ольгъ на Северяне, и победи Северяны, и възложи на нь дань легъку, и не дасть имъ Козаром дани платити, рекъ: "азъ имъ противенъ, а вамъ не чему". В лето 6393. Посла къ Радимичемъ, рька: "Кому дань даете?". Они же реша: "Козаромъ". И рече имъ Олегъ: "Не дайте Козаромъ, но мне дайте". И въдаша Ольгови по щьлягу, яко же и Козаромъ даяху.

Шахматов А. А. Разыскания..., с. 547 (Ср.: ПВЛ, ч. 1, с. 47). И налезе Вятиче, и рече Вятичемъ: "кому дань даете?" Они же реша: "Козаромъ по щьлягу отъ рала дань даемъ" ...и приведе къ Кыеву Вятиче и дань на ня възложи.

74. См. выше прим. 2 к с. 147.

75. Рыбаков Б. А. Поляне и северяне (к вопросу о размещении летописных племен на Среднем Днепре). – СЭ, 1947, т. VI-VII, с. 81-105. На основании данных археологии автор передвигает поселения северян на северо-восток, на Сейм и верхнюю Ворсклу. Березовец считает, что культура с захоронениями роменского типа относится к северянам и что это племя жило между Днепром и Десной (Веrеzоvеć D. Т. Do pytanija pro litopysnych siverjan. – Archeolohije, 1953, t. 8, s. 40)*.

76. Marquart J. Op. cit., S. 413; Lewicki Т. Żródła arabskie do dziejów słowiańszczyzny, t. 1, s. 243, 246.

77. Эту удачную мысль высказал Маркварт (Мarquart J. Op. cit., S. 200), однако, он заметил несоответствие этой концепции норманнской теории еще в процессе печатания работы, поэтому в конце ее (Ibid., S. 509) отождествил славянского владыку со Святополком, правившим в Хорватии с резиденцией в Кракове (См.: Маcartney С. Op. cit., p. 66), не принимая во внимание, что помощь армянской оппозиции из Кракова неправдоподобна, нет также указаний об армяно-краковских отношениях в раннем средневековье. Автор мотивировал отказ от своей прежней концепции тем, что Киев в середине IX в. якобы не мог создать государства из-за венгерских нападений, а затем должен был платить дань хазарам. Эти причины не представляются обоснованными. Известие о дани, выплачиваемой полянами хазарам – и к тому же мечами, – в летопись ввел лишь Никон на основании услышанных в Тмутаракани легенд. Оно, очевидно, является эхом хазарского главенства над – другими племенами, северянами и вятичами, а также какого-то конфликта с Киевом. Кстати, дань хазарам была небольшой и не сковывала внутренней деятельности славянских племен. Что касается мнения о якобы главенстве венгров над полянами, оно признается некоторыми историками (Vernadsky G. Ancient Russia, p. 332), однако трудно признать убедительными события, на которые при этом ссылаются. "Повесть временных лет" говорит только о появлении венгров под Киевом во время похода на запад: "Идоша Угри мимо Киевъ горою, еже ся зоветь ныне Угорьское, и пришедъше къ Днепру, сташа вежами; беша бо ходяще акы се Половцы. Пришедше от въстока и устремишася чересъ горы великия яже прозвашася горы Угорьскиа" (ПВЛ, ч. 1, с. 21). Упоминание о венграх под Киевом является, по Шахматову, интерполяцией утраченного и использованного Нестором западнославянского, источника, описывающего приход венгров в Паннонию (Шахматов А. А. Сказание о переложении книг на славянский язык. – Zbornik u slavu V. Jagića. Berlin, 1908, s. 172). Эта вставка без сомнения, носит литературный характер; автор, узнав из своего источника о походе венгров на запад, связал этот факт с названием Венгерской горы под Киевом; доказательств этой связи нет. – Хотя венгерский источник, созданный по мнению некоторых исследователей в XII в., много говорит о зависимости Руси от венгров, но приводит фантастические и не заслуживающие доверия факты. (Magistri, qui Anonymus dicitur. Gesta Hungarorum. Budapestini, 1937, p. 42.) Венгерского вождя Альма никак нельзя отождествлять с киевлянином Олмой, который в XI в. основал церковь в Киеве на Угорской горе (ПВЛ, ч. 1, с. 20). Олма мог происходить из венгров, отсюда могло взять начало название этого места. Но это не свидетельствует о главенстве над Киевом ни хазар, ни венгров. К сожалению, изучение русско-венгерских отношений в IX в. затрудняется не исследованностью ареала венгерского расселения этого времени*. Эти исследования продвинулись вперед, когда установили идентичность двух якобы различных территорий, которые должны были находиться на восток (Этелькёза, или "Район рек") и на запад до Днепра (Левёдия**, название, берущее начало от имени одного из вождей). Возникают трудности при локализации этой местности. Макартни локализовал ее на Азовском море, а Грегуар помещает венгерские поселения между Днепром и Серетом (Grégоirе Н. Le nom et l'origine des Hongrois. – Zeitschrift der Deutschen Morgenländischen Gesellschaft, 1937, Bd. 91, S. 630-642) и доказывает, что в них жили около 300 лет (что проблематично). Во всяком случае, если они находились даже в черноморских степях на запад от Днепра, то граничили не с полянами, а с уличами, которые, очевидно, после ухода венгров на запад (под натиском Киева и печенегов) обосновались между Бугом и Днестром. Не представляется правдоподобным предположение, что ал-Якуби имел в виду владыку камских булгар или буртасов (Validi Togan A. Z. Ibn Fadlan's Reisebericht. Leipzig, 1939, S. 309), поскольку распространение на них названия славян в середине IX в. неправомерно. Они не развивали политической экспансии в широком масштабе, как Киев, из которого без сомнения был предпринят поход в Византию уже в 860 г. Более близок к истине Левицкий (Lewicki T. Świat słowiański w oczach pisarzy arabskich. – SAnt, 1949/50, t. 2, s. 349), который ищет "славян" ал-Якуби среди славян, но, полагаю, несправедливо видит в них "вятичей или северян, даже западнокавказских славян, о которых говорил Ибн ал-Факим". Неизвестно, были ли у этих племен настоящие государственные образования, а северяне в середине IX в., хотя бы частично могли входить в состав Древнерусского государства.

78. О давних отношениях придунайской Болгарии с Арменией – оба государства были соседями Византийской империи – свидетельствует армянское происхождение династии Самуила (Ivanov J. Proischod n а са r Samuilovija rod. – Sbornik v č est па Vasil N. Zlatarski. Sofija, 1925, S. 55-62); прибытие предков Самуила на Дунай датируется VIII в.

79. "Болгары... жестоким образом двинулись против Людовика, короля Германии, но были побеждены Божьей помощью" (Bulgari... adversus Lodowicum Germaniae regem acriter permoventur, sed Domino pugnante vincuntur. – Annales Bertiniani, p. 448).

80. См.: История Болгарии, т. I. М., 1954, с. 71.

81. Табари, говоря в 896-897 гг. о славянах, скорее имеет в виду вообще балканских славян (Lewicki T. Świat słowiański..., s. 353). Зато позднее Масуди называет болгар уже ветвью славян (Маrquart J. Op. cit., S. 342).

82. Рыбаков Б. А. Торговля и торговые пути. – История культуры Древней Руси. М.-Л., 1948, с. 337.

83. Constantine Porphyrogenitus. Do administrando imperio, cap. 9.

84. См.: Ильинский Г. (греч. текст) у Константина Багрянородного. – Юбiлейний збiрник на пошану академика М. С. Грушевського, т. 2. Киïв, 1928, с. 166-177; Лященко А. И. Киев и (греч. текст); у Константина Багрянородного. – Доклады АН СССР, 1930, № 4. Что касается хазарской "этимологии" Самбата, предложенной Бруцкусом, см.: Zajączkowski A. Ze studiów nad zagadnieniem chazarskijn. Kraków, 1947, s. 42.

85. Рыбаков Б. А. Ранняя культура восточных славян. – Исторический журнал, 1943, № 11-12, с. 79. Позднее автор отказался от этого положения. (См.: Он же. Образование Древнерусского государства, с. 43).

86. Marquart J. Op. cit., S. 434. Уже Брим связал второе название Киева с именем Самбата, однако он выдвинул неправдоподобную гипотезу о конкретных условиях, в которых произошло изменение названия: при участии Леона Армянина (ум. 814 г.) и строительстве оборонительных сооружений хазарами (Ильинский Г. Указ. соч., с. 171).

87. Это предположение считаю более правдоподобным, чем выдвинутое мной раньше, будто Самбат был основателем одного из киевских городов. (Łowmiański H. Geneza państwa kijowskiego. – SAU, 1949, t. 50, № 10, s. 596.)

88. Упоминание Идриси о путешествиях мусульманских купцов из Армении в Киев, без сомнения, касается более раннего времени (Lewicki T. Świat słowiański..., s. 373). Автор полагает, что оно взято у Ибн Хаукаля (X в.); Поликарп в "Печерском патерике" вспоминает о печерском монахе Агапите, современнике Антония (ум. 1072 г.), который победил в Киеве ученого армянского лекаря. Нет повода сомневаться в реальности этого известия, поскольку оно восходит к "Житию Антония" (конец XI в,), хотя и окружено легендарными подробностями (Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911, с. 196; ср.: Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X-XII в, СПб., 1913, с. 259).

89. Пашкевич утверждает, что столицей Руси в первой половине X в. был Новгород, и только в середине века столица была перенесена в Киев (Paszkiewicz H. Op. cit., p. 161, 171); при этом он ссылается на сведения Константина Багрянородного, который якобы называет Святослава Игоревича, сидящего в Новгороде, князем Руси. Автор в этом случае стал жертвой ошибочной интерпретации, может быть, не слишком точного английского перевода. Греческий текст не оставляет сомнений, что, по Констинтину, князем Руси был Игорь, а его сын Святослав правил в Новгороде (Соnstantine Porphyrogenitus, cap. 9). Поэтому Новгород не был столицей Руси. Из дальнейшего текста Константина Багрянородного без сомнения вытекает, что главным центром Руси был Киев, в котором русь, как правящая верхушка, пребывала летом, а в октябре выезжала в зависимые от нее земли, и возвращалась в Киев в апреле, после ледохода на Днепре. Обращает внимание, что император говорит о пребывании Святослава в Новгороде в прошедшем времени; это может свидетельствовать о том, что об этом факте император узнал при заключении русско-греческого договора 944 г., а в момент написания труда не был уверен, действительно ли Святослав еще правит в Новгороде.

90. Рыбаков Б. А. Военное дело (стратегия и тактика). – История культуры Древней Руси, т. 1. М.-Л., 1948, с. 400.

91. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 557. ("Иде Володимеръ на Българы... въ лодьях, а Торъки берегомъ приведе на конихъ..." – ПВЛ, ч. 1, с. 59.)

92. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 623; ПВЛ, ч. 1, с. 103.

93. Очевидно, бывали исключения: воевода Претич на ладьях прибыл на помощь осажденному печенегами Киеву (ПВЛ, ч. 1, с. 48. – 968 г.).

94. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 544, 546; ПВЛ, ч. 1, с. 42.

95. Например, борьба Ярополка с Олегом (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 551; ПВЛ, ч. 1, с. 53).

96. ПВЛ, ч. 1, с. 89.

97. Brückner A. Dogmat normański, S. 674.

98. Как пример можно привести длительную борьбу киевских князей с древлянами. Она началась, по древнейшей летописи, еще до Аскольда и Дира, продолжалась в X в. Игорем, который был ими убит, как позднее писал Лев Диакон, ошибочно называя древлян германцами (Leonis Diaconic Caloënsis Historiae libri decem, VI, 11, PG, t. 117, 1828), и закончилась после его смерти победой Ольги над древлянами (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 544). Вокруг борьбы с древлянами был создан цикл легенд о мести Ольги за смерть мужа (ПВЛ, ч. 1, с. 40-43). Менее громкой из-за отдаленности Киева, но может быть более упорной была борьба с вятичами. Первым их подчинил Киеву Святослав, но после его смерти они без сомнения разорвали эту связь, поскольку Владимир Святославич должен был их завоевывать снова (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 547, 556; ПВЛ, ч. 1, с. 58). Хотя летописи молчат о ходе дальнейшей борьбы Киева с вятичами, без сомнения, она продолжалась еще долго; Владимир Мономах в своем "Поучении" вспоминает о походах против этого племени. Так же Владимир завоевал радимичей (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 556; ПВЛ, ч. 1, с. 59), хотя киевские князья еще перед этим должны были распространить на них свою власть из-за того, что их поселения располагались на днепровском пути. Правдивость этого известия иногда несправедливо отвергается на основании того, что они были завоеваны Олегом; это возможно, но, очевидно, после смерти Святослава радимичи, как и вятичи, вышли из-под власти Киева. Наконец, перед эпохой викингов славянские племена яростно сопротивлялись кочевникам, как показывают исследования Г. Ф. Корзухиной, опирающиеся на интерпретацию археологических материалов, особенно кладов, очевидно скрываемых населением перед хазарскими наездами (Корзухина Г. Ф. К истории среднего Поднепровья. – СА. 1955, т. 22, с. 61-62).

99. ПВЛ, ч. 1, с. 20; Шахматов А. А. Разыскания..., с. 395.

100. Аналогичное явление можно наблюдать, например, в отношении Новгорода и таких подвластных ему финских племен, как емь (Шаскольский И. П. Емь и Новгород в XI-XIII вв. – Ученые записки ЛГУ, 1941, вып. 10, с. 107).

101. ПВЛ, ч. 1, с. 59; Шахматов А. А. Разыскания..., с. 175.

102. Grundmann H. Freiheit als religiöses, politisches und persönliches Postulat im Mittelalter. – HZ, 1957, Bd. 183, S. 34.

103. Куник А., Розен В. Известия ал-Бекри, т. 2, с. 112.

104. См. выше.

105. Куник А., Розен В. Указ. соч., с. 107; Погодин М. П. Исследования, замечания... и лекции по русской истории, т. 3. М., 1846, с. 21. Автор заметил: "Завоевание везде оставляло по себе следы, каких у нас не примечается, следа его не было".

106. Куник А., Розен В. Указ. соч., т. 2, с. 112. Согласовать численную слабость варягов с тезисом норманнской теории о решающей роли норманнов пытался Н. Ламбин (Ламбин Н. Источник летописного сказания о происхождении Руси. – ЖМНП, 1874, июнь, с. 225-263; июль, с. 53-119). С одной стороны, он считал, что варяги составляли корпорацию, которая, называясь русъю, эксплуатировала славян и основала государство, а с другой стороны, что это государство образовалось при помощи славян, которые вступали в варяжские дружины, а сами варяги славянизировались. Автор видел в дружине варяжский институт. После всего этого представляется неожиданным вывод автора о славянском происхождении Древнерусского государства (там же, июнь, с. 234, 238; июль, с. 74).

107. Рыдзевская Е. А. Сведения о Старой Ладоге..., с. 53.

108. Ярополк Святославич имел возможность использовать печенегов в борьбе с Владимиром, как ему советовал его верный слуга Варяжко, однако этого не сделал. Только после его поражения и смерти Варяжко бежал к печенегам и начал с их помощью бороться с Владимиром (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 554; ПВЛ, ч. 1, с. 55. – 980 г.). Иначе поступил Святополк, который в борьбе с Ярославом использовал помощь не только печенегов, но и Болеслава Храброго. Из трех соседей, помогающих русским князьям, только у Болеслава была определенная политическая цель.

109. Так, Владимир не согласился заплатить выкуп за захваченный Киев (ПВЛ, ч. 1, с. 56; Шахматов А. А. Разыскания..., с. 554). Подлинность этого сообщения опроверг Шахматов (там же, с. 482)***. Действительно, известие об обмане варягов князем имеет характер ходячего анекдота (см.: Stender-Petersen A. Die Varägersage..., S. 38). Не вызывает доверия и хронология (980 г.), поскольку посылка дружинников к императору могла произойти только в период дружественных отношений с Византией, а, очевидно, после войн Святослава и его смерти от рук печенегов между империей и Киевом были враждебные отношения, и еще в 987 г. Владимир считался ее врагом, как это утверждал Яхья ал-Антаки (Розен В. Р. Император Василий Болгаробойца. – ЗАН, 1883, № 44, с. 23). Однако в летописном рассказе есть историческое зерно – посылка Владимиром вспомогательного отряда в Царьград, что было в 988 г. Это событие в повествовании летописца скорее и было объединено с анекдотом, который отразил недоразумения, возникавшие между русскими князьями и варяжскими наемниками. Владимир отказался от бунтующих варягов, направив их во вспомогательный отряд. Другой пример – варяжская дружина Ярослава Мудрого в Новгороде. Выведенные из терпения ее поведением, новгородцы сами расправились с ней (НПЛ, с. 174; Шахматов А. А. Разыскания..., с. 177).

110. Nerman В. Die Verbindungen zwischen Skandinavien und Ostbaltikum in der jüngeren Eisenzeit, S. 49.

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Х.ЛОВМЯНЬСКИЙ. РУСЬ И НОРМАННЫ

Глава V. Происхождение и значение названия "Русь"

Сформулированная в названии этой главы проблема ставит два вопроса: один касается происхождения названия Русь, т. е. его скандинавской, славянской, или иной этимологии (1), другой – значения термина Русь, русин в период формирования Древнерусского государства, поскольку не вызывает сомнений, что этот термин был многозначным и имел широкое, в том числе и территориальное, значение.

а) Происхождение названия Русь

Сразу следует оговорить, что если рассматривать происхождение Русского государства как результат завоевания, то и в этом случае возможность его иноземного названия нельзя преувеличивать (2). Происхождение [163] названий – явление сложное; из-за влияния случайных факторов в истории неоднократно случалось, что завоеватели навязывали свое название покоренной стране, но часто встречаются и противоположные случаи: название завоеванной страны принималось завоевателями (3). Более того, в истории названий бывали вещи совсем неожиданные; например, средневековые авторы называли Русь Грецией, очевидно из-за общей религии и сходных знаков алфавита (4).

С точки зрения норманнской теории нужно считаться с двумя возможностями: или название русь первоначально определяло норманнов, которые действовали в Восточной Европе, а затем было перенесено также и на славян в силу их политических связей с норманнами, или же оно было местного происхождения и в определенный момент стало обозначать и тех норманнов, которые вступили в союз со славянской русью. Вторая возможность полностью согласуется с теорией внутреннего генезиса Русского государства, первая – не свидетельствует как таковая о решающей роли норманнов в этом процессе*. Можно предположить, что местное государство стало называться Русью, например, от династии норманнского происхождения, призванной местными силами, выражающей их стремления и ими же контролируемой. Тем не менее скандинавское происхождение обсуждаемого названия подчеркивало бы пусть и второстепенную, но в этом случае очень важную роль норманнов в процессе создания восточнославянского государства, в то время как доказательство древнего и местного происхождения этого [164] названия и принятия его норманнами от славян, а не славянами от норманнов развеяло бы еще одну иллюзию норманистов о вкладе скандинавских пришельцев в историю строительства Русского государства. Поэтому представляется существенным – перед обсуждением роли скандинавов в составе господствующего класса славянского общества – заняться вопросом о происхождении названия русь.

Одним из главных оснований концепции о скандинавском происхождении названия русь является известная легенда "Повести временных лет" о призвании варягов во главе с братьями Рюриком, Синеусом и Трувором северными славянскими и финскими племенами*. Исследование этой легенды значительно продвинулось вперед, подтверждено ее литературное происхождение (5); тем не менее норманисты и сейчас охотно признают, что летопись облекла в литературную форму историческое предание о происхождении руси из Скандинавии (6)**. Тогда снова следует припомнить анализ этого источника, проведенный Шахматовым (позднее отвергнутый некоторыми учеными (7)) и доказавший, что упоминание о приглашении руси из-за моря в легенду включила "Повесть временных лет". Приведем тексты:

Новгородская первая летопись		"Повесть временных лет"
Идоша за море к Варягомъ и ркоша: "земля наша велика и обилна, а наряда у нас нету; да		И идоша за море къ варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся [165]
поидете к намъ княжить и владеть нами". Изъбранася 3 брата с роды своими, и пояша со собою дружину многу и предивну, и приидоша к Новугороду. И седе стареишии в Новегороде, бе имя ему Рюрикъ; а другый седе на Белеозере, Синеусъ; а третей въ Изборьске, имя ему Труворъ. И от тех Варягъ, находникъ техъ, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля; и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска (8).		свие, друзии же урмане и анъгляне, друзии гъте, тако и си. Реша русь, чюдь, словени и кривичи и вси: "Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нетъ. Да поидете княжить и володети нами". И изъбрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь, и придоша; старейший, Рюрикъ, седе Новгороде, а другий, Синеусъ, на Белеозере, а третий Изборьсте, Труворъ. И отъ техъ варягъ прозвася руская земля, новугородьци, ти суть людье новугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени (9).

Прежде чем приступить к рассмотрению интересующего нас известия, уделим немного внимания самой легенде, тем более что нашей обязанностью является выяснить, какие вообще данные она содержит о норманнском происхождении Руси. Об истоках этой легенды высказаны два различных мнения. По А. А. Шахматову, она была создана в славянской среде и представляла синтез местных сведений: новгородских – о Рюрике, белозерских – о Синеусе, изборских – о Труворе, оформленных эпическим мотивом, который вывел на сцену трех братьев-князей (10). [166] А. Стендер-Петерсен полагал, что легенда возникла в варяжской среде (11), в иноземных правящих слоях, которые в XI в.* стремились обосновать свое право на власть на Руси, доказав, что она была не узурпирована, а основана на договоре с местным обществом (12). Легенда, по мнению этого автора, использовала два мотива: скандинавский, восходящий к готландской "Гута-саге"**, где рассказывается о выселении с острова трех братьев, и англосаксонский – о призвании иноземных правителей***. Соединение этих двух мотивов произошло в норманнской среде (13), в которой были созданы сходные легенды в южной Италии (XI в.) и Ирландии (XII в.).

Хотя исследование фольклорных и литературных "бродячих мотивов" достойно внимания историков культуры и литературы, однако литературные образы не должны заслонять историческую действительность. Более близким действительности представляется взгляд, что летописание восприняло легенду не от норманнов, путешествующих между Русью, Англии, Ирландией, Сицилией, наконец, Византией, а от новгородских информаторов Никона, которые могли использовать предания норманнов, часто посещавших Русь во времена Ярослава Мудрого. На определенном этапе обобщения местный материал иногда соответствовал исторической действительности, а иногда представлял вымыслы и легенды. Связь Рюрика с Новгородом представляется сомнительной (14), хотя поводов, чтобы отвергать историчность самого имени, как кажется, нет. Очевидно, предание (записанное лишь в 1118 г.), локализующее деятельность Рюрика в Ладоге, согласуется с действительностью; о его достоверности говорит также связь Олега с Ладогой, что дает основание предположить, что и Рюрик, и Олег принимали участие в русско-скандинавской торговле. Не исключено, что Синеус выполнял какие-то функции в Белоозере, а Трувор – в Изборске****; [167] не обязательно видеть в них купцов, они могли принадлежать к тем варягам, которым русские князья иногда давали города в кормление. Что касается упоминания в легенде о договоре между норманнами и местным обществом, то оно не было нужно господствующей династии* (как считает А. Стендер-Петерсен), поскольку ее законного права на власть на Руси в XI в. никто не отвергал и она никогда не выступала в роли завоевателей, как норманны в Италии или в Ирландии.

Перейдем теперь к известию о прибытии руси из-за моря. Исходя из сравнения текстов, мы считаем, вслед за Шахматовым, что известие о скандинавском племени русь ввела в текст только "Повесть временных лет"; его не было в предшествующих сводах (в так называемом древнейшем киевском своде Никона около 1072 г, и в начальном – 1093 г.). Отсюда вытекает, что слова новгородской летописи "прозвашася Русь, и от тех словет [так – OCR] Руская земля" являются позднейшей интерполяцией, внесенной в текст только новгородским летописцем, который использовал свод 1093 г., но, как доказал Шахматов, многие места "Повести временных лет" изменял по своду 1167 г. (15). Интерполяция цитированных выше слов подтверждается упоминанием летописи о том, что варяги приняли название русь только в Киеве (16),** которое содержалось уже в древнейшем киевском своде и перешло от Никона в свод 1093 г., а также в Новгородскую первую летопись.

Но существует и иное истолкование рассматриваемого текста. А. Стендер-Петерсен полагал, что первоначальный текст легенды (записанный Никоном около 1072 г.), содержал как известие о приглашении руси, так и следующее далее в "Повести временных лет" географическое пояснение ("яко се друзии зовутся Свие" и т. д.). Но позднейший новгородский летописец, переписывая легенду из начального свода 1093 г., отредактировал текст и, поскольку его поразило непонятное призвание руси из-за моря, исключил и его, и следующий далее список северных народов как излишний после этого сокращения. [168] Редакторский талант (Emendationstalent) подвел его только в одном месте, в том самом, которое мы признаем интерполяцией. Почему летописец не исключил и этих слов, Стендер-Петерсен не объяснил. Более того, он даже не отметил, что Шахматов считал эти слова интерполяцией, и не обратил внимания на противоречие между этими словами и последующим упоминанием о принятии варягами названия русь только в Киеве. Сравнивая концепцию Шахматова, полностью объясняющую текст, и Стендер-Петерсена, не раскрывающую причины незаконченности переработки текста и возникающих вследствие этого противоречий, надо признать, что первая из них более убедительна.

Правда, Стендер-Петерсен привел один аргумент против концепции Шахматова: неясность причин, заставивших летописца конца XI – начала XII в. приписать варягам название русь, которое в то время относилось исключительно к государству со столицей в Киеве. На этой загадочной для автора детали мы остановимся ниже.

Далее встает вопрос: какая из двух летописных редакций отвечает действительности, та ли, которая говорит о скандинавском происхождении названия русь, или та, которая признает это название киевским. Новгородская традиция, записанная Никоном, ничего не сообщала о скандинавском происхождении этого названия; по киевской же традиции, записанной при Ярославе Мудром, варяги войска Олега приняли это название только в Киеве. Откуда получил свои сведения Нестор? Ясно, что не из киевской среды, но также нет данных об использовании в этом своде и новгородской традиции. Поэтому следует признать киевские известия достоверными, а скандинавское происхождение названия русь – собственной концепцией автора "Повести временных лет", где она появилась впервые. Об этом говорит и еще одна деталь, которой не учел Стендер-Петерсен (17). Нестор, хорошо знакомый с этнической географией тогдашней Европы, особенно Восточной и Северной, в географическом вступлении к "Повести временных лет" совершил явную ошибку, помещая русь среди германских и романских (18)* народов. Очевидно, [169] он дополнил имеющийся географический материал в соответствии со своей концепцией. Поскольку ни в первом, ни во втором случае мы не знаем источника, которым бы он мог воспользоваться, то, видимо, вся она – его собственный вымысел.

Не думаю, что Нестор, говоря о скандинавском происхождении руси (19), руководствовался политическими целями*, хотя политическая тенденциозность не раз проявлялась в русском летописании. В особенности же маловероятным представляется стремление Нестора с помощью этой версии доказать скандинавское происхождение династии, поскольку оно и так было известно и предшествующие летописные своды указывали на приглашение Рюрика из-за моря. С точки зрения династических целей эта версия была излишней. Вряд ли также можно говорить о желании летописца противопоставить норманнскую теорию греческим претензиям на политическое господство на Руси, так как, насколько известно, эта теория не использовалась в борьбе с Византией. Думается, что нельзя любое соображение Нестора объяснять политической тенденциозностью; при анализе трудов каждого историографа, включая и средневекового хрониста, надо принимать во внимание и такое обстоятельство, как стремление осветить прошлое при помощи логической конструкции. Очень распространенным приемом средневековой историографии было объяснять происхождение отдельных народов их миграцией из чужих краев, часто путем искусственных построений, основанных на созвучиях этнонимов**. Сама идея миграции опиралась на исторический опыт и предания; сохранялись воспоминания об общем юго-западном направлении переселения народов в конце античности; как писал Аноним из Равенны, "западные народы" (gentes occidentales) вышли с древнего острова Скифия, называемого [170] Сканза (Скандинавия) (20). Происхождение народов из другой земли считалось правилом; и поиски предков данного народа, истоков его названия, основателей его городов и т. п. из-за примитивности методов иногда приводили к фантастическим результатам. Видукинд, современник создателей русского летописания, включил в свою хронику известие о происхождении саксов от остатков македонского войска, распавшегося после смерти Александра Великого (21); по Галлу, пруссы вышли из Саксонии (22); Юлию Цезарю и его сестре Юлии различные авторы (Титмар, Эббон, Кадлубек) приписывали основание нескольких городов в Средней Европе, в особенности [171] польских, таких, как Любиш, Волин, Люблин (23). Одна из характерных для схоластики этимологии встречается в труде Адама Бременского, где Русь названа (в скандинавской форме) Хунгардом, от наименования ее столицы Киева, с возведением этого названия к гуннам, которые якобы имели в Киеве свое местопребывание (24). Такие примеры можно увеличивать бесконечно. Подобный прием был использован и в русском летописании. Уже древнейший киевский свод приписал радимичам происхождение "от рода Ляховъ" (25). Нестор не только принял эту редакцию, но и расширил ее, приписав то же происхождение и вятичам (26). В "Повести временных лет" прежде всего находим обширные рассуждения, стереотипные для средневековой историографии, возводящие народы всего известного мира, согласно библейскому преданию, к потомкам Ноя; при этом русский летописец умело включил и славян в эту "генеалогию" народов, выделив им родину "по Дунаеви" (27); очевидно, он полагал, что они пришли из Азии не через Кавказ, а через Балканы, поскольку в то время на этом полуострове жила значительная часть славян. Л. Нидерле справедливо утверждал, что это было ученое построение (28), может быть заимствованное из западнославянского источника, что и доказывал Шахматов (29). Подобную же ученую основу, без сомнения, имеет и скандинавская концепция происхождения названия русь. Можно представить, как формировалась эта концепция. Собирая материалы для своего труда и, очевидно, имея доступ к княжескому архиву, Нестор обнаружил и пересказал один из важнейших источников – русско-византийские договоры 911, 944 и 971 гг. в древнерусском [172] переводе (30). Он не только включил полные тексты этих документов в "Повесть временных лет", но и использовал их для сопоставления с другими источниками, коль скоро с их помощью исправил титул воеводы, ошибочно данный Олегу в начальном своде 1093 г., на правильный – князь (31); более того, он попытался, как видно, реконструировать и текст договора 907 г. (32)* На основе тех же договоров, вероятно, он пришел к выводу о скандинавском происхождении руси. В интитуляции договоров 911 и 944 гг. Нестор прочел: "Мы от рода рускаго"... (33) – и далее список русских послов, имена которых по преимуществу скандинавские. Пояснить эти имена ему могли потомки тех варягов, которые еще во времена Ярослава Мудрого были приглашены на службу и иногда достигали высокого положения, как, например, потомки варяга Шимона, оставшиеся в близких отношениях с Печерским [173] монастырем (34). Выше мы уже говорили, что Нестор отнесся к договорам, хранящимся в княжеском архиве, с большим доверием и что на их основе исправлял другие источники; поэтому неудивительно, что и в этом случае он пошел по тому же пути и сделал вывод об идентичности варягов и руси, а также о прибытии руси со скандинавами и внес соответствующую поправку (или дополнение) в повесть о призвании князей вместе с дружиной из страны варягов, из-за моря.

В истории русской общественной мысли это был не единственный случай создания легенд об иноземных корнях господствующей династии. Значительно позже под влиянием не умозрительных рассуждений, как у Нестора, а политических потребностей времени появилась повесть, устанавливающая происхождение Рюрика от императора Августа. Ее целью было показать столь же блестящую генеалогию московской династии, как и Гедиминовичей, которые также якобы вели свой род из Рима (35).

Итак, отпадает единственный исторический довод, будто бы основанный на собственно русской традиции, о приходе руси из Скандинавии и усвоении славянами ее названия. Против северного, а в особенности шведского происхождения руси говорят и другие свидетельства источников. В письменных памятниках не только господствует глухое, но красноречивое молчание о существовании в Скандинавии племени с таким названием, но есть и прямое указание на то, что племя рос* следует искать вне Швеции. Древнейший источник, приводящий это имя в форме rhos, "Бертинские анналы"**, пользующийся полным доверием у исследователей, сообщает о неизвестных [174] людях (quosdam), прибывших вместе с греческим посольством в Ингельгейм (на Рейне) в 839 г., "которые утверждали, что они, то есть народ их, зовутся рос" ("qui se, id est gentem suam Rhos vocari dicebant"). Император, выяснив причины их прибытия, установил, что "они принадлежали к народу свеонов", т. е. шведов ("eos gentis esse Sueonum"), и высказал подозрение, не прибыли ли они скорее с разведывательными целями, чем для установления дружбы (36). Из этого известия вытекает, что шведы появились в Ингельгейме под необычным именем, неизвестным при императорском дворе, хотя здесь и имелась информация не только о датчанах, которые уже несколько десятилетий нападали на империю, но и о шведах, посольство которых было у Людовика в 829 г. и к которым была направлена миссия св. Ансгария; император знал отчеты этой миссии (37). По мнению императорского двора, шведы назвались чужим именем, чтобы скрыть свои намерения; вызвало сомнение и утверждение прибывших, что они не могли возвратиться на родину из Константинополя обычной дорогой, захваченной варварами. Интересно, что в Ингельгейме не получили от греческого [175] посольства разъяснений, которые бы могли рассеять сомнения, возникшие при императорском дворе (38). Очевидно, и в Византии название рос, как определение шведов, еще не укоренилось. Ни германский двор на основании своего знакомства со Скандинавией, ни византийский двор на основании своего знакомства со странами, расположенными к северу от Черного моря, не смогли объяснить, почему это название обозначало шведов. Очевидно, шведы получили его где-то на территории Восточной Европы, между Балтикой и Черным морем, причем сравнительно недавно, поскольку более удаленные соседи еще не знали об этом. Где следует локализовать русь – rhos первой половины IX в., мы узнаем из "Баварского географа", сочинения, составленного в середине этого столетия (39)*. Этот источник (вопреки Шафарику и последующим исследователям) знает лишь народы, заселявшие Среднюю и Юго-Восточную Европу, и не приводит ни одного достоверного названия на север и восток от линии Пруссия – Хазария. Непосредственно после хазар (Caziri) он называет Ruzzi **. Этот народ следует искать на границах восточных славян, где-то на север от Черного моря. Таким образом, сообщения "Бертинских анналов" и "Баварского географа" согласуются с известием "Повести временных лет" о принятии варягами называния русь в Киеве. Одновременно они указывают на то, что шведы начали использовать это название незадолго до 839 г.

Более поздние русские источники также подтверждают вывод, что русь в своем точном значении находилась на юге. Как хорошо известно, кроме более широкого понятия русь, охватывающего всех восточных славян, существовало более узкое, относимое к территории на Среднем Днепре с главными центрами Киевом, Черниговом и Переяславлем (40). Даже Новгород не принадлежал к Руси в узком смысле, когда новгородский архиепископ направлялся [176] в Киев, о нем говорили: "Иде въ Русь" (41). Поэтому и названия от корня рус-, имеющиеся в Новгородской земле, анализированные Экблумом и признанные доказательством расселения скандинавов на этой территории, в действительности являются следами проникновения населения на север из Руси в узком смысле*. Может возникнуть вопрос, правильно ли предположение, что первоначальное значение названия Русь имело локальный характер, когда теоретически скорее можно допустить обратное, а именно что его значение сузилось**. В литературе этот вопрос поставлен; мы займемся им позднее и постараемся показать, что скорее правильна наша точка зрения.

Существует предположение, что южная Русь в момент захвата Киева Олегом была недавним образованием, причем норманнским. Оно было высказано А. А. Шахматовым, который благодаря тщательному анализу древнейшего русского летописания выявил особенно важные данные для опровержения норманнской теории, но, не осознав их истинного значения, пытался интерпретировать их в духе норманизма. Установив, что летопись не говорит ни об основании варягами государства на землях восточных славян, ни о завоевании ими словен и кривичей (42), Шахматов, неосознанно следуя за Куником, обратился к иностранным источникам, в первую очередь арабским (Ибн Русте и др.), говорящим об острове Рус, который он признал норманнским и локализовал в Старой Руссе (на юг от озера Ильмень), а также о правящем там кагане. Из этого сообщения был сделан вывод об образовании государства разбойничье-купеческой организацией скандинавов. Это якобы и было первое русское государство***. Необходимость обеспечить дружинников зерном заставила русов захватить Днепр, а поскольку тамошние славянские племена подчинялись хазарам, русский каган [177] искал союза с Византией, о чем свидетельствует приезд туда русского посольства, известного по "Бертинским анналам" (839 г.). Вероятно, ради союза с Византией, русы захватили этот путь и таким образом около 840 г. основали в Киеве Древнерусское государство, второе по счету (43). Тем временем северные племена изгнали свою русь; однако, когда возникла угроза со стороны русского Киева, вызвали на помощь уже не русов, а варягов. В ходе борьбы с киевской русью образовался союз северных племен с центром в Новгороде под властью Рюрика, а во второй половине IX в. в Новгороде сформировалось варяжское государство, но при участии местной знати; благодаря поддержке славян это варяжское государство под предводительством Олега победило русское государство на юге, и в Киеве образовалось не варяжское, а третье русское государство. Таким образом, Шахматов понимал летописное известие о принятии варягами названия русь в Киеве как передачу названия предшествующего государства последующему (44). Такой вывод надо понимать как попытку Шахматова согласовать норманнскую теорию с результатами нового анализа летописей. Трудно признать ее удачной. То, что в выводах Шахматова есть гипотетические элементы, понятно, поскольку число источников IX в. невелико. Слабую сторону построения Шахматова составляют ошибочные или неправдоподобные положения, играющие существенную роль. Мало правдоподобно основание норманнами – руссами государства в Киеве после его захвата около 840 г., а затем начало их борьбы с новгородскими варягами. Непонятно, почему норманны называются то русами, то варягами. Автор преувеличил роль норманнов в Восточной Европе, основываясь на данных археологии, которые, по его мнению, свидетельствовали о существовании сети скандинавских колоний (45). Таким образом, нельзя признать удовлетворительным предложенное Шахматовым норманистское объяснение, почему название русь в момент прибытия Олега в Киев существовало на юге, а на севере его не было, хотя именно на [178] севере сохранялись названия ruotsi или Roslagen, с которыми норманисты связывают русь. К этому вопросу и надлежит теперь обратиться.

Классическая схема норманистов может быть выражена формулой: Ro(d) slagen – Ruotsi – pycь – Rhos; считается, однако, что финское название Швеции – Ruotsi происходит не непосредственно от Roslagen (лежащего напротив Финляндии участка шведского побережья в Упланде), а от наименования жителей этой территории. Считается также, что Roslagen заменило древнейшее название области Rōther (46), а жители этой местности назывались rōthskarlar, rōths-maen, rōths-byggiar (47), что, по мнению одних, означало "гребцы", "мореходы", а по мнению других – "жители морских проливов" (48). В финском языке, согласно правилам его развития, это название должно было приобрести сокращенную форму Ruotsi (49). Трудно сомневаться, что этот вывод правилен с точки зрения языковой*, однако это не свидетельствует, что исключена возможность иной этимологии слова русь **. Случайности затемняют закономерности, и поэтому любое построение, стремящееся раскрыть факты прошлого как закономерности, требует учета исторической обстановки. И именно в данном случае особенно важно соотнесение с историческими данными.

Шведы не могли выступать под названием rōths-karlar и т. п., поскольку в противном случае остались бы какие-то следы в топонимике Восточной Европы***, а также в исторических источниках, подобно тому как существуют многочисленные следы сходных названий на Руси: варяги, кюльфинги, буряги. Между тем о rōths-karlar письменные источники хранят глухое молчание, и материал топонимики не более красноречив. Неправдоподобно, чтобы в этот исторический период название rōths-karlar, определяющее шведов, было передано финнами славянам в финизированной форме Ruotsi – русь, коль скоро в это время на финских землях отсутствовала как шведская колонизация, так и торговля****, а русско-скандинавские отношения были оживленными. В этих условиях финское [179] посредничество исключено. Тем самым схема rōths-karlar и т. п. – Ruotsi – pycь не достоверна для периода викингов (50). До эпохи викингов название Рослаген не могло существовать, поскольку означало округ, несущий определенные повинности в военное время (51) и поэтому возникший только в условиях развитой государственной власти*. Тогда в схеме Rodslagen – Ruotsi – русь первая часть неправомерна. По предположению В. Томсена, первоначальное и подтвержденное источниками название этого участка побережья – Rōther или Rōthin (52), но и это название, вероятно, связано с военной организацией и обозначало, по Розенкампфу, "воинов, плывущих на веслах" (milites remigium agentes) (53). Допустим, однако, что название шведского побережья, от которого якобы произошло финское Ruotsi, первоначально имело другое значение, независимое от организационных функций государства, и [180] посмотрим, какие последствия должна была повлечь за собой передача его славянам.

Восточные славяне, приближаясь к Балтике, очевидно, за несколько столетий до эпохи викингов*, переняли бы от финнов название Ruotsi, используемое последними для обозначения Швеции в форме русь (54). Исходя из этого, название русь служило бы им первоначально как обозначение Швеции и шведов и только в IX в. (согласно выводам Шахматова) было бы перенесено на юг и связано с окрестностями Киева. Таким образом, это название имело бы у славян, начиная с середины IX в., двойное значение: 1) Швеции и шведов, 2) территории на Среднем Днепре, а позднее – всех восточных славян. Подобные раздвоения значений встречаются не раз, как показывают, например, названия Франконии и Франции, пруссы и пруссаки и т. п. В то же время в русских источниках русь обозначает исключительно восточнославянские земли, исключая неудачное построение Нестора, который, однако, под русью понимал не шведов вообще, а только какую-то неопределенную их часть. Сами шведы, остающиеся на восточнославянской и даже византийской службе, охотно выступали под именем росов или русов, что и отразилось в какой-то момент в византийской и даже в арабской номенклатуре; однако восточные славяне, включая новгородцев, среди которых должны были быть сильнейшие традиции шведской руси, называют шведов свеями или чаще варягами. А ведь еще в первой половине IX в., согласно норманнской теории, русь должна была быть у восточных славян единственным однозначным термином, определяющим исключительно шведов. Такое молниеносное исчезновение названия невозможно, так как русское летописание уходит своими традициями именно в IX в. Поскольку нет каких-либо следов того, что у восточных славян слово русь первоначально обозначало шведов, представление о нем как об ославяненной форме Ruotsi не находит подтверждения, а, скорее, вступает в противоречие с историческими фактами. Таким образом, эта концепция, на вид убедительная и являющаяся одним из краеугольных камней норманнской теории, основана на этимологическом анализе и не согласуется с историческими [181] данными источников. Языковеды убедительно показали родство слов русь и Ruotsi (55), обоснованно считая второе более древним (аффриката -тс в эпоху викингов была неизвестна славянам) (56); они доказали, что переход Ruotsi – русь возможен (ср.: Suomi – слав. сумь)*. Но они превысили границы своих исследовательских возможностей, утверждая, что слово русь должно было непременно произойти из Ruotsi. Ведь следует еще считаться с тем, что оба названия, хотя и родственные, могли развиться независимо одно от другого из одной основы**. Именно к такому выводу можно прийти, если отказаться, согласно историческим данным, от выведения слова русь из Ruotsi (57).

Проникновение в финские языки исходной формы, из которой произошли названия и русь и Ruotsi, должно было произойти очень давно, на что справедливо указывал А. Куник (58); причем эту форму финнам могли передать и не сами славяне. Достаточно вспомнить, что финское название Руси – Venäjä или "страна венедов"***, – первоначально обозначавшее, скорее всего, территорию [182] западных славян (59) и, наверное не родственное этнониму вятичи (60), заимствовано финнами не от славян, а, как допускают некоторые, от готов с Вислы (61), поддерживавших с балтийскими финнами оживленные торговые отношения (62). В начале нашей эры финны, вероятно, не сталкивались непосредственно со славянами, поскольку между поселениями, занятыми обоими народами, должна была лежать область расселения балтов (63). Только войдя в близкие [183] контакты со славянами*, финны распространили название Venäjä на своих непосредственных соседей, восточных славян. Не исключена и другая возможность, а именно что роль посредника в передаче этого названия сыграли черноморские готы, которые могли называть венедами всех славян. Во всяком случае, финские народы окончательно совместили определение Venaja с территорией восточных, а не западных славян. Можно допустить, что при посредничестве черноморских готов в финские языки попало также название, определявшее в начале нашей эры, если не раньше, округу позднейших Киева, Чернигова, Переяславля и получившее у финнов название Ruotsi**. В пользу этого предположения говорит следующее: 1) названия русь, обозначающее некую славянскую территорию, и Ruotsi, обозначающее Швецию, восходят, скорее всего, к довикингскому времени, как это справедливо предполагал Куник; по мнению языковедов, они генетически связаны и, как мы пытались показать выше, происходят не одно от другого, а от какого-то первичного названия; 2) территория, определяемая первичным названием, теоретически должна находиться или в Швеции, или в окрестностях Киева, а так как первая возможность исключается, следует принять другую; 3) поскольку название первоначально обозначало территорию в Среднем Поднепровье, то очевидно, что финны перенесли его на Швецию, узнав о нем от скандинавов, которые, видимо, в момент передачи названия находились на Руси в качестве воинов или купцов, что в данном случае безразлично.

Черноморские готы, которые включились в местные этнические процессы (64), участвовали в торговле, особенно с [184] Боспором и городами южного берега Черного моря (65). Многочисленные археологические находки, особенно III в. н. э., в районе Киева, Чернигова и Полтавы* свидетельствуют о торговых отношениях этого региона с империей (66). Однако торговые связи развивались не только в южном направлении. По археологическим данным (фибулы с эмалью)**, Эстония в римский период поддерживала торговый обмен с Поднепровьем, в особенности с окрестностями современного Киева, очевидно экспортируя на юг меха (67). Грабительские набеги готов или их политические завоевания отражены, без сомнения в преувеличенной форме, в известии Иордана о государстве Германариха,, включившем и территории, заселенные финскими племенами (68)***. В этих условиях знакомство в Эстонии с названием окрестностей Киева естественно; менее ясны причины переноса названия Ruotsi на Швецию. Возможно, что купцами, посредничающими между Средним Поднепровьем (Русью) и Эстонией, были готы, которых финны считали представителями Ruotsi. Более того, если Русь в [185] готский период лежала на северных окраинах владении готов, финны могли называть все готское государство по имени этой наиболее близкой им области. Затем это название было перенесено на заморских купцов готского и вообще скандинавского происхождения и в конечном результате локализовано в Швеции, когда торговые отношения с приднепровской Русью прервались*.

Зато в устах шведов первоначальное название Руси, которое должно было иметь еще сочетание -тс (возможно, -дс)**, утраченное в славянских языках в результате ассимиляции (69), сохранило исконное значение территории славян. А. Куник выдвинул предположение, что это название первоначально определяло у шведов правящую династию на Руси, а потом, когда исчезли топонимы Гардарики и Кюльфингаланд, обозначавшие Русское государство, а династия ассимилировалась в славянской среде, было перенесено на восточных славян в целом. Этому предположению противоречат такие исторические факты, как появление названия русь в Киеве еще до Рюриковичей, а также перечни представителей Руси в русско-византийских договорах 911 и 944 гг., позволяющие установить более широкое значение слова русь, не ограничивающееся одной династией. Вероятнее, что обсуждаемое название появилось в Швеции после готского периода. Черноморские готы не прерывали отношений со своей прародиной (70). И раз они передали название русь финнам, то это могло быть известно и их шведским сородичам; это название могло сохраняться в фольклорной традиции, песнях и, быть может, благодаря хотя бы случайным контактам с Причерноморьем получило новое, живое содержание в IX в. Есть две возможности происхождения таких немецких форм, как Rüz, Riuz (71), явственно сходных со шведскими: или название заимствовано немцами у шведов***, или проникло в немецкий язык континентальными торговыми путями. Первая возможность представляется [186] более вероятной (72). Однако решение этого вопроса не имеет для нас существенного значения, оно принадлежит языковедам. Не наша задача устанавливать исходную форму и значение названия, и мы ограничимся только постановкой вопроса, не могло ли оно восходить к корню raud ("красный", "рыжий") и указывать на какую-то особенность территории. Первоначальное название могло быть славянским (73), но следует считаться с тем, что в его распространении на север сыграли роль готы, а в южном направлении, может быть, иранцы (74).

Греческое соответствие названия – ،Ρwς – принадлежит к его южному варианту, особенностью которого является гласный -w-. К сожалению, в византийских источниках это название появилось поздно, только в IX в.; из античных авторов только Птолемей (II в. н. э.) называет роксоланов, связь которых с народом ،Ρwς представляется весьма проблематичной с точки зрения и языка (75), и исторических условий, поскольку сомнительно, чтобы кочевой народ, который быстро прошел от Меотиды (Азовского моря) к нижнему Днестру (76), мог оставить после себя такой длительный топонимический след, как название Русь. Не имеет отношения к данному вопросу еще более древнее [187] упоминание народа рош в Причерноморье в "Книге Иезекииля" (77) (VI в. до н. э.), которое некоторые исследователи связывают с русью. Но это толкование библейского текста вызывает серьезные сомнения (78), а отсутствие на протяжении следующего тысячелетия сведений о руси в греческих и латинских источниках, лучше, чем Библия, информированных о ситуации в Северопричерноморском регионе, делает отождествление рош и русь еще менее вероятным*. Также слишком смелой и не соответствующей историческим данным представляется связь этого названия с одним из обозначений Волги (Ra) (79). Зато первым подлинным упоминанием о руси, не вызывающим оговорок, мы готовы признать название hros (или hrus, хотя на юге первая форма более вероятна), в сирийском источнике VI в. "Церковной истории" Псевдо-Захарии (80)**. Название hros, попавшее в этот источник из армянской традиции (81), фигурирует там в конце списка кавказских народов. Упоминание об участии русов в борьбе на Кавказе 643 г. во "Всемирной истории" ат-Табари (923 г.), дошедшей до нас в персидской обработке Бал'ами (X в.), некоторые исследователи считают позднейшей вставкой (82). Не связано с названием русь и упоминание τά ρούσια χελάνδια, на которых император Константин Копроним совершил поход против булгар в 773 г. (83), поскольку это были скорее "красные" а не "русские" (ρούσια) хеландии – суда больших размеров***, тогда как русь использовала легкие ладьи, более того, маловероятно, чтобы [188] русь в это время доставляла подкрепления Византии (84). Таким образом, в византийских, арабских и вообще южных источниках название русь распространяется только с IX в. Но на этой основе было бы рискованно делать вывод, что прежде это название было неизвестно на юге или вообще не существовало. Достаточно вспомнить, как поздно появились упоминания славян (точнее, славянских этнонимов, употреблявшихся и позднее) в греко-латинском мире. О венедах в Риме узнали или по крайней мере стали писать в I в. н. э. (Плиний, Тацит); а под названием славяне они выступают в греческих и латинских источниках только с VI в., хотя трудно сомневаться в их древнем происхождении (85). Византийские источники, кроме общего названия анты, которое, кстати, уже в VII в. исчезло, вообще не знали восточнославянских раннесредневековых этнонимов, и только в середине X в. Константин Багрянородный перечислил ряд из них*. Это объясняется, вероятно, отсутствием политических связей и очень слабыми, скорее опосредованными, торговыми контактами; кочевники, распространившиеся в черноморских степях, затрудняли установление тесных отношений между Византией и восточными славянами. Кстати, только формирующееся феодальное государство обеспечило постоянный экспорт мехов, меда, воска, невольников. И понятно, что раннесредневековая Византия, как и арабский Восток, так поздно зафиксировали название русь, исключая случайное упоминание Псевдо-Захарии. Это не значит, что название русь не было известно до IX в. на зависимых от Византии землях., по крайней мере в Крыму. На давнее знакомство с этим названием указывает сама его греческая форма ،Ρwς, которая не могла появиться в IX в., поскольку не была заимствована ни из скандинавского (раз слово русь не скандинавского происхождения), ни из славянского языков** (замена -у- на -w- не имеет объяснения). Тем более исключено происхождение слова ،Ρwς из финского Ruotsi. Тогда остается единственная [189] возможность: Византия обязана знакомством с этим названием кочевым народам, передвигавшимся в черноморских степях*. Но эти посредники не могли быть тюркского происхождения, поскольку в их языках перед начальным r- появлялось u- (например, Urus) (86), которого нет в греческом ،Ρwς. He могло ли поэтому слово русь попасть в греческий язык от одного из иранских народов в еще более раннее время (т. е. до IV в., когда в черноморских степях появились тюркоязычные гунны). В этом случае название, распространенное на протяжении столетий у греков в Северном Причерноморье, проникло бы в Византию только в IX в., в период формирования Древнерусского государства и сопутствующей этому процессу военной экспансии (87).

Проблема происхождения названия русь требует дальнейших исследований, в особенности лингвистических. В этом этюде мы хотели лишь обратить внимание на односторонность схемы Roslagen (или ему подобное) – Ruotsi – русь и ее несоответствие исторической обстановке, а также на возможность локализации первоначальной руси на Днепре.

б) Значение названия Русь

О первоначальном значении названия русь у восточных славян можно только делать предположения. В соответствии с нашими предшествующими наблюдениями, [190] оно должно было быть не этническим (племенным) (88), а географическим понятием, как позднейшие Подолия, Полесье, Волынь (89). В период формирования Древнерусского государства на территории Руси (в географическом смысле), кроме полян, очевидно, жили и другие племена, в частности северяне (90). На совместную деятельность этих двух племен указывает отсутствие в источниках достоверных известий о конфликтах между ними (91), как между полянами, уличами и древлянами. Когда в Киеве появился "государствообразующий" центр не только полян, но и северян, он получил название не от полян, поскольку это не отвечало реальной политической ситуации, но от территории, на которой жили оба эти племени, от Руси в географическом смысле. Только тогда исконное географическое значение названия Русь сменилось на политическое, охватывающее сначала древнюю территорию, но проявляющее тенденцию к распространению на другие земли, подчиненные этому центру*. Процесс формирования Древнерусского государства шел довольно быстро и вел к подчинению всех восточных славян, которые стали входить в понятие Русь. Эти политические преобразования нашли отражение уже в источниках X в., как, например, [191] в сообщении Ибн Якуба (966 г.), а также в документе "Dagome iudex" (ок. 991 г.), которые указывают, что Польское государство на востоке граничит с Русью, и тем самым признают Русью не только "Русскую землю" в узком значении, но и прилегающие к ней пространства на польской границе (92). Раннее расширение понятия Русь вызвало гипотезу, будто исконно оно обозначало всех восточных славян, а его локальное значение, ограниченное ядром Русского государства (Киевской землей), было вторичным (93) и появилось в связи с процессом государственной децентрализации в XII-XIII вв. Однако многочисленные примеры показывают, что чаще политический центр навязывал свое название зависимым странам, даже иноэтничным (название Римской империи сохраняла еще средневековая Византия; то же подтверждают более близкие примеры Венгрии и Литвы). Еще ярче это проявлялось в раннефеодальный период, когда создавались этнически однородные государственные организмы: во Франции*, Чехии, Польше и т. п. Труднее объяснить сужение понятия Русь до обозначения Киевской земли (включая Черниговскую и Переяславскую) в период феодальной раздробленности, т. е. в то время, когда Киев утратил главенствующее положение и политическое первенство перешло к Ростово-Суздальской Руси. Если бы произошло ограничение понятия, то название Русь в узком смысле скорее появилось бы на Клязьме. Есть также ряд древнейших источников, употребляющих название Русь в [192] узком смысле. К ним принадлежит в первую очередь "Баварский географ"; его термин Ruzzi, без сомнения, определяет не всех восточных славян, поскольку некоторые из племен фигурируют в самом списке, например, Busani – бужане, Unlizi – уличи (94). В русской традиции название Русь также соединялось с Киевом, как следует из нашей гипотезы о принятии этого названия варягами только в Киеве. Характерны упоминания летописей, противопоставляющие русь отдельным восточнославянским племенам. По новгородскому известию, Олег велел руси сделать паруса из наволок, а словенам из простого материала; когда ветер разорвал тонкие паруса, словене вернулись к старым, из грубого полотна, по более мощным (95). Шахматов не без основания приписал этот рассказ новгородцам (96), которые, вероятно, шутливо критиковали киевлян за склонность к роскоши*. В 1018 г. летопись называет в рядах войска Ярослава: "Русь, и варягы, и словене" (97). В легенде, записанной в XI в., древляне, убив Игоря, [193] говорят: "Се князя убихомъ рускаго..." (98) Так не могли сказать люди, считающие себя русскими.

Итак, мы согласны с теми исследователями, которые, как М. Н. Тихомиров, А. Н. Насонов, Б. А. Рыбаков (99), считают, что название русь, первоначально узкое, расширяло свое значение по мере формирования Древнерусского государства.

В изменяющихся условиях формирования государства основное политическо-территориальное название, Русь, не только включало новые земли, но и обогащало свое этническое содержание; кроме полян и северян, оно охватило другие восточнославянские племена, а также те иноэтничные элементы, которые вошли в Древнерусское государство, в том числе и шведов*. Однако в состав русского господствующего класса, длительное время сохранявшего обособленность и политическое преимущество на территории восточных славян, без сомнения, проникали многочисленные представители других восточнославянских племен, а также скандинавы. Для поддержания в повиновении зависимых земель создавались центры власти. Источники, как русские, так и иностранные, позволяют установить хотя бы некоторые из этих центров, также включаемые в понятие Русь.

Древнейший и главный центр исторически сложился в Киеве. Его происхождение освещает несколько сообщений, прямых и косвенных, о которых говорилось выше.

Согласно уже сделанным выводам, посольство некоего народа рос, которое в 839 г. находилось в Ингельгейме, представляло Киев. На это указывает также титул [194] правителя росов: хакан (100). Именно киевских князей титуловали "хаканом" еще в XI в. (101)* Вообще, в первой половине IX в. существовал только один центр Руси – Киев (если исключить небольшой черноморский центр, о котором речь дальше). Употребление титула "хакан" в 839 г. может свидетельствовать об уже развитой государственной организации (102) и одновременно указывать на то, что Древнерусское государство формировалось в соперничестве с хазарским каганатом. Наименование киевского князя хаканом в 839 г. подтверждается дипломатической перепиской Людовика Немецкого с императором Василием (871 г.), из которой явствует, что, по византийскому протоколу, титул "хакан" принадлежал верховным правителям авар, хазар и норманнов (103), под последними, очевидно, следует понимать тогдашнюю киевскую династию скандинавского происхождения, представленную Аскольдом и Диром. [195]

Заслуживает внимания, что в одном ряду помещены правители авар (что может быть только исторической реминисценцией, поскольку Аварское государство ко времени Людовика давно перестало существовать), хазар и норманнов, что указывает на важное место киевского князя в иерархии тогдашних владетелей. Сохранились сведения, правда не очень достоверные, что уже в первой половине IX в. Русь осуществляла нападения на византийские владения (104). В 860 г. Русь совершила нападение [196] на Царьград. Этот поход опустошил пригороды столицы и произвел в Константинополе огромное впечатление, как видно из проповеди и энциклики патриарха Фотия, а также из других источников (105). Он является свидетельством быстрого роста военной мощи и политической организации Киевского государства. Только из такого сильного центра, как Киев, а не из Крыма или Тмутаракани (106) [197] можно было предпринять этот поход (107), с чем согласно большинство исследователей. "Повесть временных лет" вполне удачно приписала руководство походом Аскольду и Диру (108)*.

Из других крупных политических центров наибольшее значение имел, без сомнения, Новгород, объединенный с Киевом под властью киевского хакана уже при Олеге. Скорее всего, к Новгороду относится известие об "острове русов", имеющееся в сочинениях Ибн Русте вскоре после 903 г. и Гардизи (1050-1053 гг.), но восходящее к анонимному произведению IX в.** Ошибочно считалось, что в нем описаны отношения, восходящие к первой половине IX в., но упоминание о Святополке (моравском) указывает на время его правления: 870-894 гг. Согласно этому известию (109), русы живут на острове, окруженном озером, лесистом и болотистом, его размеры исчисляются тремя днями пути вдоль и поперек; жители острова имеют правителя, которого зовут хакан рус; они ходят в походы на ладьях на славян, берут их в плен и отвозят на продажу хазарам и булгарам. Численность народа рус – 100 тыс. человек. Они не пашут и живут тем, что берут у славян. Многие славяне поступают к ним на службу, чтобы таким образом обеспечить себе безопасность. Далее идут подробные, но не интересующие нас сведения об обычаях этого народа.

Так же как в более позднее время у писателей-гуманистов в арабских описаниях обнаруживается тенденция поразить читателя курьезами. Поэтому это описание не следует толковать дословно. Уже сама численность [198] жителей острова – 106 тыс. живущих грабежом – совершение фантастична. В Европе не найдется озера с островом, поперечник которого составляет не менее 60 км. Однако некоторые детали известия заслуживают внимания. Пейзаж имеет характер явно северный, болотисто-лесистый, а упоминание об острове заставляет вспомнить топоним Хольмгард* ("город на острове", скандинавское название Новгорода (110)), также достоверным представляется упоминание о славянах, под которыми, без сомнения, следует понимать местных словен, хотя жертвами нападений были скорее соседние финские племена. Откуда взялась на Ильмене русь и из кого она состояла, достаточно ясно. Это были киевские воины, которые под предводительством Олега захватили Новгород и, заключив договор, видимо, с частью местной знати (111), забрали власть в свои руки. Среди русов могли находиться, и, скорее всего, находились, скандинавы, некоторые детали их обычаев могли отразиться в этом известии. Чьим изобретением были походы в ладьях, позднее хорошо знакомых как новгородским ушкуйникам, так и казакам с их "чайками", неизвестно. Русы, очевидно, совершали набеги на тех славян и финнов, которые не признавали главенства хакана; возможно, что их целью была прежде всего позднейшая Ростовская земля, подчинявшаяся в раннее время Новгороду и граничившая с Булгарией, откуда информация попадала на Восток к арабским авторам**. Менее ясно употребление титула хакан русов, поскольку такого института новгородские источники не знают. Может быть, речъ идет о хакане, правящем в Киеве; но не исключено, [199] что этим титулом мог быть назван (возможно, в результате какого-то недоразумения) новгородский князь. Эти русы, вероятно, и оставили следы в топонимике Новгородской земли. Они свидетельствуют, что русы были пришлым элементом на этой территории.

Из сообщения ал-Истахри (ок. 950 г.), который переработал труд своего учителя ал-Балхи (ум. в 930-е годы), известно об образовании и других подобных центров. Это сообщение, как представляется, отразило отношения более позднего (на несколько десятилетий) времени и свидетельствует об образовании новых центров русов в Восточной Европе. В нем говорится о трех "родах"* русов: Куяба, Славия и Артания (с городом Арта) (112), – находящихся на значительном расстоянии друг от друга. Первые два названия не вызывают сомнений у исследователей и отождествляются с Киевом и новгородскими словенами; о локализации Артании существуют различные мнения (113).

Это сообщение вообще противоречиво, например в нем приведены явно ошибочные расстояния от Киева и Новгорода до Волжской Булгарии (в действительности Киев находился от нее дальше); дано фантастическое описание Артании, якобы недоступной купцам, поскольку там убивают каждого прибывшего, но вместе с тем жители [200] Артании привозят в Булгарию меха и металл, т. е. находятся с местными купцами в нормальных отношениях. В источнике, как нам кажется, нет достаточных указаний для локализации Артании, а сама форма названия не позволяет связать его с каким-либо известным политическим центром*. В то же время трудно допустить, чтобы до середины X в. в Ростовской земле, которая по своему торговому значению должна была вызывать особый интерес великих князей, не было центра русской власти. В этом сообщении, очевидно, названы только наиболее известные и более всего интересующие булгарских купцов центры Древнерусского государства, т. е., помимо самого Киева**, ближайшие к Булгарии на северо-востоке Руси; тогда кроме Новгорода должен был бы быть упомянут какой-то пункт в бассейне Волги и Оки; там, вероятно, и надо локализовать Артанию***.

Интерпретация арабских известий об "острове русов", а также о "родах" русов как опорных пунктах киевской центральной власти, вступавшей в соглашение с местной знатью и с ее помощью устанавливавшей государственный феодальный режим, находит подтверждение в хорошо известном рассказе Константина Багрянородного об организации русского экспорта (114)****. Это известие, относящееся скорее к сфере организационно-транспортной, чем хозяйственной или политической, можно разделить на три части. В первой – император описывает, каким образом собиралась русская торговая флотилия, направляющаяся далее в Константинополь. Лодки-однодеревки доставляло население отдельных городов (очевидно, вместе с округами): Новгорода (115), Смоленска, Любеча, Чернигова, Вышгорода, спуская их в Киев, там их продавали русам, которые выступали в качестве купцов, а не правителей. Бросается [201] в глаза, что император сообщает о способе приобретения русами лодок-однодеревок, но прямо не пишет о способе добычи товаров, хотя на основании третьей части можно допустить, что товары составляла дань, собираемая князем и боярами или доставляемая от славянских племен, которые определяются как "данники Руси" (οι πα κ τιωται αυτων). Вторая часть известия описывает маршрут флотилии по Днепру и Черному морю; наконец, в третьей – содержится описание образа жизни росов: в начале ноября "их архонты выходят со всеми росами из Киава"* (οι αντων άρχοντες εξέρχονται μετά πάντων των ‘Ρωςπότον Κίαβον) для сбора дани, именуемой "полюдьем" (116) (εις τά πολύδια), с зависимых племен древлян, кривичей, северян и прочих славян" (καί λοιπων Σκλάβων); у них росы проводили зиму, а в апреле, когда на Днепре проходил ледоход, возвращались в Киев. Император повторил сведения, услышанные от русских купцов, не вдумываясь в их истинный смысл; он даже не выяснил подробнее, что означает полюдье, и не догадался, что именно благодаря собранной росами в зимнее время дани наполнялись товарами русские однодеревки. Тем не менее, несмотря на механическое воспроизведение информации, значение слова "росы" в его сочинении вполне очевидно. Здесь это социальный термин, аналогичный термину "русы" в арабском сообщении об "острове русов"**. В процессах образования государства наиболее активную роль играл господствующий слой, включая профессиональных воинов; естественно поэтому, что именно знать стала называться русью, правда только временно (117), поскольку позднее возобладало территориальное, а потом и этническое значение. Понятие русь как социальный [202] термин включали лишь феодальную знать без таких прослоек, как дружинники*, купцы, чиновники. В этом можно убедиться на основании статьи I Краткой редакции "Русской Правды":

"убьеть мужь мужа, то мьстить брату брата, или сынови отца, любо отцю сына, или братучаду любо сестрину сынови; аще не будеть кто мьстя, то 40 гривен за голову; аще будеть русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои будеть, либо словенин, то 40 гривен положити за нь..." (118)**

В двух первых пунктах устанавливаются формы наказания за убийство свободного человека: кровная месть или денежный штраф. В двух следующих уточняются категории лиц, которых касалось сформулированное ранее постановление, и определяется общественное положение: гридник (дружинник), купец, княжеские чиновники (ябедник, мечник); можно сделать вывод, что на первом месте была помещена высшая социальная категория: феодалы, или русины (русь).

Эволюцию слова русь в процессе формирования Древнерусского государства мы, следовательно, понимаем как переход от первоначальной однозначности к многозначности. До IX в. этот термин имел смысл географический, определяя территорию в Среднем Поднепровье. С IX в., сохраняя прежнее, он приобрел еще два или три новых значения: 1) временно обозначал социальный слой, наиболее активный в образовании государства; 2) постепенно распространился на всю территорию Древнерусского государства, а также стал названием восточных славян в целом. Со временем первоначальное, более узкое географическое значение названия русь было забыто; видимо, было забыто и его классовое значение.

В этой главе мы рассмотрели эволюцию значения названия русь внутри страны; в следующей – остановимся среди прочего на значении этого слова за пределами Древней Руси, где оно было отождествлено с норманнами. [203]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Дополнительная аргументация с привлечением литературы, вышедшей после публикации данной книги, содержится в статье: Ловмяньский X. Руссы и руги. – ВИ, 1971, № 9, с. 43-52. – Прим. авт.

Давно забытое положение о греческом происхождении названия русь (Мошин В. А. Варяго-русский вопрос, с. 110) недавно опять появилось в литературе. (Paszkiewicz H. The Origin of Russia, p. 143). Это название якобы происходит от слова русый, обозначающего цвет волос, так же как половцы – от половый. Однако эта точка зрения противоречит как языковым (،Ρwς не является исконно греческим словом), так и историческим данным, которые указывают на исконно местное происхождение названия, а не на греческое заимствование, как вытекало бы из этого положения.

2. Другое дело, что установление этимологии слова русь значительно облегчило бы выяснение норманнского вопроса. Брюкнер выразил убеждение: "Кто верно объяснит название Руси, найдет ключ к выяснению ее первоначальной истории". Однако в ожидании этого он сам дал пример неверного истолкования этого названия: "Название русь выводится от названия ruotsi, которое финны дали шведам, поскольку имена русской династии и дружинников, названия днепровских порогов являются исключительно шведскими". Таким образом, автор пытается не разъяснять древнюю историю страны, исходя из этимологии названия русь, а, напротив, установить происхождение названия, исходя из норманистской концепции истории страны. (Brückner А. О nazwach miejscowych, Kraków, 1935, s. 41).

3. Например, англосаксы усвоили название Великобритания, включающее обозначение древнего этноса (бриттов); немцы же употребляли название Пруссия.

4. Уже Байер обратил внимание, что Адам Бременский называл русских греками. И Матильда в известном письме к Мешко II, когда писала, что восхваляет бога по греческим текстам, очевидно, имела в виду русские тексты. (См.: Bayer G. S. Geographia Russiae. – CAS, 1747, t. 10, p. 405; Monumenta Poloniae Historica, t. 1. Łwów, 1864, p. 322.)

5. Stender-Petersen A. Die Varägersage als Quelle der altrussischen Chronik, S. 42-76. Автор вслед за Рожнецким доказывает, что на Русь эта легенда попала довольно поздно, после 1041 г. (Ibid., S. 66). Действительно, этот рассказ появился лишь в своде Никона (см. Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение, с. 93). Однако исследователи часто ссылаются на эту легенду как историческое свидетельство (Мошин В. А. Начало Руси. Норманны в Восточной Европе, с. 35; Crоss S. Scandinavian Infiltration into Early Russia, p. 506; Anderson J. Schwedische Geschichte. München, 1950, S. 36).

6. Stender-Petersen A. Die vier Etappen des russisch-varägischen Beziehungen, S. 141. Иного мнения придерживается Пашкевич (Paszkiewicz H. Op. cit., p. 141).

7. Stender-Petersen A. Die Varägersage..., s. 46.

8. НПЛ, с. 106.

9. ПВЛ, ч. 1, с. 18; по Шахматову, третья редакция "Повести временных лет" (Ипатьевская летопись) ввела ладожскую местную легенду: "И изъбрашася трие брата с роды своими, и пояша по собе всю Русь, и придоша къ Словеномъ первое, и срубиша город Ладогу, и седе старейший в Ладозъ Рюрикъ, а другии Синеусъ на Белеозере, а третеи Труворъ въ Изборьсце. И отъ техъ Варягъ прозвася Руская земля. По дъвою же лету умре Синеусъ и братъ eго Труворъ, и прия Рюрикъ власть всю одинъ. И пришед къ Ильмерю, и сруби городъ надъ Волховом, и прозваша и Новъгород, и седету княжа, и раздая мужемъ своимъ волости, и городы рубити" (ПСРЛ, т. II. СПб., 1908, стб. 14).

10. Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах, с. 311-314.

11. Stender-Реtersen A. Die Varägersage..., S. 56.

12. Ibid., S. 62.

13. Ibid., S. 75.

14. Ibid., S. 44; Рыдзевская Е. А. Сведения о Старой Ладоге в древнесеверной литературе, с. 52. ("Можно думать, что отправка Рюрика в Новгород после Ладоги – результат литературной обработки ладожского предания... первоначальное ладожское предание скорее всего вовсе не говорило о Новгороде, а носило чисто местный характер").

15. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 396.

16. НПЛ, с. 107: "И седе Игорь, княжа, в Кыеве; и беша у него Варязи мужи Словене, и оттоле прочий прозвашася Русью". Слово прочии – вставка на поле – в этом тексте лишнее. (См.: Шахматов А. А. Разыскания..., с. 299.) В своде 1093 г. имя Олега заменено здесь из династических соображений именем Игоря.

17. Stender-Petersen A. Die Varägersage..., S. 46.

18. ПВЛ, ч. 1, с. 10: "Афетово бо и то колено: варязи, свеи, урмане (ср.: "дочь царя из Урвегии" – filia regis de Urwege. – Annales Pegavienses. MGH SS, t. XVI. Hannoverae, 1854, p. 234), готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии...". Браун интерпретировал корлягов как Kerlinge (каролинги), т. е. французы. См.: Braun F. Russland und die Deutschen in alter Zeit. – In: Germanika, E. Sievers zum 75. Geburtstag. Halle (Saale), 1925. Тихомиров М. Н. Происхождение названий "Русь" и "Русская земля", с. 69.

19. О том, что легенда о призвании руси из-за моря была создана редактором первой редакции "Повести временных лет", т. е. Нестором, писал еще А. А. Шахматов (Шахматов А. А. Сказание о призвании варягов, с. 334). Это же справедливо отметил Лихачев (Лихачев Д. С. – В кн.: ПВЛ, ч. 2, с. 94, 115). В своей статье "Руссы и руги" я доказывал, что русами назывались жители о-ва Рюген (Ловмяньскии X. Руссы и руги.) – Прим. авт.

20. "Ее [Скифию] и Иордан, весьма сведущий космограф, именует Сканзою. Равным образом с этого острова вышли западные народы, ибо сказано в книгах, что готы и даны, а также и гепиды в древности вышли из нее". (Quam (scilli. Scythiam) et Jordanus sapientissimus cosmographus Scanzan appellat. Ex qua insula pariterque gentes occidentales egressae sunt: nam Gotthos et Danos, imo simul Gepidos, ex ea antiquitus exisse legimus. – Ravennatis Anonymi Cosmographia et Gvidonis Geographica. Berolini, 1860, p. 29.)

21. "К тому же об этом существуют разные мнения: согласно одним, саксы берут свое начало от датчан и норманнов, а согласно суждению других, как я слышал в юности от одного человека, говорившего об этом, от греков, либо, как говорят подобные [толкователи], саксы суть остаток Македонского войска, которое, следуя за Александром Великим, вследствие внезапной смерти последнего, рассеялось по всему миру". (Nam super hac re varia opinio est, aliis arbitrantibus de Danis Northmannisque originem duxisse Saxones, alii autem aestimantibus, at ipse adolescentulus audivi quendam praedicantem, de Graecis, quia ipsi dicerunt, Saxones reliquias fuisse Macedonici exercitus, qui secutus Alexandrum immatura morte ipsius per totum orbem sit dispersus. – Widukindi Res gestae Saxonicae, 1. 1.)*

22. "Именно, во времена Карла Великого, короля франков, когда Саксония была по отношению к нему мятежна и не принимала ни ярма его власти, ни христианской веры, народ этой страны переправился на кораблях из Саксонии и занял эту область и получил имя страны этой" [т. е. Пруссии]. (Tempore namque Karoli Magni, Francorum regis, cum Saxonia sibi rebellis existeret, nee dominacionis iugum nee fidei christiane susciperet, populus iste cum navibus de Saxonia transmeavit et regionem istam et regionis nomen occupavit. – Galli Anonymi Chronica II, 42)**. Автор пишет, что взял сведения из местной традиции. Полагаю, что эта традиция состояла в переносе названия саксов на название прусского племени сасинов (см.: Plezia M. Kronika Galla na tie historiografii XII wieku. Kraków, 1947, s. 131), откуда появилось сведение о происхождении сасинов и вообще пруссов из Саксонии, как об этом писал Кентшинский (Kętrzyński W. О ludności polskiej w Prusiech niegdyś krzyżackich. Lwów, 1882, s. 21). Остальное, т. е. связь воинов Карла Великого с саксами, вероятно, принадлежит самому Галлу.

23. Balzer О. Studium о Kadłubku. – In: Balzer О. Pisma pośmiertne, t. I. Lwów, 1934, s. 286.

24. "Она [Русь] также называется Хунгардом, так как гунны первыми имели там местопребывание" (Наес (soil. Rus') etiam Chungard appelatur, eo quod ibi sedes Hunnorum primo fuit. – Adami Bremensis Gesta, Schol. 120 (116). Предполагается, что эта схолия не принадлежит Адаму.

25. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 557.

26. ПВЛ, ч. 1, с. 14.

27. Там же, с. 11. О средневековой библейской "генеалогии" народов см.: Kürbisówna В. Studia nad Kronicą. Wielkopolską. Poznań, 1952, s. 126.

28. Niederle L. Najdawniejsze siedziby Słowian. – Początki kultury słowiańskiej. Kraków, 1912, s. 3.

29. Шaxматов А. А. Сказание о переложении книг на словенский язык. – Zbornik u slavu V. Jagića. Berlin, 1908, s. 172-188.

30. Лихачев Д. С. Русские летописи..., с. 162.

31. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 338.

32. Русский поход 907 г. и русско-византийский договор того же года представляют один из наиболее темных и спорных вопросов в истории Руси X в. Достоверность самого похода была оспорена А. Грегуаром в ряде статей; напротив, Г. Острогорский пытался показать, что отсутствие известий об этом событии в византийских источниках не дает достаточных оснований для сомнений в его достоверности (Ostrogorsk у G. L'Expédition du prince Oleg contre Constantinople en 907. – SK, 1940, t. 11, p. 47-61). P. Дженкинс даже отметил возможные упоминания этого похода в хронике Симеона Логофета (Jenkins R. J. H. The Supposed Russian Attack on Constantinople in 907. – Speculum, 1949, v. 24, p. 403-406). Большое внимание походу и договору уделил Левченко (Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений, с. 97-127), доказывавший существование и похода Олега, и договора. Полагаю, что достоверность похода Олега, независимо от сведений византийских источников, не может быть опровергнута, если не доказано, что русская редакция, записанная при Ярославе Мудром, не аутентична**. Более спорной представляется конечная цель его похода на Константинополь, поскольку нападение на столицу должно было бы отразиться в византийских источниках. (Grégoire Н. Réponse à l'article de G. Ostrogorsky. – Byzantion, 1939, t. 14, p. 380.) Однако указания Нестора на дату похода – 907 г. – и перечисление правивших тогда императоров (Левченко М. В. Указ. соч., с. 120) скорее свидетельствуют, что летописец нашел, – вероятно, в княжеском архиве – какие-то сведения о походе Олега. Не исключено поэтому, что в 907 г. был заключен договор (там же, с. 119), хотя бы временный, как считает Левченко***. Вместе с тем сомнительно, чтобы приведенный Нестором текст договора был подлинным: он представляет собой искусственное соединение статей, взятых из договоров 911, 944 и 971 гг.

33. ПВЛ, ч. 1, с. 25, 34.

34. Патерик Киево-Печерского монастыря, с. 187. См.: Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси, с. 249; Stender-Petersen A. The Varangians and the Cave Monastery. – In: Stender-Petersen A. Varangica, p. 147.

35. Эта редакция, которая возникла в 1511-1521 гг. (Дмитриева Р. П. Сказание о князьях владимирских. М.-Л., 1955, с. 82-109), была использована, чтобы поднять престиж великокняжеской власти, доказав ее древнее и знатное происхождение. Вероятно, редакция, составленная монахом Спиридоном (по прозвищу Сатана), который какое-то время был в Литве и находился там в заключении, противопоставлена литовской историографической традиции, выводящей литовскую шляхту вместе с правящим домом Гедимина также из Рима. Это предание было известно уже Длугошу (Jakubowski J. Studia nad stosunkami narodowościowymi na Litwie przed unią lubelską. Warszawa, 1912, s. 30-35). Такое противопоставление являлось формой литературно-политической полемики.

36. Annales Bertiniani, p. 434. Норманисты считают, что этот источник отождествляет шведов с народом rhos (Tомсен В. Начало русского государства..., с. 41), но это неточное отождествление, поскольку в источнике говорится лишь, что люди, выдающие себя за росов, в действительности были шведами, и император пытался выяснить, почему они взяли чужое название. Гедеонов не без оснований считал, что название rhos определяло не шведов вообще, а тех из них, которые были посланы из Руси в Константинополь с посольством (Гедеонов С. А. Отрывки из исследований о варяжском вопросе, с. 109). Куник считал это соображение Гедеонова самым веским аргументом, когда-либо приведенным против школы норманистов (Куник А., Розен В. Известия ал-Бекри, ч. 2, с. 99), однако он уклонился от дискуссии на эту тему. См.: Тивериадский Л. С. К вопросу о происхождении Руси в связи с этногенезом славян. – ИЗ, 1942, т. 13, с. 210.

37. "Между тем, случилось так, что послы шведов пришли к известному императору Людовику". (Interim vero contigit legates Sueonum ad memoratum principem venisse Hludovicum. – Vita S. Anskarii, cap. 9). Миссия направилась в Бирку, т. е. в ту область, которая поддерживала связи с Русью: "...они [Ансгарий и его спутники] пришли в порт их королевства, который называется Биркой, где были милостиво приняты их королем по имени Бьёрн". (...ad portum regni ipsorum qui Birca dicitur, pervenerunt, ubi benigne a rege eorum, qui Bern vocabatur, suscepti sunt. – Ibid., cap. 11.) По возвращении миссионеры приехали к Людовику "...и с величайшим почетом принятые, рассказали..." (et cum maxima pietatis benevolentia ab eo suscepti narraverunt... – Ibid., cap. 12.)

38. Хотя в ходе расследования оно оставалось в Ингельгейме, Людовик сообщил императору Теофилу о возникших сомнениях. Император обещал собрать дополнительную информацию (Annales Bertiniani, p. 434).

39. Łowmiański H. О pochodzeniu Geografa bawarskiego, s. 31-45. Об этом названии см. выше.

40. Тихомиров М. Н. Происхождение..., с. 61; Насонов А. Н. "Русская земля" и образование территории древнерусского государства; Третьяков П. Н. Восточнославянские племена, изд. 2, М., 1953, с. 210.

41. НПЛ, с. 24. Данным русских источников соответствуют известия карты ал-Кашгари 1074 г. (Miller К. Маррае Arabicae. Arabische Welt- und Länderkarten. Stuttgart 1931, S. 42), хотя во многих случаях она фантастична. На запад от р. Урал и на север от Каспийского моря находятся поселения руси, на северо-запад от нее сакалиба, а от сакалиба на север – араник. На запад от рус и юго-запад от сакалиба находится багинак (печенеги). Эту часть карты можно считать достаточно точной, если признать, что русь занимает окрестности Киева, а сакалиба (славяне) – Новгорода.

42. Шахматов А. А. Древнейшие судьбы русского племени. Пг., 1919, с. 54. Далее мы приводим выводы, касающиеся образования Древнерусского государства (там же, глава 5).

43. Нельзя согласиться с доверием автора к известиям Никоновской летописи (XVI в.) о войне Аскольда и Дира против Полоцка. (Там же, с. 60.)

44. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 324. Это противопоставление давно осевшей руси вновь прибывшим варягам есть и в ранней норманистской литературе. (Томсен В. Указ. соч., с. 107)*.

45. Шахматов А. А. Древнейшие судьбы..., с. 44.

46. Томсен В. Указ. соч., с. 84.

47. Там же, с. 86; Vasmer M. Russisohes etymologisches Wörterbuch, Bd. 16. Heidelberg, S. 551.

48. Stender-Petersen A. Die vier Etappen..., S. 141. Автор присоединяется к точке зрения Экблума.

49. Vasmer M. Russisches etymologisches. Wörterbuch, S. 551.

50. Pogodin A. Les Rossi: un peuple imaginaire. – RES, 1937, v. 17, p. 77. Автор считает, что термины rōther, rōths-karlar и др. созданы самими исследователями и отрицает происхождение от них названия русь; зато он связывает название непосредственно со старошведской формой Rōths и считает, что оно должно было появиться еще до "призвания" варягов, в IV-V вв. (Погодин А. Вопрос о происхождении имени Русь. – Сборник в чест на Васил Н. Златарски. София, 1925, с. 273). Не находил прямой связи между Roslagen и Ruotsi также и Карстен. (Каrsten Т. Е. Die Germanen. Eine Einführung in die Geschichte ihrer Sprache und Kultur. Berlin, 1928, S. 106).

51. Ihre J. Glossarium Suiogothicum in quo tam hodierno usu frequentata vocabula, quam in legum patriarum aliisque aevi medii scriptis obvia explicantur..., v. 2. Upsala, 1769, col. 448. См.: Hellquist E. Svensk etymologisk ordbok, b. 2. Lund, 1939, s. 845. Rōthin, округ на побережье моря, называет упландский областной судебник (Upplandslag), составленный в 1296 г. при Биргере Магнуссоне. (Schwerin С. v. Schwedische Rechte. Weimar, 1935, S. 105). О "корабельных округах" в Скандинавии см.: Schwerin С. v. Schiffbaupflicht. – In: Reallexikon der Germanische Altertumskunde, 1918, Bd. 4, S. 115-116. Подробно этот вопрос разобрал Розенкампф (Розенкампф Г. Объяснение некоторых мест в Несторовой летописи в рассуждении вопроса о происхождении древних руссов. – Труды и летописи ОИДР, 1828, кн. 4, с. 139-166). Для норманнского вопроса безразлично, содержит или нет руническая надпись на мраморном льве из Пирея (теперь в Венеции) упоминание о Рослагене (Rōthsland). См.: Брим В. А. Путь из Варяг в Греки, с. 209; Arntz H. Handbuch der Runenkunde. Halle, 1935, S. 211**.

52. Томсен В. Указ. соч., с. 85.

53. Розенкампф Г. Указ. соч., с. 152. Автор указывает вместе с тем на источник взаимосвязи слов Ruotsi-русь с Рослаген. Й. Лоцениус определял повинности округа Rōthin следующим образом: "Обязанность роксоланов – морские походы".

54. Оставим в стороне вопрос о семантике слова и причинах, по которым заимствованное у финнов слово Ruotsi, определяющее страну (Швецию), приобрело у славян значение этническое (шведы)**.

55. Если бы сходство слов русь и Ruotsi было случайно, как не раз утверждали исследователи (см.: Рыбаков Б. А. Образование Древнерусского государства. М., 1955, с. 17), то норманнская теория автоматически потеряла бы один из своих аргументов; но и родство этих слов не является доказательством норманнской теории.

56. Ошибочная концепция Якобсона не спасает положения (Jаkоbsоn H. Die ältesten Berührungen der Russen mit den nordostfinnischen Völkern und der Name der Russen. – Nachrichten von der königlichen Gesellschaft der Wissenschaft zu Gottingen. Philol.-hist. Kl. 1918, S. 309-312). Автор полагал, что скандинавы, продвигаясь из Руси, передали северо-восточным финским народам названия Rots, Dżut в исходной форме (с -ts); в действительности же эти названия тамошним народам передали не скандинавские посредники, а их западнофинские соседи. (Vasmer M. Beiträge zur historischen Völkerkunde Osteuropas. – SBPA, 1936, Bd. IV, S. 258.)

57. Теоретически славяне могли передать финнам -u-, которое в финских языках заменяло -оu- или -ö- (Мikkоla J. Die älteren Berührungen zwischen Ostseefinnisch und Russisch. Helsinki, 1938, S. 31). Однако славянское - s не могло дать в финском -ts. Поэтому переход русь – Ruotsi невероятен.

58. Дорн Б. Каспий, с. 437; Куник А., Розен В. Указ. соч., ч. 2, с. 99. "Имя Шведов у всех отраслеü балтиüских Феннов – Rotsi (диалект. Ruotsi, Ruotti, Ruossi и т. д., см. Каспий, с. 672), по всей вероятности, столь же древне, как имя "Венды" у Готов, Скандинавов и балтийских Феннов; во всяком случае, оно не позднего происхождения и в самом феннском языке является иностранным словом".

59. На территории Польши, вероятно, жили венеды, название которых заимствовали германцы, распространяя его нередко как Иордан на всех славян; на протяжении всего средневековья это название использовалось в немецком языке для обозначения соседних славянских народов.

60. Данные о венедах-венетах см.: Lehr-Spławiński Т. О pochodzeniu i praojczyżnie Słowian. Poznań, 1946, s. 15-18, 89; Tymieniecki K. Wenetowie, nazwa i rzeczywistość historyczna. – SAU, 1948, t. 1, s. 248-259. Нет сведений, чтобы славяне когда-либо называли себя сами венедами; сходство названий венеды и вятичи только фонетическое (а не этимологическое); второй этноним был местного, а не иностранного происхождения.

61. Так полагал Миккола (Мikkоla J. L'avance des Slaves vers la Baltique. – RES, 1921, t. 1, p. 201). О пребывании готов на нижней Висле см.: Kostrzewski J. Slady archeologiczne pobytu drużyn germańskich w Polsce w pierwszej połowie I stulecia naszej ery. – PZach, 1951, № 5/6, s. 100.

62. Schmiedehelm M. Über die Beziehungen zwischen dem Weichselgebiet und Estland zur römischen Eisenzeit. – CSAB, S. 395-405; Mооra H. Die Vorzeit Estland. Tartu, 1932, S. 38; idem. Die Eisenzeit in Estland bis etwa 500 n. Ch. – Verhandlungen der Gelehrten estnischen Gesellschaft, 1938, Bd. 29, S. 664.

63. Об этом свидетельствуют в первую очередь гидронимы (См.: Вugа К. Die Vorgeschichte der aistischen (baltischen) Stämme im Lichte der Ortsnamenforschung. – Streitberg Festgabe. Leipzig, 1924, S. 22-35; Vasmer M. Beiträge zur historischen Völkerkunde Osteuropas. – SBPA, 1932, Bd. 24, idem. Die ehemalige Ausbreitung der Westfinnen in der heutigen slavischen Landern. – Ibid., 1934, Bd. 26). По сведениям античных авторов, балты занимали территорию между венедами-славянами и финнами, с одной стороны, выходя на Балтику, а с другой – гранича на востоке от Днепра с кочевниками, в частности антами (Tymieniecki К. Ziemie polskie w starożytności-ludy i kultury najdawniejsze. Poznań, 1951, s. 582, 591, 620). Против передвижения границы расселения балтов на восток за Днепр высказался Брюкнер (Brückner A. Budorgis. – SO, 1925, t. 3/4, p. 15), указывая на обманчивость этимологии гидронимов и связывая название голядь (племя, жившее на Оке) с поселением пленных, захваченных русскими в походе 1058 г. и переселенных на Оку. Последнее утверждение представляется неправдоподобным. Русь не граничила с пруссами, и поход Изяслава в 1058 г. против пруссов был случаен (ПВЛ, ч. 1, с. 109). О восточной голяди сообщается лишь в 1147 г.: "... и шедъ Святославъ и взя люди Голядь" (ПСРЛ, т. II, стб. 339). Сомневаюсь, чтобы группа пленных могла 89 лет сохранять обособленность и быть многочисленной. Поселение пленных скорее носило бы рассеянный характер. Также и термин "люди" по отношению к голяди указывает скорее на свободное население. Таким образом, расселение балтов также и на восток от Днепра вполне вероятно. Горюнова на основании археологических данных приходит к выводу, который соответствует данным языка, что еще в первой половине I тыс. н. э. на берегах Западной Двины и Ловати жило смешанное финно-балтское население (Горюнова Е. И. Об этнической принадлежности населения Березняковского городища. – КСИИМК, т. 65, 1956, с. 3-30). Славяне же появились на этой территории не раньше VI в.; о появлении славян в верховьях Волги до первой половины IX в. данных нет. (Там же, с. 21.)

64. Третьяков П. Н. Восточнославянские племена..., с. 144. К сожалению, именно об остготах, которые были политически активны в Восточной Европе, сведений в источниках мало***.

65. Rostovtzeff M. Iranians and Greeks in South Russia. Oxford, 1922, p. 217.

66. Ibid., p. 215. См. также карту распространения римских монет, которые, кстати, часто встречаются и на Волыни. См.: Третьяков П. Н. Восточнославянские племена..., с. 171; Вrajčеwśkуj M. Čas obigu rymśkoj monety v antśkomu suspil'stvi. – Archeolohija, 1952, t. 6, s. 74-78. Автор указывает, что с начала III в., т. е. после расселения готов в Причерноморье, римские монеты на современной Украине исчезают; однако вместе с тем он утверждает, что употребление римских монет здесь продолжалось. Можно добавить, что отсутствие в археологических находках иностранных монет еще не свидетельствует об отсутствии торговли, которая могла быть и меновой.

67. Мооrа Н. Die Vorzeit Estlands, S. 40.

68. Германарих "...покорил же племена: гольтескифов, тиудов, инаунксов, васинабронков, меренс, морденс, имнискаров, рогов, тадзанс, атаул, навего, бубегенов, колдов" (...habebat si quidem quos domuerat Golthescytha Thiudos Inaunxis Vasinabroncas Merens Mordens Imniscaris Rogas Tadzans Athaul Navego Bubegenas Coldas. – Jordanis Getica, § 116). Название Thiudos Inaunxis может указывать на олонецкую чудь (восточный берег Ладожского озера); в Vasinabroncas сохранились известные по другим документам названия веси и биармов; бесспорно названы меря (Merens) и мордва (Mordens); Imniscaris может обозначать черемисов; остальные названия не ясны. Это известие обрисовывает территорию, не управляемую, как считал Иордан, но знакомую готам, хотя весь отрывок и в особенности определение Thiudos вызывает у ученых много споров (Franke A. Thiudi. – In: Pauly-Wissova. Real-Encyclopedie, Hbd. 11, 2 h. Stuttgart, 1936, col. 293).

69. Vondrack W. Vergleichende slavische Grammatik. Gottingen, 1906, S. 278.

70. Oxenstierna E. C. Die Urheimat der Goten. Leipzig, 1948. S. 189-191.

71. Grimm J., Grimm W. Deutsches Wörterbuch, Bd. 8. Leipzig, 1893, col. 1539.

72. Адам Бременский, тесно связанный со скандинавским миром, постоянно употребляет форму Ruzzi, Ruzzia, но также, может быть по аналогии, употребляет и форму Pruzzi (Adami Bremensis Gesta, Schol. 14). В немецких хрониках X-XI вв. и в других немецких источниках встречается форма Ruscia, реже – Rucia ("пришли послы народа Руссии" – venerunt legati Rusciae gentis. – MGH SS, t. III, p. 60; "Болеслав подчинил себе Руцию с помощью саксов" – Bolitzlavus Ruciam auxilio Saxonum sibi subegit. – Ibid., p. 84). "Баварский географ" упоминает Ruzzi и Bruzi.

73. Однако не исключено его иранское происхождение. Проф. Л. Заброцкий считает, что необходимо установить территорию, где находится "семья" родственных названий. Трудность состоит в том, что в результате миграций в Поднепровье исчезло много первоначальных топонимов. Гипотетический след руси мог сохраниться в названии реки Рось, упоминаемой в "Повести временных лет": "въ граде Родъни на усть Рси" (ПВЛ, ч. 1, с. 55). Поскольку русские названия с корнем рад-, род-, руд- могут быть связаны со словом русь *, положение Родни на Роси, указывающее на общее происхождение обоих названий, представляется симптоматичным**.

74. Bartholomae С. Altiranisches Wörterbuch. Strassburg, 1904; col. 1495; raoidita – прилагательное "красный", "красноватый" могло выступать в топонимах.

75. Кönig E. Zur Vorgeschichte des Namens "Russen". – Zeitschrift der Deutschen Morgenländer Gesellschaft, 1916, Bd. 70, S. 92-96.

76. Vernadsky G. Ancient Russia, p. 87.

77. Gesenius W. Thesaurus philologicus criticus linguae hebraicae et chaldaeae veteris testamenti, t. 3. Lipsiae, 1853, p. 1253.

78. König E. Op. cit.; Флоровский А. "Князь Рос" у пророка Иезекии (Из заметок об имени Русь). – Сборник въ чест на Василъ Н. Златарски: с. 505-520.

79. Knaner F. Der russische Nationalname und die indogermanische Urheimat. – Indogermanische Forschungen, 1912-1913, Bd. 31, S. 67-88.

80. Die sogenannte Kirchengeschichte des Zacharias Rhetor in deutscher Uebersetzung. Leipzig, 1899, S. 253.

81. Пигулевская Н. В. Имя "Рус" в сирийском источнике VI в. н. э. – Академику Б. Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952, с. 47.

82. Lewicki Т. Swiat słowiański, s. 353; idem. Żródła arabskie do dziejów słowiańszczyzny, t. 1, s. 127; Дорн Б. Каспий, с. X-XIV.

83. Theophanes Chronographia, с. 359. – Corpus scriptorum historiae byzantinae, Bonnae, 1839, p. 691.

84. Томсен В. Указ. соч., с. 21. Автор обратил внимание, что слово ρούσιος в значении "русский" появилось в византийских источниках только с середины X в.

85. Гедеонов С. Отрывки..., с. 79. До авторов VI в., писавших о склавенах или склавиниях, Иордана и Прокопия, их называл Псевдо-Цезарь, живший около V в. См. сопоставление источников, касающихся славян: Рlеzia M. Greckie i słowiańskie żródła do najstarszych dziejów Słowian, cz. 1. Poznań, 1952, s. 54.

86. Кнауэр Ф. О происхождении имени народа русь. – Труды XI археологического съезда в Киеве, т. 2, с. 17; Маrquаrt J. Ost-europäische und ostasiatishe Streifzüge, S. 354; Tомсен В. Указ. соч., с. 89.

87. В своих выводах мы исходим из того, что названия Ruotsi, русь, ،Ρwς имеют общий источник; это отождествление наиболее-обосновано в отношении форм русь / рос, поскольку их самостоятельное развитие, на возможность которого указали Брим (1923 г.) и Смаль-Стоцкий (Smal-Stоскуj R. Die Germanisch-deutschen Kultureinflüsse im Spiegel der ukrainischen Sprache. Leipzig, 1942, s. 79) требует счастливого стечения обстоятельств: два слова различного происхождения не только созвучны, но и определяют один и тот же объект. Это предположение смелое, но не окончательное, и мы предпочитаем искать другое объяснение. Не представляется убедительной и гипотеза, что слово русь было именем нарицательным и обозначало светловолосых (русых) норманнов. Зачем бы тогда его восприняли темноволосые днепровские славяне?

88. В этом пункте мы расходимся с интересной гипотезой Б. А. Рыбакова, который на основании археологических данных поместил на р. Рось (к югу от Киева) племя росов, ссылаясь также на упоминание Иорданом "вероломного племени росомонов" (Rosomonorum gens infida. – Jordanis Getica, § 129)**. Рыбаков Б. А. Древние русы. – CA, 1953, т. 17, с. 99, 95***. Однако среди восточнославянских племен не встречается племя с таким названием. Шмидт (Schmidt L. Die Ostgermanen. München, 1941, S. 241), так же как и другие исследователи, скептически относился к известию Иордана о росомонах ("Этот народ представляется эпически-фиктивным, так же как и его отдельные представители"); их название требует специального исследования. Не исключено, что в нем отразилась первоначальная днепровская русь, что подтвердило бы нашу гипотезу.

89. От такого названия, определяющего страну (а не от идентично звучащего названия города на Буге), взяли имя волыняне – племя, известное Нестору (ПВЛ, ч. 1, с. 13). Название Волынь в территориальном значении впервые появилось в "Повести временных лет" под 1077 г.: "Всволодъ же йде противу брату Изяславу на Волынь..." (ПВЛ, ч. 1, с. 132). Трудно сомневаться в древности этого территориального названия, от которого произошел ойконим Волынь.

90. См.: Рыбаков Б. А. Образование Древнерусского государства, с. 40.

91. Сообщение о завоевании северян Олегом в 884 г. (ПВЛ, ч. 1, с. 24) – одна из поздних вставок "Повести временных лет".

92. Kowalski T. Relacja Ibrahima ibn Jakuba. Kraków, 1946, s. 50: "С Мешко соседствуют на востоке Русь, а на севере Бурус". Сходным образом очерчивает пределы Польши "Dagome iudex": "Область Пруссов, как говорят, простирается вплоть до места, которое называется Руссией, а область Руссов простирается вплоть до Кракова" (fine Pruzze usque in locum, qui dicitur Russe, et fine Russe extendente usque in Craccoa. – Łowmiański H. Imięchrzestne Mieszka I, s. 238). С этими известиями согласуется сообщение "Кведлинбургских анналов" о смерти св. Бруно от рук язычников в 1009 г. ("на пограничье Руссии и Литвы" – in confinio Rusciae et Lituae. – Annales Quedlinburgenses. MGN, SS, t. III, p. 80). Из этих записей видно, что Русь, доходила до территории пруссов, и, таким образом, земля дреговичей должна была входить в нее; с другой стороны, Владимир Святославич в 981 г. занял города Червенской Руси и Перемышль, следовательно, земли по Бугу тогда относились к Руси.

93. Лихачев Д. С. – В кн.: ПВЛ, ч. 2, с. 239-244; Soloviеv A. Der Begriff Russland im Mittelalter. – In: Studien zur alteren Geschichte Osteuropas, Bd. 1. Graz-Köln, 1956, S. 148.

94. Существующие мнения о локализации этих названий см.: Ноrák В., Trávniček D. Descriptio civitatum ad septentrionalem plagam Danubii. – Rozprawy Československé Akademie Věd, 1956, t. 66, S. 26, 30, 44. Название Ruzzi авторы поместили на юге, видя в них или киевскую русь, или какой-то норманнский пункт в Крыму (что маловероятно). Русская колония (но не исключительно норманнская) должна была существовать в середине IX в. где-то в районе Крыма или вообще на северном побережье Черного моря. Однако народ Ruzzi я бы локализовал ни там, ни на Азовском море (Łowmiański H. Kilko uwag krytycznych о początkach Polski. – RH, 1949, t. 18, s. 364), а скорее на Среднем Днепре. Это был один из народов, живших на торговом пути из Кракова через Киев к Каспийскому морю и перечисленных источником; если расположить названия в порядке следования, то этот список таков: Uuislane, Lendizi (лендзяне), Busani, Unlizi, Ruzzi, Ungare, Caziri. Это были крупные племена, и трудно допустить, чтобы Ruzzi обозначали какую-то мелкую "русскую колонию" в Причерноморье. Что касается Unlizi, то вряд ли их можно локализовать на территории полабских древлян (Horák В., Trávniček D. Op. cit., s. 30), поскольку ни одно из достоверных названий "Баварского географа" не относится к нижнему Полабью. Столь же неубедительна их локализация в Венцлаве на о-ве Узнам, поскольку его размеры невелики.

95. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 612; ПВЛ, ч. 1, с. 25. Лихачев Д. С. – В кн.: ПВЛ, ч. 2, с. 241. Лихачев считает, что значение названия русь в этом рассказе не ясно; как нам кажется, русь здесь означала территориальное ядро Древнерусского государства.

96. Шахматов А. А. Разыскания..., с. 334.

97. ПВЛ, ч. 1, с. 96.

98. НПЛ, с. 110; ПВЛ, ч. 1, с. 40 (945 г.)

99. Рыбаков Б. А. Древние русы, с. 28. X. Пашкевич пришел к неожиданному выводу, что название Русь в X-XIII вв. обозначало лишь Киевскую, Черниговскую и Переяславскую земли, а кроме того, имело религиозное значение, обозначая признающих православие (Paszkiewicz H. Op. cit., р. 1-25, 333-335). Мнение автора опровергает утверждение Галла Анонима, который пишет: "Полония – северная часть Славии, с востока соседствующая с Русью" (Igitur ab aquilone Polonia septentrionalis pars est Sclauonie, que habet ab oriente Rusiam. – Galli Anonymi Chronicon, I., Intr.)**. Ясно, что Русь имеет здесь политико-географическое, а не религиозное значение. Подробнее см.: Łowmiański H. О znaczeniu nazwy "Ruś" w wieku X-XIV, s. 84-101.

100. ..."По их словам, они были направлены к нему царем их, называемым хаканом, ради дружбы" (...quos rex illorum chacanus vocabulo ad se amicitiae, sicut asserebant, causa direxerat. – Annales Bertiniani, p. 434); Гедеонов С. Варяги и Русь, т. 2, с. 487.

101. Этот титул в середине XI в. употребил митрополит Илларион в своем "Слове о законе и благодати": "Похвалимъ же и мы по силе нашей, малыми похвалами... великаго кагана нашеа земля Владимера..." Титул "хакан" раньше ошибочно читался как имя Хакон; эта точка зрения теперь отвергнута; чтобы доверителем посольства был швед, представляется столь же малообоснованным, как и хазарский хакан, как это предполагал Лаер (Laehr G. Die Anfänge des russischen Reiches..., S. 16, 122). О том, что хазары использовали варягов в дипломатических отношениях с Византией, как киевские князья, ничего не известно.

102. Этот титул тюркского происхождения был в то время хорошо известен на Западе (Stegmann von Pritzwald К. Der Einfluss des Autoritätsbegriffs. – Wörter und Sachen, 1929, Bd. 12, S. 241), поскольку он употреблялся аварами, как свидетельствует так называемая "Хроника" Фредегара: "Короля их, хакана" (regem eorum gagano. – Fredegarii Chronicon, IV, 48. – MGH SRM, t. II, 1888). Но из этого сообщения не следует, что в то время в Византии титул "хакан" был признан, как считает Стендер-Петерсен (Stender-Petersen A. Das Problem der ältesten byzantinisch-russischnordischen Beziehungen, S. 176; idem. Die vier Etappen, S. 143); о признании этого титула Византией известно только с 871 г.

103. Из этой переписки известно только послание императора Людовика Немецкого, приведенное в "Chronicon Salernitanum": "Нам неизвестно, чтобы вождя авар, хазар или норманнов или князя болгар звали хаканом, но королем или государем болгар" (Chaganum vero non praelatum Avarum, non Gasanorum aut Nortmannorum nuncupari reperimus, neque principem Vulgarum, set regem vel dominum Vulgarum. – MGH, SS, t. III, 1839, p. 523). Как видно из этих слов, Людовик, ограждая престиж императорского титула, был не склонен признавать титулатуру, употреблявшуюся в Византии, соответствующей действительности. Интересно было бы узнать, как назвал норманнов византийский император Василий? (Куник А., Розен В. Указ. соч., ч. 2, с. 42). Если именем рос, то почему Людовик идентифицировал его с норманнами? Существует две возможности: 1) при германском дворе помнили о шведском по национальности посольстве от народа рос в 839 г., 2) знали о скандинавском происхождении киевской династии.

104. О нападениях русских на Византию первой половины IX в. известно из жизнеописаний двух византийских святых: Георгия из Амастриды (город на северном побережье Малой Азии) и Стефана Сурожского (совр. г. Судак в Крыму), исследованных Васильевским (Васильевский В. Г. Жития св. Георгия Амастридского и Стефана Сурожского. – ЛЗАК, 1893, т. 9, с. I-CCCV), который доказал аутентичность первого источника, сохранившегося в греческой рукописи X в. По мнению Васильевского, в этом памятнике нет вставок и анахронизмов, он был создан не позднее IX в., а некоторые детали, такие, как отсутствие упоминаний икон, свидетельствуют о его создании до 842 г., т. е. вскоре после смерти Георгия в начале IX в. (см. также: Липшиц Е. Е. О походе Руси на Византию ранее 842 г. – ИЗ, 1948, т. 26, с. 312-331). Липшиц, как и Васильевский, доказывает авторство Игнатия (митрополита в Никее с 830 г.). Поэтому можно предположить, что русские отряды достигали берега Малой Азии до 842 г. Иной характер имеет "Житие епископа сурожского Стефана" (ум. в конце VIII в.), сохранившееся в греческой и более обширной русской редакциях; эпизод о русах есть только во второй редакции, являющейся компиляцией XV в. (Васильевский В. Г. Жития..., с. CCLXXVI *). В ней рассказывается о нападении руси во главе с новгородским князем Бравлином на побережье Крыма. Васильевский (там же, с. CCXCIII) считает возможным, что название Новгорода было интерполировано, а имя Бравлин – искажение текста. Левченко (Левченко М. В. Указ. соч., с. 51) полагает, что это житие "менее надежный источник, чем житие Георгия". Зато Раух (Rаuсh G. v. Frühe christliche Spuren in Russland. – Saeculum, 1956, v. 7, p. 56) уверен в достоверности сведений в обоих житиях и даже допускает существование Бравлина**. Те же исследователи, которые признают известие о русском походе в "Житии Георгия" позднейшей вставкой (Louillet da Costa G. Y eut-il des invasions russes dans l'Empire Byzantin avant 860. – Byzantion, 1941, v. 15, p. 231-248), связывали его с походом Игоря 941 г., отрицая существование Древнерусского государства до 860 г.; сомнения в нападениях русских на византийские владения до 860 г. – вообще преувеличение. Столь хорошо организованный поход (как свидетельствует безнаказанность нападающих, которые ушли невредимыми) говорит о большом военном опыте руси (Lаеhr G. Op. cit., р. 25, 94; Левченко М. В. Указ. соч., с. 74) и, вероятно, о предшествовавших ему небольших набегах. О русских походах на Византию до 860 г. пишет и Вернадский (Vernadsky G. The Problem of the Early Russian Campaigns in the Black Sea Area. – ASEER, 1949, v. 8, p. 1-9).

105. Этому походу посвящена монография Васильева (Vasiliеv A. The Russian Attack on Constantinopole in 860. Cambridge, 1957). Проблема исследована также Левченко (Левченко М. В. Указ. соч., с. 56-76). Дату похода (ранее считался 865 г.) уточнил по греческим источникам Боор (Вооr К. de. Der Angriff der Rhos auf Byzanz. – BZ, 1895, Bd. 4, S. 459)*.

106. На существовании Тмутараканского княжества уже в IX в. настаивает Мошин (Мошин В. Начало Руси..., р. 293; он же. Хельгу Хазарского документа. – Slavia, t. 15, 1937, p. 191; Vernadsky G. Ancient Russia, p. 278). Против принадлежности Тмутаракани в IX в. Руси и существования там самостоятельной русской колонии см.: Насонов А. Н. Тмутаракань в историй Восточной Европы. – ИЗ, 1940, т. 6, с. 82; Левченко М. В. Указ. соч., с. 86; Монгайт А. Л. Археология в СССР, с. 338. Пашкевич ошибочно считал исходным пунктом похода 860 г. Новгород (Рaszkiewicz H. Op. cit., p. 422). Надо полагать, что оба хорошо известных русских похода на Царьград (Игоря в 941 г. и Владимира в 1043 г.) организовывались в Киеве, и Пашкевич не прав, думая, что последний шел из Новгорода (ibid., p. 425). Если во главе его и стоял новгородский князь Владимир, то это было связано скорее с привлечением варяжских отрядов. Более того, новгородские источники говорят об участии в этом походе только варягов и руси (южной), обходя молчанием новгородцев (Шахматов А. А. Разыскания..., с. 225-228, 623-624). Из киевского же источника очевидно, что поход организовал киевский князь Ярослав, поручив командование своему сыну Владимиру и дав ему воеводой Вышату; кроме того, Ярослав послал с ними своего киевского воеводу Ивана Творимирича (ПВЛ, ч. 1, с. 103). Организация похода 860 г. в Новгороде невозможна по двум обстоятельствам: во-первых, между Новгородом и Причерноморьем и Южной Русью еще не было политических связей; во-вторых, крупная военная акция требовала хорошего знания чужой (византийской) территории, а необходимыми сведениями в Новгороде не могли располагать.

107. Vasiliev A. Op. cit. Автор считает, что в 200 русских ладьях, о которых говорят источники, помещалось 20 000 воинов под командой Аскольда и Дира; эта цифра, без сомнения, преувеличена (см. рец. на кн. Васильева: Boack A. – Speculum, 1947, v. 32, s. 660-661).

108. ПВЛ, ч. 1, с. 19. Летописное сообщение о походе Аскольда и Дира основано на предании (Шахматов А. А. Очерк древнейшего периода истории русского языка. СПб., 1915, с. XXVI; Истрин В. М. Моравская история славян и история поляно-руси. – Вуzantinoslavica, 1931, t. 3, p. 311). Пресняков же (Пресняков А. Е. Лекции по русской истории, с. 67) считает его вымыслом редактора.

Участие Аскольда и Дира в походе 860 г. ныне представляется мне сомнительным. См.: Łowmiański H. Początki Polski, t. 5, s. 181. – Прим. авт.

109. Macartney C. M. The Magyars in the Ninth Century, p. 213. Здесь сопоставлены тексты Ибн Русте и Гардизи. Ibid., p. 200; Lеwiсki Т. Swiat Słowiański..., s. 347.

110. Адам Бременский называет Новгород Ostrogard, что, как установил Миккола, означает Островоград (Миккола И. Ostrogard-Holmgard. – В кн.: Сборник историко-филологического общества Харьковского университета, 1908, т. 15, с. 27). Против отождествления Holmgardr с "островным городом" выступила Б. А. Рыдзевская (Рыдзевская Е. А. Холм в Новгороде и древнесеверное Holmgardr. – Известия Российской академии истории материальной культуры, 1922, т. 2, с. 105-112). Возражая против объединения в одном слове скандинавского (Holm) и славянского (град) элементов, она связала Холм с одним из новгородских концов. Однако название Руси Gardariki также состоит из скандинавского и славянского элементов. Но каково бы ни было происхождение названия Holmgardr, его первая часть была повсеместно известна именно в скандинавском значении "остров", как видно из приведенного у Адама Временского соответствующего западнославянского названия.

111. Это нашло отражение в сообщении о славянах, переходящих на службу к руси.

112. Lewicki G. Swiat słowiański..., s. 361. Интерпретация текста вызывает споры (Marquart J. Osteuropäische und ostasiatische Streifzüge, S. 518; Validi Togan A. Z. Ibn Fadlan's Reisebericht, S. 320). Известия ал-Истахри и Ибн Хаукаля (который переработал и дополнил текст ал-Истахри) свел воедино анонимный персидский географ X в.** (см.: Туманский А. Г. Новооткрытый персидский географ X ст. и известия его о славянах и русах. – Записки Восточного отделения Русского археологического общества. 1896, т. 10. СПб., 1897, с. 121-127).

113. Их сопоставил А. Карасик (Карасик А. К вопросу о третьем центре Древней Руси. – ИЗ, 1950, т. 35, с. 304), который считал это название именем нарицательным, а не собственным. Другие исследователи полагали, что арабские авторы помещали Артанию в Скандинавии, что может быть справедливым только в том случае, если бы упоминание о третьей Руси было литературным построением, не соответствующим действительности (Вестберг Ф. К анализу восточных источников о Восточной Европе, с. 398; Validi Togan A. Z. Op. cit., S. 320), и на севере Восточной Европы, в Биармии (Томсен В. Указ. соч., с. 35). Последнее представляется правдоподобным, если локализовать Биармию на территории карелов и веси, около Ладожского озера. Однако я сомневаюсь, чтобы там мог образоваться центр киевской власти до середины X в. (Tallgren A. M. Biarmia. – Eurasia Septentrionalis Antiqua, 1931, t. 6, S. 100-120).

114. Constantine Porphyrogenitus. De administrando imperio, p. 62.

115. Характерно и необыкновенно точно определение Новгорода как лежащего во "внешней Руси" (άπό της έξω ‘Ρωσίας). При этом нельзя обойти вопроса, где находилась "внутренняя Русь". Полагаю, что с небольшими коррективами можно принять мнение Г. Манойловича, который идентифицировал ее с землей полян. Действительно, император называет Киев как главную базу господствующего слоя и поэтому он противопоставляет Киев остальной территории, "внешней Руси". Не вижу нужды искать "экзотические" решения, локализуя "внутреннюю Русь" в Скандинавии или же на Черном море, как это гипотетически предположил А. Соловьев (Soloviev A. ‘Η έξω ‘Ρωσία. – Byzantion, 1938, t. 13, p. 231).

116. Константин дал не очень ясное объяснение полюдья: "полюдье, что именуется "кружением" (εις τά πολύδια λέγεται γύρα). В действительности под γύρα надо понимать поездки князя с дружиной для сбора даней с населения. См.: Попов Н. Спорное место в гл. IX "De administrando imperio" Константина Багрянородного. – Byzantinoslavica, 1931, v. 3, p. 92-96.

117. Гипотезу о социальном значении слова русь выдвинул Падалка (Падалка Л. В. Происхождение и значение имени "Русь". – Труды XV археологического съезда в Новгороде, 1911 г., т. I. М., 1914, с. 364) и развил Юшков (Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства, с. 57), который признавал, что слово русь первоначально определяло социальный строй в среде восточных славян в VIII-IX вв. Представляется, что положение Юшкова справедливо только до определенной степени, и первоначальное значение слова русь не имело социального оттенка, как и названия русь и славяне в упоминавшемся выше известии о шелковых и полотняных парусах в войске Олега (см.: Тивериадский Л. С. Указ. соч. – ИЗ, 1942, т. 13, с. 46).

118. ПРП, вып. I, с. 77. Первая часть Краткой редакции "Русской Правды" была составлена в Новгороде, как видно из употребления в ней названия словенин.

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Х.ЛОВМЯНЬСКИЙ. РУСЬ И НОРМАННЫ

Глава VI. Скандинавы в составе господствующего класса на Руси

Очевидно, серьезная ошибка старых антинорманистов заключалась в том, что они искали славянские корни в скандинавских названиях, известных по источникам, касающимся Руси, и таким образом компрометировали свои другие, иногда правильные положения, перемежая их с ненаучными, дилетантскими. Эта ошибка ушла в прошлое. Мы не отрицаем того, что русский престол заняла династия скандинавского происхождения (1), но и не считаем, что это обстоятельство предрешило образование скандинавами Древнерусского государства.

Верно, что в Киеве после славянской династии легендарного Кия в источниках появляются четыре князя со скандинавскими именами: Аскольд, Дир, Олег, Игорь, после которых, о чем также надо помнить, правили вновь князья со славянскими именами (если исключить регентшу Ольгу): Святослав, Ярополк, Владимир, Святополк, Ярослав. Этот период князей, носящих скандинавские имена, отражает особенность исторического развития Киевской земли, нашедшую выражение в появлении чужой династии, но не передает его сущности. Мы привели доводы того, что скандинавское имя Олега еще не определяет его этнокультурную принадлежность и его отношения со славянским окружением. Нет оснований судить иначе и о других киевских князьях, в особенности о [204] наследнике Олега – Игоре. Первым правителем на Киевском столе, о котором сохранились одновременные и подлинные известия, была Ольга; они свидетельствуют об уважении, которым она пользовалась, а также о привязанности к ней славянского окружения.

Призвание представителя иноземной династии, не навязанное завоевателями, не вынужденное внешним натиском, а вызванное внутренними процессами, не было исключительным явлением; подобное случалось в разных странах в раннее средневековье. Известно, что западные славяне избрали своим князем франкского купца Само, по происхождению романизированного кельта (VI в.) (2); из Польши происходил род Михала Вышевича, князя в сербском Захумье (IX в.) (3), болгарский Самуил был родом из Армении (X в.) (4); роль, которую сыграл Вихман, родственник императора, у редариев (X в.) (5), возвысила его до положения князя этого племени. Во всех случаях приход чужой династии не нарушил внутреннего развития; скорее, призвание иноземных правителей являлось результатом этого развития. К сожалению, из-за скудости раннесредневековых источников часто остаются неизвестны, а если и известны, то не детально, ни подробности призвания на трон чужеземцев, ни их роль после восшествия на трон. Для иллюстрации привлечем поздний, но выразительный пример; приглашение псковитянами литовского kunigas (князя) и его правление.

В результате внутренних войн в Литве Довмонт, противник литовского короля Миндовга, "съ дружиною своею и съ всемъ родомъ своимъ" бежал в Псков ( 1266 г.) и там крестился "съ своими боляри", получив в крещении имя Тимофей. "И бысть радость велика Псковицамъ, и посадиша его на княжении въ своемь граде въ Пскове". Понятны причины этой радости: Псков получил опытного вождя и новые силы для борьбы с соседней, донимавшей его набегами Литвой и грозным Орденом. Мы узнаем также, что сразу после вокняжения Довмонт вместе с "треима [205] девяносты" псковитянами совершил разорительный поход на литовские земли, достигнув значительного успеха. На протяжении своего долголетнего правления (ум. в 1299 г.) он особенно отличался в борьбе с крестоносцами и пользовался признанием на Руси, о чем свидетельствует причисление его к лику православных святых (6). Это пример культурной и национальной ассимиляции князя чужого происхождения и сопровождающего его немногочисленной дружины (7), а также полного перехода этого князя на службу русского общества. Этот пример – доказательство того, что чужая династия вовсе не обязательно осуществляла враждебное местным интересам политическое давление. Быстрая ассимиляция Довмонта и его дружины только частично объясняется более высокой культурой Руси в тот период; она была обусловлена в первую очередь обстоятельствами, которые вынудили их искать убежища на Руси. Некоторые аналогии имелись и в русско-скандинавских отношениях IX-X вв. Русь опережала норманнов в культурном развитии, что облегчало процесс их ассимиляции, но решающее значение играли условия, в которых норманнская экспансия в Восточной Европе не могла сыграть самостоятельную роль и выливалась в деятельность вспомогательного характера, обслуживающую интересы русской знати. Именно эти возможности использовали как династия, так и более широкий круг варягов – купцы и наемные воины, переходившие на службу славянскому обществу. Примером подобной ассимиляции князя иноземного происхождения является также раннефеодальное славянское государство Само (8). Вокняжение на киевском столе династии скандинавского [206] происхождения нельзя признать совершенно случайным, поскольку Олегу и Игорю там предшествовали Аскольд и Дир. Встает вопрос, не существовали ли специфические обстоятельства, которые склоняли киевлян к передаче княжеской власти в руки норманнов. Одно, очевидно, носило местный характер: киевское ядро государства было созданием не одного, а двух или более племенных органов – отсюда возможность трений внутри самого политического союза; правитель чужого происхождения, в силу своей нейтральности, скорее мог сгладить эти трения и потому был полезен для поддержания единства; судя по летописным известиям, подобная ситуация сложилась и на севере, где трения между словенами и соседними племенами были поводом для призвания чужеземцев (9). Кроме того, можно указать и другие причины, почему выбор так охотно падал на князей скандинавского происхождения. Они отличались знаниями в торговых делах и знакомством с чужими странами, что облегчало установление торговли с заграницей, столь существенной для раннефеодального государства и для его господствующего класса; наверно, их делал полезными (10) и опыт в организации походов, особенно водными путями. Ясно, что эти правители-иноземцы не были необходимы в процессе формирования восточнославянского государства, поскольку в других славянских странах соответствующие функции с успехом выполняли династии местного происхождения. Выбор, сделанный киевлянами, свидетельствует об их оборотливости и умелом использовании конъюнктуры для ускорения объективного процесса. По тем же причинам полочане призвали князя родом из Скандинавии, Рогволода (11): Полоцк лежал на магистрали, связывающей Швецию [207] с Востоком, и пытался защищать свою самостоятельность и права контроля над двинским отрезком этого пути от тех сил, которые создавали государство по Днепру – Волхову. В этом случае династия скандинавского происхождения не выполнила своей задачи по охране полоцких интересов, поскольку общее развитие Руси шло в противоположном направлении. О результатах этой борьбы сообщает летопись, говоря о победе Владимира Святославича над полоцким Рогволодом (12).

Несомненно, что в определенной мере норманисты преувеличивают норманнский компонент в составе господствующего класса па Руси. Если бы они могли показать, что он состоял исключительно или в значительной части из скандинавов, тогда пришлось бы признать норманнскую теорию генезиса Древнерусского государства доказанной по крайней мере в организационной сфере, учитывая, что государственный аппарат тогда был создан при интенсивном участии норманнов, хотя и в этом случае следовало бы принять во внимание существеннейшие моменты: экономическое состояние, зависящее от уровня развития орудий труда, и социальную структуру страны, создающие предпосылки для формирования государственной власти. Во всяком случае, этнический состав господствующего класса требует тщательного и критического рассмотрения.

Доводы норманистов по этой проблеме развивались в двух направлениях. Во-первых, они пытались показать, что иностранные источники, византийские, латинские, а также арабские, считали русов скандинавами, противопоставляли их славянам как отдельной этнической группе, а также не признавали Древнерусского государства славянским. Во-вторых, они ссылались на непосредственные свидетельства об этническом характере русского господствующего класса, который якобы состоял почти исключительно из скандинавов. Антинорманисты старались опровергнуть или ослабить оба эти аргумента, а если и признавали, что под названием русов выступали также и шведы, то сразу подчеркивали, что прежде всего это название означало славян.

Начнем с рассмотрения иностранных источников, где русы определяются как норманны. При их анализе надо учитывать два момента: 1) действительно ли эти источники [208] идентифицируют русь с норманнами; 2) если они считают эти понятия идентичными, основано ли их суждение на хорошем знании этнических отношений на Руси, а если они неверно понимают эти отношения, или неверно их объясняют, то по каким причинам. В современной литературе противники норманнской теории делали упор на выяснение первого вопроса, хотя не раз принимали во внимание и второй.

Среди иностранных источников наибольший вес имеют византийские из-за проявляемого ими интереса к Восточной Европе в связи с установлением непосредственных отношений с Русью до 839 г., ведением с ней торговли и дипломатических отношений (хотя и затрудненных военными действиями). В Константинополь прибывали и купцы, и неоднократно русские послы. Латинские источники, несмотря на существование торговых путей от Днепра до Регенсбурга и установление непосредственных дипломатических отношений с Русью со второй половины X в., располагали меньшей информацией о Восточной Европе и черпали известия о Руси в значительной мере из Византии. Что касается арабов, то они получали информацию о Руси другими путями, чем Византия (преимущественно используя в качестве информаторов волжских булгар и хазар); Восточная Европа была для них экзотическим краем, и они имели о ней очень неясное представление.

Все упоминания источников о руси (и славянах) в период формирования Древнерусского государства, содержащиеся в названных источниках, неоднократно и подробно разбирались уже в XVIII и XIX вв.; у норманистов подробнее и критичнее всего Куником, а у антинорманистов – Гедеоновым. Систематическое издание этих источников, снабженное критическими комментариями, является актуальной научной потребностью, оно значительно облегчило бы всем исследователям ориентацию также и в норманнской проблеме*. Очевидно, что дальнейшие замечания ни в коей мере не заменяют такой работы. Ведь не каждое упоминание руси может быть использовано для выяснения этнического содержания названия, даже если и содержит характеристику этого народа. Если, например, патриарх Фотий называет 'Ρως народом исключительно воинственным и жестоким, который завоевал соседние страны, то эти слова хорошо соответствуют тогдашней ситуации в Древней Руси, формирующейся как [209] государство, но с натяжками могут быть истолкованы и в норманистском смысле. Для избежания бесплодных споров лучше обратиться к сведениям и суждениям более определенным; применение такого метода находим, например, в работе Томсена.

Среди византийских источников норманисты ссылаются на два конкретных указания, определяющих народ рос. Одно из них находится у Продолжателя Феофана (и в других родственных упоминаниях) при описании похода Игоря 941 г. В этом упоминании οι 'Ρως были определены как "οι και Δρομιται λεγόμενοι, οι εκ γένους των 'Φραγγων κα θίστανται" ("называемые и дромитами, которые из рода франков"*) (13). Проблемы дромитов лучше не касаться; она может быть темой особой и, вероятно, бесплодной дискуссии. Определение франки можно понимать двояко – или как указание на германское происхождение руси, или как на искаженное название варягов (14). Во втором случае упоминание свидетельствовало бы о присутствии варягов в войске Игоря и было бы лишено значения для выяснения проблемы руси; в первом – могло бы действительно свидетельствовать, что в понимании хотя бы некоторых византийских авторов русь принадлежала к кругу германских народов, т. е. в данной ситуации была норманнской. Но в том-то и дело, что не всем высказываниям хроник мы обязаны доверять на сто процентов. Если бы мы хотели решать вопрос об этнической природе руси на основании сочинения Адама Бременского, то должны были бы признать ее греческой**. Обсуждаемый источник допустил неточность, присущую и византийским писателям; ее причины выясним ниже.

Главным свидетелем норманнского происхождения руси был признан Константин Багрянородный. Его сочинение, уже рассмотренное нами, противопоставляло русь славянам как господствующую силу племенам-данникам. Однако мы ранее выяснили, что речь не идет о признании иноэтничного происхождения этой господствующей силы в своей массе по сравнению с данниками-славянами. Эта русь, кочующая в осенние и зимние месяцы по славянским землям, очень напоминает образ жизни, например, [210] Болеслава Кривоустого, переезжающего вместе со своим двором с места на место, sicut Numida (15). Эта практика феодальных дворов была обусловлена состоянием натурального хозяйства и транспорта, поскольку не было другого способа потреблять запасы, доставляемые населением на местные княжеские склады, постоянно взыскивать с населения дань, предназначенную на содержание княжеского двора, дружины и т. д.*

Особое внимание исследователи придают другому сообщению императора (16): описанию днепровских порогов, названия которых приведены на двух языках, росском (ρωσιστί) и славянском (σκλαβινιστί). Всего император перечислил семь порогов (из девяти) (17). Их названия звучат следующим образом:

названия славянские	названия росские
1. εσσουπη (18)	нет соответствующего (18)
2. οστ ροβουνιπράχ	ουλβουσί
3. нет соответствующего (19)	Γελανδρί (18)
4. νεασητ	'αειφός
5. βουλνηπραχ	βαρουφόρος
6. βερουτζη	λεάντι
7. ναπρεζη (20)	στρούκου**

Не будем проводить этимологического анализа этих названий, этому посвящена обширная литература, в которой [211] последняя работа – основательное языковедческое исследование К. О. Фалька; укажем только, что в соответствии с результатами этимологических изысканий первый ряд действительно состоит из славянских названий; наименования же второго имеют скандинавское происхождение, и даже точнее – шведское. Кстати, и неспециалист с первого взгляда заметит славянские элементы в первом ряду (например, πράχ – польск. próg) и скандинавские во втором (например, βορσί, φόρ, φόρος). Этот вывод признан бесспорным. "Сила и значение данного факта, – пишет один из противников норманнской теории, – несомненно, исключительны. В самом деле: если русский язык является одним из скандинавских наречий, ничего общего не имеющим со славянским языком, то, следовательно, русы – скандинавы (21)". Не следует удивляться, что антинорманисты, убежденные в истинности своей точки зрения, не хотели доверять выводам противной стороны, основанным на этимологическом анализе, и пытались показать, что хотя бы некоторые из "росских" названий не скандинавского происхождения и что, в сущности, вся "росская" группа представляет номенклатуру международного характера, содержащую элементы различного языкового происхождения и хотя употреблявшуюся на Руси, но, во всяком случае, не показательную для определения природы "росского языка". Если эта точка зрения верна, названия теряют значение аргумента в пользу норманнской теории и дальнейшая дискуссия на эту тему беспредметна. Однако нужно считаться и с другой возможностью: а именно что все названия, определенные как "росские", в действительности скандинавские, поскольку языковеды убедительно показали это и опровергнуть их доказательства трудно. Поэтому и мы, не желая исходить из сомнительных положений, принимаем вывод, внешне "худший" для нашей концепции: "росские" названия в действительности все без исключения скандинавские.

Гедеонов (22), признавая скандинавский характер по крайней мере некоторых "росских" названий, одновременно утверждал, что они были усвоены из скандинавского языка русью, которая использовала помощь норманнов в [212] судоходстве; тем самым они не могут быть свидетельством скандинавского происхождения руси. Действительно, на основании таких языковых элементов, как техническая терминология, а в данном случае названия порогов связаны с техникой экспорта и плавания, трудно установить происхождение языка. Однако, с другой стороны, представляется непонятным, почему русь, имея славянские названия, дублировала их, и к тому же систематически, при помощи чужих, скандинавских? (23).

Попытаемся решить этот вопрос иначе. Говоря о "росском" языке, император имел в виду не язык истинной, или славянской, руси, но язык той особой части руси, которая использовала скандинавский язык и дала днепровским порогам шведские названия. Истинная русь говорила на славянском языке, преобладающем в Восточной Европе, широко известном на Балканах, используемом, без сомнения, в Константинополе для объяснения, например, с купцами скандинавского происхождения (24); различия между славянскими языками еще не были значительны. И император не счел нужным упоминать, что названия были взяты из восточнославянского языка, раз среди самих славян господствовало представление о принципиальном языковом единстве, что нашло выражение в "Повести временных лет" (25).* Еще менее были существенны диалектальные различия между славянами для иностранцев. Скорее всего, император не отдавал себе отчета в этих сравнительно небольших различиях, а если бы [213] указал их в тексте, введя отдельные названия для восточнославянского языка, это вызвало бы только терминологическую путаницу, непонятную читателю. Приходим к выводу, что восточнославянские названия днепровских порогов Константин Багрянородный не мог определить иначе, чем славянские. Тогда встает вопрос: каким термином должен был он определить язык, на котором говорили те русы, которые были шведского происхождения? Ведь термины норманнский, как и шведский тогда не употреблялись в Византии, термин βάραγγοι появился только в XI в. (26); тем временем сами русские купцы и послы скандинавского происхождения называли себя русами. В этих условиях император не только мог назвать шведский язык русским, но, очевидно, не мог найти, да и не нуждался в поиске для него другого, лучшего названия, понятного византийскому читателю, который если и знакомился со шведами, то только в одном виде – преображенными в русов. Эта номенклатура удовлетворяла императора и его окружение, была распространена в IX и X вв. в Византии, хотя с нашей точки зрения была путана, неточна, ввела исследователей в заблуждение и стала одним из краеугольных камней норманнской теории, которая, даже вопреки доброй воле ее отдельных представителей, должна была затемнить наше представление о прошлом Руси и через нее всех славян. Кстати, эта номенклатура не была исключением, поскольку много неточностей можно найти и в древних, и в современных названиях. Так, латинские источники охотно называли аваров гуннами, а венгров – аварами, в то время как сами венгры предпочитали выступать под названием гуннов. Немецкие завоеватели Пруссии взяли название покоренного парода и распространили его на значительную часть территории исконно немецкой. [214] Белорусская шляхта называла себя литвинами, а польская использовала ученое название сарматы. Интересную позднейшую аналогию рассмотренному сочинению Константина Багрянородного представляют записки императорского посла Сигизмунда Герберштейна, который по дороге в Москву посетил Великое княжество Литовское и провел в своем описании "литовские" названия двух зверей – зубра и лося: suber, loss (27). В действительности это были названия, взятые из белорусского языка, на котором говорила значительная часть населения тогдашнего Великого княжества Литовского.

Анализ сообщения Константина Багрянородного требует еще одного дополнения: мы опустили вопрос, каким названием определял император Древнерусское государство и страну. В его распоряжении была литературная номенклатура: например, явивший несколько позже Лев Диакон называл русов (в широком смысле) тавроскифами; Константин употребил, однако, разговорное название в его южной, эллинизированной форме: 'Ροισία (Росия). Следовательно, у него появляется терминологическая многозначность, подобная той, которая встречается и в русских источниках, причем одно из значений одинаково в них и у Константина: определение Древнерусского государства, страны восточных славян; другое носит специфический характер, не встречающийся в русских источниках (исключая построение Нестора): обозначение шведов, находящихся на службе на Руси.

Вывод, основанный на сообщении о днепровских порогах, особенно ценен, поскольку позволяет выяснить, почему в Византии название русь – 'Ρως приобрело значение "шведы". Одновременно оно дает ключ к пониманию западных названий, дошедших в латинских источниках, которые идентифицировали русь с норманнами. Кстати, Запад мог иногда проверить византийские данные при помощи собственных наблюдений, как было сделано в 839 г. и отражено в "Бертинских анналах". К уже рассмотренному известию этого источника не будем [215] возвращаться; среди других (28) следует вспомнить о сообщении, касающемся нападения руси на Константинополь в 860 г., переданном, правда, позднее Иоанном Диаконом (жившим на рубеже X и XI вв.), но основанном на более ранних известиях. Этот источник не назвал руси, а приписал нападение норманнам (Normanorum gentes) (29). Употребление этого определения не требует специального комментария: на территории Византии русь чаще всего представляли норманны, как купцы или послы, по ним и формировалось представление о руси, и это обстоятельство также влияло на значение западных названий.

Более интересными, поскольку они богаче данными и считаются одним из основных свидетельств норманнского происхождения руси, являются известия Лиутпранда, епископа Кремоны (с 963 г.), который дважды посетил Византию и, естественно, там почерпнул информацию о руси. Особого внимания заслуживает перечень соседей Восточноримской империи, среди которых есть и русь. Только упоминание о руси нельзя объяснять, вырвав из контекста, поскольку тогда оно утрачивает истинный смысл.

[Византия] "имеет с севера венгров, печенегов, хазар, русиев, которых иначе мы называем норманнами, а также болгар, очень близко от себя; с востока – Багдад; с юго-востока – жители Египта и Вавилонии... Прочие же народы, которые живут в том же климате: армяне, персы, халдеи, авасги – ей служат" (30).

В этом описании содержится такая же терминологическая двузначность, что и у Константина Багрянородного. С одной стороны, название русь поясняется как идентичное норманнам, с другой – это развернутая этническая характеристика прилегающих к Византии [216] территорий, где русь выступает совершенно в ином, чем прежде, значении: автор назвал все крупные народы, соседствующие с Восточноримской империей на севере – ближайших болгар, далее венгров, печенегов, хазар; естественно, в этом списке не мог отсутствовать крупнейший среди них – восточные славяне. Их мы должны идентифицировать с Rusii. Терминологическое сходство греческого и латинского источников здесь очевидно: норманны-шведы в обоих случаях являются составной частью Rusii (русов), но благодаря специфическим обстоятельствам здесь термин расширяется до обозначения всех восточных славян по наиболее известной среди них группе (pars pro toto) (31).

Итак, византийско-латинские источники X в. употребляют термин росы, Росия и т. п. для определения не только норманнов, по также и восточных славян. Норманист мог бы в связи с этим сказать, что в изначальном смысле термин росы означал норманнов, а общее значение – восточные славяне – стало производным. Это наблюдение было бы истинно, если допустить, что восточные славяне действительно восприняли название русь из своего главного политического центра, но тогда надо сделать и следующий вывод: если восточные славяне взяли наименование от главного политического центра, то то же самое могли сделать и бывшие на службе этого центра норманнские пришельцы.

Гораздо больше, чем латинские авторы, сообщают сведений о русах и восточных славянах с IX-X вв. арабские писатели, причем, как мы указывали, они располагают собственными источниками информации. К сожалению, несмотря на иногда очень ценные сведения, этот материал в значительной части мало достоверен и требует при использовании тщательной критики. Особенно фантастична информация об обычаях, смешивающая элементы, свойственные различным этническим общностям (32); номенклатура [217] также отличается непостоянством (33). Наиболее существенные сведения арабских источников об острове русов и трех центрах русов мы уже анализировали. Дополним предшествующие выводы еще двумя известиями: одним – приводимым как доказательство славянского характера руси, а другим – которое считается убедительным свидетельством того, что русь была норманнской.

Первое приводит географ Ибн Хордадбех в своей "Книге путей и стран", написанной, как предполагается, в 846-847 гг. (34)* Она следующим образом описывает путь купцов ар-рус:

"Они являются племенем среди ас-Сакалиба. Привозят шкуры бобров, черных лис, а также мечи из удаленных концов [земли] Саклабия к морю Румейскому, [где] владыка ар-Рум берет с них десятину. Если хотят, путешествуют по Итилю**, реке ас-Сакалиба и проезжают через Хамлих, город хазар, [где] его правитель берет с них десятину. Далее прибывают к Джурджанскому морю... Иногда привозят они свои товары на верблюдах из Джурджана в Багдад, переводчиками им служат евнухи ас-Сакалиба. Они выдают себя за христиан и платят [только] поголовную [подать]" (35)***.

Термин ас-Саклабия (Сакалиба) неустойчив, в некоторых случаях он может обозначать народы тюркские, финские, даже немцев, как у Масуди (36), однако преимущественно им определяли славян (37). В данном случае решительно идентифицировать Саклабия со славянами позволяет появление переводчиков ас-Сакалиба; известно, что международным языком в сфере восточноевропейской торговли был славянский язык****, а не скандинавский, тюркский или финский. И протяженность Саклабии, как вытекает из описания, подтверждает это предположение. [218] Поэтому можно не сомневаться, что Ибн Хордадбех считал русских купцов славянами*. Иное дело, находились ли среди них в большом количестве норманны, о чем говорит роль варягов в торговле Восточной Европы, а также список купцов из договора 944 г. Это известие ценно тем, что около середины или во второй половине IX в. Киев стал не только политическим, но и экономическим центром, раз арабам были известны русские купцы, т. е. приходящие именно из киевской земли, где, вероятно, концентрировалась торговля, ориентированная в южном (море Румейское тут должно обозначать Черное море), а также в юго-восточном направлении (Джурджан – Каспийское море). Организация торговли была схожа с той, что описана у Константина Багрянородного, поскольку русские купцы доходили вплоть до самых "удаленных концов" Саклабии, до Новгородской земли. Товары, вероятно, перевозились по рекам в ладьях, однако поставщики представляли не общерусское государство, как в середине X в., а местные политические центры. Запись, по-видимому, отражает момент объединения Киева и Новгорода под единой государственной властью.

Еще одно известие конца IX в. содержится в сочинении арабского историка ал-Якуби:

"На запад от города, называемого ал-Газира [Альгезирас], [лежит] город, называемый Исбилия [Севилья], [расположенный] на большой реке, которая есть река Кордовы. В тот город вошли в 229 г. (х. = 843/4 г.) поганые [ал-Маджус], называемые ар-Рус, [которые] захватили [пленных], грабили, жгли и убивали" (38).*

Это интересное сообщение сходно с замечанием Лиутпранда, который трактовал русов как норманнов. Ал-Якуби, наверное, в Египте получил известие о нападении на Севилью неверных, называемых у арабов ал-Маджус, этим термином определялись и норманны; вероятно, и в Западной Европе норманнов тогда называли язычниками. Однако для читателя из восточных арабских провинций ал-Маджус не были известны как норманны; тогда [219] ал-Якуби, что правильно предположил уже Гедеонов (39), дал объяснение при помощи названия, известного на востоке – ар-Рус – и ассоциирующегося не только со славянами, как у Хордадбеха, но и со скандинавами, поскольку те именовались русью не только в Византии и Ингельгейме, но и в восточных странах (40).

Арабских известий о руси много (41). Из них, так же как из византийских и латинских источников, следует только то, что среди руси находились норманны (в основном как купцы), но отнюдь не то, что русь была когда-либо в своей массе норманнской.

Подводя итоги для окончательного выяснения состава правящего класса на Руси, обратимся к ее внутренним источникам. К их категории относятся русско-греческие договоры 911 и 944 гг. в "Повести временных лет", содержащие большое число личных имен. Норманисты считают эти документы доказательством норманнского господства на Руси: правящая династия, князья и бояре, их послы и даже купцы – шведы; славян там нет вообще, поскольку славянские имена, приведенные в договоре 944 г., также, по их мнению, носят норманны, только подвергшиеся славянизации. Посмотрим, в какой мере эти положения истинны. Признаем без оговорок, что имена в подавляющем большинстве действительно скандинавские (42), но оспорим выводы, которые из этого делались. В договоре 911 г. читаем: [220]

"Мы от рода рускаго, Карлы, Инегелдъ, Фарлоф, Веремуд, Рулавъ, Гуды, Руалдъ, Карнъ, Фрелавъ, Руаръ, Актеву, Труапъ, Лидул, Фостъ, Стемид, иже послани от Олга, великого князя рускаго, и отъ всех, иже суть под рукою его, светлыхъ и великих князь и его великих бояръ, к вам, Лвови и Александру и Костянтину, великим о бозе самодержьцем, царемъ греческым, на удержание и на извещение от многих лет межи хрестианы и Русью бывьшюю любовь, похотеньем наших великих князь и по повелению от всех иже суть под рукою его сущих Руси" (43).

В этом документе для читателя может быть впечатляющим само звучание имен, исключительно скандинавских, но этого недостаточно для определения состава правящего класса, поскольку, за исключением Олега, в договоре названа по именам только одна категория лиц – послы, отправленные в Византию. То обстоятельство, что в посольстве использовались скандинавы (44), не требует специального комментария. Имена доверителей здесь не указаны, но приведенные в тексте второго договора, 944 г., представляют особый интерес. Они упомянуты два раза. Первый раз они разделены на две группы: 1) "ясных и великих князей", 2) "великих бояр". Не знаем точно, как звучали эти определения в греческом оригинале, но для нас более показательным является сохранившийся архаичный русский перевод, который красноречивее передает структуру русского господствующего класса, чем это мог бы сделать текст на греческом языке. Как правильно указал С. М. Соловьев (45), первая группа могла [221] обозначать только членов правящего дома, вторая группа включала представителей русской знати вообще. В другом упоминании первая группа выступает под тем же названием "великих князей", а вторая – бояре – не названа; следует предположить, что во втором случае они выступают под названием русь. Однако из договора не вытекает, что это название определяло исключительно бояр. Соответствующее место договора 944 г. звучит так:

"Мы от рода рускаго съли и гостье, Иворъ, солъ Игоревъ, великаго князя рускаго, и объчии сли: Вуефастъ Святославль, сына Игорева; Искусеви Ольги княгини; Слуды Игоревъ, нети Игоревъ; Улебъ Володиславль; Каницаръ Передъславинъ; Шихъбернъ Сфанъдръ, жены Улебле; Прасьтенъ Туръдуви; Либиаръ Фастовъ; Гримъ Сфирьковъ; Прастепъ Акунъ, нети Игоревъ; Кары Тудковъ; Каршевъ Туръдовъ; Егри Евлисковъ; Воистъ Воиковъ; Истръ Аминодовъ; Прастенъ Берновъ; Ятвягъ Гупаревъ; Шибридъ Алданъ; Колъ Клековъ; Стегги Етоновъ; Сфирка... (46); Алвадъ Гудовъ; Фудри Туадовъ; Мутуръ Утипъ; купецъ Адунъ, Адулбъ, Иггивладъ, Олебъ, Фрутанъ, Гомолъ, Куци, Емигъ, Туръбидъ, Фуръстенъ, Бруны, Роалдъ, Гунастръ, Фрастенъ, Игелъдъ, Туръбернъ Моны, Руалдъ, Свень, Стиръ, Алданъ, Тилен, Апубьскарь, Вузлевъ, Синко, Боричь (47), послании от Игоря, великого князя рускаго, и от всякоя княжья и от всехъ людий Руския земля" (48).

Скандинавское происхождение имен послов и купцов, названных в этом трактате, не удивительно, это объясняется служебными функциями, которые норманны выполняли на Руси. Больше всего может навести на размышления монополия купцов норманнского происхождения в византийской торговле; это явление, возможно, обусловлено сравнительно поздним развитием этой торговли, поскольку непосредственные торговые русско-византийские [222] отношения до IX в. представляются сомнительными. Обмен скорее был ориентирован на Восток, и, очевидно, не случайно Ибн Хордадбех определяет русских купцов как славян. Они принимали участие прежде всего в восточной торговле, зато в византийскую были втянуты прежде всего купцы норманнского происхождения.*

Кроме того, обращает на себя внимание группа 25 доверителей, в этом договоре перечисленных поименно. Они принадлежали, естественно, к правящему классу, имена же их преимущественно скандинавские. Вот единственный пункт, на который могли бы опереться норманисты... если на этом поставить точку. Но следует отметить, что названные 25 доверителей не исчерпывают эту группу целиком, определенную словами "от всякой княжья и от всехъ людий Руския земля". Трудно сомневаться в том, что решение о заключении мира было принято если не на киевском вече при участии всего свободного населения (на что указывает подчеркнутое выше слово всехъ), то, во всяком случае, на совете всей знати,** а также старейшин (49). В этом определении знаменательно также слово земля, указывающее, что Русь выступала как территориальное объединение, государство, не как группа завоевателей, и более того, подтверждающее, что круг доверителей был значительно более широким, чем группа из 25 названных по именам лиц. Можно также предполагать, что эта группа представлялась монолитной с точки зрения ее общественного положения, а не созданной из различных слоев или группировок господствующего класса. Как и в предшествующем договоре, она, скорее всего, состояла исключительно из князей или же великих князей, принадлежащих [223] к правящему Дому. Кроме самой терминологии (княжье), это подтверждается включением в нее женщин и также выразительным упоминанием родственных связей некоторых из них с Игорем (Слуды Игоревъ, нети Игоревъ; Акунъ, нети Игоревъ), которые приводились, очевидно, только в случаях возможного сомнения в их идентификации. В то же время в списке отсутствуют два известных норманна на русской службе: воевода Свенельд и Асмунд, кормилец (воспитатель) Святослава. Более того, в описании Константином Багрянородным приема княгини Ольги при императорском дворе в 957 г. (50)* указано, что княгиню сопровождали ее родственницы княжеского происхождения (51), а также придворные, среди которых были послы князей Русской земли и купцы (52). Перечисляя денежные подарки, розданные гостям, император назвал их количество: оказывается, что с княгиней было 16 родственниц, послов было не менее 22, а купцов – 44 (53); а поскольку каждый посол представлял одного князя по условиям договора 944 г., можно предположить, что численность правящего дома не намного изменилась за 944-957 гг.

Итак, документ 944 г. не дает оснований преувеличивать норманнский этнический элемент в господствующем классе, поскольку содержит имена, представляющие лишь три относительно немногочисленные группы: 1) господствующую династию, 2) послов этой династии, 3) купцов. Нет здесь самой многочисленной группы – славянских знатных мужей, бояр, которые были истинной господствующей прослойкой в государстве.

К сожалению, в источниках, кроме договоров 911 и 944 гг., почти нет имен представителей господствующего класса на Руси в IX и X вв., исключая имена членов династии. Неудивительно, что эти имена (их немногим более 10) вызывали большой интерес, приводивший иногда из-за недостатка источников к рискованным домыслам. [224] Конъектура Длугоша, который маловыразительное имя князя древлян Мала заменил именем Микстина или Мстиши, сына воеводы Свенельда, направила Шахматова, который принял эту поправку за подлинный текст, на путь фантастического предположения о норманнском происхождении Малуши, матери Владимира Святославича, отождествленной им с некой Малъмфредь (Мальфрид) (54). Норманист А. Брюкнер (55) показал беспочвенность этого отождествления, которое иногда вновь проскальзывает в литературе (56). Если ограничиться достоверными сведениями, то в "Повести временных лет" упомянуты три норманна: Свенельд, воевода Игоря, а затем Святослава (57), Асмуд, кормилец Святослава (58), и сын Свенельда по имени Мстиша (Мстислав) Лют, или Лютый (по Брюкнеру) (59). Наряду с ними встречаются славянские или принадлежащие славянам имена: Претич, воевода заднепровской Руси (северян?) при Святославе (60); Марк Любечанин, живший во времена Игоря и Святослава (61); его дочь Малуша, взявшая имя от отца (62), наложница Святослава и мать князя Владимира; сын Малка и дядя Владимира – известный Добрыня (63), которого пытались наделить именем Олег, но без соответствующего подкрепления источниками (64) и вопреки свидетельству летописей, которые признают род Малка славянским и боярским. Славянином были Блуд, воевода Ярополка (65), и, очевидно, слуга того же [225] князя – Варяжко (66), поскольку это имя показывает скорее, что он не был варягом, так же как имя Ятвяг в договоре 944 г. не обязательно свидетельствует о том, что его носитель был ятвягом. Известно, что чужие этнонимы часто использовались в качестве личных имен (у готов был Галинд (67), на Руси, кроме Варяжко, был также Ляшко и т. д.). Очевидно, имена такого типа могли указывать на иностранное происхождение, но в равной мере служили и для определения какого-то отношения данного человека к чужому народу.* Поэтому, раз варяги на Руса были обычным явлением, представляется сомнительным, чтобы имя Варяжко было именно у варяга. Более правдоподобно, что это имя подчеркивало какую-то специфическую черту человека славянского происхождения. Далее, у Владимира был воевода по имени Волчий Хвост (68): может быть, это прозвище, но местное. Наконец, есть и греческое имя, очевидно, относящееся к духовному лицу, – Анастас из Корсуни, которого Владимир вместе с греческим клиром привел после завоевания этого города (69). Надо признать, что 3 человека норманнского происхождения из 11 – это очень много, но эти цифры не отражают действительного числа норманнов в составе русского господствующего класса уже потому, что представители скандинавской династии брали воевод и кормильцев со своей бывшей родины.

Анализ иностранных и отечественных источников приводит к единому выводу: норманны не составляли многочисленной группы (70) в составе господствующего класса [226] на Руси (71) и результаты исследований социально-экономических процессов не противоречат ее политической истории. [227]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Скандинавское происхождение династии признается и в советской пауке: Греков Б. Д. Борьба Руси за создание своего государства. М.-Л., 1945, с. 50; Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства, с. 213; Насонов А. Н. "Русская земля" и образование территории Древнерусского государства, с. 72. Если и существовала тенденция опускать этот факт в выводах о происхождении Древнерусского государства, то в советской историографии она преодолена. См. обсуждение вопроса о генезисе феодализма в России и о возникновении Древнерусского государства. – ВИ, 1956, № 3, с. 205*.

2. Labuda G. Pierwsze państwo słowiańskie – państwo Samona. Poznań, 1949, s. 124.

3. Łowmiański H. – Рец. на кн.: G. Labuda. Pierwsze państwo... – RH, 1950, t. 19, s. 209.

4. См. выше, с. 151, прим. 1.

5. Widajewicz J. Wichman. Poznań, 1933, s. 32. О других аналогичных случаях у северо-западных славян см.: Wachowski К. Słowiań szczyzna Zachodnia. Poznań, 1950, s. 128.

6. Известия о Довмонте в ранних редакциях сохранились в Новгородской четвертой летописи (ПСРЛ, т. 4, ч. 1, вып. 1, Пг., 1915, с. 235). Наполненное легендарными сюжетами житие Довмонта помещено в псковских летописях (Псковские летописи, т. 2. М., 1955, с. 16-18; Насонов А. Н. Из истории псковского летописания. – ИЗ, 1946, т. 18, с. 286).

7. О небольшом размере войска, которым распоряжался Довмонт как псковский князь, говорят данные летописи: "Дамантъ сь Псковичи, съ треима девяносты, плени землю Литовьскую" (ПСРЛ, т. 4, ч. 1, вып. 1, с. 235).

8. "И этим органам как представителям определенной племенной группы Само окончательно подчинился, приняв не только славянские обычаи и устройство, но также создав энергичную оборону молодого государства против нападений вчерашнего союзника – государства франков". (Labuda G. Pierwsze państwo... s. 277).

9. Скорее не непосредственно из какой-то скандинавской династии, а от Олега, уже господствовавшего в Киеве (см. гл. 5); иначе трудно объяснить происхождение новгородской руси.

10. Именно такое определение (ulilitas) приводит "Хроника" Фредегара для оправдания выбора Само. "Венды, зная полезность Само, избрали его королем над собой" (Winidi cernentes utilitatem Samones, eum super so eligunt regem. – Fredegarii Chronicon, IV, 48). Labuda G. Pierwsze państwo..., s. 264.

11. ПВЛ, Ч. 1, с 54. "Бе бо Рогъволодъ пришелъ и-заморья, и имяше власть свою Полотьске". (Ср.: НПЛ, с. 125.) С известиями летописей, которые говорят о недавнем приходе Рогволода, не согласуется утверждение, будто в Полоцке издавна находились норвежские конунги (Stender-Petersen A. Das Problem der ältesten byzantinisch-russisch-nordischen Beziehungen, S. 186).

12. ПВЛ, ч. 1, с. 54.

13. Theoplianes continuatus, VI, 39. См. также: Гедеонов С. Варяги и Русь, ч. 2, с. 471.

14. Там же, с. 474. Однако название варяги распространилось в Византии только в XI в.

15. Galii Anonymi Chronicon, I, 12. В "Хронике" противопоставляется организация таких переездов Болеславом Кривоустым (имя которого не приводится) и Болеславом Храбрым, но не сами поездки. Гедеонов (Гедеонов С. Варяги и Русь, ч. 2, с. 533) приводит выражения, аналогичные определению Константина (μετα παντων των Ρως – "со всеми росами"), из поздних русских летописей ("вся земля просто Русская") и полагает, что император привел формулировку своих русских информаторов.

16. Constantino Porphyrogenitus. De administrando imperio, р. 58, 60.

17. Falk К. O. Dneprforsarnas namn i kejsar Konstantin VII Porfyrogenetos De administrando imperio. Lund, 1951, s. 275-294.

18. Император указал, что это название звучит одинаково по-славянски и по-русски; Фальк определяет его как славянское (Falk K. O. Ор. cit.).

19. Это название должно было, по мнению императора, быть славянским, в действительности это скандинавское слово.

20. Фальк передал название как Ναστρεζη, с чем согласился Экблум (Ekblom R. Die Namen der siebenten Dneprstromschnelle – Uppsala Universitets arsskrift, 1951, b. 9, s. 151-174).

21. Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства, с. 51.

22. Гедеонов С. Варяги и русь, ч. 2, с. 537.

23. Как и в сегодняшних украинских названиях порогов, некоторые имеют иностранный характер, как первый – Кодацкий, но у других – местное украинское звучание (Falk К. O. Ор. cit., карта).

24. Bury J. В. The Treatise 'De administrando imperio'. – BZ, 1906, Bd. 15, S. 541.

25. О языках, на которых говорят потомки Ноя, "Повесть временных лет" пишет: "От сихъ же 70 и дъвою языку бысть языкъ Словеньскъ" (ПВЛ, ч. 1, с. 11); и, говоря о размещении славян, не называет их языка: "и тако разидеся Словеньский языкъ..." (там же). Далее в ней говорится о единстве славянского и русского языка: "А Словеньскый языкъ и рускый одно есть" (там же, с. 23). Карлгрен, исходя из скандинавского материала, считал, что названия порогов были переданы по-болгарски (Karlgren А. Dneprfossernes nordiskslaviske Navne. – In: Festskrift udg. af Københavns Univorsitet i Anledning af Universitets Aarsfest November, 1947. Copenhagen, 1947, s. 3-139). По Фальку, славянские названия порогов образованы под влиянием староукраинского наречия, что, впрочем, опровергает Экблум (Ekblom R. Ор. cit., S. 169)**.

26. Название βαραγγοι встречается в византийских источниках только с 1034 г., как указал первым Гедеонов (Гедеонов С. Отрывки из исследований о варяжском вопросе, с. 130), а затем подтвердил Васильевский (Васильевский В. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII вв. – ЖМНП, 1874, октябрь, с. 105, 139). Возникновение варяжского корпуса при императорском дворе автор связывал с отрядом, посланным Владимиром к императору в 980 г. (Там же, с. 121.) Об этом событии пишет его современник Стефан из Тарона и Яхья ал-Антаки (Розен В. Р. Император Василий Болгаробойца. Извлечения из летописи Яхъи Антиохийского. – ЗАН, 1883, т. 44, с. 1-447; Des Stephanos von Taron Armenische Geschichte. Leipzig, 1907, S. 250)*.

27. "На родном языке литовцев бизон называется зубром" (Bisontem Lithvani lingua patria vocant suber...); "Тот зверь, который литовцы на своем языке называют лосем, германцы называют Ellend, а по-латыни – Alces" (Que fera Lithvanis sua lingua loss est eam Germani Ellend, ąuidam latina Alcen vocant. – Horberstein S. Rerum Moscovitarum Commontarii. Basileae, 1571, s. 109, 110).

28. Куник Α., Розен В. Известия ал-Бекри и других авторов о Руси и Словянах, ч. 2, с. 95.

29. Iohannis Diaconi Chronicon Venctum et Gradense. – MGH SS, t. VII. Hannoverae, 1846, p. 18.

30. Habet quippe ab aquilone Hungarios, Pizenacos, Chazaros, Rusios quos alio nos nomine Nordmannos apellamus, atque Bulgarios nimium sibi vicinos; ab oriente Bagdas; inter orientem et meridiem Egipti Babiloniaeque incolas... Caetere vero, quae sunt sub eodem climate nationes, Armeni scilicet, Perses, Chaldei, Avasgi huic deserviunt. – Liutprandi Antapodosis, I, 11. – MGH, SS, t. III, 1839. p. 277.

31. Аналогичные выводы можно сделать из другого сообщения Лиутпранда (ibid., р. 331), где автор отождествляет русь с норманнами, следуя за греками, которые судили об этнической принадлежности руси по ее представителям – купцам, послам, наконец, по происхождению правящей династии. Однако из сообщения о подчинении руси Игорю явно вытекает, что представляемая норманнами русь в действительности была славянской.

32. Можно привести для примера описание дружины и придворной жизни царя русов у Ибн Фадлана, явно фантастическое (Validi Τοgan Α. Ζ. Ibn Fadlan's Reisenbericht, S. 250).

33. Томсен В. Указ. соч., с. 34, 46. Однако сам автор приводит обширные извлечения из арабских авторов.

34. Lewiсki Т. Żródła arabskie..., t. 1, s. 55. Однако не исключено и более позднее создание этого труда (Marquart J. Op. cit., S. 390; Вестберг Ф. К анализу восточных источников о Восточной Европе, с. 374; Brockelmann С. Geschichte der arabischen Literatur, Bd. 1. Weimar, 1898, S. 225).

35. Lewicki T. Żródła arabskie..., s. 77.

36. См.: Вестберг Ф. Указ. соч., с. 364; Validi Togan A. Z. Op. cit., S. 295.

37. Validi Togan A. Z. Op. cit., S. 330.

38. Lewicki T. Żródła arabskie..., s. 251; Marquart J. Op. cit., S. 286. См. известие об этом походе: Kruse F. С. Η. Chronicon Nortmannorum..., р. 158.

39. Гедеонов С. Отрывки и исследования..., с. 92. Эта точка зрения нашла подтверждение в работе Мельвингера (Melvinger A. Les premières incursions des Vikings en Occident d'après les sources arabes. Uppsala, 1955, p. 70-85), который показал, что арабы называли норманнов al-Mağūs, или огнепоклонниками, магами, так как у скандинавских народов был культ огня, кстати, как и у славян. Однако этот термин не привился на Востоке, где норманнов называли ar-Rus, поскольку там определение al-Mağūs ассоциировалось с иранскими магами. (Ibid., s. 79.)

40. Ибрагим ибн Якуб, называя славянских "королей", писал лишь о четырех: болгарском, чешском (король Праги, Богемии и Кракова), северном (Мешко I) и западном (Након), не упомянув в этом ряду русского (Kowalski Т. Relacja Ibrahima ibn Jakuba, s. 50). Очевидно, не относил русь к славянам, хотя и с некоторыми колебаниями, и Адам Бременский (Koczy L. Sklavania Adama Bremeńskiego. – SO, 1933, t. 12, s. 210). Он считал русь составной частью... Греции*.

41. Их критический обзор с норманистской точки зрения дал Вестберг (Вестберг Ф. Указ. соч.)**.

42. О славянских именах в этих документах см.: Соловьев А. В. Заметки о договорах Руси с Греками. – Slavia, 1937/1938, t. 15, s. 409. Не выдерживают критики рискованные этимологии Бараца (Барац Г. М. Критико-сравнительный анализ договоров Руси с Византией. Киев, 1910, с. 64), которые должны была показать, что послы носили преимущественно славянские имена, кроме того, половецкие, литовские, еврейские и даже немецкие, но ни одного скандинавского. См. рец. на его книгу: Salomon R. – BZ, 1911, Bd. 20, S. 522, а также: Μейчик Д. Русско-византийские договоры. – ЖМНП, 1915, июнь, с. 354.

43. ПВЛ, ч. 1, с. 25-26.

44. Чэдвик утверждает, что эти имена взяты из эпоса, однако, ее вывод противоречит анализу документов, подтверждающему их подлинность (Chadwick N. The Beginnings of Russian History, p. 11).

45. Соловьев С. М. История отношений между князьями Рюрикова дома. М., 1847, с. 41.

46. В тексте отсутствует имя доверителя.

47. Это выражение С. М. Соловьев принимает как определение должности (правильное звучание – биричь), а именно герольд, переводчик, которым, наверное, был славянин Сипко, переводивший со славянского (им пользовались норманны в Константинополе) на греческий. (Соловьев С.М. Заметки..., с, 412-417).

48. ПВЛ, ч. 1, с. 34-35.

49. О составе советов, решающих важные государственные дела, можно судить по описанию принятия христианства на Руси при Владимире Святославиче. По древнейшему киевскому своду, Владимир перед принятием решения "созва... боляры своя и старьци градьскые, и рече имъ", а затем выслушал их советы: "отвещавше же боляре рекоша". (Шахматов А. А. Разыскания.., с. 560; ПВЛ, ч 1, с. 74, 75; см также: Шахматов А. А. Корсунская легенда о крещении Владимира. – Сборник статей, посвященных В. И. Ламанскому, ч. 2. СПб., 1908, с. 1029-1153; он же. Разыскания..., с. 151). Шахматов полагал, что это известие появилось в последней четверти XI в. и сообщает о совете всего парода: "И бысть люба речь [бояр и старцев градских] князю и всемъ людемъ" (ПВЛ, ч. 1, с. 74). Хотя вопрос о существовании веча до 1068 г. спорен, полагаю, что это известие нельзя игнорировать, поскольку оно согласуется с упоминанием "всехъ людий Руския земля" в договоре 944 г.

50. Constantine Porphyrogenitus. De cerimoniis, aulae byzantinae, II, 15. См.: Соловьев А. В. Заметки..., с. 412.

51. Ibid.

52. "...послы архонтов Росии и купцы" (οι των αρχοντων 'Ρωσιας αποκρισιαριοι και πραγματευται... – Ibid.).

53. Один раз указано 20 послов, другой – 22, также и купцов: 43 и 44 (ibid.). Может быть, их было еще больше. Число родственников не удивительно, у Само, например, было 22 сына и 15 дочерей (Fredegarii Chronicon, IV, 48).

54. ПВЛ, ч. 1, с. 88.

55. Brückner A. Rozdział z "Nestora", s. 1-25. См. замечания Преснякова об этой гипотезе (Пресняков А. Е. Лекции по русской истории, т. 1, с. 91). Шахматов, кстати, правильно установил некоторые летописные интерполяции имени Свенельда.

56. Stender-Petersen A. Die Varagersage..., S. 15; idem. Jaroslav und die Varinger. – In: Stender-Petersen A. Varangica, S. 130.

57. ПВЛ, ч. 1, с. 39, 40, 42, 52.

58. ПВЛ, ч. 1, с. 40.

59. ПВЛ, ч. 1, с. 40; Brückner A. Rozdział z "Nestora", s. 3; Stender-Petersen A. Die Varagersage..., S. 15.

60. ПВЛ, ч. 1, с. 47.

61. ПВЛ, ч. 1, с. 49. Имя Малк позднее встречалось на Украине. Тупиков Η. Μ. Словарь древнерусских личных собственных имен. СПб., 1903, с. 241.

62. ПВЛ, ч. 1, с. 49; Brückner A. Rozdział z "Nestora", s. 7.

63. ПВЛ, ч. 1, с. 49, 50, 56.

64. Stender-Petersen A. Die Varagersage..., S. 16.

65. ПВЛ, Ч. 1, с 54. Томсен В. Указ. соч., с. 121. Автор из осторожности исключил его из списка скандинавских имен, встреченных на Руси. О существовании славянского имени Блуд говорят названия местностей, образованные от него. (Miklosich F. Die Bildung der slavischen Personen- und Ortsnamen. Heidelberg, 1927. S. 131), например, д. Блудов в нов. Острогеком, Блендов в нов. Луцком. (Słownik geograficzny Królestwa Polskiego, t. 1. Warszawa. 1880, s. 254.) Есть этот корень и в фамилиях (АСЭИ, т. I, М., 1952, с. 406).**

66. ПВЛ, ч. 1, с. 55.

67. Gotschald Μ. Personennamen. – Deutsche Wortgeschichte, Berlin, Bd. 3, 1943, S. 173, где приведены и другие примеры отэтнонимнческих имен.

68. ПВЛ, ч. 1, с. 59.

69. ПВЛ, ч. 1, с. 76.

70. Thietmar, VIII, 32. Автор писал о населении Руси на основе информации, собранной у немцев, принимавших участие в походе Болеслава Храброго 1018 г. В его известии о Киеве много преувеличений и неточностей. Немногочисленность норманнов в составе русской социальной верхушки наглядно выступает также при сравнении е большим количеством германских личных имен в ономастике романских стран Западной Европы (Łowmiański Η. Początki Polski, t. 5, s. 550-552). – Прим. авт.

71. Sаcкe G. Varjag- uad Kolbjag- in der "Russkaja Pravda". – ZSPh., 1940, Bd. 17, S. 284-295. Автор находит в "Русской Правде" доказательство того, что норманны еще в XI в. были на Руси господствующей прослойкой, которая пользовалась специальными привилегиями. Прежде всего, он ссылается на статью Краткой редакции, предусматривающей, что оскорбленный местный житель должен был представить двух свидетелей, а варяг или колбяг мог доказать свою невиновность присягой (ПРП, вып. 1, с. 78). Однако уже М. Владимирский-Буданов выяснил, что в этой статье речь идет скорее об уравнении условий (Владимирский-Буданов М. Хрестоматия по истории русского права, т. I. Киев, 1885, с. 26), в каких находились иноземцы, которые не всегда так легко, как местные жители, могли найти свидетелей в чужой стране. А. А. Зимин (ПРП, вып. 1, с. 89; Sacke G. Op. cit., S. 286) опровергает это объяснение и ссылается на договор 1189 г., где русские и немцы одинаково должны были приводить свидетелей, однако, он не учитывает, что: 1) равенство условий для местных жителей и иноземцев не обязательно являлось правилом; могло быть, что за иноземными купцами формально признавали равные права, но фактически это ставило их в худшее положение; 2) договор 1189 г. был двусторонний и обязывал к тому же русских купцов в немецких государствах; таким образом, с точки зрения общей картины торговых отношений ни одна из сторон не была обойдена. См.: Goetz L. К. Deutsch-russische Handelsvorträge des Mittelalters, Hamburg, 1916, S. 22.

ОГЛАВЛЕНИЕ