Горфункель А.Х. Философия эпохи Возрождения (1980)

стической культуре второй половины XVI в., то как часть общего культурного наследия, непременное условие образованности. Но основу гуманистической мысли составляют не ученые занятия эрудитов, а свободные от подчинения всякой, в том числе и античной, традиции размышления о природе человека. Характерно, что гуманизм этой эпохи связан не столько с учеными занятиями, сколько с литературным творчеством: углубленное развитие идей гуманизма мы находим в творениях

Сервантеса и Шекспира.
Меняется и	сама	постановка		проблемы человека.
В основу ее положен углубленный				психологический ана-
лиз личности — вплоть		до	данной личности, собственно
личности автора	(как	у	Монтеня), более пристальное

внимание к внутреннему миру человека. Человек рассматривается не как главное, центральное звено космической иерархии, не как «венец творения», а как живое природное существо, не «выше» и не «ниже» других. Характерной чертой нового гуманистического сознания становится преодоление как христианского, так и гума-

нистического		антропоцентризма. Человек		возвращается
природе	и	перестает быть центром		мироздания —
будь то	в теологическом,		будь то в гуманистическом
смысле.
Центральные проблемы			гуманистической антрополо-

гии рассмотрены в «Опытах» французского мыслителя Мишеля Монтеня. Опираясь на традиции французского гуманистического свободомыслия XVI в , Монтеиь создает свое, оригинальное, хотя и не систематизированное, учение о мире и человеке, и по праву занимает одно

из выдающихся		мест не только			в истории мировой ли-
тературы, но и		в	истории	философской		мысли эпо-
хи	Возрождения.
Биография Монтеня			М и ш е л ь	.Монтень		(1533-1592),
			гасконскии		дворянин,	происходил

из среды аноблированного (облагороженного) купечества, так называемого «дворянства мантии», сочетавшего традиционные торговые занятия со службой в складывающемся аппарате абсолютистского государства, а затем и с чисто дворянской воинской службой. Отец его занимал выборные должности в Бордоском парламенте, был и мэром города; мать принадлежала к семье испанских купцов-маранов (крещеных евреев), бежавших от инквизиционных преследований во Францию,

202

Благодаря заботам «лучшего из отцов» (как с благодарностью вспоминал о нем автор «Опытов») Монтень получил идеальное гуманистическое образование: с младенческих лет к нему был приставлен воспитатель-не- мец, говоривший с ним только по-латыни, и латинский язык стал для него родным. Глубочайшее знание древних авторов, преимущественно латинских, а затем и греческих, составило основу его культуры. Дальнейшее (в возрасте от б до 13 лет) образование в коллеже в Бордо немного добавило к домашнему воспитанию; достоверными сведениями о том, довелось ли Монтеню обучаться в одном из университетов Южной Франции, мы не располагаем, но в любом случае основу его незаурядных познаний в древней и современной научной и философской литературе составило непрерывное самообразование, постоянное чтение и общение с учеными современниками.

Монтень не был не только профессиональным ученым, философом или богословом, он не был и профессиональным гуманистом: литературные занятия никак не определяли его положения в обществе. Дворянин, политический деятель, он в молодые годы стал советником Бордоского парламента, а затем, в начале 80-х годов, на два срока избирался мэром города. Сам он неоднократно подчеркивал, что не придает особого значения своей политической деятельности, и это даже дало повод позднейшим исследователям (но не современникам!) обвинять его в политическом индифферентизме. В действительности же в пору гражданских («религиозных») войн во Франции XVI в. не примкнуть ни к одному из враждующих лагерей (гугенотов-реформаторов и сторонников крайней католической реакции) значило оказаться на стороне национальных интересов Франции. Позиция эта требовала незаурядного мужества и политической прозорливости. Моптень примкнул к наиболее прогрессивной группе французского дворянства и буржуазии — к «политикам», которые, отвергая религиозный фанатизм и своекорыстные устремления обеих враждующих сторон, выступали за политику веротерпимости, за восстановление гражданского мира и поддерживали королевский абсолютизм — единственную силу, способную преодолеть остатки феодальной анархии и обеспечить сохранение национального и государственного единства Франции. Этими устремлениями опредв'

203

лялась и политическая деятельность Монтеня как в Бордо, где он по мере сил препятствовал разжиганию религиозных конфликтов и вооруженным столкновениям борющихся сторон, так и при дворе. В последние годы жизни он решительно поддержал Генриха Наваррского, впоследствии Генриха IV, в его борьбе за власть и за восстановление мира и национального единства. Твердая позиция в сложнейшей политической ситуации в сочетании с личной независимостью и

совершенным	бескорыстием	снискала		ему	глубокое
уважение современников.
0	Книгу	своей	жизни — «Опыты» —
«ипыты»	Монтень	начал	писать		в	начале
70-х годов XVI	в. после удаления		от	дел и	уединения
в башне родового замка. Там им был оборудован						каби-
нет-библиотека	для размышлений и занятий, где					стены

были украшены изречениями мудрецов. Но и после первого издания книги, в 1580 г., он продолжал работать над ней, написал третью часть, постоянно, до последних дней жизни, внося дополнения и поправки в текст. Уже после его смерти, в 1595 г., эти добавления были учтены в издании, подготовленном его почитательницей Мари де Гурпе.

По жанру своему книга Монтеня противостоит официальной учености того времени. Во времена ученой латыни она написана на французском языке, и латинская образованность автора, превосходящая ученость профессоров философии и теологии тогдашних университетов, только оттеняет это обстоятельство: Монтень вполне сознательно обратился к «языку парижского рынка», не пренебрегая и родными ему гасконскимп речениями. «Опыты» не ученый трактат, в них нет ни стройного плана, ни строгой последователыютп, это свободные размышления о мире, о жизни, о человеке и, прежде всего, о себе самом. Даже связь между названием глав и их содержанием, внутренняя последовательность примеров, эпизодов, рассуждений не всегда очевидна читателю. Это не значит, конечно, что в «Опытах» нет глубочайшего внутреннего единства, по оно определяется не внешними признаками, а единством мысли и — главное — единством мыслящего субъекта: это именно его размышления, и в личности автора — главный стержень всей системы взглядов, предстающей на страницах «Опытов». Книга перенасыщена цитатами — их

204

более трех тысяч, преимущественно из древних авторов,

из Лукреция	и Лукиана, Сенеки и Цицерона, Горация
и Плутарха;	но это не сочинение эрудита: цитаты при-

водятся не для подкрепления сказанного, это не ссылки на мнения авторитетов; и подобно тому как примеры из древней истории приводятся наравне с эпизодами из современной действительности, со случаями из собственной жизни, так суждения древних мыслителей лишь помогают выразить или объяснить собственную мысль автора. Характерно, что этот человек, приводящий (иногда по памяти и порой, действительно, ошибаясь) множество цитат, постоянно обращающийся к богатствам античной словесности и истории,— а в истории Древнего Рима он поистине «у себя дома»,— многократно, порой не без назойливости, жалуется на дурную память. Это не кокетство. Характер традиционной образованности требовал невероятной памяти, дословного знания великого множества текстов, от Священного писания и отцов

церкви до сочинений		Аристотеля и его многочисленных
толкователей	(а для	медиков и юристов соответствен-
но — сводов	медицины или гражданского и канониче-

ского права с их бесчисленными комментариями). Человек без тренированной памяти не мог претендовать на профессиональные ученые занятия, но занятия Монтеня иного рода, и, оказывается, в них и без мнемотехники можно преуспеть.

Нов и парадоксален предмет «Опытов». Ибо хотя в сочинении Монтеня идет речь о природе и боге, о мире и человеке, об этике и политике, но предмет ее один — это человек, и не человек вообще, а данный человек, личность автора книги. «Другие творят человека, я же только рассказываю о нем»,— полемически заявляет автор. Кто «творит»? — речь идет не о сотворении человека богом, но о тех авторах, которые, рассуждая о человеке «вообще», о его «природе», тем самым «создают», «творят» его. В «Опытах» речь идет о человеке частном, обыкновенном. Я, продолжает Монтень, «изображаю личность, отнюдь не являющуюся перлом творения» [74, т. 3, с. 26]. Гуманистический индивидуализм, скорее провозглашенный, нежели глубоко разработанный в сочинениях зачинателей ренессансного гуманизма, кажется, нашел свое полное воплощение в Монтениевых «Опытах»: «Я выставляю на обозрение жизнь обыденную и лишенную всякого блеска»,— подчеркивает он и

205

отстаивает необходимость и законность приложения моральной философии «к жизни повседневной и простой», ибо «каждый человек полностью располагает всем тем, что свойственно всему роду людскому» [там же, с. 27]. Интерес к человеческой личности, к ее внутренней духовной жизни не только декларируется, но осуществляется с невиданной ранее смелостью и глубиной. Три книги «Опытов» воссоздают картину многолетнего, непрестанного самоанализа, пристального внимания к самому себе, ко всей многогранной жизни человеческой личности во всех ее проявлениях; в книге Монтеня находят свое — и притом изначально оправданное — место размышления о самых детальных проявлениях сложной физической и духовной, прежде всего нравственной, природы человека, взятого притом не в отрыве от мира, а в неразрывном единстве с ним. Это пристальное внимание к себе, по Монтеню, не только оправдано, но и вполне достойно философа: «Прослеживать извилистые тропы нашего духа, проникать в темные глубины его, подмечать в нем те или иные из бесконечных его малейших движений — дело весьма нелегкое, гораздо более трудное, чем может показаться с первого взгляда...

Вот уже несколько лет, как все мои помыслы устремлены на меня самого, как я изучаю и проверяю только самого себя, а если я и изучаю что-нибудь другое, то лишь для того, чтобы неожиданно в какой-то момент при-

ложить это к себе		или,	вернее,	вложить	это в
себя [там же, т. 2, с. 69].
	При всей многократно декларируе-
Способ	M0I-j	скромности,		подчеркиваемой
философствования	ч у ж д о с т л		у ч е н ь щ	з а Н ятиям Мон-
тень рассматривает	«Опыты» как произведение				прежде

всего философское. Моитень выступает против «общепринятой» философии, низведенной до уровня пустых словопрений, не имеющих отношения к жизни, чуждых действительным проблемам человеческой нравственности: «Странное дело, в наш век философия, даже для

людей мыслящих,— всего лишь пустое	слово, которое,
в сущности, ничего не означает; она	не находит себе

применения и не имеет никакой ценности ни в чьих-либо глазах, ни на деле» [там же, т. 1, с. 204]. То, что именуют философией в университетах,— чуждая ей маска, внушающая страх. Монтеню, человеку новой гуманистической культуры, схоластическая философия представ-

206

ляется пустой, бессмысленной, бессодержательной. Причина этого ее жалкого состояния — власть традиции, привычки, авторитета Не может претендовать на истину философия, основанная на общепринятых и не подвер-

гаемых	самостоятельной проверке мнениях. Подлинные
истоки	разумного	философствования — в классической
древности, но не		потому, что одной (схоластической)

системе авторитетов противопоставляется иная, опирающаяся на наследие античности. Античная философия в глазах Монтеня потому есть подлинная, что ей свойственна «свобода мнений и вольность», благодаря которым «как в философии, так и в науке о человеке образовалось несколько школ н всякий судил и выбирал между ними. Но в настоящее время,— противопоставляет Монтень античную ситуацию современной,— когда люди идут одной дорогой... и когда изучение наук ведется по распоряжению властей, и когда все школы на одно лицо и придерживаются одинакового способа воспитания и обучения, уже не обращают внимания на вес и стоимость монеты, а всякий принимает ее по общепринятой цене, по установленному курсу» [74, т. 2, с. 297]. Характерно, что Монтень уловил принципиальное однообразие именно «способа», метода схоластической философии, несмотря на расхождение орденских и университетских традиций, на жаркие диспуты томистов, скотистов, оккамистов, аверроистов и сторонников иных направлений схоластики, важные и существенные в свое время, в эпоху расцвета средневековой мысли, к XVI в. все эти различия давно утратили свое былое значение.

Главный порок схоластики, показывает Монтень, власть авторитета, «подавление свободы наших суждений», «установившаяся по отношению к нашим взглядам тирания», охватившая философские школы и всю современную науку: «Аристотель — это бог схоластической науки; оспаривать его закон — такое же кощунство, как нарушать законы Ликурга в Спарте. Его учение является у нас незыблемым законом, а между тем оно, быть может, столь же ошибочно, как и всякое другое» [там же, с. 244]. Отвергая авторитет Аристотеля, Монтень выступает за исторически конкретный подход к оценке заслуг мыслителей прошлого, против превращения их суждений и в незыблемый и вневременной «закон». Поэтому не менее резко осуждает он культ Платона у со-

207

временных ему последователей и эпигонов Марсилио Фичино: «Платону приписывают и у него находят все новейшие взгляды, какие только существуют на свете, его противопоставляют ему самому Его заставляют отвергать нравы, принятые в его время, если только они неприемлемы в наши дни» [там же, с 301]. Монтень отвергает метод бесконечных толкований и глосс, которые только запутывают дело. Смысл философии сводится в таком случае, говорит он, не к выяснению, сказал ли комментируемый автор нечто путное и полезное, а как понимать сказанное им Поиски истины (не исключающие, по Монтеню, обращения к мудрецам прошлого и новых веков) подменяются бесконечной экзегетикой — уточнением трактовки авторитетного текста.

Подлинная философия, которую «Опыты» противопоставляют схоластическим умствованиям, требует свободного и непредвзятого взгляда на мир Она должна быть обращена к человеку, к его повседневной жизни Она есть свободное размышление о человеке и о его месте в мире. А потому, утверждает Монтень, «не сыскать нпчею другого столь милого, доброго, радостного, чуть было не сказал — шаловливого», как подлинная философия. Она «призывает только к празднествам и

веселью» — подобный жизнерадостный					облик	европей-
ская философия принимает впервые [см					там же, т 1,
с 205],	ее «шаловливость»		решительно			противо-
стоит напыщенной		«серьезности»		официальной			фи-
лософии	университетов
_		Построение	новой философии				тре-
кептицизм и вера		g0 B a j I 0 п р е ж д е		ВСего	освобождения

мысли от традиций школьной философии и религиозной веры- «Люди, которые все взвешивают и оценивают разумом, ничего не принимая на веру и не полагаясь на авторитет, придерживаются суждений, весьма далеких от общепринятых» [там о/се, т 2, с. 297] Это стремление все проверить, все подвергнуть самостоятельной оценке разума, не доверяясь никаким догмам и положениям, сколь бы общеприняты они ни были, какую бы многовековую традицию они пп имели за собой,— более того, проверить их именно потому, что они общеприняты и традиционны, т. е. прежде такой проверке не подвергались и принимались на веру по общепринятой оценке,— и составляет основу Монтениева скептицизма. Скептицизм (часто именуемый пирронизмом, по имени осно-

208

вателя древнегреческой скептической философии) возрождается в эпоху Ренессанса наряду с иными основательно забытыми в средние века течениями античной философской мысли. Но основу его распространения в европейской философии XVI в. составило отнюдь не открытие и издание древних текстов, в частности Секста Эмпирика. Скептицизм был вызван к жизни потребностями философии Возрождения и явился закономерным этапом ее развития. Уже с самого начала, с возникновения философии гуманизма, полемика со схоластическим аристотелизмом вела к необходимости рациональной проверки и пересмотра всех кардинальных положений схоластики, установленных в качестве неоспоримых принципов. При этом перед судом разума неизбежно должны были предстать и проблемы соотношения разума и веры, и, наконец, сама религия.

Обоснованию скептицизма посвящена у Монтеня специальная XII глава 2-й книги «Опытов», занимающая примерно шестую часть всего его сочинения и являющаяся ключевой для верного понимания и реконструкции его философских воззрений. Глава эта называется «Апология Раймунда Себундского».

Испанский теолог-томист XV в. Раймунд Себундский пытался в своем «Естественном богословии» обосновать истины католической веры, оставив в стороне Священное писание и доводы откровения, идя к постижению творца от творения «естественным» путем (отметим, что предисловие к «Естественному богословию», где излагалось учение о «двух книгах» и отдавалось предпочтение «Книге Природы» перед Писанием, было занесено в папский Индекс запрещенных книг). Именно этот опыт чисто рационального обоснования христианства и привлек к сочинению испанского богослова внимание гуманистически мыслящих людей. Как рассказывает Монтень, он по просьбе отца, не знавшего латыни, осуществил перевод этого объемистого сочинения на французский язык и позднее опубликовал его,

По форме «Апология» представляет собой защиту Раймунда Себупдского от обвинений в том, что он пренебрег доводами откровения и не сумел доказать истинность веры «естественным», разумным путем. По существу, «Апология» сводится к проверке (без прямого соотнесения с текстом защищаемой книги) того, в какой мере христианская религия может опираться на есте-

8 А. X. Горфупкель

209

Ственные основания В итоге такой проверки автор «Опытов» приходит к выводу, что Раймунд Себундский не мог достичь своей цели, ибо рационального, естественного обоснования религии нет и быть не может. Вне веры, вне сверхъестественных оснований теология оказывается несостоятельной и невозможной, а вера и разум обнаруживают полную несовместимость Это разделение приводит у Монтепя, однако, не к защите веры от посягательств разума, а к освобождению разума от служебной задачи обоснования веры. Свое доказательство неспособности разума подтвердить положение веры Монтень строит на основе принципов скептической философии, доказывая ограниченность человеческого разума вообще.

Не есть ли подобная позиция оправдание фидеизма, причем в его крайних формах, предпочтение чистой веры и осуждение человеческого разума, не способного подняться до созерцания истины, особенно истины религиозной (тем более что в «Апологии Раймунда Себундского» нет недостатка в ортодоксальных оговорках и декларациях)? Однако весь ход рассуждений Монтеня противоречит выводу о превосходстве религиозного оза-

рения над разумным познанием	Разум, действительно,
не может дать нам убедительные	и неоспоримые дока-
зательства истин веры, но иного	пути познания, кроме

разумного, у нас нет. Если рациональное познание бога несостоятельно, то интуитивное, внеразумное постижение его попросту невозможно, оно не существует, В этом плане особенно характерна и показательна полемика Монтеня против сторонников «святого безумия», постижения божественных истин в состоянии религиозного,

мистического экстаза.	«Но не дерзость	ли со стороны
философии,— заявляет	он,— утверждать,	будто самые

великие деяния людей, приближающие их к божеству, совершаются ими тогда, когда они выходят из себя и находятся в состоянии исступления и безумия? Лишившись разума или усыпив его, мы становимся лучше,— иронически излагает Моптепь доводы сторонников внеразумного постижения божества. — Исступление и сон являются двумя естественными путями, которые ведут нас в обитель богов и позволяют предвидеть судьбы грядущего». «Забавная вещь!» — восклицает автор «Опытов», и это восклицание придает иронический оттенок следующему затем заявлению, чао он «с величайшей охотой готов этому поверить», равно как и прини-