Malinova_O_Yu_Aktualnoe_proshloe_Simvolicheskaya_politika_vlastvuyuschey_elity_i_dilemmy_rossiyskoy_identichnosti

разрушительным радикализмом – “до основанья, а за-		шестая, новая, Россия, отличающаяся от прежних. Вновь
тем” – объясняется тот факт, что в ходе ломки преж-		формулируемые политические задачи мыслились скорее
них устоев оказалось утрачено многое из достижений		как изменение традиции, нежели как ее продолжение. При
дореволюционной России в сфере культуры, экономики,		этом список «проблемных» аспектов национального про-
права, общественно-политического развития») [Ельцин,		шлого выглядел достаточно конкретно и внушительно.
1996]. В 1995 г., в контексте чеченской войны, он ссылал-		Какие же аспекты унаследованных традиций оцени-
ся на имперское наследие как причину региональных дис-		вались положительно? В посланиях первого президента
пропорций, ставших «родимым пятном нашей истории и		России мне удалось обнаружить не так много фрагментов,
экономики» («Российская история распорядилась таким		в которых обсуждаются конкретные факты или события
образом, что суверенитет государства простирается на		российской истории, способные служить залогом успеха
огромную территорию и охватывает многочисленные на-		современных преобразований. Во-первых, Ельцин связы-
роды» [Ельцин, 1995в]). Тогда же Ельцин сетовал на тра-		вал надежды на будущее с тем, что Россия не раз доказы-
дицию правового нигилизма («Россия хорошо знает, что		вала свою способность справляться с выпадавшими на ее
такое право силы. Осознать силу права только предсто-		долю трудностями («Несмотря на тяжелые испытания,
ит») и неуважения к правам личности, которые «никогда		которые принес России XX в., наше Отечество выстояло.
в отечественной истории не считались практическим		Россия была и остается великой страной» [Ельцин, 1996];
государственным приоритетом» [там же]. В 1999 г., кри-		«России удавалось собраться и в несравнимо более труд-
тикуя практику формирования внебюджетных фондов, он		ные времена» [Ельцин, 1998]). Во-вторых, он стремился
вспоминал об «известной из российской истории “систе-		разделить политический режим и великий российский на-
ме кормления”» [Ельцин, 1999а] и т. д. В 1998 г. говорил		род с его неисчерпаемым потенциалом (все достижения
о недостатках свойственного России «мобилизационного»		советского периода – это «заслуга народа, сумевшего
типа развития («История доказала: рывки, организуемые		сохранить, несмотря ни на что, свои лучшие националь-
“сверху”, но не поддержанные обществом, могут прино-		ные черты и качества, результат его труда и таланта»
сить успех, но не бывают долговременными, ведут к ново-		[Ельцин, 1996]; несмотря на семидесятилетнее засилье
му спаду и отставанию» [Ельцин, 1998]).		государственного атеизма, «вековые народные устои не
Иными словами, принцип легитимации по контрасту		были до конца разрушены» [Ельцин, 1994]; «пессимизм
использовался применительно не только к советскому, но		не в традициях нашего народа» [Ельцин, 1999а] и др.).
и к дореволюционному прошлому. В логике «критическо-		В-третьих, источником оптимизма служила «российская
го» нарратива, наиболее систематически изложенного в		многонациональная культура», способная «вселить уве-
предвыборном послании 1996 г., Россия конца ХХ в. пред-		ренность, дать мощный импульс возрождению и процве-
ставлялась не в качестве общего знаменателя «пяти разных
Россий», выделенных когда-то Н. А. Бердяевым1, но как
		изменение типа цивилизации»; он насчитал «пять разных Рос-
		сий: Россию киевскую, Россию татарского периода, Россию
1  Бердяев, как известно, утверждал, что русский народ		московскую, Россию петровскую, императорскую и, наконец,
развивался «катастрофическим темпом, через прерывность и		новую советскую Россию» [Бердяев, 1990, c. 7].

142

143

танию Отечества» [Ельцин, 1999а]. Удивительно, что Ельцин и его окружение почти не пытались номинировать для политического использования символы, связанные с демократическими и либеральными началами в отечественном прошлом. Эта тема лишь однажды была прямо затронута в президентском послании, когда в 1996 г. Ель-

цин вспомнил о «традиции народоправства», присущей российскому народу, и о либеральных идеалах, которые

«наши самые выдающиеся соотечественники отстаива-

ли веками» [Ельцин, 1996]). В этом же смысле можно истолковать и приведенную выше ссылку на опыт земств в контексте обсуждения современной реформы местного самоуправления [Ельцин, 1994]. Однако этим и исчерпываются попытки использовать «демократическое наследие» прошлого в посланиях первого президента РФ.

Таким образом, призывы Ельцина к восстановлению исторической и культурной преемственности не были подкреплены номинацией конкретных исторических символов, на которые могла бы опираться новая Россия. Установка на противопоставление прошлого настоящему явно превалировала в его посланиях над стремлением найти корни нового политического курса в наследии отечественной истории. Новый официальный нарратив воспроизводил сложившийся культурный алгоритм прерывания традиции через отрицание целей и ценностей предыдущего исторического этапа1.

Тема преемственности и изменения традиции получила продолжение в посланиях В. В. Путина 2000–2007 гг., хотя отсылок к истории в них существенно меньше. В по-

1  Классическое описание этого алгоритма – концепция дуализма русской культуры, разработанная Ю. Лотманом и Б. Успенским на материале до XVIII в. [Лотман, Успенский, 1994], которую многие авторы считают релевантной и для объяснения более поздних процессов.

слании 2000 г. Путин даже особо отметил: «Сегодня, ког-

да мы идем вперед, важнее не вспоминать прошлое, а

смотреть в будущее» [Путин, 2000г]. И действительно, в четырех посланиях первого президентского срока мне удалось обнаружить не более 5 высказываний, обращающихся к прошлому. Тем не менее, отчитываясь за первый год своего президентства, Путин счел нужным вписать предлагаемый им принцип «стабильности» как основы для «назревших перемен» в исторический контекст, подчеркнув его нетипичность для российской политической практики

(«Конечно, общественные ожидания и опасения [по поводу перемен. – О. М.] появляются не на пустом месте. Они основаны на известной логике: за революцией обычно следует контрреволюция, за реформами – контрреформы, а потом и поиски виновных в революционных издержках и их наказание, тем более что собственный исторический опыт России богат такими примерами. Но пора твердо сказать: этот цикл закончен, не будет ни революций, ни контрреволюций» [Путин, 2001б]). Таким образом, путинская «стабилизация» противопоставлялась не только «лихим девяностым», но и прочим отечественным революциям и реформам.

Если для Ельцина основным объектом соотнесения при обосновании политического курса был советский период (с двумя смысловыми доминантами – «тоталитаризм» и «перестройка как неудачная попытка реформ»), то для Путина таковым стали 1990-е гг. (из 9 ссылок в посланиях 2000–2007 гг., имеющих отношение к конкретным периодам прошлого, 4 относятся именно к данному этапу). И это неудивительно: проводимую им политику «стабильно-

сти» Путин противопоставлял радикализму 1990-х;

данное обстоятельство особенно заметно в посланиях второго срока пребывания в должности президента. В 2004 г. Путин включил в ежегодное обращение целый пассаж, посвященный анализу постсоветской трансформации. До-

144

145

статочно критически оценивая 1990-е гг., он, тем не менее, определял их как начальный этап долгого и трудного про-

цесса – «демонтажа прежней экономической системы» и «расчистки завалов, образовавшихся от разрушения “ста-

рого здания”», – и подчеркивал, что только «сейчас мы имеем и достаточный опыт, и необходимые инструменты, чтобы ставить перед собой действительно долго-

срочные цели» [Путин, 2004в]. Таким образом, несмотря на критику («ломка привычного уклада жизни»; «не все решения, которые принимались в те годы, имели долгосрочный характер»), в послании 2004 г. преобладала установка на преемственность между 1990-ми и 2000-ми.

Однако начиная с 2005 г. критика предшествующего этапа стала более резкой, причем объектами оценки оказались не проблемы, с которыми столкнулось общество, а

действия власти («накопления граждан были обесценены», «многие учреждения распущены или реформировались на скорую руку», «целостность страны оказалась нарушена террористической интервенцией и последовавшей хасавюртовской капитуляцией», «олигархические группировки… обслуживали исключительно собственные корпоративные интересы» и т. д. [Путин, 2005а]). Впрочем,

завершая этот критический пассаж, Путин опровергал мнение тех, кто считал 1990-е «окончательным крахом» российской государственности, и определял эти годы как время поисков «собственной дороги к строительству демократического, свободного и справедливого общества

игосударства» [там же]. Представляя 2000-е как время, когда Россия твердо «встала на этот путь» и теперь, как су-

веренная страна, «сама будет решать, каким образом – с учетом своей исторической, геополитической и иной специ­ фики – можно обеспечить реализацию принципов свободы

идемократии» [там же], второй президент РФ подтверждал верность идеалам, выбранным в 1990-е. Однако он всячески подчеркивал различие в методах осуществления этих

идеалов тогда и теперь. В выступлении 8 февраля 2008 г. на расширенном заседании Государственного совета, которое можно рассматривать как подведение итогов второго срока, Путин особо отмечал, что, разрабатывая «план вывода России из системного кризиса», он руководствовался «главным принципом: восстановление России нельзя вести за счет людей, ценой дальнейшего ухудшения условий их жизни. В трудные 90-е гг. на их долю выпало слишком много бед и испытаний» [Путин, 2008].

Другое важное изменение, которое прослеживается в посланиях второго срока1, связано с частичной переоцен-

кой советского прошлого. В 2005 г. Путин сделал сенса-

ционное заявление, назвав «крушение Советского Союза крупнейшей геополитической катастрофой века» [Путин, 2005а], что полностью противоречило оценкам, многократно озвученным Ельциным. В том же послании получило новые оттенки значение победы в Великой Отечественной войне2, 60-летие которой предстояло отметить две недели спустя: Путин придал этому событию особый гуманисти-

ческий смысл, назвав его «днем торжества цивилизации над фашизмом», а солдат Великой Отечественной – «сол-

датами свободы».

В посланиях 2000–2007 гг. можно обнаружить и критическую оценку советского опыта (так, в 2006 г. Путин предостерегал от повторения ошибок Советского Союза,

1  Хотя в посланиях 2000–2004 гг. нет прямых упоминаний событий и явлений этого периода, Путин недвусмысленно продемонстрировал готовность брать на вооружение некоторые символы советской эпохи, поддержав в 2000 г. принятие «компромиссных» законов о государственной символике.

2  Следует отметить, что Великая Отечественная война­ – историческое событие, наиболее часто упоминаемое в президентских посланиях: в 1995 и 1999 г. – у Ельцина, в 2005 и 2006 гг. – у Путина (и снова в 2012 и 2014 гг.), в 2009 и 2010 гг. – у Медведева.

146

147

решавшего «вопросы военного строительства в ущерб задачам развития экономики и социальной сферы» [Путин, 2006]). Однако общее количество упоминаний об этом периоде в путинских посланиях 2000–2007 гг. невелико (их всего четыре; три остальных касаются войны).

В восьми посланиях второго президента РФ удалось обнаружить еще 7 ссылок на прошлое, не имеющих привязки к определенному периоду и относящихся к истории как продолжающейся традиции. Какие аспекты этого наследия оказались значимыми для обоснования политического курса 2000-х гг.?

Во-первых, это идея «сильного государства» как ос-

нования величия России, наиболее ярко прозвучавшая в 2003 г., когда Путин, выступая с посланием Федеральному Собранию, назвал «историческим подвигом» «удержание государства на обширном пространстве, сохранение уникального сообщества народов при сильных позициях страны в мире» [Путин, 2003б]. Как известно, огромная территория нередко рассматривается не только как залог величия России, но и как проблема, в частности как фактор, определяющий «мобилизационный» тип развития страны, сопряженный со многими издержками1. Высказывание Путина, идентифицирующее Россию с удерживаемым ею пространством («…Таков тысячелетний исторический путь России. Таков способ воспроизводства

1  Например, о проблемах, обусловленных обширной территорией, в контексте первой чеченской войны говорил Б. Н. Ельцин: «Российская история распорядилась таким образом, что суверенитет государства простирается на огромную территорию и охватывает многочисленные народы». И далее: «Таким крупным странам, как Россия, естественным образом присущи большие внутренние различия между регионами». Их следствие – «диспропорции регионального развития», ставшие «родимым пятном нашей истории и экономики» [Ельцин, 1995в].

ее как сильной страны» [там же]) и призывающее ценить плод «огромного труда» многих поколений людей, – безусловно заявка на вполне определенную позицию в споре об историческом пути развития России. Вместе с тем функция данного высказывания очевидна: оно призвано оправдать курс на «усиление государства», укоренив его в «тысячелетней» традиции.

Во-вторых, ссылки на прошлое активно использовались Путиным для подкрепления ключевой для него идеи единства, которая призвана определить рамки политической конкуренции. В этом отношении примечательно, что в первом же путинском послании подчеркивалось:

«Единство России скрепляют присущий нашему народу патриотизм, культурные традиции, общая историческая память». А далее уточнялось: «При всем обилии взглядов, мнений, разнообразии партийных платформ у нас были и есть общие ценности» [Путин, 2000г]. Завершая свой второй президентский срок, Путин повторил ту же мысль,

проецируя ее в будущее: «…Политические партии обязаны сознавать огромную ответственность за будущее России, единство нации, за стабильность развития нашей страны. Какими бы острыми ни были политические баталии, какими бы неразрешимыми ни казались межпартийные противоречия, они никогда не стоят того, чтобы ставить страну на грань хаоса» [Путин, 2008]. В этих словах можно усмотреть намек на опыт 1990-х и стремление оправдать собственную политику «стабилизации» политической системы. Подводя итоги анализа посланий 2000–2077 гг., отметим, что, хотя количество упоминаний о прошлом в них невелико, многие из приведенных выше фрагментов обращали на себя внимание и вызывали общественный резонанс, поскольку отчетливо указывали на «пункты несогласия» второго президента РФ с символической политикой его предшественника.

148

149

Использование прошлого в посланиях Д. А. Медведева хотя и продолжало подходы его предшественника, отличалось рядом особенностей. Обращает на себя внимание, что третий президент РФ стремился демонстрировать крити-

ческое и избирательное отношение к традициям. На-

пример, в программной статье «Россия, вперед!» он особо подчеркивал, что традиции «не все полезны» и от некоторых «следует избавляться самым решительным образом». При этом он называл и конкретные прецеденты «преодоления» негативных явлений прошлого («…Когда-то и крепостничество, и повальная неграмотность казались неодолимыми. Однако же были преодолены» [Медведев, 2009г]). Тот же подход представлен и в некоторых президентских посланиях Медведева. Так, в 2008 г. он сетовал,

что «в России на протяжении веков господствовал культ государства и мнимой мудрости административного аппарата. А отдельный человек с его правами и свободами, личными интересами и проблемами воспринимался в лучшем случае как средство, а в худшем – как помеха для укрепления государственного могущества» [Медве-

дев, 2008б]. Примечательно, что этот пассаж завершался цитатой П. А. Столыпина, подкрепляющей высказанную мысль, – тем самым критика традиции «укоренялась» в самой традиции, признание гетерогенности прошлого давало возможность подчеркнуть преемственность по отношению к положительно оцениваемой части исторического наследия и одновременно – желание дистанцироваться от того, что представляется «недостатком» или «проблемой». Такой подход можно считать удачной находкой: он позволяет более гибко решать проблему преемственности/прерывности по отношению к прошлому. К сожалению, успешно апробированный в послании 2009 г. и предварявшей его статье «Россия, вперед!», прием критики прошлого с опорой на позитивные моменты в самом прошлом не получил развития в двух последующих обращениях Медведева к Федеральному Собранию.

Подобно своим предшественникам, Медведев апеллировал к «тысячелетней истории» с целью легитимации наиболее трудных и принципиальных своих решений. Так, в послании 2008 г., говоря о «понимании», с которым были встречены действия власти во время войны с Грузией и первые антикризисные меры, он отмечал: «По-другому и не должно быть, когда речь идет о народе с тысячелетней историей, освоившем и цивилизовавшем огромную территорию», «создавшем неповторимую культуру» и «мощный экономический и военный потенциал» [там же].

Примечательно, что в качестве положительно оцениваемых достижений российского народа указываются не только общепризнанная «неповторимая культура», но и «территория» и «военный потенциал», которые в современном публичном дискурсе ассоциируются с «имперским наследием». Здесь очевидна перекличка с путинским посланием 2003 г. Вместе с тем любопытно сравнить этот список с близким по смыслу пассажем из статьи «Россия, вперед!», где перечисляются составляющие «большого наследства», на которое мы можем опереться: «Мы располагаем гигантской территорией, колоссальными природными богатствами, солидным промышленным потенциалом, впечатляющим списком ярких достижений в области науки, техники, образования, искусства, славной историей армии и флота, ядерным оружием, – пишет Медведев. – Авторитетом державы, игравшей значительную, а в некоторые периоды и определяющую роль в событиях исторического масштаба» [Медведев, 2009б].

Отметим, что список позитивно маркированных элементов прошлого, на которые можно опереться, заметно расширился по сравнению с тем, что нам удалось выделить в ельцинских посланиях, главным образом – за счет осуществленной еще Путиным переоценки наследия «великой державы».

Медведеву также не чуждо было стремление обосновывать собственный политический курс по контрасту с

150

151

прошлым (преимущественно, хотя и не исключительно, недавним). Наиболее ярко оно проявилось в послании 2009 г., в котором вновь провозглашенный политический курс представлялся как «первый в нашей истории опыт модернизации, основанной на ценностях и институтах демократии» [Медведев, 2009г]. В этом контексте главным объектом соотнесения оказывался советский опыт модернизации, который оценивался, с одной стороны, по-

ложительно («Ценой неимоверных усилий аграрная, фактически неграмотная страна была превращена в одну из самых влиятельных по тем временам индустриальных держав»), а с другой – критически («В условиях закрытого общества, тоталитарного политического режима эти позиции невозможно было сохранить») [там же]. Та же мысль ранее была высказана в статье «Россия, вперед!», причем сравнение проводилось не только с советской, но и с петровской (имперской) модернизацией, и подчеркивалось, что обе они были «оплачены разорением, унижением и уничтожением миллионов наших соотечественников» [Медведев, 2009а]. Таким образом, подобно Ельцину и Путину, Медведев, обосновывая собственный курс, стремился подчеркнуть не только преемственность, но и «точки разрыва» с прошлым, при этом предметом мягкого отрицания стал опыт не только 1990-х, но и 2000-х гг.: в сентябре 2009 г. третий президент РФ утверждал, что сделанного его предшественниками недостаточно, т. к. прежние решения «лишь воспроизводят текущую модель, но не развивают ее. Не изменяют сложившийся уклад жизни. Сохраняют пагубные привычки» [там же]. Таким образом,

обоснование текущего курса путем более или менее резкого противопоставления настоящего прошлому можно считать устойчивым элементом программных выступлений всех президентов РФ.

Эта тенденция отчетливо проявилась и в первых трех посланиях нового президентского срока В. В. Путина. Мне

удалось насчитать в них 8 фрагментов, в которых прошлое оценивалось критически и противопоставлялось настоящему; кроме того, в одном случае положительная характеристика события (Первой мировой войны) сочеталась с негативной оценкой факта его «незаслуженного забвения» по «политическим, идеологическим соображениям» [Путин, 2012г]. Позитивная оценка прошлого имела место в 13, нейтральная – в 7 из выделенных 30 фрагментов (еще три фрагмента относились к истории взаимодействия с Западным Другим – это новый фрейм, о котором я скажу ниже). Таким образом, с точки зрения способов использования прошлого в контексте объяснения/оправдания политического курса послания 2012–2014 гг. ближе к риторической практике 1990-х, нежели 2000-х гг.

Вместе с тем в программных выступлениях третьего срока несколько больше внимания уделялось конкретизации символического репертуара «тысячелетней истории». Путин трижды (в 2012 и 2014 гг.) вспоминал Первую мировую войну. В 2013 г. он доказывал, что «именно раз-

витие местного самоуправления в свое время позволило России совершить рывок, найти грамотные кадры для проведения крупных прогрессивных преобразований. В том числе для аграрной реформы Столыпина и переустройства промышленности в годы Первой мировой войны»

[Путин, 2013г]. А в 2014 г. подчеркивал значение «воссоединения Крыма и Севастополя с Россией», ссылаясь на легенду о крещении князя Владимира в Корсуни («Для России Крым, древняя Корсунь, Херсонес, Севастополь имеют огромное цивилизационное и сакральное значение. Так же, как Храмовая гора в Иерусалиме для тех, кто исповедует ислам или иудаизм» [Путин, 2014ж]). Примеча-

тельно, что на этапе принятия решений этот аргумент не использовался; президент впервые привел его на встрече с молодыми историками в ноябре 2014 г. [Путин, 2014е]. Очевидно, он был включен в послание, чтобы подтвердить

152

153

легитимность «воссоединения» мифом, отсылающим к «древним корням» православной духовности (правда, этот аргумент звучал двусмысленно, учитывая, что «крещение всей Руси» началось в Киеве. Ведь, по этой логике, Крым имеет «сакральное и цивилизационное значение» для современной Украины ничуть не меньше, чем для России).

Наконец, несомненной новацией послания 2014 г. можно считать экскурсы в историю взаимоотношений с «Западом» с целью продемонстрировать, что причины современного кризиса коренятся в фундаментальных установках «наших оппонентов», которые «десятилетиями, если не столетиями», проводили политику сдерживания в отношении России («Всякий раз, когда кто-то считает, что Россия стала слишком сильной, самостоятельной, эти инструменты включаются немедленно»), в начале 1990-х «практически в открытую поддерживали у нас сепаратизм» и были готовы «пустить нас» «по югославскому сценарию распада и расчленения» [Путин, 2014ж].

Хотя и прежде в посланиях президентов звучала критика в адрес «Запада»1, она – по-видимому, умышленно – относилась к поведению Другого, а не к неизменным качествам, присущим ему «от природы» [Малинова, 2008]. Апелляция к недружественному поведению «Запада» в прошлом свидетельствует о радикальном изменении его репрезентации.

Завершая анализ президентских посланий, отмечу некоторые особенности использования прошлого для оправдания осуществляемого политического курса. Как было показано выше, все президенты РФ апеллировали к дав-

1  Примечательно, что в посланиях 2000–2011 гг. термин «Запад» не использовался; обозначаемый им Другой вводился через указание на некие качества, которые Россия также могла разделять – как «сообщество самых развитых государств», «страны с высокоразвитой экономикой», «сильные, экономически передовые и влиятельные государства мира» и т. д.

ней и недавней истории как с целью «укоренить» свои действия в национальной традиции, так и для того, чтобы оправдать их за счет критической оценки прежнего опыта. Причем если объектами критики оказывались конкретные события, действия или явления преимущественно недавнего прошлого, то позитивно окрашенные ссылки на историю чаще имели обобщенный характер и относились к «вековым народным устоям», «тысячелетней истории России», «нашей великой культуре» и т. п. В силу этого «проблемные» черты образа прошлого оказались представлены в президентских посланиях более выпукло и детально, нежели «то, чем мы вправе гордиться».

Конечно, разработка нарратива(ов) национального прошлого – это прежде всего задача профессиональных историков, однако и политическая элита должна выполнять свою часть работы, включая в публичный оборот символы, связанные с событиями прошлого, и участвуя в их реинтерпретации. Однако до недавнего времени при подготовке президентских посланий задача расширения репертуара политически пригодного прошлого, по-видимому, не ставилась. Очевидно, что разработчики текстов посланий сознавали важность этого символического ресурса – можно проследить, как год за годом оттачивались приемы его риторического использования. Но столь же очевидно их стремление ограничиться теми событиями и явлениями отечественной­ истории, оценка которых не вызывает разногласий, а таких в стране «с непредсказуемым прошлым», переживающей масштабную социальную трансформацию, оказалось немного. Результатом такого подхода – скорее всего, непреднамеренным – стало то, что «проблемные» страницы отечественной истории (преимущественно недавней) представлены в президентских посланиях гораздо более ярко и конкретно, нежели образ «нашего славного прошлого», который должен служить источником оптимизма и опорой для решения текущих задач. Единственный

154

155

систематически используемый позитивный символ – это Великая Отечественная война.

Впрочем, составителям президентских посланий нельзя отказать в рациональности: ведь обращение к истории – лишь один из возможных способов легитимации политического курса, и для решения задач, связанных с оправданием действий власти, не обязательно углубляться в проблемы национальной истории. Правда, без этого не обойтись, если иметь в виду долгосрочные цели – формирование национальной идентичности, укрепление гражданской солидарности, повышение коллективной самооценки и т. п. Логично предположить, что эти цели в большей мере учитываются при подготовке других выступлений главы государства, например речей по случаям государственных праздников, юбилеев и памятных дат.

Тематический репертуар памятных речей президентов РФ (2000–2014 гг.)

Выступления такого рода принадлежат к особому жанру, который предполагает использование определенных риторических приемов и дискурсивных стратегий. Памятные (commemorative) речи обычно произносятся в дни официальных праздников, а также годовщин и юбилеев важных общественных событий. По определению лидеров школы критического дискурс-анализа Р. Водак и Р. Де Чиллиа, они призваны «вернуть прошлое в настоящее» [Wodak, De Cillia, 2007, p. 346]. Разумеется, эта процедура имеет избирательный характер: прошлое «возвращается», чтобы послужить современным политическим целям – конструированию идентичности, определению границ между Нами и Другими, укреплению групповой солидарности и т. п. Памятные речи относятся к классу эпидейктической риторики, основной функцией которой является восхваление

или порицание (в данном случае – деяний прошлых поколений). Считается, что эпидейктическая риторика служит средством самопрезентации спикеров: она демонстрирует их ораторские таланты и способность эмоционально воздействовать на слушателей. По мнению Водак и Де Чиллиа, она «также имеет “воспитывающую” функцию, т. е. стремится передать определенные политические ценности и убеждения, дабы создать общие характеристики и идентичности, сформировать консенсус и дух сообщества, который, в свою очередь, должен служить моделью для будущих политических действий адресатов» [ibid., p. 346– 347]. В отличие от программных выступлений памятные речи не ставят непосредственной целью легитимацию действий власти. Их функции скорее представительские: официальное лицо от имени государства высказывает одобрение (или порицание) группе/сообществу, соответствующим образом оценивая ее деяния и качества. Это дает более широкие возможности для актуализации прошлого, «полезного» не только с точки зрения текущих задач (памятные речи связаны с графиком встреч и поездок главы государства; они нередко преследуют дипломатические цели), но и для выстраивания долгосрочной «политики идентичности».

Памятные речи можно исследовать под разными углами зрения [ibid.; Joesalu, 2012]. В частности, они дают много информации о формировании коллективной идентичности, включении или невключении в категорию Нас отдельных групп, конструировании смысловых схем важных исторических событий, а также об особенностях официального нарратива коллективного прошлого. В данном случае меня интересует эволюция их тематического репертуара, отражающая изменение представлений властвующей элиты о том, какие эпизоды отечественной истории следует «актуализировать» для политического использования. Памятные речи произносятся по определенным

156

157

поводам. Как правило, это повторяющиеся из года в год государственные праздники, посвященные конкретным историческим событиям, и официальные памятные дни, а также юбилейные даты. Выступление первого лица государства придает событию особый статус. Вместе с тем очевидно, что не все потенциальные поводы могут быть использованы: чтобы оценить диапазон возможностей, достаточно заглянуть в официальный список дней воинской славы и памятных дат России (не говоря уже о неофициальных календарях юбилейных и памятных дат). Включение памятных речей в рабочий график президента – это результат выбора, который определяется не только представлениями о важности события или его «полезности» в качестве повода для артикуляции определенных идей, но

исоображениями политической целесообразности, а также пространственно-временными возможностями. Тем не менее в рамках более или менее длительных периодов тематику памятных выступлений можно рассматривать как отражение стратегического подхода властвующей элиты к работе с символическим ресурсом национального прошлого.

Как уже упоминалось, в этой части главы будут представлены результаты анализа выступлений В. В. Путина

иД. А. Медведева с 2000 по 2014 г. по случаям: 1) официально установленных праздничных нерабочих дней, связанных с историческими событиями – Дня защитника Отечества, Дня Победы, Дня России, Дня народного единства, Дня Конституции1, 2) памятных дней, памятных дат и

1  На протяжении рассматриваемого периода статус этих общественных событий менялся. В частности, День защитника Отечества стал нерабочим с 2002 г. (соответствующая поправка в Трудовой кодексе РФ была внесена в декабре 2001 г.). 24 декабря 2004 г. была принята новая редакция статьи о нерабочих праздничных днях, на основании которой с 2005 г. стал отмечаться День народного единства. Тогда же

дней воинской славы (победных дней) России1, 3) юбилеев исторических событий, а также 4) открытия памятников, музеев, мемориальных досок и т. п. Выступления, имеющие отношение к национальному прошлому, но не соответствующие жанру памятной речи (различные встречи, выступления в рамках церемоний награждения, по случаям профессиональных праздников, беседы при посещении музеев и выставок, интервью, статьи и др.), в выборку не включались.

Как и предполагалось, тематический репертуар выступлений такого рода несколько отличается от набора символов прошлого, «задействованного» в президентских посланиях (см. рис. 1): он существенно шире, и события дореволюционной истории занимают в нем более заметное место. Тем не менее наиболее частым поводом для мемориальных обращений главы государства служат события советского периода: к этой тематической категории можно отнести 53 % памятных речей Путина в период его первого срока, 54 % – в период второго, 50 % – в течение первых двух с половиной лет третьего срока, а также 55 % аналогичных выступлений Медведева. Примерно треть рассмотренного массива текстов посвящены Великой Отечественной войне, причем этот показатель остается практически неизменным применительно ко всем рассмотренным периодам. Таким образом, советское про-

шлое остается наиболее востребованным символическим ресурсом, а Великая Отечественная война – наиболее «ис-

пользуемым» событием. По-видимому, это отчасти определяется тем, что с советским периодом связан жизненный опыт значительной части граждан, отчасти же объясняет-

День Конституции перестал быть «нерабочим и праздничным» и приобрел статус памятного дня.

1  Определены Федеральным законом «О днях воинской славы и памятных датах России» от 13 марта 1995 г. № 32–ФЗ, в который многократно вносились поправки.

158

159

ся наследием прежней символической политики, надежно закрепившей память о политически актуальном прошлом в институционализированных практиках1. Впрочем, «реабилитация» советского прошлого в официальной символической политике 2000-х гг. происходила избирательно: как будет показано ниже, история СССР оказалась «политически пригодной» прежде всего как история великой державы, которая, несмотря на все трудности, смогла превратиться в ведущего актора мировой политики.

Рисунок 1. События дореволюционной, советской и постсоветской истории в памятных

речах президентов РФ, 2000–2014 гг.

60%

50%
40%
30%			Отечественная история
20%			до 1917 г.
			Советская история
10%			Постсоветская история
0%
		А. Медведев, 2008–2012гг.
В. В. Путин, 2000–2004гг.	В. В. Путин, 2004–2008гг.		В. В. Путин, 2012–2014гг.
		Д.

1  Примером тому может служить не только институционализация памяти о Великой Отечественной войне (динамика этого процесса подробно описана Копосовым [Копосов, 2011, c. 91–104]), но и День Советской Армии и Военно-Морского флота, трансформированный в День защитника Отечества. Этот праздник ежегодно служит поводом для выступления главы государства о роли армии в жизни Российского государства в прошлом и настоящем. Центральной темой таких выступлений является Великая Отечественная война.

Вторая тенденция, особенно очевидная при сравнении выступлений первых двух президентских сроков В. В. Пу-

тина, – это последовательное сокращение доли постсоветского прошлого в символическом репертуаре главы государства, сопровождавшееся частичным отказом от введенных ранее практик коммеморации событий, связанных с историей новой России. В результате реформы праздничного календаря, проведенной в декабре 2004 г., День Конституции утратил статус государственного праздника и стал памятной датой1. С этого времени он перестал служить поводом для обращений главы государства (за исключением юбилейных 2008 и 2013 гг.). Кроме того, в 2006–2008 гг. Путин не произносил речей и по случаю Дня России (эта традиция была восстановлена Медведевым и позже стала поддерживаться Путиным). Доля поводов для памятных речей, связанных с событиями постсоветского периода, сократилась с 31 % от общего числа таких выступлений в течение первого срока Путина до 11 % в течение второго и 14 % – в первые два с половиной года третьего срока; у Медведева она составила 18 %.

На материале памятных речей отчетливо видно стремление Путина и его спичрайтеров уйти от символического противопоставления «новой» и «старой» России, характерного для риторики Б. Н. Ельцина. Это особенно заметно при сопоставлении путинских выступлений по случаям «постсоветских» праздников. Темпоральная схема первой путинской речи в День принятия Декларации о государственном суверенитете России – оценка недавнего прошлого с высоты настоящего: этот исторический акт представлялся как «событие, завершившее эпоху», «изменившее природу российской государственности и рос-

1  Соответствующее изменение в ФЗ «О днях воинской славы и памятных датах России» было сделано в июле 2005 г. [Справка о нерабочих праздничных днях…].

160

161