Жирков. Русская журналистика от золотого века до трагедии 1900-1918

далѐком прошлом, например, нетерпимость к иноверию, ожесточѐнная борьба с ересями, как бы законсервировались и стали традиционными.

6.4. Журналистика и духовный поиск интеллигенции России

«Попробуйте выразить одной формулой религиозность преп. Сергия

ипрот. Аввакума, митр. Филарета

иДостоевского. А что, если прибавить сюда православный фольклор

ирелигию Толстого?».

Г.П. Федотов43

Большинством общества Определение Св. Синода было воспринято как отлучение Толстого от Церкви, что явно не соответствовало тексту документа. Иерархи учитывали и состояние общества тех лет, и осознавали, какую интеллектуальную силу имел Лев Толстой, и его мировой авторитет. Но они понимали и силу обнародованного ими документа; то, что «во имя Божие» он будет способствовать разжиганию страстей против еретика Толстого и его сподвижников, а это заставит их раскаяться и вернуться в лоно истинной Церкви.

Действительно, Толстой стал получать немало писем не только с выражением сочувствия, но и с угрозами в его адрес. Они приходили в Ясную Поляну вплоть до смерти писателя.

Полемика вокруг Определения Синода разгорелась ещѐ интенсивнее. М.Л. Казимбек, начальница Казанского Родионовского института благородных девиц, свидетельствовала, что «не было в Петербурге ни одного дома, где бы не происходило жарких дебатов на эту тему». Наиболее ярким выражением возмущения решением Синода были поступок и отправленное 16 марта 1901 г. обер-прокурору письмо отставного казачьего офицераподъесаула Кавказской армии И.К. Дитерихса, который за связь с духоборами и помощь им был выслан за пределы кавказского края. В письме офицера разоблачалась политика правительства и Церкви на Кавказе, впервые столь откровенно и публично обли-

251

чались лживость и фарисейство К.П. Победоносцева. Оно было напечатано в газетах разных стран, а сам его поступок – выход из лона Церкви – послужил примером для других.

На весь мир прозвучал в защиту Толстого голос европейских писателей. Более 40 литераторов, включая Золя, Маргерит, Матерлинка, продемонстрировали симпатии Толстому, выступив со статьями, эссе и очерками о нѐм в сборнике ―La Plume‖ («Перо»), который вышел во Франции.

Среди многочисленных откликов на неординарное событие следует отметить публикации массовых сатирических изданий. Так, писатель и драматург П.П. Гнедич вспоминал: «Во французских карикатурных журналах Толстой был изображѐн с нимбом вокруг головы, в позе святого. «Деканонизация» обращена была в шутку – и от деканонизированного Толстого шли лучи. Я вырезал карикатуру и послал Л.Н., – не знаю, получил ли он. Не знаю также, получен ли им рисунок из немецкого «Jugend». Там изображен Толстой, извлекаемый из храма. Фигура громадная. Приходится распилить пополам здание, чтобы извлечь его…».44

Всѐ это брожение в обществе, переписка, выступления, письма, поддерживающие Толстого и осуждающие его, имели большое общественное значение. «Отверженец церкви провѐл неизгладимую борозду в сознании не только отдельных богословов, но и в истории русского богословия вообще», – пришел к выводу ещѐ в 1908 г. духовный публицист, известный деятель Церкви А.В. Карташев.45

Не только целый государственный институт противостоял одному Человеку: Церковь принимала направленные против его деятельности особые документы, вела мощную против него кампанию в журналистике и с трибун храмов, подходила к нему как к конкуренту по воздействию на народ. Всѐ это свидетельствует о большой роли Толстого в духовной жизни страны тех лет. Всѐ это обостряет в обществе интерес к духовной жизни, еѐ уроню, еѐ качеству.

Определение Синода и Ответ Толстого на него, отклики на них стимулировали поиски выхода из духовного кризиса общества, характеризовавшегося падением авторитета РПЦ и усиле-

252

нием социалистического радикализма разной интенсивности (социалистов-революционеров, критических марксистов, соци- ал-демократов, христианских социалистов). Поиск решений социальных проблем общества к этому времени привѐл часть интеллигенции к марксизму, к его радикальной форме – русскому социал-демократическому движению. Наиболее энергичные, устремлѐнные в практическое преобразование жизни его представители, в первую очередь, В.И. Ульянов (Ленин) (1870 – 1924), суживали на практике марксизм до политики, рассматривая его как учение, обосновывающее борьбу пролетариата за свои права и власть. При этом не учитывалась нравственная, духовная сторона жизни, всегда определявшая природу русского менталитета.

В явлении оппозиции марксизму на русской почве важную роль сыграла философская, публицистическая деятельность Толстого, что вполне осознавалось его современниками. Так, в статье «Поэзия личности», напечатанной в 1902 г. «СанктПетербургскими ведомостями» под псевдонимом «Н. А.» – еѐ автор, пребывавший в ссылке, – историк, политик и публицист В.А. Мякотин46 сопоставляет деятельность и взгляды К. Маркса и Л.Н. Толстого: «В истории человеческой мысли… нет контраста более глубокого и богатого по своему содержанию, как контраст между Карлом Марксом и гр. Л.Н. Толстым. Они стоят на разных полюсах человеческого духа. Первый создал философию земли; в будущее он повѐл нас грубым, материальным путѐм, веря в нравственную силу земных, создаваемых человеком благ, веря в духовно-созидательное значение процесса производства. Философия эта укладывалась в простую схему, в легко усваиваемую формулу».

«Л.Н. Толстой, так же, как и Маркс, стоял на аванпостах жизни, но на противоположной стороне. Вся сила и слава гениального художника помимо еѐ поразительного анализа заключается в его идеализме, как вечном стремлении в высоты добра и нравственной красоты – этих верховных начал жизни. Мысль его парила над землѐю и подчинялась не ей, а вечному порыву к совершенству. Если для Маркса человек был

253

ничтожным винтиком механизма, работавшего по определѐнной схеме, то для Толстого человек является независимым целым, самоопределяющейся единицей, драгоценным сосудом, в который должны быть собраны высшие дары Божества».47

Акт Синода, направленный против Толстого, дал толчок оппозиционной интеллигенции к переосмыслению своих программ и действий, «соединению политической оппозиционности с религиозно-философской активностью».48 Наиболее отчѐтливо и определѐнно это выразилось в становлении и развитии на отечественной почве такого философского, политического течения, которое имело самоназвание «критический марксизм» или «практическая философия» социализма. Оно было представлено В.И. Лениным как «легальный марксизм». Оно, как и русский марксизм, тоже ставило задачу изменения существующего порядка во имя свободы и социализма. «Социализм господствовал в русском ―ренессансе‖ почти 20 лет жизни (с 1890-х до конца 1900-х гг.)».49 В авангарде этого направления философской и

политической	мысли	стояли	известные	публицисты:
С.Н. Булгаков	(1871 –	1944), П.Б.	Струве	(1870 – 1914),

С.Л. Франк (1877 – 1950), Н.А. Бердяев (1874 – 1948) и др. Пред-

ставители этого философского и политического течения активно искали решение задачи соединения политического освобождения с достижением свободы совести. На этой почве появляются журнал П.Б. Струве «Освобождение»; сборник статей «Проблемы идеализма», ставший манифестом нового идейного направления; самоопределяется христианский социализм С.Н. Булгакова; организуется Христианское Братство Борьбы во главе с его создателями В.Ф. Эрном (1882 – 1917) и В.П. Свенцицким

(1879 – 1931).

Своеобразным итогом духовных поисков интеллигенции стал выход в свет в 1902 г. сборника трудов «Проблемы идеализма», который положил начало процессу духовного обновления общества. В нѐм ставилась задача «отстоять необходимое разнообразие запросов и задач человеческого духа».50

Сборник имел по тем временам немалый тираж – 3 тыс. экземпляров и разошѐлся всего за год.51 Под обложкой

254

«Проблем идеализма» выступили такие известные публицисты, как инициатор и организатор сборника П.Б. Струве, С.Н. Булгаков, Н.И. Бердяев, С.Н. Трубецкой, С.Л. Франк, академик-востоковед С.Ф. Ольденбург.52 Книга свидетельствовала об обособлении в русской общественно-политической мысли нового течения – идеализма. Бывший марксист С.Н. Булгаков подчѐркивал: «…Детерминизм должен поч-

тительно посторониться, чтобы дать место нравственному деянию».53

Большой интерес представляет влияние, оказанное Толстым на рубеже веков не только на философские теоретические взгляды, но и сам характер русской философии. Еѐ назвали «практической философией». В сборнике «Проблемы идеализма» С.Н. Булгаков уже обобщал это явление на отечественной почве: «Ни один великий философ не становился спиной к действительности и еѐ задачам…». Булгаков в качестве примера берѐт классическую немецкую философию, как идеал философа-гражданина Фихте, Гегеля. Он видит в марксизме «самую яркую версию теории или религии прогресса». «И современная философия, – подчѐркивает Булгаков, – должна стать лицом к великой социальной борьбе наших дней, быть еѐ выразительницей и истолковательницей; она не должна замыкаться от жизни в кабинете, чем грешит современная немецкая философия…».54

«Практические философы», поддавшись веяниям времени, выработали «христианскую политику» христианско-социалис- тического толка. Булгаков выдвигает идею христианского социализма. Еѐ реализацией и пытается заняться активная студенческая молодежь: В.Ф. Эрн и В.П. Свенцицкий создают в Москве Христианское Братство Борьбы, которое в 1905 г. позиционирует себя как партия. В одной из листовок тех лет говорилось: «В России образовалась новая политическая партия, именующаяся ―Христианское Братство Борьбы‖. Братство имеет

целью активное проведение в жизнь вселенского христианства».55

255

Новые настроения и процесс демократизации российского общества в начале XX в., так или иначе, затронули и Церковь. В практике еѐ журналистики наметилась общая тенденция на сближение, как это тогда сформулировали, Православия и действительности. Например, редакция «церковно-обществен- ного» журнала «Христианское чтение» (Петербург) ещѐ в 1894 г. подчѐркивала, что в отличие от духовных изданий, служащих академической богословской науке и предлагающих статьи, «не всегда приноровленные к насущным вопросам и живым интересам общества», она предпримет меры для «большей связи

собществом». Журнал «Странник» (1899) писал о том, что «нет силы, равной в нравственно-воспитательном отношении художественному творчеству», поэтому редакция будет уделять немало внимания вопросам литературы и искусства: «игнорировать их духовной журналистике, как представительнице

интересов Церкви и Религии в литературе, представляется прямо не соответствующим высоте еѐ назначения»56.

Но всѐ-таки общая тенденция в отношении Церкви к светской журналистике, публицистике и литературе, пытавшимся ставить религиозные вопросы, духовно-нравственные проблемы, была традиционной, соблюдающей конфессиональную чистоту типа издания и в этом смысле последовательной и справедливой, о чѐм говорит опыт журнала «Новый путь» (1902 – 1904), ре-

дакция которого обратилась к проблемам «широкого религиозного творчества», «борьбы за духовное освобождение».57 «Новый путь» возник на основе учреждѐнных в Петербурге в 1901 г. Религиозно-философских собраний, стремившихся содейство-

вать «обновлению русского Православия» – эта формула отра-

жала общее стремление значительной части религиозной общественности. На Собраниях, по словам Н.А. Бердяева, произошла

«встреча русской интеллигенции верхнего культурного слоя с представителями православного духовенства».58 Она состоялась

ссанкции Св. Синода. На этой встрече председательствовал ректор С.-Петербургской Духовной академии епископ Сергий (Страгородский), тон задавали литераторы и священнослужители: Д.С. Мережковский (1865 – 1941), В.В. Розанов (1856 –

256

1919), В.А. Тернавцев (1866 – 1940), Н.М. Минский (1855 – 1937), А. В. Карташов (1875 – 1960) и др. На Собраниях обсуждались отношения христианства к миру и жизни, церкви к культуре и общественной жизни; взаимоотношения интеллигенции и религии. Интеллигенция ставила проблемы нового христианского сознания, новой эпохи в христианстве, что вызывало оппозицию у священнослужителей. «Для представителей духовенства христианство давно стало повседневной прозой, – замечает Бердяев, – искавшие же нового христианства хотели, чтобы оно было поэзией».59

Несколько позже, в январе 1907 г. газета «Новое время» напечатала получившую широкую известность статью М.О. Меньшикова «Две России». В ней, обобщая духовные поиски русской интеллигенции на рубеже веков, публицист рисует жѐсткую картину духовного кризиса официальной Церкви того исторического периода. Один из учредителей религиозно-философских собраний, Меньшиков, оставил потомкам свидетельство, раскрывающее атмосферу этих раутов и показывающее их участников: «Кроме достойнейшего председателя, архиепископа Сергия, в котором кротость и скромность обличают истинного христианина, все остальные отцы, в клобуках и без клобуков, производили впечатление людей, давно вышедших из церкви, напичканных светским чтением, преимущественно таким, которое не рекомендует правилами св. отец. Мы, писатели, несильные в богословии, вели спор на светской почве, на началах германского знания, римской силы, греческой красоты. Наши духовные оппоненты старались превзойти нас в светскости. Один архимандрит (ныне епископ) выражался так, что у него почти сплошь текли иностранные слова. ―Концепция утилитаризма резюмирует собой элементарный факт трансцендентной психики‖. Иногда подобный набор слов что-нибудь значил, чаще – бил в нос именно светской учѐностью. Один богослов в рясе объяснял слова Христа о браке цитатами из ―Psyhopatia sexualis‖ (―Сексуальная психопатия‖) Крафта-Эбинга. Другой богослов, ученик здешней академии, написавший брошюру ―Мировая

257

драма‖ и подписавшийся ―Атеист такой-то‖, доказывал во всеуслышание, что слова ―св. Духа‖ следует читать ―Святая Духа‖, ибо третье лицо св. Троицы, по соображению почтенного богослова, – женского рода…».

Трудно заподозрить Михаила Осиповича, отстаивавшего устои русской государственности и Православия, в предвзятости и очернении тех интеллектуальных сил Церкви, которые участвовали в полемике Собраний. Но он в итоге пришѐл к выводу о том, что «религиозность нашей богословской школы» находится в кризисе.

Его статья была построена на сопоставлении двух Россий – Святой Руси, во многом уже утерянной, и России начала столетия; святой и поганой. Первую, – неотделимую от Бога и его природы, создал сам народ. Поганая же нашла откуда-то со стороны… Святая Русь – тут всѐ: и солнце красное, и колокольный звон, и вечные до сих пор липовые лапти, и безумный восторг души женской перед Христом». Здесь Меньшиков вспоминает тонкие строки поэта Ф.И. Тютчева:

Не поймѐт и не заметит Гордый взор иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В красоте твоей смиренной…60

(неточное, возможно специально, цитирование последней строки).

Завершается этот эскиз о первой России призывом: «Запомните же: есть настоящая Россия, святая Русь. Это необходимо твѐрдо помнить, чтобы бороться с наваждением фальшивой и поганой России, подобно потопу, наплывшему на народ и загрязнившему нашу древнюю суть».61

Основная часть статьи Меньшикова посвящена анализу искажѐнного лика святой Руси, того духовного кризиса, который переживало общество. В этом повинен кризис деятельности Русской Православной Церкви. Вот первый изначальный тезис публициста: «Несомненно, поганой Россией пахнет глубокое расстройство церкви и священства, выражаемое неописуемыми

258

теперешними скандалами… Гораздо тревожнее религиозное разложение школы, светской и церковной».

В статье приводятся конкретные факты, иллюстрирующие то, что «духовенство вообще, и законоучители в особенности, по всей России сделались предметом травли со стороны юнцов. Дошло до того, что в одном месте на замечание о неприличии курить в церковной ограде два мальчика выхватили револьверы и начали стрелять в батюшку. По всей России прошѐл бунт семинарий, духовных училищ, духовных академий. Целый ряд семинарий был закрыт за непрерывный кошачий концерт

учителям, за побои воспитателей, за разгром классной мебели…» и т.д.62

Приводимые автором конкретные, более значимые или менее значимые, факты были следствием того состояния, в котором Церковь пребывала уже много лет. Молодое поколение еѐ служителей было поражено «безверием»: «Духовные студенты в своих траурных мундирах были с головы до ног светские молодые люди. Чувствуя на себе презрение остального студенчества, поповичи из кожи лезли, чтобы не отстать в радикализме от товарищей с Васильевского острова или с Забалканского проспекта. Чуть не поголовно все собирались по окончании академии выйти из духовного звания куда угодно: в учителя, в чиновники, в конторщики, – лишь бы не оставаться в ненавистном сословии, в ненавистной профессии. Говорю ―ненавистной‖, нимало не сгущая краски».63

Вторая часть «духовной молодежи» смотрела «на академию как на порог к служебной карьере. Эти заранее высчитывали немногие годы, отделявшие их студенческую фуражку от митры архимандрита и архиерея». Далее автор характеризует наставников этой молодежи из духовных академий, «очарованных немецкой богословией». Автор не встречал среди этих «учѐных» набожных священников, исключение составляет о. Иоанн Кронштадтский, но он вышел полвека назад из другой академии, когда «наше богословие ещѐ не было просто немецкой компиляцией».64

259

Заключает статью «Две России» очерк-портрет «Сухое сердце», который носит можно сказать обвинительный характер. В нѐм представлены судьба и плоды деятельности оберпрокурора св. Синода К.П. Победоносцева. По сравнению с тем, что было о нѐм написано, как правило в разоблачительном тоне, Меньшиков на четырѐх страницах книжного формата сумел нарисовать образ сухого сердца – действительно ѐмкий портрет сложной исторической фигуры.65 Он не комментировал уход из жизни Победоносцева, когда журналистика «буквально забросала его грязью». Для примера напомним, что А.В. Амфитеатров написал целую брошюру «Победоносцев как человек и как государственный деятель», где называл оберпрокурора «вездесущим, всевидящим, всеслышащим, всеотравляющим туманом кровососной власти»; «политическим, моральным, религиозным палачом-бюрократом – палачом над казнимыми, палачом над судьями, палачом над палачами» и т.д.66

«Молчание – всего пристойнее в минуту смерти, – подчеркивает Меньшиков, – а что в этом человеке умирал целый исторический период наш, сомнений не было». Публицист останавливается на биографических вехах Победоносцева: судьба благоволила к Константину Петровичу. Он «преподавал законы двум поколениям русских государей, не говоря о нескольких великих князьях. Каждому ли удаѐтся к 40 годам быть сенатором, к 45 – членом Государственного Совета, к 50 с небольшим – светским патриархом, куда более могущественным, нежели вселенские патриархи Востока? – задаѐтся вопросом автор статьи и отвечает: – Тут много можно сделать добра. В нашем же духовном ведомстве через 26 лет святительства г. Победоносцева получилось то, что я имел честь докладывать».

Публицист отдаѐт должное Победоносцеву: он был искренно верующим человеком, но «загадочным» в том смысле, что соединял в себе это качество и «глубокое презрение… к чужой искренности в чувстве веры». «Таким двуликим для меня этот государственный деятель и остался, – подводит Меньшиков биографический итог обер-прокурора. – …Странное дело! – этот

260