Ход Северной войны в 1701—1709 гг.

В подходе к дипломатии — этому «ремеслу коро­лей» — была принципиальная разница между Карлом и Петром. Русский царь очень рано понял, что в области международных отношений России нужна реформа. Речь шла об изменении традиционных форм русской диплома­тии, отказе от посольств как своеобразных дипломати­ческих караванов в пользу постоянных представительств, укомплектованных знающими страну аккредитования и международную обстановку дипломатами. Петр понял, что нужно отказаться от устаревших норм протокола, ради соблюдения которых русские послы могли прова­лить жизненно важные для страны переговоры.

Вспоминается немало анекдотических случаев, делав­ших русских представителей посмешищем при европей­ских дворах. Так, гонец Симановский привез в 1682 году в Берлин царскую грамоту и, согласно жалобе бранден- бургского дипломатического ведомства, крайне вызыва­юще вел себя на приеме у курфюрста Фридриха-Виль­гельма, «удерживая онаго курфирста больше полутора часа своим упрямством и домогательствами где ему, кур- фирсту, встать, где шляпу снять, какие чинить самому и какие ближним его вопросы, отрицался целовать руку у курфирста и пить про его здравие, яко некоронованной главы и пр.»²⁴.

Реформировать дипломатическую службу оказалось сравнительно нетрудно. Труднее было реформировать принципы внешней политики. Петр отчетливо понял на­правление, в котором надлежало их перестраивать. «Им было вполне осознано изолированное положение России, пытавшейся бороться за место под солнцем, имея в про­тивниках не отдельные страны или простую сумму их, как полагали допетровские политики, а сложившуюся сис­тему государств. Он первый понял, осознал со всей очевидностью, что, пока Россия не войдет в «концерт» европейских стран, не установит союзнических и иных связей с ними, равноправия не будет. Государство оста­нется «вне закона», то есть не сможет апеллировать к нормам международного права, но будет вынуждено по-прежнему отстаивать свои интересы в одиночку. Имен­но в этой преданности идее проведения коалиционной, совместной линии внешней политики нам и видится исток неуклонного бескомпромиссного стремления Петра со­здать и любой ценой сохранить союзную межгосудар­ственную систему»²⁵. К этому высказыванию В. Е. Воз- грина — специалиста по истории внешней политики Рос­сии — следует добавить, что Петр отчетливо осознавал и то, что войти в европейский «концерт», утвердить себя под солнцем можно лишь силой. Только военное могу­щество делало равным новичка, пытавшегося потеснить старожилов мировой политики, только военные победы делали действительными договоры и соглашения.

Любопытно, что сам Петр в октябре 1708 года писал Головкину, что ему некогда заниматься многочисленны­ми посольскими делами, так как «непрестанную суету имею о исправлении полков по баталии, которая вещь есть надежнее всех посланнических дел».

В первый год войны посланник в Вене П. А. Голицын с отчаянием писал в Москву: «Главный министр граф Кауниц и говорить со мною не хочет, да и на других нельзя полагаться: они только смеются над нами... Вся­кими способами надобно домогаться получить над не­приятелем победу. Сохрани боже, если нынешнее лето так пройдет. Хотя и вечный мир учиним, а вечный стыд чем загладить? Непременно нужна нашему государю хо­тя малая виктория, которой имя его по-прежнему во всей Европе славилось. Тогда можно и мир заключать, а те­перь войскам нашим и управлению войсковому только смеются»²⁶.

После «нарвской виктории» ситуация изменилась, но говорить о равенстве сил в 1704 году было бы прежде­временно. И тогда, да и позже, Петр не скрывал своего нежелания столкнуться с Карлом на поле боя, хотя пре­красно понимал значение победоносного генерального сражения. В инструкции дипломатам, отправлявшимся на переговоры с поляками, он писал об Августе: «Его ве­личество, как видим, спешит дело совершать и чтоб счастливым полевым боем окончать, но сие дело в ведении точию Вышего суть, нам же, яко человеком, надлежит ближняя смотреть; кратко реши, что искание генерально­го бою зело суть опасно, ибо в один час может все дело опровержено быть»²⁷. Впрочем, Августа особенно угова­ривать не приходилось, он сам в бой не рвался и, по сло­вам русского посланника Г. Ф. Долгорукого, «разсужде- ние и совет его царского величества за благо изволил восприять и намерение свое объявить, что его величе­ство всеми мерами искать будет неприятелю тесноты и урону, как возможно, а генерального бою и сам его ко­ролевское величество быть не соизволяет, понеже еще не видит такого случаю, чтоб был неприятелю силен».

Карл же, пользуясь своим военным могуществом, вел свою линию политики властно и бескомпромиссно. Он, поражая поляков своей прямолинейностью, надмен­ностью, неуступчивостью, разорял страну тяжелыми кон­трибуциями, унижал национальное достоинство поляков массовыми экзекуциями. «Этот король — чистый сол­дат,— пишет в своих мемуарах Константен де Турвиль, участник похода Карла XII в Россию.— Его качества, без сомнения, велики и блистательны, но та негибкость, которая определяла его характер, выказывая, в частнос­ти, его внутреннюю суть в манере поведения, выявлялась в совершенной грубости и резкости, с которыми трудно свыкнуться»²⁷³. После этого стоит ли удивляться тому, что Карл шел напролом, не считаясь с традициями Речи Посполитой, решительно требуя детронации Августа и провозглашения нового короля. Не сумев воспользовать­ся сильными антирусскими и антисаксонскими настрое­ниями шляхты, существовавшими еще со времен избрания Августа королем в 1697 году, Карл 12 июля 1704 года си­лой оружия вынудил меньшую часть сенаторов и дворян «избрать» в короли познанского воеводу Станислава Ле- щинского.

Избрание Лещинского, проведенное с нарушением обычаев, характерных для Речи Посполитой, привело к усилению Сандомирской конфедерации — всепольского ополчения сторонников Августа. Они объявили войну Швеции, признали Варшавскую конфедерацию Стани­слава рокошем, то есть сборищем людей, поставивших себя, свои семейства и имения вне закона. Триумфом Петра стало заключение 19 августа 1704 года в Нарве русско-польского антишведского союза. Таким образом, Карл своими действиями добился того, что так долго не Удавалось Петру,— союза Польши с Россией. Со своей стороны Петр направлял в Польшу, в распоряжение Ав- ^густа, 12 тысяч солдат и выплачивал субсидию в 200 ты­сяч рублей, для чего на 1705 год все русское крестьянст­во было обложено довольно тяжелым дополнительным денежным c6opом.

Логика борьбы неизбежно влекла и самого Петра на равнины Польши, где Карл продолжал безуспешную «охоту» за Августом, умело уходившим от генерального сражения. Петр не мог не понимать, что рано или поздно их встреча с Карлом должна состояться и в ней будет решена судьба Восточной Прибалтики, да, возможно, и всего, что было важно и дорого для Петра и Карла. Именно поэтому с осени 1704 года русские войска стали накапливаться в Полоцке — пункте, стратегически удоб­ном для действий как в прибалтийском, так и в варшав­ском направлении.

12 июня 1705 года в армию приехал Петр. Так, летом 1705 года все главные действующие лица драмы Север­ной войны — Петр, Карл, Август и Станислав — оказа­лись в пределах досягаемости друг для друга. Кто бы мог подумать, что не пройдет и полутора лет, как трое из этой четверки — Карл, Август и Станислав — будут, мир­но беседуя, сидеть за общим столом. Правда, из троих королей один станет уже экс-королем... Однако об этом подробнее будет сказано ниже, а пока Петр собирал силы в Полоцке и затем перебросил их в Гродно. Карл из Вар­шавы внимательно наблюдал за этими маневрами царя и ничего не предпринимал.

Наступила зима, Петр уехал в Россию, и тут шведы неожиданно перешли в наступление. Меншиков, находив­шийся при армии, задолго до подхода шведов получил сведения о начале их движения на Гродно. В письме Петру он успокаивал царя: «Однакож ваша милось не извольте сумневаться, понеже мы здесь во всякой готов­ности и полки наши сюда сбираются и вскоре со всем управимся»²⁸.

Но скорее Меншикова и Огильви «управился» Карл, сумевший за две педели пройти в лютый мороз 360 верст и внезапно появиться перед Гродно. Точным маневром он прервал коммуникации русской армии с Россией так, что Петр даже не смог проехать в Гродно, а курьеры с ука­зами, чтобы попасть в Гродно, переодевались в крестьян­ское платье. Выпад Карла был настолько неожиданным для русского командования, что кавалерия генерала Рен- на оказалась отрезанной от основной группы войск под командованием Огильви. Находившийся в Гродно Август чудом вырвался из западни, в которой оказалась вся рус­ская армия, к тому же не имевшая достаточно продо­вольствия. Петр попросил помощи у Августа, тот отпра­вил к Гродно 20-тысячный саксонский корпус генерала Шуленбурга, но в начале февраля 1706 года в Гродно пришла страшная весть: шведский генерал Рейншильд, численность корпуса которого уступала противнику почти в два раза, наголову разбил под Фрауштадтом Шулен­бурга и практически уничтожил входившие в саксонский корпус русские полки.

Ситуация в Гродно стала драматической. Лишь 24 марта, воспользовавшись ледоходом на Немане (что ме­шало шведам форсировать реку у города), Огильви и Меншиков вывели армию из западни. Она начала отсту­пать к Киеву. На этом отрезке войны хорошо видно, что Петр еще не ощущал необходимой для полководца уве­ренности и еще не желал личной встречи с Карлом на по­ле боя.

Упустив поспешно отходившие русские войска, Карл немедленно устремился прямо на Дрезден, столицу Сак­сонии — владения Августа. Этим он поставил польского короля в безвыходное положение: саксонская армия, в отличие от русской, не имела стратегического простора для отступления. 13 октября 1706 года в замке Альтран- штадт, что недалеко от Лейпцига, саксонские предста­вители заключили со шведами мир на очень тяжелых и унизительных для Августа условиях: он отказывался от польской короны в пользу Станислава Лещинского и был вынужден по требованию Карла даже поздравить своего заклятого врага с победой; он разрывал также союз с Россией, выдавал шведам, как пленных, всех русских сол­дат, находившихся в его распоряжении, и передавал им, как преступника, русского посланника при своем дворе Паткуля, впоследствии казненного шведами.

Договор — прямой результат сражения при Фрау- штадте, в корне менявший положение в Польше, держал­ся в глубокой тайне. Через пять дней после его заключе­ния русско-саксонско-польские войска под командовани­ем самого Августа и Меншикова одержали победу при Калише над шведским генералом Мардефельдом, причем в плен попал и сам генерал, и более 2500 его солдат и офицеров. Меншиков, идя навстречу просьбе Августа, от­дал пленных шведов саксонцам, а те отпустили их, в силу Уже действующего договора, к шведам.

В истории Альтранштадтского договора есть любо пытный подтекст. Тому, что такой договор стал возмо жен и состоялся, удивляться не приходится. Карл пред ставлял по тем временам огромную силу, которой побаи вались и в Вене, и в Берлине, и даже в столицах морски> держав, стоявших всегда в тени кулис театра политики на севере. Саксония, потерпевшая поражение при Фра- уштадте, оказавшись без поддержки России и Речи По­сполитой, не смогла бы долго сопротивляться Карлу XII. Надо заметить, что Петр также не отказывался при слу­чае заключить сепаратный мир со шведами: с 1703 по 1709 год он постоянно зондировал почву для заключения такого соглашения, причем в случае успеха вряд ли бы особенно задумался об интересах Августа. Альтранштадт был воспринят царем как аморальный поступок союзника главным образом потому, что, заключив мир со шведами, Август повел двойную игру, утаив от Петра происшедший поворот и не дав России возможность перестроить поли­тику.

Важно подчеркнуть здесь личностный аспект отноше­ний русского царя и польского короля. Для Петра Ав­густ был не просто союзником, а коронованным другом, с которым его объединяло нечто большее, чем только борь­ба со шведами. Ни одному из своих коронованных «кол­лег» Петр не писал таких сердечных писем, как Авгу­сту — «возлюбленному брате». В одном из посланий, по­нимая условность дипломатической лексики и строгость официального формуляра, он подчеркивал в скобках: «Мой господине и брате любезнейший (и друже истин­ною, а не политикою)»²⁹.

Эти дружеские отношения (как писал Петр, «особли­вая братцкая любовь») возникли, по-видимому, сразу, при первой встрече летом 1698 года в Раве-Русской, ког­да Петр, начинающий политик, воодушевленный поез­дкой по Европе, исполненный честолюбивых планов, впервые встретился с Августом — почти своим ровесни­ком, европейски образованным человеком, красавцем, волокитой, только что ставшим польским королем и тоже мечтавшим о славе своего Отечества. Очевидно, Август, в отличие от Карла XII, был на редкость обаятельным че­ловеком, таким рисует его в своих мемуарах и Констан­тен де Турвиль: «...спокойный и приветливый внешний вид, вкрадчивый и нежный взгляд, приятный тембр голо­са, который своей мягкостью очаровывал сердца сопрово­ждавших,— одним словом, все то, что составляет в сово­купности образ обворожительного государя, чего совер­шенно не было в Карле»^29а. Не случайно многие историки считают именно эту встречу решающей в переориентации политики России с южного направления на северное. И кто знает, к чему бы привела такая же встреча русско­го царя и польского короля, если бы на месте Августа был его предшественник Ян Собеский — увитый лаврами побед над турками старик, одержимый идеей крестовых походов против мусульман, человек другой эпохи, друго­го мышления и других традиций.

Много лет спустя при составлении «Журнала» Петр включил в него отрывок, в котором звучит уже давно остывшее чувство горечи и возмущения: «...склонился он [Август] тот мир содержать, однакож пошел в Варшаву, и там был благодарный молебен за оную благополучную Калишскую баталию, потом пошел ко Кракову, не обявя об учинении своего мира ни польским магнатам, ни мини­стру российскому при нем бывшему. И прибыл во Дрез­ден в декабре месяце, а 16 декабря король Август был у короля шведскаго в Лейпциге и обедали явно за одним столом король шведский, король Август и Станислав и, сидя за столом, оказывали между себя внешния удоволь­ствия и имел король Август с королем шведским немалое время тайные разговоры. И потом король шведский был у короля Августа и во Дрездене, и имели уже между собою свидания».

Петр получил это ошеломляющее известие по дороге на Москву и тотчас устремился в Польшу, ибо он был че­ловеком дела, а не эмоций. Нужно было начинать все сначала и, главное, не дать развалиться единственному союзу, который у него оставался,— союзу с Речью По­сполитой. «Декабря в 10 день государь путь свой воспри- ял из Петербурга в Нарву, а оттоль намерен был ехать к Москве, но тогда получена вышепомянутая ведомость от генерала Меншикова чрез нарочнаго куриера, что ко­роль польский Август, учиня, как выше помянуто, тайно партикулярный мир со шведами, уехал ко шведскому коро­лю в Саксонию и по тем ведомостям государь для того по­шел в Польшу, дабы оставшую без главы Речь Посполитую Удержать при себе, понеже тот мир учинен без ведома оной»³⁰.

Одновременно Петр стремился смягчить дипломати­ческими средствами силу удара, нанесенного делу Север­ного союза. В послании Анне, королеве Англии, он при­зывал к противодействию этому миру и осуждению Авгу­ста как нарушителя международных норм. Пример этого Петр видел в том, что Август распорядился выдать в ка­честве пленных 1600 русских солдат, оставшихся в Сак­сонии после неудачного Фрауштадтского сражения, а также в передаче шведам русского посланника Патку- ля, что Август сделал, пишет Петр, «позабыв свою честь против народных прав и против обыкновения самых вар­варов... не опасаясь от бога наказания». И конечно, са­мое главное, что Петра возмущало,— пренебрежение Августа интересами союзника, ибо Август «заключил без- честный мир с королем шведским и Лещинским, оставляя сему последнему все свои права и корону польскую, отда­ваясь совершенно в руки своего неприятеля, не сообщив нам о том ничего и не уведомив нас, чтоб мы старались о нашей безопасности. Такую-то мы получили награду за бесчисленные ему оказанные нами милости и благодея­ния, а что наиболее показывает его неблагодарность, то есть ратификация сего мира, которую он учинил за не­сколько дней прежде сражения (у Калиша.— £. Л.), дав нам уверение наблюдать ненарушимо существующие между нами договоры, так как сие можно видеть из его писем».

Конечно, Петр не только осуждал своего вероломного друга, но и испытывал досаду на себя: Альтранштадт стал серьезным провалом русской дипломатии, не сумев­шей, несмотря на полученные данные о возможности за­ключения саксонско-шведского соглашения, предотвра­тить его. В итоге Россия осталась фактически в одиноче­стве пред лицом грозного противника. Станислав, за кото­рым еще вчера шла всего лишь кучка людей, сегодня стал полноправным королем, его признали иностранные государства, и Карл при наступлении на Россию мог ос­тавить его в тылу. После Альтранштадта Петр пытался найти замену Августу. Он предлагал польский трон мно­гим: вождю венгерского восстания Ф. Ракоци, герцогу Мальборо, Якубу Собескому, Евгению Савойскому и др. Но желающих не нашлось, шляхта стала перехо­дить на сторону Станислава I.

Почва в Польше заколебалась под ногами Петра. И тогда он стал лихорадочно искать посредников, чтобы заключить со шведами мир при условии сохранения за Россией Ингрии. Для этого он обращался к англичанам, французам, австрийцам, голландцам. Но Карл не слушал никого. Он был согласен на мир лишь на условиях фак­тической капитуляции России: требовал возвращения всех занятых территорий и выплаты огромной контрибу­ции. При этом в свойственной ему бескомпромиссной ма­нере Карл настаивал, чтобы Петр признал Станислава I, и заявлял, что он «скорее пожертвует последним жителем своего государства, чем согласится оставить Петербург в руках царских».

Поиски дипломатического решения проблемы оказа­лись тщетными — Австрия и другие страны, вовлеченные в войну «за испанское наследство», увидев шведов в Дрездене, побоялись, что Карл вмешается в общеевро­пейский конфликт, и поэтому не хотели раздражать его посредничеством. Вооруженная борьба с Карлом в оди­ночку стала для Петра неизбежностью. И он начал ин­тенсивную подготовку к предстоящему столкновению.

Пожалуй, самым важным из всего, что делал Петр после Альтранштадта, было решение, принятое в декабре 1706 года на военном совете в местечке Жолкиев под Львовом. После обсуждения обстановки в Польше было решено не давать противнику сражения на польской терри­тории, «понеже ежели б какое несчастие учинилось, то бы трудно иметь ретираду, и для того положено дать баталию при своих границах, когда того необходимая нужда тре­бовать будет, а в Польше на переправах и партиями, также оголожение провианта и фуражу, томить неприя­теля». Этот план реализовывался и на Украине, вплоть до Полтавы³¹.

Следует заметить, что вообще-то Карл был своеобраз­ным политиком и полководцем. Кампании в Польше по­казали, что, совершив стремительный марш в подчас тя­желейших условиях, он мог наголову разгромить неприя­теля, а затем целыми месяцами, стоя на одном месте, спокойно наблюдать, как разбитый им враг накапливал и перегруппировывал силы. Затем следовал новый стреми­тельный победоносный выпад — и вновь наступала пауза. В борьбе с таким полководцем большое значение имела мобильность армии, попросту говоря, крепкие ноги, что часто демонстрировали и Август, и Петр.

После Альтранштадта пауза длилась почти год. В кон­це лета 1707 года Карл вывел войска из Саксонии в По­льшу и простоял там до декабря, а в самом конце декаб­ря внезапно, невзирая на морозы, двинулся в Литву.

26 января 1708 года он стремительно ворвался в Гродно. Царь лишь за два часа до этого поспешно оставил город. Можно понять волнение русского командования, ибо бы­ло неясно, куда пойдет Карл — в Лифляндию, на Псков, Москву или на Украину. Карл повернул на юго-восток, и... наступила пауза на пять месяцев, когда король стоял под Минском, а затем в июне двинулся к Березине. Не­далеко от местечка Головчино он форсировал реку и здесь впервые столкнулся с основной армией Петра, которой командовал Шереметев.

Это была уже не та армия, с которой Карл познако­мился под Нарвой. Она прошла суровую школу походов и сражений в Польше и Восточной Прибалтике. Военная реформа дала свои первые плоды, вырос общий уровень военного искусства, подготовки солдат и офицеров, поя­вился опыт крупномасштабных операций. Да и численно­стью своей 135-тысячная русская армия вдвое превосхо­дила шведскую. И тем не менее бой у Головчина 3 июля 1708 года, который был первым крупным полевым сраже­нием с основной армией Карла, закончился поражением русских. Заметив, что русская армия, прикрывавшая мо- гилевское направление, растянута на несколько верст, Карл стремительно ударил в центр ее расположения, где стояла дивизия А. Репнина, и после упорного боя сбил русские полки с их позиций, что повлекло за собой от­ступление всей русской армии. Через пять дней Карл был в Могилеве.

Петр распорядился «начать розыск» над генералом Репниным. Он писал Меншикову 9 июля: «Понеже в про­шедшей оказии под Головчиным дивизии генерала князя Репнина многие полки пришли в конфузию и, не исправя должности своей и покинув пушки, непорядочно отступи­ли, а иные и не бився, а которые и бились, и те казацким, а не салдатцским боем, и про сие злое поведение вышере- ченному (т. е. Меншикову.— Е. А.) накрепко розыскать, наченши с первого до последнего со всякою правдою, не маня, ниже посягая, но истинною, как стать пред судом божиим, ибо должен будет над сим розыском присягу чи­нить». Военный суд разжаловал Репнина в рядовые. Ге­неральское звание будет возвращено ему после сражения у Доброго, где Репнин проявит большую самоотвержен­ность.

Но самое главное — из поражения под Головчином были извлечены уроки, которые пригодились позже. По поводу этого боя Петр писал: «...я зело благодарю бога, что наши прежде генеральной баталии виделись с непри­ятелем хорошенько и что от сей его армеи одна наша треть так выдержала и отошла»³².

28 августа произошло сражение при селе Добром. Группировка войск генерала М. Голицына атаковала шве­дов и нанесла им поражение, и лишь вмешательство их основных сил во главе с королем вынудило Голицына от­ступить. Описывая это сражение, Петр не мог скрыть своей радости — он видел, что в действиях его войск про­изошли такие качественные перемены, которые воодушев­ляли на будущее, но оно все же казалось весьма смут­ным.

Он писал Ф. Апраксину 31 августа: «...и по двухчас- ном непрестанном огню оных сбили и с три тысячи тру­пом, кроме раненых, положили, знамены и прочия побра­ли. Потом король шведской сам на сикурс оным пришел, однакож наши отошли от них, кроме разорения строю (т. е. в порядке.— Е. А.). Надежно вашей милости пишу, что я, как почал служить, такого огня и порядочного дей­ства от наших солдат не слыхал и не видал (дай боже впредь так!). И такова еще в сей войне король шведской ни от кого сам не видал. Боже, не отьими милость свою от нас впредь».

Впервые за многие месяцы напряжения Петр почув­ствовал облегчение и к нему вернулся присущий ему юмор. В письме Екатерине в тот же день он писал: «Письмо от вас я получил, на которое, не подивите, что долго не от­ветствовал, понеже пред очми непрестанно неприятные гости, на которых уже нам скучило смотреть. Того ради, мы вчерашнего утра резервовались и на правое крыло ка- раля шведского с осмью баталионами напали и по дво- часном огню оного с помошшию божиею с поля збили, знамена и протчая побрали. Правда, что я как стал служить, такой игрушки не видал. Аднакож сей танец в очах горячего Карлуса изрядно стонцевали...»³³.

После Доброго, казалось бы, ничего не изменилось: русские по-прежнему отступали, но их сопротивление все же сыграло свою роль — Карл все больше уклонялся к Югу от кратчайшего пути к Москве через Смоленск. Сле­дует подчеркнуть, что отступление русской армии не было бегством. Отступая, армия постоянно тревожила шведов Налетами конницы, заваливала дороги, оказывала сопро­тивление на переправах и, самое главное, создавала перед неприятелем мертвую зону: деревни сжигались, хлеб, фураж и скот вывозились или уничтожались (это называлось «оголодить оные места»), население отсыла- лось в леса. 8 сентября Петр с тревогой писал Меншико­ву: «О здешнем объявляю, что сей пас недоброй ситуа- ции: людей по деревням, скота и хлеба зело много и для отдаления лесов нейдут; и для того мы с нуждою оных вы- сылаем, а достальное берем. А жечь оставляем вам. Зело прошу: извольте гараздо о том око иметь и крепко прика­зать, чтоб все при отступлении пожечь, понеже зело много»³⁴.

Не удался Карлу и быстрый маневр с целью выхода на калужскую дорогу, а в конце сентября думать о похо­де на Москву в эту кампанию уже не пришлось: 28 сен­тября отделившаяся от основной армии группа войск под командованием Петра у деревни Лесной (недалеко от го­рода Пропойска) нагнала и разбила корпус генерала Ле- венгаупта, шедший с огромным обозом из Лифляндии на подмогу Карлу. Петр давно и пристально следил за Ле- венгауптом, ибо направление движения его корпуса рас­крывало намерение Карла двигаться не в Прибалтику, а в Россию или на юг. Теперь настал момент, когда этот корпус нужно было ликвидировать.

Победа русских была весома: шведы потеряли 6— 7 тысяч человек и почти весь обоз. Сражение на неболь­шой поляне площадью в одну квадратную версту было очень долгим и упорным. Шведы выдержали десять атак русских. К вечеру, как пишет военный историк, «вслед­ствие затяжного характера боя создался перерыв и обе стороны ожидали помощи»³⁵.

Источник, на основе которого сделан этот скупой вывод,— «Журнал» Петра Великого — писался очевидцем и поэтому передает ощущение человека, перед мыслен­ным взором которого встает потрясающая картина: «...и на оном поле всеми людьми на обе стороны в главный бой вступили, который несколько часов продолжался, где неприятеля с поля паки сбили ж, который ушел к своему обозу, а наши стали на боевом месте, где взято 8 пушек и несколько знамен; и понеже на обе стороны солдаты так устали, что более не возможно биться было, и тогда не­приятель у своего обоза, а наши на боевом месте сели и довольное время отдыхали, разстоянием линей одна от другой в половине пушечнаго выстрела полковой пушки или ближе... (сей случай зело дивно было видеть, будто бы неприятели между собою были так кротки и близко друг от друга сидя отдыхали)».

Этот страшный отдых на пропитанной кровью поляне продолжался недолго — к Петру подошла подмога, отряд P. X. Боура, и «потом наши паки неприятеля атаковали, где превеликий жестокий был бой и перво несколько за­лпов выпалили, а потом с байонетами и шпагами прямо на неприятеля пошли и помощию победодавца бога не­приятеля совсем с поля сбили и достальные пушки и обоз взяли и совершенную викторию получили, при котором окончании превеликая началась вьюга со снегом, и потом тотчас ночь наступила, и тако оставшийся неприятель случай к уходу получил, а наши, где кого та вьюга заста­ла, тут и ночевали...»³⁶.

Остановимся на минуту. Удивительно, как в глазах очевидцев необычайных событий природа вдруг становит­ся частью этих событий, даже их участником, дружес­твенным или враждебным. В моменты величайших испы­таний человек вдруг замечает ее таинственный, исполнен­ный знамениями и смыслом лик. В самом деле, кто в дру­гой, обычной ситуации запомнил бы начавшийся снего­пад и быстро опустившиеся при свете костров осенние су­мерки? Точно так же удивляет описание украинской зимы 1708/09 года пленными шведами-мемуаристами, видев­шими в ее ужасах причины грядущего поражения под Полтавой. Эта зима изображается воинами шведского короля так, как если бы они родились на Апеннинах и описывали зиму под Верхоянском: тут и замерзающий на лету плевок, и падающие от адского холода птицы, тут и раскалывающиеся от мороза деревья и земля, и прочие ужасы, слухи о которых столь распространены были на Западе о России — стране вечного холода, медведей и тьмы.

Но вернемся к «Журналу» Петра. Его автор поясняет нам смысл известного, но непонятного выражения о сра­жении под Лесной как о «матери Полтавской победы»: «Сия у нас победа может первая назваться, понеже под регулярным войском никогда такой не бывало, к тому ж еще гораздо меньшим числом будучи пред неприятелем, и по истинне оная виною всех благополучных последований России, понеже тут первая проба солдатская была и лю­дей, конечно, ободрила и мать Полтавской баталии, как ободрением людей, так и временем, ибо по девятимесяч­ном времени оно младенца щастие произнесла, всегда совершеннаго ради любопытства кто желает исчислить от 28 дня сентября 1708 до 27 июня 1709 года»³⁷.

Прошел лишь месяц после Лесной, как произошло событие, потрясшее Петра. 28 октября, когда Петр на­правлялся из Смоленска на Украину, он получил от Мен- шикова сенсационное известие: гетман Иван Мазепа из­менил России и перешел на сторону шведов.

Мы излишне упростим дело, если будем видеть в Ма­зепе человека, чуть ли не родившегося изменником, мо­рального урода, давным-давно вступившего на путь предательства. Все гораздо сложнее, ибо в истории Мазе­пы как в капле воды отразились проблемы и трагедия всей Украины.

Сначала об «измене» Мазепы как политическом пре­ступлении. Петровская пропаганда сделала все, чтобы представить поступок Мазепы как неслыханное, небывалое прежде преступление. Но стоит нам обратиться к истории Украины после ее вхождения в состав России, как мы встретим множество подобных случаев. Так, преемник Богдана Хмельницкого гетман И. Выговский после смер­ти Богдана разорвал отношения с Россией, вступил в контакт с Крымом и Польшей и в 1659 году вместе с та­тарами разгромил войска воеводы Трубецкого под Коно- топом. Пришедший ему на смену сын Хмельницкого, Юрий, вернулся в подданство России и, участвуя в войне с Польшей, в самый решительный момент, когда поляки и татары окружили армию В. П. Шереметева под Чудновом осенью 1660 года, не пришел к ней на помощь и заклю­чил с поляками Слободищенский трактат, по которому Украина подчинилась Польше. В итоге армия Шеремете­ва была вынуждена капитулировать.

После раскола Украины на Левобережную и Правобе­режную и установления системы двойного гетманства гетман Правобережья Петр Дорошенко стал вассалом Турции, а затем вступил в соглашение с гетманом Лево­бережной Украины И. Брюховецким, который, в свою очередь, долго служа Москве и получив даже чин бояри­на, восстал в 1668 году против власти России. Потом До­рошенко, став на какое-то время гетманом единой Украи­ны, повел свою армию на русские войска.

В 1687 году гетман И. Самойлович, недовольный сближением России и Польши, обвиняется русским пра­вительством в изменнических связях с татарами и, при­знанный виновником неудачного Крымского похода, свергается. Дав взятку в 10 тысяч рублей фавориту Со­фьи В. В. Голицыну, гетманской булавой овладевает Иван Мазепа.

Так что у Петра, представлявшего точку зрения Рос­сии, были все основания сказать в 1723 году в ответ на просьбы украинцев разрешить выбрать нового гетмана на смену умершему И. Скоропадскому: «Понеже всем есть известно, что от времени Богдана Хмельницкого, которой пришел в подданство блаженныя памяти отцу нашему даже до покойного Скоропатского все гетманы являлись изменниками и какое великое бедство государство наше терпело, а наипаче Малая Росия от того». Но надо при этом отметить, что царь не совсем точен: после Переяс­лавской рады 1654 года Богдан Хмельницкий возобновил союз с Крымом и вступил в переговоры о про7екторате со шведским королем Карлом X, несмотря на решительные требования России прервать отношения со Швецией, вое­вавшей тогда с Россией³⁸.

Основная причина этих «измен» состояла, конечно не в личностях гетманов или свойствах национального ха­рактера украинцев, а в особенностях политического и со­циально-экономического развития Украины в рамках Российского государства. За сто лет после знаменатель­ной Переяславской рады Украина проделала путь от «Статей Богдана Хмельницкого», в которых закреплялась уникальная политическая система, включавшая в себя многие элементы демократического устройства и широкой автономии, к фактической ликвидации автономии и гет­манства, к превращению страны в обыкновенную губер­нию Российской империи, населенную помещиками и крепостными крестьянами. Подчинение Украины само­державной и крепостнической России не было процессом гладким и безболезненным. Время, о котором мы гово­рим,— часть этого исторического пути Украины.

В годы царствования Петра произошло немало со­бытий, которые вполне соответствуют проявившимся ранее процессам. Петр с присущим ему деспотизмом, к тому же в спешке войны, мало считался с особенностями полити­ческого устройства Украины, видя в гетмане лишь приви­легированного исполнителя своей воли. Распоряжаясь Материальными и людскими ресурсами Украины согласно задачам, которые он решал в ходе войны со шведами, Царь не задумывался над тем, соответствуют ли эти зада­чи интересам украинского народа. Нельзя при этом забывать, что Украина имела в это время таких опасных сос дей, как крымский хан, турецкий султан и Речь Посподь тая, в борьбе с которыми она нередко истекала кровью Тяжелыми, вызывающими недовольство были и много численные крепостные работы, рытье каналов, постои повинности, связанные с содержанием и движением по Украине войск. В одном из писем Головкину в декабш 1706 года осторожный Мазепа писал: «На Украине у нас слава господу богу, все тихо и тихомирно, отчасти токмо между народом роптание происходит с обиды и разоре­ния от войск великороссийских»³⁹.

Оскорбляло национальные чувства украинских казаков и зачастую бесцеремонное обращение с ними чиновников и офицеров, как русских, так и иностранцев на русской службе Попытки Паткуля муштровать вольных казаков на манер рекрутов в «немецком» строю, бесцеремонное поведение всесильного фаворита Меншикова, пытавше гося помыкать старшиной и даже подчинить себе гет­мана,— все это порождало недовольство и рядового каза чества, и старшины, и самого гетмана

Было еще несколько обстоятельств, оказавших серь­езное влияние на ситуацию 1708 года. Как известно, Пра­вобережная Украина, находившаяся под властью По­льши, в 1680-х годах начала борьбу за воссоединение с Левобережьем под эгидой России. Во главе движения встали С. Палей-Гурко, Самусь, Искра и другие, превра­тившие его фактически в народную войну. Захватив глав ные центры Правобережья — Белую Церковь и Немиров, повстанцы много раз обращались за помощью и к Ма зепе, и к Петру. Однако царь, исходя из своих инте­ресов, поддерживал тесные сношения с Польшей и поэто­му запрещал Мазепе помогать восставшим Русский посол в Польше Г. Долгорукий писал в декабре 1702 года А. Го­ловину: «Извольте приложить свои труды к польским не потребным бунтам, сколько возможно, чтоб чрез гетмана Мазепу показать полякам, что их польское зло его цаР" скому величеству непотребно».

На этом основании русское правительство требовало от Мазепы склонить восставших к капитуляции перед по­ляками. В марте 1703 года, отвечая на очередной у*^а3 царя по этому поводу, Мазепа писал: «Не могу брать на душу греха, чтобы приветными уверениями склонять Па­лея, Самуся и Искру к послушанию, а потом отдать и* полякам в неволю Не могу заверять их, что они останутся целы и невредимы, как в своем здоровье, так и в по­житках. Поляки не только над козаками, но и над всем русским народом, находящимся у них под властию, по­ступают по-тирански. Это показали недавние дела их в Поднестровщине и в Побужье, где они, отмщая за быв­ший мятеж народный, многих казнили, иных вешали, других бросали на гвозди или сажали на кол»⁴⁰.

В 1703—1704 годах поляки потопили восстание в кро­ви, а Палей был захвачен опасавшимся его влияния и популярности Мазепой и сослан в Сибирь. Представители Речи Посполитой и в Биржах в 1701 году, и позже неод­нократно требовали передачи им Белой Церкви и закреп­ления Правобережья за Польшей. В 1707 году, когда Карл перешел в решительное наступление, Петр в Жолки- еве дал полякам согласие на закрепление раздела Украи­ны на две части. Это, конечно, шло вразрез с интереса­ми украинцев, ибо Днепр для них был не границей, отде­ляющей одну Украину от другой, а ее становым хреб­том.

При этом судьба Правобережья решалась без всякого участия украинцев и Мазепы, который, всегда послушный воле царя, робко пытался смягчить условия фактической капитуляции Правобережья. В письме канцлеру Головки­ну 23 октября 1707 года он писал: «Конечно, всякая вещь приватная должна уступать общей пользе. Нам трудно знать внутренние намерения великого государя, по кото­рым он, ради союза с Польшею, готов ей делать такую уступку, но мы не ожидаем никакого добра от поляков в близком с ними соседстве. Если уж такова воля великого монарха, что отдавать в польскую область Белую Цер­ковь и другие украинские места, то, по крайней мере, пусть бы министры царского величества с министрами польскими утвердили и постановили, чтобы поляки не интересовались городами и местами, находящимися близко Днепра,— Каневом, Черкасами, Чигириным и прочими...» Чуть позже, в 1713 году, Правобе­режье было отдано полякам. Раскол Украины был за­креплен.

Другое обстоятельство касалось процессов, происхо­дивших в самой «гетманщине»— Левобережной Украине. В условиях военного времени и реформ, усиливших цен­трализацию и самодержавную власть царя, в кругах ук­раинской старшины возникли серьезные опасения, что ^1етр> реформатор России, не остановившийся перед уничтожением патриаршества, не остановится и перед ликвидацией гетманства, что коренным образом изменит политическую структуру Украины. Наглядный пример Слободской Украины — южной России, где казачьи полки полностью зависели от местной администрации, был всегда перед глазами. Оснований для таких опасении было достаточно. Как писал, обобщая известные факты, Н. И. Костомаров, «дело шло о переменах в козацком строе управления гетманщины, к этому действительно стремился Петр, хотевший переделать все свое государ­ство на новый лад. Царь до сих пор не трогал малорос­сийских порядков только из уважения к советам Мазепы, который находил несвоевременным касаться в этом отно­шении гетманщины, хотя в принципе всегда заявлял пред царем одобрение его преобразовательным планам, чем и поддерживал к себе расположение Петра. Примеча­тельно в этом смысле и одно из писем канцлера Головки­на Мазепе: „Зело потребно, чтоб ваше сиятельство с по­лками регименту своего походом своим ускорил и с нами, как возможно, случится, ибо мы еще не обычны как с на­родом малороссийским обходиться, хотя всячески оный охраняем"».

Все эти проблемы, опасения и тревоги во сто крат обострились, когда Украина стала ареной войны, когда казалось, что отступающая русская армия вот-вот поки­нет Украину. Не случайно в письме старшине после пере­хода к Карлу Мазепа писал: «А между тем бессильная и невоинственная московская рать, бегающая от непобеди­мых войск шведских, спасается только истреблением на­ших селений и захватыванием наших городов»⁴¹.

Полтавское сражение 1709 года, резко повернувшее колесо истории, часто затмевает нам предполтавские со­бытия, мешает адекватному восприятию поведения людей того времени. Ситуация была неясная, Петр был готов к худшему — Москва поспешно укреплялась, минировались прибалтийские крепости. Наверно, многие на Украине, и прежде всего Мазепа, задавали себе вопрос: а что прои­зойдет, если Петр покинет Украину или командующий русской армией Б. П. Шереметев окажется в отчаянном положении своего предка В. П. Шереметева, капитулиро­вавшего в 1660 году под Чудновом?

А между тем Мазепе было чего опасаться в случае по­ражения Петра, ибо гетман всегда был послушнейшиМ слугой царя, издавна положившим в основу своего пове­дения принцип: «Где его царскому величеству угодно бу­дет меня держать, там нехай и буду». Такая позиция, ставшая вообще характерной для старшины со времен Самойловича, вызывала недовольство казачества. Вот один из многих примеров.

В 1705 году Петр выдал Мазепе для казни сотника Киевского полка Мандрика, говорившего то, о чем знали и что обсуждали все. Местный городовой атаман донес, что этот сотник, едучи с ним на одной повозке, говорил: «Не буде у нас на Украине добра, поки сей гетман живый буде, бо сей гетман — одно з царем розумеет; царь на Москве своих губит и в ссылку засылает, а гетман розны­ми способами до умаления Украину приводит и теперь, як сам слышишь, скилька добрых молодцов без всякой помочи и надежды пропало, для того-то он часто на Мос­кву бегае, щоб там науку брать, яким то способом сей народ сгубити».

Вряд ли несчастный сотник когда-либо читал письма в Москву, в которых старый гетман сам поучал Петра, как владеть Украиной: «Пусть великий государь не слиш­ком дает веру малороссийскому народу (чуть выше он писал: «наш народ глуп и непостоянен».— Е. А.)_у пусть изволит, не отлагая, прислать в Украину доброе войско из солдат храбрых и обученных, чтоб держать народ ма­лороссийский в послушании и верном подданстве. Нужно, однако, с нашим народом обращаться человеколюбиво и ласково, потому что если такой свободолюбивый, но про­стой народ озлобить, то уже потом трудно будет сурово­стью приводить его к верности. Я, гетман и кавалер, хочу служить верно до конца живота моего его царскому пре- светлому величеству, как обещал перед святым евангели­ем и непрестанно пекусь о содержании Украины без поко- лебания...»⁴².

В 1707—1708 годах наступил военный и политический кризис, и Мазепа, учитывая все обстоятельства, понимал, что в случае поражения Петра для него, ставленника ца­ря, придут последние дни. Эти соображения и привели гетмана к мысли об измене Петру. Вступив в контакт со Станиславом I, Мазепа связался затем и со шведским ко­ролем. Наконец, в конце октября 1708 года, он, боясь ра­зоблачения, решается бежать к Карлу. Однако поднять Украину ему не удается. Для этого были как частные, так и общие причины. Выступление Мазепы оказалось совер­шенно неподготовленным. Опасаясь подозрений царя, он выслал без возражений большую часть своих войск на другие участки военных действий — в Белоруссию — и тем практически обезоружил себя. Вот почему он пере­шел к шведам всего с четырьмя тысячами сабель, то есть с теми, что у него тогда были. Лишь много позже к нему присоединились запорожцы, и его силы выросли до деся­ти тысяч сабель.

Необходимо отдать должное и Петру, проявившему в этот момент удивительную волю, целеустремленность, собранность. Он тотчас же принял два решения, имевших огромные последствия. Главное, по мысли Петра, необхо­димо было предотвратить расширение бунта и переход на сторону Мазепы украинской армии, находившейся в Бе­лоруссии, и, кроме того, избрать нового гетмана.

Обо всем этом Петр тотчас написал Меншикову: «Письмо ваше о нечаянном никогда злом случае измены гетманской мы получили с великим удивлением (еще бы, за два месяца до этого Петр дал Мазепе особую грамоту, в которой писал: «...обнадеживаем тебя, верного поддан­ного нашего, гетмана и кавалера, что мы, великий госу­дарь, наше царское величество, как прежде, так и ныне, за непоколебимую верность твою верного подданного на­шего к нам, великому государю, никогда в милости не ос­тавим и верить никаким клеветникам...»— Е. А.). И ныне надлежит трудитца, как бы тому злу забежать и дабы не допустить войску казацкому, при Десне бывшему, пере- правливаться за реку по прелести гетманской. Того ради, пошли немедленно к тем местам, где они, несколько по­лков драгун, которые бы то им помешали. А полковникам и старшине вели, сколько возможно, ласково призвать и говорить им, чтоб они тотчас ехали сюды для обрания но­вого гетмана. И буде полковник Миргородцкой где в бли­зости обретаетца, то прикажи ево, сыскав, к нам при­слать, обнадежа ево милостию нашею, потому, что он великой неприятель был Мазепе. Також и вы немедлен­но приезжайте»⁴³.

В тот же день особым указом с украинского народа были сняты налоги и повинности военного времени, яко­бы назначенные в свою пользу Мазепой. Через четыре дня после получения известия об измене Мазепы Бату­рин — столица Мазепы — был взят, сожжен, а часть жи­телей вырезана. 7 ноября старшина, собранная по указу Петра в Глухове, выбрала в гетманы указанного царем кандидата — И. Скоропадского. 8 ноября Мазепе было объявлено церковное проклятье. 10 ноября его ближай­шие сподвижники, захваченные в Батурине, были публич­но казнены. Позже была разгромлена примкнувшая к Мазепе Сечь.

Но все же главная причина того, что восстания не произошло, состояла в том, что к этому времени демокра­тический строй казацкой республики выродился, старши­на уже давно эволюционировала в привилегированное сословие, наделенное землями, богатством, властью, оторванное от широких масс казачества и крестьянства. Мазепа — ярчайший представитель старшины — не был популярен в народной среде, как когда-то Богдан Хмель­ницкий или Семен Палей. До своего бегства к шведам он ничего не сделал, чтобы сплотить, повести за собой на­род, который жил уже полстолетия в составе России и, устрашенный расправой с Батурином, угрозами царских манифестов, ужасами войны, не доверяющий неведомо откуда появившемуся жестокому заморскому завоевате­лю, молчал в ответ на призывы экс-гетмана.

Все это позволило Петру написать в одном из писем

6. Украине: «Сей край как был, так и есть», хотя чув­ство недоверия к старшине и новому гетману оставалось у него очень сильным. Приняв решение о генеральном сра­жении под Полтавой, Петр сообщил об этом всем воинским начальникам, кроме гетмана Скоропадского, чтобы «не пронеслось», то есть не было утечки информации. Позже, уже после Полтавы, к гетману был приставлен ближний стольник А. П. Измайлов, в указе которому поручалось: «Будучи при гетмане Скоропадском, смотреть накрепко, чтоб как в нем, гетмане, так и в старшине, и в полковни­ках никакой шатости к измене и к возмущению народа, также и подсылок к ним с турской, с татарской, с по­льской, с швецкой сторон и от изменника Мазепы и от единомышленников его и от изменников же донских казаков и тем подобным для склонения их к такой же из­мене не было. И розведать того накрепко всякими спосо­бы. И буде о том подлинно уведает, и то престерегать, и до того не допускать, для чего под командою его велено быть пехотным полкам, которые преж сего при прежнем гетмане до измены его были»⁴⁴.

Однако вернемся к осени 1708 года. Тогда звезда Карла стояла очень высоко, и Мазепе казалось, что не все потеряно. Поэтому он убедил короля не уходить на зиму с Украины, обещая поднять ее население против

6. Зак № 1 18 русского владычества. Однако там шведов ожидали не теплые зимние квартиры, а разоренные перед их прихо­дом деревни и укрепленные городки, которые приходи­лось брать с большими жертвами.

В это время Петр вновь попытался вступить со шведами в переговоры, ставя прежние умеренные условия: Ингрия с Петербургом и Нарва за уплату значительной компенса­ции. Однако Карл речей о мире слушать не желал, он рвал­ся в бой, рискуя жизнью, участвовал в мелких стычках, которые ему непрерывно навязывались русским командо­ванием.

Силы шведов все больше и больше таяли. К мирному населению Украины Карл был все так же жесток и не­умолим: тяжелые поборы, штрафы, телесные наказания, при сопротивлении население городков и деревень пого­ловно вырезалось. Соответственно росло и партизанское движение против шведов. В декабре 1708 года Мазепа, увидев, что его положение шатко, а украинцы играют роль подручных шведов и те с ними не считаются, решился пере­метнуться назад. Приехавший от него полковник Апостол сообщил, что Мазепа готов искупить вину и надеется полу­чить прощение, выдав при удобном случае Карла головой. Предложение было принято, но связь с Мазепой прерва­лась.

Весной 1709 года силы шведов были сосредоточены в районе Полтавы, к осаде которой они приступили в начале мая. Взятие Полтавы обеспечивало Карлу сильный опор­ный пункт на Левобережье, открывало дорогу на Харьков и Белгород, а также Крым и Очаков, хотя не лишена ос­нования мысль, что Карл надеялся осадой Полтавы за­ставить Петра вступить в сражение в открытом поле — в надежде на несомненную победу.

Расчет оказался верным. После семинедельной осады комендант Полтавы А. С. Келин сообщил Петру, что оборо­няющиеся находятся на пределе сил и возможностей. Петр не мог допустить сдачи Полтавы. Он приказал Келину дер­жаться до подхода основной армии — желание Карла ста­ло и его желанием. 8 июня он писал Г. Ф. Долгорукому-' «Объявляем вам, что мы здесь намерены неприятеля все­ми силами атаковать с божиею помощью и в то время над­лежит вам також со всеми конными войсками регулярными и нерегулярными в другую сторону напасть и потщиться добрую диверсию и ущерб, по возможности, неприятелю учинить»⁴⁵.

20 июня 1709 года русская армия форсировала реку Ворсклу и встала в нескольких верстах от Полтавы. За спи­ной у нее был крутой берег реки, справа — глубокая лощи­на, слева — густой лес. Войска возвели укрепленный лагерь, перед ними тянулось довольно узкое поле, выхо­дящее к Полтаве. Поперек этого поля Петр приказал возвести несколько земляных укреплений — редутов, ог­ня которых миновать при подходе к лагерю было невоз­можно.

В короткую ночь с 26 на 27 июня 1709 года швед­ская армия вышла из лагеря в поле и построилась в бое­вом порядке. Раненного в стычке незадолго перед этим короля вынесли на носилках, и армия приветствовала его. Главнокомандующий фельдмаршал Реншильд, пови­нуясь приказу короля, дал команду о наступлении. Шве­ды четырьмя колоннами двинулись вперед.

Это был исторический момент. На поле боя вышла од­на из лучших в тогдашней Европе армий, не утратившая со времен Густава-Адольфа своих прекрасных боевых ка­честв, всего того, что выгодно отличает национальную армию, укомплектованную из свободного крестьянства, от армии наемников, которые, впрочем, тоже были в ар­мии Карла. Во главе 30 тысяч солдат, прошедших горни­ло девятилетней войны, стояли опытные офицеры. Луч­шие шведские генералы — Реншильд, Стенбок, Левенга- упт, Розен, Горн, Фиельд, Спар, принц Виртембергский, Гамильтон, Штакельберг — были в тот день на Пол­тавском поле. Наконец, во главе армии стоял великий полководец — король, не ведавший до сего дня пора­жений.

Можно представить себе волнение Петра. Он не лю­бил генеральных сражений, знал, как часто в них волею случая решается судьба кампании, войны, страны. В де­кабре 1708 года он писал Ф. М. Апраксину: «...не чаю, чтоб без генеральной баталии сия зима прошла (понеже к весне не без опасения есть), а сия игра в божьих руках, и хто ведает, кому счастье будет?..»⁴⁶.

Вместе с тем он понимал, что иного пути, как через поле генерального сражения, нет,— таковы обстоятель­ства, таков противник. И уже в конце 1708 года Петр был готов к такой битве. Он учитывал, что русская армия после Головчина, Доброго, Лесной получила достаточный боевой опыт, что противник изрядно потрепан в ходе ма­неврирования и постоянных стычек на Украине, что пре­жнюю тактику борьбы на переправах применять теперь будет невозможно. Наконец, он опасался, что к весне на помощь королю придет из Померании корпус генерала Красау и армия Станислава I. В письме членам военно­го совета он излагает необходимость изменения тактики и поиска сражения: «Понеже всегда советовано удалятися от генеральной баталии, что и чинено чрез все лето, чус- твительно же великой урон неприятелю учинен. Ныне же по всем видом едва или и весьма невозможно без гене­ральной баталии обойтитца при наступающей зимы, где ни рек, ни болот не будет, но фее глатка. Також совер­шенно есть, что Красоф и Станислаф с поляки идут в случение к шведу. Того ради, подобает прежде, нежели случатца сии и усилят неприятеля, обмыслить, что делать, ибо конечно неотложно надлежит сею зимою, взяф бога в помощь, что-нибудь генерально учинить, не допуская вес­ны, ибо тогда худова, а не лучшего ждать. Для того ныне проситца совету на сие...»⁴⁷.

Вряд ли целесообразно детально описывать знамени­тое сражение, прославленное пером Пушкина. Уже на второй странице читатель, не имеющий специальной под­готовки, запутывается в подробностях того, кто куда по­шел и где что сделал. Подозреваю, что и не всякий автор, подробно воспроизводящий на бумаге все фазы боя, сам в состоянии все запомнить и без запинки повторить. Поэ­тому обратимся к письму Петра, написанному сразу же после сражения Ф. Ю. Ромодановскому. В нем царь из­лагает ход сражения и его результаты:

«Доносим вам о зело превеликой и нечаемой викто­рии, которую господь бог нам чрез неописанную храбрость наших солдат даровати изволил с малою войск наших кровию таковым образом. Сего дни, на самом утре, жар­кий неприятель нашу конницу со всею армеею конною и пешею атаковал, которая, хотя по достоинству держа­лась, однакож, принуждена была уступить, токмо с ве­ликим убытком неприятелю. Потом неприятель стал во фрунт против нашего лагеру, против которого тотчас всю пехоту ис транжамента (укрепления.— Е. А.) вывели и пред очи неприятелю поставили, а конница на обеих фланках. Что неприятель, увидя, тотчас пошел отаковать нас, против которого наши встречю пошли, и тако оного Встретили, что тотчас с поля збили. Знамен, пушек мно­жество взяли... (Далее Петр перечисляет пленных гене­ралов.— Е. А.) И единым словом сказать: вся неприя­тельская армея Фаэтонов конец восприяла (а о короле еще не можем ведать, с нами ль или с отцы нашими об­ретается) ...»⁴⁸.

К этому нужно добавить, что шведы, начавшие сра­жение, сразу же были вынуждены решать проблемы, ко­торые им навязывал Петр. Вначале это было упомянутое Петром кавалерийское столкновение, затем, отогнав кавалерию Меншикова, шведы были вынуждены преодо­левать находившиеся непосредственно перед центром их наступающих сил редуты, обороняемые русской пехотой. О редутах шведы из-за плохой разведки даже не знали и поначалу приняли их за основные силы русских. Преодо­ление редутов, из которых велся перекрестный огонь, по­требовало от шведов довольно сложных маневров, при ко­торых одна из их колонн оторвалась от основных сил и была уничтожена кавалерией Меншикова. Затем насту­павшие полки Левенгаупта попали под огонь русской ар­тиллерии у лагеря. Вообще артиллерия в сражении сыг­рала важную роль (при полном ее отсутствии у шведов). Можно сказать, что сражение прошло под гул сотни рус­ских орудий, которые на всех этапах боя наносили про­тивнику большие потери. Все это замедлило наступление шведов и позволило Петру беспрепятственно вывести ар­мию из укрепленного лагеря. Выйдя в поле, она, согласно линейной тактике, построилась побатальонно в две ли­нии. При этом она имела численное превосходство (32 тысячи против 20 тысяч шведов).

Войска были построены Петром необычно — вторая линия батальонов находилась на значительном удалении от первой, вне досягаемости огня противника. Это созда­вало опасный разрыв в построении, но позволяло избе­жать лишних потерь. В решающий момент свежие ба­тальоны сыграли свою роль. С началом общего сражения шведы стремительно атаковали дивизию Репнина и про­рвали первую линию, опрокинув один из батальонов. Петр, внимательно наблюдавший за боем, принял коман­ду над стоявшим во второй линии свежим батальоном и немедленно повел его к месту прорыва. Здесь начался упорный рукопашный бой, вскоре распространившийся вдоль всей линии. Наступила кульминация сражения. Русские батальоны первой линии выдержали удар, а за­тем перешли в наступление.

Остановимся на минуту. В трех последних .столетиях судьба страны решалась в трех генеральных сражениях: под Полтавой, Бородином и в Сталинграде. И, несмот­ря на колоссальные различия этих сражений, в них есть что-то неуловимо общее: инициатива у противника, ве­дущего наступление, и в кульминационный момент бит­вы судьбу сражения решает стойкость русского солдата, способного выдержать колоссальное давление и не дрог­нуть.

Так произошло и на Полтавском поле. Давление про­должалось не более двух часов, и шведы, опасаясь охва­та с флангов, начали отступать. В «Журнале» Петра об этом говорится таким образом: «...и тако о 9 часу пред полуднем генеральная баталия началась прежде между нашего леваго, а неприятельского праваго крыл, а йотом и во весь фрунт обеих войск, в которой хотя и зело жес­токо во огне оба войска бились, однакож то все далее двух часов не продолжалось, ибо непобедимые господа шведы скоро хребет показали и от наших войск с такою храбростию вся неприятельская армия (с малым уроном наших войск, еже наивящще удивительно есть), кавале­рия и инфантерия весьма опровергнута, так что шведское войско ни единожды потом не остановилось, но без оста­новки от наших шпагами и байонетами колоты и даже до обретающагося леса, где оные пред баталиею строились, гнали...»

Далее леса русские войска не преследовали неприя­теля, и «по окончании сего щастливаго бою государь обедал в обозе своем в палатках или шатрах и при том все наши генералы, штапы и обер-офицеры, такожде и шведские пленные генералы были; во время той баталии первый шведский министр граф Пипер, увидя, что ему спастися не возможно, сам приехал к Полтаву купно с секретарями королевскими Цедергельмом и Дибеном, и потом он, Пипер, приведен был в помянутую же ставку к государю, и с протчими пленниками трактован тут же за столом, где сидел шведский фельдмаршал Рейншильд и протчие генералы. Между тем же государь, выхваляя мужество и храбрость фельдмаршала Рейншильда в во­инских делах, пожаловал ему шпагу свою и позволил ее носить. Того же числа в вечеру за достальным неприяте­лем вслед посланы генерал-порутчик и полковник от гвардии князь Голицын с гвардиею, да генерал-порут- чик Боур с драгунскими полками, назавтра ж в 28 день июня князь Меншиков туда же послан»⁴⁹.

Анализируя ситуацию, многие исследователи недоуме­вают: почему Петр не начал сразу же преследование про­тивника? Это становится понятным, если вспомнить, что, создавая регулярную армию, Петр был последователь­ным сторонником линейной тактики. Согласно ее принци­пам главная задача армии в сражении — сбить против­ника с поля боя, «занять боевое место». Покидать же границы поля боя для преследования противника не ре^ комендовалось из-за угрозы сломать построение пехоты, смешать войска в дефилеях и потерять над ними управ­ление. К этому нужно прибавить, что сражению предшес­твовала бессонная ночь, а затем страшное напряжение битвы сменилось смертельной усталостью людей и живот­ных. Не случайно в «Обстоятельной реляции» о битве бы­ло сказано, что конница преследовала шведов не более полутора миль, «а именно, пока лошади ради утомления итти могли». Сам же Петр писал П. А. Мусину-Пушкину 13 августа 1709 года: «Я от полтавской игрушки здесь с лишком две недели был болен, но ныне, слава богу, оз- дравел...» .

Нет никаких оснований подозревать Петра в несочув­ствии древним традициям (и естественному желанию прошедших сквозь смерть и огонь людей) отмечать побе­ду чаркой водки сразу же на поле боя. Не исключено, заметим в качестве шутки, что именно во время этого застолья, на котором Петр так великодушно «трактовал» своих пленников — «учителей», возникла идея найти и пригласить за импровизированный земляной стол само­го главного «учителя»— короля Карла, для чего послали Голицына, Боура, а потом Меншикова. Следует отметить, что Карл повел себя тоже по-джентльменски, поздравив Петра с победой, но попытался при этом схитрить и за­держать преследователей. В «Журнале» Петра есть одна любопытная запись: «В 28 день приехал в Полтаву швед­ский генерал-майор Мейерфельд от короля шведскаго под видом некотораго будто комплимента, только за благо рассудили его задержать и поставить с другими пленни­ками, ибо он от короля не токмо кредитиву, но и паспор­та не имел»⁵¹.

А вот что пишет об этом эпизоде Д. Крман — очеви­дец Полтавского сражения: «Король Карл, вряд ли когда- либо испуганный такой большой опасностью и несколько взбешенный, помог себе хитростью, послав к царскому величеству генерала Мейерфельда, чтобы тот похвалил бы от имени своего короля мужество царя, то, что он вы­нудил короля начать битву и занял поле сражения, и од­новременно попросил бы милостивого разрешения похо­ронить погибших в бою, а также составить список плен­ных и убитых. В действительности же он поехал с той целью, чтобы привести в растерянность победителя и по­дольше задержать его, находящегося под впечатлением неожиданной победы, от преследования побежденных. Король Карл не обманулся в своих ожиданиях, ибо царь, сияя от радости и удовлетворения достигнутой победой, встретил генерала Мейерфельда залпом из нескольких пушек и обратился к нему, допущенному перед его очи, так: «Что это происходит?! До этого, намереваясь всту­пить в Полтаву, вы не смогли этого сделать, сегодня вы нехотя вступаете?!» — «Происходит это,— отвечал гене­рал Мейерфельд,— из-за неизбежности судьбы и непо­стоянства счастья и прежде всего из-за воли всевидящего бога». После этого он угостил Мейерфельда богатым обе­дом и удовлетворил его просьбы. Но неожиданно он за­держал его при себе на много дней и отпустил от себя при данном им обещании: или он сам возвратится в тюрьму, или же вместо себя пошлет другого генерала...»⁵² Мейерфельд сдержал данное слово. Прибыв в Стокгольм, он добился освобождения и отправки в Россию пленного русского генерала Бутурлина.

30 июня, совершив утомительнейший переход, кавале­рия М. Голицына настигла у Переволочны шведов, но «пригласить» короля к царю уже не смогла. Карл с куч­кой приближенных, драбантов — охраной и с Мазепой переправился на правый берег Днепра, и нерасторопный генерал Волконский с драгунами уже не смог его до­гнать, чем был очень недоволен прибывший к Переволоч- не Петр. Он приехал тогда, когда шведские войска уже сдались. Этот удивительный факт, когда 16-тысячная ар­мия сложила оружие перед 9-тысячным отрядом кавале­рии, не дает покоя историкам многих поколений. По-ви­димому, на подобное решение командующего Левенгауп- та, имевшего от короля указ отступать в сторону Крыма, повлияло немало неблагоприятных факторов: трехднев­ное бегство по голой степи, недостаток боеприпасов, про­довольствия, отсутствие средств для переправы через Двухкилометровой ширины Днепр и, наконец, общая де­морализация и апатия войск, потерпевших полное пора­жение и поэтому легко поддавшихся на военную хитрость Голицына, издали демонстрировавшего противнику «пехоту» из спешенных наездников и «конницу» из ло­шадей.

Триумфальное вступление русского войска в Москву после побед при Лесной и под Полтавой 21 декабря 1709 года Гравюра А. Ф. Зубова 1711 год.

Вообще, и в сражении, и после него шведы допустили массу ошибок, стали жертвой избранной ими стратегии и тактики в этой войне. Петр, как он ни был упоен победой, напряженно думал над обстоятельствами битвы и причи­нами поражения такого сильного противника, как швед­ский король. Левенгаупт вспоминает, что после капитуля­ции его пригласили на обед, он сидел за одним столом с царем и тот его расспрашивал о различных эпизодах войны, в том числе о Риге, которую, как стало потом из­вестно, Петр хотел осаждать в ближайшее время. Но по­том «он больше ничего не спрашивал о Риге, но спросил, почему мы с армией столь далеко углубились, не прикрыв тыла? и почему наш король не держал военного совета? с какой целью шел он под Полтаву? почему мы атаковали русских в том месте, где наше положение было наиболее тяжелым? почему в деле мы не использовали пушек? почему после первого натиска мы отступили влево и столь долго стояли на месте? и почему пехота и ка­валерия не встретились на сходящихся направлениях? Мы не могли ответить на эти вопросы более того, что знали, ведь с нами ни о чем не советовались, тогда он посмотрел на графа Головкина и господина Шафиро- ва, который переводил его речь на немецкий, сказав, что он весьма удивлен, как это генералы ничего не знают...»⁵³.

Только анализируя эти вопросы, военные историки, исходя из известного выражения Пушкина: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занима­тельная», могли бы многое понять. Но даже и непрофес­сионалу ясно, что Петр поступал бы иначе, предпринимая такой поход и вступая в такое сражение. Но человек не может знать своей судьбы, и прошло лишь два года, как Петр, оказавшись на Пруте в тяжелейшем положении, повторил многие ошибки своего противника.

А пока победители подсчитывали трофеи. Кроме почти 19 тысяч пленных на поле боя было подобрано много оружия, знамен. Свыше 9 тысяч шведов были похороне­ны под Полтавой.

Потери русских, если верить «Журналу», были срав­нительно незначительны — 1345 убитых и 3290 раненых. Петр был в восторге от победы, которую, верный прису-

щему ему чувству реализма, назвал в цитируемом письм «зело превеликой и нечаемой викторией»⁵⁴.

И еще один вопрос: чтобы было бы, если бы Полтав ское сражение было проиграно армией Петра? Некоторые свидетельства с несомненностью говорят, что он в случае катастрофы намеревался продолжить борьбу. Возможно он был готов во имя этого временно оставить Прибалти­ку. Так нужно интерпретировать письмо Петра Апракси­ну из Лебедина 3 декабря 1708 года, в котором он писал что судьба генерального сражения в руках бога и «хто ведает, кому счастье будет?». А далее он дает распоря­жение о полках, находившихся в Прибалтике* «...того ра­ди для всякаго случая удобно я рассудил: сим полкам всем быть к Москве (которое место полдороге меж нами и Питербурхом), и потом увидим, куды удобнее к весне оных поворотить ибо здесь в генваре все окажете , то есть произойдет генеральная битва⁵' .