martynovich_sf_red_filosofiia_sotsialnykh_i_gumanitarnykh_na

371

Теперь она может, правда, и впредь влачить жалкое существование как служанка науки, скажем, как теория познания.

Однако оба понимания философии, очевидно, противоречат ее содержанию так, как оно сложилось на протяжении трех тысячелетий в Китае, Индии и Западной Европе. Они противоречат серьезности, с которой мы философствуем сегодня, когда философия перестала быть служанкой науки, как в конце XIX века, и не вернулась к положению служанки теологии.

Названные опрометчивые альтернативы — вера в откровение или нигилизм, тотальная наука или иллюзия — используются как боевые средства для запугивания душ, дабы лишить их дарованной им Богом ответственности за себя и привести их к подчинению. Они разрывают возможности человека, превращая их в противоположности, между которыми исчезает собственное бытие человека.

Того же, кто пытается философствовать в рамках достойных уважения традиций, они, последовательно исходя из названных альтернатив, считают нигилистом или человеком, подверженным иллюзиям. Если же мы не соответствуем предполагаемому образу, нас упрекают в половинчатости, непоследовательности, тривиальном просветительстве, чуждости жизни, причем все эти упреки делаются как непримиримыми сторонниками веры в откровение, так и адептами превратившейся в суеверие науки.

Вотличие от того и другого мы решимся на попытку придерживаться

внашем философствовании открытости нашей человеческой сущности; от философии не следует отрекаться, особенно сегодня.

Мы живем в сознании опасностей, которых не ведали предшествующие века: коммуникация с человечеством прошлых тысячелетий может оборваться; не сознавая того, мы можем сами лишить себя традиций; сознание может ослабнуть; публичность информирования может быть утрачена. Перед лицом грозящих уничтожением опасностей мы должны, философствуя, быть готовы ко всему, чтобы, мысля, способствовать сохранению человечеством своих высших возможностей. Именно вследствие катастрофы, постигшей Запад, философствование вновь осознает свою независимость в поисках связи с истоками человеческого бытия.

Наша тема — философская вера, фундамент нашего мышления. Эта тема безгранична. Для того чтобы сделать ощутимыми ее простейшие основные черты, я делю постановку вопроса на шесть лекций:

1) Понятие философской веры; 2) Содержание философской веры; 3) Человек; 4) Философия и религия; 5) Философия и нефилософия

372

(демонология, обожествление человека, нигилизм); б) Философия будущего.

Вера отличается от знания. Джордано Бруно верил, Галилей знал. Оба они были в одинаковом положении. Суд инквизиции требовал от них под угрозой смерти отречения от своих убеждений. Бруно был готов отречься от нескольких, не имевших для него решающего значения положений своего учения; он умер смертью мученика. Галилей отрекся от утверждения, что Земля вращается вокруг Солнца, и возникла меткая острота, будто он впоследствии сказал — и все-таки она движется. В этом отличие: истина, страдающая от отречения, и истина, которую отречение не затрагивает. Оба совершили нечто, соответствующее провозглашаемой ими истине. Истина, которой я живу, существует лишь благодаря тому, что я становлюсь тождественным ей; в своем явлении она исторична, в своем объективном высказывании она не общезначима, но безусловна. Истина, верность которой я могу доказать, существует без меня; она общезначима, вне истории и вне времени, но не безусловна, напротив, соотнесена с предпосылками и методами познания в рамках конечного. Умереть за правильность, которая может быть доказана, неоправданно. Но если мыслитель, полагающий, что он проник в основу вещей, неспособен отказаться от своего учения, не нанося этим вред истине,— это его тайна. Не существует общего мнения, которое могло бы потребовать от него, чтобы он принял мученический венец. Только то, что он его принимает, причем, как Бруно, не из мечтательного энтузиазма, не из упорства, порожденного моментом, а после длительного преодоления своего сопротивления,— признак подлинной веры, уверенности в истине, которую я не могу доказать так, как при научном познании конечных вещей.

Случай с Бруно необычен. Ибо философия, как правило, концентрируется не в положениях, принимающих характер исповедания, а в мыслительных связях, проникающих в жизнь в целом. Если Сократ, Боэций, Бруно — как бы святые в истории философии, это еще не значит, что они величайшие философы. Это — подтвердившие своим мученичеством философскую веру образы, на которые мы взираем с благоговением.

Убежденности, что человек может во всем основываться на своем рассудке — не будь глупости и злой воли, все было бы в порядке,— этому якобы само собой разумеющемуся заблуждению рассудка противостоит на почве рассудка и другое, с чем мы также связаны, а именно иррациональное. Его признают неохотно или рассматривают как не имеющую значения игру чувств, как необходимую для душевной организации иллюзию, как развлечение на досуге. Или видят в нем силы,

373

апеллируют к ним как к иррациональным страстям души и духа, чтобы с их помощью достигнуть своих целей. И наконец, видят в них истинное и бросаются в иррациональное, в дурман, как в подлинную жизнь.

Веру никоим образом не следует воспринимать как нечто иррациональное. Более того, полярность рационального и иррационального привносит затуманивание экзистенции. В обращении то к науке, то к своей неоспоримой якобы последней точке зрения — в этом призыве то к пониманию, то вновь к чувствам — возникло некоммуникационное поверхностное высказывание мнений. Эта игра была возможна, пока путь еще освещало все более слабеющее содержание великой традиции. То, что дух сознательно остановился на иррациональном, было его концом. В дешевых нападках на все, в упорном отстаивании желаемого и признаваемого правильным содержания, в расточительном разбазаривании традиции, в несерьезной, кажущейся чем-то высшим свободе и в патетике ненадежного дух сгорал как фейерверк. Все эти мнения не могут быть побеждены, ибо противника нет, а есть только смутное, подобное Протею, многообразие, которое в его тотальной забывчивости вообще не может быть постигнуто — оно может быть только преодолено ясностью.

Нашей верой не может быть, по существу, лишь негативное, иррациональное, погружение во мрак того, что противоречит рассудку и лишено закона.

Признаком философской веры, веры мыслящего человека, служит всегда то, что она существует лишь в союзе со знанием. Она хочет знать то, что доступно знанию, и понять самое себя. Безграничное познание, наука

— основной элемент философствования. Не должно быть ничего, не допускающего вопроса, не должно быть тайны, закрытой исследованию, ничто не должно маскироваться, отстраняясь. Критика ведет к чистоте, пониманию смысла и границ познания. Философствующий способен защититься от иллюзорного знания, от ошибок наук.

Философская вера хочет высветлить самое себя. Философствуя, я ничего не принимаю так, как оно мне навязывается, не проникая в него. Правда, вера не может стать общезначимым знанием, но посредством моего убеждения должна стать присутствующей во мне. И должна беспрестанно становиться яснее, осознаннее и продвигаться далее посредством сознания. Что же такое вера?

В ней нераздельно присутствует вера, в которой коренится мое убеждение, и содержание веры, которое я постигаю,— вера, которую я осуществляю, и вера, которую я в этом осуществлении усваиваю… Субъективная и объективная стороны веры составляют целое. Если я беру только субъективную сторону, остается вера только как верование, вера без

374

предмета, которая как бы верит лишь в самое себя, вера без существенного содержания веры. Если же я беру только ее объективную сторону, то остается содержание веры как предмет, как положение, догмат, состояние, как бы мертвое ничто.

Поэтому вера всегда есть вера во что-то. Но я не могу сказать ни то, что вера — объективная истина, которая не определяется верой, а, напротив, определяет ее, ни что она — субъективная истина, которая не определяется предметом, а, напротив, определяет его. Вера едина в том, что мы разделяем на субъект и объект, как вера, исходя из которой мы верим, и как вера, в которую мы верим.

Следовательно, говоря о вере, мы будем иметь в виду то, что она объемлет субъект и объект. В этом заключена вся трудность, с которой мы сталкиваемся, желая говорить о вере.

Здесь уместно вспомнить о великом учении Канта, которое имело предшественников в истории философии на Западе и в Азии; основная мысль этого учения должна была появиться там, где вообще философствовали, однако облик сознающей самое себя и методически проведенной мысли она приобрела — хотя и в исторически обусловленном виде — у Канта, и в основных чертах навечно стала элементом философского озарения. Это — мысль о явленности нашего бытия, которое расщеплено на субъект и объект, связано с пространством и временем в качестве формы созерцания, с категориями — в качестве форм мышления. То, что есть бытие, должно стать для нас в этих формах предметным и поэтому становится явлением; оно является для нас таким, каким мы его знаем, а не таким, каким оно есть само по себе. Бытие не есть ни объект, противостоящий нам, воспринимаем ли мы его или мыслим, ни субъект.

То же относится к вере. Если вера не есть ни только содержание, ни акт субъекта, а коренится в том, что служит основой явленности, она может быть представлена лишь как то, что не есть ни объект, ни субъект, но оба они в едином, которое в разделении на субъект и объект есть явление.

Бытие, которое не есть ни только субъект, ни только объект, которое в расщеплении на субъект и объект присутствует и в том, и в другом, мы называем объемлющим. Хотя оно и не может стать адекватным предмету, мы в философствовании говорим, отправляясь от него и приближаясь к нему.

Вера, как иногда кажется, есть нечто непосредственное в противоположность всему тому, что опосредствовано рассудком. Тогда вера была бы переживанием — переживанием объемлющего, которое

375

мне дано или не дано. Однако при таком понимании основа и истоки подлинного бытия как бы соскальзывают в то, что может быть психологически описано, в то, что случается. Поэтому Кьеркегор говорит: «То, что Шлейермахер называет религией, вера гегелевских догматиков, по существу, не что иное, как первое непосредственное условие всего,— витальный флюид — духовная атмосфера, которой мы дышим» … Это не вера (Кьеркегор имеет в виду христианскую веру), а то, что «улетучивается, рассеивается, как туман».

Кьеркегор считает основной чертой веры то, что она обладает исторической неповторимостью, сама исторична. Она — не переживание, не нечто непосредственное, что можно описать как данное. Она — осознание бытия из его истоков посредством истории и мышления.

Философская вера это осознает. Для нее всякое философствование, выраженное языком,— построение, лишь подготовка или воспоминание, повод или подтверждение. Поэтому философия никогда не может рационально замкнуться в себе как творение мысли. Созданное мыслью всегда половинчато; чтобы стать истинным, оно требует дополнения тем, что не только мыслит его в качестве мысли, но делает его историческим в собственной экзистенции.

Поэтому философствующий свободно противостоит своим мыслям. Философскую веру надо характеризовать негативно. Она не может стать исповеданием; ее мысль не становится догматом. Философская вера не имеет прочной опоры в виде объективного конечного в мире, потому что она только пользуется своими основоположениями, понятиями и методами, не подчиняясь им. Ее субстанция всецело исторична, не может быть фиксирована во всеобщем — она может только высказать себя в нем.

Поэтому философская вера должна в исторической ситуации все время обращаться к истокам. Она не обретает покой в пребывании. Она остается решимостью радикальной открытости. Она не может ссылаться на самое себя как на веру в окончательной инстанции. Она должна явить себя в мышлении и обосновании. Уже в пафосе безоговорочного утверждения, которое звучит как возвещение, нам угрожает утрата философичности. …

Однако философская вера относится к традиционной философии не с послушанием, хотя и с почтением. История становится для нее не авторитетом, а единственно присутствием духовной борьбы.

История многозначна. Как легко соскальзывает философия со своего пути там, где она становится исповеданием, фиксируется в догматах, основывает школы в институциональном сообществе, где она превращает предание в авторитет, героизирует глав школ и диалектически оказывается в сфере ни к чему не обязывающей игры. Философская вера

376

требует трезвости и одновременно полной серьезности. Быть может, отклонения философии от ее пути находятся на первом плане ее явления. Быть может, великие мысли оказывались чаще непонятыми, чем понятыми. Быть может, история платонизма, например, (начиная со Спевсиппа) — лишь история искажений и потерь, чередующихся с редкими моментами вновь узнанного. Благодаря философии, хотя и вопреки ее смыслу, люди открыли путь к нигилизму. Поэтому философию стали считать опасной. Нередко ее объявляли, по существу, невозможной.

Только исходя из философской веры, всегда изначально, будучи способным узнавать себя в другом, можно через нагромождения отклонений найти в истории философии путь к истине, которая зародилась

вней.

Ктеме 11. Основные исследовательские программы СГН

11.1.Натуралистическая исследовательская программа

Философия и методология «нравственных» наук Д.С.Милля120

Джон Стюарт Милль развил позитивизм Конта и одновременно отверг его «позитивную политику»121 (социально-политическую концепцию). Догматизму «позитивной политики» Конта Милль противопоставил обоснование ценности человеческой свободы.

Обосновывая феноменалистскую установку в понимании науки, Милль непосредственным предметом познания утверждает наши ощущения. Материя соответственно толкуется как их постоянная возможность, а сознание – как возможность переживания ощущений.

Милль полагал надёжность и обоснованность свойствами эмпирического знания как знания фактов. Его номиналистический выбор формировал критическое отношение к общим смыслам науки – законам и теориям, которые истолковывались инструментально.

Критикуя социологизм, социологический реализм и холизм учения Конта, Милль истолковывает социологическое знание с позиций номинализма и психологического редукционизма, утверждая, что общественные явления есть порождения человеческой натуры.

120Автор – редактор-составитель.

121Милль Д. С. Огюст Конт и позитивизм. 3-е изд. М.: ЛКИ, 2007. 176 с.; Donner W.,

Fumerton R. Mill. N.Y.: Blackwell Publishing, 2008, 224 pgs.

377

Первопричиной, определившей становление социологии, он считал невозможность наблюдения человека вне социальных отношений.

Милль поставил задачу разработки методологии науки, в особенности методологии «нравственных» наук, на основе установок позитивизма122. Структуру труда «A System of Logic» составляют такие темы, как имена и предложения, логический вывод, индукция, ошибки, логика моральных наук.

Моральные и социальные феномены являются исключениями из единообразия природы. Поэтому возникает вопрос, в какой мере методы, посредством которых были открыты законы физического мира, могут стать инструментами моральных и политических наук. Опыт показал, что только после детального знакомства, например, с химическими явлениями, можно дать рациональное определение химии. Это относится, по Миллю, и к науке о жизни и организации.

Логика была представлена Миллем как общая методология эмпирических наук. Логика есть наука аргументации (reasoning), а также искусство, основанное на этой науке123. Слово Reasoning многозначно. Одно из его значений есть syllogizing, способ вывода от общих высказываний к единичным. В другом смысле to reason означает вывод некоторого утверждения. Тогда индукция может быть названа выводом, подобно демонстрациям геометрии. Во втором более широком смысле Милль употребляет термин Reasoning.

Логика понимается как наука об операциях человеческого ума при отыскании истины, как наука о доказательстве посредством вывода. Логика есть теория доказательства истины, критерием которой является опыт: истинным является умозаключение, согласующееся с фактами. Априорные истины отрицаются. Аксиомы математики имеют опытное происхождение. Опыт и наблюдение есть основания, как индукции, так и дедукции. Дедуктивный вывод имплицитно основан на частных положениях. В силлогизме источником знания является опыт.

Истины, считает Милль, известны нам двумя путями. Одни известны непосредственно, другие – посредством других истин. Первые – предмет интуиции, вторые – результат вывода. Истины, известные интуитивно,

122Mill J. S. A System of Logic: Ratiocinative and Inductive; Being a Connected View of the Principles of Evidence and the Methods of Scientific Investigation. Volume 1. London: Longmans, Green, Reader, and Dyer, 1868. 541 pgs.; Mill J. S. A System of Logic: Ratiocinative and Inductive; Being a Connected View of the Principles of Evidence and the Methods of Scientific Investigation. Volume 2. London: Longmans, Green, Reader, and Dyer, 1868. 556 pgs.; Милль Д. С. Система логики силлогистической и индуктивной. М.: Типо-литография Товарищества И. Н. Кушнерев и

Ко, 1897.

123 Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 3.

378

являются оригинальными посылками, из которых выводятся другие истины. Примерами истин, известных непосредственно, являются телесные ощущения и ментальные чувства. Так, непосредственно известно, что вчера я был обеспокоен и что сегодня я голоден. Метафизики, отмечает Милль, обычно толкуют интуицию как непосредственное знание (the direct knowledge), которое мы относим к вещам, внешним по отношению к нашему уму, и как сознание наших собственных ментальных феноменов.

Посредством вывода известны события, которые происходили в момент нашего отсутствия, знания о событиях, описанных в истории, а также теоремы математики, скажем, дефиниции и аксиомы геометрии. Знания о прошлых событиях мы формируем на основе показаний свидетелей. Теоремы математики выводятся из дефиниций или аксиом. «Всё, что мы можем знать, должно принадлежать к одному или другому классу»124. Для возможности познания должно иметься некоторое множество примитивных данных.

Анализируя условия возможности научного познания, Милль задаётся вопросом: «Что такое факты, которые являются объектами интуиции или сознания, а также те, которые мы просто выводим?»125. Исследование этого вопроса не есть часть логики.

Задачей логики для Милля является анализ такого интеллектуального процесса, как логический вывод, чтобы получить правила доказательства предложений. Логика предназначена для того, чтобы понять, как логика согласованности предложений ведёт к логике их истинности. Понимание логики соотнесено с определённой философией. Это выражается в понимании, например, слова «истина». Для Милля истина означает просто «истинное утверждение»126. Ошибки же есть ложные утверждения.

Началом логики и методологии науки должен стать анализ языка. Имена и отношения именования должны, считает Милль, изучаться до исследования самих вещей.

Высказывание (proposition) обычно понимается как такая часть рассуждения (discourse), в которой предикат утверждается, или отрицается относительно субъекта127. Субъектно-предикатная структура высказывания отличает его от других видов рассуждений. В высказывании связаны два имени посредством утверждения или отрицания друг относительно друга. Имена являются именами вещей, а не наших идей.

124Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 5-6.

125Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 7.

126Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 18.

127Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 85.

379

Имя «Солнце» не предполагает утверждения «Солнце существует», так же как имя «Круглый квадрат» не включает значения «Круглый квадрат существует». Существование не является свойством имени128.

Исследуя роль имён в конструировании высказываний, Милль различает их виды: имена как знаки реальных и воображаемых вещей; конкретные имена (имена объектов) и абстрактные имена (имена атрибутов), общие и единичные, сингулярные имена. Типология имён ведёт к проблемам. Например, относятся ли абстрактные имена к классу общих имён или также к классу имён сингулярных?

Понимая логику как теорию доказательства, Милль подчёркивает, что предметом доказательства является высказывание или утверждение (proposition or assertion). Поскольку высказывание есть связь имён, постольку для доказательства высказывания необходимо понимание значения того или иного имени. Анализируя такие имена, как субстанция, сущность, бытие, Милль констатирует, что бытие есть абстракция от глагола быть (to be)129. Но этот глагол в языке выполняет разные функции – глагола-связки и знака существования. При их неразличении высказывания о кентавре, например, приводят к эффекту существования этой поэтической фикции. Если не принимать этого обстоятельства во внимание, то можно придти к неясности и неопределённости имён философского языка.

Анализируя сознание, Милль показывает, что наши ощущения, мысли и эмоции есть психологические факты, которые связаны с физическими фактами так же, как следствия связаны с причинами130.

Различая субъективные и объективные факты, Милль приходит к выводу, что «каждый объективный факт основан на соответствующем субъективном факте»131 и имеет значение неизвестного и непостижимого процесса, к которому относится соответствующий субъективный или психологический факт.

Знание формулируются посредством высказываний. Что выражают высказывания? Отношения между идеями или значениями имён? Концептуалисты полагали, что высказывание есть выражение отношения между двумя идеями. Номиналисты считали, что высказывание есть выражение согласия или несогласия между значениями двух имён. Эти теории Милль считает ошибочными. Предмет высказываний состоит в том, что они относятся к положениям вещей, к пяти их видам: высказывание может утверждать или отрицать относительно существования,

128Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 20.

129Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 52.

130Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 58.

131Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 84.

380

последовательности, сосуществования, причинности и сходства132. В каждом из этих пяти видов высказываний утверждается или отрицается нечто относительно факта или феномена, относительно неизвестного источника факта или феномена.

Все эссенциальные высказывания об определённом предмете являются идентичными. «Индивиды не имеют сущностей»133. Поэтому эссенциальные высказывания понимаются Миллем как чисто вербальные. Они не дают информации о реальных вещах. «Неэсенциальные, или акцидентальные высказывания, напротив, могут быть названы реальными высказываниями, в противоположность вербальным»134. Они информируют не об именах, но о фактах. Реальные высказывания есть утверждения о том, что один факт или феномен есть знак или демонстрация другого факта или феномена.

Факт или утверждение считается доказанным, когда мы верим в его истинность на основании другого факта или утверждения. Обоснование выступает в виде логического вывода, типичным видом которого является силлогизм. Теория преобразования высказываний (the Conversion of propositions) даёт возможность понять, что факт, утверждаемый в выводе, является или тем же самым фактом, или частью факта, утверждаемого в исходном высказывании135.

Обычно различали два вида логического вывода (reasoning как синоним inference). Вывод от единичного к общему (индукция) и вывод от общего к единичному (силлогизм: ratiocination или syllogism136). В более строгом смысле индукция есть вывод нового высказывания из высказываний менее общих. Так, вывод от некоторого множества индивидуальных примеров к общему высказыванию или вывод от некоторого множества общих высказываний к более общему высказыванию является индукцией.

Исследование природы утверждения (Assertion) является для Милля предпосылкой рассмотрения природы подтверждения, или доказательства (Proof). При этом предметом логики полагается подтверждение, или доказательство. Утверждения относятся либо к значению слов, либо к некоторым свойствам вещей, обозначаемым словами. Утверждения относительно значения слов, скажем, дефиниции, обязательны в философии. Но поскольку значения слов случайны, то этот класс утверждений не решает вопроса истинности или ложности,

132Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 119.

133Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 124.

134Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 126.

135Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 179.

136Mill J. S. A System of Logic. Volume 1. P. 181.