15. Проблемы, понятия и направления современной психологии

Маслоу А.Д. Для чего нам экзистенциальная психология // Маслоу А., Мэй Р., Олпорт Г., Роджерс К. Экзистенциальная психология. – М. – Львов, 2005. – С. 61-71.

Я не причисляю себя ни к экзистенциалистам, ни даже к тем, кто усердно и добросовестно пытается приобщиться к этому движению. В том, что пишут философы-экзистенциалисты, есть много такого, что мне очень трудно, а норой и невозможно понять и с чем я даже не пытался справится.

Должен признаться, что я изучал экзистенциализм не столько ради него самого, сколько для того, чтобы выяснить, "для чего он мне как психологу?", все время пытаясь перевести его на язык известных мне категорий. Возможно, именно поэтому я считаю его не столько абсолютно новым открытием, сколько подчеркиванием, подтверждением, уточнением и переосмыслением тех направлений, которые уже существовали в американской психологии (различные психологии личности, психологии роста, психологии самоактуализации, телесные психологии, некоторые неофрейдистские психологии, юнгианская психология, не говоря уже о психоаналитически ориентированных эго-психологах, о гештальт-терапевтах и о многих, многих других).

По этой и другим причинам чтение философов-экзистенциалистов стало для меня весьма интересным, приятным и поучительным опытом. И я думаю, оно будет таковым для многих других психологов, особенно для тех, которые интересуются теорией личности и клинической психологией. Оно обогатило, расширило, уточнило и укрепило, мое представление о человеческой личности, даже если это представление и не нуждалось в коренной перестройке.

Прежде всего позвольте мне определить экзистенциализм в своих собственных категориях, в категориях "для чего он мне". В нем я вижу прежде всего абсолютную приоритетность концепции самоидентичности и опыта самоидентичности как sin qua поп¹ человеческой природы и любой философии или науки, изучающей человеческую природу. Я выбираю эту концепцию в данном случае как базовую отчасти потому, что понимаю ее лучше, чем такие термины, как сущее, экзистенция и онтология, а отчасти потому, что считаю ее применимой на практике, если не сейчас, то в ближайшем будущем.

Но, как ни странно, американские психологи также были одержимы поисками самоидентичпости (Оллпорт, Роджерс, Гольдштейн, Фромм, Уилис, Эриксон, Хорни, Мэй и многие другие). И должен сказать, что работы этих авторов гораздо прозрачнее и ближе непосредственным фактам, то есть более эмпиричны, чем, например, немцев Хайдеггера и Яспсрса.

1. Таким образом, мы приходим к первому выводу, что европейские и американские психологи не так далеки друг от друга, как на первый взгляд кажется. Мы, американцы, "все время говорили прозой и не знали об этом". Безусловно, это одновременное развитие в разных странах в какой-то мере свидетельствует о том, что люди, которые независимо друг от друга пришли к одинаковым выводам, откликаются на нечто реальное во внешнем мире.

1. Этой реальностью, как мне думается, стал тотальный крах всех внешних для личности ценностных начал. Многие европейские экзистенциалисты живо реагируют на вывод Ницше, что Бог умер, и, вероятно, на тот факт, что Маркс тоже мертв. Американцы убедились, что политическая демократия и экономическое процветание сами но себе не решают основного вопроса о ценностях. Теперь уже нет такой инстанции, к которой можно было бы обратиться, остается только путь к самому себе, к своему "я", которое и есть средоточие ценностей. Парадоксально, но даже некоторые религиозные экзистенциалисты отчасти согласны с таким выводом.

2. Для психологов чрезвычайно важно, что философы-экзистенциалисты создают для психологии философский фундамент, которого ей сейчас так не хватает. Логический позитивизм оказался несостоятельным, особенно в клинической психологии и психологии личности. Во всяком случае, основные философские вопросы, без сомнения, вновь будут открыты для дискуссии, и, возможно, психологи перестанут инфантильно полагаться па сомнительные выводы или на интуитивные, непроверенные философии.

3. Альтернативным выражением сути европейского экзистенциализма (для нас, американцев) является то, что он радикально расправляется с тем человеческим затруднением, которое вызвано глубоким расхождением между человеческими стремлениями и человеческой ограниченностью (между тем, чем человек является, чем он хотел бы быть и чем он может быть). Это не настолько удалено от проблемы самоидентичности, как может показаться. Личность - в равной мере и актуальность, и потенциальность.

Я не сомневаюсь, что серьезный анализ этого противоречия мог бы революционизировать психологию. Такой вывод подтверждают многие разработки: проективное тестирование¹, самоактуализация, различные предельные переживания (в которых это глубокое расхождение преодолевается), юигианская психология, а также труды различных теологов.

Авторы этих разработок идут дальше, затрагивая также проблемы и практики интеграции этой двойственной природы человека, высокого и низкого в нем, сотворенного и божественного. Вообще, большинство философий и религий, как восточных, так и западных, содержит в себе эту дихотомию и учит, что путь к "высшему" лежит через отречение и победу над "низшим". Экзистенциалисты же учат, что и то, и другое в равной мере свойственно человеческой природе. Ни то, ни другое нельзя отбросить -их можно только интегрировать. Но мы уже знаем кое-что об этих способах интеграции - о внутренней интуиции, об интеллекте в широком смысле, о любви, о творчестве, о юморе и трагедии, об игре, об искусстве. Я полагаю, что в будущем мы сосредоточим свое внимание на этих способах в гораздо большей мере, чем это было раньше. Еще одним результатом моих размышлений над этой двойственностью человеческой природы стало осознание того, что некоторые проблемы должны навсегда остаться неразрешенными.

(5) Отсюда естественным образом проистекает интерес к идеальному, подлинному, совершенному, богоподобному человеческому существу, желание изучать человеческие возможности как, в определенном смысле, сейчас существующие, как текущую познаваемую реальность. Если в моих словах усматривается излишняя литературность, то уверяю, что это не так. Это всего лишь не совсем обычный способ постановки старых, все еще не решенных вопросов: "Каковы цели терапии, образования, воспитания детей?".

Это также подразумевает еще одну истину и еще одну проблему, которая требует внимательного рассмотрения. Практически каждое обстоятельное описание "аутентичной личности" предполагает, что такая личность по мере своего становления формирует в себе повое отношение к своему социуму и к обществу в целом. Она не только находит разнообразные способы преодолеть себя - она преодолевает и свою культуру. Она не позволяет этой культуре поглотить себя. Она все более обособляется от своей культуры и своего общества. Она все более становится представителем своего вида и все менее - членом своей микросреды. Я подозреваю, что очень многие социологи и антропологи с этим не согласятся, и готов выслушать их возражения.

(6) У европейских авторов мы можем и должны позаимствовать повышенное внимание к тому, что они называют "философской антропологией", то есть их стремление определить человека через его отличие от других видов, объектов неживой природы, механизмов. Каковы только ему присущие и определяющие его свойства? Без каких сущностных качеств его нельзя назвать человеком?

Можно сказать, что американские психологи отказались от решения этой задачи. Всевозможные бихевиоризмы не произвели на свет ни одного определения, во всяком случае такого, которое можно было бы принять всерьез. (Как должен был бы выглядеть S-R¹ человек?). Созданный Фрейдом образ человека оказался определенно непригодным, ибо он не отражал человеческих стремлений, осуществимых человеческих надежд и высших свойств человека. Тот факт, что Фрейд вооружил нас наиболее всесторонними системами психопатологии и психотерапии, тут совершенно не при чем, что подтверждается открытиями современных эго-психологов.

(7) Европейские экзистенциалисты, в отличие от американских, ставят во главу угла самоформирование "я". В Америке как фрейдисты, так и теоретики самоактуализации и становления личности больше говорят об открытии "я" (будто бы ожидающем того, чтобы быть открытым), и о раскрывающей терапии ("снимающей" верхние слои, чтобы можно было увидеть то, что всегда было под ними, оставаясь скрытым). Однако, такой взгляд на "я" как на проекцию, целиком и полностью созданную раз за разом повторяющимся выбором самой личности, определенно будет преувеличением в свете таких известных нам фактов, как, конституциональные и генетические детерминанты личности. Это расхождение во мнениях - проблема, требующая эмпирического решения.

8. Мы, психологи, уклоняемся от проблемы личностной ответственности и от непосредственно связанных с ней концепций личностного мужества и личностной воли. Вероятно, ближе всего к этой проблеме современная психоаналитическая концепция "силы эго".

8. Американские психологи вняли призыву Оллпорта заняться идиографической психологией, но сделали не слитком много в этом направлении. Это справедливо даже по отношению к клиническим психологам. Теперь мы получили от последователей феноменологии и экзистенциализма дополнительный толчок в этом направлении, которому очень трудно и в общем-то, как мне кажется, теоретически невозможно противостоять. Если результаты исследования, подтверждающие уникальность личности, не соответствуют тому, что предлагает нам наука, то тем хуже для такой концепции науки. Это означает, что она должна быть пересмотрена.

(10) Феноменология имеет свою историю в американской психологической мысли, но в целом, мне думается, она утратила свою жизнеспособность. Европейские феноменологи с их скрупулезными и разработанными до мельчайших деталей описаниями могут заново научить нас тому, что лучший способ понять другое человеческое существо, или, по крайней мере, найти какой-то путь к достижению подобных целей, - это проникнуть в его Weltaschaunung¹, чтобы увидеть его мир его глазами. Разумеется, это трудный выбор для любой позитивистской философии пауки.

11. Подчеркивание экзистенциализмом абсолютного одиночества индивида - это хороший стимул для дальнейшей разработки концепций решения, ответственности, выбора, самосозидания, автономии и собственно самоидентичности. А кроме того, это делает еще более необъяснимой и притягательной тайну общения между одиночествами посредством, например, интуиции и эмпатии, любви и альтруизма, отождествления себя с другими и, вообще, единения в самом широком смысле. Все это мы принимаем как само собой разумеющееся. Было бы лучше, если бы мы считали это чудом, требующим объяснения.

11. Следующую область заинтересованности авторов-экзистенциалистов, можно очертить, как мне кажется, довольно просто. Это существенное и глубинное измерение нашей жизни (или, иначе, "трагический смысл жизни"², противоположное жизни легковесной и поверхностной, половинчатому существованию, защищающему от главных вопросов жизни. Это не просто умозрительная концепция. Она представляет реальную практическую ценность, например, в психотерапии. Я (и не только я) не перестаю удивляться тому факту, что трагедия может иногда производить терапевтическое воздействие, а психотерапия часто оказывается успевшее именно тогда, когда люди втягиваются в нес, понуждаемые страданием. Это происходит, когда поверхностная жизнь не выполняет своего предназначения, и тогда человек обращается к основам. И точно так же не выполняет своего предназначения поверхностная психология, что весьма убедительно доказывают экзистенциалисты.

13. Экзистенциалисты, наряду с представителями других направлений, помогают нам понять ограниченность вербального, аналитического, отвлеченного рационализма. Они поддерживают популярный ныне призыв вернуться к живому, непосредственному опыту, предваряющему любые концепции и абстракции. По сути это не что иное, как, по моему, вполне обоснованная критика самого способа мышления западного мира в двадцатом столетии, включая ортодоксальную позитивистскую пауку и философию, которые остро нуждаются в коренном пересмотре.

13. Вероятно, важнейшее из всех изменений, которые собираются произвести феноменологии экзистенциалисты, — это давно назревшая революция в теории науки. Я бы даже сказал не "произвести", а "приблизить", поскольку существует и множество других факторов, способствующих разрушению официальной философии науки или "сциентизма". Необходимо преодолеть не только картезианский раскол между субъектом и объектом. Назрела потребность произвести и другие радикальные изменения, включив душу и непосредственный опыт в область реального и посредством такого изменения повлиять не только на психологическую науку, по и па все другие науки, поставив под сомнение принципы экономности, простоты, точности, порядка, логики, элегантности, характерные для области абстрактного.

(15) В заключение не могу не отметить, что наибольший отклик в моей душе нашла поставленная в экзистенциальной литературе проблема будущего времени в психологии. Нельзя сказать, чтобы этот вопрос, как и все другие упомянутые здесь проблемы или тенденции, был для меня, да и, полагаю, для каждого, кто серьезно интересуется теорией личности, чем-то совершенно новым.

Труды Шарлотты Бюлер, Гордона Оллпорта или Курта Гольдштейна тоже должны были убедить нас в необходимости конкретизировать динамическую роль будущего в сегодняшнем существовании личности, поскольку рост, становление и возможность всегда связаны с будущим, равно как и понятия потенциальности и надежды, желания и воображения. Ограничиваться сиюминутным - значит потерять будущее; угроза и опасность всегда связаны с будущим (нет будущего - нет неврозов); самоактуализация теряет смысл без постоянно воздействующего на нас будущего; жизнь становится целостным образом (gestalt) лишь во временном аспекте, и т. д., и т. д.

И все же для нас поучителен сам факт, что эта проблема имеет для экзистенциалистов основополагающее и центральное значение; об этом, к примеру, говорится в статье Эрвииа Штрауса в книге "Экзистенция". Думаю, будет справедливым утверждение, что не одну психологическую теорию нельзя назвать полной, если она не построена вокруг концепции, согласно которой будущее человека заложено в нем самом и активно проявляет себя в настоящий момент. В этом смысле будущее можно трактовать каквнеисторичное, пользуясь терминологией Курта Левина.

Мы должны также осознать, что только будущее в принципе неизвестно и непознаваемо, а значит, все навыки, защиты и механизмы преодоления сомнительны и двусмысленны, ибо они основаны на опыте прошлого. Только гибкой творческой личности под силу совладать с будущим, только такая личность способна встречать новое с доверием и без страха. Я убежден, что так называемая современная психология в основном занимается изучением уловок, которые мы используем, чтобы избежать страха перед абсолютно новым, заставляя себя поверить, что будущее будет похоже на прошлое.

Я попытался донести до аудитории мысль, что у каждого нового европейского веяния есть американский эквивалент. Полагаю, что в обсуждаемом нами вопросе пока нет достаточной ясности. Я порекомендовал Ролло Мэю издать еще один американский сборник в дополнение к недавно опубликованному. И, безусловно, в моих словах звучит надежда на то, что мы являемся свидетелями экспансии новой психологии, а не нового "изма", который был бы поворотом к антиисихологии или антинауке.

Возможно, экзистенциализм не только обогатит психологию, но и станет дополнительным стимулом для создания нового ответвления психологии, психологии реализованного и подлинного "я" во всех его проявлениях. Сутич предложил назвать это направление онтопсихологией.

Несомненно, становится все более очевидным такой факт: то, что мы в психологии называем "нормальным", на самом деле является психопатологией посредственности, настолько невыразительной и широко распространенной, что обычно мы се даже не замечаем. Изучение экзистенциалистами подлинной личности и подлинной жизни помогает пролить яркий свет на это вссобтцсс умопомрачение, на эту подчиненную иллюзиям и страху жизнь и показать, что это - болезнь, болезнь, имеющая массовый характер.

Я не думаю, что следует слишком серьезно относится к бесконечному обыгрыванию европейскими философами-экзистенциадистами одних и тех же мотивов страха, тревоги, отчаяния и тому подобного, от которых, по их мнению, есть лишь одно лекарство: сохранять присутствие духа. Это вселенское интеллектуалистское нытье начинается всякий раз, когда иссыхает внешний источник ценностей. Психотерапевты могли бы объяснить им, что утрата иллюзий и прорыв к самоидептичности, пусть болезненные вначале, в конечном итоге дают импульс новой жизни и укрепляют дух.

Франкл В. Доктор и душа. – СПб., 1997. – С. 252-254 (Экзистенциальный вакуум), С. 254-255 (Смысл жизни), С. 255-257 (Сущность существования), С. 257-258 (Смысл любви), С. 258-261 (Смысл страдания), С. 275-277 (Критика пандетерминизма).