Эпоха архантропов — начальная стадия становления человеческого общества

поха архантропов охватывает ог­ромный отрезок времени — полтора миллиона лет. В их эволюции достаточно отчетливо выделяются три стадии: ранних архантропов (эоархантропов), поздних архан­тропов и позднейших архантропов. Весьма вероятно, что каждой из них соответствует определенный этап эволю­ции раннего археолита.

Рассмотреть в отдельности каждый из трех этапов в развитии архантропов, а тем самым и в эволюции их праобщины практически невозможно, ибо наличные све­дения весьма фрагментарны. Можно нарисовать картину жизни этих пралюдей, взятых лишь вместе, без под­разделения на стадии. При этом основная часть сведений относится к поздним и позднейшим архантропам.

Невозможно, в частности, набросать картину поста-дийного распространения архантропов. Если хабилисы жили в областях с жарким или теплым климатом (Вос­точная и, может быть, Южная Африка, не исключена Ява), то ареал архантропов значительно более широк. Они обитали в Южной и Восточной Африке, в Магрибе, на Ближнем Востоке (Сирия, Ливан и Палестина), в Южной Азии (Индия и Пакистан), в Юго-Восточной Азии (Вьетнам), на Яве, в Северном Китае, в Западной и Центральной Европе. Логично полагать, что область их

расселения охватывала и Южный Китай. Возможно, что архантропы жили также на территории Бирмы, Лаоса, Кампучии, Афганистана, Ирана, Ирака, Турции, на юге Средней Азии и Казахстана, в Закавказье, на юге Вос­точной Европы (14. С. 5-6; 25; 26; 107. С. 22-23, 32, 37, 197, 210, 225, 229; 143. С. 13; 400а).

Уже сам по себе факт столь широкого распростране­ния архантропов и освоения ими столь различных по своим природным условиям районов земного шара не­опровержимо свидетельствует, что они уже не были животными.

Хозяйство и образ жизни. Несомненно существова­ние у архантропов более или менее крупных объедине­ний — праобщин. В целом они вели подвижный образ жизни, перемещаясь с места на место. Однако, как сви­детельствуют африканские материалы, их стойбища были обжиты гораздо более интенсивно, чем стоянки хабилисов.

В качестве примера могут быть приведены стойбища в Олоргесаилие (Кения). Их каменная индустрия ранее характеризовалась как верхнеашельская (218. С. 29). Однако верхний ашель Африки южнее Сахары далеко не совпадает с верхним ашелем Европы. В частности, ка­менные орудия в Олоргесаилие датируются 0,45 млн лет назад и единодушно рассматриваются как принадлежа­щие архантропам. И не случайно Г. Айзек, детально исследовавший это местонахождение, определил камен­ный инвентарь Олоргесаилие как с ре дне а шел ьс к и й (283. С. 213), а в дальнейшем стал характеризовать его как просто ашельский (205. I. С. 174).

Некоторые стойбища в Олоргесаилие содержали бо­лее тонны каменных орудий и манупортов. Накопление такого огромного количества материалов было возможно при условии либо длительного (не менее 2 — 3 месяцев) непрерывного пребывания на этом месте, либо мно­гократного его заселения. Целый ряд дополнительных моментов заставляет исследователя, описавшего эти сто­янки, склониться к первому выводу (279. С. 255 — 259).

Не исключена возможность, что перед нами сезонная оседлость: в течение нескольких месяцев люди жили на одном месте, а в остальное время вели бродячий образ жизни. Такого рода положение зафиксировано у некото­рых современных низших охотников-собирателей (342.

С. 31—32). Однако если сезонная оседлость у архантро-пов существовала, то она не была всеобщим явлением. Вероятнее всего, большая часть архантропов постоянно находилась в движении, нигде не останавливаясь более чем на несколько дней или несколько недель. И несом­ненно, что во многих случаях имело место регулярное многократное возвращение людей на одно и то же место (64. С. 92). При этом они могли поселяться как непос­редственно на месте старой стоянки, так и по соседству с ней. Судя по данным о современных австралийцах, последнее должно было происходить чаще (460. С. 241 — 242). Результатом скопления по соседству большого числа однократных кратковременных стоянок являются рассеянные местонахождения орудий и костных остат­ков животных, занимающие большие площади. Немало таких местонахождений обнаружено, в частности, в Олоргесаилие (279. С. 255-258).

Кроме стойбищ более или менее долговременных существовали стоянки и иных типов. Это прежде всего места, где разделывались туши крупных животных. Они известны и в Африке, и в Европе (64. С. 89; 246. С. 679 — 680). Особым видом стоянок были «мастерские». Здесь скопления производственных отходов залегали непода­леку от источников сырья (64. С. 90).

В Африке стойбища архантропов располагались вблизи воды: по берегам рек, ручьев, озер (там же. С. 86 — 87). Относительно других частей света столь же определенных данных не существует. Однако и там дело, вероятно, обстояло так же.

По крайней мере на некоторых стойбищах архантро-пы воздвигали какие-то сооружения. Для ряда стойбищ Олоргесаилие характерна столь резко выраженная гра­ница, что напрашивается вывод о существовании какого-то искусственного ограждения (64. С. 88). Однако не исключено, что она являлась результатом действия есте­ственных факторов (279. С. 258).

В относящейся к раннему ашелю стоянке Хунсги (Индостан) была обнаружена дюжина, по-видимому, намеренно положенных гранитных глыб 30—80 см высо­той, которые образовывали линию, связывающую два естественно образовавшихся скопления камней высотой 50—100 см. Результатом было образование овальной по форме площадки размером 60 м², окруженной камнями

с восточной, северной и западной сторон, которая и была местом обитания людей (389. С. 352 — 354).

Местонахождение Терра-Амата в Ницце (Франция) относится к минделю, ближе к его концу. Возраст его определяется примерно в 380 — 450 тыс. лет. Каменная индустрия характеризуется как нижнеашельская. В этом месте люди жили обычно всего лишь несколько дней весной. И тем не менее, как считает А. Люмлей, тщательно исследовавший стоянку, они на это время сооружали жилища. Основу каждого из жилищ состав­ляли шесты, следы которых были обнаружены при раскопках. Хижины были овальными, длина их равня­лась 7—15 м, ширина — 4—6 м. Пол был частично вымощен галькой. В центре каждой хижины распола­гался очаг, представлявший либо яму диаметром 30 — 50 см, либо место, вымощенное галькой. От преобла­давших северо-восточных ветров очаги были защищены стенкой из камней (347; 348. С. 766 — 770).

Остатки костей животных в стойбищах и разде­лочных стоянках свидетельствуют о той важной роли, которую играла в жизни архантропов охота. Она носила более эффективный характер, чем у хабилисов. Об этом свидетельствуют, в частности, данные Олдовайского ущелья. Остатки крупных млекопитающих (гиппопота­ма, носорога, жирафа) более обычны в стоянках средней и верхней частей Олдовая II, чем в нижней части Олдо-вая II и в Олдовае I (332. С. 260).

В определенной степени это связано с ростом техни­ческой вооруженности архантропов по сравнению с ха-билисами. Свидетельством является значительное уве­личение числа орудий по отношению к остаткам фауны. Если в Олдовае I только в одной-единственной стоянке эта цифра достигала 40,6 %, а в остальных была меньше, то во всех без исключения стоянках средней и верхней частей Олдовая II она превышала 50 % (332. С. 260).

Археологический материал проливает свет и на приемы, к которым прибегали архантропы. В верхней части Олдовая II в глине, заполнявшей впадину, которая раньше представляла собой заболоченную протоку, были обнаружены части 24 пелворисов — копытных живот­ных вымершего вида. Рядом с остатками животных находились каменные орудия. Убедительно предположе­ние М. Лики, что животные целым стадом были загнаны

в болото и убиты (там же. С. 199). Несомненно, что это предполагает совместные действия сравнительно боль­шой группы пралюдей.

О высокой эффективности охоты некоторых групп архантропов говорит огромное количество костей круп­ных животных, в первую очередь слонов, в местона­хождениях Торральба и Амброна (Испания). Каменную индустрию этих стоянок исследователи относят чаще всего к нижнему ашелю, что согласуется с определением их возраста как миндельского, точнее — позднеминдель-ского (270а. С. 137; 345. С. 766).

Среди слонов 70 % составляли взрослые животные, в частности самцы. Охотники, таким образом, успешно справлялись с очень крупными и опасными животными. Имеющиеся материалы дают достаточное основание по­лагать, что животных загоняли в болото, а затем убива­ли. Вполне понятно, что такая охота могла быть только коллективной. Охота в Торральбе и Амброне носила сезонный характер. Охотники появлялись здесь лишь в теплое время года (246. С. 676—682).

Несколько больше по сравнению с поздними пред-людьми известно об охотничьем оружии архантропов. Если об использовании деревянных орудий хабилисами можно лишь догадываться, то в отношении архантропов существуют прямые данные. Кусок деревянного копья длиной 50 см с сохранившейся заостренной частью был найден в 1962 — 1963 гг. в Амброне. Там же было обнару­жено значительное число различного рода кусков дерева, носящих следы преднамеренной обработки (там же. С. 674). Обломок копья, сделанного из тиса, был найден в стоянке Клектон-Он-Си (270а). Но ввиду того что это местонахождение относится к миндель-риссу (там же. С. 100, 103, 104), нет полной уверенности в при­надлежности этого копья к охотничьему снаряжению архантропов. Оно могло быть оружием людей следую­щей эпохи — палеоантропов.

Во время охоты использовались камни. В Торральбе и Амброне обнаружены камни, сложенные кучами (246. С. 680). Большое количество специально доставленных и собранных вместе камней встречается в стойбищах Африки (64. С. 76, 86). Они использовались, вероятно, не только для нападения, но и для защиты от хищников.

Наряду с охотой архантропы, несомненно, занима­

лись и собирательством. Можно с большой степенью вероятности полагать, что у архантропов, которые жили в районах с жарким и теплым климатом, собирательство доставляло большую по объему часть пищи. Именно так обстояло дело у подавляющего большинства современ­ных низших охотников-собирателей, обитавших в таких природных условиях. Доля растительной пищи в их рационе составляла обычно 60 — 80 % (342. С. 46 — 48).

Архантропы, которые жили в областях с умеренным и холодным климатом, были лишены возможности зани­маться собирательством в течение зимних месяцев. Так как нет данных, которые указывали бы на существова­ние у них рыболовства, то в это время они могли рассчи­тывать в основном на мясо. Но это предполагает боль­шую результативность охоты. Собственно, только срав­нительно высокая степень охотничьего мастерства могла сделать возможным для пралюдей продвижение в рай­оны с умеренным и холодным климатом. Как свидетель­ствуют данные этнографии, доля растительной пищи в рационе низших охотников-собирателей, обитавших в умеренных широтах, не превышала 50 %. Чаще всего она равнялась 20—40 %. Остальную часть составляли продукты охоты и рыболовства (там же).

Добывание и обработка растительной пищи тоже предполагали использование орудий. В африканских стоянках этого периода часто встречаются сфероиды. Сохранившиеся на них следы некоторые авторы истол­ковывают как результат использования этих орудий для измельчения растительной пищи (64. С. 76—86).

Совершенствование используемых орудий способ­ствовало развитию охоты и собирательства. В свою очередь прогресс охоты и собирательства стимулировал развитие орудий вообще, совершенствование каменной техники в частности. И на протяжении всего раннего археолита каменная техника развивалась, хотя и мед­ленными темпами. В качестве одной из характерных особенностей материальной культуры архантропов ис­следователи указывают на единообразие, которое наблю­далось в каменных орудиях.

Конечно, между наборами орудий из разных стоянок могли существовать и существовали различия, что выра­зилось, в частности, в выделении в Африке ашеля и развитого олдовая. Стоянки с ручными рубилами

и стоянки без них встречаются в раннем археолите Европы и Азии. Однако наличие нескольких разных наборов орудий сочеталось с поразительной одно­типностью входящих в их состав изделий. «Рубила из Европы, Южной Африки и с Индостанского полуост­рова являются,— писал Дж. Д. Кларк (там же. С. 96),— по существу однотипными орудиями, и это также от­носится к остальному крупному и мелкому инвентарю». Региональная специализация, локальные культуры в эпоху архантропов отсутствовали.

Архантропы впервые начали использовать одну из сил природы — огонь. Очаги и другие следы использова­ния огня обнаружены в пещере Эскаль (Франция). Эта стоянка относится к гюнц-минделю или, самое позднее, к началу минделя. Возраст ее определяется в 700 тыс. лет (223. С. 205; 270а. С. 109).

Бесспорно существование очагов в стоянках Вертеш-сёллёш и Терра-Амата, которые относятся к минделю и датируются: первая — 350 — 400 тыс. лет, вторая — 380—450 тыс. лет. Столь же несомненно, что огонь использовали синантропы, которых обычно датируют второй половиной минделя или началом миндель-рисса. Это дает основания полагать, что огонь был освоен в гюнц-минделе. В стоянках Африки, относящихся к рас­сматриваемой эпохе, бесспорных следов использования огня не обнаружено (64. С. 94). Однако ряд исследовате­лей полагает, что огонь был известен и архантропам Африки. Определенные основания для такого заключе­ния существуют (там же. С. 94; 314. С. 119).

Одни исследователи полагают, что люди начали с использования огня, возникшего естественным путем (извержение вулканов, удар молнии в дерево и т. п.). Первоначально они умели лишь поддерживать полу­ченный таким образом огонь (27. С. 81—82). Другие исследователи считают, что люди с неизбежностью до­лжны были познакомиться с огнем в процессе изготовле­ния каменных орудий. Удар камнем о камень вызывает искры. При бесконечном повторении этих операций с необходимостью должны были возникать ситуации, когда искры воспламеняли тот или иной способный к загоранию материал. В конце концов это привело к тому, что люди познакомились с огнем и стали его использовать (НО; 384. С. 267-268).

Освоение огня имело огромное значение для жизни и деятельности архантропов. Обеспечив надежную за­щиту от холода, огонь наряду с развитием охоты дал возможность людям освоить новые районы, которые ранее им были недоступны. Добывание огня сделало человека в значительной степени независимым от клима­та. Он начал использоваться в качестве средства как защиты от хищников, так и охоты. Имеются серьезные основания полагать, что обитатели Торральбы и Амбро-ны, поджигая траву, вынуждали животных бежать в нужном направлении, а горящие головни использовали как оружие (246. С. 680). Возможно, что огонь приме­нялся архантропами при изготовлении орудий, а также при приготовлении пищи.

Размеры праобщин. Целесообразнее всего начать рассмотрение социальной организации архантропов с вопроса о численности их праобщины. Исследователи при попытках установить численность групп архантро­пов чаще всего исходят, во-первых, из данных археоло­гии о размерах стойбищ в описываемую эпоху, во-вторых, из данных этнографии о соотношении между численностью групп низших охотников-собирателей и площадью их стоянок.

В одном из наиболее изученных местонахождений — Олоргесаилие — одни стоянки были площадью 28 — 38 м², другие — 180—300 м². Исходя из этого, Г. Айзек считает, что на меньших стоянках жили группы, в состав которых входило по четыре взрослых человека, на боль­ших — группы, число взрослых членов которых достига­ло 20—30 человек. При этом он полагает, что меньшие группы могли быть результатом временного разделения более крупных и стабильных объединений (279. С. 257 — 258, 261). Общая численность группы, содержащей в своем составе 20—30 взрослых членов, должна рав­няться по меньшей мере 40 — 60 человекам.

Из других данных исходил Л. Фримен, детально исследовавший комплекс Торральбы и Амброны. Каж­дая стоянка этого комплекса была местом, где разделы­валась добыча. Несколько животных, убитых поблизо­сти, нередко разделывались вместе. Исходя из особенно­стей этих разделочных стоянок, Л. Фримен приходит к выводу, что в этой деятельности принимало участие одновременно 10 — 35 взрослых людей. Последняя цифра

представляется ему наиболее близкой к минимуму участников загонной охоты.

В стоянках повсеместно отсутствовали многие части туши животных, причем те, которые представляли собой наибольшую ценность. Это свидетельствует о том, что после окончания охоты большая часть мяса уносилась в стойбище. Отсюда следует также вывод, что в работе по разделке туш животных принимали участие не все члены объединения, а только определенная часть их, скорее всего лишь взрослые мужчины и юноши. Как полагает Л. Фримен, численность всего коллектива до­лжна была в несколько раз (4 — 5) превышать приве­денные выше цифры.

О больших размерах группы говорит и огромное количество мяса, добытого в результате одной из таких охот. Оно составляло 12 тыс. кг. В целом Л. Фримен делает вывод, что размеры группы, члены которой охоти­лись в Торральбе и Амброне, должны были достигать и даже превышать 100 человек. Он допускает возмож­ность, что такие объединения возникали лишь в опреде­ленный сезон в результате временного объединения нескольких более мелких групп. Однако вероятным ему представляется, что в силу благоприятных условий та­кие группы в этом районе существовали постоянно (246. С. 279-282).

Приведенные цифры в общем и целом согласуются с обоснованным в свое время в литературе на другом материале предположением, что максимальная числен­ность объединений пралюдей (архантропов и палео­антропов, вместе взятых) равнялась 75 — 90, оптималь­ная — 50 — 60, а минимальная — 35 — 40 человекам (123. С. 269). Речь здесь, разумеется, идет о подлинных пра-общинах — формирующихся социальных организмах, способных к самостоятельному развитию. Могли, ко­нечно, встречаться и более мелкие группы, однако праобщинами они не были. Они могли представлять либо временно отделившиеся друг от друга части одной пра-общины, либо обломки ранее существовавших пра-общин.

Формирование производственных отношений. Соци­альные отношения в праобщине архантропов можно только реконструировать. В ней уже начали формиро­ваться производственные отношения. Они прежде всего

являлись отношениями коммуналистической собствен­ности, т. е. полной абсолютной собственности коллекти­ва на все предметы потребления и средства производ­ства.

Коммуналистическая собственность формировалась постепенно. Как уже указывалось, первым ее объектом было мясо крупных животных. Проявлялась коммуна­листическая собственность на мясо в его распределении между всеми членами праобщины в соответствии с по­требностями этих последних. Самой первой формой такого распределения был разбор. Но мясо крупных животных не могло сколько-нибудь долгое время оста­ваться единственным объектом коммуналистической собственности, ибо это поставило бы часть членов кол­лектива в невыгодное положение.

Охотой занимались в основном мужчины, юноши и, возможно, бездетные молодые женщины. Она была де­лом трудоемким, требовала много времени и энергии, и поэтому ее участники имели мало возможности зани­маться сбором растительной пищи. Пока не существова­ло разборно-коммуналистического распределения, все это компенсировалось тем, что участники охоты имели гораздо большую возможность получить мясо, чем дру­гие члены объединения. С утверждением коммуналисти­ческой собственности на мясо крупных животных поло­жение изменилось. Взрослые женщины, которые не принимали участия в охоте и могли в это время собирать растения и кормиться ими, получили теперь равную с участниками охоты возможность доступа к мясу. Ре­зультатом было существование неравенства в распреде­лении пищи между двумя указанными частями объеди­нения.

Но производственная деятельность могла успешно развиваться лишь при условии обеспечения равного доступа всех членов объединения к пище. Поэтому неизбежным было распространение коммуналистиче­ской собственности на всю пищу вообще. Это выразилось в том, что взрослые женщины, не принимавшие участия в охоте, стали специально собирать растительную пищу и приносить ее в стойбище, где к ней получали свобод­ный доступ остальные члены праобщины. Так возникло собирательство как особый вид человеческой хозяй­ственной деятельности. И только начиная с этого време­

ни можно говорить о появлении внутри праобщины формирующихся людей разделения труда.

Все средства труда имеют ценность лишь постольку, поскольку с их помощью прямо или опосредствованно создаются предметы потребления. Поэтому утверждение коммуналистической собственности на пищу означало одновременно переход в полную собственность коллек­тива всех средств труда, при помощи которых добыва­лась пища, и всех орудий, которые использовались для создания этих средств труда. Объектом коммуналистиче­ской собственности стало все созданное человеком.

В результате существенные изменения претерпела вся деятельность людей по созданию орудий и добыва­нию средств существования. Поскольку все созданное и добытое ими становилось безраздельной собственно­стью праобщины, само создание вещей и добывание пищи стали процессом воспроизводства коммуналисти­ческой собственности, т. е. процессом не только техниче­ским, но и социально-экономическим. Коммуналистиче-ская собственность была, таким образом, отношением не только в процессе распределения, но и в процессе созда­ния орудий и добывания пищи, т. е. подлинным про­изводственным отношением.

С появлением коммуналистических отношений со­вершенно иной характер приобрела охота. Сколько бы людей ни участвовало в охоте, мясо, добытое ими, шло всем членам коллектива. Поэтому они всегда охотились не для себя непосредственно, а для коллектива и только тем самым для себя как его членов. Они получали свою долю мяса не как участники охоты, а как члены коллек­тива. Став процессом воспроизводства коммуналистиче­ской собственности, охота приобрела общественный характер. Она стала деятельностью не индивидов, самих по себе взятых, а коллектива в целом, независимо от того, какое число членов принимало в ней участие. Что же касается собирательства, то оно возникло только с появлением коммуналистической собственности и поэ­тому с самого начала носило общественный характер. И разумеется, общественный характер носило создание орудий, производственная деятельность в узком смысле слова.

Как уже указывалось, причина появления коммуна­листических отношений коренится в особенностях про­

изводственной деятельности, потребовавших и сделав­ших неизбежным появление полной собственности объ­единения первоначально на мясо, затем на всю пищу и тем самым на все вообще продукты деятельности членов объединения и соответственно превращение зо­ологического объединения в формирующееся общество. Когда это произошло, все созданное и добытое членами объединения стало общественным продуктом. Этот про­дукт был общественным как в том смысле, что он добывался и создавался членами общества, так и в том, что он был полной собственностью общества.

Даже на начальном этапе развития уже сформиро­вавшегося общества продукта создавалось столько, что он весь был абсолютно необходим для поддержания нормального физического, а тем самым и социального существования членов коллектива, т. е. он весь был жизнеобеспечивающим. Еще в большей степени это от­носится к праобществу. Но в условиях, когда весь общественный продукт является жизнеобеспечиваю­щим, единственно возможной формой распределения становится его распределение соответственно потребно­стям членов коллектива. Любая другая форма распреде­ления, кроме уравнительной, коммуналистической, при таком объеме произведенного продукта с неизбежностью привела бы к систематическому недоеданию части чле­нов объединения и в конечном счете к их гибели, а как следствие к падению численности членов праобщины ниже минимальной со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Иначе говоря, с момента возникновения полной собственности объединения на все созданное и добытое его членами и соответственно превращения всего этого созданного и добытого в общественный продукт объем последнего стал тем фактором, который делал объектив­но необходимым существование именно коммуналисти-ческих и никаких других производственных отношений, т. е. коммуналистической собственности и коммунали-стического распределения.

К этому можно добавить еще одно обстоятельство. Важнейшей частью общественного продукта и в пра-обществе, и на ранних стадиях сложившегося перво­бытного общества была охотничья добыча. Но, как хорошо известно, исход охоты во многом зависит не

столько от собственных усилий человека, сколько от стечения обстоятельств. Зависимость самого существо­вания людей от случайностей с особой силой давала себя знать на той стадии, когда весь общественный продукт был жизнеобеспечивающим. В этих условиях неблагоп­риятные случайности могли привести к голоду и как следствие даже к гибели людей. Необходимым условием нормального существования общества была нейтрализа­ция власти случайностей при добывании пищи.

Способом такой нейтрализации было утверждение полной, безраздельной собственности коллектива на всю пищу, добытую его членами, причем совершенно незави­симо от того, была ли она добыта ими совместно или в одиночку. Только существование коммуналистической собственности и коммуналистического распределения делало возможным компенсацию неудачи одних членов объединения в добывании пищи удачами других его членов и тем самым систематическое обеспечение каж­дого человека прожиточным минимумом.

Однако охота сама по себе не порождает и не спо­собна породить коммуналистические отношения. Она только может в какой-то степени способствовать их возникновению, обусловленному развитием производ­ственной деятельности. Обрисованные выше особенно­сти охоты могут стать одним из факторов, делающих объективно необходимыми коммуналистические отно­шения, лишь в условиях, когда, во-первых, эти отноше­ния уже существуют и соответственно охотничья добыча является частью общественного продукта, во-вторых, когда весь последний является жизнеобеспечивающим. Таким образом, в конечном счете все опять-таки сво­дится к объему общественного продукта.

После того как возник общественный продукт, его объем стал основным фактором, определяющим харак­тер производственных отношений. Особенности произ­водственной деятельности, сделавшие необходимым по­явление коммуналистических связей, стали постепенно отходить на задний план и с завершением становления общества вообще перестали влиять на характер про­изводственных отношений. Объем общественного про­дукта является показателем уровня развития производи­тельных сил. Поэтому определение характера произ­водственных отношений объемом созданного обще­

ственного продукта есть не что иное, как детерминирова­ние его уровнем развития производительных сил. Таким образом, уже на стадии праобщества характер производ­ственных отношений в основном определялся уровнем развития производительных сил.

В условиях, когда весь общественный продукт был жизнеобеспечивающим, обеспечение всех членов кол­лектива прожиточным минимумом требовало макси­мальных усилий со стороны каждого из них. Охотники, например, не могли удовлетвориться добычей, доста­точной для их собственного пропитания. Они знали, что на равных с ними правах в потреблении мяса будут участвовать все остальные члены коллектива. Они до­лжны были обеспечить все общество, а не только самих себя. Это с неизбежностью побуждало их стремиться к увеличению эффективности охоты.

В особо резкой форме потребность в увеличении продуктов охоты возникла в самом начале становления коммуналистических отношений, когда непосредствен­ным участникам охоты стала доставаться значительно меньшая, чем раньше, доля мяса. И размер продуктов охоты с переходом от поздних предлюдей к архантропам действительно возрос, о чем убедительно свидетельству­ют, в частности, находки в Олдовайском ущелье. Один из важнейших путей, ведущих к повышению продуктивно­сти охоты, состоит в совершенствовании применяемых орудий, что было невозможно без дальнейшего прогресса собственно производственной деятельности. Таким обра­зом, вместе с коммуналистическими отношениями воз­никли совершенно новые стимулы производственной деятельности. Они коренились не в биологической при­роде производящих существ, а в системе производ­ственных отношений, образовывавших основу их объеди­нения. Возникнув, производственные отношения стали движущей силой развития производственной деятельно­сти.

Развитие производственной деятельности предпола­гало, во-первых, совершенствование орудий, во-вторых, такое изменение производящих существ, которое делало их более способными к деятельности по изготовлению орудий. Как уже указывалось, производящие существа, живущие в обществе, вместе со средствами труда образу­ют производительные силы этого общества. Произвол-

ственные отношения, формируясь, стали стимулами развития начавших складываться одновременно с ними производительных сил общества. В свою очередь про­изводительные силы, формируясь под воздействием становящихся производственных отношений, неизбежно должны были приходить в противоречие с достигнутым производственными отношениями уровнем и требовать его дальнейшего повышения. Так с появлением комму­налистических отношений начало возникать производ­ство в полном и точном смысле слова.

Производство или, точнее, общественное производ­ство есть неразрывное единство производительных сил и производственных отношений. Поэтому, пока не нача­ли формироваться производственные отношения, про­изводства не существовало, была лишь производствен­ная деятельность.

Даже если производство рассматривать, отвлекаясь от производственных отношений, то и в таком случае оно не может быть сведено к производственной деятельности в узком смысле слова, т. е. к изготовлению орудий. Производственная деятельность и раньше была связана с охотой. Но эта связь носила внешний характер. Когда же производственная деятельность, вызвав к жизни коммуналистические отношения, стала определять рас­пределение продуктов как охоты, так и возникшего вместе с ними собирательства, то она вместе с охотой, собирательством начала образовывать процесс производ­ства в узком смысле слова. Одновременно изготовление орудий, охота и собирательство вместе с распределением и потреблением стали производством в широком смысле слова. Охота и собирательство, войдя в состав процесса производства, стали своеобразным видом производствен­ной деятельности — производством средств потребле­ния, а деятельность по изготовлению орудий выступила в качестве производства средств производства.

Как уже отмечалось, с возникновением производ­ственной деятельности в самом узком смысле, т. е. изго­товления орудий, появился особый процесс изменения материальных объектов — эволюция орудий. Но хотя этот процесс не был биологическим, он тем не менее был теснейшим образом связан с биологической формой движения материи, был ее своеобразным моментом.

Перестал этот процесс быть моментом биологической

формы движения материи тогда, когда возникли про­изводственные отношения, представлявшие собой осо­бый вид материи. С этих пор он вошел в качестве необхо­димого момента в новую — социальную форму движе­ния материи. Социальная материя не включает в себя ничего другого, кроме производственных отношений. Но социальная форма движения материи, представляя со­бой прежде всего изменение социальной материи — системы производственных отношений, включает в себя в качестве необходимого момента процесс развития средств труда. Последние с возникновением социальной материи стали социально организованной материей. Социально организованной материей стали и сами люди.

Общественное производство как единство производи­тельных сил и производственных отношений развива­ется по особым законам, качественно отличным от биологических. Оно способно к саморазвитию. Этой спо­собностью общественное производство обладало с самого момента своего зарождения: зарождавшиеся производ­ственные отношения стимулировали формирование про­изводительных сил, последние, развиваясь, требовали дальнейшего вызревания производственных отношений. Таким образом, новые социальные закономерности всту­пили в действие с самого начала процесса формирования человека и общества. Однако наряду с ними продолжали действовать и биологические закономерности.

В течение всего периода формирования человека и общества производственная деятельность, развиваясь все в большей степени в результате действия социаль­ных закономерностей, приходила в противоречие с физи­ческой организацией формирующихся людей. Она при­ходила в противоречие с ней прямо: дальнейший ее прогресс был невозможен без изменений определенных органов тела. Она приходила в противоречие с ней кос­венно: дальнейшее развитие производственной деятель­ности было невозможно без прогресса мышления и язы­ка, что, разумеется, на той стадии в свою очередь было немыслимо без совершенствования структуры мозга.

Единственной силой, способной преодолеть это про­тиворечие, был отбор — та его форма, которая ранее была названа производственным праобщинно-индивиду-альным отбором. Еще грегарно-индивидуальный отбор,

на смену которому он пришел, уже на стадии поздних предлюдей был в значительной степени подчинен про­изводственной деятельности, что дало основание назвать его производственным. Праобгдинно-индивидуальный отбор был окончательно подчинен начавшему формиро­ваться общественному производству, стал всецело обслу­живать потребности производства, выполнять его «зака­зы». Через посредство производственного праобщинно-индивидуального отбора производство формировало человека как производительную силу.

Но производственная деятельность, развиваясь, всту­пала в противоречие не только с физической организа­цией человека, но и с теми отношениями, которые существовали в праобщине на том или ином этапе ее развития. Конечно, не может быть и речи о противоре­чии между развитием производственной деятельности и характером формирующихся производственных отно­шений. Коммуналистические отношения продолжали соответствовать уровню развития производительных сил и спустя тысячи лет после завершения становления человеческого общества.

Но все дело состояло в том, что коммуналистические отношения еще только формировались. И формирова­лись они в упорной борьбе с животным индивидуализ­мом. Как уже указывалось, отношения доминирования, по крайней мере в сфере распределения мяса, а затем и пищи, вообще постепенно исчезли. Однако прорывы, рецидивы зоологического индивидуализма еще долгое время были довольно распространенным явлением.

Развитие производственной деятельности с неизбеж­ностью приходило в противоречие с тем уровнем, которо­го достигли к тому времени формирующиеся коммуна­листические отношения, и требовало его повышения, требовало продолжения становления коммуналистиче-ских отношений.

Формирование системы общественных отношений. Какими бы важными ни были производственные отно­шения, они все же являются отношениями в одной сфере деятельности — сфере производства в широком смысле слова, т. е. собственно производственной деятельности, охоты, собирательства, распределения и потребления. Однако деятельность даже формирующихся людей ни­когда не ограничивалась рамками этой, пусть самой

важной, области. Наряду с ней существовали и другие сферы поведения людей.

И если в сфере производства с самого начала ста­новления человеческого общества уже зародились, хотя еще и не сформировались, принципиально новые, соци­альные отношения, то в остальных сферах на первых порах продолжали сохраняться старые, т. е. биологиче­ские, отношения. Если в сфере производства с самого начала действовала общественная воля, содержание ко­торой определялось уже начавшей формироваться систе­мой производственных отношений, действовали опреде­ленные нормы, регулировавшие поведение пралюдей, то в остальных областях деятельности на первых порах никаких социальных норм не существовало, на них общественная воля не распространялась.

И естественно, что существование в праобщине наря­ду с социальными биологических отношений не могло не сказываться неблагоприятно на развитии производ­ственной деятельности. И поэтому ее развитие требовало не только дальнейшего формирования производствен­ных отношений, но и вытеснения биологических отноше­ний из всех сфер человеческой деятельности, замещения их социальными отношениями.

Производственные отношения всегда есть социаль­ные отношения. Но не все социальные отношения явля­ются производственными. Кроме материальных соци­альных отношений существуют и иные социальные отношения, которые в марксистской литературе принято именовать идеологическими.

Социальная сущность идеологических отношений проявляется в том, что характер их в конечном счете определяется природой производственных отношений. Производственные отношения образуют базис общества, идеологические вместе с общественным сознанием в уз­ком смысле составляют надстройку. Однако производ­ственные отношения не могут в норме существовать, не воплощаясь в волевых отношениях. Одновременно с про­изводственными отношениями начали возникать воля коллектива, его мораль, а тем самым и первые социаль­ные нормы. Надстройка, таким образом, начала форми­роваться одновременно с базисом.

Но сфера ее действия на первых порах ограничива­лась в основном производством. Мораль первоначально

регулировала поведение людей лишь в этой, но не в дру­гих сферах. Развитие производственной деятельности предполагало и требовало подчинения интересам про­изводства, которые были одновременно объективными интересами праобщины, и других областей человеческой деятельности. Это происходило путем расширения сфе­ры действия общественной воли, праморали, путем возникновения новых, социальных норм.

Вполне понятно, что установление социального кон­троля над действием всех биологических инстинктов, замещение биологических отношений социальными бы­ло сложным и трудным процессом. Социальное утвер­ждалось лишь в упорной борьбе с биологическим. Всегда были возможны и действительно имели место прорывы зоологического индивидуализма, которые ставили под угрозу функционирование и развитие производства, а тем самым и само существование праобщества.

Отношения между полами. Одной из важнейших непроизводственных сфер деятельности является об­ласть отношений между полами. С достаточным основа­нием можно полагать, что у архантропов эструса уже не существовало. Это при сохранении у них системы доми­нирования должно было привести к постоянной монопо­лизации самок доминирующими самцами. Однако гово­рить о сохранении системы доминирования у архантро­пов не приходится. С началом формирования общества доминированию в области распределения пищи в общем и целом пришел конец, что, конечно, не исключало его рецидивов. В результате система доминирования стала с неизбежностью рушиться и в других сферах деятель­ности.

Но если в области распределения пищи на смену старым, биологическим отношениям пришли новые, со­циальные, нашедшие свое выражение в определенных правилах поведения, то никаких социальных норм, кото­рые бы регулировали отношения между полами с пере­ходом к праобществу, не возникло. Поэтому крушение системы доминирования не имело своим следствием ослабление соперничества, связанного с отношениями между полами. Не исключена возможность, что переход к праобществу даже способствовал обострению этого соперничества. Ведь система доминирования выполняла в животном объединении, включая стадо хабилисов,

функцию поддержания порядка. С ее разрушением исчез старый способ обеспечения хотя бы какого-то порядка в области отношений между полами, а новый не возник.

С постепенным исчезновением статусов конфликты стали, может быть, даже более частыми, хотя, вероятно, и менее жестокими. И главное, есть основание полагать, что они по своей природе стали иными, чем раньше. Пока у самок был эструс, они не могли выбирать время спаривания. Им хотя и не полностью, но в значительной степени был безразличен и состав, и число партнеров. С исчезновением эструса женщины получили возмож­ность выбирать время спаривания, отвергать домога­тельства мужчин или уступать им. Иначе говоря, в боль­шей степени, чем раньше, стало возможным избиратель­ное отношение к партнерам. Но пока существовала система доминирования, эта возможность лишь изредка могла превращаться в действительность.

По мере крушения системы доминирования воз­можность выбора женщинами партнеров превращалась в действительность. Образование пары стало опреде­ляться теперь желанием не только мужчины, но и жен­щины. Как следствие соперничество между мужчинами в известной степени приобрело характер борьбы за привлечение внимания той или иной женщины.

Таким образом, можно предполагать, что на ранних этапах эволюции праобщины характерным было суще­ствование пар, которые возникали и распадались в зави­симости от желания как той, так и другой стороны. В силу господства разборно-коммуналистических связей было исключено существование между партнерами ка­ких-либо отношений, связанных с распределением и по­треблением пищи. Поэтому ни пара сама по себе, ни пара вместе с детьми женщины не образовывала и не могла образовать какой бы то ни было ячейки. В основе образо­вания и существования пар лежало лишь стремление к удовлетворению полового инстинкта.

Если понимать под промискуитетом отсутствие в объединении, где уже существовали социальные отно­шения, каких-либо позитивных норм, регулирующих отношения между полами, то данное состояние иначе, как промискуитет, не может быть охарактеризовано. Подобная картина отношения полов значительно отли­чается от привычных представлений о промискуитете.

Но она полностью согласуется с тем его пониманием, которого придерживались К. Маркс и Ф. Энгельс.

Говоря о том, что первую форму половых отношений у человека можно охарактеризовать только как неупоря­доченную, Ф. Энгельс добавляет: «Неупорядоченную постольку, поскольку еще не существовало ограничений, установленных впоследствии обычаем. Но отсюда еще отнюдь не следует неизбежность полного беспорядка в повседневной практике этих отношений. Временное сожительство отдельными парами... отнюдь не исключа­ется. И если Вестермарк, новейший из исследователей, отрицающих такое первобытное состояние, называет браком всякий случай, когда оба пола остаются в парном сожительстве до рождения потомства, то следует ска­зать, что такого рода брак вполне мог иметь место при состоянии неупорядоченных отношений, отнюдь не про­тивореча неупорядоченности, то есть отсутствию уста­новленных обычаем ограничений половых связей» (5. С. 41).

Пары на ранних этапах эволюции праобщества суще­ствовали, но никаких социальных норм, которые бы регулировали их образование и распад и вообще вступ­ление людей в половые отношения, не было. К тому же число мужчин в праобщине превышало число женщин. В таких условиях существование пар не только не исключало возможность конфликтов между мужчинами на почве соперничества, но, наоборот, порождало их. Бо­лее того, именно наличие пар в праобщине и делало конфликты неизбежными. Если бы в праобществе суще­ствовал такой промискуитет, каким он рисуется в при­вычных представлениях, то никаких сколько-нибудь острых конфликтов на почве удовлетворения полового инстинкта в нем не возникло бы.

Мнения о том, что в праобщине архантропов имели место кровавые столкновения, придерживаются многие исследователи. Оно основывается на данных палеоантро­пологии.

Черепная коробка взрослого мужчины — питекан­тропа IV была разбита ударом, нанесенным с большой силой. На основе детального анализа повреждений Ф. Вейденрейх (487. С. 17) пришел к выводу, что они были причинены еще при жизни человека. Ф. Вейден-рейхом были тщательно изучены костные остатки си­

нантропов. Четыре черепа (VI, X, XI, XII) обнаружива­ют достаточно отчетливые признаки насильственной смерти. Раны на них носят различный характер. Одни из них являются результатом тяжелых ударов тупых ору­дий типа дубин, другие нанесены острыми каменными орудиями типа ножей и топоров. Повреждения имеются и на других черепах. Основы черепов были удалены, по-видимому, для извлечения мозга. Черепные коробки и нижние челюсти были разбиты на мелкие фрагменты, а для извлечения костного мозга расколоты вдоль кости скелетов (486. С. 180-190; 488. С. 197 — 199). На основе этих и других фактов Ф. Вейденрейх (488. С. 203) сде­лал вывод, что « одной из главных причин смерти ранних людей было их убийство своими же собственными това­рищами» .

Но некоторые авторы пошли значительно дальше. Основываясь на этих данных, они стали утверждать, что у архантропов существовал культ черепов, охота за черепами и ритуальное людоедство (170. С. 114—115; 264. С. 27 сл.). Все это не могло не вызвать ответной реакции. Против подобного рода концепции решительно выступил Т. Якоб (288. С. 82—88). По его мнению, нет никаких оснований даже предполагать наличие у архан­тропов охоты за головами и ритуального каннибализма. Подобного рода явления могли возникнуть только на значительно более высокой стадии развития. И в этом он прав.

Но далее он стремится показать, что палеоантрополо-гические находки не дают никаких оснований для вывода о существовании не только ритуального канниба­лизма вообще, но и случаев убийства одних людей другими. Свое доказательство он строит на том, что различного рода повреждения на черепах, на которых основывается предположение о насильственной смерти и людоедстве, могут иметь естественное происхождение.

С этим положением в абстрактной его форме спорить трудно. Различные повреждения на черепах действи­тельно в принципе могут иметь как естественное, так и искусственное происхождение. Но вся проблема как раз и заключается в том, чтобы установить характер этих повреждений на том или ином конкретном черепе. А вот этим Т. Якоб не занимается. Не говоря уже о том, что вне его поля зрения остаются все находки, сделанные за

пределами Явы, в частности синантропы, он в своей работе не анализирует ни одного повреждения ни на одном из черепов яванских архантропов, с тем чтобы доказать его именно естественное, а не иное происхожде­ние.

Все это, разумеется, не означает, что работа Т. Якоба не представляет ценности. Она предостерегает против огульного истолкования всех повреждений на черепах пралюдей как причиненных намеренно. Она заставляет усомниться в правильности сделанного Ф. Вейденрей-хом вывода, что убийство собственными товарищами было одной из важнейших причин смерти ранних людей. Однако Т. Якоб не смог опровергнуть того, что по край­ней мере некоторые палеоантропологические данные в достаточной степени убедительно свидетельствуют об убийстве одних архантропов другими.

Конечно, связывать все конфликты в праобществе архантропов с соперничеством из-за женщин было бы вряд ли правильным. Однако имеются достаточные осно­вания полагать, что именно проявление полового ин­стинкта было причиной многих из них. Ведь в отличие от пищевого инстинкта, действие которого с возникновени­ем праобщества было в значительной степени введено в определенные социальные рамки, половой инстинкт оставался вне рамок социального регулирования. В ре­зультате именно он и стал основным источником кон­фликтов в праобществе. Об этом достаточно убедительно свидетельствуют данные этнографии (125. С. 70—75).

Эволюция праобщин архантропов. Конфликты меж­ду членами праобщины, даже если они не вели к распаду того или иного объединения пралюдей, представляли большую опасность. Они расстраивали хозяйственную жизнь праобщины, делали ее менее приспособленной к среде, препятствовали развитию производственной деятельности. Опасность, которую несли в себе конфлик­ты для нормального функционирования праобщины, нужно рассматривать исторически. Степень обуздания зоологического индивидуализма, позволявшая праобщи-не нормально функционировать, пока она находилась на одной ступени эволюции, становилась недостаточной по мере развития производственной деятельности. Послед­няя, развиваясь, неизбежно приходила в противоречие с существующим в праобществе уровнем формирования

социальных отношений и требовала его дальнейшего повышения, возрастания уровня сплоченности коллек­тива. И противоречие между потребностями развития производственной деятельности и существовавшими в праобщине отношениями не в малой степени преодоле­валось при помощи той формы отбора, которая была охарактеризована как праобщинный отбор.

Праобщины, неспособные преодолеть противоречие между потребностями развития производственной дея­тельности и существующими в них отношениями, в кото­рых учащались прорывы зоологического индивидуализ­ма, часто происходили конфликты, рано или поздно исчезали. Однако это исчезновение не обязательно озна­чало гибель всех составляющих их членов. Об исчезнове­нии праобщины можно говорить и в том случае, когда она уменьшалась в размерах настолько, что оказывалась неспособной к самостоятельному развитию. Праобщина исчезала и тогда, когда она распадалась на несколько мелких групп, каждая из которых уже не была формиру­ющимся социальным организмом. Такого рода группы в самом лучшем случае могли в течение определенного времени поддерживать свое существование, не претерпе­вая сколько-нибудь значительной деградации.

Вполне понятно, что эти обломки праобщин могли соединяться, образуя новые формирующиеся социаль­ные организмы. Они целиком или отдельные их члены могли присоединяться к уже существующим праобщи-нам. Не может быть полностью исключена возможность возрастания численности той или иной малой группы и превращения ее в праобщину. Однако это могло про­исходить лишь в самых благоприятных условиях.

Образовывавшиеся социальные организмы могли оказаться способными к прогрессу и дать в дальнейшем путем деления начало новым социальным организмам, могли оказаться и неспособными к нему. В последнем случае они исчезали, а их члены либо гибли, либо входи­ли в состав других праобщин.

В борьбе за существование получали возможность дальнейшего развития лишь те праобщины, в которых успешно преодолевалось указанное выше противоречие. В этих праобщинах создавались благоприятные условия для расширенного воспроизводства их членов. Когда численность членов этих праобщин превышала макси­

мальные размеры, каждая из них распадалась на две новые, дочерние праобщины. Возникшие праобщины в свою очередь могли дать начало новым формирую­щимся социальным организмам.

В целом у архантропов процесс возникновения новых ираобщин преобладал над процессом разрушения пра-общин, выпадения их из эволюции. О возрастании численности архантропов и соответственно количества их праобщин свидетельствует заселение ими областей, где раньше людей не было. Об этом говорит и увеличение со временем количества их стоянок на территориях, где они жили.

Таким образом, праобщинный отбор выступал не столько как сортирующий, сколько как творческий фак­тор. Он не только и не просто отбирал из числа существу­ющих праобщин наиболее способные к развитию, обре­кая на гибель неспособные к нему. Разрушая одни праобщины, он создавал другие, производил постоянную перегруппировку пралюдёй.

На первом этапе становления человека и общества постоянное исчезновение и возникновение праобщин, их разделение и соединение, постоянная перетасовка их состава, перемешивание людей были необходимым явле­нием. Взгляда на первоначальные человеческие объеди­нения как на коллективы с неустойчивыми и постоянно перемешивающимися составами, постоянно возникаю­щие и исчезающие, придерживались многие советские исследователи (24. № 5 — 6. С. 17; 131. С. 148; 136. С. 83).

Перемешивание состава праобщин создавало бла­гоприятные условия и для эволюции морфологической организации человека. А совершенствование последней было необходимым условием не только развития про­изводственной деятельности самой по себе, но и повыше­ния уровня сплоченности праобщины.

В течение определенного времени дальнейшее фор­мирование общественных отношений, расширение сфе­ры влияния общественной воли могли происходить без изменения морфофизиологической организации челове­ка. Но общественная воля могла существовать, только проявляясь в индивидуальной воле. Социальный кон­троль невозможен без способности индивида контроли­ровать свое собственное поведение, обуздывать свои «нстинкты. Поэтому рано или поздно дальнейшее новы­

шение уровня сплоченности коллектива становилось невозможным без дальнейшего формирования индиви­дуальной воли, что в свою очередь предполагало со­вершенствование структуры мозга. И в таком случае праобщинный отбор выступал одновременно и как пра-об щи н н о-и и диви ду ал ьн ы й, по существу сливался с по­следним.

Производственная деятельность, развивавшаяся под воздействием производственных отношений, при посред­стве подчиненных ей праобщинного и праобщинно-индивидуального отборов формировала человеческое общество и самого человека одновременно как произво­дительную силу и социальное существо. Вызвав к жизни праобщинно-индивидуальный отбор, производственная деятельность превратила биологическую эволюцию че­ловека в один из моментов становления человеческого общества.

Праобщина с момента своего появления была уже не биологическим объединением, а особого рода организ­мом, развивающимся по законам, отличным от биологи­ческих. Однако подлинным социальным организмом она не стала. Ее эволюция была невозможна без биологиче­ского развития человека. Соответственно в ней действо­вали не только социальные, но и биологические законы, хотя последние играли подчиненную роль. Праобщина была формирующимся обществом. И праобщина архан­тропов была первой формой этого становящегося соци­ального организма.

Мышление, язык, духовная культура. Архантропы как формирующиеся люди, жившие в формирующемся обществе, с неизбежностью должны были обладать мыш­лением и языком. Но вполне понятно, что их язык был еще только формирующимся, так же как только еще становящимися были их мышление, сознание и воля. О существовании у архантропов начавшего формиро­ваться мышления свидетельствуют все особенности из­готовлявшихся ими орудий. А так как мышление не­возможно без языка, то тем самым они свидетельствова­ли о существовании у них начавшего формироваться языка.

Существование у архантропов зачатков языка и мышления в определенной степени подтверждается осо­бенностями структуры их мозга. Характерно для форми­

рующихся людей появление очагов интенсивного роста в областях мозга, связанных с осуществлением специфи­чески человеческих функций, а тем самым и мест отставания в других его областях.

Как в достаточной степени убедительно показала

7. И. Кочеткова, мозг хабилисов в общем и целом был типичным для австралопитеков (73; 75. С. 191). Но уже у питекантропа I было отмечено наличие очага интен­сивного роста вокруг верхнего конца сильвиевой щели. Исследование эндокрина питекантропа II полностью подтверждает это наблюдение: у него заметно выступают нижняя теменная и задняя части височной доли. Как указывает В. И. Кочеткова, теменно-височная область коры мозга современного человека тесно связана с речью. Отсюда следует вывод, что разрастание теменно-височного возвышения у питекантропов свидетельству­ет о формировании у них речи (72. С. 202; 75. С. 195— 202).

На эндокринном отливе синантропа заметны уже три очага особенно интенсивного разрастания: один — во­круг конца сильвиевой щели, второй — в области ни­жнебокового лобного края, третий — впереди отпечатка венечного шва. Первый очаг интенсивного роста у си­нантропов совпадает с тем единственным, который отме­чен у питекантропов. Однако он занимает значительно большую площадь (72. С. 207). Это свидетельствует о дальнейшем прогрессе в развитии речи. Об этом же свидетельствует и очаг интенсивного развития в заднем отделе нижнего лобного участка области, теснейшим образом связанной с моторной функцией речи (70.