2.6. Федерализм

Вредоносной для российской цивилизации является и внедренная в российскую правовую действительность модель федерализма западного происхождения. Она оказалась следствием «федералистской революции» во всем мире: ныне почти 80% всего мирового населения проживает либо в федеративных государствах, население которых составляет более 2 миллиардов человек (Индия, США, Россия, Бразилия и т.д.), либо в децентрализованных государствах с федеральным реструктуированием, самыми крупными из которых являются Китай, Великобритания, Италия и Испания. Но всячески затушевывается печальный опыт этого мирового федеростроительства. Так, только во второй половине ХХ в. более десятка федераций, просуществовав незначительные сроки, подверглись распаду: Соединенные Штаты Индонезии (1949-1950), Соединенное Королевство Ливии – конституционная федеративная монархия (1951-1963), Федерация Родезии и Ньясаленда (1953-1963), ОАР (1958-1961), Федерация Южной Аравии (1962-1967), Конго (Леопольдвиль) (1965-1967), Сенегамбия – конфедерация, включавшая Сенегал и Гамбию (1982-1989), Федерация Сент-Китте и Невис в Карибском море (1983-1998) и т.д. Не так давно распались три социалистические федерации (СССР, СФРЮ, ЧССР).

В литературе признается, что при построении федеральной модели России «готовые рецепты» черпались из западных источников, но сам федерализм утверждался как некая альтернатива западной государственности и отражение некоей самобытности России, идеи федерализма в ней имеют совершенно иной смысл. Получается, что федерализм в Европе – модель новой интеграции, а в России – модель дезинтеграции, уничтожения суверенитета. Именно поэтому российский федерализм как одна из теорий государственного строительства принципиально отличен от федерализма европейского, хотя и пользуется его терминами и аргументами. Федерализм европейский и федерализм российский отражают принципиально разнонаправленные доктрины[1].

А.Б. Зубов также отмечает вредоносность переноса западного федерализма на российскую почву: «Федерализм как институт для России неорганичный и объективным потребностям страны внеположенный должен быть, скорее всего, отброшен in corpore. Его надо не реформировать, не превращать задним числом из договорного в октроированный, что и невозможно по букве права, – от федерализма следует отказаться как такового»[2].

Известный российский политик С.Н. Бабурин обоснованно считает, что критическое отношение к практике российского федерализма порой пытаются объявить национально-государственным нигилизмом, перерастающим в нигилизм национальный, не желая замечать, что ныне в правовое пространство России вернулся бумеранг борьбы за верховенство законов, уже погубивших СССР[3].

А.Н. Кольев справедливо отмечает, что российский федерализм уже достаточно опорочил себя нарушениями Конституции в угоду договорному процессу, превращающему разноуровневые элементы государственной иерархии (причем исполнительной ветви власти) в партнеров, между которыми нет иерархической субординации, а есть намерение договариваться по поводу спорных вопросов, главным образом лежащих в сфере присвоения конкурирующими властными группировками тех или иных частей национального достояния. Нелепость федеративной конструкции ельцинской России демонстрируется декларацией суверенитета Российской Федерации (ч. 1 ст. 4 Конституции Российской Федерации) при одновременном признании некоего «совместного ведения», в рамках которого каждый из субъектов Федерации волен по договоренности присваивать себе те или иные функции федерального центра. Попытки разграничить ведение, предпринятые Администрацией Президента Российской Федерации в 2002-2003 гг., оказались несостоятельными ввиду непонимания насущной необходимости строить систему государственной власти в России на совершенно иной основе[4].

В этом ключе достаточно показательна позиция некоего Р. Хакимова, высказавшегося, что «недалеко то время, когда коренные народы предъявят счет России, и тогда ее “исконная” территория начнет сжиматься, как шагреневая кожа»[5].

В.Н. Синюков требует учесть, что территориально-государственные субъекты федерации больше подходят однородным в этническом отношении (либо дисперсным) государствам (ФРГ, США). Россия же давно многонациональна. Изменение конституционного статуса краев и областей изменяет соотношение в государственности России национального и территориального элементов, которое далеко не случайно и имеет, видимо, какую-то закономерность, во многом пока не выясненную. Самые лучшие побуждения «усилить», «укрепить», «повысить» статус того или иного элемента могут сбить стрелку весов. Опыт бывшего Союза ССР весьма поучителен в данном отношении[6].

По мнению Е.Ю. Погожаевой, в период 1990-х годов шел поиск новых форм политико-правовой институционализации федерализма: «Именно в указанный период были предприняты попытки привить российской государственности целый ряд политико-правовых институтов, слепо и без соответствующей адаптации скопированных с американской и западноевропейских либерально-демократических моделей (ослабление властной вертикали, отрицание этнокультурного многообразия, самобытных правовых традиций отдельных регионов и социальных групп в рамках построения государства-нации, попытка нивелировать все различия введением универсального понятия «россиянин» и др.), что едва не поставило страну на грань государственно-правовой катастрофы и дальнейшей дезинтеграции[7].

В результате «из крайне централизованного государства Россия грозила превратиться в конфедеративное образование, над которым неожиданно возник дамоклов меч распада. Остро встала проблема нахождения компромиссного варианта федеративного устройства как средства восстановления стабильности и создания государства, приспособленного к новому этапу развития российского общества. При этом сложившаяся ситуация требовала новых форм государственных отношений не только с республиками, но и с краями, областями, городами федерального значения, автономными образованиями»[8].

Из истории известно, что на всем протяжении существования российской государственности в России господствовали авторитарные политические режимы, и управляемость страной обеспечивалась на основе унитарной модели государственного устройства. На всех этапах истории России ей были присущи черты империи, которые выражались в неравноправном положении входящих в единое государство составляющих частей и их «многослойности». Фактически федерализм был органически несовместим с политическими режимами, хотя элементы федерализма имели место в процессе становления и развития российского государства[9]. Но даже признание этого факта приводит Ф.Ф. Конева к мысли о позитивности федерализма. Он считает, что «оптимальной моделью федерализма в Росссийской Феедерации на современном этапе является эффективное сочетание централизации и децентрализации, т.е. сочетание принципов федерализма, развития самостоятельности субъектов Российской Федерации и усиления федеральной государственной власти, укрепления целостности государства, с постепенным выравниванием правового и экономического статусов субъектов Российской Федерации»[10]…

Но проблемы рецепции западной теории федерализма на отечественную почву характерны не только для России. Типичным примером возможного и достаточно закономерного сценария развития событий служит Нигерия, где в 1963 г. четыре региона и федеральный округ Лагос были преобразованы в 12 штатов. В 1976 г. к ним уже добавились 7 новых штатов, в 1989 г. число штатов возросло до 21, в 1991 г. – до 30, в 1997 г. – до 36.

Рассматривая пример Нигерии, А. Захаров приходит к выводу, что «наличие федераций-“неудачниц”, а также многочисленные случаи хронического отторжения одними и теми же территориями федералистских экспериментов позволяют предположить, что в практике федерализма значим не столько институционально-правовой каркас, сколько культурное его наполнение»[11].

Однако это культурное наполнение рассматривается этим автором только в русле демократических ценностей, исходя из тезиса: «федерализм и демократия – фактически представляют собой две стороны одной и той же медали»: «Будучи федералистом, нельзя не быть демократом, причем обратное столь же верно. Именно поэтому готовность того или иного общества к реализации федеративных рецептов можно считать довольно точным индикатором его демократической зрелости. И наоборот, государства, демократически еще не состоявшиеся, не в силах реализовать федералистские проекты даже в тех случаях, когда последние сулят им немалые выгоды. Дефицит демократии влечет за собой нехватку федерализма»[12].

С глубоким сожалением констатируя факт, что в иерархии ценностей граждан нашей страны федерализм занимает одно из последних мест, он предлагает приобщать общественность к федералистской культуре, поскольку такое приобщение и утверждение в обществе поощряемых ею ценностей было и остается залогом успеха (или провала) федеративного строительства, так как чахлый федерализм – это слабенькая демократия. Но возрождение в России унитарного государства будет означать для нее конец всякой демократии[13].

Такого же мнения придерживается и И.Б. Гонтарева. Она считает, что федерализм эффективен лишь в условиях развитого демократического общества. Чем меньше демократии в государстве, строящем федерализм, тем больше конфликтов и столкновений вызывает его строительство. Транзитные государства, выбирающие федерацию в качестве формы государственного устройства, часто по истечении некоторого времени вынуждены отказываться от него, так как попытки решить проблемы путем объединения территорий и ресурсов нередко приводят к еще более сложным проблемам и даже гражданским войнам. Поэтому выбор федеральной системы, как способа решения преимущественно вопросов безопасности и социально-экономических проблем, оказывается не всегда оправданным, особенно для гетерогенных транзитных обществ, в которых отсутствуют традиции и опыт демократического управления[14].

Продолжая рассматривать пример Нигерии, укажем и на феномен построения в ней «квазидемократии» в ходе демократических реформ. Л.В. Гевелинг в работе, посвященной современным проблемам Нигерии, пишет: «… Искусственно вызванный правящими группами процесс рецепции “демократии” был лишен в Западной Африке своей естественной среды – современной политической культуры, что если не исключало, то, во всяком случае, серьезно препятствовало распространению принципов буржуазной демократии и адаптации ее институтов. Многие исследователи этого вопроса справедливо констатировали “моральную дезориентацию” африканцев, их колебания между несовместимыми моделями политического поведения, а также процесс разрушения “старой этики и этнической солидарности”. Даже профессиональные африканские политики, писал проф. И. Кабонго, нередко оценивают привносимую с запада политическую культуру как “игру без выигрыша”, внутренний механизм и принципы которой они сами, кстати, далеко не всегда понимают. Что касается крестьян и других категорий политически неактивного населения, то они рассматривают идеологические споры и политическую борьбу только как “занятие элиты”. <…> Сопротивление африканских обществ утверждению демократии европейского типа нередко связывают с тенденцией к автократизации политической жизни, причем отчасти за счет рецепции отдельных принципов буржуазной (или квазибуржуазной) автократии. Этот процесс характеризуется возведением силы в решающий принцип политики, фактическим, а часто и формально-декларативным отказом от буржуазно-демократических прав и свобод, разрывом и даже конфликтом между политической практикой и актами высшей юридической силы. В Африке, как и в ряде экономически развитых стран, автократизация ведет к усилению режима личной власти, отмене или существенному ослаблению прерогатив парламента и иных демократических институтов, постоянному лавированию правящей группы между различными социальными общностями»[15].

Параллели просматриваются сами собой. Построение демократии по западным рецептам, тотальная рецепция элементов западной культуры закономерно привели в Нигерии к разрушению основ государственности и построению своеобразного «клептократического государства». Как справедливо пишет А. Захаров, нельзя исключать, что в иных ситуациях и иным народам федеративные рецепты просто противопоказаны[16]. А связанность концепции федерализма с другими демократическими преобразованиями невольно наталкивает на кощунственную мысль о чуждости (зачастую – губительности) отдельным государствам рецепции «демократии» западного образца.

Научный мир продолжает раскачивать маятник российского федерализма своими иллюзиями, «пустыми» формулами, способными привести к разрушению целостности российского государства. Вот их рассуждения о дружбе народов, о равноправии субъектов Федерации, о необходимости учета Центром всех интересов субъектов Федерации и проч.

Так, доктор исторических наук, профессор В.Д. Дзидоев убежден, что «республики должны учитываться по-настоящему в формировании и осуществлении внутренней и внешней политики Российской Федерации. Необходимо наладить механизм обоснованного распределения средств и ресурсов между республиками, областями, краями, т.е. составными частями Федерации. Важно создать новую Федерацию наций, республик, краев в соответствии с принципами добровольности, неукоснительного уважения прав и интересов всех наций, независимо от их численности, строгого соблюдения прав объединяющихся национально-государственных образований… Цель нового федеративного государства должна состоять в обеспечении всех необходимых условий для свободного развития всех без исключения наций, больших и самых малочисленных»[17].

А.Г. Хабибуллин утверждает, что «любое государство, особенно многонациональное, во избежание распада государственной общности народов, проживающих на его территории, должно выявлять и согласовывать национальные интересы, учитывать национальный фактор в процессе принятия решений, своевременно выявлять источники обострения напряженности в национальных отношениях и использовать государственно-правовые механизмы для разрешения демократическим путем национальных противоречий»[18].

Федерализм для других ученых с Кавказа даже служит неким залогом «дружбы народов». Так, Р.Ф. Исмагилов считает, что федерализм, вся система федеральных отношений как неотъемлемая часть государственной политики, направленной на ликвидацию условий появления сепаратистских тенденций на территории России, на отражение угрозы нарушения единства и целостности государства, не только является опорой конституционного строя, но и способствует эффективной защите общества и граждан, гармоничному развитию экономических связей между всеми частями Российского государства как основы экономической безопасности страны[19].

Как полагает Ф.Б. Мсоева, «развитие принципов и норм федерализма стало важным средством регулирования межэтнических отношений на Северном Кавказе. Соблюдение этих принципов является одной из основ государственной безопасности, предотвращения этнополитических конфликтов в условиях роста национального самосознания» [20]. Вот где, оказывается, истинная модель федерализма – на Кавказе!!!

Любопытно также, что в федерализме российские ученые видят и «очевидную» альтернативу глобализму, «поскольку предусматривается такой политический порядок, который в состоянии обеспечить свободу политического самовыражения как небольшого сообщества, так и объединенного многообразия сообществ посредством распределения власти снизу вверх»[21]. Однако с таким мнением не согласен А. Захаров, считающий, что «процессы глобализации, в которые все активнее втягивается изживающая коммунизм Россия, объективным образом повышают спрос на федеративную идею»[22].

Знакомясь с аргументами этих и подобных им авторов демократической направленности, невольно замечаешь, что как таковая федерация в качестве очередного уникального эксперимента над российским населением нужна, прежде всего, только им. И определенным третьим лицам, вовсе не заинтересованным в целостности российской цивилизации как Империи.

Всячески забывается, что именно русские как нация были скрепой Империи. Они всегда возвышались над остальными народами, являясь великодержавной нацией, в редких случаях, смешиваясь с ними. Россия – это не плавильный котел, и никогда им не была. Русские не спешили смешиваться с инородцами, хотя с ними и не воевали. Исповедовался принцип мирного сосуществования. «… Русские не стараются сблизиться с инородцами; проявляют к ним по большей части прямо-таки враждебное отношение, награждая их при всяком случае не особенно лестными названиями. Русский, например, не позволит своим детям играть с детьми чуваш или черемис, а поесть из их посуды – сохрани Бог; ибо из их посуды едят свиньи да собаки. Нередко от русских можно слышать об инородцах: «И что это за народ; у этих собак и банной посуды нет, из чего моются, из того и жрут. Тьфу! Давно бы их всех следовало в Сибирь сослать». Для осмеяния инородцев у русских существует много рассказов; например, рассказ о происхождении чуваш из поганого теста, в котором копались собаки и свиньи; вотяков называют погаными мышами, татар, безразлично крещенных и магометан, – собаками, черемис – черноногими баранами. Такое отношение отталкивает инородцев от русских….»[23].

В настоящее время эта «скрепа» – толерантный русский народ, вымирая, деградирует. И конечно, существование «федерализма» закономерно находится под вопросом. Нужна ли, скажем, проживающим в России таджикам могучая Российская Империя? Ответ, думается, очевиден. Империя нужна, прежде всего, русским. От этого и зависит выживание русских как нации.

Достаточно очевиден факт, что в действительности федерация представляет собой ослабленное государство, которое с трудом управляется и модернизируется и всегда готово к распаду. Принципиальный отказ от федерализма западного образца и построение унитарного государства по исконно российским моделям поможет решить достаточно наболевшие проблемы российской государственности.

Как справедливо отмечает А.Н. Кольев, сегодняшняя форма государственного устройства Российской Федерации – это, по сути дела, форма, направленная на разложение, распад, стимулирующая сепаратизм и внешнюю агрессию. Российский федерализм стал идеологией государственной измены и паразитического существования ряда этнических номенклатур. Он во всем противоречит русской правовой традиции, в которой главнейшей и важнейшей задачей власти являлось обеспечение единства и неделимости России[24].

В России никогда не было никакой исторической основы для возникновения федерализма. Как справедливо отмечается экспертами, федерализм в России – одно из самых грандиозных исторических недоразумений. Федерализм всегда и всюду был связан с большой скученностью населения, когда между землями начиналось жесткое трение, либо с явной нуждой малых земель, штатов, кантонов в консолидации перед внешней угрозой. У нас все было ровным образом наоборот: в своей империи русские, вдохновляемые обилием пространств, смогли стать скрепляющим этносом, заселяющим пустоты между племенами[25]. Поэтому идея федерализма западного образца в России – вреднейшая для российской государственности.

Но с этим, как я уже отмечал, категорически несогласно большинство российских ученых. Так, доктор экономических наук, научный сотрудник РАН Г.С. Лисичкин пришел к следующему важнейшему научному открытию: «Наш порок – стремление к экспансии – возник не в 1917 г. Он проник в нас гораздо раньше и глубоко сидит до сих пор почти в каждом из нас. Война в Чечне еще раз доказала и показала, что эта болезнь общества и опасна, и трудноизлечима, если вообще излечима. Нынешний лозунг «единая, неделимая Россия» может стать эпитафией на надгробном камне нашей страны»[26].

Но скорее уж федеративная Россия – это эпитафия могучему государству. Смотря как оценивать: либо из-за океана, либо из России. Конечно, в свете современной прозападной российской идеологии США выступает как оплот федерализма. Достаточно привести такую цитату специалистов по пропаганде федерализма: «Федерализм, родиной которого является США, зародился как дуалистический»[27]. Иными словами, нигде раньше, кроме как в США, федерализма просто не существовало. Но еще, как ни странно, именно И.В. Сталиным вскрыт характер истинного федерализма США: «… В результате дальнейшей эволюции Соединенные Штаты из федерации превращаются в унитарное (слитное) государство с едиными конституционными нормами, с ограниченной автономией (не государственной, а административно-политической) штатов, допускаемой этими нормами. Название «федерация» по отношению к Соединенным Штатам превращается в пустой звук, пережиток прошлого, давно уже не соответствующий действительному положению вещей»[28].

А современный ученый Доминик Ливен констатирует в отношении США удивительное для российского обывателя, стремящегося к восприятию демократических ценностей, следующее положение вещей: «Представить себе распад Соединенных Штатов и образование государства конфедератов не так просто. Это оскорбляет патриотические чувства американцев и бросает вызов мифам и апокрифам, которые формируют любое государство…»[29]. Другая же ситуация со стороны США прослеживается в отношении всех остальных народов. Здесь уже можно не только представлять, но и прикладывать активные усилия к такому распаду под эгидой свободы.

Нельзя забывать, что философия западного федерализма выросла из так называемой федеральной теологии, зародившейся, во-первых, в недрах католического социального учения, а во-вторых – в европейском протестантизме, перенесенном первыми поселенцами на почву североамериканского континента. Основой теологии была идея ненасильственного соглашения, выступающего необходимой предпосылкой прочности гражданских институтов. В основе философии федерализма лежит принцип субсидиарности и связанные с ним общелогические и социально-политические коннотации. Его сущность заключается в том, что на вышестоящие уровни управления в любой социальной системе должны быть переданы только те функции, которые не могут в полной мере или достаточно эффективно выполняться низовыми структурами.

Иными словами, объем властных полномочий должен соответствовать масштабу решаемых его субъектом проблем. Федерализму западного образца в качестве объективного базиса для возникновения и развития требуются культурный плюрализм, многоукладность, этнорелигиозная гетерогенность, т.е. неоднородная общественная материя[30].

В науке существуют различные мнения по поводу определения сущности федерации. Так, В.Е. Чиркин считает, что федерация – это «союзная государственно-территориальная организация, состоящая из государств или государственных образований, опирающаяся на принцип согласия, основанная одновременно на целостности государственной власти (управления государством) и ее вертикальном разделении между федерацией и ее членами (субъектами) при верховенстве федерации»[31]. В.А. Черепанов рассматривает федерацию как форму политико-территориального устройства государства, которое заключается в разделении государственной власти между государством и составляющими его субъектами (государствами, государственными образованиями) путем конституционного и иного нормативного правового закрепления: определение объемов государственной власти за разными ее уровнями, процедуры сотрудничества и согласования их интересов при принятии решений, представительства субъектов в законодательных органах государства, единства и целостности государства[32].

Западная наука уже пришла к выводу о неоднозначности понятия «федерализм». Так, в курсе государственного права ФРГ справедливо замечается, что, несмотря на конституционную фиксацию принципа федеративного устройства государства, широкий спектр проявления федерализма и его прозрачные границы не позволяют юридической науке и судебной практике взять ориентацию на какое-то одно понятие федерализма[33].

В последнее время федерализм определяется как «процесс разрешения конфликтов»[34], как форма, которая позволяет в границах большого государственного образования сохранить исторически сложившееся многообразие традиций, обычаев, культуры различных групп и слоев народа и наций, как «организованное сообщество, призванное удовлетворять потребности людей и интересы государственных институтов, территориально распространяющее политическую власть во имя свободы и одновременно концентрирующее ее от имени единого правительства»[35], как «средство решения национального вопроса и форма демократизации управления государством»[36], как «единственное цельное усилие, чтобы выйти из тупика и наладить порядок. Он для середины ХХ в. играл ту же роль, какую играл либерализм в XVIII в., марксизм в середине XIX в., т.е. он соответствует идеям нашего времени, позволяя их использовать в теории и на практике»[37], как «принцип, режим и форма государственного устройства, позволяющая обеспечить единство и плюрализм государственной организации на нескольких уровнях»[38].

В силу расплывчатости термина, каучуковости его содержания, присутствие или отсутствие в России федерализма – вопрос, прежде всего, идеологии. Так, А.С. Ященко видел элементы российского федерализма только в автономном статусе отдельных российских территорий (Финляндии и Польши)[39]. Ему же принадлежит следующее рассуждение: «Надо быть совсем близоруким и политически наивным человеком для того, чтобы воображать, будто эта исторически доказанная тысячелетняя неспособность русского народа к Федерации сменилась ныне в результате долгих унижений и глубокой деморализации искусством строить малые государства, лояльно повиноваться законам, блюсти вечные договоры и преодолевать политические разногласия во имя общего блага. На самом деле имеются все основания для того, чтобы предвидеть обратное»[40].

Но существует еще одна оговорка: только «гражданское общество и свободный индивид являются источником современного федерализма, определяют его социальную и правовую природу»[41]. А этого, по признанию большинства западно-ориентированных исследователей, в России нет и еще долгое время не будет. Так, значит, российский федерализм строится именно для западного гражданского общества, если российского еще нет и в помине? Тогда понятен механизм действия такого федерализма и его особая «выгодность» для России.

Кроме того, исторически федерализм в России всегда сводился к территориально-административному устройству государства, если не в теории, то уж в практической жизни. Население всегда представляло собой разнообразную и разрозненную по различным критериям массу.

Как справедливо отмечает Е.В. Ковалева, Россия – многонациональная страна, в которой проживает более 180 национальностей, и вопросы, связанные с самоопределением наций, всегда были одним из доминирующих факторов общественного сознания. К сожалению, предан забвению богатейший правовой опыт Российской империи, которая весьма успешно решала многие проблемы, связанные с национальными отношениями, на основе признания социальной и культурной идентичности народов, населяющих страну. Так, принципы советского федерализма, которым пока не найдено альтернативы в качестве эффективного средства решения национальных проблем посредством самоопределения наций, во многом были обобщением предшествующего опыта. Современные проблемы России в сфере регулирования национальных отношений объясняются в том числе отсутствием разработанной идеологии решения национальных проблем. Право наций на самоопределение, провозглашаемое нормами международного законодательства, является бессодержательной абстракцией без идеи национального самоопределения, определяющей цели и придающей социально значимый смысл этому процессу. Законодательство России, регулирующее национальные отношения, в том числе и отношения в сфере национального самоопределения, достаточно велико. Однако известны множественные правовые коллизии в этой сфере, выражающиеся как в нарушении принципа правового равенства, асимметричности правового обеспечения национальных отношений, так и в соразмерности ряда правовых категорий (нация, народ, этнос, национальное меньшинство и др.)[42].

Представляется крайне опасным строительство федерализма на основе национального признака. Национальный фактор может расколоть любую целостную страну, в чем современная Европа уже убедилась. Совершенно справедливо замечает В.Е. Чиркин, что национальный принцип формирования территориальной структуры государства выступает одной из причин многочисленных межнациональных политических конфликтов, порождает сепаратизм по мере развития отсталых этносов[43]. От этнического подхода к вопросу федеративного устройства пострадали СССР, Югославия и Чехословакия.

Неустойчивость образований, использующих в качестве основного национальный признак, отмечает и Ю. Шаров. Он считает, что федерации, построенные по национальному и национально-территориальному признаку, весьма неустойчивы. Наиболее крупной и близкой к нам федерацией смешанного типа был СССР, созданный в 1922 г. на основе права наций на самоопределение. Сейчас можно сделать вывод, что построение СССР по национально-территориальному принципу явилось одной из причин, которые привели к известным событиям 1991 года и развалу государства[44].

Применение национального фактора при построении федеративного государства некоторыми авторами понимается как реализация признанного в международной практике права нации на самоопределение, что часто идентифицируется с правом этноса на самостоятельный выбор формы организации своей жизни[45].

Другие же исследователи пытаются всячески закамуфлировать, сделать безобидным термин «самоопределение наций». Так, М. Капельман пишет: «Если разумом не вникнем в разницу между самоопределением и отделением, тогда либо самоопределение втянет мировую практику в насилие и хаос, либо сам принцип превратится в исторический анахронизм, право на самоопределение не включает в себя права на отделение»[46].

Как справедливо отмечают отдельные исследователи, говорить о самостоятельной государственности каждой из национальностей России просто невозможно. Поэтому в рамках конституционного права народа на самоопределение понимается право на учет интересов и прав каждого жителя субъекта Федерации, независимо от его этнической принадлежности, тем более, что организованные по «этническому признаку» все 32 субъекта Российской Федерации полиэтничны. Из 21 республики Российской Федерации только в семи титульная нация составляет большинство населения (в Северной Осетии – 53%, Кабардино-Балкарии – 51%, Дагестане – 80,2%, Чечне – 76,2%, Ингушетии – 90%, Чувашии – 67,8%, Тыве – 64,3%).

По справедливому мнению М.Г. Ятманова, этническая сфера настолько деликатна, что в ходе ее изучения целесообразнее делать упор на прогнозировании и предотвращении конфликта на этапе его зарождения, чем искать пути выхода из затяжного кризиса, когда он приобретает неразрешимый характер и втягивает в свою орбиту новые ресурсы и влечет за собой огромные потери. Последнее, к сожалению, свойственно большей части этнических конфликтов[47].

Реализация современной модели федерализма на практике привела к неожиданным результатам. Создав иерархическую вертикаль власти, опередив в этом плане центр почти на десять лет, президенты и губернаторы многих субъектов Федерации после выборов действительно уже не были склонны обеспечивать баланс интересов элитных групп, а в большей степени стали заниматься устранением оппозиционных центров власти и лишением их ресурсов. Параллельно с этим процессом приспосабливались к их интересам правила игры, укреплялись патронажно-клиентельные связи. Такая «компромиссная ситуация» достигалась не за счет разделения ветвей власти, а путем подчинения всех ветвей власти одной – исполнительной, личного контроля со стороны лидера за ротацией элиты. Здесь основным центром принятия решений является исполнительная власть. Партии, общественные организации и СМИ не могут составлять оппозицию существующей власти. Это квазидемократия, в рамках которой сосуществуют моноцентрические и полицентрические элементы[48].

Практика как бывшего СССР, так и РФ свидетельствует, что попытки изобрести некую новую модель федерации, никому не известную в мире – конституционно-договорную – не увенчались успехом. Эксперимент, проведенный на «живой» государственности, приводит либо к смерти (СССР), либо к коматозному состоянию (РФ) конституционного организма.

Конституционно-договорные гибриды в силу своей двусмысленности долго не живут, что создает состояние переходности государственного устройства и всей Конституции либо к полностью договорной конфедерации, либо к восстановлению федерации с обычными автономными субъектами, которая не знает, кроме Конституции, никаких параллельных учредительных актов. Не случайно, что после заключения Федеративного договора неопределенность государственного устройства не только не исчезла, но еще более усилилась[49].

[1] Кольев, А.Н. Нация и государство. Теория консервативной реконструкции / А.Н. Кольев. – М., 2005. – С. 285, 289.

[2] Зубов А.Б. Унитаризм или федерализм. К вопросу о будущей организации государственного пространства России / А.Б. Зубов // Полис. – 2000. – №5 – С. 180.

[3] Бабурин, С.Н. Территория государства: правовые и геополитические проблемы / С.Н. Бабурин. – М., 1997. – С. 139.

[4] Кольев, А.Н. Указ. соч. – М., 2005. – С. 298.

[5] Хакимов, Р. Сумерки империи / Р. Хакимов. – Казань, 1993. – С. 61.

[6] Синюков, В.Н. Российская правовая система (вопросы теории): дис. …д-ра юрид. наук / В.Н. Синюков. – Саратов, 1995. – С. 282.

[7] Погожаева, Е.Ю. Российская федеративная государственность в институционально-правовом контексте: автореф. дис. … канд. юрид. наук / Е.Ю. Погожаева. – Ростов-на-Д., 2007. – С. 15.

[8] Умнова, И.А. Развитие федеративных отношений в России: проблемы и перспективы // Российская Федерация и ее субъекты: проблемы гармонизации отношений / И.А. Умнова. – М., 1998. – С. 8.

[9] Конев, Ф.Ф. Федерализм: теоретико-правовые аспекты и опыт России: автореф. дисс. …канд. юрид. наук / Ф.Ф. Конев. – М., 2004. – С. 7.

[10] Там же. – С. 8-9.

[11] Захаров, А. E PLURIBUS UNUM. Очерки современного федерализма / А. Захаров. – М., 2003. – С. 20.

[12] Там же. – С. 21, 22-23.

[13] См.: Там же.

[14] Гонтарева, И.Б. Политическая концепция федерализма: теоретические истоки и современность: дис. … д-ра полит. наук / И.Б. Гонтарева. – М., 2003. – С. 284.

[15] Гевелинг, Л.В. Клептократия. Социально-политическое измерение коррупции и негативной экономики. Борьба африканского государства с деструктивными формами организации власти / Л.В. Гевелинг. – М., 2001. – С. 356-357.

[16] Захаров А. Указ. соч. – С. 41.

[17] Дзидоев, В.Д. Национальные отношения на Кавказе / В.Д. Дзидоев. – Владикавказ, 2000. – С. 170.

[18] Хабибуллин, А.Г. Теоретико-методологические проблемы типологии государства: дис. … д-ра юрид. наук / А.Г. Хабибуллин. – СПб., 1997. – С. 123.

[19] Исмагилов, Р.Ф. Экономическая безопасность России (теоретико-правовой анализ): дис. … д-ра юрид. наук / Р.Ф. Исмагилов. – СПб., 2000. – С. 393.

[20] Мсоева, Ф.Б. Формирование федеративных отношений в российской Федерации: опыт, проблемы, перспективы развития (на примере республик Северного Кавказа): дис. … канд. полит. наук / Ф.Б. Мсоева. – Краснодар, 2006. – С. 15.

[21] Гонтарева И.Б. Указ. соч. – С. 4.

[22] Захаров А. Указ. соч. – С. 30.

[23] Церковные ведомости. Прибавления. №43. – СПб., 1910. – С. 43.

[24] Кольев, А.Н. Политическая мифология: реализация социального опыта / А.Н. Кольев. – М., 2003. – С. 349.

[25] Русская доктрина (Сергиевский проект) / под ред. А.Б. Кобякова, В.В. Аверьянова. – М., 2008. – С. 282.

[26] Лисичкин, Г.С. Капкан для реформаторов / Г.С. Лисичкин. – М., 2002. – С. 43.

[27] Конюхова, И.А. Современный российский федерализм и мировой опыт: итоги становления и перспективы развития / И.А. Конюхова. – М., 2004. – С. 44.

[28] Сталин, И.В. Собр. соч.: в 12 т. / И.В. Сталин. – М., 1946. – Т. 3. – С. 25.

[29] Ливен, Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней / Д. Ливен. – М., 2007. – С. 116.

[30] Погожаева, Е.Ю. Российская федеративная государственность в институционально-правовом контексте: автореф. дис. … канд. юрид. наук / Е.Ю. Погожаева. – Ростов-на-Д., 2007. – С. 12.

[31] Чиркин, В.Е. Модели современного федерализма: сравнительный анализ / В.Е. Чиркин // Государство и право. – 1994. – №8-9. – С. 150.

[32] Черепанов, В.А. Конституционно-правовые основы разделения государственной власти между Российской Федерацией и ее субъектами / В.А. Черепанов. – М., 2003. – С. 17-18.

[33] Государственное право Германии. – М., 1994. – С. 74-75.

[34] Федерализм: теория, институты, отношения (сравнительно-правовое исследование) / отв. ред. Б.Н. Топорнин. – М., 2001. – С. 21.

[35] Боте, М. Федерация и демократия на форуме юристов / М. Боте // Государство и право. – 1992. – №4. – С. 142-143.

[36] Степанов, А.М. О практике разграничения полномочий между федеральными органами государственной власти и органами государственной власти субъектов РФ и перспективах развития российского федерализма: материалы парламентских слушаний (от 8 апреля 1996 г.) / А.М. Степанов // Думский вестник. – 1996. – №4. – С. 94.

[37] См.: Энциклопедический словарь. – М., 1994. – С. 248-249.

[38] Золотарева, М.В. Федерация в России: проблемы и перспективы / М.В. Золотарева. – М., 1999. – С. 7.

[39] Ященко, А.С. Теория федерализма. Опыт синтетической теории права и государства / А.С. Ященко. – Юрьев, 1912. – С. 235.

[40] Там же. – С. 198-199.

[41] Тене Дени Санд-Мохьмади. Российский федерализм: проблемы теории и конституционно-правового регулирования: дис. … д-ра юрид. наук. – СПб., 2005. – С. 17.

[42] Ковалева, Е.В. Концепция национального самоопределения в России в контексте философии права: дис. … канд. филос. наук / Е.В. Ковалева. – Ростов-на-Д., 2006. – С. 3-4.

[43] Чиркин, В.Е. Российский федерализм и международный опыт / В.Е. Чиркин // Журнал российского права. – 1997. – №4. – С. 71-81.

[44] Шаров, Ю.А. Российский федерализм: начаты структурные изменения / Ю.А. Шаров // Федерализм. – 2000. – №3. – С. 68.

[45] Чиркин, В.Е. Современное федеративное государство: учебное пособие / В.Е. Чиркин. – М., 1997. – С. 37.

[46] Цит. по: Решетников, И.А. Право на самоопределение и отделение / И.А. Решетников. – М., 1994. – С. 3.

[47] Ятманова, М.Г. Этнический фактор в мировой политике: опыт и перспективы российско-германских отношений: дис. … канд. полит. наук / М.Г. Ятманова. – СПб., 2004. – С. 4.

[48] Ланина, Н. Власть и способы управления ситуацией в регионах России / Н. Ланина, Ю. Чирикова // Российский конституционализм: Политический режим в региональном контексте: сборник статей. – М., 2000. – С. 70-71.

[49] Синюков, В.Н. Российская правовая система (вопросы теории): дис. … д-ра юрид. наук / В.Н. Синюков. – Саратов, 1995. – С. 291